Доктор Каплун

“Воспоминание способно не только  оживить событие, придав ему необыкновенную яркость и пленительность, но и вновь бурно возродить эмоции, возбуждённые обострившимся сознанием происшедшей утраты.”
   
                Анатолий Горелов “Звезда одинокая “            

Cынок, на днях ты предложил мне дополнить воспоминания о профессиональной деятельности папы. Многое ты знаешь, но тебе хотелось узнать побольше. Я думала, что с этим занятием покончено, поскольку свою потребность высказаться удовлетворила, да и с годами всё труднее становится браться за перо, но проявленный тобою и Витей интерес к личности отца подкупил меня и я снова вернулась к этой теме.

До сих пор воспоминания о папе были отрывочными. На этот раз я постараюсь построить их последовательно и более полно, и тогда, надеюсь, созданный мной образ оживёт. Мне для этого не понадобится так уж напрягаться, потому что ваш папа для меня остался живым и знаю я его как себя. Он часто рассказывал мне о своей семье, о себе, о том, что было до моего появления в его жизни. После нашей встречи мы уже были неразлучны и я была свидетелем и участником во всём что происходило, в том числе, и в связи с нашей профессией. Никто не знал его так, как знала я, так что ты обратился по адресу. Прошу прощения, если окажется, что где-то я повторяюсь, но из песни слова не выкинешь, без фундамента дом не построишь.

Наше с Вовой знакомство произошло в 1947 году. Я перевелась из Свердловского медицинского института в Киевский на 3-й курс и оказалась с ним в одной группе. В то время ему было неполных 24 года, а мне 19. Ещё не выветрился запах войны. Крещатик, хотя и расчищенный от развалин, не был восстановлен. Многие дома зияли пустыми окнами, многие и вовсе отсутствовали. На улицах часто встречались вчерашние военные. Люди возвращались из эвакуации. Каждый, как мог залечивал раны, нанесённые войной. У кого как, но жизнь потихоньку налаживалась.


В институте на нашем курсе, в нашей группе было немало ребят, прошедших фронт. Были и девушки-фронтовички. В нашей группе это Циля Гулько, которую ты знаешь, и Надя Морус. Все они были взрослее и серьёзнее нас, пришедших в институт со школьной скамьи. Среди всех новых для меня студентов, выделялся один, одетый в военную форму -  гимнастёрку, галифе и сапоги. Его то и дело окликали девочки, спрашивали, просили о чём-то и он безотказно подходил то к одной, то к другой. Своего дела у него будто и не было. Я помню даже где это было - на практических занятиях по патологической анатомии. Это был мой первый  день занятий.
Наш институт был разбросан по всему городу и, поэтому были большие переходы с лекции на лекцию всякий раз в другое место.

Вова, так звали молодого человека, неизменно ходил с двумя девочками - подружками, Галей Фесенко и Ниной Лебедевой. Все они жили в общежитии и составляли неразлучную троицу.
Спустя какое-то время, я оказалась в этой компании. К экзаменационной сессии мы с Вовой готовились вместе.Так началась наша дружба...
Во время прогулок Вова рассказывал много эпизодов из своей жизни. Я узнала о трагической гибели его родных; о его детстве, школьных годах, о том как он жил, учился, воевал; о его друзьях, о боевых товарищах; о грустном, о весёлом – обо всём... А потом у нас всё стало общим. Потому-то я и утверждаю, что знаю его как себя, в чём-то, возможно, даже лучше, чем он знал себя сам.


Когда он решил кем быть? Ему казалось, что это ощущение или интерес возник в 3-4 года, когда ему удаляли миндалины на дому. Операция осложнилась кровотечением и доктор просидел у постели больного всю ночь. Во всяком случае, вопроса кем быть для него не существовало. Была мечта стать доктором. Учился он легко и только на отлично. В 1940 году без каких-либо затруднений поступил в Киевский медицинский институт. В июне 1941 года началась война. Был период экзаменационной сессии и, когда отец Вовы приехал в Киев, чтобы забрать его домой, Вова заявил ему, что приедет домой в Любар после сдачи  экзаменов.


Осуществить намерение ему не удалось. Сразу же после  экзаменов он был мобилизован и направлен в авиационное училище, а по окончании учёбы, отправлен на фронт в авиачасть. Будучи в училище, он узнал о гибели  евреев  Любара.  Среди  погибших была вся его семья. В живых не осталось никого. Только Фиме Захарову, который в то время был подростком, удалось спастись. От него впоследствии узнали подробности  этой трагедии. Историю Фимы, ты, сынок, знаешь из первых уст.
 Так в 18 лет Вова остался сиротой. А эту подробность ты, возможно, не знаешь - у него была мамина фотокарточка, которую он прятал под подушкой. Однажды  проверяющий обнаружил её и изорвал. По ночам Вова плакал в подушку. Ни у кого из родственников не нашлось фотографии мамы.


Из многих рассказов Вовы, один был особенно характерным.  Вначале он не мог подтягиваться на перекладине , в то время как  другие курсанты умели это делать. Естественно, это давало повод для насмешек. И вот по ночам, когда все мирно спали, Вова уходил в физкультурный зал, где усердно тренировался, а затем поразил своими достижениями и ребят, и преподавателей.
Судьба хранила его. Он воевал стрелком-радистом, летал на знаменитых ИЛ-2, штурмовиках,   не был ни ранен, ни контужен. Впрочем, поскольку стрелку-радисту парашют не предоставлялся, то в случае вражеского попадания он спастись не мог. Так-что ранение альтернативой быть не могло. Альтернативой была смерть.

 
Их авиачасть встречала Победу в Белграде. Володя Каплун был удостоен
правительственных боевых наград - ордена Красной Звезды, медалей за взятие Будапешта, Белграда, Вены. Начальство настойчиво рекомендовало ему поступать в авиационную академию и не торопилось с демобилизацией. Но у него была мечта стать врачем и он упрямо твердил, что намерен продолжать учёбу в медицинском институте.
"Меня забрали из мединститута а сорок первом - прошу  туда же и вернуть".


Война закончилась в мае 1945 года, а демобилизовали Володю в конце октября. В деканате института ему рекомендовали не идти на 2-ой курс, а повторить первый, так как прошли годы и кое-что забылось. Кроме того, занятия уже шли полным ходом два месяца. В этом была логика и Вова согласился. Он изголодался по учёбе и это было главным. Определился в общежитии, ходил в чём демобилизовался, жил на стипендию, то-есть скудно. Поддерживали родственники. Начиная с третьего курса, подрабатывал фельдшером на неотложке в поликлинике. Учился, как всегда,  только на пять, сдавая экзамены досрочно и уезжал на каникулы в город Нальчик, где жил его дядя по отцу. С моим появлением, он не покидал Киев, отдавая всё время работе и учебе, в том числе, и в научных кружках. Остановился на хирургии, посещая занятия при клинике профессора Ищенко.

Видя его большую заинтересованность, две женщины, ассистенты кафедры, подруги - недавние фронтовички Людмила и Елена, прониклись большой симпатией к Володе. Они взяли его под свою опеку, учили его, давали работать вволю,  ставили вначале ассистировать, а потом и самостоятельно работать - оперировать с их участием. Вова был расположен к научной теоретической работе, к творчеству. Мы даже знали в какой области лежит наш интерес, а именно, в проблеме рака. Но наши иллюзии таяли как мартовский снег. Для нас уже не было тайной, что ни способности, ни отличная учеба, ни желания ничего не значат, если  есть 5-я графа и нет мощной протекции.


Как же пригодились Володе знания и практические навыки, полученные на кафедре хирургии, благодаря двум прекрасным женщинам - хирургам. По окончании института мне лишь предстояло становиться врачом, в то время, как он уже был готов к самостоятельной работе. В нем сочетались и практические способности, и тяга к теоретическим знаниям, к творчеству, к рукотворчеству. Я не побоюсь сказать, что у него был дар, талант. А ещё он умел выхаживать больных, проявляя терпение и находчивость. И всё это выявилось на заре практической деятельности, в городе Веневе. Единственный хирург больницы, доктор Смелова, будучи в преклонном возрасте, убедилась, что есть кому передать свое дело и ушла на заслуженный отдых, а Владимир Григорьевич с головой окунулся в работу. В связи с предстоящими родами, я уехала в Киев и теперь уж ничто не мешало ему работать, не выходя из больницы, тем более, что другого жилья у нас не было, да и не предвиделось.


Городская больница обслуживала не только жителей города, но и райцентров и относящихся к ним деревень. Нетрудно представить сколько было работы и какой. Владимир Григорьевич делал полостные операции, гинекологические, оперировал травмы. Его незаменимым, бессменным ассистентом была операционная сестра, прошедшая фронтовую закалку, такая же одержимая, как ее доктор. Ее звали Паня и молодой доктор многому у нее научился. Навсегда она осталась не только для папы, но и для меня дорогим воспоминанием. Её фотография живёт в нашем альбоме.


Я приведу один из множества примеров, демонстрирующих неординарность решений и технического их исполнения из Веневского периода.
Из деревни на телеге доставлен молодой человек с тяжелейшей травмой бедра в результате несчастного случая. Состояние шока, большая кровопотеря. Сама рана огромна. Мышцы бедра, буквально, отсепарированы от кости, большой кожный дефект. Первая мысль об ампутации, но Владимир Григорьевич решает сохранить ногу, хотя это значительно сложнее, рискованнее, потому что чревато осложнениями. Описание подробностей не входит ни в мою компетенцию, ни в задачи. Факт, что нога была сохранена, кожные покровы восстановлены методом “шагающего лоскута,” взятого из голени больного. Больной выздоровел и это был наш праздник.


Так было всегда, никто не думал о благодарности, как никто не думал о себе, об усталости, о затратах времени, сил, нервов. Главное - результат в работе, то-есть выздоровление больного. Для этого ничего не жаль. Мне знакомо это чувство, оно органично, при нем  испытываешь благодарность к больному и чем он был тяжелее, тем дороже он становится тебе, даже роднее, что-ли. Помнишь Галю, которой папа удалил в один прием одиннадцать атером на голове? Папа не раз просил её дать потрогать её колючий ёжик отрастающих волос. В этих случаях она покорно подставляла ему свою голову.


