Дюндикиада

                                                
                ВИКТОР ВОЕВОДИН
               
               



                ДЮНДИКИАДА


                НАИВНЫЙ ФАНТАСМАГОРИЧЕСКИЙ РОМАН-АНЕКДОТ






                ФАНТАСМАГОРИЯ - причудливое, бредовое видение.
                АНЕКДОТ - смешное происшествие.
                (из словаря С.И.ОЖЕГОВА)
               


               
                ***************************
 АВТОР ПРОСИТ НЕ ОБРАЩАТЬ ВНИМАНИЯ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ НЕСООТВЕТСТВИЯ И НЕТОЧНОСТИ.  ЭТО - БРЕД, В КОТОРОМ ВСЁ ТЕЧЁТ И ИЗМЕНЯЕТСЯ НЕСООБРАЗНО. ЭТО - АНЕКДОТ, В  КОТОРОМ СЛУЧАЕТСЯ ВСЯКОЕ...

                ***************************



                Михаилу Овчаренко

               
                1
 
  Иван Дюндик открыл глаза и мутным взором упёрся в красное небо. С трудом приподнял голову и посмотрел перед собой: он лежал на соломе, солома была в телеге, а телега ехала по широкому полю.
       -  «Не понял... А где это я?».      
  Иван откинулся, закрыл глаза и в раздумье начал насвистывать "Интернационал". Фальшивые звуки, с трудом продравшись через сухие губы, потрескавшиеся от жары и похмелья, виновато падали на скрипучие колёса и скатывались по ним в горячую пыль.
  Возница, худой чернявый мужичок, тревожно оглянулся.
       -  «Якого биса начальник свище, як Соловей-розбийник? Мож, вин здогадався, що я против радяньских колхозов, и кумекает, як мене погубити?». 
  Поёжившись от таких страшных мыслей, мужичок, ради спасения от беды, широко зевнул с особым протяжным звуком, выражающим симпатию к большевикам, затем стегнул худую лошадёнку и сделал вид, что задремал...
  На западе полыхало, но этот огонь уже не пёк. Желанная прохлада пробежала по иссохшей земле, догнала телегу и снизошла на Ивана. От свежего дуновения из мрачных глубин сознания всплыли смутные обрывки последних дней.
       -  «На проходной повесили объявление заводского комитета о приезде к ним на агитацию товарища Пенисиньша, комиссара из латышей... Всех рабочих до смены согнали во двор... Потом был митинг... Мужик в кожанке, раздувая ноздри, потрясал кулаками и со смешным акцентом орал про каких-то «кулаков»... А чё было дальше?».
  Дюндик сразу устал от умственного напряжения. Минут пять он молча потрясся в телеге, слушая стоны истерзанного мозга. Не выдержав пытки, память нехотя продолжила признания.
       -  «...Митинг... Мужик в кожанке... Я стоял в толпе работяг... Подпирал стенку проходной под плакатом: «Из рабочей гущи выгоним пьющих!»... Голова ничего не соображала и раскалывалась с похмелья... И я... Да, я поднял руку, чтобы ладонью защитить темя от мучительных ударов утреннего солнца... А  комиссар, заметив это, обрадовался: 
       -  Ага, наконец-то, есть доброволец-двадцатипятитысячник,* который поедет  в деревню и под руководством партии успешно завершит коллективизацию!**
  После этого... Был вокзал, оркестр, марши, вагон, а в нём - много мужиков, которые очень долго пили водку... И я с ними... Потом было прощание... В мой мешок запихали... Постой, постой...».   
  Безжизненное тело с трудом пошевелило ногами:  между коленками зазвенело. 
Предательски непослушными, дрожащими пальцами Иван нащупал мешок, вытащил из его горячего нутра бутылку водки, открыл и выпил из горлышка, судорожно вращая кадыком. Обезумевший от долгого похмелья организм благодарно принял живую воду и наполнился тёплой негой.
  Выдохнув, Иван размахнулся и швырнул бутылку в сторону. Описав полукруг, пустая тара убила суслика, вылезшего попрощаться с дневным светилом. Овдовевшая супруга поволокла холодеющее тело в норку. "Убийца" этого не видел. Он потянулся к мешку, и вскоре количество вдов удвоилось. Похоронный плач сусликов напомнил Ивану пьяное и слезоточивое расставание со своими попутчиками.
       -  "...Меня вынесли из вагона и погрузили в телегу... Пили на посошок за... колхозы? Да, за колхозы и за двадцатипятитыссс...".
  Иван открыл глаза и слегка повернул голову:
       -  Эй, ямщик! Слышь, а куда едем-то?
       -  Та хиба ж не розумиете? Хухрянский район, село ЖопОчки.
       -  А Питер где?
       -  Эвона... Питер! Питер - це ж в Московии, а тут - Украйна!
  Иван от удивления открыл рот.
       -  «Украина?!! Ну, ёкарный латыш... Упёк меня за тыщу вёрст».   
  Мужичок осторожно осмелился на главный вопрос:
       -  Так ви, пан начальник, прыихали до нас, шоб хлиб отбирать?
  Дюндик задумался, а рука машинально пошарила в мешке. 
       -  А хрен его знает, зачем я сюда прикатил?
  Тёплая водка из третьей бутылки с ленцой отправилась в путешествие до утробы залётного «пана начальника». 
       -  У-у, жаднюга... Один пье пляшку горилки.
  Завистливо побурчав в усы, возница сглотнул слюну, отвернулся и громко крикнул:
      -  Пишла!!
  Иван поперхнулся.
       -  Ты чё орёшь?!
       -  Та хиба ж не бачите? Конячку трошки поганяю, зовсим вона, як вмерла!
       -  Погоняла... 
  Благодушно обругав мужика, Дюндик допил зелье, выбросил бутылку, и на головы бедных сусликов обрушилась очередная, неправедная кара.
  Глядя в небо, размякший пассажир пребывал в блаженстве, а когда оно стало убывать, вытащил последнюю бутылку, пригревшуюся в ногах. Солома, покряхтев под тяжестью хмельного тела, испустила дух, которым Иван с наслаждением занюхал водку.

 *Двадцатипятитысячники - рабочие крупных промышленных центров СССР, которые... были направлены на хозяйственно-организационную работу в колхозы в начале 1930-х годов, в период коллективизации сельского хозяйства.
 **Коллективизация - политика объединения единоличных крестьянских хозяйств в коллективные (колхозы и совхозы), проводившаяся в СССР с 1928 по 1937 год... для обеспечения... индустриализации страны.

                2

  Вечерело. Три старика сидели на завалинке и смотрели на окраину села. Дорога там сильно пылилась. Когда глаза смотрящих от напряжения заслезились, из серых клубов показался человек. Шатаясь из стороны в сторону, он пошёл по селу. 
  Василь, самый зоркий старик, сосредоточенно смотрел из-под руки.
       -  Хто це там? Кривий, як турецька шабля.
  Незнакомец не удержался на ногах и свалился вместе с забором в чей-то огород.
       -  Панас, а Панас, цей невидомий мужик твоё господарство занапастив.
       -  Та шо ж це за дЫвчинство!*
  Маленький, сухонький дед вскочил, подбежал к покосившемуся плетню и вырвал большой кол. Толстый  Микола отложил лук и сало.
       -  Що ти твориш, Панас?! Це моё добро!
  Панас закинул кол на плечо и мелкой трусцой припустил к своей хате. Сзади с шумом рухнул на землю плетень.
       -  Ой, лышенько! Ой, люди добри, да що ж це робиться?! Ой, рятуйте!
  Причитая по-бабьи, пострадавший бросился в погоню. Когда луковое дыхание толстяка приблизилось и стало душить Панаса, он наотмашь, не глядя, огрел  приятеля.
       -  Ox-х-х-х! Лышенько...
  Дед упрямо шёл вперед. Вскоре земля дрогнула и Панаса подбросило. Это упал  Микола.

