ДОМ ДЛЯ ДЕВЫ. Житие провидицы Иринеи

Играли в чижика.
Оля спряталась за поленницей.
Вдруг сверху повеяло на неё холодком.
Разгорячённая бегом девочка желанно подставила лицо этому  свежему ветерку и застыла в страхе. Облака над ней словно бы сошлись в виде простоволосой женщины с ребёнком. Как у живой были вытянуты руки у этой женщины, и младенец на огромной высоте оставлен сидеть в подоле без поддержки.
До того явственно всё было слеплено, что девочке даже стало страшно за ребёнка, - она прихлопнула рот ладошкой, и увидела, как небесная плывунья повела рукой, будто успокаивая её; с перстов её рассеялся дождик, на лицо девочки брызнуло...
Оля выскочила из укрытия на мощёную улицу с криком:
-Глядите! Богородица!
Дети подняли головы. На их глазах женщину с ребёнком окутывало лимонным маревом, а тучи при этом разносило сразу во все стороны, словно ветер подул снизу.
Страх за младенца на высоте не отпускал Олю.
-Как бы не упал! - шептала она.
-Скажешь тоже! Чай, не с наёмной нянькой.
-Маленький Спас у неё.
-Глядите! Он тоже ручкой помахал!
-Летят прямо на солнце.
-Зажмурься, ослепнешь!
-Я между пальцев, в щёлочку...
Кроме детей на улице не было ни души.
Булыжники под их ногами, спрыснутые небесной влагой, бугрились и сияли под солнцем будто изнанка туч. Дети на этих каменных облаках казались оторванными от земли, тоже куда-то летящими...
После того, как виденье растворилось в бездонной голубизне, они ещё долго оставались молчаливыми, подавленными непосильными размышлениями.
Игра разладилась.
Щепочка-чижик так и остались лежать на доске не тронутой.
Молча, не сговариваясь, дети разошлись по домам.

                2

Вечером в квартире Земелиных стучал маховик «Зингера». Мать шила. Оля сидела в красном углу под образами и плела венчик для куклы. Она то и дело раздвигала занавески и глядела в окошко. Мрак за окном был звёздный, августовский.
Зинаида Ивановна спросила:
-Что с окошка глаз не сводишь. Или ждёшь кого?
-Мама, а я сегодня Пречистую видела. И Спас у неё на коленях.
-В храм что ли наведывалась?
-Нет, мама. Она к нашему дому спустилась.
-Не мели давай несусветно.
-Она мне рукой помахала, мама!
-Олька! Или с головой у тебя что?
-Я её, мама, теперь век не забуду.
Мать протянула руку и потрогала у девочки лоб.
-А хоть и у Гали спроси. У Серёжи. Тебе всякий скажет. И Валя, и Миля, и Витя, и Юля!
Они долго и выжидательно глядели в глаза друг другу.
Озадаченная мать снова принялась строчить на машинке. Искоса незаметно посматривала на дочку. Тревожно стало на душе. Шитьё разладилось. Не говоря ни слова, она пошла к соседке.
Варвара Семёновна Киселёва в общей кухне готовила на керосинке.
-Варвара, ну-ко, не говорила ли чего твоя Юлька про Богородицу?
-И Юлька, и Серёжка обои в один голос ерунду какую-то мололи. Матерь Божья на облаке! Прилетела, мол, поглядела и след простыл.
-Ой, нехорошо это, Варвара.
-Чего же нехорошего? Ежели бы чёрт с рогами.
-Не до смеха. Знак это, чует моё сердце. Пойду ещё к Ульяне схожу.
Она поднялась по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж и немного погодя скорым шагом миновала кухню.
-К отцу Михаилу надо, - доложила она соседке.