Кстати, в описанном выше случае травмы, папу попытались отблагодарить щедрым подарком. Прошло несколько месяцев после выписки  больного, наступило холодное время года и надо было топить печь. В Венёве с дровами проблема. Зная это, бывший пациент привёз, то ли прислал воз дров. Папа отказался наотрез, чем очень огорчил его, но смягчился и взял носки, которые связала  мама бывшего пациента.  Должна подчеркнуть, что при лечении, помимо умения и преданности врача, понадобилось и от больного невероятное терпение и мужество, так что победа была общей.


Второй пример касается диагностики. Речь о случае столбняка, уже описанном мною в “Случаях из практики,” поэтому здесь ограничусь лишь тем, что скажу это был диагноз и редкий, и в моём представлении, невероятный, но вполне в возможностях Владимира Григорьевича, ибо он не раз поражал коллег и старших товарищей своей интуицией в постановке диагноза. Заметь, всё это было в самом начале трудовой деятельности, когда ещё не было опыта,  наработки,  многолетней практики. Потому-то я и беру на себя смелость утверждать, что Владимир Григорьевич не был ординарным врачом. Он был "врачом от Бога" как справедливо называли его больные. Не только они, но и коллеги знали ему цену, хотя не спешили выразить это во весь  голос.. Да что они? Даже мы сами, зная всё, будучи в плену у жестких обстоятельств, не всегда учитывали, не в полной мере осознавали какая честь нам была подарена судьбой.


Зато часто начальники, чиновники от медицины, особенно носители бациллы антисемитизма, непреодолимой стеной вставали между доктором и его больными. Сколько горечи и обид, сколько переживаний досталось ему испытать, сколько зря потраченных сил и лет жизни. И всё же он познал признательность и огромную любовь тех, кто соприкоснулся с ним как с врачом, да и просто так, по-человечески. Ведь он был умен, остер на язык, образован и прост в обращении. Да, я знала, что рядом со мной человек яркий, талантливый, часто  про себя восхищалась им, как врачом... И всё же  большое видится на расстоянии. Вспоминая, анализируя, я лишь теперь в полную меру оцениваю по достоинству человека, с которым прошла в одной упряжке большую часть жизни. Мне хочется, и я вижу свой долг в том, чтобы собрать воедино все россыпи признаний, любви и благодарности, сопровождавшие его на профессиональном пути.


Для нас, двух врачей, в городе Венeве так и не нашлось скромного жилья. В следующем - заштатном Нелидове Великолукской области, куда нас направило Министерство Здравоохранения РСФСР, в работе по специальности Владимиру Григорьевичу было отказано. Его направили  на здравпункт какого-то заводика, а оттуда вскоре мобилизовали в армию и отправили в город Калининград, бывший Кёнигсберг, но опять - таки не в госпиталь для работы по специальности, а в воинскую медсанчасть на уровень фельдшера.
Что делать?! “Пошлите меня куда угодно – на Новую Землю, на Дальний Восток. Я хирург. Неужели нигде не нужны хирурги?"


Нужны были, конечно, ещё как нужны,- это я говорю. А начальство, не стыдясь своих слов, обращаясь к присутствующему другому чину, произносит незабываемое “Я для  этого жида пальцем не пошевелю”. Это сказал высокий чин, в его власти было  “казнить или миловать”,  и он не отказал себе в удовольствии высказаться так чтоб это дошло до Вовиных ушей.  Знаешь, сынок, когда я это вспоминаю, а я об этом забыть не могу, то мне жаль, что я не там и что у меня нет оружия. Ты помнишь экранизацию повести А. Толстого ”Гадюка”? - Как я понимаю ее!
Я здесь привела один пример из множества, которыми изобилует наша история, а ты попытайся представить каково было с этим жить, как это отражалось на моральном и физическом здоровьи. А что можно было сделать? Что мог один человек противопоставить огромной мощной системе?


Чтоб не терять форму, папа отдавал все выходные и праздничные дни и ночи работе в госпитале, дежурил сутками, а после без отдыха шел на свою работу. Заметь, работал он в госпитале бесплатно. Спасибо, что допускали.
Он очень тяготился своим положением и так могло быть до самого выхода на военную пенсию по выслуге лет. Для папы это была мучительная  моральная  смерть в  растяжку.
Представь, это я вызволила его, написав письмо Ворошилову. Конечно, я мотивировала прошение своими обстоятельствами. Так папа вернулся “на гражданку”.Всё не просто, уходят годы, уходит жизнь и всё зазря.

Наконец, мы в Киеве. Но горздрав направляет папу не в больницу, а на медпункт станкозавода. На гражданке то же, что и в армии – доктор Каплун уже “меченый”. Здесь сидят те же чиновники. Все одним миром мазаны, даже “великий” Амосов. После Вовиной аудиенции с ним, я его попросту возненавидела и мне не стоит труда доказать, что это не субъективно с моей стороны, но не он герой повествования. Плохо, совсем плохо, У папы душевная драма. Выхода нет.


И вдруг... Его Величество Случай  И снова я папина добрая фея. К этому времени, о котором сейчас речь, меня устроили на временную работу в ЭКГ кабинет в “больницу Квартина” ( так называли эту городскую больницу по имени  ее главного врача Григория Абрамовича Квартина). Жена Квартина заведовала ЭКГ кабинетом в стационаре. Она пожелала познакомиться с доктором, принятым в ЭКГ кабинет одной из поликлиник, то-есть со мной. Анна Тарасовна оказалась очень любопытной особой и дотошно расспрашивала меня обо всём, в том числе, о моём муже – кто, да что... Таким образом она узнала o “послужном списке” Вовы. Когда я снова оказалась в её кабинете, то к своему изумлению услыхала, что Григорий Абрамович желает познакомиться с доктором Каплуном. Для меня это было тем более неожиданным, что я понятия не имела какая связь между нею и Квартиным.


Так папа получил работу в больнице. Это поистине было чудом! После пяти лет мучений, мытарств по городам и весям нашей необъятной родины, оказаться, наконец, в нормальной больнице на должности по специальности – не сон ли это?! Надо сказать, что Квартин был выдающейся личностью и в то  время мог, если не всё, то почти всё, что считал нужным. В нём было редчайшее сочетание прекрасного администратора и такого же хирурга. Но о нём стоило бы рассказать отдельно.
Владимир Григорьевич оказался в отделении, которым заведовал  Квартин. А это был настоящий профессиональный  коллектив и  работать в нем “и  хотелось, и  моглось”.  Однако,  поначалу к нему присматривались,  держали, что называется “на крючках”, то-есть самостоятельной работы не давали. Первая радость сменилась досадой : опять?

Положение изменилось в связи со случаем. Было “холодное” дежурство, когда по скорой помощи больных не принимают. Дежурит не бригада хирургов, а лишь один и на сей раз это доктор Каплун. Задача дежурного сделать обход отделения, сделать перевязки, принимать плановых больных по направлению из поликлиники, решать возникающие вопросы.. Работы хватает на то, чтобы не присесть.
На этом дежурстве возникла экстренная ситуация. У больного, который лечился консервативно по поводу язвенной болезни, открылось желудочное кровотечение. Владимир Григорьевич распоряжается взять больного в операционную. Он производит резекцию желудка. Операция прошла успешно. На утренней пятиминутке дежурный врач отчитывается о дежурстве и докладывает об операции. И получает заслуженную взбучку, ибо он нарушил дисциплину.


По правилам он должен был позвонить заведующему отделением, то-есть Квартину, который к тому же живёт на территории больницы. Выбор операции должен был решаться совместно. Обычно в таких случаях обходятся менее радикальным способом – ушиванием язвы. Это и быстрее, и легче для обеих сторон – для врача, и для больного. Надо было также вызвать бригаду или, хотя бы одного врача для ассистенции.Тем не менее, административного наказания не последовало. Таков был Квартин: его суд был обычно строг, но расправы он не учинял. А в данном случае вообще счастливый конец. Всё прошло по выражению доктора Каплуна “как простой аппендицит”. Ты знаешь о ком речь – это Вася, который оказался нашим соседом по блоку на Леси Украинки. Его жена Вера жаловалась папе, что он ест всё подряд, а главное, пьет как ни в чём не бывало. Так что наблюдение за бывшим больным было десятилетиями.

Что касается доктора, то и здесь произошли благоприятные перемены. С этого времени ему доверяли и ответственные дежурства, и сложные операции. А Квартин, оперируя, в обход демократическим правилам, неизменно ставил своим первым ассистентом доктора Каплуна. Вскоре Владимир Григорьевич приобрёл авторитет среди персонала больницы, а также  и поликлиники завода Арсенал, в которой он проработал 15 лет по совместительству.
То каким уважением и любовью пользовался он у больных трудно передать словами. Не только в Печерском, но и в других районах города знали доктора Каплуна. Он был  народным доктором в прямом смысле этого слова: абсолютно безотказным, преданным, одержимым своей профессией и бескорыстным. В течение многих лет Печерский роддом пользовался его консультациями в любое время, когда бы ни понадобилось, совершенно бесплатно.


Во всём этом была оборотная сторона – семья его не имела. Он мог появиться и, не успев переодеться, уйти по звонку на неопределённое время. Конкретные примеры я ещё приведу. Он работал до полного изнеможения, но не жаловался на усталость никогда. От гордости не раздувался, но цену себе знал. Действовал всегда решительно, беря ответственность на себя. Осечки я не помню, не знаю. Его вела какая-то вера в себя, может быть интуиция.. Отвлечь его дела не могло ничто. Как-то хотели его назначить главным хирургом Печерского района, может даже назначили. Как он отбивался! Не успокоился пока не отстали. Он любил повторять, что ему не надо ни славы, ни денег, а уж администрировать ни в коем случае. Когда ушёл из больницы Квартин, и ему навязывали отделение. Он отказался.  Позже, когда он работал в детской хирургии в больнице на Лабораторной улице, главврач умоляла Владимира Григорьевича взять отделение, но ни разу он не поколебался. Он врач и только, и никакие должности его не интересуют.


