Глава 3. Государство

   


   Глава третья. Государство

    В данном случае под государством я понимаю то, что разделяло безденежную экономику и рынок и одновременно помогало им взаимодействовать. Обязанности небывалые, да и само соседство – уникально. Государство ухитрялось выступать надзирателем, сборщиком дани и при этом купцом в колонии, а в метрополии – безропотным служкой-бухгалтером, поставщиком сырья и рабочей силы из своей страны и оборудования – из-за границы, бездумным исполнителем революционного плана (лукаво называвшегося Госпланом) и попрошайкой, вымаливающим побольше продуктов для одного только воспроизводства туземцев...
    Особую роль играла государственная торговля. Поскольку метрополия не в силах была снабжать всех своих агентов, бесплатно удовлетворять все их потребности, постольку приходилось трудовую армию нанимать – то есть выдавать людям зарплату, деньги, с которыми те могли пойти на рынок. Ясно, что налоговых поступлений не могло хватить – коммерсанты отдавали не всю выручку, а только часть. И государство само стало активным участником рыночной экономики – зарабатывало себе прибыль заурядным капиталистическим способом. Создало свои магазины, базы оптовые и мелкооптовые, заимело "социалистических" купцов и приказчиков и стало брать часть продуктов в метрополии – так называемую потребительскую часть. Свидетельств тому, что этот государственный капитализм был бескомпромиссным и безжалостным, – не перечесть. В течение 30-х годов цены в магазинах возрастали чуть ли не каждые полгода. После 1947 года, правда, их стали снижать и за семь лет уменьшили в три раза. Но смягчение грабежа вовсе не означало его прекращения.
    "Сталин внес предложение повысить налог на колхозы и колхозников еще на 40 миллиардов рублей, так как, по его мнению, крестьяне живут богато, и, продав только одну курицу, колхозник может полностью расплатиться по государственному налогу, – говорил Хрущев, делая перед делегатами XX съезда КПСС доклад "О культе личности и его последствиях". – Вы только подумайте, что это означало? Ведь 40 миллиардов рублей – это такая сумма, которую крестьяне не получали за все сдаваемые ими продукты. В 1952 году, например, колхозы и колхозники получили за всю сданную и проданную ими государству продукцию 26 миллиардов 280 миллионов рублей".
    В пропагандистском пылу Никита Сергеевич смешал два способа продажи: свободную торговлю на базаре и госпоставки – и выпятил явно не ту цифру. Ежегодно крестьяне тогда уже платили, по самым скромным подсчетам, около 80 миллиардов рублей налога. Еще 22 – 27 миллиардов рублей население, в том числе и сельское, выкладывало каждый год на принудительные займы. Эти суммы на базарах удавалось выручить. Увеличение налога наполовину – конечно, не шутка, но и не диковина в те годы. А вот выручка от госпоставок – действительно, нищенская.
    Многим колхозам не хватало ее даже для расчета с государством за услуги железной дороги, перевозившей тот же груз по назначению. С другой стороны, если бы те же крестьяне вздумали в госмагазинах выкупить свои же продукты, то выручки не хватило бы и на четвертую их часть. И это только один из множества примеров жесточайшей экономической эксплуатации. Миллионам рабочих и служащих – особенно в райцентрах – не хватало зарплаты даже на то, чтобы прокормиться, и они цепко держались за свои крошечные огородишки, заводили поросят в сараях. В моем родном городке Касимове "социалистические агенты" держали целых три больших стада коров, коз и овец. Все, кто был в силах, "калымили", брали левую работу. А ведь при такой зарплате и на займы надо было подписываться.
    Зверски, методами дикого капитализма охраняли метрополию от простого люда. Государство принимало буквально драконовские законы и указы, сажало в тюрьмы и лагеря "за колоски", порчу оборудования, брак, прогулы и опоздания на работу... Об этом нет нужды подробно распространяться, поскольку лучшие русские книги этого века написаны на темы колониальные – лагерные или крестьянские — и жестокие порядки там исчерпывающе проанализированы.
    Но государственный капитализм сыграл злую шутку и с самой метрополией. Правда, внешне это выглядело невинно. Как слуга ставит хозяину определенные условия, так и государство потребовало – помочь сделать учет прихода и расхода средств незатруднительным, удобным и понятным для совслужащих и налогоплательщиков-туземцев. Революционеры пошли навстречу, и словечко "рубль" загуляло по пространствам метрополии. Заговорили в СССР о "стоимости" средств производства, об их "себестоимости" и даже об их "цене".