3

Священник Воскресенского храма Михаил Иванович Попов жил в собственном доме через дорогу.
Он сидел в своём кабинете при свечах и составлял план проповеди к заутрене. За дверью послышался голос служанки.
-Батюшка Михаил, к вам посетительница.
Войти было позволено, и через порог с поклонами переступила швея из соседнего дома в опорках на скорую ногу и в наспех накинутом платке.
-Не прогневайтесь, отец Михаил, душа места не находит. Ребята в один голос, мол, нынче под вечер видение у них  было. Играли во дворе да вдруг и Богородица им в небе показалась. Ладно бы одна моя Оля, она и намолоть может незнамо что, язык без костей. Так ведь и все другие как один: Матерь божья с младенцем! И будто им рукой вот эдак...
По мере выслушивания сбивчивой речи  рука у отца Михаила сначала вздрогнула, потом неровно, неуверенно стала подниматься ко груди и наконец решительно рассекла полумрак комнаты крест-на-крест со словами:
-Истинно говорю: кто не примет царствия божия, как дитя, тот не войдет в него!
Сказано было весело, с вызовом.
Он сдёрнул сеточку с напомаженной головы, надел камилавку и с большим медным крестом в одной руке, и с керосиновым фонарём в другой вышел, увлекая за собой посетительницу.

4

Не такой был достаток у жильцов этого доходного дома № 135  по Кольскому проспекту в 1919 году, чтобы провести электричество. Лица детей в темноте коридора освещались фонарём в руке отца Михаила. Свет фитиля мерцал в их глазах. Говорили взволнованно, взахлёб. Не хватало ни слов, ни опыта в изъяснениях, да и то сказать, виденное ими не имело примера. Не всякий бы взрослый осилил описание. Только у Оли нашлось несколько слов для подробностей:
-Из облаков навыворот...
-Ресницы в инее...
-Ноготки перламутровые...
Убедительными оказались для отца Михаила не столько подробности рассказа, сколько страх в глазах детей.
Дома отец Михаил взял чистый лист бумаги и заново набросал тезисы. Теперь его упования были обращены не к Георгию, а к Пречистой. Он произнёс перед сном:
«О, заступница и предстательница наша, помилуй нас, мати Божия, и прошение наше исполни. Да постыдятся и посрамятся безбожники-большевики, и дерзость их да сокрушится, яко мы имеем твоё Божественное заступничество...»

5

Назавтра о чудесном явлении было сообщено газетой «Епархиальные ведомости». Во всех храмах объявили весть о «явлении Божией матери над градом Архангельским». Читались акафисты - торжественные гимны. Толпы прихожан с иконой Заступницы прошли по набережной до кафедрального собора, где отслужили молебен о победе над безбожными супостатами. А когда расходились по домам, то городская юродивая Евпраксия вошла в реку с образком в руке и побрела в глубь, растрёпанная и восторженная, вопя во славу спасительницы, и скрылась под водой. Полиция вытащила её почти бездыханную. Размокший картонный образок зажат в руке намертво. Её еле откачали. Лёжа на берегу, Евпраксия блаженно улыбалась, восхищённо оглядывая лица спасителей, словно херувимов, и целовала слепок иконы в горсти.
Весть о небесной покровительнице настолько воодушевила горожан, что уже на следующий день снизились цены на рынке, в зале дворянского собрания задаром была сыграна оперетка для офицеров добровольческого корпуса и дан бал, а на ремонт обветшалой кровли Воскресенского храма пожертвовано много больше требуемого.
Воодушевление было всеобщим.
Героем дня стала девочка Оля Земелина.
То в училище лоцманов, то в госпитале, то в казарме рабочих лесозавода Ульсена можно было увидеть в те дни отца Михаила и Олю. Он - в праздничной атласной рясе и в камилавке с золочёной выпушкой, она, скромная помазанница, - в тугом белом платочке с выдавленными им алыми щёчками.
Старославянские обороты речи отца Михаила дополнялись простыми словами девочки. Свидетельствовала она с каждым выступлением всё бойчей и толковей, рассеивая всяческие сомнения слушателей. Отца Михаила озаряла вера девочки. При звуках голоса Оли пророческая строгость на лице священника сменялась отеческим умилением.
Оля прославилась в городе.
От детей во дворе получила кличку «глазастая».
Стала робеть перед дочкой мать, Зинаида Ивановна. То заискивала перед ней, то сердилась бог знает отчего.
-Она куклу Богородицей, в белые одежды наряжает, - рассказывала мать соседке. - Я говорю, а не грех ли это, Оля? Она в слёзы. И я следом. Ревём как белуги... 
Тут и слухи с фронта потянулись обнадёживающие. Говорили, мол из Ярославля идёт бронепоезд в подмогу нашему христолюбивому воинству. Из Шенкурска по Ваге спускается баржа с тремя пушками, а союзники из своих кораблей уже выгружают аэропланы.
Кипели молодые силы, - в мужской гимназии старший класс полным составом записался в волонтёры.
Девочки-скауты дёргали корпию и прислуживали раненым.
Город жил ожиданием победы. 