Единственное, что могло бы переключить его – это научная и преподавательская работа.  Но об этом уже отмечталось. А какого учителя могли бы иметь в его лице! Я-то знаю,что у него был и этот талант. Да и не только я. Одно время при нашей больнице работали курсы медсестёр. Преподавали дисциплины наши врачи. Владимир Григорьевич вёл курс хирургии. Занятия происходили вечером, и преподаватели и студенты бывали усталыми после рабочего дня. Но на занятиях по хирургии не тяготились. Было живо, интересно, не без шутки и материал усваивался легко и прочно. Например, объясняя работу пищеварительного аппарата, Владимир Григорьевич использовал всем понятный самогонный аппарат. Было не только понятно, но и весело. В чувстве юмора ему недьзя было  отказать. Я тоже не могла удержаться от смеха, слушая его рассказ.


Он охотно помогал молодым коллегам, которые позже его пришли в медицину. Но эти его данные не были востребованы. Оставалась работа. Работать можно было вволю, сколько хватало сил и ещё больше..
    

Среди сохраненных мною документов есть отчёт доктора Каплуна о его работе в хирургическом отделении 1-ой Печерской  клинической больницы г. Киева за три года с 1959 по 1961годы. Отчёт представлен в горздрав для прохождения аттестации.
Я приведу здесь некоторые общие данные из этого отчёта.
Из трёх лет отчётного периода 1,5 года были работой в стационаре и 1,5 в поликлинике.
В стационаре: По срочной и плановой хирургии проделано 253 операции.
Кроме того, был первым ассистентом на сложных реконструктивных операциях.
В поликлинике проведено 164 операции.
По наименованиям:
Резекция желудка по поводу осложненной язвенной болезни
Резекция желудка по поводу рака
Ушивание по поводу перфоративной язвы
Гастроанастомоз
Холецистэктомия
Кишечная непроходимость
Грыжи бедренные, паховые, пупочные – неосложненные и осложненные
Операции на щитовидной железе
Аппендэктомия, Осложненный аппендицит – флегмонозный, гангренозный и перфоративный, а также неосложненный – катаральный.
Внематочная беременность
Разрыв яичника ( 3 случая )

Ни в одном случае ни смерти, ни послеоперационного осложнения не было. Результатом было всегда полное выздоровление.
Десять человек оперировано по поводу закрытой травмы с повреждением органов брюшной полости. Двое по поводу открытого пневмоторакса, один лечился консервативно по поводу закрытого пневмоторакса.
Травматология: 42 человека с переломами бедра, костей голени, плеча, предплечья. Среди плановых операции по поводу крипторхизма, рака молочной железы, кист различной локализации, доброкачественных опухолей, водянки яичка, геморроя, ампутации, пластические операции, хронические гнойные заболевания - остеомиэлиты, парапроктиты и т.д. Кроме этого, хирургическая обработка ран, ожогов, кожная пластика.
         
Помимо операционной, работал в палатах. Выхаживал оперированных больных, проводил консервативное лечение больных с холециститом, панкреатитом, почечно-каменной болезнью, эндартериитом, тромбофлебитом, закрытой черепно- мозговой травмой и др.


В поликлинике состав больных был следующим. На первом месте по частоте были различные травмы . На втором – заболевания периферических сосудов  (эндартерииты, тромбофлебиты, варикозное расширения вен, осложненные трофическими нарушениями). На третьем месте гнойные хирургические заболевания: панариции, маститы, абсцессы, флегмоны, карбункулы. Амбулаторную группу больных составляют также больные, выписанные из стационара. Имеется также группа больных хроническими заболеваниями, которые состояли на диспансерном наблюдении.
Это всё сухая статистика, а за ней дни и ночи напряженнейшего труда, трата всех физических, умственных и душевных сил. Ни минуты покоя, передышки, восстановления.


Об условиях жизни, материальной компенсации говорить не приходится – сплошной абсурд. Подумай, за всю трудовую  жизнь трёх врачей в нашей семье ни одной профсоюзной путёвки! Для смеха скажу – когда я ушла на пенсию, уже рассчиталась, звонят из месткома городской скорой помощи – “Доктор Каплун, у нас для вас путёвка в дом отдыха”.Не без сомнений, я всё же пошла к этим деятелям, позволила им поставить галочку. Почему я дотерпела в этой скукотище, в холоде и полуголоде – ума не приложу. Просто в нас уже вселилось непротивление злу. Только так можно было выжить. Ведь начальнички заслуживали чтоб им эту путёвочку вернуть, да ещё с приложением. Небось кто- то неплохо провёл отпуск на союзном курорте и абсолютно бесплатно.

Эти деятели и не такие фокусы проделывали. В больнице Квартина работала доктор Плугарева Тида Иосифовна -  женщина, производившая впечатление неземного, эфирного существа, у неё и кличка была “Христос.” Она была, буквально, прозрачная, безропотная, с глазами безвинного ребёнка. Когда однажды она рассказала мне свою историю, я не могла поверить, что в юности она была полнокровной и жизнерадостной. После окончания института в родном Днепропетровске, она получила неплохое направление на работу. И вдруг её вызывают и меняют назначение на Камчатку,  то ли Колыму, забыла. Факт, она попала туда, где зэки и охрана, где почти нет лета, ночь полярная, а зима  бесконечная  три четверти года. Особенно меня впечатлило, что там люди замерзали насмерть и трупы вносились в дежурку, где сидела она. Их ставили к стенке до утра. От тепла они потихоньку оттаивали. И то рука упадёт, то ещё что-то звук издаст. Не помню как долго она там пробыла и погибла бы.


Она вышла замуж за зэка и забеременела. Это был единственный выход. Их обоих отпустили. Но зэк пил беспробудно. Тида не смогла  отвратить  его от пагубной страсти. Когда мы с папой устроились в больницу Квартина, у  Тиды в это время был бракоразводный процесс. К тому времени у неё было уже двое детей. Тида так и не узнала светлого дня в своей жизни. Кстати, если ты помнишь, я рассказывала тебе о коте, который умер на могиле хозяина. Ну так вот, это был папа Тиды. А Тида ещё жива, только очень больная. И её сыновья не счастливее её. А ведь какой человек!
Казалось бы, причём здесь эта страшная история. А вот причём. Помнишь начало: Тиде заменили назначение. Оказалось, что на Камчатку выпало ехать комсомольскому деятелю. Ошибку исправили – деятель остался в городе, а на его место нашли другую кандидатуру. То, что проделали с Тидой - настоящее преступление, но не наказуемое и обыденное.

У очень многих людей свои хождения по мукам. И за всё это мы объязаны “благодарить нашу партию и правительство”, а теперь говорят –“ систему”. Как же мы были слепы. Но папа прозрел раньше всех. Мы ещё были покорны, а он бунтовал. Но воевать с системой немыслимо, тем более “без отрыва от производства”. Я часто говорила ему: “Ты умрёшь от возмущения.” Быть тому свидетелем тоже тяжело, поверь мне. Что касается отдыха, папа заявил, что мужчине до 45 лет отдыхать не нужно. Затем он продлил срок до 50 лет. А в 52 года он поставил очередной потрясающий диагноз, на сей раз себе самому и чётко знал, что обречён не состариться. Надо как можно больше успеть сделать.
Приведенный мною папин отчёт относится к началу его работы у Квартина, фактически, к началу его работы по специальности. Ему тогда было 32 года.


А вот ещё 4 работы, относящиеся к раннему периоду его деятельности. Эти работы интересны как с теоретической, так и с практической точки зрения .
Я приведу только их заглавие:

Об отрицательной роли длительной гипсовой иммобилизации при лечении переломов костей.
Перфорация и кровотечение при язвенной болезни.
К вопросу о так называемых, холецисто-гепато-панкреатитах.
Двусторонний разрыв яичников. Диагностика, лечение, случаи из практики.


На этих статьях резолюции профессора института усовершенствования врачей Акимова и завкафедрой доцента Кантора с просьбой отдать работы в печать. И что же? Квартин должен поставить свою подпись главврача. Вместо этого он говорит:” Зачем вам это надо, Владимир Григорьевич, пойдёмте лучше в операционную. Эти все кандидаты на нашем навозе выросли”. Так он остужал голову, которая рождала идеи. Вова не отстаивал их, а я не принимала эту позицию и говорила ему:
“Почему ты так легко уступаешь? Ведь это твои дети – ты их родил, борись за них, дай им жизнь.” Но он только отмахивался и это была еще одна из специфических черт его характера. Уж на что я не пробивная, но его отстаивала не однажды и в очень серъёзных моментах, и с положительным результатом.


А он был силён в своей стихии, Там он, как рыба в воде. Квартину нужен был исполнитель и он подкупал Владимира Григорьевича, давая ему работать за пределы возможного.  После суточного дежурства Квартин говорил великодушно: “А теперь, Владимир Григорьевич давайте поработаем во имя родины”. Квартин прекрасно знал цену папе. Помнишь, как после нашей московской авантюры он забрал нас к себе, устроив в горздраве разнос главврачу 2-ой Днепровской больницы, д-ру Сергеевой. Он не хотел нас терять, но в то же время пальцем не шевельнул чтоб помочь нам с квартирой, а папа этот вопрос для больной решил легко и  просто, будучи никем для сильных мира сего. Для себя он никогда ничего не просил. Это знали и рады были выполнить любую его просьбу. Так было с самим Гусовским – директором завода Арсенал, а Арсенал был государством в государстве и его директору стоило только распорядиться.

Я не знаю к кому обращался папа по поводу квартиры для Сут, или гаража для однополчанина. Я не одобряла этих действий, считая их просто мальчишеством и, поэтому он мне и не рассказывал подробностей. А Квартин замечательный врач, главврач, но все, кто у него работал, знали, что он выжимает из сотрудников пот. Вот за то я однажды изорвала в сердцах его фотографию, хранившуюся у нас. Но по большому счёту мы ценили, уважали и ни на кого бы не променяли его, потому что здесь мы стали настоящими врачами. Нигде я не видела такой высокой организации, такого сочетания практической работы с постоянной учёбой, такого преданного служения делу. Это не только моё мнение, но мнение тех, кто любил свою работу, мнение населения, обслуживаемого нашей больницей, мнение руководителей здравоохранения.


