Накра - история из старого рюкзака

В землю с силой врезался альпеншток. Ботинки поехали вниз по склону, который внизу становился все круче и круче, переходя в пропасть. Валентин, подтягиваясь, прыгнул вверх и в сторону, и снова посыпались песок и галька: ноги опять заскользили вниз. Пот градом катил по лицу.  Ботинки буксовали на склоне, и Романцев еле продвигался… Он чувствовал и видел краем зрения, что в таком положении находится не один. Добрая половина сбившегося с тропы отряда номер три оказалась на опасном участке осыпи. Впереди и сзади поднимались и опускались альпенштоки: ребята работали, не покладая рук, стиснув зубы, молча. Девчонки, растерявшись, вдруг забыли всю технику страховки, которой их учили, и ползли на четвереньках, но это им почти не помогало.
Лицо и гитаристки Ленки неузнаваемо побагровело, в глазах растерянность, недоумение: она медленно, неумолимо съезжает вниз, вниз…
– Альпеншток!!! – рявкнуло сразу несколько глоток, – Возьми альпеншток!
Она хватается за протянутый ей конец древка и карабкается наверх к безопасному твердому уступу, который словно остров среди этой медленно оползающей лавины желтого, смешанного с мелким гравием песка,
Наконец, выбрались на безопасное место. Молча перевели дух, молча двинулись за инструктором.
Кругом тысячелетние руины гор, а в самой вышине, в ослепительном, ультрамариновом небе молча белеет Накра. Ей и нет никакого дела до людей. Белеет гигантский пласт снега, будто прилипший сбоку к синей вершине.
Недавнее прошлое кажется Валентину отсюда далеким. Ирина все-таки за две тысячи километров отсюда. Проблемы, конечно, скоро вернутся, но это будет потоп, потом, а пока…
– Ну, понимаешь, – убеждал он ее, – как ты меня можешь полюбить – у меня же в жизни пока не было ничего выдающегося, ничего замечательного, ну должен же я как-то испытать себя, ну, как мужчина! Ну, хочешь, вместе пойдем!
– Вот еще! – ужасалась она, однако все же великодушно согласилась с условием, что следующие две недели после похода они проведут вместе на море. Родители были в шоке, но это ничего не меняло.
Жалко, конечно, что Дина не смогла пойти с ним: заболел кто-то из родственников, и Петька, изменник, пошел с другим путём – на Памиро-Алай. А он мог только на Кавказ из-за моря и Ирины, конечно.
Пока с утра шли вверх, ботинками в фирне, плотном снеге, след в след, выбивали в крутом склоне ступени, и вдруг перевал: и с высоты 3200 метров внезапно  открылись им как дорогим бархатом, слегка молью поеденном, лесистые горы Грузии, а за спиной остался суровый кремнистый и снежный Северный Кавказ, над которым белым медведем возвышался Эльбрус… граница двух частей света, Европы и Азии, здесь и  часы переводить на час пришлось.…
Да, Донгуз-Орун взяли на удивление легко, в приподнятом настроении и по снежнику съезжали вниз, кто сев на клеенку, кто притормаживая сзади альпенштоком и скользя ботинками… Но что за диво, когда закончился снежник, каждый шаг вниз отдавался эхом тысячекратной усталости, словно была пройдена какая-то грань. Рюкзак мстительно бил в спину, словно пудовое ядро, подгоняя вниз, и, как ни затягивал Валентин ремни, все было бесполезно, видимо, растянулись или неважной была укладка, а тут еще сбились с тропы и эта осыпь!
Скоро вечер, надо успеть в маленькую долину, сжатую двумя высокими хребтами. У какого-то ручья остановились прийти в себя, пережить случившееся. Легкая бледность покрывала лица, в усталых глазах искорки возбуждения.`Достали яблочный концентрат, который выменяли еще на Хотю-Тау у альпинистов и берегли на чрезвычайный случай («эликсир вершин! - весело расхваливали его ловкие парни, унося с собой полученный в обмен кусок доброй курятины, – любой перевал с ним возьмете!»). Сделали морс, разведя «Эликсир вершин» в ледяной воде, и с наслаждением стали пить.
