В день моего с

— Ида Катберг, верно?
Девушка прошлёпала босыми ногами по холодному полу. В маленькой комнате с серыми стенами не было ничего, кроме стола, за которым сидел психиатр, и железного стула, предназначенного для неё. Она опустилась на жёсткое сиденье.
Мужчина продолжил:
— Меня зовут Эйден Сойер, я…
— Я знаю, кто вы, доктор Сойер, — Ида оглядела комнату. Она знала, что в лечебнице есть другой кабинет — большой и красивый, похожий на те, где продюсеры заключают выгодные контракты с музыкантами, но в том кабинете принимали только частных клиентов — клиентов, чьё душевное состояние беспокоило лишь, когда они пропускали приём за наличные. — Но мне нечего вам рассказать.

— Вас оправдали.
— Оправдали и засунули в психушку. Хотя покойный Джеймс Норвелл признал меня вменяемой.
Эйден наклонился к пациентке.
— Тело Рональда Пэка, в похищении которого тебя обвинили, не нашли. Мальчик считается пропавшим без вести.

Ида улыбнулась. Её улыбка — улыбка грустного, уставшего человека, вынужденного повторять один и тот же рассказ на протяжении многих месяцев — вызывала отвращение. Эйден не понимал и не принимал её равнодушия, иронии по отношению к похищенному ребёнку. Он смотрел на Иду и думал о своей десятилетней сестре: ужас сковывал его пальцы, когда он представлял, как её — такую маленькую и беззащитную — похищает неизвестный, забравшись в дом через окно её спальни.
Джеймс Норвелл, опрашивая Иду, должен был предупредить её, что шанс найти ребёнка живым тает с каждым лживым словом: но с момента их встречи прошёл год и за это время не осталось даже крохотной надежды, что Рональд Пэк вернётся домой.
 Эйден откинулся на спинку стула и щёлкнул ручкой.

— Они не найдут его тело. Уолтер Шоу и его медведь избавились от мальчишки тем же способом, что и от остальных детей, — сказала девушка.
Психиатр потёр виски. Историю о том, как плюшевый медведь похитил ребёнка и отнёс его в магазин игрушек, он слышал тысячу раз: жители вцепились в неё как хищники в свежее мясо и обсасывали каждый день, добавляя к истории новых подробностей. Уолтер Шоу — владелец лавки, в которой, по словам Иды, убивали детей — покинул город после того, как шериф наведался к нему с проверкой. Ничего запрещённого или подозрительного в лавке не нашли, но люди, поверившие Иде, атаковали Уолтера и его магазин: портили товары, писали ему оскорбительные записки, выбивали дверь, — и Уолтер, не выдержав давления, бросил дело всей жизни и с согласия Мартина Гленана уехал из Деренвиля.

— Шериф попросил меня поговорить с вами, чтобы исключить ошибку доктора Норвелла. Вы ответите на пару моих вопросов, мисс Катберг?
Ида пожала плечами.
— Если бы у меня был выбор, я ответила бы «нет». Однако я сижу в психушке, на неудобном железном стуле, и психиатр, заменяющий предыдущего, делает вид, что поверит в мой рассказ, если услышит его лично от меня. Кажется, у меня нет выбора, доктор Сойер.
Эйден хмыкнул и задал первый вопрос.
— Вы живёте в «трясине», верно?
Ида кивнула.
— Жила. Как видите, теперь мой дом здесь.
— Что вы делали в тот день в городе?
— Мэр не запрещает «трясиновцам» гулять в центре.
— Вы не ответили на вопрос, мисс Катберг.
— Я ответила на вопрос, доктор Сойер.

Мужчина сполз на краешек стула. Ида была третьей пациенткой, доставшейся ему от Джеймса Норвелла: в болезни двух — Кэролайн Рост и Китти Амбер — Эйден не сомневался.
Кэролайн бредила и поддавалась галлюцинациям — страдала от шизофрении, а Китти придумывала истории и не запоминала их: подробности она сочиняла во время разговора и меняла в угоду собеседнику, а если собеседник ловил её на лжи, то злилась и обвиняла его в неверии; Китти не лгала ради выгоды или блага, ложь — часть её психического расстройства, которое Норвелл отнёс к «истерии». Эйден не соглашался с диагнозом, поставленным предшественником, хотя поддерживал Норвелла в том, что псевдология Китти не была фантастической [1].
Но Ида не выглядела шизофреником или патологическим лжецом, несмотря на то, что её рассказ о случившемся походил на фантазии начинающего писателя.