О нашей больнице я уже  говорила в воспоминаниях о Григории Цалевиче, но и здесь сочла уместным упомянуть. В этой больнице мы проработали с 1956 по 1974 год, более 17 лет. Это были самые творческие, самые продуктивные годы в профессиональной жизни. После ухода Квартина, Владимир Григорьевич принял приглашение на работу в хирургическое отделение детской больницы. И здесь он работал в полную меру, и проявил свою неординарность. Достаточно вспомнить Алёшеньку Михайлова и девочку Ирочку.


Первый случай, о котором я хочу рассказать, имел место в 1973 или в 1974 году, когда Вова работал в хирургическом отделении детской больницы. Отделение было дежурным по городу. В другой больнице в этот день рожала молодая женщина. Роды прошли нормально, но ребенок оказался без передней брюшной стенки. Внутренние органы просвечивали сквозь прикрывавший их листок брюшины. Акушеры видали всякие уродства развития, но такое видели впервые. Позвонили в дежурную детскую хирургию. Оттуда ответили: - Привозите немедленно. И вот скорая мчит ребёночка, закутанного в стерильные простыни из больницы что на Харьковском шоссе в больницу на Лабораторном переулке - свет не близкий. У Вовы уже был опыт по пластике кожных дефектов во время работы в Венёве в случае с травмой бедра. Но там пациент был взрослым и, хотя дефект был большим, было откуда взять кожный лоскут.


Здесь всё иначе. Крошечное тельце. Дефект для него огромный. О шагающем лоскуте и думать нечего – нет ни времени, ни лоскута.. Остаётся брать кусочки кожи с голени и сажать их по словам доктора ”квадратно-гнездовым” способом. А что там за голень. Но если сделать по сторонам от дефекта послабляющие разрезы и сблизить края, тем самым сократив площадь дефекта, то это уже что-то. Работа кропотливая, тонкая, но в том и есть ее притягательность для хирурга. Утром в отделение явилась женщина:  - Доктор, я Михайлова, бабушка мальчика, которого привезли вам из роддома. Умоляю вас, доктор, сделайте всё возможное, спасите ребёнка.
В течение всего времени пребывания ребёнка в больнице, бабушка бессменно дежурила возле него. Так же как доктор, она боролась за его жизнь.


Убеждена, без её участия, без ее рук и преданного сердца, усилия врача были бы сведены к нулю. Между тем, в состоянии раны происходили изменения. Часть пересаженных кусочков прижилась, “пустила корни”, а часть нагнаивалась. Приходилось очищать от них, кое-где пересаживать заново.
А дальше ребенок был выписан с хорошими результатами лечения, а между Валентиной Ефимовной и нами возникла дружба на многие годы, которая продолжается по настоящее время со мной, хотя я в Америке, а Владимира Григорьевича 15 лет как нет на свете. Центр этой дружбы Алешенька скоро закончит Политехнический институт.

Случай второй также относится к периоду работы Владимира Григорьевича в детской хирургии. В больницу по скорой помощи доставлена девочка 8-ми лет с тяжелейшей авто травмой. По указанию врача девочку, не снимая с капельницы, несут прямо в операционную. У неё тяжелая смешанная травма, большая кровопотеря, травматический шок. Ребёнок интернатовский. Учительница с детьми возвращалась с прогулки. При переходе улицы из-за угла выскочила грузовая машина и сбила девочку. Осмотр дал неутешительные результаты:открытая травма живота, переломы костей таза, перелом руки в области локтевого сустава, множественные ушибы тела. До самой глубокой ночи шла борьба за жизнь. Следовало начинать с остановки кровотечения, борьбы с шоком и восстановления кровопотери. Лишь справившись с этой жизненно важной задачей, перейти к остальному.


В операционной, кроме ответственного дежурного врача Владимира Григорьевича, молодая женщина хирург и опытная операционная сестра Лариса. Пришлось резецировать участок кишечника. Вова рассказывал, что рана живота была загрязнена дорожной грязью, что в ней даже скапки были. Кишечник отмывали от грязи физиологическим раствором в тазу. Он ещё для наглядности сказал “как ты бельё полощешь”. Лишь глубокой ночью больную перевели в послеоперационную палату. У оперировавших появилась возможность перевести дыхание. От усталости свалились тут же в операционной, кто на столе, кто на полу.


Но доктору не спалось. Он пошёл в послеоперационную палату взглянуть на больную. Девочка, которой уже было чуточку лучше, вновь отяжелела. Появилась выраженная одышка, пульс и дыхание участились. При осмотре определялось смещение сердца вправо. Сомнений нет – у ребёнка разрыв диафрагмы с проникновением кишечника в грудную клетку и оттеснением сердца вправо. - В операционную немедленно! Бригада взмолилась - Владимир Григорьевич, нельзя ли до утра. До рассвета совсем недолго.
- Никаких до утра. Оперировать сейчас же. И снова: расшивается рана, производится ревизия брюшной полости. Так и есть – разрыв диафрагмы. Предстоит восстановление положения органов и ушивание отверстия в диафрагме. Нужна кровь. Имевшаяся в отделении использована. До начала рабочего дня, когда можно будет получить кровь, несколько часов. Можно затребовать кровь со станции переливания крови, но нельзя терять столько времени.


- Владимир Григорьевич, у меня такая же группа крови.
Это говорит операционная сестра Лариса. Налаживается прямое переливание – на одном столе Лариса, на другом Ира. После окончания процедуры, Лариса становится на своё место у операционного стола..
Ирочка стала любимицей всего отделения. Она обожала “дядю Вову” и со временем встречала его, когда он приходил на работу. Её можно было выписать, но ей предстояло возвращение не к родителям, а в детдом.. Потому-то ее задержали. Было жалко её и трудно расставаться.


В детской хирургии был консультант с кафедры педиатрического факультета медицинского института, профессор Ситковский. Он познакомился с Ириной историей болезни и был потрясен. Обратился к Вове с предложением продемонстрировать больную на хирургическом обществе.
        - Пусть узнают как надо вести больного с тяжелой смешанной травмой. Но Вова отказался.
         - Напрасно, Вова, действительно, пусть учатся. А во-вторых, это для тебя честь.
        - Не буду я никого учить и чести мне не надо. Настаивать я не могла.
Его ещё просили, а потом сказали, что если он не желает, так пусть переводят ребенка к ним в клинику и они доложат историю сами. Вова продолжал упрямиться. В один из дней, придя на работу, он был удивлён тому, что Ирочка не встретила его.
- Где Ира? – спросил он у персонала. - Её вчера перевели в клинику на  Коссиора 6. Вова пошёл на заседание общества. Домой вернулся расстроенным, даже растерянным.
        - Знаешь, сказал он мне - Они продемонстрировали Иру, но даже не упомянули имени лечащего врача.
        -Так тебе и надо. Ты это заслужил, - всердцах воскликнула я. Но как мне было жаль его. Уж я -то знала откуда в нём этот негативизм. С Ирочкой он больше не встретился.


И всё же детская хирургия не первая любовь и, как только ему предложили перейти в первую городскую больницу, что на Харьковском шоссе, он без колебаний оставил детскую хирургию. Это и стало его последним рабочим местом. Всего врачебный стаж Владимира Григорьевича от окончания института в 1951 году до конца жизни в 1983 составил 32 года, но если бы подсчитать сколько часов, дней и ночей было отдано работе, то стаж бы удвоился. Его биография пестрит переменой мест, но это не его воля, просто его звезда была блуждающей, действовала сила обстоятельств. Самый творческий период жизни имел место от 32-х до 59 лет. Ещё не были растрачены силы, в избытке был энтузиазм и, вопреки всему, ещё теплилась надежда. Я хорошо отозвалась о больнице, о главвраче Квартине Григории Абрамовиче и было бы несправедливым не сказать о коллективе нашей больницы.


Он заслуживает самой высокой оценки, потому что подавляющее большинство сотрудников работало честно и добросовестно. Врачи были грамотными, ответственными. Средний персонал представляли вышколенные мед. сёстры. Среди них были те, кто в прямом смысле нюхал порох. Они служили хорошим примером молодняку. И все вместе мы гордились друг другом и своими наставниками – ассами в медицине, в недалеком прошлом бывшими преподавателями ВУЗa, научными сотрудниками. Нет, ни одна больница не могла  конкурировать с нашей и наша  гордость была  вполне законной. В двух последних местах папа работал так же, как и прежде.
Но что-то всё же будто стало угасать, накопилась усталость. Он столько знал, понимал, столько было разочарований .. Это было тяжким грузом. И только в работе он забывал всё негативное, происходящее вокруг; только к больным его отношение оставалось неизменным.


Одной из главных черт папиного характера я бы назвала доброту. С годами желание делать добро у него становилось всё ненасытнее, прямо неутолимое, выходящее за рамки здравого смысла. Может быть оно уравновешивало что- то в его душе..
Вот лишь несколько примеров тому. Я уже оговорилась о квартире для больной. Она была прооперирована и уже подлежала выписке, но заявила что ей некуда итти и она не может выписаться из больницы. Я не знаю куда обращался папа, но факт, что больная получила квартиру. Это выглядело нереально, как фокус, а папа радовался как ребёнок, произведенному впечатлению. В течение многих лет к нам приходили праздничные открытки с благодарностью от Сут (фамилия этой женщины).


Некто, живущая в отдаленном районе, хочет рожать непременно в Печерском роддоме. Обращается к папе через третье лицо. “Вова, причём здесь ты и кто она? Что это значит?” -  спрашиваю я. Ответ: “Мне это ничего не стоит. Позвоню заведующей. Что тебе жалко?” Ну как ему объяснить?

У шапочной знакомой И.Б. маме неудачно сделана операция на пальце стопы. И. Б. просит посмотреть маму, которая наотрез отказывается идти в поликлинику. Естественно, дело осмотром не ограничивается. Проводится лечение на дому. Ты ведь знаешь какая крутая улица Щорса, транспорт по ней  не ходит. Так вот папа ежедневно после работы посещал её, не заходя домой, спускаясь по Щорса на Красноармейскую и делал процедуры -  ванночки, перевязки..А потом тот же путь, только в гору. Кто являлся домой нет надобности говорить. Я бессильна.