6

Ещё и рождественские праздники провели безмятежно в уповании на защиту провидения, но уже к масленице опять поползли вверх цены на рынках. Затем гимназисты вернулись, - побитые, грязные и голодные. Потом разрозненные союзные войска грузились на корабли и уходили в Англию, а блаженная Евпраксия ползала в слякотном месиве, норовила лечь поперёк пути отступающих.
Наконец сняли флаги с дома губернатора и город замер.
Ропот сновал по домам. Саму Богородицу не винили, явление её не отрицали, но толковали теперь как случайное, мол, по своим делам куда-то налаживалась мать-заступница, и попутно неказистый этот Архангельский город попался не стоящий внимания.
Наверняка более важное было у неё в замыслах, а отец Михаил - возомнил бог знает что...
Теперь Михаил Иванович  уже не улыбался. Приходил домой к Оле и они беседовали как облечённые неким общим, только им одним ведомым знанием. Мать, Зинаида Ивановна чувствовала беспокойство священника. Не рада была его посещениям, поила чаем без сердечного участия. Глаза долу. Губы поджаты.
Совсем другим жила душа девочки. Она вовсе не подвержена оказалась всеобщему упадочному настроению. Эта её крепость духа  и радовала, и тревожила отца Михаила, ожидавшего нелёгкие испытания и для себя, и для неё...

7

Красные вошли в город хоть и не безобразно - строем, с оркестром - но безОбразно. Разве что чёрную рысь Кугу, предвестницу чумы у древних русичей, напоминала вползавшая в город колонна бунташных войск.
Небо над ними было ватным, колокола молчали, только пушки лязгали на лафетах, и высекали искры из булыжников подковы боевых коней.
На следующий день коммунары изгнали из классов семинаристов епархиального училища. Ещё через день заперли на замок все храмы в городе, забили досками окна и взялись за несогласных.
Выпустили секретный циркуляр, которым предписывалось «...допросить гимназистку Земелину, утверждающую будто бы 3 августа 1919 года над городом произошло так наз. явление так наз. Божьей матери. Заставить признаться, что показания взяты со слов посторонних. Если она будет настаивать, то подвергнуть оную психиатрическому освидетельствованию...»

8

На допросе в чека чисто выбритый, словно актёр без грима, следователь в кожанке наперекор Олиному рассказу о чудесном видении Защитницы небесной, принялся доказывать обратное, отрицал, вкупе с самим Богом,  и всяческие сверхъестественные происшествия, таким образом косвенно признавая их, ибо по отсутствии таковых нечего было бы ему и опровергать. Как если бы дождя не было, никто бы его не видел, то и спору не могло быть - лило или нет, - так отвечал ему отец Михаил, бывший с Олей на допросе...
Домой из чека Оля  пошла одна. Священника арестовали. (Попова М.И. обвинили в том, что он «состряпал заведомо невероятный акт о явлении Богоматери над г. Архангельском, чем сознательно старался усилить симпатии населения к представителям Союзных сил и возбудить ненависть к власти большевиков». 
Приговорили батюшку к расстрелу.
Потом смилостивились, снизошли до каторги и с тех пор его никто не видел. Но Оля, к чести обследовавшего её врача, была признана «вменяемой с устоявшейся психикой».

9

Дети из дома № 135 приуныли после известия об аресте священника. Они любили о.Михаила по-соседски. Он с ними и в чижика играл и на паре своих лошадей катал, и просвирками угощал...
В его несчастье обвинили Олю:
- Из-за тебя всё! Сидела бы тихо за поленницей. Так нет. Богородица, Богородица!..
-Никакого удержу не было у меня. И сейчас бы то же сказала.
-Вещунья какая нашлась!
-Никто тебя за язык не тянул.
-Беду накликала, чокнутая.
-А сами-то вы, что? Будто и не видели?
-Облака это были.
-Поблазнило.
-Если бы не ты, Олька...
А городской народ шептался по углам, и опять всё о том же: отчего не обнаружила  Пречистая достаточной силы?
Сошлись, наконец, на мысли, будто и потому ещё Богородица город оставила без подмоги, что не было в нём для неё достойного пристанища - благолепного храма в её честь! Без своего-то угла каково? Вот и не задержалась.  А теперь с этими нехристями разве выстроишь? Они и старое-то всё  до основания...
Как в воду глядели.
Первого мая был взорван один храм. За ним скоро пали и остальные.
Не тронули только невзрачную кладбищенскую молельню.