– Ну, что, ребята, трудно? – спросил сочувственно громила инструктор, отхлебнув из кружки.
– Ничего, – раздались бодрые голоса. –  за тем и шли!..
Валентин чувствовал, как приятный кисловатый на вкус морс холодит изнутри разгоряченное, как вулкан, тело, и от этого стало весело. Все краски, запахи и ощущения воспринимались особенно остро, пробивая усталость. Это было первое за долгие дни нудной ишачки настоящее приключение.
– Отлично! – сказал он не без бравады.– Я доволен!
– Интересно, где сейчас те грузины?
Все засмеялись. Дело в том, что на самом краю снежника им повстречались два присевших передохнуть грузина. Одеты они были так, словно ожидали рейсового автобуса между поселками – костюмы с пиджаками, из которых, правда, выглядывали свитера, шапки-аэродромы, на ногах модные длинноносые туфли, но самым замечательным у них была поклажа – огромный допотопный чемодан с ручкой!
– Долго ли еще до перевала? –интересовались грузины. Очевидно, эти дети гор никогда не поднимались выше кромки снегов.
– Ну, часа два…
– Много на той стороне снега?
– Весь склон! – радостно орали ребята.
      Странно, что их заставляло совершать такое, судя по всему, необычное для них, путешествие. Может, от кровной мести бежали или от ОБХСС?
– В крайнем случае, подберут спасатели, - предположил кто-то. С Чегета склон хорошо виден, на снегу каждая точка, да и групп ходит много с той стороны.
– Ну что, взяли рюкзачки! – наконец, как обычно, скомандовал инструктор, а Толик, староста отряда, как всегда добавил: «Вперед и с песнЯми!», как всегда ударяя на последний слог, и сам же расхохотался своей шутке, а Ленка гитаристка метнула на него раздражённый взгляд.
Странный человек был этот Толик. Маленький, с плохими зубами, Ленка не любила его за примитивность. Для Валентина было загадкой, зачем Толик ходит в горы: ведь даже названий перевалов, которые они проходили, он толком не знал: просто шел и шел, как заводной. Скучный человек он был, с одними и теми же шуточками, но ведь первым пошел вытаскивать ребят, провалившихся на Махаре в трещину, когда из отряда никто не мог ни рукой, ни ногой пошевелить после тренировочного перехода.
В Терсколе он рассказал Валентину свою нехитрую историю. Жил в рабочем поселке, участвовал в драках шпаны банда на банду. Во время одной из драк ранили ножом в ногу. Заметил обидчика, перевязал ногу кое-как тряпкой и пошел мстить. Адрес знал. Притаился на лестничной клетке, дождался. Когда ранивший его вернулся и встал к нему спиной, отпирая дверь, всадил ему в плечо нож. Был судим. «Судья спрашивает меня, за что его ранили, а я показываю перебинтованную ногу и спрашиваю ее: а за что меня?» Отсидел три года ( «да и в тюрьме тоже  люди!»), вышел, но горы после этого для него стали чем-то вроде запоя.И надежнее человека, чем он, здесь было трудно отыскать.
Позади кратковременный отдых и снова вниз, уже по тропе. Вьется она, петляет серпантином. Время тянется бесконечно, минуты растягиваются, будто резиновые, переливаются в рюкзак, утяжеляя. Романцев шагает, будто в трансе. Впереди щупленький Вовик, друг Толика. Словно сквозь сон Валентин отмечает: расстояние между ними увеличивается. В следующий момент это понимание пробуждает как удар хлыста: «Что? Выдохся? – Ну нет!» - сжав зубы от злости на себя, Валентин пытается догнать. Он не Геракл, но ведь курчавый как цыганенок, Вовик – самый маленький и хрупкий в отряде! «Не может быть, чтобы Вовик был сильней или выносливей, просто у него больше силы воли» – невесело думает Валентин, ругает себя последними словами, пытается разозлить, раззадорить, но кроме холодного презрения к себе и равнодушия ничего не чувствует. Пот щиплет глаза, дыхание участилось. Прошла минута… две…  а расстояние между ними сократилось всего лишь на два-три шага.
