Любка, джаз-банд и полиглот

               
Цвет васильков.
- 1 -
              Обойдя несколько небольших предприятий в районе Пром.Зоны, неподалеку от дома, Даша быстро нашла работу, и была принята на свободное место служащей в отдел кадров небольшого Арматурного завода.
 Первый рабочий день пришёлся на день совершеннолетия. В доме у Даши не принято было отмечать дни рождения, кроме юбилеев, поэтому отсчёт трудовой деятельности начался с даты знаменательной.
                На небольшом предприятии, где все лица уже примелькались друг другу, новое девичье лицо не осталось незамеченным. Иные  подходили прямиком с предложением «дружбы», с желанием привлечь в свою компанию, особенно перед праздником. Эти предложения ей казались то поспешными, то подозрительно странными. У Дашки были свои друзья детства, и ей больше не требовалось. Она либо вежливо отказывала, либо, смущённо промолчав, заинтересованности никак не проявляла, и странные предложения сошли на нет.  Её  определили, как «заносчивую гордячку».   Любка, сварщик с арматурного участка - «пацан» всем своим обликом – пошла своим путём, подошла однажды и встала за три метра от Дашкиного рабочего места, в упор нахально её разглядывая. Даша выдержала паузу и спросила недовольно:
   -   Что надо?
Любка осклабилась и вывела правую руку из-за спины, в руке был букетик тюльпанов:
   -   Это тебе, -  сказала.
   -   За что? -  Удивлённо спросила Даша, обезоруженная её простотой.
   -   Просто так, - Любка смутилась, как ребёнок, и ушла.
Но через пару дней  всё повторилось, только на вопрос «чего ты хочешь», она оттопырила  ёмкий карман сварочной брезентовой робы и произнесла:
   -   Бери.
Даша заглянула в карман, он был полон дорогих шоколадных конфет, в сладостях она не могла себе отказать, смущённо взяла одну, после жеста, приглашающего взять ещё, взяла вторую и третью.
   -   Бери все.
   -   А тебе?
   -   Я не ем конфет.
   -   Зачем покупаешь тогда?
   -    Для тебя.-  Любка высыпала все конфеты на стол перед Дашей и ушла.
                Сослуживицы, кто видел эту странную сцену, засмеялись и стали рекомендовать Даше пригласить Любку в баню, «вдруг она окажется гермафродитом». А вскоре Любка ушла от родителей, с которыми до этого жила в районе Зелёного Городка, и поселилась в общежитии, недалеко от Дашиного дома. Теперь она зачастила по вечерам заходить за Дашей, и подолгу гулять, ведя пространные беседы на русско-украинском суржике. Любка сама не знала, что ей от Даши надо, просто хотелось, чтоб была рядом. Называла её «Лялечкой», в переводе с украинского Куколкой. Понятие «лесбийская любовь» в стране ещё было недостаточно распространено, а «трансвестит» - вообще отсутствовало в обиходе. Да, что там говорить, слово «секс» стыдливо замалчивалось, поскольку не должно было существовать отдельно от понятия «таинство любви». Даше было жаль её, казалось, что она очень одинока и страдает. Но Любка  вела себя, как мужик: курила, приходила  под шафе, материлась, стреляла окурками. Даша ощущала этот низкий порог и ей не нравилось. Они стали поругиваться. Даша ставила условия, но в таких условиях не могла существовать Любка. Наконец, Любка собралась  в Сибирь, на какую-то большую стройку, звала с собой Дашу. Любка уехала, и стала писать незамысловатые письма, расхваливая «Север дальний», но Дарья всё равно вздохнула с облегчением.
                Наверное, Юрию, механику и, по совместительству, комсомольскому вожаку, Даша тоже показалась забавной. Проходя мимо неё, он обычно приостанавливался, словно столбенел от «блеска  красоты» и отпускал комплимент. Она при этом смущённо хмурилась, отвечала банальностью, вроде той, что «красота – не достоинство, а подарок природы». Потом краснела и смущалась ещё больше от неуместности сказанного, пугалась, что её уличат в самомнении.
               Юра поставил её на комсомольский учёт и сразу  подключил к комсомольской работе. Дал первое поручение: стать производственной  пионервожатой в 5-Б классе подшефной школы, с беседами «о добре и зле» на классном часе (хороший способ определить и проговорить для себя эти понятия). С внеклассным чтением и обсуждением произведений Аркадия Гайдара и Николая Островского, с подготовкой КВН и концертной программы для выступлений на предприятиях родителей. Конечно, всё это после работы и в выходные дни, свободные от парашютного и театрального, который всё ещё не могла оставить. Ещё она старалась держать руку на пульсе современной,  культурной жизни. Читала обычно уже по ночам. И надо было встречаться  с друзьями, подругами, чтоб не забыли. Но всё равно оставалось ощущение, что она чего-то не добирает, многие тайны ещё оставались вне её внимания. Всё время хотелось вглубь и ввысь, и вширь…, узнать то и это, куда-то лететь, ехать. Сшить что-то необыкновенное, нарисовать что-нибудь авангардное – в общем, объять необъятное. Жаль было впустую потраченного времени. Она даже запросила у тёти Шуры, маминой сестры, учительницы по литературе, список «главной», нужной для развития, литературы, чтоб сориентироваться в море написанных книг, экономно расходуя себя. Тётка поделилась своими пристрастиями: для неё это исторические романы, публикации о Челюскинцах – романтика её времени, и, конечно же «декабристы». Декабристы, при всём уважении, Дашу не вдохновляли. И тогда она, наконец, поняла, что учебники жизни теперь каждый выбирает индивидуально.