************************************************
 *Дывчинство (авторский неологизм) – бля...тво.
************************************************

                3

  Тихая украинская ночь опустилась на село. На пустой улице лежали линялые собаки и слушали задушевную песню Панаса. 
  Иван, покачиваясь, при свете нескольких горящих свечей рассматривал кольчуги, железные доспехи и выцветшую армейскую форму разных времён. Всё это было развешано по стенам хаты. На всех мундирах поблёскивали награды.
  Круглая медаль привлекла особенное внимание Дюндика. На лицевой стороне был выбит барельефный портрет Петра Первого, а на обратной - множество лодочек, окруживших два больших корабля. По кругу красовалась надпись: «Небываемое бывает», а внизу - «1703».               
      -  Ну, ты, дед, молодец! Хранишь военную одежду и боевые ордена своих предков. И поёшь ты здорово, и на выпивку крепок!   
  Панас пожевал губами, поставил на пол пустую «четверть», достал из-под лавки  бутыль с прозрачной жидкостью, налил себе полную глиняную кружку и выпил.
  В дальнем углу лежала массивная чугунная восьмиконечная звезда, в центре которой было выбито крупными буквами: "За пьянство". Железной цепью звезда соединялась с ошейником.
  Иван хохотнул, вернулся к столу, поправил повязку на голове и осушил кружку. В глазах всё задвоилось.
      - Это ты меня хряснул?
  Хозяин, похрустев огурцом, сухо посмотрел на незваного гостя и потянулся за табаком. На худом, загорелом лице заиграли желваки.
      -  Ты, тартыга,* сам поранился, кодысь на мой плетень рухнул. А на будущее  мотай на ус: хучь ты и тысячник, хучь - комиссар, а для Панаса разницы нэма: за порчу добра прибью! Усёк?
  Иван, отразившись во всех стариковских зрачках, придвинул бутыль, налил себе горилки, потянулся за едой, но остатки нехитрой закуски попрятались от незнакомого мужика по всему столу.
      -  Панас, значит? Ну, вот и познакомились. А я - не комиссар, я...
      -  Отдыхаете, товарищи?
  В дверях стоял невысокий, полный мужчина в чёрной кожанке, перепоясанной  множеством блестящих ремней. Голову венчала потрёпанная фуражка со звездой. Дед натянуто заулыбался:
      -  Ласкаво просимо, товарищ Хрущай!
  Наклонился к Ивану и прошептал:
      -  Це уполномоченный из ёгэпэу.
  Хрущай пошёл к столу. Ремни на кожаной куртке и новые сапоги громко заскрипели. Звук был настолько сильным, что Дюндик оглох и видел только двух начальников, открывающих рот. Он потряс головой, и оба Хрущая слились в одного человека.
      -  Я спрашиваю, где документы?   
  Иван зашарил по карманам и в одном из них нащупал какую-то бумагу. Уполномоченный уткнулся в мандат и стал читать его вслух, сличая печать с лицом:
      -  Дюндик. Иван Петрович. От рабочего класса Ленинграда посланы в Украину на помощь в борьбе с кулачеством. Двадцатипятитысячник. Беспартийный...
  Хрущай подумал и скупо улыбнулся:
      -  С приездом, товарищ Дюндик! Мы вас ждали. Я за вами телегу на станцию посылал. А почему вы не член партии?
      -  «Да я и комсомольцем не был».
  Иван хотел озвучить свою мысль, но вместо слов отрыгнул дедовскую горилку. Хрущай недовольно поморщился и вернул бумагу:
      -  А вот пить - не надо! С восходом солнца мы вместе с красноармейцами  едем на раскулачивание, поэтому нужно быть трезвым! Вас, товарищ Панас, мы тоже привлекаем к операции.
      -  Шо ж людей-то тревожить? Завтра - праздник, Преображение Господне.
  Хрущай почти пропел под угрожающий аккомпанимент ремней:
      -  Таки-их пра-аздников в сове-етском календаре-е - нет!! Зарубите это на своём дряхлом носу!
  Чистая, утончённая двойной перегонкой горилка от грубости уполномоченного  помутнела. 
      -  Подготовьте телегу, лошадь и личное оружие!
  Дед насупился:
      -  Так хиба ж я - воин?  Я - старик.
      -  А вот это уже - явное сочувствие кулацкой идеологии! В таком случае,  гражданин Дурманенко, за отказ помогать Советской власти, телегу и лошадь мы возьмём сами, вернее, рек-ви-зи-ру-ем, а вас, как пособника кулачества и религии...
  Уполномоченный гневно кивнул на икону в углу.
      -  ...Репрессируем вместе со всеми жителями села! Да, да! За отказ одного - накажем всех! По закону военного времени! Не забывайте: у нас с кулаками идёт война!
  Хрущай отодвинул бутыль и свечи, вытащил из кармана двухстраничную газетку и аккуратно расстелил её на столе.
      -  Вот! Читайте про жёсткую линию партии! Тысяча девятьсот тридцать третий  год должен стать победным в борьбе за колхозы!
  Иван попытался заступиться за деда:
      -  Ну, старика-то чё дёргать? Я один поеду.
      -  Я всё сказал, товарищ Дюндик!
  Уполномоченный пошёл к двери. Ремни и сапоги опять громко заскрипели. Стеклянная бутыль, стоящая на самом краешке стола, вздрогнула от испуга, потеряла равновесие, упала и раскололась. Горилка, бросив ненавистный взгляд в спину коммуниста, стала нехотя обживаться на полу и усыхать от тоски по деду. Скрип ремней растворился в ночи.
      -  Ой, злодияка! Щоб ти здох...
  Панас подошёл к тёмному проёму окна:
      -  Чико, пугни его лаем!
  Верный пёс, дремавший в покосившейся будочке, забрехал и взял след. Громкий лай разбудил всех уличных дворняг, и они побежали на зов.
  ...Хрущай уже подходил к правлению, когда вдруг услышал нарастающий странный  гул. Обернувшись, он разглядел рычащее, тёмное чудище, несущееся прямо на него. Уполномоченный выхватил наган, но выстрелить не успел: кобелиный ком настиг скрипучего начальника и закружился вместе с ним в облаках шерсти.
  ...Панас постоял у окна, послушал отдалённые звуки собачьей драки, потом веничком подмёл стеклянные осколки и похоронил их в деревянной бадье. Подошёл к столу и свернул газетные листы в квадратик:
      -  Це добре. Буде бумага на куриво.
   Повернулся к Ивану, прикорнувшему на лавке:
      - Ох, пацан ты ещё...
  Укрыв гостя тулупом, старик перекрестился на древнюю икону, шёпотом помолился и в конце вздохнул:
      -  Дай мне, Господи, проснуться утром...
  Задул свечки и полез на печь.

