Сяпала калуша по напушке

        Алёка замолчала. Тима сидел, наклонив голову и смотрел мимо неё. Когда она сообщила по телефону, что ждет его во дворе для серьезного разговора, он ничего не спросил. Влетев в беседку, Алёка, к своему удивлению, увидела, что Тима уже сидел там. То, что она хотела рассказать - переполняло, не могло терпеть, лезло наружу. Говорила только о нём – замечательном, необыкновенно красивом, умном, талантливом, самом лучшем в мире.   Вначале её настроение передалось Тимке. Глаза смеялись, уголки рта  приподнялись в радостном ожидании. Но постепенно взгляд тяжелел, уплывал. Лицо каменело, улыбка перевернулась исказив рот в презрительной ухмылке. Когда Алёка, переполненная счастьем, блаженно выдохнула: «Он сделала мне предложение. Я выхожу замуж!» и хотела броситься другу на шею, он холодно отвел её руки. Долго молчал и как обухом: «Я думал мы…».  Алёка растерянно бормотнула: «Мы?... То есть …? А, нет. Я с ним…». У Тимы странно дернулась голова, он встал и вышел из беседки. «Тимка, подожди!». Он обернулся, сплюнул и процедил: «Калуша, ты калуша и есть. Сяпай себе. Только смотри, не подудонься!». Алёке стало жарко, защипало глаза. «Сам сяпяй! Пуська бятая!» - хотела крикнуть вслед, но слова застряли в горле.
          Они выросли в одном дворе. Дом, стоявший на границе «пацанских районов» - «Пушинки» и «Барабаса» - был на особом положении. Сюда не заваливались покурить косячок-другой. Не устраивали «разборок», не ставили на «счётчик» местных. Здесь жил «дед» Муха. Отсидевший три года за ножевое ранение во время драки, он почивал на «пацанских» лаврах. Пользовался уважением и «крышевал» куда более серьёзные вещи, чем анаша или картёжный беспредел. Пару раз самолично «вытурил с колена» залетных балбесов, не знавших, чей это двор. К подросткам и мелюзге, которых в доме было немного, Муха относился с какой-то братской нежностью, что позволяло им не принадлежать ни   к одному из «районов», и гордо нести звание «СПС» - сами по себе. Отпрыск писателя, он поощрял чтение, пение «недебильных» песен под гитару, стихи и разговоры о прекрасном. Понимая, что случится может всякое, Муха обучил дворовых ребят приёмам «самопахи». Так что при необходимости они могли постоять за себя. Забавно - под крылом криминального авторитета, росли неглупые, эрудированные ребята – весёлые и дружные. Узнав, что в «Иностранке» напечатали «Парфюмера» - читали по очереди и бурно обсуждали.  Доставали диски - начиная с «Уингс», и заканчивая «Дюранами». Повзрослев, искали записи Кима, Мамончика, БГ. И стихи – записанные кем-то в тетрадки Бродский, Дикинсон, Рильке. И песни под гитару, а то и без неё.  «Мама, я лётчика люблю», «Ой, Вань, гляди какие карлики» - вопили до одури.  Понимали друг друга с полуслова, выручали, подставляли, пробовали курить, не обходили вниманием бормотухи разных сортов.
 
      Алёка и Тима ничем не выделялись из дворовой компании. Разве что, получив свежий номер «Иностранки» Алёка, прочитав его от корки до корки, давала его вначале Тиме. А тот, достав запись «Мурьеты» бежал к Алёке. В компании к ним обращались «Вы, двое». «Эй, вы, двое! О чём ржёте? Поделитесь с коллективом».  У них сложился свой язык,  шутки,  намёки. Алёка считала Тиму лучшим другом, на всю жизнь. До последнего разговора…

      …На экране ноута – Тимкино лицо. Магистр теологии. Куча научных и ненаучных публикаций. Ведет семинар культурологии. Поседевшие виски, морщины, глубоко прорезавшие лоб. Глаза те же – со смешливым прищуром, умным и острым взглядом. Алёка обалдело смотрит на экран. «Ах, ты ж, Пуська бятая! Хорош!». В углу монитора маячит - «Пригласить». Пальцы в нетерпении готовы кликнуть. Шепоток внутри: «Не торопись, подумай! Тебе это надо?». Она берет сигарету и выходит на балкон. Легкий сероватый дымок тает, уверенность слабеет. Тима откликнется, это точно. Но тебе есть что сказать? Необыкновенно красивый и умный оказался позёром и бабником. Коварные эндорфины окрасили его портрет невиданными красками, придали черты, которых не было. Бросил институт, искал себя. Находил собутыльников, выпивку и девиц. Играл на гитаре «I will» - проникновенно и нежно.  Длинные, изящные пальцы на струнах – сердце покорено. Спустя несколько лет эти пальцы сжимают твою шею так, что мир вокруг исчезает. В глазах – бешенство и ненависть. Мысль в три часа ночи: «Лучше бы сегодня не приходил» - финита тебе, любофф. Закрыла перед ним дверь в спальню, потом - дверь в квартиру, потом –  в свою жизнь.  Сын – как ниточка – соединяет, но не связывает. Я и ты. «Мы» - не получилось.
       Сигарета гаснет. Алёка возвращается. Ещё фото на Тимкиной странице. Молодая красавица – жена. Рыжий ангел – дочь. Пригласить? Нет, не сегодня. Калуша, конечно, подудонилась. Но Бутявку вычучила. И с напушки усяпать не собирается.  А с Пуськой ещё сопритюкнется. Когда-нибудь…