— Когда я был подростком, то рвался в компанию старших парней, — сказал Эйден, – они казались мне взрослыми, крутыми. Но они не принимали меня, в их глазах я был прыщавым мальчишкой, мечтающим лишиться девственности до выпускного.
— Какая грустная история, доктор Сойер, — ухмыльнулась Ида.
— Что вас связывает с шестнадцатилетней Линдой Пэрриш?
— Ничего такого, что могло бы натолкнуть вас на мысль, что я помогу ей лишиться девственности до выпускного. Мы дружим.
— Мотивы Линды я могу понять, но ваши, мисс Катберг, нет. Какая вам выгода от этой дружбы? — Ида молчала. Психиатр подождал, но, не получив ответ, задал следующий вопрос. — Родители Линды не одобряли её общение с двадцатидвухлетней девушкой, так?
— Так.
— В тот день вы находились в доме одни. Где были её родители?
— Я не знаю. Они уехали и Линда пригласила меня, заверив, что они вернутся ближе к уикенду. Я не интересовалась местом пребывания её родителей.
— Зачем вы пришли к Линде Пэрриш? — Ида дёргала ногой, будто нажимала и отпускала невидимую педаль. — Мисс Катберг, я хочу помочь.

— Я не нуждаюсь в вашей помощи.
— Рональд Пэк нуждается. Послушайте, – Эйден выдохнул, зачесал пальцами волосы назад и, на мгновение прижав кулак к губам, продолжил, — доктор Норвелл не нашёл у вас психических отклонений, и вы покинете лечебницу, если он не ошибся. Но для того, чтобы подтвердить его слова, я должен получить ответы на свои вопросы, а если вы будете их игнорировать, мисс Катберг, вы сгниёте здесь в окружении психопатов.
Ида упёрлась ногой в пол.
— Мы оба знаем, что ваши слова ничего не решат. Они не отпустят меня, что бы вы им не сказали, доктор Сойер. И мы оба знаем, что я сгнию здесь в окружении психопатов, даже если вы поклянётесь шерифу на Библии, что я самый здоровый человек на свете, — она вытянула ноги. — Они держат меня в лечебнице, потому что люди требуют справедливости, и, закрыв меня с психами, думают, что нашли её.
Ида говорила правду: она была единственной подозреваемой в похищении Рональда Пэка, но после заключения Норвелла о её вменяемости и заключения профайлера, которого Мартин Гленан привёз из Портсмута, штат Виргиния, где он подтвердил, что Ида не использует механизмы обмана, Управление во главе с шерифом осознало, что упустило настоящего похитителя, и отправило девушку в лечебницу, чтобы заткнуть дыру; жителям объявили, что Ида сумасшедшая, и что поиски преступника продолжаются.

— Норвелл вёл дневник, — сказал Эйден, — он упоминал в нём ваш случай. Норвелл не поверил ни одному вашему слову.
— Никто не верит.
— Не правда. Многие верят. Например, Адам Эванс.
Ида ухмыльнулась.
— Адам верит, что к его сестре приходило чудовище. Такие, как он, верят в любую хрень.
— Адам верит в чудовище, потому что любит Веру. Семья это лучшее, что может случиться с человеком. Я думаю, что и ваши родители поверили в вашу историю, я прав?
— Я не разговаривала с ними об этом.
— Но они навещают вас?
— Нет.
— Я пообщался с родителями Линды Пэрриш, — протянул Эйден, — спросил, поверили бы они своей дочери, окажись она на вашем месте. Они ответили, что да, поверили бы и верили бы, даже если обвинитель доказал бы обратное.
— Что ж, значит Линде повезло с родителями.
— Вам не повезло? — он достал из кармана халата пепельницу и пачку сигарет. — Вы можете курить, если хотите.

