8 Пир горой с финалом

8  ПИР   ГОРОЙ   С   ФИНАЛОМ.



Начнёт жизнь сонно ворчать, с ропотом тихим собираться в кучи малы, да спешить к храму древних дубов, что сумерки шелестом листвы наполняли. Мои задумки стали этой ночью воплощением в теле. Работа закипела с таким усердием живое только к теплу и солнцу ростки тянет. Парча и бархат, тончайшие шелка, меха диковинных зверей, шлейф парфюмов, украсят всюду растущие шатры для пира. Роскошные столы трещат под весом угощений изысканных и дивных. Фантазии богатой полет не истощим, это место насквозь пропитано им.

Ожидание пира, суета волшебных приготовлений и тут я увидел свою рубаху кумачовую, да с золотой вышивкой миллиона глаз. Надел, примерил, как литая, хоть во гроб клади. Просиял лицом, тряхнул буйной головой, прошёлся плясом вокруг трона. Хороша рубаха, как не верти. Соответствует моменту и месту, глянешь на себя и вроде не простой человек, для дела созданный.

Вот луна выглянула из-за туч, пролила серебро в ночь. Сказочных созданий пробудила, их сны улетучились. Пробуждение древних существ, они преображают землю, цвет звездного неба. Время в узде, стало таким податливым и неповоротливым, понукаемым, словно мерин сивый.

Мой пир горой приближается, и пальцы нетерпеливо отстукивают положенную дробь. Приготовления заканчиваются, и кубок с вином бледный мученик в ливрее тебе подает. Порядок выстроен, столы поставлены, скатерти расписные положены, гости кто в пути, кто на подходе. Я царю на троне, руками машу, перстом указываю, кое-где прикрикиваю.

Кто там обделен? Щедрот подавай не скупись! Пусть столы ломятся от вин и яств редких, изысканных, чтоб на каждый рот сыскалась полная ложка. Начинаем, гости дорогие! Седой толмач взмахнул церемониальной костью резко, и вспыхнули огни.

Огромный костёр запылал на вершине холма, и языки языческого пламени взметнулись к небу, рассыпаясь снопами искр, россыпями звёзд. Приходящие гости бросали в огонь старые кости забытых предков, припоминая тем самым истоки свои. Мы раскрывали глаза наши безумные, растягиваясь в радостные улыбки, которые не свойственны повседневной мимике. Пора принимать трон и скипетр хозяина, что на горе царём восседает и всем заправляет.

Натянул до ушей радость лица, раскинул руки в широком жесте, принялся приветствовать гостей многочисленных из краев далеких и близких, малых да великих размеров, всякому место сыщется, свое личное и почетное. Ожила ночь, и ветерок листвой прошелся, шелест речей застольных, пока тихий и робкий, церемониальные поклоны, наполняются шатры персонами и словами.

Я раб ваших глаз, моя змеиная королевна, и смею вас заверить, останусь им навсегда. Ночь прекрасна и будет такой долгие миллионы лет. Благоухают лилии, их аромат пьянит, холодные руки утопленницы венок любимому из камыша плетут. Их встреча долгожданная, совсем близка, не торопитесь милая, погрейтесь у огня. Составьте нам компанию, побудьте немного путеводной звездой, ваш спутник простит недолгое ваше отсутствие, будьте терпимее, у нас только ночь.

Иные разговоры другие существа, пир набирает обороты, вино горячит, распаляет гостей. Пусть грянет музыка! Эй, оркестранты лохматые гении, воспроизведите неповторимость мгновения. Сплетая в гармонию хаотичные звуки, пустите на волю беззаботность, веселье и смех. Избавьтесь от неприязни к толпе, просто отдайтесь музыке, наполните мир волшебством чудодейственных звуков берущих за душу. А мы приправим гармонию терпким вином.