                Несмотря ни на что,  Даша уютно себя чувствовала в своей необъятной стране и в своём времени: с удовольствием носила школьный форменный фартук, пионерский галстук, как должное выполняла комсомольские поручения, считая их делом нужным, распевала советские песни о далёких мирах и таёжных краях. Её воодушевляла причастность ко всему, что в стране происходит: ко всем большим стройкам, освоению космоса, покорению горных вершин, поэтический бум.
             Юра привёл её в актовый зал, где репетировал заводской инструментальный  ансамбль, настоящий джаз-банд, с живыми инструментами. Они искали солистку. А она как раз имела слух и голос, пела на школьных вечерах. Для концертов разучили несколько популярных советских песен. Музыканты их  исполняли хорошо, но без особого энтузиазма. Зато в перерывах между репетициями, когда нужно было отдыхать, они самозабвенно взрывались музыкой Битлз, диксилендом, «Буги-вуги» или рок-н-роллом. Тогда начинался весёлый музыкальный бедлам. Это был мир совсем другой музыки, дерзкой и чувственной.
- Oh when the Saints go marching in….- запевал трубач Юра Соколовский с хорошим английским прононсом,
   -   Оу ванн ту сей, гоу мачу ин…- вторили голоса  ребят.
И на таком фоне советские песенки казались невинным детским садом. Но «железный занавес» старался помешать попасть чистым душам советской молодёжи  под «тлетворное» влияние Запада. И поэтому Запад оставался непознанным и интригующим.
            Позже появилось ещё две солистки, это уже  был ансамбль. И небольшой концерт, способен был скрасить будни сельскому труженику после трудового дня, работнику предприятия в «рабочий полдень» или сидельцу, изолированному на время от общества. Либо украсить себе небольшой коллективный праздник.
            Стали готовить концертную программу. Построили её так, что концерт начинался под нарастающий шум приближающегося поезда. Сходство было достигнуто шуршанием металлических щёток по листу фанеры за кулисами. Открывался занавес, на фоне инструментального оркестра к микрофону стремительно выходила стройная белокурая девушка в ситцевом платьице и сразу же начинала ритмично:
  -  День и ночь, день и ночь, день и ночь летят составы и гудят провода…- не эстрадная, несколько декоративная песня открывала концерт. Исполняемая в иной непривычной интерпретации, она задавала взволнованный темп и делала Дашкино волнение уместным.
 Другая  песня была сугубо лирической, называлась «Васильки». От неё веяло простотой, умиротворением и пахло степью. Даша вела ещё кое-какой конферанс. «Гонорар» им платили, где это возможно, арбузами, мёдом и чаем после концерта. И уже за полночь небольшой автобус развозил  артистов по домам.
         Даша любила выступать в простеньком платье, а не в  официозном, концертном. Уверенней себя чувствовала в образе застенчивой девушки с периферии: с флажком на железнодорожном переезде, либо с букетиком полевых цветов в степи на ветру. Не яркое, оранжевое платьице, с разбросанными по полю мелкими полевыми цветами, соответствовало образу.  Хотя её бабушка подтрунивала над рисунком: «Ковылюшечки, ковылюшечки…».
         В марте на смотр художественной самодеятельности в ДК Октябрьского района отобрали из сольных один номер Даши и несколько номеров  сборного трестовского хора с обязательным участием всех поющих.
         Даша, на этот раз в малиновом платье, глядя со сцены в полный зал, вспомнила рекомендации бывалых артистов: «для достоверности или интриги ради, нужно найти в зале взгляд, отзывающийся на песню, и петь для этого зрителя». И вот один куплет, другой…  она безнадёжно блуждала глазами по, казалось, равнодушному залу. На третьем куплете в первом ряду, буквально, наткнулась на знакомое лицо комсомольского секретаря, Юры Котикова. Взгляд больших голубых глаз был прикован к певице, он смотрел на неё снизу вверх. В третий куплет Даша, воодушевившись, вложила всю необходимую глубину  чувств - дерзко спела для Юры:
      -  Потому что в глазах для меня дорогих
          Вижу цвет васильков полевых. –
И усилила обращение рефреном.
На этом её участие в программе смотра творческих коллективов было завершено. Впереди выступления других организаций и можно остаться посмотреть. Но в перерыве Дашку стал назойливо опекать долговязый Боря. Они забрели в буфет, и Боря всё время спрашивал:
   -  Конфет хочешь? Мороженное хочешь? Воды хочешь?
          Даше никак не хотелось попадать к нему в зависимость, она  отвечала:
   -  Не хочу.
           Но он не отставал, и тогда Дашка поменяла тактику, на всё разом ответила:
   -  Хочу! И конфет, и мороженого, и воды… – и Боря с готовностью побежал занимать длинную очередь.