— Я бросила.
Эйден кивнул.
Ида нервничала: ей не нравилась новая тема разговора.
— Они уточнили, что у них с Линдой всегда были тёплые, дружеские отношения. Знаете, мисс Катберг, я всё детство мечтал о таких родителях как Пэрриши. Я был нежеланным ребёнком, и злость от нереализованных планов мать срывала на мне, а отец исчез через месяц после моего рождения, и если бы меня спросили, почему я выбрал работу психиатром, я сказал бы, что ответ кроется в моём нелёгком детстве.
Ида развела руками.
— У меня ровные отношения с родителями, если вы хотите связать случившееся с моим тяжёлым детством.
— Что вы имеете в виду, когда говорите «ровные отношения»?

— Я имею в виду, что родители не били и не обижали меня, но относились ко всему с равнодушием, не считались с моими чувствами, — Ида не выдержала и вытащила из пачки сигарету и зажигалку, прикурила. Закинув ногу на ногу, девушка расслабилась, дрожала всем телом и смотрела на унылую серую стену за спиной психиатра. — Когда в одиннадцать лет у меня началась первая менструация, я спросила у матери, откуда льётся кровь. Она разозлилась: мой вопрос показался ей глупым, незаслуживающим её внимания, — Ида раскачивалась на месте, — и она, посмотрев на меня так, словно ей стыдно за моё незнание, ответила, что кровь идёт из дырки, в которую меня будут трахать мужики. А мой отец находил забавным хватать меня за коленки до тринадцати лет. Нет, он не домогался меня, но это омерзительное тепло его толстых пальцев было сопоставимо с изнасилованием. Он любил меня — любил не как женщину, как дочь — а я боялась его, доктор Сойер: боялась и молилась, чтобы по дороге из школы он не касался моих ног.
— Вы говорили об этом с матерью?
— Нет. Ей было плевать на всё, что происходит в моей жизни. Ей было даже плевать, когда я плакала. И если бы я умерла, то она не сразу заметила бы моё отсутствие.
— Вы пришли к Линде Пэрриш, чтобы?
Ида выпустила дым в лицо Эйдена.
— Чтобы покончить жизнь самоубийством. Есть двери, за которыми нет выхода.
Он выпрямил спину.

— Вы дружили с Линдой, потому что получали от неё то, что не получали от родителей?
— В каком-то смысле. Но Линда взрослела, менялись её интересы. Я теряла её как друга, как собеседника. Я понимала, что скоро наступит критическая точка, и нам придётся разойтись.
— И вы решили покончить с этим раньше? До того, как Линда откажется от вас? — уточнил Эйден.
— Да.
— Я не разрешаю своим пациентам да и близким тоже произносить слово «самоубийство». Оно носит негативный характер, поднимает из глубин памяти вещи, которым место там — на дне. Я могу попросить вас сократить это слово до первой буквы? — она кивнула. — Что случилось в доме Пэрришей? Линда обидела вас?
— Нет, — Ида затушила сигарету, — она несла чушь про какого-то парня, я не слушала её. Я пришла к ней с конкретной целью и при первой же возможности свалила в ванную комнату. Думала, что покурю там, а после…вы поняли.
— Но вы не докурили.
— Нет.
— Оттягивали момент?

— Нет. Я увидела в окне хрень, из-за которой сейчас сижу здесь. Честное слово, док, — Ида прикурила вторую сигарету, — лучше бы я докурила и вскрылась.
Эйден наклонился к ней и прошептал:
— Так что вы увидели, мисс Катберг?
Ида наклонилась к психиатру и прошептала в ответ:
— В день моего с* я увидела, как игрушечный медведь тащит через весь город ребёнка, — она откинулась на спинку стула и, закусив губу, засмеялась. — Вы верите мне, доктор Сойер?
— Вы психопатка, мисс Катберг, — Эйден раскинулся на стуле, — я скажу шерифу, что Норвелл ошибся, признав вас вменяемой, а ошибся, потому что был старым маразматиком, и вас посадят на электрический стул. А когда ваша тощая задница будет вибрировать от бешеных разрядов тока, я буду аплодировать вашим палачам.
Ида хохотала.
— Вы выбрали весёлый способ казни. Смертельная инъекция гораздо скучнее.
Психиатр собрал бумаги, с которым пришёл, вырвал изо рта Иды сигарету, затушил её и на немой вопрос пациентки ответил:
—Я не шутил, — он позвал санитаров, ожидавших за дверью, и поднялся на ноги. — Наш разговор окончен, мисс Катберг.

