Глава 2. Метрополия

Глава вторая. Метрополия

    Она создавалась замкнутой и цельной – по образцам лучших европейских военно-промышленных комплексов. "Товарное производство мы противопоставляем социалистическому плановому хозяйству, рынок – бухгалтерии социалистического общества, цены – трудовым издержкам производства, товар – продукту", – писал тот же Е. Преображенский. Военная техника всегда в мире превосходила по качеству гражданскую, создаваемую рыночными методами. Новейшее вооружение не поступало в свободную торговлю внутри государств, да и за границу могло быть законным образом продано только с позволения правителей. Значит, не товары, а продукты выпускались отраслью. По первым событиям века была правильно угадана его главная тенденция – пушки, а не достоинства гражданских изделий, диктовали рынку цены. Продукт бил товары по всем направлениям. Преображенский добавлял: "Милитаризованная экономика государств, участвовавших в первой мировой воине, особенно Германии, с крайне нехарактерной для мирного времени монополизацией и регламентацией государственного хозяйства является полнейшей материальной подготовкой социализма".
    Метрополия в СССР представляла собой сочетание основных средств производства и изготовленных с их помощью изделии. Технику отняли, словно у недоумков, у индивидуумов, коллективов (за исключением незначительного процента промартелей и некоторых колхозов), наций и народностей и поместили в беспрецедентный мир.
    Метрополия состояла из предприятии. Но — каких?!
    В словаре В. Даля термины "предприятие" и "предпринимательство" лежат в одном гнезде. И это не случайно. Предприятие в России перед Октябрьским переворотом – это не только станки, рабсила, головы инженеров, но и – амбары и склады с готовой продукцией на берегах рек и у железных дорог, свои пароходы, обозы, вагоны, фирмы оптовой торговли... То есть производство было как бы прицеплено к купеческому или банковскому "паровозу", и тот его тащил, с большим или меньшим успехом, по рыночным колеям.
    Самостоятельное, не порабощенное монополией предприятие на Западе – это неотделимые от автоматизированных линий и роботизированных комплексов, от низких и высоких технологий компьютеры со свежайшей торговой информацией, тьма фирм, занимающихся изучением спроса и предложения, юридическими тонкостями, связями с прессой, государством, рекламные агентства, брокерские конторы... Без маркетинга – этих крыльев экономики – любое производство рухнуло бы, разорилось и стало легкой добычей конкурентов.
    Революционеры, замысливая то или иное предприятие для метрополии, безжалостно потрошили рыночную суть понятия, выбрасывали все коммерческие органы, вычищали "череп" от мозгов, глаз и слухового аппарата, нацеленных на информацию о купле-продаже. Зато вставляли – выражаясь современно – несложное программируемое устройство для улавливания приказов, вживляли отростки для идеологических и некоторых социальных отправлений. А потом наводили глянец на поверхность – и внешне все было, как во всем мире.
    Но язык – выдавал их. В изданном в советское время известном словаре С.Ожегова "предприятие – это производственное учреждение". Совсем другой, чем у Даля, смысл!
    А снаружи предприятий вытравливалась конкуренция. Для сборки грузовиков, например, строили не шесть отдельных заводов, а один, но громадный. Не приходило в голову соперничать друг с другом и регионам – экономики даже крупнейших республик не имели, да и сейчас не имеют, ни малейших признаков самостоятельности, суверенитета, они были частью одного индустриального Левиафана. А их заводы – всего лишь цехами единого "предприятия СССР".
    В мире нет ничего древнее бесплатности: дикарь выходил на природу, брал все, что хотел, и употреблял, как умел. Техника, индустрия расширяла и желания, и возможности, и умения, но была опутана денежными пеленками, удерживалась в рыночных казематах. Вся великая и простая суть метрополии: дать индустрии полную свободу, сделать так, чтобы между природными ресурсами и конечным потребительским продуктом не то что ни одного владельца-посредника не попадалось, но даже и духом буржуазным не пахло. Реванш первобытности!
    Это давало революционерам грандиозные преимущества. Американские ученые Дж. Р. Эванс и Б. Берман сообщают в своей книге "Маркетинг": "В США значительная доля (по некоторым оценкам, 50 процентов и более) каждого доллара, полученного от реализации, уходит на покрытие расходов маркетинга... От одной четверти до одной трети занятых в гражданских отраслях экономики США участвуют в маркетинговой деятельности". Добавим к этому уже от себя: не менее 10 центов в каждом долларе тратятся на всевозможные маневры и манипуляции в конкурентной борьбе. И легко представить, какие колос-сальные средства сохранили революционеры для своей метрополии. Сохранили – только тем, что не потратили их на создание рыночных структур. Рынок – на золоте ест, в сапогах ходит, забава дорогостоящая.
    Эта экономия резко двинула вперед индустриализацию. Возможности территории бывшей Российской империи и США и сейчас несравнимы, а уж тем более – в тридцатые годы. И тем интереснее факт, что тогда революционеры сдавали "под ключ" свыше тысячи заводов и фабрик ежегодно (для ориентации: в 1992 году было достроено всего одно производство — завод дизельных двигателей, и Гайдар этим гордился)! Таких темпов и размаха цивилизация не знала, да, наверное, и не узнает больше никогда. СССР вышел на второе место в мире по выпуску промышленной продукции в натуральных показателях и стал настигать США.
    Упоминая о революционерах, я не смешиваю их с ВКП(б). Основав метрополию, партия сыграла главную роль и должна была, согласно своей же идеологии, ставящей коммунизм выше мирской власти, уйти на роли второстепенные – в колонии еще числиться, значиться, чисто номинально, правящей, а в социалистическом государстве в целом быть записанной в разряд подданных.