Даша зашла в комнату для переодевания и хранения костюмов, и неожиданно туда заглянул Юра. Он спросил:
    -  Раз наша программа завершена, то давай сбежим. Может, в кино сходим?
    -   О, да! И я от Бори избавлюсь. Давай. Только, чтоб Боря не заметил.
Юра выглянул, проверил, что коридор свободен, и они выбрались из ДК. Уже, когда оказались в сквере, Юра предложил зайти к нему в общежитие, не далеко,  чтоб он переоделся и умылся. Чуть поколебавшись, Даша согласилась. В  общежитии её ждали интересные вещи: альбом фотографий  красивых девушек и женщин города. Некоторых она знала. это были её ровесницы, выпускницы русских и украинских школ города. Две Ларисы - красивые одноклассницы её друга Игоря. А эта вот, роковая жгучая брюнетка на берегу южного моря – жена знакомого техника-стоматолога из стоматологической поликлиники её района, Даша их видела вместе. «Интересно, как она сюда попала?»
        Ещё ждала прикроватная тумбочка, полная писем с разных континентов: на ломанном русском, на эсперанто и на языках народов мира. Оказалось, Юрий самостоятельно освоил и отлично владел эсперанто, ещё семью ведущими языками, и бегло мог поддержать разговор ещё несколькими из славянских наречий. Поначалу недоверчивая, Дашка в этом неизменно убеждалась. Чаще всего  подтверждали люди, так или иначе слышавшие или знавшие хоть немного эти языки. Он с интересом вёл переписку с респондентами почти всех цивилизованных стран. Даша видела  письма со штемпелями столиц мира. С иными респондентами мысли приобрели такую созвучность, что он стал называть их «побратимами», как, например, серб Душан. И это соответствовало установке на «дружбу народов» советского времени, что было созвучно патриотическому настрою Даши.
        Дашка позавидовала таким способностям. Ей, несмотря на дефицит времени, захотелось тут же заняться ещё и языками. Юра пообещал научить её эсперанто и порекомендовал, как один из способов, изучение языков во время сна, начитывая словарь на магнитофон. Надев наушники,  включить маг во время сна. И это было то, что ей надо.  Она давно задумывалась, как использовать время сна с «практической» пользой, хотя спала уже не более пяти часов в сутки.
Только, при несовершенных магнитофонах, когда плёнка кончалась на бобинах, вращение не останавливалось, а шлепки краем ленты по ушам  выбивали из головы все начитанные слова. При этом от давящих наушников болели и опухали уши. Даше пришлось отказаться от этого неудобного и громоздкого способа.
         Юра оказался интересным человеком. В тот день они успели сходить в кино, фильм был не столь впечатляющим, и Юра, сидя в кинозале, освещённом светом с экрана, спросил:
   -   Ты, кажется, любишь поэзию?  Хочешь, я тебе напишу стихотворение?
          Даша насторожилась, она замечала, что как только кто-нибудь из её общения узнаёт, что она пишет, тут же считает нужным демонстрировать свои способности в сочинительстве, как бы не допуская её превосходства ни в чём. Так было с её любимой подругой Майей, стихи которой самобытные, с особой изюминкой, но мысль непоследовательна и форма стиха не выдержана. Она так и слышала: «Вот, видишь, я не хуже тебя». Что на это ответить? Она понимала и чувствовала, что Майка гораздо лучше неё, но в другом. Обманывать лестью не хотелось, делать замечания – авторитета ещё  маловато, задеть самолюбие боится. Но, если бы она попала в профессиональные руки, кому сама бы поверила, то из неё мог получиться хороший поэт после нескольких рекомендаций.
Пока она видела только сильные стороны Юры и боялась огорчиться, увидев слабые. Но любопытство взяло верх, и, поколебавшись,  ответила:
   -   Хочу.
         Юра попросил страничку из Дашиного блокнота, достал «Паркер» из внутреннего нагрудного кармана плаща и стал быстро писать, периодически задумываясь, и снова продолжая. Затем протянул ей со словами:
   -   Это экспромт. Посвящаю тебе.
                На экране по сюжету был солнечный день, и экран достаточно освещал зал, чтоб с трудом, но прочесть небольшое стихотворение, написанное большими буквами, ей не терпелось:
           «Всё есть в тебе, что так волнует кровь,
            Что заставляет сердце трепетать:
            Дугой, в крутом изломе, бровь
            И молодая женственная стать.
            В твоих очах – ночей раздолье,
            И тихий утренний отсвет.
           А я гляжу в них с тайной болью:
           Презренье, радость мне в ответ».
                Даша сложила  листок вчетверо и положила в сумочку. Чтоб прочесть позже с расстановкой. Задумалась, стихи, по её мнению, были неплохо сбитые, особенно для экспромта, если только это не заготовка. «Только вот, что он имеет в виду под словом «презренье»?» В голове пронеслось несколько ассоциаций: из-за курносого носа, её кое-кто из мало знакомых считал «надменной». Ещё, аналитически относясь к сказанному собеседником, она порой не могла скрыть ироническую улыбку недоверия. «Ирония, но не презрение», -  ни на одной из ассоциаций она пока не остановилась. Было приятно - первое в жизни посвящение ей.         