*****************************
 *Тартыга (устар.) - пьяница.
*****************************

                4

  Иван проснулся оттого, что его кто-то тряс за плечо.
      -  Подъём! Майже доихали!
  Открыв мутные глаза, Дюндик резко поднял голову, и мозги тут же скорчились от боли. Переждав первую вспышку похмельного страдания, Иван уже медленно, с усилием приподнялся и огляделся: он лежал на соломе, солома была в телеге, а  телега ехала в тумане. Неподалёку плыли едва различимые призраки коней и людей.  Ничего не понимая, Дюндик откинулся и закрыл глаза. И тут в уши влетели  спасительные слова:
      -  Похмелись, болезный.
  Из белой пелены выплыла рука с бутылью. Иван запрокинул голову, и жадное громкое бульканье напомнило лошадям, что их с утра ещё не поили. Оторвавшись от горлышка, страдалец охнул и затих в предвкушении избавления от мук... Горилка освоилась на новом месте, принесла себя в жертву, и сразу же дрожащее марево  перед глазами стало потихоньку рассеиваться, а набатный гул в голове сменился звоном лёгких колокольчиков. Возродившись после «жёсткого опохмела», Иван собрался с силами и сделал вторую попытку открыть мир. Он увидел, что ещё две  телеги, купаясь в тумане, тащились по полю. На одной - покачивался в какой-то странной шерстяной дохе товарищ Хрущай. За его спиной клевали носом два   вооруженных красноармейца. На другой телеге ехали три солдата...
  Панас сидел на облучке и покуривал, лениво потряхивая вожжами. Он ласково чмокнул лошадке, затянулся и вместе с дымком ухмыльнулся через плечо:
      -  Шо, очухався?
      -  Ну, дык... Оклемался, малость. Твоя горилка и мёртвого поднимет.
  Протяжное «Сто-о-ой!», рождённое на первой телеге, загородило дорогу и остановило маленький отряд. Хрущай спрыгнул на землю, хотел привычно поправить ремни, но их не было видно: после рукопашной схватки с собаками уполномоченный с головы до ног был облеплен разноцветной шерстью. Вырвав несколько клоков, он обвёл подчинённых пристальным взглядом:               
      -  Становись!
  Иван прикрыл бутыль соломой и сполз с телеги.
      -  Товарищи, задача у нас простая, но государственная! Советская власть поручила нам взять хлеб у матёрого кулака Шпынди, лютого врага колхозного строительства. Его хуторская  банда нас не ждёт, поэтому берём всех спящими, врасплох. Разбудив, допрашиваем и узнаём, где спрятан хлеб. К вечеру кулацкое зерно должно быть в городе. Так приказал товарищ Мардух!
  Иван громко икнул и переспросил:
      -  Кто?
  Хрущай подошёл к Дюндику вплотную и сухо набычился глаза в глаза. На загривке угрожающе поднялась шерсть, а зубы скрипнули и не разжались, когда уполномоченный повторил фамилию. Побуравив глаза, залитые самогонкой, Хрущай отошёл и вытащил из кобуры оружие:
      -  Красноармеец Оляпкин!
      -  Я!
      -  Пойдёте первым, как разведчик!
  Солдат побледнел и уныло поплёлся к призрачному силуэту хутора, растворённому в тумане.
      -  Остальные: цепью - марш!
  Иван вздохнул:
      -  И чё  мне в Питере не сиделось?
  Обернулся за сочувствием к старику:   
      -  Я же на Украине случайно оказался. По пьяни.
  Панас нехотя достал из соломы старую охотничью двустволку и заслезившимися глазами посмотрел на порозовевшее небо:   
      -  Прости меня, Боже. Злыдень я: помогаю у Шпынди хлиб забирать. 
      -  Да ты же людей пожалел!   
  Дед, не ответив Ивану, повесил ружьё на плечо.
      -  Не переживай, Панас: авось, прорвёмся!
  Старик, сгорбившись, растаял в тумане. Птицы ещё молчали. Налетевший утренний ветерок, как пастух, погнал с поляны белое стадо клубящихся облачков.
  Впереди отчётливо вырос хутор Шпынди. И в ту же секунду невинную тишину изнасиловал громкий звук выстрела. Оляпкин от испуга упал на землю и закопался в лопухах. Хрущай пригнулся, пальнул в сторону дома, залёг за небольшим холмиком и высунул голову.
  С хутора ответили метким выстрелом. Старая фуражка Хрущая подпрыгнула, пометалась в воздухе, рухнула навзничь на землю и перед смертью вспомнила все потные головы боевых хозяев...
  Из-за ворот голосом Шпынди прозвучал приказ похитителям хлеба:
      -  Вертайтесь до своих хат, коммуняки! Не то найдёте здесь свой конец!
      -  Ого! Эта кулацкая шайка нагло намекает, что добровольно хлеб не отдаст!
  Хрущай затих, обдумывая обстановку. Пальцы  машинально теребили шерсть, вырывая её клок за клоком.
  Шпындя, повоевавший в царской армии на Первой мировой, для убедительности облаял захватчиков по-немецки:
      -  Хальт!  Шайзе швайн!  Хенде хох! Капут!
  В ответ на грозный ультиматум уполномоченный стал командовать своим отрядом шёпотом, чтобы кулаки не услышали стратегический план наступления:   
     - Товарищ Дюндик! Возьмите двух солдат и идите к хутору садами. Дед Панас, вы с бойцами будете атаковать здесь. Я буду руководить боем с этой стратегической высоты. Красноармеец Пыхтин остаётся при моём штабе, как связной. Оляпкин! Бегом ползи сюда!
  Из лопухов показалось бледное лицо.
      -  Всем - вперёд!
  Иван, со спрятанной под рубахой бутылью самогона, вместе с солдатами побежал к деревьям. Из чердачного окна высунулся ствол, и пули из «Максима», вместо утренних птичек, просвистели над головами атакующих.
  Вставало солнце. Между высокими зелёными стеблями травы засверкали серебряные паутины, кое-где пробитые пулемётной очередью. Роса пропитывала одежду. Хрущай поёжился и встряхнулся, как собака, подняв над собой жемчужную пыль. В лучах солнца над уполномоченным повисла маленькая радуга. Нацелившись на неё, со стороны хутора ударила батарея самодельных гранатомётов, сделанных из больших рогаток. Хрущай со злорадством проводил взглядом смертельные болванки.
      -  Перелёт...
  Из гущи яблонь и шелковиц ветерок донёс смех и пение артиллеристов:
      -  "...Наши жё-оны - пушки заряжё-оны...".
      -  Молодцы! Без страха, с песней пошли на Шпындю!
  Обрадованный уполномоченный вытащил свисток и соловьиной трелью просигналил  начало атаки. На хуторе заслушались и перестали стрелять.
      -  Панас! Поднимайте бойцов на штурм! С криком «Ура» - вперёд!!
      -  Шов бы ты...
  Дед отбросил в сторону ружьё и развернул газетную страницу с фотографией товарища Кирова*.
      -  Поднимайся, старый хрен!! 
  Панас молча достал кисет. Терпение у Хрущая иссякло, и он навёл наган на старика:
      -  Расстреляю, как дезертира! Вперёд!!!   
  Лязг гусениц  отвлёк палача от исполнения приговора. Tpи танка, созданные местными умельцами из телег и железного хлама, медленно выезжали со двора  хутора. Движение каждой боевой  машины обеспечивал мощный групповой мотор из  десяти «толкачей», пристроившихся сзади. Один танк повернул к деревьям, в  которых укрылся Иван со своим отрядом, два других - поползли прямо. Чёрные жерла самоварных труб, ставших грозными орудиями, хищно уставились на Хрущая.
  Уполномоченный слез с холмика, быстро пополз к деду, схватил его ружьё, прицелился и нажал на курок. Самоварная труба, вырванная жеканом, закружилась в воздухе вместе со стайкой белых бабочек. Наводчик Богдан высунул голову из раскуроченной башни и увидел деда:
      -  Панас?! Помогаешь хлиб отбирать?! Ах, ты, июда!!
  Дед дрожащими пальцами сыпал табак в клочок газеты, хороня смеющееся лицо Кирова. Экипаж подбитого танка вместе с «толкачами» побежал к хутору. Хрущай ощутил «упоение в бою»:
      -  Что, взяли?!! Пыхтин, атакуйте вторую машину!!
  Красноармеец привстал и метнул гранату. Почти одновременно грохнули два взрыва, и Пыхтина сдуло ударной волной. Неподалёку дымилась воронка. Густое пыльное облако, наполненное странным жужжанием, поглотило Хрущая. Когда пыль воссоединилась с землёй, звук не прекратился. Уполномоченный махнул рукой, отгоняя назойливое насекомое, глянул вверх и открыл рот от удивления:
      -  Ероплан!!
  Лёгкий самодельный бомбардировщик заходил на повторное бомбометание. Лётчик Михей Смачный выглянул из кабины:
      -  Панас, ты шо, захисник** колхозов?!!
  Дед раскурил цигарку и крепко затянулся. Хрущай вскинул ружьё, выстрелил и огласил поле боя победным кличем. Чёрный, густой дым от подбитой машины надругался над сине-розовым небом. Тихий пруд, отгородившийся от войны зелёной стеной осоки, с ужасом отразил в себе приближающийся горящий самолет.  Зеркальная водная гладь капитулировала, выбросив белые флаги из лилий, но это не остановило огненную «птицу»...
  Панас обхватил голову руками:
      -  Ох, злыдень я... Прости, Боже. И на черта мне теперь такая жизня?
  Из-за осоки понеслись громкие проклятия вынырнувшего пилота, перекрывшие треск  догорающих телег от двух танков.
  В яблоневом саду стал нарастать железный грохот: это третья машина утюжила  зелёные насаждения, оставляя после себя ровное пространство. Из оставшихся  деревьев выскочили солдаты и Дюндик, прижимающий к животу бутыль. Пьяные тела мотало из стороны в сторону. Все хуторские пули, пролетающие мимо целей, от досады визгливо матерились.
      -  Назад, дезертиры!! Расстреляю!! Я сказал - назад!! Поджигайте танк!  Приказываю всем пасть смертью храбрых!
  Хрущай сорвал голос от крика.   
      -  Пыхтин! Огонь по трусам!
  Танк выстрелил. После разрыва командир оглянулся: Пыхтина опять сдуло. Его винтовка повисела в воздухе, затем с чувством невостребованности упала на землю. 
  Иван и красноармейцы, спрятавшись от осколков в траве, пустили бутыль по кругу. Из лопухов выглянул Оляпкин и осторожно пополз к выпивке.
  Когда Дюндик сделал пару глотков, он увидел деда, вставшего в полный рост:
      -  Панас, ложись! Убьют! Ложись!!
      -  Прощай, пролетарий...  Ты - хороший мужик.
  Хрущай одобрительно ощерился и громко закричал: 
      -  Молодец, старик! Спасая командира, вызываешь огонь на себя!
  Хобот самоварной пушки вынюхал цель и изрыгнул снаряд. Красно-чёрный куст вырос из земли, набрал силу и отбросил худое тело в малинник. Иван поднялся. С хутора опять стал плеваться закипевший от злобы пулемёт. Первая же пуля-дура вдребезги нокаутировала бутыль, успела хлебнуть остатки мутной жидкости и полетела дальше, распевая пьяные песни.
  Не заметив алкогольной потери, Иван подбежал к деду, поднял его на руки и понёс к телеге. Положив лёгкое тело на солому, взял вожжи и замер, не решаясь ударить понурую кобылку. Постоял, помялся, отбросил поводья, подошёл к голове лошади и осторожно погладил ей нос.
      -  Но-о-о... Милая, пожалуйста, давай сама: трогай! Панаса надо спасать.
 Лошадь посмотрела на Ивана большими глазами, понимающе всхрапнула, сдвинула телегу с места и быстрым шагом пошла по дороге в город...
  ...Хрущай, суча мохнатыми ножками, убегал от танка. Вся шерсть на уполномоченном встала дыбом и поседела от страха. Из люка вылез Шпындя, увидел над собой пролетающий клин спелых яблок, сорвал с ветки самый крупный фрукт, надкусил и кинул огрызком в беглеца. Хрущай поскользнулся и упал. Танк радостно взревел многоголосым мотором и покрыл жертву. Заскрипели ремни, и собачья шерсть белым смерчем закружилась над полем...