    Это был именно компромисс, поскольку словечко "рубль" являлось навязанным. Вообще-то заводы и фабрики, конторы, МТС, совхозы (но не колхозы!) вели между собой обмен, как и завещали основоположники коммунистического учения, "не меновых стоимостей, а обмен деятельностей". И в качестве посредника для этого достаточно было простейшей учетной единицы под другим названием – рабочего часа.
    Но, признавая рынок, революционеры не могли на компромисс не пойти. Ведь в "рабочих часах" выдавать зарплату было немыслимо, поскольку с ними за покупками не отправишься – торгаши с первых лет нэпа требовали рубли и не признавали никаких заменителей, чеков или талонов. Да и при поступлении продуктов из метрополии в госторговлю "рабочие часы" создали бы дополнительные трудности. Пересчитывать их каждый раз в рубли хлопотно, а товароведы — как туземные, так и зарубежные — вовсе не светочи разума. Вот и приходилось "рабочие часы" переводить — при различных нормативных коэффициентах — в "рубли" прямо на предприятиях, а их сумму называть "ценой" или "стоимостью".
    В сущности, рубль из метрополии был рублем-оборотнем, рублем-нежитью, учетной единицей, имеющей лишь название, словесную форму денег, но напрочь лишенной их торговой души-функции и бумажной или металлической плоти. Сталин во всех этих сложностях превосходно ориентировался, но деревянный, казенный жаргон, которого придерживались революционеры, выталкивал из себя языковые оттенки и краски.
    Бросовое отношение к народной речи в конце концов подвело под монастырь властителей. Они, словно строители Вавилонской башни, перестали понимать друг друга! Сталин не на шутку встревожился после устроенной в начале пятидесятых годов экономической дискуссии – многие люди, считавшиеся просвещенными, вообще не подозревали, что в СССР существует безденежная экономика (слово "метрополия" и сам он избегал употреблять – оно троцкистское). Для них что рубль учетный, что наличный колониальный – все едино!
    Он пустился разъяснять истину и проповедовать – непривычно длинно для себя, подробно и терпеливо. Собрал из своих наставлений даже книгу "Экономические проблемы социализма в СССР".
    "Можно ли рассматривать средства производства при нашем социалистическом строе как товар? По-моему, никак нельзя, – отвечает он в этой книге одному из участников дискуссии Александру Ильичу Ноткину. – Товар есть такой продукт производства, который продается любому покупателю, причем при продаже товара товаровладелец теряет право собственности на него, а покупатель становится собственником товара, который может перепродать, заложить, сгноить его. Подходят ли средства производства под такое определение? Ясно, что нет..." И втолковывал, что средства производства в СССР вообще никому не продаются, а только "распределяются".
    Сотрудники МГУ А. Санина и В. Венжер предложили во время дискуссии продавать средства производства колхозам (что и сделал Хрущев в 1959 году). Вот отрывок из ответа Сталина: "Из этого получилось бы... расширение сферы товарного обращения, ибо колоссальное количество орудий сельскохозяйственного производства попало бы в орбиту товарного обращения. Как думают тт. Санина и Венжер, может ли способствовать расширение сферы товарного обращения нашему продвижению к коммунизму? Не вернее ли будет сказать, что оно может лишь затормозить наше продвижение к коммунизму?"
    Сталин оставался единственным, способным обнять взглядом всю теорию в целом. Но и он, как видим, уже не мог ничего ярко, ясно и доходчиво выразить. Дикая языковая смесь – как жаргон блатарей – была совершенно негодной для передачи знаний из поколения в поколение. Как отличить, кто пророк, а кто – глупый путаник, если оба "по политической фене ботают"?
    И совсем в одиночку Сталин охранял свое детище от самих революционеров, точнее – от их заблуждений и человеческих слабостей. О мироощущении ближайших подручных – а у большинства из них в лагерях отбывали срок те или иные родственники – поведал Хрущев на том же XX съезде: "Об обстановке, сложившейся в то время, мы нередко беседовали с Николаем Александровичем Булганиным. Однажды, когда мы вдвоем ехали в машине, он мне сказал:
    – Вот иной раз едешь к Сталину, вызывают тебя к нему, как друга. А сидишь у Сталина и не знаешь, куда тебя от него повезут: или домой, или в тюрьму".
    Тот факт, что Сталин не воровал, – звучит как нечто неслыханное на фоне поступков его преемников. Он не пожелал даже для потомков свить гнездышка – участь его детей страшна или незавидна.
    Сталин не был богом в советском государстве – официальный бог лежал в мавзолее. Сталин выполнял, скорее, задачи святого Петра – держал в своих руках ключи от социалистического рая.