 Потом гуляли в парке, сидели на лавочке, разговаривали.
   -  Я у тебя в альбоме видела двух красивых девушек, выпускниц 66-й школы, двух Ларис.  Они тебе нравились? -  Даша, когда рассматривала фото девушек, подавляла в себе зависть к яркости их, и какой-то «европейской» раскованности.
   -   Нет, -  и далее, в ответ на недоверчивый взгляд… -  Одна из них глупа так, что на десятой минуте общения говорить с ней не о чем. А другая  говорит  только на уличном сленге, на суржике, а ни русским, ни украинским литературным не владеет. Это просто режет слух. А так, они не плохие девчонки.
Даша знала девушек и легко представила, кому какую характеристику он дал.
   -  Но  ясно же, что,  учитывая круг твоих интересов, соответствовать тебе трудно?
   -      Не обязательно соответствовать. – ответил польщённый замечанием Юра. - Но для понимания  многих явлений, да и для взаимопонимания интеллект нужен, согласись. А это вещь врождённая, ну, или осознано самостоятельно старательно взращённая.
                Солнце уже стало клониться к закату, но ещё было светло. Весна оказалась удивительно тёплой, а ведь стояла середина марта. Они присели на скамью в одной из аллей сквера, недалеко от дома Даши. В затянувшейся задумчивой тишине неожиданно  прозвучал чуть охрипший голос Юры:
   -   Можно, я тебя поцелую?
«Наконец-то, хоть кто-то спросил меня об этом, уж думала, что со мной никогда этого не случится. А может, надо оскорбиться, рассердиться? Наверно, нельзя в первый же вечер, сразу целоваться….  Но, вдруг, другого раза не будет, и я не узнаю, как это…». Дашка, боясь опоздать, одновременно со страхом и с любопытством, приготовилась: вцепилась руками в сиденье скамьи, закрыла зачем-то глаза, и, с замиранием сердца, сказала:
   -   Можно.
Действо свершилось, а гром не грянул…. Дашка сидела, всё ещё  напряжённо держась за лавку, но с улыбкой  вращая глазами по сторонам.
   -   Что ты улыбаешься, тебе смешно? -  Юра не понимал, как ему реагировать. Может обидеться…
    -  Понимаешь, девочки говорили…, - Даша догадывалась, что всё выглядит глуповато, но это нужно объяснить и она продолжила – девочки говорили, что, когда парень поцелует, голова закружится, всё вокруг закружится: и дома, и деревья… Девчонка может потерять сознание. И тогда… делай с ней, что хошь. Вот я и смеюсь, что наврали,-  говорила она, сама смущаясь своей глупости.
     -    Так ты что, не целованная?  - удивлённо спросил Юра
Даша смущённо кивнула головой.
     -    А, может, я у тебя эмоций не вызываю?
Даша не знала, что ответить, не знала, какими ещё должны быть при этом эмоции. Ей ведь с ним интересно, домой уходить не хочется.
           Вернее, она таки помнит, что из всех мальчишек в её окружении, только от прикосновения Игоря, даже к руке, по телу пробегал электрический разряд. Таких эмоций в общении с Юрой не было.
 Ей стало жаль Юру, и она заверила:
    -   Вызываешь, вызываешь... Ты, Юра, вызываешь очень хорошие эмоции.
       Вспомнив Игоря, она невольно начала их сравнивать. Игорь – ровесник, кстати, одноклассник тех двух Ларис и, кстати, пользуется у них доверием и успехом. Красив лицом. Его борцовская стойка похожа на медвежью. И, несмотря на то, что Даша на него, как бы, сердилась и демонстративно избегала встреч, он всё равно незримо присутствовал где-то рядом.   

   «Молох, ты сжигаешь меня!»
- 2 -
       Юра, вполне сформировавшийся молодой человек, лет на семь постарше – невысок, но крутая сажень в плечах, узок в бёдрах, лёгкая кривизна ног в коленях, что делает походку пружиняще-спортивной. Он совершенен для тех, кто понимает в этом. Но Дашка не понимала, её смущало это сильное мужское начало, ей привычнее были мальчишки-ровесники, ровные, как настенные часы, с только начинающей обозначаться мускулатурой.
 Явно, кроме интеллектуальных, он не игнорировал и спортивные занятия, и в этом так же преуспел, в чём Даша позже убедилась. Юра успел заявить себя, как тренер по фехтованию и теннису в городе. Его временами приглашали тренировать школьные волейбольные команды по вечерам. А во время весеннего потепления он оказывался незаменимым вратарём, как, впрочем, и нападающим футбольной команды предприятия.
             В общем, такая уникальная личность. И как узнала позже, он ещё оказался отмечен благородством: будучи холостяком, уступил свою очередь на получение квартиры, положенной молодому специалисту, остро нуждающейся молодой семье с малым ребёнком, отодвинув своё право получения на неопределённое время.  Даше льстило его внимание.
После встречи на смотре, Юра стал приезжать каждый день по вечерам. С ним можно было говорить обо всём, он начитан,  много знал о жизни в разных уголках земли, из сведений полученных непосредственно от адресатов. Но он немало знал и о жизни своего города:
   -  Представляешь, в районе старого города т.н. «городская элита» организовала тайное  интеллектуальное общество?