Они вспомнили те нужные песни, играя их с душою, как всегда. Народ сказочный ошалел  от восторга, загудел одобрением, и вино молодое в нем заиграло огнем. Кто в пляс пошел, тут и там запели нестройным хором разнотональных голосов. Проняло до глубины, затронув звонкие струны, долго спавшие в непроглядной темноте.

Черти мохнатые со скупою слезой горькую пили, себя в грудь колотя, что нынче даже бес измельчал, обленившись до глупости. Мало в нем злого, медлителен в суетности, мелочен стал, скатившись до подлостей. Мелят пустое превращая в порожнее, шустрые проныры на кривых ногах. Мгновенная правда от которой волос дыбом, страхи, вопли, превращены в бурлящий поток нечистот. Душная нора твоего бытия заполняется словесным смрадом, доколе?

Пена паранойи заполняет страхами мозг. Будущий герой циклоп, исполин, ты не пришел, ты не рожден, и любопытные носы повернуты в другую сторону. Молва молчит, народ не ждет. Гляди сюда гость дорогой. Как юбки принцесс набожных девственно чисты, их треплет ветер, краснеют щеки от стыда. Глаза отведены, и взор потупленный, принцесса ждет героя и поцелуй готов наверняка. Тот самый, первый и не последний в очереди, единственный, судьба смеется, отжигает с юмором. Принцесса ждет.

Их души громадного, царского роста холодны нутром, лицом же и телом они прекрасны, словно конфетные обертки, завладевая ты, обретаешь пустую суть. Пусть будут танцы весёлые! Пусть пляшет мир, и вертятся волчком планеты, всё окружающее пьяно и не приходя в сознанье, бредит, врет. Идет вперед, глазами ничего не видя в яму или к небу, и некому сказать, замри, остановись. Жизнь, волочение за пестрой женской юбкой, нетвердые шаги и шаткий путь.

Вновь женщина. Она первая в жизни твоей и берёт душу последней. Где ж найти деву сердцу милую, где услышать звонкий смех любопытств её пустяковых, как поймать огоньки глаз колдовских? Иль в слепую схватить ручку изящную и кружить, не раскрывая глаз до самой смерти. Пока прах не проскользнет меж пальцев песком шуршащим. Подвиг, героя не ждет.

Вор и мессия меняются местами, жертвенность приобретает иные смыслы. Далее цепкие руки разрывают на сувениры одежды золотом шитые, заново перешивают и продают. Смерть в заблуждениях, часто запаздывает, поэтому многие дольше живут. Простота фанатизма в особенной богоизбранности, народ, наевшись, соли с черствым хлебом, за правдою в кабак идет. Там столы в роскошных угощениях и пузо пустое наполнится снедью,  пляши и веселись народ, завтра пополнится новыми нищими безликая толпа.

Вот мы насытились, распухли наши кошели, телами полубоги брюхоногие, играем в бисер, и вселенная мала. Господь, твои сокровища смешны, наш метапонт откроет любую дверь, сломает любую стену, любую истину расплющит и сомнет. Пока мы живы, бойтесь нашей глупости.

Далее под марафетом и голубя крылами, ты покидаешь мира суету, погружаясь в тень и сон. В шатре другом буфет набит стеклом бутылок с огненной водою, сказка, лейся песня. Пей, не робея перед девою нагой, в чистилища парной веселые гурии отмоют от сажи и копоти. В жизни обыденной, ты горел и пылал, словно грешник в аду. Расслабься и выпей измученный путник, сладость неги ощути.

Многому учат глупые люди, я в дыму тихо смеюсь, сползая в астрал. Помнится, видел царей соломоновой мудрости. В мудрости часто живет тишина. Луною занята поляна, колдун друид поросший сединою, что леший мхом, бахвалится, как молнии ему подвластны, еще стихии, духи, цари не понимают бред дурака. Их великое прошлое, затмившее миллионы судеб попроще, что им молнии, ветер, гроза, они пришли ради опиума и шлюх, радуясь пляскам чертей да русалок. Казалось вот бессмертие и бесконечность, а ты желаешь быть живым.

