Кольцо Саладина. ч2. 34

И вдруг пошёл снег. И даже не просто пошёл, а прямо метель поднялась. Только вот вчера капало празднично, оживало, искрилось, дразнило весной – и вдруг в одну ночь нахмурилось, заплыло и понесло снегом.
- Неужели поедешь?
Я стояла у окна и смотрела на метель. Конечно, в такую погоду хороший хозяин собаку из дому не выгонит. Но что со мной будет, если я останусь? Домой на выходные не поехала – из-за того, что Юра позвал печатать фотографии.
А Татка ждёт-не-дождётся узнать, что там получилось, как она там вышла со своими шарфами и веерами. Она и сама бы со мной рванула, как собиралась, но на неделе получила заказ на срочный реферат.
Татка молодец – зарабатывает денежку. А иногда бывает – и продуктовый набор. Однажды – красивое бельё. Которое в итоге ей оказалось велико, но отказаться не было сил, и так оно теперь и лежит, ждёт, когда Татка растолстеет.
Короче, Татка всегда при деле. И Милка при деле – вьёт гнездо и готовится к свадьбе. И иногда тоже пишет рефераты – в обмен на торты. И Нэлька при деле: пишет свои песни с Димой и проводит выступления в молодёжном клубе. Я одна – бесталанная неделуха, не умеющая жить. Если я останусь, у меня начнётся приступ самобичевания. Нет уж. Лучше сделаю хорошее дело: напечатаю Татку, привезу, обрадую человека…
- Поеду, - буркнула я, отходя от окна.
Я вытащила из шкафа вешалки с одеждой, покрутила, повздыхала грустно: нет ничего новенького. Вот, начала было вязать кофту с разными по моде рукавами – и бросила. Оказывается, я эту кофту для князя вязала. А теперь князя нет, и кофта не нужна, хожу в одном свитере уже неделю. Ресницы не крашу. Хвост на голове один и тот же. Потом мыться перестану, посыплю голову пеплом…
- Слушай, он тебе совсем не нравится?
- Кто? – я повернулась к Татке с изумлением.
- Да Юра же. Ты к кому едешь-то?
- Да ни к кому я не еду, - сердито сказала я, доставая расчёску. – Еду фотографии делать.
- То есть, прямо совсем-совсем не нравится?
Я стащила с волос резинку, села на кровать. Задумалась. Я вообще сейчас часто задумывалась. Словно время замедлило ход. Словно жизнь прошла мимо, а я осталась.
- Нравится, - сказала я. – Приятный, интеллигентный. Положительный.
- Ну, тогда почему бы и нет? – спросила Татка выразительно.
- Что? – не поняла я. – Чего нет?
- Ничего нет, - Татка повернулась ко мне. – У тебя сейчас ничего нет. Вот возьми и позволь себе роман.
- Позволь? – я воззрилась на Татку. – В каком это смысле «позволь»? Чтобы позволить, надо что-то себе запретить. А я себе ничего не запретила. Наверное, если бы я запрещала себе романы, не было бы и князя.
- Но свет клином на нём не сошёлся же, - сказала Татка рассудительно.
- А что такого ужасного, если свет клином сошёлся? – вскинулась я: почему-то хотелось спорить, защищать своё одинокое несчастье. - Я не вижу ничего ужасного в этом. Да, сошёлся вот сейчас на нём свет клином. И что? Почему я должна себя ломать и раскручивать какие-то новые романы?
Татка молча усердно строчила, я сердито смотрела ей в спину, ожидая ответа.
- Просто понимаешь, - ожила она, наконец. – Вот он сейчас улетел домой. Он там всю жизнь прожил, представляешь, какие там связи остались? Думаешь, девушек у него там нет? И вокруг него, такого красавчика, никто круги не нарезает? Тем более, он из Москвы теперь, весь такой столичный, на московской сцене выступал. А там курорт, нравы лёгкие, весна. И вот он там в одиночестве коротает свои дни в тоске по тебе? Не, я ничего не хочу сказать, – она подняла брови, – может и коротает. Но ты точно уверена? Точно?
Я молчала. Я так и не сказала Татке, что слышала в телефоне женский голос. Сказала, что подошёл друг. Но Татку же не проведёшь. Она сразу завела: ах друг, ах, друзья, ну, где друзья, там и подружки...
И больше мы на эту тему не говорили.
- Даже если я и не уверена, - проговорила я. - При чём здесь Юра?
- А при том. Что лекарством от одного мужчины является другой мужчина.
- Ты предлагаешь его соблазнить?
- Нет, просто не отталкивать. Ты же сама сказала: он тебе нравится.
- Ну, не ТАК же нравится!
- А как должен нравиться?
Она бросила писать и опять повернулась.
- Ну, как должен нравиться? Как?
- Притягивать должен, - сказала я серьёзно. – Волновать должен. Что-то позвать должно. Романы, они же вот здесь начинаются, – я положила руку на сердце.
- Да? – Татка с любопытством посмотрела на мою руку. – А я думала, они совсем в другом месте начинаются.
- В другом месте совсем другое начинается, - вспылила я. - Я же не собака. Не кошка. Чтобы случиться с кем-то, потом разбежаться и забыть.
- Не усложняй, это просто эксперимент, - сказала Татка миролюбиво, опять принимаясь строчить.
Всё это уже было. На море. Милка внушала мне, что для оздоровления нужно с кем-то завести роман. И что из этого вышло?
Нет, хватит с меня! Хватит!