   -    Чем будет заниматься?
   -    Могу только догадываться. Меня пригласили стать членом «клуба». Я пока согласия не дал.
   -    Почему? Интересно же.  -  Даша позавидовала, что не находится настолько на виду, чтоб и её заметили.
   -   Да, если честно, меня они выбрали, как представителя сугубо от спорта.  Меня не устраивает. Догадываюсь, что они там будут пережёвывать политическую мякину, большей частью диссидентскую. В старой части города живут в основном евреи, любят игры в «элиты». Спорт - отвлекающий внимание момент, мол - разнообразие интересов. Либо…  «держимордой», по необходимости, предложат стать.          
             После вечерних прогулок и разговоров, когда движение затихало, провожаясь, они подолгу целовались в подъезде. Юра оказался темпераментен, и Дашке постоянно приходилось проявлять бдительность и останавливать его руки. Однажды у него даже вырвалось:
   -   Ну, ты – молодец.
И это тоже стало пищей для размышлений: «В чём молодец, что сопротивляюсь или, что  не  доверяю?»
 Но всё же, словно  включившись в «игру», когда он, расстегнув верхние пуговички блузы, забирался поцелуями за шиворот, она шептала:
   -   Молох, ты сжигаешь меня….  О, мой Гиацинт!
   -   Что? – недоумённо останавливался  Юра в «поступательном развитии отношений».
Дашка честно сознавалась, что так говорят герои в любовных сценах у Флобера. Юра смотрел и не знал: радоваться ли ему начитанности подруги или обидеться и уйти.
И он всё же оставался. Юра привык побеждать. В другой раз, изменив тактику, он шептал доверительно и со страстью:
   -   Знаешь, я бы мог поцеловать тебя всю-всю, до последней клеточки…- и стал ожидать ответа.
Дашка неторопливо представила картину, и, конечно же, про интимные места…. Поняла, что он ожидает проявления интереса именно к этой теме. Ей не хотелось оправдывать ожидания. И, вдруг, осенило:
   -   И пятки?
 Забавляло, что в такой, казалось бы, серьёзной, чувственной сцене можно найти подвох. «Пятки, даже неполных девятнадцати лет, девушки – не пяточки младенца, их жёсткость не могла вызывать желания целовать» - недоверчиво и лукаво думала Даша. И потом, у Даши было врождённое плоскостопие, и она про себя считала, что это портит вид её ног. Мало того, вносит ограничения в выборе обуви: на шпильках и модные чешские лодочки на плоской подошве - нельзя, только венский каблук. И она комплексовала, когда в любом контексте возникала тема  ног.
   -  И пятки, само собой, - удивлённо подняв брови, не поняв, но, не поддавшись на провокацию, без заминки ответил Юра.
 Даша не стала рисковать, проверять правдивость сказанного. Ей интуиция подсказывала догадки о существовании противоборства полов. Как сказал обожаемый Вильям Шекспир: «Всем любящим полезно это знать: мужчина хвалит то, что хочет взять, но, чуть достигнут им предмет желаний, бледнеет пыл молений и мечтаний. Понятен мне любви закон один: просящий – раб, достигший – господин. Пускай же в сердце страсть моя таится, в глазах моих она не отразится». - Про себя прочитала эти строки из «Троила и Крессиды», и почувствовала себя «сверху». Пока что она, похоже, созрела только до противостояния полов.
 Ему хочется получить всё и сразу, а Даше хотелось, в духе средневекового рыцарства, постоянной готовности рыцаря к подвигам и турнирам ради дамы сердца.
Гуляя под вечер  в стареньком немноголюдном парке, проходя по мосту через реку, Даша с тоской раздумывала: «А ведь ради меня никто, ни разу не совершил  ни единого подвига». И перегнувшись через перила моста, поглядев на холодные вешние воды речки Саксагань, спросила неожиданно  и с надеждой:
   -  Юра, ты мог бы ради меня прыгнуть с моста? – (Это было бы хоть что-то).
   -   Ради тебя…? - Юра тоже перегнулся через перила, посмотрел на тёмные  воды. -  Нет, не смог бы.
Даша подспудно понимала, что ему это ничего не стоит, это даже не подвиг. Но ответ означал, что он её не так высоко ценит. Юра, взглянув на её задумчивое опечаленное лицо, тут же исправился:
   -   В принципе, я могу искупаться в водах этой реки,- сказал с усмешкой -  но надо отойти подальше от людей, вглубь парка. Потому что, сама понимаешь, раздеться мне необходимо наголо, не ехать же в мокром белье в трамвае. -  И, уже направляясь вглубь аллеи, на ходу сбрасывая одежды, на крутом спуске к реке, добавил:
   -   Можешь отвернуться, можешь не отворачиваться, меня это не смущает.
           И всё-таки, то, как и что он произносил, его практицизм,  воспринималось, как издевательство. Да, и она, это правда, не учла практическую сторону подобного «подвига». Может, просто день у неё был такой, меланхолический. Даша резко отвернулась и боялась поворачиваться. А он громко фыркал и уверял, что вода вовсе не холодная, а, если и Даша разденется и войдёт в неё, станет ещё теплее. Развитое воображение Даши живо представляло, что будет, если она разденется и войдет….