— Рада была познакомиться, доктор Сойер.
В комнату ввалились санитары: Ида закрыла рот рукой, чтобы не засмеяться в голос, и посмотрела на Эйдена Сойера, который сохранял спокойствие, несмотря на то, что «Призрачный детектив» споткнулся о собственную пятку и упал, а «Вампир» плюхнулся на него сверху.
Прозвища — «Призрачный детектив» и «Вампир» — санитарам дала медсестра Анита, помнившая покойного Джеймса Норвелла ещё ребёнком. Эта была серьёзная женщина, чьё лицо походило на стопку сухой бумаги, важная, достойная — с прямой спиной и подкрашенными красной помадой губами — она курила без перерыва и держала сигарету исключительно хирургическим пинцетом, чтобы её руки не пропахли табаком; она утверждала, что женщина всегда должна оставаться женщиной — гордой, привлекательной — даже если похожа на жабье отребье, а её возраст близок к году сотворения мира. Анита не улыбалась, лишь щурилась, когда затягивалась любимым «Lucky Strike».

Она повесила на входе в лечебницу табличку «Дальше Бога нет», и местный священник запретил ей посещать его церковь, предупредил о мучительной смерти и вечных муках: Анита не боялась смерти, говорила, что, когда дьявол заберёт её домой, в преисподнюю, она будет прикуривать от адского пламени.
Женская половина персонала обожала ворчливую медсестру, мужская — терпела и по возможности старалась не попадаться ей на глаза, чтобы не стать жертвой её «острого языка». Однажды молодой врач — стажёр Норвелла — сказал ей, что её лицо выглядит так, будто она наелась собачьего дерьма, на что Анита прищурилась, выпустила дым и ответила, что её больной желудок не воспринимает пищу, предназначенную для будущих психиатров. Встречи с ней избегал даже Норвелл, вселявший страх в пациентов и работников: Анита не делила людей на тех, чьё эго можно подковырнуть, а чьё нельзя — издевалась над всеми одинаково, но издевалась тонко и красиво.

Новичкам она говорила, что её долголетие связано со злостью, живущей внутри неё, и сетовала, что не отучилась на хирурга: «втыкала бы сейчас в мерзких людишек иголочки как колдуны в куклы Вуду и не знала бы, что такое стресс». После таких заявлений её собеседники испарялись быстрее дыма «Lucky Strike».
«Призрачный детектив» и «Вампир» устроились санитарами в один день и Анита, по их словам, стала первой сумасшедшей, которую они увидели. У них, конечно же, были обычные имена: вроде Бена или Фреда, может, Тома, но по именам их никто не звал, никто не запомнил то, что было написано в их документах, зато прозвища, придуманные Анитой, долетели даже до Норвелла, который поинтересовался, откуда медсестра выцепила столь литературные образы. Она пояснила, что в детстве её сын обожал комиксы про «Доктора Мистика», и, «когда этот уродец с квадратным подбородком переступил порог лечебницы, я накинула ему на спину красную тряпку: один в один «Призрачный детектив», а второй стал «вампиром», потому что пришёл вслед за первым. Ты не читал эти истории, Джеймс? Хочешь, я поищу в гараже комиксы, если они, конечно, не развалились от времени вместе со мной?» [2].