10
 
Не напрасно болела душа отца Михаила об Олиной судьбе.
Жизнь девочки с приходом новых властей стала складываться в утеснениях.
Те же дети, что вместе с Олей совсем недавно восхищались чудесным видением над городом и горевали после ареста отца Михаила, теперь проходу не давали «глазастой» и «чокнутой». Дразнили. Захватывали в плен и принуждали смотреть на какое-нибудь причудливое облако. Нарекали облако именем святого и кривлялись.
Она вырывалась, уходила молча с опущенной головой, но никогда не плакала, не обижалась на бывших друзей.
Вовсе отступились от неё товарищи по дворовым играм  после того, как ей было отказано стать пионером.
Она не навязывалась.
Теперь после уроков шла она в церковь на Смольном кладбище. Пребывала там допоздна. Домой не хотелось. Там мама вечно в досаде,   совсем с ума сошла: только перекрестись, - сразу мокрой тряпкой со всего размаху...
-Сдалась тебе эта религия, сколько из-за неё натерпелись!..
Это она про отца. Он, христолюбивый воин, вернулся из плена весь больной. Зинаида Ивановна проклинала его за добровольческий порыв, а он шёпотом, пока матери нет, наговаривал дочке: «Хорошая ты у меня растёшь. Такой и оставайся. Только помалкивай. На глаза не лезь. А то они меня-то, видишь во что превратили?»...
Скоро отец умер. И некоторое время спустя соседка донесла матери, что «твою Олю с безумной Евпраксией видели. Она у неё теперь в поводырях».
Мать устроила судилище. Била. Заставляла ходить в школу. Тогда Оле уже было шестнадцать лет, и она ушла жить в хибарку к юродивой Евпраксии.
Мать пыталась вернуть - не смогла даже силой...
Когда блаженная померла, Оля стала в лачужке хозяйкой, а в церкви прислужницей. Убирала, зимой печь топила, стряпала в трапезной. Пела в хоре. Потом приняла постриг и в иночестве стала зваться Иринеей.

11

В тридцатых годах враждебная жизнь заклубилась и вокруг этого невзрачного храмика. На паперти комсомольцы танцевали фокстрот. Обклеивали кирпичную ограду газетами «Безбожник». Били стёкла.
Но вот грянула война с немцами, и всё переменилось.
Уже за первый месяц боёв скопился в душах страждущих женщин заряд вселенского горя и, словно ударом молнии прошило, вспомнилось им о Боге, произошло озарение.
Которую из городских женщин первой повлекло в низенький, убогий храм на кладбище Смольного Буяна, теперь уже не сказать, да и не важно, скорее всего ожило высокое чувство во всех сердцах сразу, забытые молитвы сами стали срываться с уст. Из недр народной памяти выплыла история о явлении Богородицы над «городом Архангельским» (всего-то с того события прошло, считай, два десятка лет). Вспомнили и о девочке, видевшей Божью заступницу своими глазами и претерпевшую за то множество несправедливостей. Валом повалил народ в избушку инокини Иринеи. Вдруг все уверовали в её помазанничество. Людская молва её чуть ли не во святые возвела. С благодарностью выслушивали от неё слова утешения, прикоснуться к ней почитали за счастье.
(Тогда и сама матушка Иринея была в возрасте Пречистой и облик имела премилый. Вела себя сердечно, участливо, и весьма смущалась, когда старые женщины падали перед ней на колени...)
Но после войны опять произошёл резкий отток в вере. У кого солдаты погибли, те, отгоревав, стали жить дальше - по наущению земной власти. А у кого вернулись с войны живые, те посчитали своё молитвенное дело исполненным и тоже отступили.
Но всё-таки на этот раз в заблуждении своём архангелогородцы не столь глубоко погрязали, как в тридцатые годы. Евангелие стало ходить в народе напечатанное на дешёвой бумаге, с помощью копирки или синьки. А то и в фотографиях. Мода пошла на церковь, как на всё запретное. Начали ремонт монастырей, сначала как памятника старины, а потом вдруг пронёсся слух о возвращении святых обителей в лоно законных владельцев русской православной церкви...