 *Киров Сергей Миронович - советский государственный и политический деятель. В 1933 году - первый секретарь Ленинградского обкома партии.
 **Захисник (укр.) - защитник.

                5

  Телега остановилась около облезлого здания больницы. Над дверями висела выцветшая полоса кумача с едва читаемым лозунгом: «Ленин с нами, Ленин - среди нас!».
      -  Доктора!! Доктора!!
  На крик вышел сутулый мужчина в белом халате с «Медицинской энциклопедией» в  руках.
      -  Я исполняю обязанности врача.
      -  Так ты - доктор?!!
      -  Вообще-то, я - портной, моя фамилия - Гробин. Райком партии заста... поставил меня на медицинскую работу, но временно, пока из области не пришлют врача. А что случилось?
  Дюндик показал на телегу:
      -  Рядом с дедом рвануло!
      -  Санитары! Барахтины!
  Два малохольных брата-близнеца в несвежих халатах появились на крыльце. Гробин отдал им необходимые распоряжения.
  ...Иван сам перенёс Панаса с телеги на носилки и взволнованно обратился к санитарам:
      -  Пацаны! Вы уж с ним поосторожнее.
  Успокоившись, поднялся по ступенькам и в дверях столкнулся с человеком неопределённого пола по прозвищу «Клава-Петя», от которого(ой) тут же последовал приказ, пахнущий хлоркой:
      -  Э! Провожащий?! Ноги вытирай!
  Дюндик пошаркал подошвами о мокрую тряпку и протиснулся в коридор.
  Гробин обернулся на шум: по дороге неслись пыльные смерчи. Вскоре из клубящейся серой завесы вынырнули две телеги с красноармейцами. Подъехав к больнице, они остановились, и несколько мокрых от пота солдат подтащили к деревянному крыльцу шерстяной тюк. Пыхтин посмотрел на людей в халатах:
      -  Товарищи, кто из вас лекарь?!
  Гробин спустился по ступенькам вниз: 
      -  Я исполняю обязанности врача, пока из области...
      -  Тут вот мы товарища Хрущая принесли... Всё, что от него осталось.
  Красноармеец Ряхин машинально перекрестился:
      -  Похоже, его кондрашка хватила... Помер.
  Портной снял белую шапочку, постоял, склонив голову, и позвал санитаров.
  Солдаты отошли в сторонку, встали в кружок и нервно закурили, переживая недавнюю горячую схватку.
  «Клава-Петя» одёрнул(а) синий халат и по-командирски облокотился(лась) обеими руками на перила:
      -  Вояки! Все «хабарики» закиньте потом в пожарную бочку! Я проверю и накажу, если что не так!
  Гробину стало неудобно из-за такой негостеприимности:
      -  Не волнуйтесь, товарищ завхоз. Нашим воспитанным красноармейцам не надо про это напоминать.
  Барахтины унесли шерстяной тюк. Следом за ними ушли врач-портной и «Клава-Петя».
  Боязливый Оляпкин посмотрел на решётку подвального окошка и озвучил общую тревогу:
      -  Попадёт нам за потерю командира. Ох, попадёт... Как думаешь, Сашок?
  Армейский весельчак Костенко, посидевший с Иваном в саду, растянул губы в саркастической, хмельной улыбке: 
      -  Да! Может, и расстреляют, нах... Один раз убьют и два раза зарежут.
  От шутки никто не засмеялся. Наоборот: слова балагура его обеспокоенные товарищи восприняли всерьёз. Они затянулись, выдохнули, и по всему двору поплыли маленькие густые облака, пахнущие страхом. 
  Несколько жуков-могильщиков, услышав новость о возможном расстреле, перестали рыться в земляной куче неподалёку и поползли в сторону будущих продуктов питания. Их увидел Дрынзяков, ещё один пьяный собутыльник. Стеклянными глазами, в которых окружающий мир многократно размножился и увеличился, он в смятении уставился на несметные полчища голодных мертвоедов... 
  Странная тень стала поочерёдно накрывать курящих "вояк". Все посмотрели вверх и увидели чёрного ворона, который, в ожидании добычи, мрачно вился над головами обречённых.
  Из-за этого дурного знамения красноармейцы совсем скисли. Костенко громким свистом отпугнул зловещую птицу и предложил спасительный план действий:
      -  Слышали из-за ворот команды на немецком: "Хенде хох" и "Капут"? Вот и напишем в рапорте, что кулаков было - ху... хренова туча, и все они - вооружённые до зубов немецкие шпионы, сделавшие из хутора неприступную крепость. Товарищ Хрущай первым бросился в атаку и был тяжело ранен, а мы геройски отбили его у врага и разгромили кулацко-германскую банду атамана Шпынди.
  Побросав окурки на землю, «победители» пошли в сторону военного штаба, перед которым на постаменте стояла пушка, а на фасаде здания возвышался традиционный транспарант: «Наша цель - коммунизм!».