Бывший однополчанин приобрёл машину. Купить гараж невозможно. Наш волшебник обещает –“ Будет тебе гараж.” Гараж появился, как по велению золотой рыбки.

И в пару к этому, однополчанка, приехавшая на традиционную встречу, посетовала, что оббегала магазины в поисках коляски  для  внука и не нашла. “Золотая рыбка” тут как тут. Улетела счастливая бабушка в Ташкент с коляской.

О друзьях, родственниках, знакомых я не говорю – это само собой разумеется.
В последние годы этот род деятельности стал занимать всё больше времени. То ли люди говорили друг другу, то ли он так реагировал на то, что его жизнь сокращается. Факт, он уже совершенно не принадлежал ни себе, ни нам. А тут ещё наша соседка по дому, встретив его во дворе,совсем некстати, вручила ему записку и удалилась.Странная такая особа. Она частенько требовательно обращалась к папе, хотя её недуг никакого отношения к хирургии не имел. Но она ведь бедная, одинокая женщина, соседка, да и не отстанет, судя по всему. В записке было три слова:“Спешите делать добро.” Мне кажется, это произвело на него впечатление.


И папа спешил. Он задыхался от перегрузок. Бывало раскаивался,  говорил, что  теперь знает,  как  надо жить. Но выйти из замкнутого круга, созданного им самим, не умел, не мог,  не дали. Вспомни хотя бы его последний день. Я понимала, что помимо всех перечисленных качеств, в папе живёт  ребёнок. Такое явление наблюдается среди мужчин и тут уж ничего не поделаешь.А может действительно, это была своеoбразная компенсация чего- то, в чём отказала ему жизнь. Мы в этом не ковырялись, не до того было. Я уже даже не ворчала: делай что хочешь, только не нервничай, Ну вот такой замечательно ненормальный муж, радоваться надо.
И всё же я хочу привести другие примеры. Они из профессиональной жизни. Пусть и они расскажут о  главном в докторе Каплуне.


Однажды папа встретил молодого человека. Тот узнал доктора, оперировавшего его маму и вежливо поздоровался. Владимир Григорьевич обладал прекрасной памятью, а уж своих больных не забывал никогда. Мама молодого человека была оперирована по поводу рака желудка.
- Сколько лет прошло со времени операции?
- Пятнадцать лет, - с готовностью ответил мужчина.
- Сколько лет мама прожила после операции? – осторожно спросил Владимир Григорьевич.
- Она и сейчас жива, молится за вас” - был ответ.

   
Неподалёку от нас был стадион, куда папа бегал по утрам до работы. По пути он покупал молоко. Для экономии времени, он оставлял бидончик у двери магазина, а на обратном пути забирал его уже с молоком. Продавщица этого маленького магазинчика знала своих постоянных покупателей. Обычно папа перебрасывался с ней несколькими фразами, шутками. Однажды он спросил  почему она, молодая женщина, прячет волосы под платок. Она сказала, что стесняется снять платок, потому что у неё вся голова в ”шишках”. “Но мне ты покажешь свою голову?” Диагноз не представлял труда, но такое не часто встретишь. Вся голова бедной женщины была в атеромах - жировиках. Папа насчитал 11 атером. И тут же сказал: - “Хочешь я их вырежу за один раз и волосы оставлю?” “Это не операция века, - говорил  он. -  Но как же хорошо было мне, когда я убрал всё, не повредив ни одной из атером. А теперь у Гали такой густой ёжик волос растёт”- и он снова радовался как ребёнок.


 Атерома -  это доброкачественная опухоль, образовавшаяся за счёт накопления секрета в закупорившейся сальной железе. Этот секрет кашицеобразный и высыпается при разрыве капсулы, почему желательно вычленить опухоль, не повредив капсулу, то-есть целиком. Обычно так и делают. Особенностью данного случая была множественность атером и требовалось филигранное их удаление, да ещё с сохранением волосяных луковиц. А это уже мастерство, да ещё умноженное на великое терпение.

Многие бывшие больные Владимира Григорьевича впоследствии становились нашими общими друзьями навсегда. Эта дружба светлая, чистая и в основе её лежит уважение и благодарность. Уж скоро четверть века мы без папы, а друзья, подаренные  нам, остались  навсегда. Это и Нина Алексеевна Кавецкая, и Валентина Ефимовна Михайлова, и Евдокия Гавриловна Роговая, и Маша Баранова, и Лёня и Нэдда Хейфецы, и моя любимая Танечка Ангелова.. Хейфецы достались тебе по наследству. Я могла бы пополнить список теми, кто, не сблизившись так тесно с нами, всё же является не просто благодарными бывшими пациентами, а сведи нас судьба -  вошли бы в круг таких же друзей.
   

Папа обладал удивительной притягательной силой. Где бы мы ни были – на отдыхе, в поезде, в любом месте, он тут же вступал в контакт, заводил знакомство и потом с ним неохотно расставались. Когда мы были в студенческом лагере в Ужгороде, он развёл столько знакомых, что потом было непросто управиться с ними. Однажды к нам завалилась целая группа преподавателей Ужгородского университета. Можешь представить их в наших условиях. Они – не представляли как живут советские доктора. От того же Ужгородского знакомства у нас останавливалась одна москвичка, которая приехала в Киев на экскурсию. Она была очень темпераментная женщина и горела против киевского национализма. Мне в их дискуссии вслушиваться было некогда, я занималась прозой жизни, но до меня доходили её возмущённые реплики: “Киев – матерь русских городов, а они мне твердят, что это их исконная земля!”


Папа ей не вторил, но и не спорил. Сам запальчивый и широко осведомлённый, здесь он уступал первенство гостье. А когда она, в добрый час, уезжала, он заметался чем бы её одарить. Не помню что выудил, только помню, что этого показалось ему мало. И, эврика, вынул из загажника бутылку коньяка и остался удовлетворённым. Больше мы этой особы не видали, не слыхали. Она даже не позвонила чтобы поблагодарить за приём.
А вот третье знакомство из того же Ужгорода было гораздо более продолжительное. Кажется, имя этой женщины Эмма. Остальное я забыла. Очень приличная местная женщина. Мы жили в соседних домиках. Потом переписывались. У нас останавливался её зять. Это она свела папу с Ужгородским профессором Варич, занимавшейся лечением голодом. Эту историю ты хорошо помнишь. Папа был болен неизлечимой болезнью, а профессор Варич занималась лечением голодом и склонила его пройти курс лечения у неё в клинике. Мы едва не потеряли папу.


Из телефонных разговоров, по его афоничному, едва слышному голосу, я поняла как обстоят дела. Кончилось тем, что умываясь, он потерял сознание и упал под раковину. Мог вообще убиться. Можешь себе представить каково было узнать об этом. Но выводить из голодания требовалась специальная диета, уход, время. И Эмма проявила себя с самой прекрасной стороны. Она готовила, делала свежие соки, ежедневно ездила к папе в больницу. И всё же, когда я увидела его на вокзале – была в ужасе. Он предупредил меня не распостраняться о его приезде и я поняла почему. Только через какое-то время мы осмелились показаться на людях.


Я всеми силами протестовала против экспериментов с голоданием, как, впрочем, против всяких модных штучек. А он пускался в эти авантюры –рисковать собой он считал себя вправе. Зато у меня сформировался против них стойкий иммунитет. Ты знаешь на что я пошла чтобы изобличить нашествие экстрасенсов. Нет, я не объявила им войну, это было бы всё равно, что палкой против армии, вооруженной до зубов. Но для себя я разобралась. С моей позиции меня не сдвинешь. И никогда я не скажу ни слова в их оправдание. Ко мне с этим не подходи.
   

Хочу рассказать об истории знакомства с Нэддой, а потом и со всей семьёй Хейфецов. Кто-то посоветовал Нэдде обратиться к папе в связи с безуспешным лечением мастита. Её лечили хирургическим методом. После рецидива пытались применять  метод облучения, и снова без эффекта. Нэдда, совсем молодая, красивая женщина и вот такая беда. Повторять операцию нежелательно – после облучения раны плохо заживают. Консервативное лечение длительное, требует времени, терпения обеих сторон  и, естественно, знаний. Решение принято. Какое-то время больная ходит на перевязки в арсенальную поликлинику. Живёт она не близко, приходится иной раз подолгу сидеть в очереди. Приёмы в поликлинике большие. Папа предлагает продолжить лечение у нас дома. Нэдда посещала доктора до полного выздоровления. Вот с того времени мы и сблизились с её семьей. Леня приходил к нам иной  раз просто потому, что ему хотелось поговорить с папой. Когда папы не стало, он  приезжал ко мне тоже чтобы побеседовать. А теперь дружба между вами. Так папина общительность получила своё продолжение.


Доктор Кленус работал в одном с папой отделении. Однажды он обратился с просьбой прооперировать его по поводу геморроя. Особенность заключалась в том, что доктор Кленус не хотел чтоб в отделении знали о его заболевании. Поэтому он просил произвести операцию у него дома. Кухонный стол послужил операционным. Всё прошло гладко и папа рассказал мне об этом. Я была возмущена. Как можно так рисковать? А если б было осложнение? Что бы тогда? Кровотечение? Смерть, в конце- концов. В ответ надо мной лишь посмеивались. Два дурака – был мой им диагноз.


Ещё несколько случаев, не вошедших в прежние воспоминания. На железнодорожной ветке в электричке возник пожар. Пострадало много рабочих, ехавших на работу. Была мобилизована вся скорая. Обожженных принимали не только дежурные, но и другие больницы города. Досталось и нашей больнице. Принимал их Владимир Григорьевич, а потом и лечил, и выхаживал. С обожженными это непросто. Когда пришло время выписки, представитель пострадавших вызвал доктора и настойчиво пытался вручить ему пачку денег. Даже прослезился “Вы ж на нас своё здоровье положили”... Так и не понял доктора,  обиделся.