Всякие гривастые да рогатые смыкались в хороводы шабашей, гнули разноголосые гимны сатане батюшке, бросали к стопам черепа предков козлоногих, бесновались и проказничали. После искали самую пьяную бабу, чтоб камнями забить на потеху толпе.

Шальная прародительница всего живого, битая собака в крови под свист и крики мечешься сукою ты. От горя и боли слезы текут, разбитые губы молитву жуют. Глупа и доверчива, наголо бритая, ищешь спасения получая клеймо. Волоком тянут к распятию древнему, сыпет проклятия злая толпа, не быть спасенной и счастливою не быть. Мертвою стать такая судьба.

Запятнанный гражданин в мятых штанах, куцедуший поэт газетная шлюха. Ты славишь, мёртвые головы проклятых святых, и продаешь талант ватаге кровопийц и душегубов. Крыть матом, им карать, клеймить, плевать во все живое и камнем припечатать простодушье баб с распятий. Что есть зло?

Зло все живое, что неприятно лишь тебе. Вот зло вселенское, вот лысое да пьяное с губами в крови и срамом любому глазу доступное. Веселитесь люди, гуляй народ, потеха в утехи, эй, остались ли те, кто баб в руках не держал? Пусть книги дешёвые горят огнем и обращаются в пепел, жизнь перезрела, и гиенам стало мало места под солнцем.

Заказы на правду, на ее поиск, толкование. Пустые страницы бытия, деяния наши ахинея и вздор, детство делают глупым, плодятся толпы дураков их вера рабство. Куцедушие норма в нем вечное время только вперед, и как можно думать, когда исчез мыслитель в современном человеке. Ребёнок мудрец не пришёл в мир, его уста песни повторяют, а не истины.

Столами же пошла веселым юзом ломка с бельмом мутным в глазу, сорвалась стервозная и ну копытами по рожам чумным бить. Беснуется тварь безобразная, изрыгая проклятия чёрные, плохо ей, тошно стало, нет почёта у именитых персон. Но те, кто пьян, видят дикие танцы, ритуальное действо одержимого существа, войдя в шатер, общая картина пира не меняется. Выпей со мной!

Желаешь отравы или холодной змеиной крови, зелье разлито наполнены кубки, тётка ломка уходит в канкана разнос. Веселое время вздорных застольных речей, с которыми мы соглашаемся, крепче смыкаясь в нерушимую цепь. Под черным небом, переменчивой звездою, ожить, воскреснуть, вкусить всю сладость пира жизни и после затеряться в днях страха навсегда.

Пир мой полон гостями, люди, звери, духи, стихии, все в одной крови измазаны, каждый раз, безоглядно окунаясь в эту вязкую дурман силищу. Мы пришли показать своё безрассудство пред вечностью. Расшибить лоб в кровь, упасть мордою в грязь, оставаясь при этом в белом и чистым. Странная обеленная жизнь, ее не испачкать словами, делами, грехами, идя ко дну, находишь путь.

Пир горой! Вот правда во всей красе и величии, а далее эхо подхватит, унося слова в дали невиданные. Поклоны низкие да льстивые слова, приятный лад заморской лжи. Рубаха хороша, красна, и виден в ней венец всего изысканного и утончённого, она подчёркивает величие и суть. Налейте не скупитесь, обозначьте вашу щедрость, снизойдите к милостям.

Лизоблюды слов много знают, а человека никогда не видят, в их понимании прислуживать дорога только вверх, но облачись в броню, и убоятся, символ власти примерь и они уже покорны. Прислуга правит услужливой толпой, целуют руки, после стопы, зад. Подхалимаж этичен, угодить, заискивать вот воспитанья эталон. Пей со мной, рассвет не близок, чтоб вырваться из круга назойливых гостей и их навязчивых услуг.