Сзади все ближе побрякивание рюкзаков и стук ботинок – это неутомимый Толик подгоняет двух выдохшихся девчонок, словно заботливый пастух, отбившихся от стада овечек. «Вот уже и бабы догоняют! – застонало все внутри,– Вперед, баба!»
А Накра все сверкает среди небесной лазури, и ей дела нет до них, до него.
«У, будь ты проклята! Будь проклята твоя красота! Ежели сейчас лягу, все равно вернусь, чтобы доказать… чтобы доказать…» – дальше мысль не двигалась.
Вот и ущелье: бурлит река Накра, и вдруг исчезает под серым ноздреватым пластом снега, чтобы появиться из-за него, клокоча через несколько десятков метров. Вот он, «снежный мост», о котором они слышали еще за перевалом. Вовсе не так красив, как он его представлял, – снег не романтично бел, а грязно-сероватый, потемневший от нанесенной ветрами угольных точек пыли, как в марте в городе.
Инструктор останавливается в раздумье. Идти или не идти? Он осторожен. «Коля, давай пойдем!» - волнуются все, охваченные азартом. А пенная река хищно шумит и хрипит с неудержимой силой, с разбега уходя под лед. Инструктор смотрит на белый вихрь кипящего, крутящегося, плюющегося пеной потока. Инструктор Николай Иванович, рослый крепкий мужчина лет за сорок, многим молодым кажется в группе почти стариком, но для всех здесь теперь он просто Коля. Это не  фамильярность: здесь все по именам и на «ты» (если длинное- складывается в два слога), ибо когда из под ног вниз по склону, где потеет, не поднимая головы, товарищ, летит то и дело каменюка, надо его срочно предупредить криком: «Лена, камень!», «Валя, камень», «Вовик, камень!»… и, конечно «Коля – камень!» - «Николай Иванович» – уж слишком долго, а камень ждать не  будет. У Коли единственный в группе ледоруб, предмет всеобщей зависти, у остальных – допотопные альпенштоки – палки с острыми стальными наконечниками.
– Нет! – говорит твердо Коля. – Будем искать брод выше…
…И все полезли вверх по реке, выбиваясь из сил, снова в вышину, где река должна быть уже и мельче, и более вероятно найти брод, где сияет Накра, из нелюбезных объятий которой они только что вырвались. Но чем выше, тем скальные берега, круче и неприступнее!
Через пятнадцать минут остановились. Взгляды обращены вниз. Две фигурки в ярких свитерах с ледорубами легко идут по снежному мосту, который отсюда как на ладони. Одна фигурка останавливается посреди моста, весело размахивая  руками. Группа стоит. Ждет. Фигурки тем временем прошли снег и уже бодро шагают по тропе на другом берегу. Инструктор в раздумье, его каменное лицо ничего  не выражает. Как Накра. Он молчит.
– Вниз! – командует, наконец.
– Ура! – хрипит кто-то из-под рюкзака, и все довольно бодро скачут по глыбам .
Вот и мост.
– По одному! – командует Коля. – Повнимательнее, держать разрыв десять шагов!
Первым ступает на снег Жора, герой похода, скромный, тихий парень. Он всегда первый: надо ли перейти по бревну реку и навести страховочную веревку, разгрузить товарища, которому стало плохо, и взять самый тяжелый рюкзак, помочь дневальным развести костер или сходить на разведку - найти потерянную тропу, когда весь остальной отряд отдыхает на привале «без ног». Кажется, силы его неисчерпаемы, хотя роста и сложения он вполне обычного, хоть и не хилого.
Легко ступая, держа альпеншток поперек груди, он идет вперед, снег  скрывает его ноги до щиколоток. За ним цепочкой – остальные.
Перешли на другой берег. Спуск продолжается. Не заметили, как стало смеркаться, и воздух загустел, залиловел, будто настоенное вино, из долины потянуло теплым ветерком, словно из уютной квартиры. Внизу лают собаки, блеют овцы, видна хижина пастуха, сложенная из камня, покрытая красной черепицей. Еще далее книзу, где расширяющийся коридор ущелья поворачивает направо, смутно видны крошечные домики. Это благословеннаяСванетия!