              Юрию стало казаться, что развитие событий начало «пробуксовывать». Тем не менее, по вечерам он увлекался, терял представление о времени, и всегда опаздывал на последний транспорт, идущий в сторону района, где находилось его общежитие. Поэтому пешком напрямик добирался уже под утро. Так пролетели март, апрель, заканчивался май. И Юра шутливо предложил:
   -   Хочешь остановить время?
   -   Ты умеешь  время останавливать?- Скептически усмехнулась Дарья.
   -  Пусть будет «вечный май»! И пусть цветущий май не заканчивается в наших отношениях, – произнёс он с шутливым пафосом.
          Это было красиво, Даше понравилось. С этого времени, даря друг другу открытки, фото свои или артистов,  они подписывали 32-м, 39-м, 42-м мая и смеялись – июнь всё не наступал. Юра стал приходить в дом, оставаться подолгу наедине в святая святых, в её девичьей комнате. Это само по себе для неё было остро и смущало.
           Однако мама как-то мимоходом сказала, что Юра несколько «взрослый» для неё молодой человек, в отличие от ребят, обычных её друзей. В другой раз, когда Даша зашла к подруге Майке в общагу, соседка по комнате, Валя заметила:
   -   Ты встречаешься с Юрой Котиковым? Я вас видела. Я его очень хорошо знаю: он, когда целуется, весь дрожит.
           Дашка покраснела до корней волос, как будто её уличили в грехопадении. Она тоже на это обратила внимание. И ей отчего-то стало стыдно. Тут у неё всё сложилось в одну картинку: и альбом с фотографиями, подаренными красивыми девушками, и Валя, вполне зрелая женщина, знавшая о нём интимные подробности, и мамино замечание. Да, он взрослый мужчина, а в ней никак не просыпалась женщина, и поэтому крепость не падала даже при интенсивной осаде. Ей самой уже стало казаться, что ежедневные встречи и поцелуи становятся скучной и  бесполезной тратой времени. И, когда, в следующий раз, устав от преодоления сопротивления, Юра без обиняков спросил:
   -   Ты пойдёшь за меня замуж?
            Она, смутившись, подумав про себя, что «в девятнадцать не полных лет пока не хочется обременять себя семьёй», ответила:
   -  Мне ещё учиться надо. Я и так много времени потеряла необходимого для подготовки.
           Было что-то неправедное в этих словах. Дашка это почувствовала, но осознание сказанного ещё не догнало её  и придёт потом.
   -  Ну, да, ты такая занятая, а мне так, делать нечего… - грустно, резонировал Юра.  И после некоторой паузы  он попрощался и ушёл. В этот раз он впервые попал на нужный автобус и лёг в постель вовремя.
            На трестовском комсомольском собрании по поводу юбилея треста многие девчонки в зале запаслись художественной литературой, готовясь отсидеть время с «пользой», подтверждая, что мы есть самая читающая нация. Отчитывались секретари первичек. Говорили вяло и косноязычно. И, вдруг, по рядам прошёл шумок:
   -   Юра Котиков выступает! Котиков выступает, тише… - все девчонки захлопнули книги и с восторгом уставились  на человека, вышедшего на трибуну.
            У Дашки шевельнулась ревность. Юра вышел энергично, говорил, обращаясь к залу, красивым образным русским языком, связно, по существу и в меру критично. Дашка осмотрела весь зал, перевела взгляд на «своего» Юру, подумала: «И такого парня я обидела». Ей захотелось как-то всё исправить.
            На другой день, в пятницу на предприятии намечался праздничный  вечер под живую инструментальную музыку. После короткого рабочего дня Даша решила подняться на второй этаж в КБ, узнать пойдут ли парни из КБ на вечер. А там ИТР накрыли импровизированный стол, и как обычно: водки много, а закуски нет. Кусок колбасы порезан на мелкие кусочки, чтоб хватило, хотя бы понюхать, так же и хлеб. Дашу пригласили из вежливости, «коль пришла». Тут появился Юра Котиков. Он держал в руках ещё одну бутылку водки, свой взнос. Спросил, бесстрастно глядя в глаза:
   -   Тебе наливать?
   -   Наливай, - с вызовом бросила Даша, не отводя взгляда.
  Он стал лить в гранёный стакан, холодно глядя ей в глаза, и Даша должна была выдержать этот взгляд, понимала – это обида. И не заметила, что стакан уже полон до краёв. Когда увидала, ужаснулась, ведь она никогда не пила водку. В голове промелькнула мысль о невозможности отказаться и о возможных последствиях, но это потом. Другая мысль  о том, что «вокруг хорошие люди - не оставят, в крайнем случае, поддержат» – вера в людей её немного успокоила. Это был вызов,  не принять вызова не могла, и она внутренне мобилизовалась.
           Даша взяла гранёный двухсотграммовый стакан из рук Юры,  медленно выпила его до последней капли, не позволив себе поморщиться и глядя ему в глаза.
   -   Что-то водка пошла, как вода, - сострила она, и хотела ещё добавить: «после первой не закусываю», но Юра настоятельно протягивал ей бутерброд из кусочка хлеба и крохотного кусочка варёной колбасы. И она не посмела отказаться, полагаясь на его жизненный опыт.