Бородатый фарисей в карты проиграл ученье, и кому? Свинье! Одержимой хитрым бесом, тишина стоит меж седовласых старцев, оробели перушим и слова молитвы мытаря слышны, где же ваша правда, старцы? Ждем ответов, что ж вы шепчетесь как мыши? Жизнь проходит во грехе и искушениях под праздник, думая о чреве, о душе пекусь молясь перед образами. Сыто пузо, храму хорошо, жертва вкусно пахнет, кто же в этой череде станет самым главным?

Эй, расторопный человек торопись не мешкай, чудо эликсира поднеси, пусть изопьют сполна, прошлое припомнят. Среди пьяных смелых не нашлось, чтоб свинью прогнать и талмуд вернуть. Веселятся, нет им дела, жрут и времени не помнят. Завтра поутру найдут, подотрут, допишут. Безразличное время в спину дышит, подгоняет стрелками разгулявшееся волшебство, и незнакомый человек подходит к твоему трону, жестокую фразу бросая в лицо. Ты есть зло! Уходи!

Ответь мне, куда идти, если отовсюду гонят? Иль ты храбрейший из добрейших, отворишь дверь собственного дома и впустишь волшебство неведомое, бездомное? Нет, ты боишься ночных гостей. Ты оградишься молчанием,  по коровьи пережёвывая молитвы древние, засовы и замки гостеприимство твое.

Бог милостив, он дарит звезды и дороги длинною в жизнь, оставь печали и иди. А ты? не в твоей ли власти сделать малое, кров и хлеб? Бдительный ксенофоб преисполненный добрых начал. Печаль одна, мы разделили жизнь и храм, отлучили от себя веру, превратив ее в талмуд. Живем законами удобными для нас, которые в ходу, словно товар на рынке.

Но всё же, вдруг армия кровожадная постучится в дверь твою, и будут их тысячи голов, со шрамами и памятью о войнах жутких. Злые псы войны, кровь людская им еда, что сможешь предложить им, ты фарисей? Какое молчание обезоружит их?

Пьем кровь Христову, плоть его едим, дурман шаманских трав пахучих застит взор, пространство в дребезги время всмятку, калейдоскоп, вселенная во всю длину улыбки от уха и до уха. Каков размах веселья, искры, пламя, шум и гам. Приходящие гости расскажут новую быль диковинную, о королеве драконьей, что в шатре солнечном живёт на берегу вселенского океана скорби. Ждет она пилигрима странника, который разрушит оковы проклятия.

Повеяло дымом ватным. Что ко сну клонил и все увидели усталость свою старую, среди туч седых и крылья она имела птичьи, но только потрёпанные, истёртые. Что выпьешь со мной чарку горькую? Молчу истуканом. Ты, что ль, смерть? После спрошу. Так не по сердцу мне пить с тобой, не та компания. Не веселая ты. Ладно, будь гостьей, коль рано пожаловала, чего сторониться твоего соседства, угощайся хлебом солью, вином. Хозяева мы радушные не пугливые. Ешь, пей вволю, ведь пир этой ночью идёт, а утро всецело твое.

Долгая сказка полная зла и кровожадных героев. Ошалевшая от выпивки чума хохочет, пиная головы рыцарей галантного века, напыщенные болваны, закованные в сталь, ищут побед и сражений, на самом же деле грабят и пьют. Мошенники, плуты, бандиты, злодеи их светлые лики кочуют из романа в роман, золота горы, вино да трактирные девки, вот подвига смысл. Торжество справедливости - воровство и убийство, высшая цель - чад кутежа.

Пьем, чтоб звенела душа в хрустальных бокалах со старым вином. Кривые лица хохочут и смеются, топотливые неугомонные души дурачатся, скачут как блохи и песни голосисто поют. Шатры полны народом, кипит веселье, звенит посуда тосты, хохот, топот, шумит горою пир, поймав особенный кураж.

Помины прошлого, золотые дни под знамёнами славы, побед. Юность корявая, свойство памяти кормиться дрянью вымышленных историй, верить в красочные мифы. Великий обман, что зло смертно, приятная эйфория грядущей победы, ароматы триумфа в воздухе. Зловонные разлагающиеся трупы, усеявшие поле брани, уже сладкая дурманящая эйфория, которая заменяет творца, воспроизводя новую реальность от бога. Мертвецы, как медовые пряники, они благодарны во всем и смрада нет.