 – Ребята, – предупреждает инструктор, – здесь смотрите за вещами внимательно, народ тут бедный, очень бедный – воруют все, что плохо лежит.
Хижина все ближе. Наконец гурьбой все входят в круглый дворик, ограниченный низкой каменной оградой, сбрасывют с облегчением рюкзаки , расправляя плечи.
– Эй, хозяин!
Из хижины раздается коровье мычанье, и из темноты входа показывается рогатая морда, затем корова выходит вся, неторопливо и степенно. За ней появляется невероятно худой и морщинистый смуглый старик в сванской шапочке и штормовочном туристском костюме.  Приговаривая что-то недовольно не непонятном гортанном языке, он гонит вперед неразумную скотину, легко покалывая рукояткой ледоруба ей в бок.
– Здравствуйте! – приветствуют все радостно.
– А-а, здравствуйте! – губы старика задвигались, морщины сместились, лицо его, должно быть, изображало улыбку.
– Оттуда? – кивает в сторону перевала.
– Ну да, да! – загалдели ребята. – Донгуз-Орун!
– Молоко есть? – кивая на корову, перешел сразу к делу инструктор, чувствуя требовательное ворчанье хора желудков.
Старик помедлил, потом что-то крикнул по-грузински. Из-за стенки появилась девушка с тазом, наполненным кормом, в ногах у нее визжали и хрюкали невероятно худые, похожие на собак, юркие и мохнатые свиньи.
Лицо у девушки по-грузински утончённо красивое: темные волосы и глаза, блестящие как преисподня, броско контрастировали с молочно-белым лицом с легким румянцем на щеках. Удивительно, как такая белизна кожи, достойная барышень 19 века, могла сохраниться в этом суровом ущелье! И вся она, совсем не по-деревенски худенькая, с тоненькими длинными тростинками рук, тростинками ног, тонкими чертами лица – только руки навсегда испорчены: кисти широкие, грубые, красные, как утиные лапки лапки...
Она что-то сказала старику.
– Нет, – обратился тот к незваным гостям, – сейчас молока нет.
– Молока хотим, дайте молока! – заканючили девчонки.
– Вечером только, – сказал старик, – вечером, через час заходите…– и двинулся куда-то по своим делам.
– Эх,– разочарованно протянула Ленка, усевшаяся посреди дворика на рюкзаках, – То ли дело на Махаре! – на еверном Кавказе, если встречался по пути пастуший кош, туристам всегда были рады и всегда предлагали холодный кисловатый айран.
– Да им самим-то на себя не хватает, – махнул рукой инструктор, – я же говорю – бедно здесь живут, не то, что за перевалом.
Тем временем ребята и девчонки оглядывали дворик: маленький, словно из магазинаигрушек,плюшевый,бычок, увлечённо бодал своими шишечками намечающихся рогов сложенную из камней стенку, к которой был привязан. Пушистый неуклюжий толстолапик щенок с человечье голубыми, удивленными, как у дитя глазами, словно мохнатый шарик, перекочевывает из рук в руки, сделавшись сразу предметом громких восторгов у девчонок.
– Ой, какой миленький, ой какой хороший!
– А давайте возьмем его с собой! – предложила Ленка. – Купим!
– А нести его будет кто? – спросил Толик.
– По очереди. Как гитару…
– А ты его с собой в Москву возьмешь? – спросил инструктор.
– А мы его продадим у моря…
– Ну, уж ты или бери воспитывать, или оставь! - возразил Толик.
После целого дня, проведенного среди снега и скал, радовали простые звуки жизни: мычанье коровы, задорный лай пса, теплый и нежный, как пух,  вечерний воздух– будто с Марса вернулись!
– Прямо пастораль настоящая, – вздохнула Галка, кандидат технических наук в миру.