    Сталин не преминул подтолкнуть эти перемены. Возглавив государство, он на особое положение поставил карательные органы, выведя их фактически из подчинения партийных. Получились две равноправные организации. Более того, партийная верхушка и головка карательных органов им постоянно стравливались, непрерывно по-крупному враждовали, и круги от этого расходились по всей стране. Поскольку права были равные, то и победы – чередовались. Скажем, до 1937 года было "вычищено" ведомство Ягоды вместе со своим шефом, потом – почти вся верхушка партии, затем – удар опять пришелся на органы и их главу Ежова. И даже после войны костер их взаимоуничтожения опять было заполыхал...
    Сталин заявлял, что руководствовался отнюдь не личными интересами. Добровольно (да и то — в идеале) партия могла быть подданной только у некоего коллективного "общенародного" разума, у некоего гигантского общественного интеллекта, который, в свою очередь, налаживал бы в машине-метрополии выпуск всего, что признавалось нужным человечеству. Но такой разум могли сформировать только новые люди, так называемые "социалистические агенты". Метрополия, в свою очередь, обязана была обеспечить их всем необходимым и поставить в абсолютную от себя зависимость. Увы, при Сталине она только лишь строилась и не обладала достаточными возможностями. Возникала пропасть между желаемым и действительным, приходилось, по выражению Преображенского, "опираться на старых людей, неся при этом огромные убытки от бесхозяйственности, злоупотреблений и т. д.". Сталин и отобранные им приближенные – революционеры – заполняли эту пропасть наспех, всем, что попадалось под руку, и перво-наперво – своими фигурами.
    Они не стеснялись даже олицетворять собой гигантский интеллект, Сталину напялили маску "гения всех времен и народов", всем революционерам приписывалось чудотворство и вся совокупность человеческих доблестей. Ломали комедию "люди будущего" очень агрессивно и наступательно, норовя забраться во все щели туземного сознания, вытравить оттуда все колебания и сомнения.
    Было ли это безответственностью со стороны Сталина? Из всех его характеристик мне дороже отзыв Ф. Шаляпина: "Из его неясных для меня по смыслу, но энергичных по тону фраз я выносил впечатление, что этот человек шутить не будет. Если нужно, он так же мягко, как мягка его беззвучная поступь лезгина в мягких сапогах, и станцует, и взорвет Храм Христа Спасителя, почту или телеграф – что угодно. В жесте, движениях, звуках, глазах - это в нем было. Не то что злодей – такой он родился".
    Преемники Сталина не раз пытались доказывать, что комедия "культа личности" была не нужна. Но вскоре сами же облачались в мантии "сверхчеловеков". Без сталинского аскетизма они выглядели клоунами, но терпеливо и даже не без удовольствия тянули актерскую лямку – хрущевских портретов напечатано больше, чем сталинских, Брежнев перещеголял всех наградами и званиями, а Горбачев - нудными телевизионными побасенками и докладами. Непохоже, чтобы и Ельцин удалялся от ореола гениальности. Метрополия продолжала навязывать свои функции. Надо было – и Сталин вырядился мудрецом.
    Революционеров (и их преемников, кстати) метрополия с первых дней своего существования поработила полной бесплатностью быта. Они стали такой же ее частицей, как камни и железки. В миру они олицетворяли собой власть политическую, государственную и хозяйственную, слитую воедино. В таком сплаве разных видов власти революционные теоретики находили главную гарантию того, что метрополия будет достроена.
    Но и с вербовкой других "социалистических агентов" не медлили никогда: рабочая сила — тоже основное средство производства. Работающего на метрополию выделяли с первых дней после переворота - пайком ли, вселением ли в квартиру, за которую платили смехотворно мало, особыми ли правами или статусом, пенсионными и другими привилегиями... Человек по привычке думал, что продолжает соблюдать свою выгоду. Но он был уже подцеплен на особый психологический крючок, с которого мало кому потом удавалось сорваться.
    Начиная ценить и уважать льготы и привилегии, человек легко открывал для себя, что их ни за какие деньги не купишь, да и пытаться не надо, ибо самое приятное в них – бесплатность, и он проникался к ней доверием – основным качеством новых людей, "агентов". Так, постепенно, он чувствовал себя находящимся в армии трудящихся, делался – служивым, военным, солдатом. Язык его поворачивался на термины соответствующие: нас, мол, плохо или хорошо снабжают, нас обязаны обеспечить всем необходимым, мне положено... А вместе с языком и действия и поступки меняли направление: человек не покупал, а добивался, хлопотал, обивал пороги кабинетов ради приобретения той или иной вещи, не шел с лопатой зарывать какую-нибудь канаву на улице, а писал, сигналил о недостатках в работе той или иной службы...
    При Сталине вокруг "агентов" сколько угодно разбрасывалось подтверждений их избранности. Об этом неумолчно и неустанно кричало радио, писала пресса. Кооператоры-промысловики, колхозники, полуподпольные торговцы крутились около зарплаты "агента", как половые и приказчики около барина, — нужда гнала их к нему, ибо сами они деньги получали с рынка. Человек наливался с годами пренебрежением к ним – так военные, в массе своей, барски-свысока смотрели на штатских. Горожанин-гегемон презрительно ронял и роняет до сих пор: "дяревня", "барыги", "кустарщина".
    Жилье, магазины, вся социальная инфраструктура возводились около производств метрополии и от них зависели – заводскими котельными отапливались города, службы следили за коммуникациями... Не только психологически, но и физически две трети населения бывшей Российской империи – заложники метрополии.