Камилла, Элла, Игорь

Точно знаю год, месяц и даже час, когда я впервые увидела Камиллу.
1961, середина марта, в  8.30. 
Тогда я ещё не знала её имени.
Но поняла, что это любовь с первого взгляда.
Сразу поняла.

Со мной случился какой-то столбняк: я смотрела на неё, не мигая, и не шевелясь.
Очень боялась, что это сон. Вот моргну — и она исчезнет. Наверное, я даже не дышала.
Так бывало и раньше: увидишь чудо — и дышать забываешь.
Хотя в восемь лет чудеса случаются не так часто, как, например, в четыре года.
А уж чем старше, тем всё реже...
 
Только сейчас понимаю, почему от удивления у всех округляются глаза.
Даже у китайцев и японцев.
Потому что обычным взглядом всё чудо не можешь увидеть.
А надо!
Надо увидеть всё. И запомнить. На всю жизнь...

Вот с такими выпученными глазами я и замерла тогда.
Потом вздохнула и стала улыбаться.
И всегда, когда бы я ни видела Камиллу, я улыбалась как блаженная.
Но и она ведь улыбалась.
Правда всегда сдержанно, немного смущаясь.
Лучиками в глазах, дразнящей тайной.

Про цвет её глаз стоит упомянуть ещё и по другой причине.
Такие, как у Камиллы  – цвета кофе – теперь у моего сына, хотя она не была даже в дальнем  родстве с  отцом моего ребёнка.
Но я же говорила, что это чудо.

Не знаю, что поразило раньше: глаза или кожа Камиллы...
Ровный матовый цвет молочного шоколада провоцировал на неадекватное действие.
Мне хотелось попробовать её на вкус, и даже на зуб.
Но рядом стояла мама и та женщина, которую взрослые в нашей семье не любили.
И я не посмела.

Только взяла её за руку и потянула к себе.
Понимая, что Камилла другая, не похожая ни на одну из моих подружек, да и в городе таких не встретить, я знала, что она будет моей подругой.

На каком бы языке она ни говорила.
Я выучу его!

Платье на Камилле было ярко красным с белой тонкой отделкой по вырезу и коротким рукавчикам. Юбка – пышная, и из-под неё  чуть выглядывала белая нижняя.
Белые носочки и туфельки завершали портрет неземной красоты.
Да, ещё – моя вечная зависть – кудрявые чёрные волосы, стянутые атласной красной лентой.

Вот так в день своего рождения я встретила  Камиллу. 
Первую и единственную куклу с закрывающимися глазами.

А ещё, в коробке лежала большая плитка молочного шоколада, чей запах впитала «иностранка», а потом сохранила в моей памяти надолго.
Это был подарок от Эллы, стоящей рядом с мамой.

Обычно мама с Витей выходили из дома в 8.30.
Она успевала по пути завести братика в садик.
Отец уходил на час раньше — вместе с Игорем.
Бабушка и я оставались в постелях до половины девятого, «чтобы под ногами не путались».
Моя вторая смена в школе начиналась в час.

В тот день, а это была суббота,  мама разбудила меня, как обычно,  перед уходом на работу, поцеловала и поздравила с днём рождения, напомнив, что подарком стало нарядное платье, сшитое соседкой на прошлой неделе.
 
И тут я увидела Эллу и коробку в её руках.
Она открыла коробку, а там была Камилла.
Ну, дальше вы уже знаете...

Наверное, я должна рассказать про Эллу.
Почему её не любили бабушка, папа и мама.
Даже её необычное имя –  Элла –  старались не произносить, заменяя на «эту».

Потому что Элла была замужем за «хорошим, непьющим мужем», имела полуторагодовалую дочку Леночку, жила в шикарном коттедже, который был виден с нашего балкона, но угораздило же её влюбиться в нашего Игоря.
И теперь всех взрослых беспокоило, что «она сломает Игорю жизнь».
Ведь она ещё и на два года его старше.

Теперь вы спросите: «Кто такой Игорь?»
Это мой двоюродный брат. 
Он жил тогда у нас. Заканчивал строительный институт,  и вёл женскую секцию баскетбола в клубе «Комсомолец». 

Почему-то все, кто слышат сочетание  «хороший баскетболист», представляют высокого и широкоплечего парня.
Нет. Игорь был среднего роста, слегка сутулый, в очках, и с заметными залысинами, начинающимися со лба. 
Он был весёлый и всё время смешил меня и Эллу.

А играл он классно.
«Техника отличная и скорость» , – говорил отец.

Мы раньше часто ходили за него болеть, но после случая, когда  игрок из другой команды, пробегая рядом с нашей трибуной,  крикнул своему приятелю: «Вдарь ему по очкам!», и очки Игорю сломали, и кровь шла из носа, я так расплакалась, что отец меня решил больше на игру не брать.

Когда Игорю было всего три года, от порока сердца умерла его мама, а потом на Ленинградском фронте погиб его отец.
И с шести лет Игорь стал жить у папиной старшей сестры — тёти Нюры –  и называть её «мамой», а дядю Гришу –  «папой».
После окончания школы он из Баку приехал в Казань, поступил в тот же институт, где раньше учился отец, и стал жить с нами.
Бабушка говорила: «В тесноте, да не в обиде».
 
Мне тогда восемнадцати метровая комната в коммунальной квартире не казалась тесной.
Две кровати стояли по разным сторонам от двери.
На одной спали родители, а на другой — бабушка с трёхлетним Витей.
Впритык к кровати родителей –  шифоньер, дальше – тумбочка с красивым радиоприёмником «Звезда». Вся левая стена комнаты уже заставлена. 
Тяжеленный стол со  стульями — в центре.

У правой стены,  рядом с бабушкиной кроватью, находился диван с жёсткими валиками, на котором спала я.  В правом переднем углу, рядом с дверью на балкон, –  трюмо, на котором стояли две фарфоровые статуэтки: юный Пушкин, сидящий за столиком, и балерина, которая служила, наверное, ему музой. Конечно, пара был случайной, и связывал их только завод-изготовитель – ЛФЗ.
Для Игоря ставили раскладушку. Летом он часто спал на балконе...

Мне хочется рассказать про нашу жизнь в коммуналке, про соседей, про то,  как я ходила с Игорем на занятия баскетбольной секции, куда родители отправили меня, чтобы Игорь после занятий сразу шёл домой, а не провожал Эллу.
Но подъезд нашего дома был проходным, а коттедж, где жила Элла с родителями, мужем и дочерью, через дорогу.
 
Так что я была свидетелем всей романтической истории этих влюблённых.
Когда нибудь я напишу про это, и про то, какой весёлой была свадьба Игоря и Эллы...
Но только не сегодня.