Зина

     Удивительное лицо! Простое, крестьянское, с добрыми и ясными глазами. Почти искрится, особенно когда на нем отражаются первые лучики апрельского солнца.
    – Здравствуй, Зина, – чуть ли не издалека, вырывается у меня. И мы идем спешно друг другу навстречу. Она – с вытянутыми в стороны руками. А я – с очередным гостинцем.
    – Зина, это тебе, чтоб было немного радостнее.
    – Спасибо, – говорит она и, как ребенок, рассматривает мой подарок.
    Подарки привозят Зине чуть ли не каждый день. Кто приезжает, тот и везет. А вернее, кто любит, тот и везет. А любят Зину – все. Все, кому доводилось с ней сталкиваться по жизни. Рыбачить, останавливаться на постой, наблюдать, как эта мужественная женщина трудится в своем медвежьем углу у озера, вдали от людей и цивилизации. Почти что одна, если не считать брата – соседа, но по большому счету, все равно, что одна.Так вот и живет она на озере. Живет и рыбачит. А озеро-то это называется Селигером. Красивое и большое. Жемчужина, считай наша, Российская.
    – Как, Зина,  лед-то? – спрашивают ее по телефону.
    – Крепкий, – отвечает она.
    Ну, значит, пора. И едут рыбаки то ли из Москвы, то ли из Твери, а может и из своего родного Осташкова к Зине, на зимнюю… И вновь встречает она человека, и вновь рада ему, как никогда, и идет навстречу с распростертыми объятьями. Соскучилась, видно, тяжело одной-то. Но Зина все же не одна. Есть у нее еще и скотина. И скотины-то этой – не счесть. Десять котов, считай, у Зины и четыре собаки. Козы, поросята, индюшки и гуси… И всех она кормит. За всеми чистит и убирает. Ласкает и лечит. Всех любит Зина, всех! Я часто говорил с ней на эту тему и убеждал ее со скотиной не перебарщивать.
    – Ничего, Бог помогает, – отговаривается обычно она.
    – Ну сократи хоть на половину-то, –  настаиваю я.
    – Подумаю, – уклоняется она от разговора.
    Но думать она, конечно, не собирается. И ежедневно с рассветом начинает свой новый трудовой день. Чистить, поить и кормить.  Ждут уже, родимые ее… И живность эта только с каждым годом только прирастает.
    – Откуда, – спрашиваю, – Зин, у тебя этот котяра-то?
    – Да по весне и пришел. На грудь прыг и в истерику… еле   успокоила. Намучился, видать, по лесам-то, изголодался… Три дня молоком только отпаивала.
    Вот так и приходят к ней, то коты, то собаки, а то и лосенка, глядишь принесет… Но лосей Зина гонит. Хлебушком угостит и гонит. Прутком или поленом назад в лес, ибо лесной зверь, как говорит она, в лесу быть должен.
Много разных еще историй с ней приключалось и приключается, и везде сердце свое приложит, не остается сторонним наблюдателем, а живет с самой природой, со временем и местом.
    А места-то на Селигере насыщенные, рыбные места и глухие. Поэтому, возможно и интересные, с медведем даже можно по душам поговорить, рысью, например. Хатку ту же бобровую посетить и подивиться ее размерам и сметкой строителей, ибо все удивляет Зину и дает, видимо и силу, и здоровье, а, следовательно, и счастье. Простое деревенское счастье. Счастье жить и трудиться. Быть независимой и свободной. И платит она за это – любовью. Любовью и к человеку, и к природе, и к зверькам этим…
    Живи Зина долго! Живи и радуй людей своим примером, обликом своим и глазами: спокойными и чистыми.
    Я иду к ней навстречу по льду и расставляю широко руки. Мы обнимаемся, я достаю из сумки сверток.
    – Это тебе, – говорю я ей. И Зина смеется…