Эйден Сойер написал что-то на листке бумаги и протянул его «Вампиру».
Ида сжалась, словно влюблённая девчонка, надеющаяся, что одноклассник предложит ей куртку. Она не знала ни название препарата, ни его дозу, но понимала, что там — успокоительное. Здесь всем кололи всё одинаковое вне зависимости от болезни и её течения. Кому-то, как Кэролайн Рост, оно помогало, а кому-то только усугубляло и без того паршивое состояние.
— Ещё пара месяцев и больница сможет сэкономить на лекарствах, — сказала Ида, — достаточно будет пустить мне кровь, чтобы добыть успокоительное. Во мне воды меньше, чем ваших препаратов.
— Того требует ваше лечение, мисс Катберг.
— Какое лечение? Я не больна!
— Все психопаты утверждают, что они здоровы.

— Норвелл не поставил мне диагноз!
— Норвелл ошибся, — сухо отозвался Эйден и подозвал санитаров. — Ваш диагноз «истерия», мисс Катберг. Печальная участь недолюбленных детей.
«Призрачный детектив» встал за спиной Иды и набрал полный шприц. Капля холодной жидкости попала ей на плечо, она обхватила себя руками и думала, как в глубине души психиатр посмеивается над ней: человек, который хотел вскрыть вены, боится маленькой иглы.
— Я поднялась в ванную комнату Пэрришей и закурила, — проговорила Ида, поглядывая через плечо.
— Что вы увидели, мисс Катберг?
— Я выглянула в окно и увидела, как игрушечный медведь несёт ребёнка. Мальчишка был без сознания. Я испугалась.

— Почему?
— Я решила, что мальчику плохо. Я не монстр, доктор Сойер.
— Не спешите, — Эйден забрал у санитара шприц и сел на место, — если вы будете так быстро говорить, мне придётся сделать вам укол, чтобы вы успокоились. Мы никуда не торопимся, мисс Катберг, — он держал шприц перед собой. Ида, словно заворожённая, смотрела на блестящую иглу. — Когда вы спустились вниз?
— Когда узнала медведя.
— Что вы имеете в виду?
— В городе есть только двое, кого знают все: шериф и медведь из лавки Уолтера. Игрушечный медведь, понимаете? Природой не предусмотрено, чтобы он шевелился.
— Так вы спустились вниз, потому что?
— Потому что решила, что тронулась умом. Да, я спустилась вниз не из-за мальчика. Да, я монстр, доктор Сойер.
Эйден постучал пальцами по шприцу.
Ида почувствовала, как её желудок сжался в комок.

— Почему вы не поделились своими переживаниями с Линдой Пэрриш?
— У меня нет ответа на ваш вопрос, — психиатр нажал на поршень. — Я не представляла, как сказать Линде, что по городу разгуливает плюшевый медведь.
— Как вы объяснили свой уход?
— Я не объясняла, просто выбежала на улицу.
— И куда вы отправились?
— В лавку Уолтера Шоу. Я последовала за медведем, — голос Иды превратился в свистящий писк. Подобным голосом клоуны забавляют посетителей ярмарки: вдыхают из воздушных шариков гелий и свистящими писклявыми звуками заманивают детишек на представления.
— Зачем вы пошли за медведем?
— Я не знаю, — покачала головой Ида, переходя на шёпот, — не знаю.
— Почему кроме вас медведя никто не видел?
— Я не знаю.
— Это было вечером, не глубокой ночью, когда все спят. Половина города гуляла, но никто не встретил ни вас, ни медведя. Вы обманываете меня, мисс Катберг? — он наклонился вперёд.