После этого пошли все в актовый зал. Дарья наблюдала за собой, как хмелела, собрала всю волю, чтоб этого не видели окружающие: клонило в сон, она вовремя выходила на балкон, чтоб проветриться. Танцы уже начались, работала почта. Её пригласил на танец Юрий Шостов. Он повёл её в танец, держа за талию, вслух отметив, что у неё «мягкое, податливое тело».
   -   Это хорошо или плохо? – Спросила Даша.
   -   Это хорошо, конечно. –
Представление Шостова о женской красоте явно совпадало с обликом Даши, поэтому ему в ней всё соответствовало норме. Лёонид Фролов, руководитель инструментального ансамбля, сказал как-то, что Юра Шостов из-за Дашки освоил кларнет и пришёл в ансамбль, чтоб вместе ездить с выступлениями. В его исполнении на кларнете очень трогательно звучала мелодия из фильма «На семи ветрах»: «Тихо в ночи сердце стучит…». Настойчивости он не проявлял, и Даша его за это уважала. Каким-то задним чутьём она понимала и делила мужчин на агрессоров и джентельменов. Юра Шостов скорее второй, и это данность. Двадцати семи лет, он ей казался взрослым и мудрым.
           Следующим танцем был вальс, а она вальс не танцевала. Она нашла укромное место, чтоб написать записку Котикову, употребляя испанские слова из русско-испанского словаря, подаренного Котиковым ей для начала «полиглотской» деятельности.
    –    Испанский самый простой в усвоении язык, с него лучше начинать, – говорил он.
 Она написала в записке:
         «Gatito! Por gue no bailas? Invita a mi a bailar. No, guiero bailar con … тобой» - (Котёнок! Почему не танцуешь? Пригласи меня на танец. Да, я хочу танцевать с… тобой) -  с трудом составила письмо и   передала почтальону, назвав адресата.
              Котиков прочёл и тут же переадресовал Шостову. Шостов подошёл к Даше с недоумённым выражением на лице:
   -   Вот получил от кого-то письмо и ничего не понял. Кажется, оно на испанском языке, а я его не знаю.
   -    А как знаешь, что на испанском? – спросила Даша.
Заглянула в письмо и огорчилась, интуитивно подозревая тонкую мужскую игру двух Юр.
Подошёл третий Юра, из числа трёх заводских красавцев. Юра Скляр пригласил на танец. Но снова оказался вальс, который Дашка была уверена, что не танцует. Отказала. Повернулась -  рядом, спиной к ним стоял Котиков. Он всё видел и всё слышал. Резко развернувшись на 180 градусов, оказался почти нос к носу, спросил вкрадчиво:
   -   А со мной пойдёшь?
В этот момент обострённой чувственности, возбуждённой ещё и алкоголем, и его демонстративной обидой, казалось, что она готова идти за ним, хоть на край света во искупление вины. Хотелось остановить мгновенье, вернуть его вспять… Она замешкалась с ответом, колеблясь.  Но вспомнила вальс...-  куда деть свои «непарные» ноги? Это она всегда помнила, в любом состоянии. И потом, она уже объявила, что вальс не танцует, не может же  сама себя высечь. Неудобно. Этот логический ряд мигом пронёсся у неё в голове. Вот так, вечно борются в ней с переменным успехом страсть и здравый смысл. И вынуждена отказывать тому, кому в данный момент хочется кричать: «Да-а, да-а!» А может это её вздорный дух противоречия вмешался? А может, опять же ангел-хранитель…?
               Провожать её пошёл Юра Шостов. Бог миловал или ангел таки уберёг. Хмель выветрился без каких-либо эксцессов, оставив грустное или полудремотное состояние.  По дороге, в трамвае, Юра,  сел напротив, спиной к направлению движения, и наклонившись поближе, стал рассказывать, что часто в общежитии заходил в комнату к Котикову и любовался Дашиным фото  над Юркиной кроватью. Даша усомнилась:
   -   Было там чем любоваться, просто шестнадцатилетний, неоформившийся лисёнок.
Почему-то Котиков выбрал именно эту фотографию. Но помолчав, Шостов осторожно добавил:
   -   А вчера он снял фото со стены и отдал мне. На нём ещё странная дата стоит, тридцать девятое мая… –  Юра быстро взглянул на Дашу.
«Вот оно что, меня передали в другие хорошие  руки. Спасибо, не порвали в клочья, не сожгли в порыве злости, а просто и равнодушно передали, как котёнка, как эстафету» - открывала для себя Даша человеческую сущность: «значит страстный озноб - не продукт всепоглощающего чувства и влечения….  легко можно выключить». «Отсюда и, непонятная было, переадресация письма сегодня на вечере, значит, «купеческое слово»…, как в «Бесприданнице»» - догадалась она. И тут же про себя подумала, что она -не фото, и просто передать её не получится.
   -   И ты взял? И тебя не коробит, что это фото не тебе подарено?- совершенно без гнева, устало удивилась Даша.
