Петеркин на плаву

КОГДА мы в последний раз слышали о Питеркине—помнишь? плавал по волнам в своем тыквенном домике. И быстро плывет в открытое море!

Петеркин, едва отдышавшись, выбрался из кучи постельного белья и мебели, которую его внезапное падение опрокинуло и разбросало вокруг. Тогда он ущипнул себя за все конечности и обрадовался, что все в целости и сохранности.

“Фу!” выдохнул он. - Это был побег! Подумать только, высадиться в море!”

Он вытащил свою маленькую лестницу из-под груды горшков. 18и сковородки, и безделушки, и одеяла, и поставь его у стены. Затем он стал карабкаться вверх, шаг за шагом, пока не просунул голову в дыру в крышке Пумперкина, служившую одновременно дверью, окном и потолком . Это давало ему лишь мимолетный взгляд на открытый воздух и широкую полосу моря со всех сторон. Волны—синие, прерывистые, скачущие волны, насколько мог видеть Петеркин ... ничего , кроме волн!

Что ж, ничего другого не оставалось, как вернуться в дом , сесть у печки и заплакать. Не то чтобы слезы могли хоть как—то помочь делу, но Питеркину было грустно от всех этих неожиданных событий, и почему-то от слез ему стало немного легче.

“Бу-у-у-у!” заплакал он. - Во всем виноват злой ветер! Только что я был в безопасности и дремал дома на своей старой тыквенной грядке, а в следующее мгновение я уже качаюсь на волнах и теряюсь на поверхности океана. Единственное, за что я должна быть благодарна, так это за то, что в моей печке все еще горит теплый огонь. Бу-у-у!”

И, о, самое печальное во всем этом то, что он плакал так сильно, и так много его слез пролилось в печку, что—что он сделал, как не потушил огонь! И довольно скоро его тыквенный домик стал холодным, унылым и мокрым от соленых волн, которые врывались в него через дверь-окно-потолок.


19Теперь это была скучная вечеринка. Петеркин почувствовал, как его желтый шар лодки подпрыгивает и падает с каждой волной. Все дребезжало и звенело в такт движению пилы. У него закружилась голова. Он едва удержался на ногах, чтобы подняться по лестнице во второй раз. Он с трудом различал белую пену на гребнях волн и глубокую зелень их впадин. Он разглядел проходящий мимо корабль, в милях и милях от него. Он кричал, махал плащом и свистел двумя пальцами—делал все , что мог придумать, чтобы моряки увидели и спасли его. Но корабль плыл все дальше и дальше, пока белые крапинки его паруса исчезли из виду.

Наступила ночь, сначала серая, потом голубая, и волны не уставали беспрестанно покачиваться. Петеркин скорчился на полу своего Пумперкина и, думая о судьбе, ожидавшей его, забился беспокойным сном. Много раз в течение долгих темных часов он просыпался, вздрагивая, и сквозь дыру в крыше дома видел звезды и запах соленых брызг. В последний раз, когда он проснулся, звезды на сером небе поглотила ярко-красная полоса, и Петеркин понял, что это рассвет.

Позже, когда солнечный свет пробивался в его раковину на каплях блестящих брызг, он поднялся по лестнице, чтобы ранним утром взглянуть. По волнам катились белые туманы , и ..... о! что это было?

Не далее чем в ста ярдах от него тонкий фонтан, мерцая серебром, поднимался из зелени моря и, изогнувшись , снова устремлялся вниз. Снова он пришел—и снова! Вверх, вверх—пятьдесят футов в воздух, сверкающий фонтан! А потом, когда он подходил все ближе и ближе, Петеркин заметил мелькнувший черный плавник ... и огромная челюсть!

Фу! Что бы это могло быть?