А этото случилось уже тогда, когда папа работал в 1 городской больнице. Он принимал на пропускнике больного, доставленного каретой скорой помощи. В это время из диспетчерской скорой звонок: “Скорая ещё у вас? Запишите вызов, ножевое ранение грудной клетки”. И диктуют адрес. Оказалось, это прямо за забором больницы. Скорая едет на вызов, а дежурный врач остается ждать её на пропускнике.  Спустя несколько минут скорая доставляет больного. Всё так: проникающее ножевое ранение грудной клетки в области сердца. Молодец врач скорой – нож вынимать не стал. В операционную! Требуется работать быстро, но предельно осторожно. Нож в сердце, в прямом смысле слова. Пациент крепкий мужчина среднего возраста, ему ещё жить и жить. Я видела его, когда он пришел на осмотр спустя пару месяцев после операции. Пришел с женой, интересная пара. Результат осмотра удовлетворительный. Пациент будет жить.


Мы с папой одним мирром мазаны. Когда он оставлял детскую хирургию, мне было грустно. Он заметил это настроение, спросил в чём дело. Я призналась, что мне жаль тех деток, которые теряют его. Вот так всегда, нет чтоб о нём подумать, ведь он так нуждается в отдыхе. Ну, всё, на днях уходим в отпуск, уезжаем чтоб нас не достали. Звонок. Плохо Полипонскому. Он наш старый знакомый, можно сказать, коллега, поскольку заведует аптекой роддома. Полипонский - старый язвенник. Но последнее обострение сбило его с ног. Не спит, не ест, сидит на постели с поджатыми по – турецки ногами. И всегда – то он худой, а сейчас как из концлагеря. Владимир Григорьевич осматривает больного. Его заключение: непременно надо оперироваться. Больной согласен, но с условием:
 -Оперировать будете Вы, Владимир Григорьевич”.
- Я не могу.  На- днях ухожу в отпуск.
- Вы или никто.
- Но это неразумно. Я не могу передать вас кому- то после операции.
Но больной и слышать ничего не хочет и твердит своё “Вы, или никто”.


Когда мы с папой вышли, я спросила о чём он думает.
- У него прощупывается огромная твердая, неподвижная опухоль. О чём можно думать.
- Рак? Переродившаяся язва?
- Вскроем - увидим.
- Так ты будешь оперировать?
- Придется.
Признаться, я обрадовалась. В ближайший операционный день Полипонского оперировали. Домой папа пришёл будто долго и тяжело болел. Он всегда за дежурство заметно терял вес. Но на сей раз на него больно было смотреть.Операция длилась 5 часов. Тихим, хриплым голосом, лишённым выражения, на мой возглас:
 – Ну что?
 - Язва, - произнёс он.
Я подпрыгнула от радости, обняла его, еле держащегося на ногах.
- Но какая. Я таких не видел, Люся. Воспалительный вал спаял всё и поджелудочную железу до самого позвоночника. Сплошной конгломерат. Невозможно отделить одно от другого. Опасность кровотечения.
Я слышу всё, но это не снижает моей радости:- “Вова, но это же язва!  Это жизнь!

 
Да, это правда, но Вова? Что он перенёс. Он ведь сам едва живой. Отпуск был отодвинут.
Полипонский пережил папу больше, чем на десять лет. Мне рассказали, когда я была в Киеве, что их семья выехала в Израиль и там он прожил лет десять.
Сколько их, тех, кого он лечил, до сих пор здравствуют. Если бы можно было их сосчитать, если б мог он узнать об этом – лучшей награды он бы не желал. Пусть живут и здравствуют – они и есть живой памятник ему, свидетельство того, что не зря он жил на свете, что он сделал всё что мог и больше того. И среди живущих и здравствующих есть такие как Алёша, Ирочка, которые ещё совершенно молоды и им предстоит большая, дай Бог, счастливая жизнь. Уж кто- кто, а они по крайне мере, каждый день своего рождения вспомнят доктора Вову и внукам своим расскажут. Так что тебе, Вовочка, предстоит еще долгая жизнь в сердцах благодарных людей. А не это ли оправдание и награда! Если б все это понимали…



У меня был один лишь вызов на дом. Я закончила работу и Вова предложил пойти со мной на вызов, а затем вместе домой. Пока я расспрашивала и осматривала больную, он молча сидел в сторонке.
            Я объяснила больной, что ей придётся лечь в больницу и стала писать  направление.
- Что ты пишешь? - спросил Вова - Прободная язва. - Пиши - столбняк. Это было настолько невероятно и неожиданно для меня, что я сама остолбенела.
- Столбняк? Почему? - А ты обрати внимание, как она разговаривает. Не разжимая зубы.
Я заметила это, но ведь ей очень больно. И откуда знать, может она всегда так разговаривает. И болеет она язвенной болезнью, и живот у ней, как доска.
- Нет, это тризм. - Тризм?.. Я знала, что при столбняке начинается с судорог мимической мускулатуры, но я никогда не видела тризма, как и столбняка. Вова тоже не видел, однако..

 
Между тем, он подошёл к больной: - Скажите, пожалуйста, Вы в последнее время не поранились, не порезали, не поцарапали руку или ногу? Больная сначала сказала нет, а потом добавила
          - Вот две недели тому назад уколола ногу, босиком по скошенному полю шла. Вова внимательно осматривал ногу и нашёл-таки малюсенькую, почти зажившую ранку.
          - А вот и ворота инфекции. Я всё ещё сомневалась, но после его “Пиши, говорю”- написала - таки “Столбняк” в направлении в больницу.
Мы вызвали телегу для перевозки больной. В пути её растрясло и когда она оказалась в пропускнике больницы, у неё начались общие судороги, тело изогнулось дугой, лишь пятки и голова были его опорой. Противостолбнячную сыворотку так и не успели ввести. Больная умерла. Это был один из многих Вовиных блестящих диагнозов, порой даже непостижимых. К сожалению, в данном случае это не изменило дела.

Я проиллюстрирую сказанные мною слова о непостижимости Вовиных диагнозов и вы сами убедитесь в этом. К тому же этот случай из тех, о которых он говорил – Дай бог, чтоб я был неправ, но как это с ним только и бывало, он и здесь оказался, к нашему несчастью, абсолютно прав. Однажды Вова сказал мне – Пройдёмся. Я поняла – предстоит серъёзный разговор, но то, что я услыхала, обрушило на меня небо.
- Готовься Люся, ты останешься одна. - Что ты такое говоришь? Ты с ума сошёл? Я услыхала о том, что три месяца тому назад он обнаружил у себя между 2-м и 3-им пальцами стопы маленькое, чуть больше горошины, образование. С помощью зеркала, он рассмотрел его. Оно было плотным и безболезненным, синюшного цвета. Он его иссёк и отправил препарат в гистологическую лабораторию под чужой фамилией, подчеркнув, что он заинтересован.


Наш патогистолог, Галина Ивановна Окаёмова очень уважительно относилась к Вове и проконсультировала препарат у профессора Даля, известного в Союзе патолого-анатома. Их общее заключение, как всё что относилось к данному заболеванию, я бережно хранила до самого отъезда в Америку. В заключении обоих было сказано, что это фиброма, то-есть вполне доброкачественная опухоль.
- Значит всё хорошо? - Это не фиброма, Люся. - А что же? - Это саркома Капоши. Я разрыдалась. Я не слыхала о саркоме Капоши, но мне было достаточно слова “саркома”.
- Ну,что ты, что ты.. Я ведь не уверен. Сейчас иду на консультацию к профессору Богдановичу. Хочешь, пойдём вместе.
- Как же я то не слыхала об этом заболевании. - О нём лишь вскользь упомянул профессор на лекции. Я плакала всю дорогу, судорожно ухватившись за его руку. С того времени я всегда держала его так, будто могла удержать. Это стало привычкой.

 
Профессор Богданович был старым опытным врачом. Кроме того, в своё время он вёл нашу группу и у нас до сих пор есть фотография его на фоне нашей группы.
Когда мы пришли,профессор проводил занятие с курсантами института усовершенствования врачей. Он расспросил Вову, велел снять носки с обеих ног и обратился к врачам: - Это доктор. Он думает, что у него саркома Капоши, но, к счастью, он ошибается. Для этого заболевания характерна множественность и симметричность поражения, чего в данном случае нет. Зато имеется лабораторный анализ и он отрицательный. И, повернувшись к нам, профессор сказал: - Идите, доктор, домой и живите спокойно. Я была счастлива, готова была расцеловать Богдановича, но реакция Вовы была другая. Он не поверил, во всяком случае, сомневался и потому мою бурную радость воспринял снисходительно.


Дома я подняла энциклопедию и узнала всё об этом редком, фатальном заболевании. Самое ужасное, что лечения на том этапе когда писали энциклопедию, не было. Мне очень хотелось верить Богдановичу, но червь сомнения уже вполз в мою душу.
Только теперь, реально ощутив предел жизни, Вова начал брать отпуск. До сих пор он теоретизировал: до 45лет мужчина не отдыхает. Потом этот срок был продлён до 50, а вскоре он узнал о болезни. Я была категорически против Ялты, опасаясь действия солнечных лучей. Но Вова умолял как ребёнок, обещая прятаться от солнца, будто такое возможно летом. Он сломил моё сопротивление, когда жалобно так сказал: - Я же никогда не был на море, Люся. После Ялты процесс вспыхнул пожаром. Каждые несколько дней он обнаруживал новые высыпания на кожных покровах в виде синюшных пятен и бугорков. Но даже теперь врачи не ставили диагноз.

Мы были на консультации в онкоинституте в Москве, у профессора дерматолога в Ленинграде. Он тоже отрицал это заболевание, сказав что он больше чем уверен что это не Капоши, но всё же порекомендовал проконсультироваться в Военно - медицинской академии у простого ординатора Галины Ивановны, которая имеет большой практический опыт и которой он очень доверяет. Галина Ивановна объявила сразу
- Нет никаких сомнений в том, что это саркома Капоши, доктор. Но не волнуйтесь У нас таких больных немало и мы их успешно лечим проспидином. Это химио-препарат. Он даёт хорошую ремиссию. При обострениях курс повторяется.
С тех пор, как Вова впервые поставил себе диагноз, прошло целых 5 лет. Только теперь было начато лечение, да и то оно проводилось вопреки всем правилам.