                *****

  Забегая вперёд, следует сказать, что рапорт Костенко сначала попал в штабную канцелярию. Старший писарь красивым почерком переписал каракули пьяного балагура и добавил в текст несколько строчек о своём личном "подвиге" на поле боя.
  Пример оказался заразительным. Поднимаясь наверх, от штаба к штабу, рапорт стал обрастать новыми подробностями и новыми героями, каковыми становились писари.
  Всё закончилось тем, что на стол наркома по военным и морским делам СССР лёг не солдатский рапорт, а многостраничный доклад о грандиозном сражении.

                *****

  ...Когда красноармейцы ушли, четыре жучка с досадой продолжили рыться в земляной куче, надеясь, что это - могильный курган. Занятые поисками пропитания, они не заметили, что к ним осторожно подбирается петух по кличке "Бульон", живущий в больничном складе "Клавы-Пети" в компании нескольких курочек...
  Вернулся Гробин. Чтобы не нарваться на скандал с завхозом, он подобрал брошенные дымящиеся "бычки", бросил их, как котят, в бочку с водой и ушёл в больницу, не слыша жалобного, предсмертного шипения тонущих.   
  ...Иван слонялся по коридору. Обшарпанные грязно-зелёные стены, пробуждающие в больных похоронные мысли о неизбежной конечности земного бытия, были увешаны
 жизнеутверждающими советскими плакатами. Дюндик стал рассматривать картинки и, шевеля губами, читать лозунги:
                «Наши дети не должны болеть поносами!»,
                «Женщина! Стирай трусы ежедневно!»,
                «Вон знахарей! Они не лечат, лишь обирают и калечат!»...
  Около плаката - «Не пей метилового спирта!» - Иван задержался, сочувствуя ослепшему алкашу с палочкой. Следующий плакат: «Курящая женщина кончает раком» - напомнил Дюндику, что он давно не курил, а плакат - «Долбанём!» - его просто возмутил. На картинке мужик красного цвета поднял красный молот, чтобы разбить бутыль с надписью: «Алкоголь». Иван побагровел от острой ненависти к трезвеннику-молотобойцу и захотел выпить.
  В одной из комнат, куда он заглянул, на столе стояла трёхлитровая стеклянная банка, внутри которой плавала какая-то тварь. Дюндик снял крышку и потянул носом. Орган обоняния радостно доложил: «Спирт!».
  Через пару минут ёмкость была пуста.  Из горлышка вывалилась бурая жаба. Иван выжал из неё пятьдесят капель, выпил и занюхал лапкой, а когда перед глазами всё поплыло, нечаянно выронил земноводное из рук. С пьяных глаз Дюндику показалось, что жаба поскакала к выходу. Решив вернуть экспонат на место, он схватил пустую банку, рванулся в погоню, но спирт уже разгулялся по телу и подло ослабил ноги. Посудина, желая отомстить опустошителю, потянула его за собой, суицидно грохнулась на пол и осколком стекла укусила в руку...

                6

  Иван с трудом открыл веки и мутными глазами упёрся в большой плакат, на котором был нарисован суровый мужик в белом халате, тычущий корявым пальцем прямо в лицо Дюндика. Под портретом жирными буквами было написано: «А ты вывел из организма вредные шлаки?».
  До похмельной, гудящей головы кое-что дошло.
      -  «Так это же я в больнице... Деда сюда привёз... А почему и я здесь лежу?». 
  Скрипнула дверь палаты, и на пороге появилась симпатичная санитарка-блондинка  Глаша Билык. Она шлифовала пилочкой длинные ногти. 
      -  Э! Новенький, который царапнутый! 
  Оторвавшись от приятной работы, взглянула на раненного:
      -  Туалет для больных - на ремонте, поэтому запомни: пока я дежурю, по большому и малому в «утку» ходить нельзя. Вечером придёт уборщица баба Шура, вот тогда и можно.
      -  А чё так?
  Глафира посмотрела на "царапнутого", как на недоумка:
      -  Ну, не понятно тебе, что ли: я выращиваю ногти, как у актрисы Мэри Пикфорд! Они об «утку» могут сломаться!
  От непостижимой женской логики Иван слегка ошалел:
     -  Это как это?  А если всё-таки приспичит?
     -  Терпи, увечный!
  Санитарка фыркнула и закрыла дверь. Сбоку застонали пружины. Преодолевая боль в затылке, Дюндик слегка положил правую сторону лица на подушку, скосил глаза и на расположенной неподалёку кровати увидел молодого жидковолосого человека, который чесал красную сыпь на шее и с загадочной полу-улыбкой что-то вдохновенно бормотал себе под нос.
  С другого бока послышалось бульканье. Иван, поморщившись от боли, медленно повернулся: тоже кровать, а на ней - белая загипсованная фигура, обвешенная колбочками, баночками и шлангами. Дюндик задумался...
  Жидковолосый громко крикнул:
      -  Эврика! Сочинил!
      -  Чё сочинил? 
      -  Поэму! Вернее, начало поэмы! 
  Молодой опалил больничного соседа огненным взором:
      -  В поэзии главное - начать, но это и самое трудное!
      -  Ты стишки чирикаешь?
  Мужики на заводе всегда говорили о «пуэтах», как о бездельниках, на которых пахать надо, потому что они на работу не ходят, лежат на диване, придумывают глупые строчки и сразу бегут в кассу за деньгами. Вспомнился плакатный стишок из заводской столовой:    
      -  «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы!». Это не ты  написал?
  Жидковолосый уловил ироничную интонацию:
      -  Я не опускаюсь до жалкого примитива! Я - самородок, большой поэт грядущей эпохи! Скорее всего, меня поймут только при коммунизме!
      -  А фамилия твоя как?  Может, я слышал?
      -  Да причём тут фамилия?! Я возьму себе псевдоним! В пролетарской литературе уже есть «Горький» и «Голодный», есть «Бедный» и «Приблудный», а я буду, к примеру, - «Тифозный»! А?! «Семён Тифозный»!! По-моему, звучит!
      -  У тебя тиф?
  Поэт смешался и потух.
      -  Нет... У меня... По мужской части... Тиф-филис.
      -  А-а-а... Не ссы, Семён: твой "гусарский насморк" лечится.
  Увидев, что у собеседника интерес к «большому поэту грядущей эпохи» погас,  Тифозный попытался вновь разжечь его:
      -  Хотите почитаю? Самые свежие строчки из поэмы «Наши люди в труде не потеют». Я задумал поэтическое колхозно-индустриальное полотно, какого не было даже у Маяковского!
  Семён сжал пальцы в кулак и, размахивая им перед собой, стал читать:

  - «Я живу с Комсомолом, светло и не гадя,
    Сердце пылает и в нём наяву:
    Партия, Сталин и милая Надя,
    Я Родиной это с любовью зову!

    Все советские люди совсем не потеют,
    Когда боронуют мёртвую зябь,
    Когда куют, разливают и сеют,
    Когда с головой погружаются в хлябь!

    А враги-то не дремлют и козни всё множат,
    И к нашим границам идут напролом,
    Но мы со Сталиным их уничтожим,
    Смертельно ударим колхозным серпом!

    В лихую годину...».