12

К благословенным двухтысячным годам инокиня Иринея из розовощёкой девочки, озарённой видением Богородицы в 1919 году, превратилась в сухонькую, улыбчивую матушку, ростом ничуть не больше той, десятилетней Оли. Глаза у монахини остались такие же чистые, живые, но вправлены теперь были в прозрачные будто птичьи веки. Ноздри тонкого носа были словно пергаментные, и личико при улыбке будто бы издавало тихий шелест...
Обитала она в монастыре отрешённо и в полном мирском забытьи, - век свой измеряла от солнца до солнца, от обедни до заутрени, от рождества до пасхи, и так уже более пятидесяти лет. На неё снизошло старчество, - по её мудрому немногословию. Чистая келейка её была увешена пучками пахучих трав. Матрац из конского волоса на топчане лежал убитый, одеяло из рядна скатано в валик к изголовью. И вместо домашних тапок заведены были лапоточки.
Настоятельницей уже было позволено ей не всякий раз являться к аналою. Во хворости иногда её и неделями не видали на монастырском дворе. Кажется, она уже пребывала в предотходном блаженстве, когда однажды словно с неба сошли (за ней) к ней в келью четверо в чёрных плащах, приехавших тоже в чёрной, как головёшка, машине будто бы без окон, - как могло показаться и по черноте этих окон.
Она сидела на узкой лавочке, словно птица на насесте, улыбчивая ровно на столько, на сколько требовалось для гостеприимства. Посетители загромоздили комнатку, только и света осталось, что в лике   монахини бумажной белизны и хрупкости.
-Матушка Иринея, мы по вашу душу, - сказал главный из них.
Она покачала головой.
-Душа моя, ребятушки, в управе у Господа моего. Вот незадача-то вам.
 И улыбнулась не без лукавства.
Скоро ей стало понятно, что эти вежливые, но суровые, бестрепетные даже какие-то люди (у одного она заметила пистолет в кобуре подмышкой) приехали к ней как единственной свидетельнице появления в небе над городом образа Девы с младенцем.
Пистолет она увидела, когда один из гостей всё пытался заглянуть в её глаза, всматривался и с той и с другой стороны, будто там в глазах монахини выискивал что-то.
-Зачем же, голубчик, ты эдак льнёшь ко мне? - спросила инокиня.
-Матушка Иринея, так ведь ваши глаза Её видели! И может быть даже на сетчатке отпечаток остался. Наука теперь всё может.
Она опять без тени печали улыбнулась «учёному» и ничего не сказала.
Им нужно было, чтобы она привела их на то место в городе, где ей открылось чудо.
Они усадили её в свою непроницаемую машину, сами устроились по бокам и поехали.
Она сидела меж ними, слушала их, приглядывалась и думала, что за много последних лет это были первые люди из мира, для коих несомненным стало пребывание Богородицы над городом, это были её верные сподвижники, как сгинувший в лагерях отец Михаил, как её кровный батюшка - доброволец Белой гвардии, и все славные её воины.
Соседи справа и слева от неё молчали, придерживая её на крутых поворотах.  А тот, что возле шофёра, всё не унимался, поворачивался к ней, расспрашивал о монашеской жизни и смущал долгим разглядыванием.
И потом вот что сказал:
-С вас, матушка Иринея, хоть образ пиши, такая вы вся прямо...
После чего они стали припоминать, существует ли в иконописи лик пожилой Богородицы. И она тоже задумалась об этом, ничуть не соотнося с собою предмет этого разговора... 
В городе она попросила остановиться напротив дома, бывшего когда-то под № 135. Не вылезая из машины, через опущенное стекло указала, где она с детьми играла в чижика много десятков лет назад.
И тогда её спутники сказали ей, что они здесь построят храм.
А ночевать отвезли в гостиницу, в большую светлую комнату с невиданно широкой кроватью...