Проспидин нужно было вводить внутривенно капельно в условиях стационара, проводя параллельно дезинтоксикационную терапию для устранения побочных эффектов. Эти осложнения терапии были довольно грозными. Среди них поражение вен, сердца. Но с Вовой об этом невозможно было говорить. Он лечился на ходу, при полной рабочей нагрузке. Вместо того, чтобы капать, препарат вводился в вену в 20,0 граммовом шприце. Никакой дезинтоксикации не проводилось вообще. Был достигнут клинический эффект, но появились боли в сердце, по ходу вен, аритмия.. и никаких выводов. От лечения сердца, как и от уменьшения нагрузки, категорически отказывался. А болезнь не стояла на месте. Появились признаки поражения слизистой рта и горла, что указывало на переход процесса на внутренние органы.

Вова отлично понимал что ему предстоит. И у него появилась поговорка: - Чем хуже - тем лучше; чем раньше - тем лучше.. Он совершенно не щадил свое сердце. Я не стану повторяться о его последнем дне. Он вёл себя очень мужественно и никому, кроме меня, не показывал своих переживаний. И коллеги, и больные, все кто с ним соприкасался, по-прежнему находили его неунывающим и остроумным. Может быть к его шуточкам прибавилось немножко сарказма.


Больная Н. поступила в хирургическое отделение нашей больницы для плановой операции по поводу желчно- каменной болезни в холодном периоде.Семья собиралась эмигрировать в Канаду и везти туда здешние камни не желала. Они предусмотрели всё, обеспечив и больницу, и хирурга. Операция прошла обычно, но в послеоперационном периоде возникло кровотечение. Не уверена, что так, но мне помнится, что причина была в прорезавшихся швах. В связи с этим произведена повторная лапаротомия. Естественно, больная отяжелела. Ей делается всё необходимое, но тяжесть состояния нарастает. Появляются симптомы плеврита: боли в боку, кашель, одышка, высокая температура. Выслушиваются специфические явления в лёгких. Собирается консилиум врачей – корифеев киевской медицины. Среди них хирург-пульмонолог Авилова, соратница Амосова. Должна подчеркнуть, что такой высокий консилиум в срочном порядке способен организовать только один человек в Киеве -  Григорий Абрамович Квартин. Для больного он делает то, что не может никто другой. Даже в правительственном лечебном учреждении (лечсанупре ) так быстро не  всегда развернутся. Мы это видели не однажды. Заключение консилиума гласит, что больной делается всё необходимое и возможное. А дальше - что Б-г даст.

Лечащий врач - доктор Каплун настаивает на операции, консилиум возражает: это нецелесообразно и , даже противопоказано - третьей лапаротомии больная не перенесёт. Но доктор Каплун не унимается. Он требует санкции на операцию. Его пытаются урезонить – если больной суждено умереть, то неужели лучше чтобы это произошло на операционном столе? Доктор заявляет, что если больная умрёт, он оставляет хирургию. Он уже раздражает высокий авторитет: “Вы что, Владимир Григорьевич, святее папы римского хотите быть? Ещё не было хирурга в практике которого не было бы смертельных случаев”. Но доктор не слушает. Он не хочет слышать и настаивает на своём. Члены консилиума лишь пожимают плечами, мол, пусть делает что хочет, мы своё слово сказали.


Подробностей операции не скажу – не знаю. У меня свои переживания. Не пора ли расстаться с этим одержимым. Он не только что дорогу домой забыл, но и номер телефона, а когда я пришла проведать его в больнице, он, не смущаясь присутствия  наших общих коллег, едва не выставил меня с моими  гостинцами из ординаторской, да ещё обозвал меня Долорес Ибаррури. Сколько можно, всему есть предел.
Было дело незадолго до 1-го Мая. На следующий день были приглашены гости. Неужели не придет? Стыд-то какой.  Второго мая были накрыты столы, уже и гости расселись. Я объясняю:так, мол, и так. Всем знакома эта особая черта Вовиного характера и потому никто не в обиде, а наоборот, все понимающе качают головами. Наполняем рюмки.. И, вдруг! Открывается дверь -  картина “Явление Христа народу”. Всеобщее ликование. Напрасно радуетесь дорогие гости, вместе  только поднимем бокалы - “Извините, я должен итти”.


Его не было дома 10 дней. Он легко бы мог нейтрализовать меня, объяснив этот случай, вызвав сочувствие  к больной и понимание его состояния. Но ему было ни до чего, ни до кого. Он даже забыл об остальных больных и не отходил от Н. Не доверял никому перевязки, терзал повара индивидуальной диетой. В кухне на плите рядом с огромными стояли крохотные кастрюльки. Сам он не ел, не спал. В чём-только душа теплилась. Его никто не смел задевать, обходили как больного.
Но он ПОБЕДИЛ ! Больная полностью выздоровела. Она не могла умереть Это было бы несправедливо. Спустя один-два месяца к нам явился молодой человек - муж больной. Я догадалась, что пререкания в кабинете связаны с попыткой вручить деньги. От денег был категорический отказ. “Но от цветов вы не откажетесь Владимир Григорьевич,” - умолял мужчина. Цветы были вставлены в небольшую, скромную вазочку. А впрочем, я в этом не искушена. Говорят, немецкая, ручной работы. Не спорю.

Только я не сразу с ней примирилась. Нет, конечно, я была счастлива исходом и за больную, и за доктора. Но я же живой человек. На сей раз дружбы не получилось. Хотя, они ведь уехали в Канаду. А Вова постепенно отошёл и всё вернулось на круги своя. Думаю, члены консилиума так и не узнали конца этой истории – истории болезни. Вряд ли снизошли поинтересоваться. У меня же остались воспоминания и вазочка в качестве вещественного доказательства. Память сердца у меня несокрушимая. С вазами я расстаюсь не задумываясь, но есть несколько таких, с которыми ни за какие коврижки не расстанусь. Они одушевлены.


А здесь речь не о пациентах, а о пациенте и докторе в одном лице. Это тоже у нас не стандартно. Абсолютно здоровым я Вову не знала. Он часто испытывал боли в животе. Таким образом, я начала с диеты - кашки, супчики, паровые котлетки.. Помогало слабо. Боли как бы не зависели от диеты. Ты помнишь нашу соседку по коммуналке Серафиму Михайловну. Она, как и положено в коммунальной квартире, знала нашу проблему. Однажды она сообщает: её двоюродный брат, работающий в театре Русской драмы, привёз из гастролей в Чехословакии метод изгнания камней из желчного пузыря консервативным путем. Вова решает воспользоваться этим методом. Я шью два квадратных мешочка, соответствующих области желчного пузыря и 2 размером побольше, соответственно области печени. Эти мешочки наполняются маленькие молотым  льняным семенем, а большие кашицей из сухой ромашки. Заготавливается стакан оливкового масла.

Утром в воскресный день приготавливается место действия: в середине комнаты, занимая всё свободное пространство, ставится раскладушка, рядом табуретка, на ней электроплитка с кастрюлькой, наполненной водой. Для проведения процедуры понадобится водяная баня. Все мы изгоняемся из дома на целый день. Я, конечно, цепляюсь остаться, но Вовин тон не допускает возражений. Он был прав, потому что я бы даже зрелища этой экзекуции не перенесла. Она заключалась в том, чтобы в течение первых трех часов каждые 5 минут попеременно класть мешочки с ромашковой кашицей на область печени. Один мешочек на водяной бане, а другой на теле. Через 5 минут они меняются местами. Распаривается  область печени. После трех часов то же самое проделывается с мешочками, наполненными льняным семенем, только с  двухминутной их сменой . Вова говорил, что у него было такое ощущение, будто волосы поднимались на голове.

Но самое ужасное было выпить стакан оливкового масла на втором этапе. Спустя час он съедал порцию манной каши на воде. Утром был стул и в горшок посыпалась дробь. Камушков набралась бутылочка из-под аллохола. Они были как галька, зеленоватого цвета. Вова их отнес в нашу лабораторию. Это были билирубиновые камни. Хотя наш старший ординатор  пошутила, что это омылившиеся жиры.
Факт таков - болевые приступы прекратились. А ведь они всё больше досаждали Владимиру Григорьевичу. Он уже, бывало, и в операционной стоит с грелкой, привязанной  к животу. А сколько раз я бегала в аптеку за новокаином и набирала одну за другой 10 ампул в 20-граммовый шприц, а он лежа, сам вводил раствор в толстую иглу, вставленную в круглую (если не ошибаюсь), связку печени .

И ни одного больничного листа! Накануне температура выше 39-ти, озноб, красный, как вареный рак. Я не упуская времени, заранее настаиваю на обещании завтра остаться дома. Где там – не удержать.
Спустя несколько лет приступы стали возобновляться, но они были слабее. Вова говорил “поклёвывает”. Он всё же повторил чешский метод и получил результат, но на сей раз камушков было немного.
Прошло достаточно много лет. Случайно мы узнали, что в институте Стражеско ассистентка кафедры защитила докторскую диссертацию, используя этот метод лечения в клинике.
   

Я возвращаюсь к папе. Речь сейчас о нём как о пациенте и враче в одном лице. Итак, официально он не болел никогда потому что не обращался, не брал больничных листов. И всё же было и такое. У него, видно, рано развился остеохондроз позвоночника. Этому способствовала и специфика его работы, связанное с ней многочасовое стояние у операционного стола, и ношение сверхтяжестей, и нарушение солевого обмена (жёлчнокаменная болезнь, подагра, также дававшая себя знать). У него было такое выражение:  “прилягу, разгружу позвоночник”. В начале 70-х эта болезнь прихватила его так, что он не устоял. 4 месяца мучений. Особенно проявилась она со стороны шейного отдела позвоночника. Тогда ещё не было  MRI. Не могу вспомнить чтобы я видела рентгеновские снимки. Но и без этого картина была ясная. Боли были настолько сильными, что он не мог дотянуть руку до рта и с удивлением, как-бы не веря сам себе, повторял, что зубы почистить не может.