Молча я вскочила и пошла причёсываться. В маленьком зеркале, как всегда, я видела себя частями. Волосы потемнели за зиму– точнее, посерели, словно состарились - а летом на юге были другими, золотистыми, с соломенными ручейками… И вообще я была другая там, в том июле, я сияла, светилась, летала… Может быть, состричь волосы наверху, по моде – как у Владимира Кузьмина. Хоть что-то сделать, разозлиться, вытащить себя из трясины… Я стянула домашнюю одежду, покосилась опять в зеркальный кругляшок.
И вдруг представила, что чьи-то другие мужские руки – чужие, не его – смыкаются у меня на груди, на спине, на талии.
Меня передёрнуло. Хороши подруги. Пихают в объятия первому встречному.
Но в то же время картинка не отпускала. Что-то было в ней провокаторское, дьявольское, чарующее – в этих чужих руках на моём теле… Словно кадры эротического фильма. Нет, гадость какая-то! Волнующая гадость! Татка, конечно, дура. И вообще, никто мне не нужен! Никто! Князь любимый, да, от одного его взгляда хочется жить, от одного его прикосновения можно с ума сойти. И всё – больше никто, никто так не сумеет! Нет, но это же ужас, ну, совершенно же невозможно с таким зеркалом жить – ничего, ничего же не видно в нём!
- Наташка! Ну, что это такое?! Какого чёрта у нас зеркала до сих пор нет?! Живём, как бомжи! А не как женщины!
Я кричала, и было ясно, что кричу вовсе не о зеркале, Татка благоразумно молчала, спрятавшись в норку деловитой озабоченности, а мне хотелось ругаться, скандалить. Разбить что-нибудь.
Вот оно. Вот почему он тогда саданул об дверь ту раковину. Он не раковину разбивал. Чувства свои он разбивал вдрызг. Нас с ним разбивал. И разбил. Исчез с лица земли. А я осталась, но тоже будто пропала, потеряла чувство жизни. Раковина, волшебно-прекрасная, совершенная в своей красоте, разлетелась на осколки – так наше «мы» разлетелось вдребезги. И мы с ним, как два осколка волшебно-прекрасного мира разлетелись – он в одну сторону, я в другую… И до сих пор, до сих пор не можем склеить себя…
Нет, нельзя так. Нельзя разбивать. Это живое. Надо беречь! Глаз не спускать. Зачем я его не остановила, зачем не бросилась вслед!.. Надо было бежать, останавливать, умолять, возвращать!.. Как тогда, на лестнице – мы же помирились, мы же вернулись вместе…
Повинуясь порыву, я кинулась к стеллажу, взяла бережно в руки раковину. В ней лежало моё кольцо. Кольцо… Здесь должно лежать и его кольцо. Здесь должны быть мы – вместе…
А я опять иду к другому человеку… Тебя нет – и я опять не с тобой. Ну, почему, ну почему нас так не любит судьба?..
Я подняла глаза – снег шёл, косой и крупный. Такой беспутный, чумовой март – сколько в нём всего уже случилось. Словно ветром пролистало страницы. И я в нём потерялась, в этом беспутном марте, в этой книге – непонятно с каким концом…


«Вот будет фокус, если Юра сам не придёт в клуб из-за непогоды, - думала я, идя сквозь снегопад к знакомому уже зданию. Ему от Королёва пилить и пилить. А метель метёт и метёт с самого утра. Но всё равно видно, что это не зимнее, какие-то ионы весны всё равно слышатся в этом обложном снеге, уже видно, что это последняя сердитая песня зимы…
А если не придёт, ничего страшного, – подумала я опять, подходя к уже знакомой двери. В кино тогда пойду…
Но Юра был на месте.
Я ахнула, зайдя в уже знакомое фойе с диванами и столиками. На одном, самом уютном, был накрыт стол.
Юра нас и в прошлый раз поил тут чаем, а мы с Таткой предусмотрительно захватили из нашей столовки коржиков и песочников. Всё было по-студенчески мило и весело: я на правах старожила показала Татке все комнаты, помогла загримироваться, мы бесились, как две школьницы на каникулах, вертелись перед зеркалами, придумывали образы… Было весело, я забыла свою печаль, стала опять девчонкой, у которой ни забот, ни тревог.
Но вот сейчас совсем всё не похоже было на наше прошлое гостевание. На столе стояла бутылка вина, на блюдцах лежали нарезанные сыр, колбаса, свежий огурчик, от которого упоительно пахло зелёной весенней свежестью…
- У нас праздник? – удивлённо спросила я, отряхивая у двери шапочку от снега.
- Немножко праздник, - улыбнулся Юра, помогая мне раздеться. - Я вчера сдал отчёт по преддипломной практике. Хочу отметить с тобой.
- Поздравляю, - осторожно сказала я. – А почему именно со мной, а не… с друзьями?
- С друзьями уже отметили, - улыбнулся Юра. – Хотелось и с тобой.
- Но я… разве я имею к этому какое-то отношение? – я смутилась.
- Прямого, конечно, не имеешь, но… я часто думал о тебе, пока работал.
Он посмотрел мне в глаза – и сладкая жуть окатила меня с ног до головы.
- То есть, фотографии печатать мы не будем? – промолвила я.
- Нет, ну, почему же, - он улыбнулся. - Конечно будем, я уже всё приготовил, - он кивнул в сторону двери в лаборатории. - Я просто думал, что ты голодна с дороги.
- Я не голодна, но… я рада тебя поздравить и выпить за твой успех, - сказала я с энтузиазмом максимально официально, почти дурашливо.
И он понял. Улыбка чуть погасла. Но он отличное владеет собой.
- Ну, как скажешь, - он наклонил голову.
- Только мне совсем немножко, - очень, очень дружески попросила я.