 Юра вёл себя уравновешенно, он промолчал  и, когда вошли в подъезд, прощаясь, подошёл и, буквально, «подарил» ей поцелуй в щёчку, держа руки за спиной.  Дашка тут же съязвила:
   -   Юр, ну, ты такой целомудренный, прямо девственный.
   -   Хочешь меня обидеть? Какие же тебе парни нравятся?
  Дашка вспомнила Нонну Мордюкову в каком-то фильме:
   -   Чтоб орёл был, а, если обнимет, чтоб косточки трещали.
   -   Ну, это сплошь и рядом: за орлов замуж выходят, а потом убегают, всё бросив, к спокойным и покладистым. – Мягко произнёс Юра.
   -   Это ты о себе говоришь? – Спросила, зная, что он не женат. – И многие уже к тебе убежали?
   -   Нет, не о себе, но кое-какой опыт есть. У меня сестра была…- нахмурился Юра.
Даша прикусила язык, почувствовав, что  не тактично вторгается в какую-то больную или личностную зону.
           Спустя какое-то время, при встрече Шостов поделился с Дашей пророчеством Котикова в её адрес. Он сказал:
   -   Она выйдет замуж за насильника, который её изнасилует, а потом «осчастливит», или за уголовника.
 Дашу обидело это пророчество. Ей казалось, что во имя всего хорошего между ними, он не должен быть так к ней негативно настроен. Но она только тихо спросила:
   -   Почему? – И Юра промолчал, пожав плечами.
          В начале учебного года, в сентябре, как-то  Дарья увидела Юру Котикова на своей улице, гуляющим с юной Валей Морозовой, ученицей выпускного класса Дашкиной школы. Валя жила в соседнем доме, занималась в школьной секции волейбола и была на два класса младше. Пару раз видела их вместе, а потом он перестал появляться. А Валя одна выходила на тенистую улицу, казалась грустной, словно ждала. Встретив на заводе Котикова, Даша с усмешкой сообщила:
   -    Намедни видела грустную Валю Морозову, а тебя почему-то не видела на нашей улице.
И тут он ответил то, что должно бы развенчать такой, сложно составленный, красивый, осязаемый образ:
   -    Она несовершеннолетняя, а за несовершеннолетних срок дают.
Даша задохнулась, не поверив своим ушам, «бывает же такая метаморфоза».
   -    Цинично, – медленно, растеряно произнесла, и тут же добавила, овладев собой -  но, как всё-таки хорошо..., что меня это не касается. –  И они разминулись. «Вот и верь после этого…».
Нельзя сказать, что эта сценка не помогла Даше в борьбе с мучившими её сомнениями в своей правоте и с некоторыми угрызениями. Вполне возможно, что и Юра, спасибо ему, это понимал и говорил умышленно грубо, стараясь казаться хуже, чтоб легче перенести разрыв.
          А вскоре и долговязый Боря отомстил ей за невнимание к нему: стал распускать слухи, что Юра Котиков Дашкой «попользовался и бросил». Даша не знала, как это пресечь: назвать его «Балдой» - можно нарваться. Подошла к Котикову, попросила поговорить с Борей. Юра ответил:
   -   А зачем мне это нужно?
Собственно, можно его понять: не всякий мужик всенародно признается, что на самом деле было всё наоборот. Так Дарья узнала, что первое впечатление бывает обманчиво, а благородство фальшиво.
           Даша так до сих пор и не убедилась: так ли она хороша, чтоб из-за неё можно было стать рыцарем, потерять голову. Сама же она, не доверяла ни зеркалам, ни фото, видела в себе массу недостатков, о которых почему-то ей никто не говорил. Как-то возвращаясь с работы, в трамвае стояла, задумавшись, смотрела в окно, но почувствовала взгляд на себе. Повернула голову направо и встретилась глазами с парнишкой, видела его на заводе. Он часто на неё «пялился» серьёзно так, но не понятно с какими мыслями. Даша кивнула в качестве приветствия. А он неожиданно произнёс:
   -   Ну,  что в тебе особенного? Может, глаза и ещё губы….
        Даша непроизвольно дотронулась рукой до носа, обеспокоено подумав: «Что с моим носом не так? Ну, курносый, говорят». Нос она не относила к своим дефектам, он ей казался вполне пропорциональным. А сколько ещё недостатков она не замечает, кроме тех, которые сама считает недостатками? Она совсем не обольщается насчёт своей внешности. И парню ничего не ответила, только плечами пожала. 
«Нет, надо бы поступить в этом году в ВУЗ». - Вступительные экзамены в театральных в июле, и она ещё успевает, если быстро собраться. «В Москву, в Москву»…  вслед за чеховскими тремя сёстрами…». И таки поехала… в Ленинград.
               На работе ожидали триумфального возвращения Даши из столиц. Но,  не поступив в ВУЗ, Даша возвращалась через Харьков, где добавилось расстройство из-за несчастья подруги Майи. Она тихо прошла на своё рабочее место и вела себя замкнуто. Окружающие замерли в ожидании, и до поры не трогали девушку.  И она не выдержала, самолюбие не могло допустить рассуждений о её не состоятельности. Чтоб не объясняться долго, она сказала, что у неё всё в порядке и пошла увольняться. Так  закончился первый этап её трудовой деятельности и взрослой жизни.