 И снова какие- то доброхоты посоветовали ему скипидарные ванны с мылом, что-ли. Я не вникала, потому что протестовала. Помню, что это тоже напоминало экзекуцию. После этих ванн, он укутывался в пододеяльник, который весь промокал от пота. Он пил чай и потел. Его лицо при этом было пунцовым. Видимо, полагал что так удаляют из организма соли. Но это мои домыслы. Убеждена, что это нанесло ущерб его сердцу. Бедное сердце, как он его не щадил. Я -  кардиолог, не могла противостоять характеру, сдавалась. Хорошо, что у организма есть резервы. Всё же через 4 месяца он вернулся к работе. А впереди было ещё много чего, в том числе, московская эпопея и самая страшная болезнь и, выручившее его сердце. Ведь он, установивший себе диагноз, он - настоящий доктор, зная всё-всё, не лечил себя по правилам.


Он сам определил сколько ему жить и как умереть. И в этом, как и в его профессии, я не встречала ему равных. В его финальном аккорде не было ни малейшего диссонанса. Это ж надо, сказать, уходя на работу “Я умру”, отработать полный рабочий день, проконсультировать больную в роддоме, добраться до дома, расстегнуть пояс, расшнуровав ботинки, поставить их рядом с диваном, лечь, позвать меня, произнеся моё имя три раза и отойти..  Что он хотел мне сказать на прощанье? Может я бы не дала ему умереть в самом прямом смысле, заставив его дышать, а сердце забиться? А я была на дежурстве и это мучает меня до сих пор. Я знаю последнее слово моей мамы,  а папиной последней воли не знаю и могу сказать, что это усугубляет боль потери.


Я до сих пор думаю над тем какие крылья обломали, как не дали раскрыться таланту. И всё же он много успел за отведенное ему богом и начальством время, потому что не тратил его на себя, на праздность. Он экономил его на отдыхе и даже на лечении. Совершенно излишним был для него призыв спешить делать добро. Он посвятил этому свою жизнь. Был момент, когда появилась возможность уйти  на научно-исследовательскую работу. В Киеве впервые открылось отделение искусственной почки и там очень нуждались в хирурге. Я просила его подумать над этим. Но он и мысли не допускал о том, чтобы сменить своё амплуа. На предложение запастись хотя бы каким-нибудь хобби он, не задумываясь, отвечал: “Но у меня уже есть хобби. Это моя работа”.


Папа прожил жизнь недолгую, но яркую, не тлел, а горел в своём деле.
В своих воспоминаниях о папе я концентрировалась на его профессиональной жизни и, помнится, что лишь мельком обмолвилась о том, что он был всесторонне образованным осведомлённым человеком, умным и не просто умным, а еще и с большим чувством юмора. Удивительно, что не имея свободного времени, он всегда был в курсе всех происходящих в стране и в мире событий. Он очень любил литературу, о специальной говорить не приходится – это само собой разумеется. Я говорю о художественной литературе – классической русской и зарубежной, о современной литературе. Особое, просто нежное отношение у него было к поэзии. На его прuкроватной тумбочке всегда был томик стихов. Он читал их на сон грядущий часто вслух мне. Он любил искусство и разбирался в живописи и в музыке. Не зная нот, он мог шутя подбирать мелодии. Мы регулярно посещали филармонию, кино, театр.


С ним можно было говорить обо всем, в том числе об истории, о политике. Он не был ограничен в своих интересах. Знали ли вы об этом, его дети? Догадывались, возможно, но Витя был мал, ты далеко, а сам он был вечно в работе.
В этом 2008 году, 15-го сентября исполняется 25 лет со времени его ухода из жизни. Памятник ему находится в Киеве, где не осталось никого из родных. Но есть наш большой друг - Нина Алексеевна, взявшая на себя заботу о нём. И я знаю, что её ни о чём просить не надо. Она не даст затереться ни доброй, мудрой папиной улыбке, ни надписи, гласящей “Жизнь свою отдавший людям светлой памяти достоин.” Как это верно сказано о докторе Каплуне Владимире Григорьевиче. Она уходит с кладбища, сопровождаемая его, такой знакомой ей, улыбкой. А на фоне чёрного мрамора ярко пламенеют красные тюльпаны. И на это я завидую ей. Я побывала у него два раза и думала, что ещё удастся и третий раз посетить родные могилы, но, видно,  не судьба.


Сынок, я не исчерпала тему, но надеюсь тебя удовлетворила. Ты знаешь, что у меня  уже есть воспоминания о папе и тебе легко будет их отыскать, если пожелаешь. Они и в “Случаях из практики”, и в “Хронике семейной жизни”, и в  “О том, как мы поехали в Москву.”  Ты дополнишь свои представления о нём, как о враче, узнаешь и о других сторонах его личности. Я не идеализирую его. Это было бы не по – моему и не понравилось бы ему. Как и всем людям, ему были присущи свои слабости, но они меркнут в сравнении с достоинствами. И самое главное в его личности это профессионализм и доброта, талант и трудолюбие.

Нам всем повезло, что рядом с нами, вместе с нами жил наш удивительный муж и отец, замечательная личность - доктор Владимир Григорьевич Каплун.

                *  *  *
Уезжая в Америку, я оставила многое, но не смогла расстаться с некоторыми пожелтевшими бумагами, потому что  считаю их своим, нашим достоянием.
Приведу лишь отдельные выдержки из этих посланий:

Искренне восхищаюсь вашим умом и трудолюбием, вниманием, которое Вы оказываете больным и мне в частности! Пускай ваш светлый ум и твёрдая рука везде и всюду приносят людям здоровье и возвращают счастье полноты жизни, ибо первое счастье для человека – здоровье, являющее собой фундамент счастья жизни.
Мамулат Виталий.
19. 04. 69 г.

Поздравляем Вас с Вашим профессиональным праздником.
Спасибо Вам за Вашу заботу и любовь к людям, за наше счастье – Алешеньку.
Алешенька и все – все его родные.
Июнь 1981г.

..Ваше неистощимое трудолюбие, чуткость и внимание к людям снискали Вам любовь и уважение всего коллектива арсенальцев и ваших коллег..
22 подписи.

Следующий текст мне жаль сокращать, потому что это не красные слова, в нём всё чистая правда.
Руководство ордена Ленина, ордена Октябрьской революции
и ордена Трудового Красного Знамени завода “Арсенал”имени Ленина благодарит Владимира Григорьевича за ту большую помощь, которая оказывается арсенальцам на протяжении многих лет. Ваша бескорыстная помощь является образцом беззаветного служения людям. А что может быть прекраснее такого служения.. Всегда – в стужу и зной, днём и ночью Вы готовы прийти на помощь, приложить всё своё старание и умение, весь свой талант чтоб вернуть больного к жизни.
Ваше неистощимое трудолюбие, ответственность, чуткость и внимание к людям снискали Вам любовь и уважение всего коллектива арсенальцев.
Низкий, земной поклон Вам, дорогой наш друг за Ваш многолетний самоотверженный труд, за Ваши неутомимые руки..”
Директор завода Гусовский
Председатель завкома Колесник
Нач. мед. службы Дацкевич
 И весь огромный (многотысячный) коллектив завода  “АРСЕНАЛ”.
1974 год

    И так всегда отовсюду, где он работал, от всех, кого он лечил и это главное. И не только лечил. Ты, сынок, отлично помнишь тот день 13 сентября, когда вы с папой вместе со всеми любарчанами, съехавшимися из разных городов страны на традиционную встречу памяти расстрелянных в 1941 году евреев, возвращались в Киев. Папа был остроумен, веселил всех в автобусе. А 15- го числа его не стало. Должна тебе сказать, что папин задор вовсе не отрицает внутреннюю печаль. О, как я знаю эту его манеру прятать свои переживания от постороннего внимания за юмором. Он даже умел преувеличенно шутить в таких случаях. Для любарчан папина смерть была громом с ясного неба. Они ещё не успели разъехаться по домам и были в шоке, узнав о папиной смерти. А помнишь эти необычные похороны, прощание с папой огромного количества людей. Судьбе было угодно чтоб проводить его могли и земляки, люди, которых он чувствовал родными, которые знали его с детства. Я храню едва живой листочек со словами, обращенными к папе. Там есть такие слова: “Его трудовой путь был непрерывным. Он никогда не менял специальности. Работал честно и безотказно с высоким мастерством, без выходных и отпусков, снискал высокое звание народного врача, врача от Б-га. Так говорили его пациенты. Число их огромно. Так пусть же они здравствуют многие лета, как живая память о нём.”

Один из любарчан, друг детства, написал о папе такие слова:

Три дня тому он дал мне новый номер,
Чтоб я звонить по телефону мог,
И через день, сгорев в работе, умер,
И даже Б-г помочь ему не смог.

Три дня тому он веселил автобус,
Сам весел был, как чистое дитя.
Себя он не жалел - спасти хотел весь глобус,
Ни в чём другом себя не находя.

Энергия и доброта Володи
И Вовина святая чистота
Сами собой воспринимались, вроде
Сияла тихой силой красота.

Любарчанин Дехтяр Б. А.
Горький 19. 09. 83 г.

    Это ли не прекрасный итог папиной жизни. В послании арсенальцев есть такая фраза: “Быть нужным людям, приносить им радость – высшее человеческое счастье.” Если это так, а я думаю что это именно так, – значит, папа был счастливым человеком.
      Когда умерла моя дорогая мама ( в Америке 11 августа 1992 г ), я получила письма от её друзей, ставших навсегда моими. Там тоже были удивительные слова и среди них такие: “О таких людях надо писать.” Надо каждому из нас оставить потомкам книгу воспоминаний или дневник, чтоб не терялся наш и их след на земле. Я своими воспоминаниями отвечаю на этот призыв в течение многих лет. Благодаря тебе, я снова окунулась в прошлое и говорю тебе: ”Спасибо!”, ибо какой бы ни была настоящая жизнь, прошлая не ушла ни из памяти, ни из сердца моего.
И это прекрасно!