  Поэт прервал чтение из-за шума в коридоре. Дюндик увидел, что врач-портной, принимавший деда, суетливо пропускает вперёд человека средних лет в мешковатом костюме и с кепкой - "ленинкой" на голове. Подойдя к Ивану, незнакомец побуравил его ласковыми глазами:
      -  Я - товарищ Мардух! Первый секретарь Хухрянского райкома партии! А вы - Дюндик?
  Иван утвердительно шевельнул головой.
      -  Рад с вами познакомиться, дорогой товарищ!
  Партийный начальник развернулся к молодому человеку и протянул руку:
      -  А это у нас кто?
  Семён пожал ладонь.
      -  Я - Тифозный! 
  Коммунист отскочил от «заразного», спрятался за врачом, поплевал на ладонь и стал нервно тереть её о штанину.
      -  Не бойтесь, товарищ Мардух. Тифозный - это имя. И у этого пациента всего лишь... э-э...
  Гробин подумал и сочинил успокоительный диагноз:
      -  ...остеохондрозный болезненный отёк мужского органа.
      -  А-а... Сочувствую... Вы ему боль снимите, а остальное - оставьте. Дамы любят кавалеров с большими отёками.
  Мардух солидарно улыбнулся Семёну и перешёл к третьей кровати. Портной испустил вздох.
      -  А вот здесь лежит...
  Первый секретарь жестом остановил Гробина. Он снял кепку, принял трагический вид и сказал дрогнувшим голосом:
      -  Понимаю, понимаю. Наш главный пострадавший... Здравствуйте, товарищ Хрущай!
  Загипсованное белое тело не подавало признаков жизни, только в одной из колбочек булькнул воздушный пузырёк: уполномоченный тоже поздоровался. Мардух  прошептал Гробину:
      -  Как-то он стал даже шире... На кровати не помещается... Осложнения?
  Портной тут же профессионально отреагировал:
      -  Нет. Просто, белое бельё - полнит, а чёрное - худит.
  Мардух удовлетворённо одёрнул чёрный пиджак, помолчал, повернулся к Ивану и надел на лицо сочувствие:
      -  Как ваша рука?
  В похмельной голове родился встречный вопрос: «Причём здесь рука, если болит башка?». Дюндик приподнял руки и увидел, что правая - забинтована.
      -  Нормально всё.
  Мардух отшатнулся от запаха перегара и с удивлением обернулся к врачу:
      -  Что за... странный "аромат"?
      -  А-а... Нет, нет! Это не то, что вы подумали! Такая сивушная пахучесть всегда появляется от перебродившего наркоза.
  Побледневший Гробин побоялся рассказать, в каком виде «Клава-Петя» нашёл(ла)  мертвецки пьяного, храпящего героя. Первый секретарь с пониманием покивал головой:
      -  Операция была сложной?
  Сосредоточившись, бывший портной старательно, как на экзамене, доложил партийному начальнику наспех усвоенные из «Медицинской энциклопедии» анатомические знания, изложенные чужеземными, тошнотворными словами:
      -  Кость была не задета, поэтому я быстро убрал дефекацию, снял склеротические бляшки, потом, как положено, наложил эксгумацию на тестикулы и с помощью турунды заштопал рану болгарским крестиком.            
      -  Очень хорошо! Теперь я спокоен за жизни раненых. Коммунисты района уже знают, что товарищ Гробин, временно заменяющий доктора, успешно провёл все операции!
      -  Так я же тут один за всех...
      -  Да, мы это знаем: вы и хирург, и некрОлог, и стоматолог. Ну, ничего: врачей нет, но вы держитесь! На эти медицинские должности тоже подберём достойных коммунистов!
      -  Спасибо.
      -  Вы стали отличным сталинским доктором! А почему? А потому что руководствовались курсом партии на коллективизацию! Не так ли?
      - Так...
      - Вот! Я всегда говорил, что студенты всех университетов, и медики в том числе, должны изучать только одну науку: историю нашей партии! Вы готовы к новым операциям?
      -  Готов. Я тщательно изучал труды товарища Сталина.
  Иван с тревогой посмотрел на врача: 
      -  Дед живой?
      -  Живой ваш старичок, живой, благодаря мне. Лежит в соседней палате с лёгкой контузией.
      -  А чё с хутором?               
  Мардух гордо приосанился:
      -  Эту "неприступную крепость" разбили, как шведов под Полтавой! В погребе мы нашли шмат сала и мешок ржи. Но сам Шпындя и его бандиты - исчезли! Сейчас эту кулацкую сволочь ищут работники ОГэПэУ. Не сомневайтесь, найдут! У наших органов - длинные руки, они всех достанут!      
  Секретарь райкома присел на краешек кровати:               
      -  Вот какое дело, товарищ Дюндик, а если точнее - большое государственное дело: в ноябрьские дни празднования шестнадцатой годовщины Октябрьской революции* Центральный Комитет партии решил организовать в Москве сельскохозяйственную выставку-ярмарку и пригласить на неё раненых рабочих-двадцатипятитысячников. Эти герои должны рассказать советскому народу правду о злобном кулачестве, вставшем на путь борьбы с колхозами. Райком выдвинул вашу кандидатуру. Когда поправитесь, мы поедем в область оформлять документы, а потом - в золотую нашу столицу! Я - старший группы.
  На соседней койке завистливо заворочался Тифозный:
      -  В Москву едете?! Счастливые! Кремль! Красная площадь! А как я мечтаю  встретиться в Мавзолее с товарищем Лениным!
  Отвернувшись, расстроенный Семён уткнулся в грудь Музы эпической поэзии, и Каллиопа, жалея своего птенца, нашептала стих, который Тифозный тут же громогласно прочитал:

        -  Товарищи! Чтобы стать чище и проще,
           Скорей приходите на Красную площадь,
           Где ветер свободы знамёна полощет,
           И чаще смотрите на Ленина мощи!

  Мардух встал и надел кепку.
      -  Неплохо! Вот только нетленное тело товарища Ленина - это не церковные мощи! Выздоравливайте, товарищ поэт, и проведите советскую, атеистическую работу над ошибками!
  Тифозный хотел с укором посмотреть в глаза Музе, но она уже стыдливо упорхнула под кровать.
  В одной из склянок на загипсованном теле дважды громко булькнуло. Первый секретарь посмотрел на раздавленную жертву кулачества. В банке у Хрущая забулькало сильнее: очевидно, он волновался, что не поедет в Москву. В голову под "ленинкой" неожиданно пришла новая идея:               
       -  А что, может, взять с собой сразу двух борцов за колхозное счастье?  Больше раненых героев - больше славы нашему району! Если, конечно, в обкоме партии не будут возражать. Как вы считаете, товарищ Гробин?
  Портной одобрительно закивал, радуясь возможности сплавить тяжёлого пациента. Бульканье прекратилось.
       -  Теперь наших товарищей ждут новые дела в Москве, так что не время сейчас на печи лежать!
  Лицо Мардуха, посмеявшись над собственной шуткой, по-большевистски посерьёзнело:
       -  Полагаюсь на ваше искусство, товарищ Гробин. Вы готовы выполнить приказ партии? 
  Лекарь поневоле покрылся испариной, осклабился и натянуто засмеялся:
       -  Сошьём за милую душу! В том смысле, что всех поставим на ноги!
  Мардух похлопал эскулапа по плечу, хотел похлопать Ивана, но передумал, кивнул поэту и решительно направился к выходу. У порога развернулся, по-ленински вскинул руку, крикнул: «До свидания, товарищи!» - и вышел. Врач по должности и портной по призванию выбежал за ним.
  Семён этого прощания не видел. Его пылающие глаза шарили по потолку, а загадочно-улыбчивые губы подрагивали, беззвучно проговаривая слова, которые щедро дарила поэту вернувшаяся Муза.
  ...Недалеко от носа Дюндика выросла рука со сжатым кулаком, и Семён осчастливил больничную палату продолжением колхозно-индустриального литературного шедевра:

              -  «Долго длилась ночь капитализма...
                Не заря краснеет за окном, -
                То взошли заветы коммунизма
                И горят, как солнце, над селом!».

  Иван почувствовал, что от избытка поглощённой поэзии в животе началось бурление. Он громко застонал, надеясь, что придёт доктор и прекратит пытку слабительными стихами. 
  Гробин заглянул в палату, понял, что начался очередной сеанс «тифозного»  творчества, и тут же закрыл дверь.
  Не замечая страданий соседа, потянувшегося под кровать за «уткой», Семён продолжал нежиться в объятиях Музы:

                - «Зачем тебе руки, моя Комсомолия?
                Чтоб нажимать на курок и месить,
                Чтоб на полях от Москвы до Монголии
                Могла молодёжь вдохновенно косить!»...

 *В январе 1918 года Совет Народных Комиссаров принял "Декрет о введении в Российской республике западноевропейского времени".
 День Октябрьской революции - 25 октября - стал отмечаться 7 ноября.