— Я говорю правду.
Ида не видела смысла оттягивать неизбежное: она вытянула руку и зажмурила глаза, когда игла ещё не вошла, но уже коснулась кожи.
— Что было дальше? — спросил Эйден. — Медведь зашёл в лавку Уолтера?
— Да.
— А вы?
— Я осталась снаружи: пригнулась, чтобы Уолтер не заметил меня, и наблюдала через окно.
— Наблюдали за чем?
Ида пожала плечами. Психиатр по-прежнему держал шприц у её руки, но укол не делал.
— Наблюдала, как медведь превращается в человека, — санитары за спиной девушки хихикнули и опустили несколько шуток о таинственных заклинаниях, которыми владел Уолтер Шоу. — Он сбросил шкуру.
— Медведь? — уточнил Эйден, чем вызвал новый приступ смеха у санитаров.
— Да. Под шкурой игрушечного медведя был человек. Уродливый человек ростом чуть выше мальчика, которого принёс, доктор Сойер. Половина его лица была распухшей, точно его покусали пчёлы, в каких-то нарывах и шрамах. У него было лицо взрослого мужчины, но тело и поведение ребёнка. Я не слышала, что ему говорил Уолтер, но понимала, что он ругает его: Уолтер кричал, размахивал руками и ударил этого несчастного урода по голове. Урод заплакал, доктор Сойер. Он чувствовал вину перед Уолтером.

— А Рональд Пэк?
— Что?
— Вы сказали, что медведь зашёл в лавку и сбросил шкуру. Где в этот момент находился Рональд Пэк?
Глаза Иды забегали.
— Рональд Пэк, — пробормотала она, — где находился Рональд Пэк…
— Именно, мисс Катберг.
— Я не помню…Он положил его на стол…или нет! Он передал его Уолтеру! А может…
— Вы не помните детали истории, из-за которой оказались здесь?
— Я не помню только, куда делся Рональд Пэк.
— Хорошо. Значит медведь снял шкуру, получил оплеуху от Уолтера, дальше?
— Я наступила на железную банку, валявшуюся под окном. Хруст был громким. Думаю, Уолтер слышал его. Я испугалась, что он выйдет и схватит меня, и побежала к Мартину. В участке я рассказала всё, что видела. Мартин поехал к Уолтеру, но ничего не нашёл. Ничего и никого, доктор Сойер. Будто всё увиденное мной — нелепый кошмар.

— Мартин поверил вам?
— Нет. Родители мальчика уже сидели в участке, когда я пришла. Они принесли разорванную игрушку медведя, которую нашли в комнате сына. Шериф оставил меня в участке, а сам поехал к Уолтеру, а дальше вы знаете, доктор Сойер.
— Вас обвинили в похищении ребёнка.
— Да, обвинили, но не смогли доказать, поэтому объявили, что я сумасшедшая, которая всё выдумала.
— Как вы думаете, кем был тот медведь?
Ида отвернулась.
— Кем угодно.
— А что Уолтер делал с похищенными детьми?
— Не знаю. Вы психиатр, доктор Сойер, вам лучше знать, какие у людей бывают отклонения и к чему они приводят.
— Верно. Спасибо за беседу, мисс Катберг, — Эйден ввёл пациентке успокоительное.
Когда санитары отводили Иду, едва перебирающую ногами, в палату, медсестра схватила Эйдена за рукав халата.
— Она боится игл, — сообщила Анита. — Норвелл не давал ей лекарств и не колол успокоительное. Он держал девчонку в лечебнице по просьбе шерифа.
— Я не Джеймс Норвелл, — ответил Эйден и поднялся в свой кабинет.

*
Через год сын Уолтера Шоу, страдающий от психического заболевания, придёт в Управление и расскажет шерифу, как убил отца, который заставлял его залезать внутрь игрушечного медведя и похищать детей: Уолтер получал удовольствие от того, что сжигал их живьём.

За день до его рассказа Эйден Сойер убьёт свою пациентку Веру Эванс, а после застрелится в собственном кабинете. Психиатр Миранда Марбл, которая займёт место доктора Сойера, признает Иду Катберг вменяемой и выпустит из лечебницы.



[1] – псевдология или патологическая ложь: самостоятельный диагноз или часть пограничного расстройства личности, нарциссизма или антисоциального расстройства личности, при котором (которых) пациент не контролирует собственную ложь, т.е. лжёт навязичиво; фантастическая псевдология – форма патологической лжи, при которой лжец не осознаёт и не признает факт обмана, проще говоря, он сам верит в то, что говорит

[2] – Призрачный детектив (он же Доктор Мистик или Доктор Оккультизм): персонаж американских комиксов, специализирующийся на делах, связанных со сверхъестественным; изначально носил синий костюм и красную накидку