Режут слух тоскливые песни и боевые гимны, животные танцы рогатого племени бесконечное совокупление извивающихся змей, семя прорастает и крепнет протест. Бесстрашные дети поджигают  высокую траву, в которой спят львы, их эйфория полна поэзии, она романтична. Огонь, львы, дети, бесформенные обгорелые трупы, лишенные конечностей копоть, пепел, солнце заходит жаркий день позади.

Волшебство или банальное опьянение, мир пропитан им насквозь, соверши чудо, заново почувствуй своё величие и крепость трона. Гляньте в небо, что нам тучи громадные, что нам молнии да гром? Пустое это! Опрокинуть сей замкнутый порядок, а после хаосом насладиться и лопнуть от переполнившей твоё нутро уверенности в завтрашнем дне. Дождь и гром, в этой буре молнии беспощадно жалят землю и восстают глиняные люди, они штурмуют рай детей серебряной луны.

Эй, мудрецы узрите, сколь пьяна чума, эта тетка целует в губы все, что встретит на пути. Чахнет мудрость ваша, в которой темных пятен больше чем метких слов. Чума съедает мир, гниение и язвы, вот нынче красота. Пир горой! Гори чума и обращайся в пепел!

Долгое полнолуние, затмившее солнечный день, мертвенная бледность остывающих пейзажей посеребренного мира. Безвкусный ветер скомканная пуста и чаша мутной луны в течении реки грехов и половодье грёз, где горечь слез молоко и мед далеких берегов в тумане.  Священные рыла тотемных существ, грязные утробы проходных дворов, терзаемые души и змеи поют соловьиной трелью в этой пугающей черноте.

Страшные дни ужасные ночи, пахнущая сыростью барака жизнь. Путаются мысли, теряется дар речи, ты задыхаешься в сжатой пустоте от безвкусия искаженных злобою тронутых глупостью измазанных сажею лиц. Оправдана дикость, веселье умалишенных эталон. Пепел серыми хлопьями облагораживает грязные волосы, пей дитя революции и после будь опохмелен.

Жижа бурлит, пенятся нечистоты, это мелкие бесы гуляют, кутят. Вселенная обрюхачена, на последнем издохе, исторгает нелепую непотребность революции. Главное нам весело, мы свистом заражаем лёгкие и страха более не существует. Пепел уже покрывает выбеленные кости вымерших, свободных городов.

Новые гости приходят, оставляя следы на звёздном небе. Хмельные боги бросают в пламя старые костяшки, ворожат, предвидя свою скучную вечность и забытье. Девицы в коих молоко и кровь, от их прикрас, жизнь вскипает, пробуждая все в округе. Смеются звонко, в хороводы тянут и вот огонь, любовный жар, ты плавишься, как воск.

Удовольствия поглощают город любви бога, растут аппетиты, исчезают сны. Тень химеры затмевает солнце, томная, вязкая полутьма полна обещаний, секретов, дурманящих ароматов крохотных помещений наполненных доступными желаниями, отсутствием тревог и нищеты.

Гостей не становится меньше, несерьезная мысль наполняет стакан, после в равных пропорциях желчь, яд сомнений и водка, зубовный скрежет после оскал. Бастардон в доспехах испачканных кровью овечьею мой верный вассал, выпей со мною до дна! Судьбы мира в гонке за собачьим хвостом, время пыльное облако.

Славно, ведь славно, когда мечты и идеалы, из грязи вышедши, пляшут в очищающем пламени, становясь несбыточными, дорогими надеждами, которые не для твоих грязных рук созданы. Порождённое на твоих глазах линчует породившего, нарекая это преступление законом природы, ещё полную чашу горя испить и все станут похожи на божества огня, готовые к очищению.