                7

  После выписки из больницы потянулись однообразные дни. По вечерам Иван с дедом  пили горилку и пели песни, которые с удовольствием слушали Чико и его облезлые друзья. Когда из окна звучали наиболее жалостливые, сердцещипательные строчки, собаки не сдерживались и начинали хором подвывать, радуя усталую луну. 
  В один из дней Дюндик всё-таки выкроил трезвое время и написал матери. Он объяснил ей своё внезапное исчезновение из Ленинграда секретным государственным заданием. Успокоенная мать сразу ответила тёплым письмом...
  Душевная идиллия закончилась с приездом Мардуха. Он подъехал к хате на автомобиле и с помощью шофёра усадил пьяного Ивана на заднее сиденье. По дороге в областной город они остановились около больницы и загрузили в машину Хрущая.
  Усердные высокие партийные начальники очень неторопливо рассматривали и согласовывали документы трёх делегатов, отъезжающих на столичную выставку-ярмарку, постоянно и заботливо проводили с ними длительные собеседования и инструктажи. Так важные люди тоже приобщались к большому государственному делу.
  Оформив все бумаги, Мардух и его маленькая команда приехали в Москву за два дня до праздника. Столица встретила посланцев из далёкого районного города пышным, красочным убранством. 
  ...На колхозной сельскохозяйственной выставке было многолюдно и радостно. Оркестр, обосновавшийся в репродукторе, вешал на уши бодрые марши.
  Осеннее солнце отражалось в небольших лужицах: утром прошёл дождь, но к обеду сильный и прохладный ветер разогнал серые тучи, закрывавшие небо над Москвой.
  Мардух, Иван и Хрущай шли мимо торговых рядов и шатров в поисках своего павильона. Уполномоченный медленно передвигал загипсованные ноги. Многочисленные колбочки, подвязанные к телу для поддержания общей жизнедеятельности, вместе с баночками и шлангами для выведения "вредных шлаков", дружно позвякивали и побулькивали. На мир Хрущай смотрел через узкую щель, как механик-водитель из танка. Обзор был невелик, но ориентироваться в пространстве помогал хорошо сохранившийся слух. Уши, торчащие из дырок в гипсе, чутко реагировали на каждое мычание коров-рекордисток и звонкое щебетание девушек.
  У небольшого фонтана стояла красивая молодая цыганка. Потряхивая бусами на полной груди, она подошла к Мардуху:
      -  Эй, красавец, давай ладонь посмотрю и судьбу твою расскажу! Счастье будет, позолоти только ручку!
  Голос у неё был певучий и приятный. Хрущай потянулся  к гадалке.  Мардух схватил его за шланги. 
      -  Товарищ цыганка! Не надо лживых предсказаний, потому что наша судьба
определяется не линией руки, а линией партии, и эта линия ведёт советский народ ко всеобщему счастью!
  Мардух, не отпуская шланги Хрущая, прибавил ходу, но красавица увязалась за ними.
  Сотрудник ОГПУ Курдюков остановился неподалёку и внимательно посмотрел на странную удаляющуюся группу граждан. Он что-то записал в чёрной книжечке, а потом подозвал к себе крупного, потного милиционера:
      -  Чекушкин, догоните и проверьте этих людей!
  Блюститель порядка отдал честь и ушёл исполнять приказ, а Курдюков, продолжая свой бдительный путь, скрылся за торговыми палатками.
  Воспользовавшись отсутствием милиции, тощий и долговязый молодой человек, быстро скинул с себя просторный балахон. Это был Вольдемар Живчик, один из последних героев запрещённого общества натуристов. Из одежды на нём осталась только красная лента через плечо с лозунгом: "Долой стыд".* Вольдемар вскочил на ящик, как на постамент, и обратился к ошарашенным москвичам:
      -  Товарищи, раздевайтесь! Я призываю искоренить мещанство! Для этого надо слиться с природой и возвратиться к естеству! Стеснительность - это пережиток царского прошлого, а стыд - буржуазный предрассудок! Мы, убеждённые в своей правоте и наготе натуристы, не нуждаемся в одежде, прикрывающей красоту тела!
  Холодный осенний ветерок покрыл костлявое, бледное тело агитатора крупными пупырышками.
  Сухопарая старушка, крестясь, выскочила из толпы.
      -  Апокалипсис!  Конец света! Да обратятся нечестивые в ад!
  Она плюнула в сторону голого мужчины и, уходя, закричала:
      -  Люди добрые, бегите от него! "Блажен муж, который не пошёл на совет нечестивых, и на путь грешных не вступил"!
  Живчик, привыкший к подобной реакции стариков, выдержал паузу и с удовольствием продолжил свою речь:
      -  Граждане, активно вступайте в половые отношения с партнёрами, которые близки вам идеологически! Отказов быть не должно! Я требую, чтобы власти  установили на этой выставке специальные кабинки для быстрых свиданий!
  И тут появился Курдюков. Придя в себя от увиденного, он заорал:
      -  Отставить голую провокацию!! Вас давно запретили!!
  Живчик, увидев бегущего к нему человека в чёрной кожанке, постарался быстро завершить программную речь:
      -  Товарищи, будьте дарвинистами! Смело обнажайте тело!
  Вольдемар спрыгнул с ящиков, накинул на себя балахон и затерялся в толпе. 
  ...Запыхавшийся Чекушкин догнал подозрительных посетителей ярмарки и недружелюбно козырнул:
      -  Работник рабоче-крестьянской милиции Чекушкин! Документы!
  Мардух заискивающе улыбнулся и суетливо полез в карман за бумагами, выданными областным начальством:
      -  Здравствуйте! Мы что-нибудь нарушили, товарищ Нечушкин?
      -  Я - Чекушкин!! Вас четверо! По какому поводу митинг?
      -  Мы - делегаты из Украины, а эта женщина - не с нами! Она гуляет сама по себе!
  Цыганка засмеялась и, напевая жгучий романс, покинула компанию.
      -  А мы и не думали митинговать, потому что идём в павильон для израненных героев коллективизации!
  Чекушкин, почитав документы, вернул их, посмотрел на загипсованное тело, поднёс руку к белому шлему и ушёл. Иван ухмыльнулся, вспомнив совет заводского балагура:
      -  Ментздрав  предупреждает, что митинги опасны для вашего здоровья.
      -  Оставьте ваши глупые шуточки, товарищ Дюндик!
  Мардух после встречи с милицией посерьёзнел и озабоченно посмотрел на часы:
      -  В пятнадцать часов намечается собрание колхозных представителей страны.  Нам обязательно нужно выступить на нём и рассказать о наших успехах! Прозвучим на весь Советский Союз! Вы понимаете, что это значит?!
  Иван это понимал, поэтому утром, в ресторане поезда, выпил бутылку водки, а две - взял с собой. Мардух что-то заподозрил и постоянно принюхивался, втягивая воздух маленькими ноздрями.
  ...За очередным помпезным зданием трём путникам открылась небольшая эстрада, перед которой на деревянных скамейках разместились около десятка слушателей.
  Хрущай устал. Он взмахнул загипсованными руками и остановился. Мардух присел на лавочку, чтобы напарник немного отдохнул.
  Иван задержался около афиши.

                НАУЧНО-ПРОСВЕТИТЕЛЬСКИЙ  ЛЕКТОРИЙ

  11-00. Лекция: "Космос будет коммунистическим".
         Лектор - тов. Шмурдяк Б.Н.
  13-00. Лекция:  "Генетика - продажная девка империализма".
         Лектор - тов. Лысенко Т.Д.
  15-00. Лекция:  "Развитие советской авиации".
         Лектор - тов. Туполев А.Н.
  17-00.  Лекция...