Валентин заглянул в хижину: там было темно, ему удалось через некоторое время различить во мраке деревянные нары, стол, земляной пол…
Через полчаса отряд расположился недалеко от коша, на берегу Накры, набравшей здесь мощь, грохочущей, разбивающейся о ступени и зубья глыб на белые каскады.
Натянув палатки, все ребята пошли в растущий неподалеку кустарник за хворостом для костра.
Вскоре Валентин остался один. Где-то о чем-то переговаривались ребята, и он оказался наедине со своими чувствами, биением сердца и Накрой, как призрак, белеющей в сумерках. Побродив, набрал кучу хвороста и пустился в обратный путь. От усталости шатало, ноги казались слоновье огромными, неуклюжими, цепкие ветви кустарника нагло вырывали ношу из рук, ветки то и дело выпадали из кучи. Приходилось наклоняться, подбирать каждую мелкую обороненную веточку, каждый раз преодолевая искушение оставить - «Неужто принесу меньше других!»
Да, горы оказались, мягко говоря, несколько иными, чем он ожидал. В городе представлялось, что все будет легко, просто и весело: снега, вершины, песни под гитару… Он помнил, как впервые облачился в штормовочный костюм, одел солцезащитные очки,  шерстяную шапочку и, взяв в руки альпеншток посмотрелся в зеркало в прихожей – готовый восходитель! Он уже гордился собой! В мечтах над картой ему казалось, что все произойдет как-то само собой, естественно, включится в нем что-то нераскрытое и понесет над этими ущельями, хребтами, как несло его над строками любимого Джека Лондона… Он и не мог представить, сколько пота и напряжения будут стоить эти пунктиры на планшетке и что никакие новые чудесные силы в нем не раскроются. Он слышал только восторги о горах, а вот об этом-то самом главном, о ПОТЕ, который во время подъема обильно капал с кончика носа на тропу, как весенняя капель, об усталости – лишь вскользь.
Внезапно нога провалилась в пустоту, и он упал, рассыпав все, что собрал с таким трудом и нес. Сел и огляделся. Вокруг торчали голые острые камни, щели меж которыми прикрывала трава.
«ЗМЕЮШНИК!» - вдруг, ужалила догадка, и он почувствовал вползающий в душу, как удав, холодный страх. Страх кольцами опутывал разум и глядел ему в лицо своими водянистыми глазами, нашептывая: они где-то здесь, среди этих камней, прохладные, скользкие клубки, ты чувствуешь их? Место для них здесь райское, хе-хе, и камни, и тепло, и вода, хе-хе? Да ведь кто-то рассказывал, что на Кавказе змей полно! ТАК И КИШАТ! Еще один твой шаг туда - и короткий, как молния, удар…
Руки сами тем временем собирали разбросанные сучья. Встал, Постоял немного. «Это просто страх, это ерунда – уговаривал себя. – но, может быть, пойти в обход? Ведь осторожность не помешает!» Он вспомнил о товарищах по отряду: ни Вовику, ни Толе, ни Жоре, ни Коле никому другому и в голову не пришло бы задавать себе такие вопросы. Они бы просто пошли и все…
– Ну уж, дудки! – подумал  и двинулся напрямик.
Через несколько десятков шагов нога снова попала в расселину, и опять упал, рассыпав сучья.
Сидел в отчаяньи и жалость к себе подступала, и бешенство. За что ж его так?.. Собрал сучья, до которых можно дотянуться. За прочими надо было вставать, наклонять ноющую спину за каждым сучком в отдельности, складывать все остальное. «Может, оставить самые дальние?» - мелькнул соблазн, ведь все равно никто не увидит…
«Горы не для тебя!» - словно сказал кто-то негромко рядом.
Он быстро обернулся:  в вышине, усмехаясь, тихо белела Накра.
«Это ты!» - с ненавистью подумал он и бросился, как одержимый собирать хворост до последнего сучка.
Когда все было собрано, схватил кучу в охапку, поднял ее, но торчащие в стороны ветки мстительно впились ему в лицо, полезли в глаза. И тут нахлынувшее было отчаянье сменилось истерической яростью.
