Несмешной. 5 Тук-тук

Инстинкты жуков просты, как их морфология.
Для тяжёлого чёрного панцирника наибольшую опасность представляет его соплеменник. Поэтому встретить панцирника в одиночестве почти невозможно. Этот кажущийся парадокс не должен вводить в недоумение тех, кто знает суть единства. Одинокая особь – уже странно. Пусть на вид он такой же, как мы, типичный панцирник, но почему без группы? И стоит ли вообще задаваться этим вопросом? Нас-то трое, проще будет его сожрать.
Да, едят они чаще всего тройками.
Едят всё, но предпочитают живую плоть. Рвут и глотают быстро. Сильные жвала позволяют не разбирать мясо от костей. Насыщение жукам не знакомо в принципе. Даже под вечер сытного дня на последнюю жертву панцирники набрасываются, как до смерти голодные. От человека под ними за пятнадцать минут, остаётся красная, тёмная лужа.
Казалось бы, при такой ненасытности этот вид обречён на войну до полного истребления? Так? Правда ведь? Как иначе?
…
Генрих смотрел себе под ноги. «Невозможно представить себе, что столовая панцирников была там, где летом чайник свистит, призывая серебряных поэтов».
Невозможно? Почему же с такой лёгкостью представил?
Век за веком люди встречали тяжёлых панцирников из-под земли, организуя для них столовые по пути следования. Меньше чем за полгода скелет государственного устройства перерождался в один длинный позвоночник – очередь в маленькие чёрные жвала. И пусть никто не уйдёт обиженным! Это даже по-своему честно. И хаоса меньше. Во всём ведь порядок должен быть. А если их не кормить, ведь что тогда будет?
«Я ни-че-го не знал, а что понимал, всё неправильно. С востока страны Ким бежал не от панцирников, а к ним, и тем спасся. То есть, от них, разумеется, от колонн, пожирающих всё на своём пути, но бежал под крышу столовой, где обед по расписанию, где можно и самому что-то урвать. Кима спасла близость этих тварей. При Доме Серебряных поэтов он жил и работал гораздо дольше, чем все считали, с детства».
Да, Ким выжил и остался здесь, при столовой.
…
«Свидетельств несчётно и везде фигурируют подвалы, именно повалы… Неужели крошки остаточного стыда породили эту скрытность?.. Нет… Угодливость это! Врождённое холуйство человека. У панцирников нюх на живую кровь, а у холуя нюх ещё острей – на малейшую прихоть власть имущего. Панцирники – подземные жуки, им нравится уносить и зарывать пищу, им нравится разделывать её в ямах и оврагах. Столовые в подвалах им тоже должны были понравиться».
…
«Так вот почему я целый вечер вспоминаю Кима!»
Рядом на столике лежало его творчество – подшивка старых газет.
Пролистал.
«Необходим новый Порядок». «Мы и Они. Издревле и по сей день». «Панцирь, надетый мэром, спас город». Заголовки статей этих лет ещё омерзительнее фотографий.
Вышел покурить.
Вместо погоды – безвременье. Прожекторами выхвачены блокпосты на каждом перекрёстке прямой улицы. Матильда Львовна обожала этот мощёный променад. Сколько раз она рисовала его акварелью и маслом, утром и вечером! Ма тант, если ты смотришь на нас с неба, отвернись. Выпей ангельского чая с облачной сладкой ватой, не нужно сюда смотреть.
Завывание сирены вдали. Старые вязы. Пыльная темнота, как недобрая птица прилетела и расположилась на всю ночь, пригибая кроны своей тяжестью.
Вернулся в гостиную.
Как выразить это чувство всепронизывающих сумерек?.. Сквозь шторы, через тёмные углы, обтекая людей и горящие лампы, сумерки выстуживают дом. Тесный зал, распахнутый настежь. Ловушка.
Тук-тук!
…
– Так-так!
Зайцы играли в прятки и проиграли.
По гостиной разнёсся торжествующий рёв медведя:
– Ааа, красавица, королевааа! Вот я тебя и нашёл! У вас тут праздник?! И без меня?!
Редкостное умение – прорычать букву «а». Полвека командования не такому научат.
– Вадим? – прищурилась София, поднимая лорнет.
Он самый, одноклассник, рядом за партой сидели.
– София прекрасная, не верю своим глазам! Прости, что не проводил тебя лично!
Расцеловались в щёки.
– Едва освободился, служба! Я видел, как вашу машину остановили, это просто безобразие! Я дал им хорошего нагоняя. Обратно в гостиницу едешь со мной и никак иначе!
– Вадим!.. Так это ты нас отпустил, а я-то думала…
– …что в подвал потащат?!
Он расхохотался. Действительно смешно.
Вадим стал ещё толще. Ботинки сверкают до рантов. Сразу видно, кто не ходит пешком.
По бахроме штор мелькнул холодный свет проблескового маячка, исчез. На секунду рыкнув что-то не в телефон, а в рацию, хозяин отпустил часть свиты.
– Как у вас тут интересно… Примете в игру? – Вадим перебирал игровые карточки на столе, не снимая перчаток. Средний и указательный палец – белые с металлическими когтями.
…
Уселись.
– По рюмочке? – подмигнул Вадим.
Коньяк он принёс душевный. Время светскую беседу вести.
Разливал сам, не снимая перчаток. В них же листал программку выступлений примы Софии:
– Метрополия лежала у твоих ног? Можешь не отвечать, я знаю.
Между печаткой и манжетой торчат волосы, жёсткие как щетина.
Вадим заметил обновлённый альбом, повертел, не открывая, погладил тиснёную кожу, ткнул когтём в середину спиральной звезды:
– Знакомый рисунок. Я в тренде!
На лоснящемся сытом лице голодные глазки. Не в Софию упирался его взгляд, а в Мусю, в её дочь, и спиральные звёзды подрагивали на тыльной стороне перчаток.
«Если не сейчас, то когда?» – подумал Генрих.
Внутренний голос не выдержал, плюнул: «Что сейчас? Ты научился убивать людей? Ты приобрёл этот полезный навык, вместо написания своей дурацкой, никому не нужной диссертации? У тебя в кармане хотя бы лежит нож достаточной длины, чтобы проткнуть этого борова, где там у него  артерия? В шее? А шея где? Загривок со всех сторон. Муся блаженная, ничего не замечает. Надо сказать, чтобы София увозила её с собой. Без промедления, этим же утром».
Птицей мелодично пропел телефон.
– Рейс отменили? – удивилась София в трубку.
Холодное лезвие плашмя легло на сердце. Не сразу взрежет, ещё надавит острым краем, ещё чиркнет остриём, и уж с третьего захода, с размаха…
– А следующий когда? А откроют когда?
«Время ускоряется, не мной замечено».
…
Вадиму в настольной игре выдали роль главного жандарма… Неоригинально. А эполетов-то лишних и нет. Зато у Муси нашлась красная шаль, в прошлой игре по Толкину – плащ барлога. Нашёлся и бич, настоящий. Бич Вадим оценил. Весьма.
«Не могу больше на это смотреть».
– Пойду я, пожалуй, – Генрих обернулся в дверях. – Бегите, глупцы.
Все вежливо засмеялись. Вадим от души, громко.
Да, теперь это я несмешной, пришла моя очередь.
Пересекая тёмную прихожую, Генрих выглянул в окно и увидел то, что предполагал увидеть, но не остановился.