Время пыль. Время пустота ставшая лабиринтом там теряются и гаснут звезды, там льётся кровь с оттенком лжи и боль глупа. Грезы, божественные иллюзорные напитки, ты теряешь ориентиры связующие нити, бредешь слепо, свистом зовя поводыря.

Бастардон щурит глаз, вымеряя порцию разливаемого зелья. Что волшебник, изопьем эту чашу горькую? Близится утро. Грядет рассвет в пылающих пожарах, клубится чёрный дым, фигурки живые полыхают разноцветными огнями, выгорая дотла. Печальное серое небо, капли густеющие слепого дождя, над головою моею повисла мрачная радуга. Я чувствую стену за ней тошнота.

Гаснет безудержное веселье и рвота заполняет нутро. Пресыщение поглощает мертвецки пьяную душу, вот великий волшебник бесславно камнем идёт ко дну. Фейерверк украсит рассвет, он вспыхнет и запылает солнце. Мир оживает, мир просыпается, спешит увидеть пир горой, украсить плаху свежими цветами. Смерть глаза бесцветные, холод склепа, земля и грязь примут тебя в любом случае.

Под марафетом и ангела крылами волшебник иссяк на чудеса, остались тошнота и боль, извечные подруги. Утро грядёт, туман съедает тлеющие угли, молочный пар и горький дым. Ты остался один насвистываешь сиплую мелодию дыхания.

Лучи солнца, что мы всячески поносили бранью, развенчают весь на придуманный миф. Соорудив на лысой горе лобное место, где не столы полны изобилия, а закон и суд. Там колода дубовая и палач в алом плаще, ветер скулит жалобно псом дворовым. Ждут тебя люди, на праздник пришли.

Подымут, окатят ключевою водой, люди жестокие коих прорва, их жизнь оправдана творимым злом, засучили рукава, поджидают. Гляну пустыми глазами на серые камни и далеко за поля с тёмными лесами, где-то есть горы высокие, высокие и в ветхих избушках матери поют колыбельные детям. Это не слезы просто вода, не смотрите добрые люди. На губах застыли капли крови моей, ещё жив улыбаюсь.

Стих бред праздника в кристаллах холодного утра, красная плаха, грязные волосы да рубаха расписная с поблекшим золотом. Останется вытянуть шею в грубые руки знающие своё дело, минута, где ветер скажет. Прощай волшебник до встречи на том берегу, улетит навсегда, хлопнув дверью. Сбросьте занавес в давящей рассудок тишине. Палачу ботинки.

Свистел, со свистом голова слетела с плеч долой, всё стихло, может навсегда. Как в самом начале истоков, возникают вопросы. Новые видения расползаются по разным сторонам света, только душа злобным цербером охраняет моё бесцельное присутствие, и рад бы прогнать прочь, да нем как рыба. Вижу догорающие огни утихшего пира, пепел кружит, исчезая в молоке тумана, не могу ничего понять, неужели неделимая смерть?

Я умер, просто сдался, не выдержал и замер, как кукла тряпичная с лоскутком алым взамест сердца. Никто не вспомнил обо мне, никто не помянул волшебника словцом лихим и заколотили моё сквернословие в гроб, что по копейкам внаём сдаётся. Были люди в масках знакомых, они легко могли сменить горе на радость, наговорить с три короба.

Я кукла тряпичная, намертво скобами стальными пригвождённая к карусели, что витки совершает во времени, по мне кровь сонная стекает из дыр рваных. Вот небо вращается в глазах, кружится листьями осенними и в траурной тишине одиночества слышится беззаботная музыка карнавалов сокрытых в шарманке бродяги.

Я умер, гниёт тряпичное нутро, глаза пуговки тускнеют, теряя перламутровый цвет, уже не кукла, уже не ворох истлевших тряпок, уже не горсть пепла на бескровном челе, уже нет меня, уже бессмертие. Завтра, там далеко, где окажусь, не позабыть бы мне гитару семиструнную сыграв душевный Машкин блюз.