«Врешь!» - зашипел. Потом зарычал глухо, горлом, заорал шепотом, чтобы не слышали ребята, и двинулся вперед, как зверь, кусая и грызя бодающие, царапающие лицо нахальные ветви и лишь через несколько мгновений опомнился, вспомнил инструктора  Колю в начале похода вещавшего: «Спокойствие, главное спокойствие, горы не любят торопливых, они здесь сгорают». Он вспомнил его, словно каменного, огромного, неторопливого: вот  стоит, прищурившись, смотрит из-под прикрытых, как в полудреме, век и ковыряет ножом в консервной банке, подцепляя кусочки жареных грибов. В миру плотник, по призванию восходитель – одиннадцать месяцев в году пашущий мастером на мебельной фабрике, терпящий неизбежные бытовые неурядицы лишь для того, чтобы летом на месяц уйти в горы, воплотиться в себя.
Где-то в зарослях слышался треск сучьев, стук топора и  голоса переговаривающихся между собой Жоры и Толика.
Когда подошел к палатке, костер уже пылал вовсю. Сбросил кучу хвороста и сел поближе к пламени. Галка, кандидат наук, мешала палкой манную кашу в кане, и он порадовался, что дневалить сегодня не его очередь. Ровно, закладывая уши и навевая спокойную истому шумела недалеко река-полуводопад. Пламя колдовало, переливалось цветами - желтыми, оранжевыми, алыми, багровыми, голубыми, шипя и прищелкивая извивалось вокруг веток, танцевало, рвалось к небу рыжими клочьями, в недрах его возникали и тут же гибли неповторимые узоры, золотые письмена вмиг обращались в черный прах и высоко вверх летели искры к звездам, будто пытаясь долететь до них, стать ими, но не хватало сил…
  Думать ни о чем не хотелось, думать об Ирине не хотелось: потом, потом… Сейчас хотелось только бесконечно смотреть на эти таинственные письмена… Через неделю все станет само по себе ясным.
Возвращаясь ребята сваливали свои кучи хвороста в общую, и каждый раз Романцев с удовлетворением отмечал, что его куча не меньше (за исключением, пожалуй, Жориной). Послышались веселые крики: это Ленка и девчонки сходили к грузинам и им дали таки бидон парного молока.
После ужина все осоловело смотрели на огонь, а Ленка даже пыталась петь, аккомпанируя себе на гитаре:
Стал тяжелей на мгновенье рюкзак,
Врезались лямки в плечи жестоко -
Это ты сделал еще один шаг,
К цели далекой, к цели далекой…
Эй, погодите, не нойте усталые плечи –
Этих шагов еще тьма впереди…
Сам себе выбрал маршрут, когда вышел, –
Стискивай зубы и дальше иди
Шагом привычным...
                Шагом привычным…

На большее у Ленки сил не хватило, и вместе с гитарой она уползла в палатку спать. Большинство последовали ее примеру.
На случай ночного дождя на палатки натянули большие полиэтиленовые пленки, подвязав их края, чтобы не сорвало ветром.
Темнело, На черном небе густо и ярко сияли звезды. Ущелье внизу затопили облака. Последние лучи солнца освещали их перед тем, как вот-вот погаснуть, и они расстилались, как пушистая розовая вата, из которой выступали близкие и дальние хребты, розовые и твердые, будто берега неоткрытых материков и островов.
– Ну, пора спать! – потянулся инструктор. – Только смотрите, сегодня у костра ничего не оставляйте – украдут…ёё.
Всю ночь убаюкивающее шумела река, поднявшийся ветер оторвал с одной стороны слабее подвязанный полог полиэтиленовой пленки, он то и дело шуршал, хлопал, и казалось, вокруг рядом с палатками кто-то ходит и бродит, но вылезать и проверять сил не было.

А наутро оказалось, что пропала бутылка подсолнечного масла случайно оставленного-таки кем-то у костра. Сколько ни искали – нет бутылки. Слава богу, была запасная.
– Ну, будем считать Черный Альпинист унес! – подвел итог Толик, показывая в улыбке свои порченные кариесом зубы.