  Иван посмотрел на эстраду и попытался вникнуть в речь докладчика, расхаживающего по сцене.
      -  ...после рассказа о грандиозных тайнах Космоса и о роли в нём советского человека-созидателя, пришло время ещё раз обобщить и изложить коротко суть моей гениальной и парадоксальной научной теории. Итак! Наша Вселенная - это молекула мозга макро-человека. Земля существует только для того, чтобы на ней победил коммунизм, и тогда у макро-человека родится мысль о коммунизме. А когда в будущем советские люди освоят на летательных аппаратах соседние молекулы-Вселенные, макро-человек станет полным коммунистом! В этом - Великая Космическая Миссия нашей Партии! Миссия Советского Союза! Наша с вами грандиозная тысячелетняя задача, товарищи! Ура!
  Зрители жидко откликнулись: "Ура...".
  Ничего не понимая, Иван с недоумением посмотрел на политически "подкованного" секретаря.
      -  Я чё-то ничё не догнал... Какой мозг? Чё за "макра"?
      -  Не бери в голову, Ваня. Нам пора!
  ...Наконец, подошли к большому деревянному зданию с надписью «Колхозное строительство» и неспешно направились к широким дверям.
  Внутри помещение было разбито на несколько больших секций: «Свиноводство», «Овцеводство», «Коневодство», "Скотоводство". В центре - стоял трактор, около которого толпился народ. Напротив входа висел транспарант с призывом: «Даёшь колхозы!», а под ним расположился большой стенд с фотопортретами героев коллективизации. Иван прочитал несколько фамилий: «Прасковья Ангелина. Константин Борин. Римма Шуляцкая. Дарья Шилова. Лейла Умбетова».   
  В оживлённой толпе возник белобрысый, прилизанный молодой человек с блокнотом в руках. Он повертел головой во все стороны:
      -  Кто от Хухрянского района?!
  Мардух тут же откликнулся на зов:
      -  Мы! Мы!   
      -  Здравствуйте, товарищи!
  Белобрысый пожал ладони, у Хрущая потряс резиновый шланг и достал из кармана кипу бумажек.
      -  Я - ваш куратор, товарищ Друшликов. Вот вам адрес места проживания, инструкции и продовольственные карточки. А кто из вас...
  Молодой человек уткнулся в блокнот и прочитал замысловатую должность, придуманную Хрущаю в обкоме партии:
      -  «Уполномоченный по практическому продвижению ударных темпов коллективизации в отсталые сельские массы»? 
  Иван указал на человека в гипсе. Куратор растерялся:
      -  Мы ему запланировали в восемнадцать часов встречу с комсомольцами института нефти и газа имени Марата... Но я вижу, что лектор, как бы сказать, не в форме...
  Мардух, продолжая рассовывать по карманам цветные листочки и карточки, сделал шажок вперёд:
      -  Не волнуйтесь, товарищ Друшликов, я буду рядом!
      -  Хорошо. Расскажете нашей молодежи о зверствах кулачества. Вы же - двадцатипятитысячник?
      -  Я? Да. То есть, нет... Я - товарищ Мардух, первый секретарь райкома партии в передовом Хухрянском районе, а вот товарищ Дюндик был послан от завода и благодаря  мне...
      -  Ясно.
  Молодой человек повернулся к Ивану:
      -  Дюндик? Сейчас проверю по списку... Есть такой. Выйдете за орденом сразу после Тараса Гопли и..
  Mapдух, побледнев, прервал куратора:
      -  Как, за орденом?! Беспартийному Дюндику?! А нам?!
      -  Нет, только рядовым раненым двадцатипятитысячникам, которых со всей страны послал в деревни рабочий класс. У вас, товарищ Дюндик, сейчас ответственная задача: получите орден из рук Михаила Ивановича Калинина...
      -  Калинина?!!
      -  Да, товарищ Мардух, Калинина. А вы, товарищ герой, на трибуне скажете несколько слов: прежде всего от имени рабочего класса поблагодарите Иосифа Виссарионовича и партию за успешную коллективизацию и за высокую награду. Помогите ему, товарищ секретарь райкома, составьте текстушечку. 
  Страдающий Мардух, задыхаясь от обиды, с трудом сдерживал слёзы:
      -  Я помогу... 
      -  И не забудьте, товарищ Дюндик, что вечером вы должны быть на праздничном кремлёвском банкете, который посетит товарищ Сталин!   
  У оцепеневшего Мардуха глаза полезли на лоб.
      -  "!!! ... ???"
  А после немой паузы челюсть отвисла, пропуская священные для коммуниста слова:
      -  Товарищ Сталин!
  Хрущай солидарно забулькал всеми колбами: "А мы?!". Молодой человек не ответил. Ненароком разбив радужные, тайные мечтания провинциальных начальников, он вручил Дюндику пропуск:
      -  Извините, я должен вас оставить. Мне ещё нужно найти товарища Тараса  Гоплю, которого я тоже курирую.
  Белобрысого остановил хорошо одетый мужчина в шляпе:
      -  Мистер Друшликофф! Ви обещали дать... бе-се-ду для американской газеты!
      -  Ах, да, да. Господин?
      -  Джон Фейк!
      -  Господин Фейк, у меня мало времени. Давайте на ходу.
      -  Что есть этот... э-э... праздник? Кто такое - «ку-ра-тор»? Почему...
  Американец и Друшликов, засыпаемый вопросами, растворились в толпе. Мардух по-прежнему пребывал в полуобморочном состоянии из-за человеческой несправедливости. Хрущай гневно булькал из-за того же. Только шум и крики: «Ура» у входа, вернули потрясённых коммунистов к жизни.
  ...Хмурые посетители в штатском разогнали остальных штатских по стенкам. По образовавшемуся коридору шёл увядающий, но бодрящийся Всероссийский староста Михаил Иванович Калинин. Он помахивал рукой переодетым огэпэушникам, примкнувшим к ним москвичам и понаехавшим гостям столицы.
  За старостой следовали товарищ Матюк, вальяжный человек во френче, и Друшликов, с трудом оторвавшийся от назойливого журналиста. Угодливо склонившись, куратор указал на приготовленное сооружение в отсеке «Свиноводство».
  Задумано было эффектно: в квадратном просторном загоне располагалось небольшое стадо упитанных и чистых свиней. Запах отсутствовал полностью. Над загоном в виде радуги возвышался раскрашенный  мост трёхметровой высоты, в центре которого стояла трибуна, а над ней - большой портрет Сталина с трубкой.
  Калинин первым поднялся по красной дорожке, увидел под собой тучное изобилие свиней, гостей и награждаемых, поднял голову и ненатурально улыбнулся портрету. Матюк кивнул белобрысому, а тот, в свою очередь, дал знак кому-то в толпе. Грянул марш незаметно подкравшегося оркестра. Свиньи нервно забегали по загону, хрюкая после каждого удара в барабан.
  В соседнем помещении дружно замычали коровы. По команде Друшликова оркестр закончил, и музыканты стали вытряхивать из труб слюни и застрявшие звуки. Всероссийский староста достал листочки и минут пять читал о героизме партии, сломившей сопротивление кулачества, а затем, ещё минут десять, - о выдающейся роли товарища Сталина.
  Иван незаметно отошёл от Мардуха, спрятался за деревянной перегородкой, достал алкогольную заначку и стал пить. От бульканья проснулся огромный хряк с биркой на шее. Он дёрнулся и громко хрюкнул. Дюндик вздрогнул, выронил бутылку, и она упала в поилку. Толстяк лизнул водку, одобрительно взвизгнул и стал жадно лакать. Иван уже протянул руку к бутылке, но тут появился Мардух:
      -  Почему вы ушли?!
      -  Э-э... Хряка посмотреть. Здоровый...
      -  Безобразие! Сейчас вас будут награждать орденом, а вы... Кому только не вручают, а настоящим, преданным членам партии...
  Голос коммуниста дрогнул, а по щеке скатилась скупая слеза:
      -  Вот, берите. Я написал вам текст приветствия. Сосредоточьтесь, товарищ Дюндик!
      -  Я сосредоточен.
  Иван вспомнил о бутылке водки, доставшейся жирному народному достоянию:
      -  Только на другом.
  ...Церемония была в разгаре. Счастливые герои поднимались к трибуне, получали ордена, затем истеричными голосами благодарили партию, Сталина и, красные от волнения, на ватных ногах сходили по дорожке вниз. 
  Главный охранник Бодякин стоял сбоку от толпы и пристально озирался по сторонам. К нему подошёл Курдюков и открыл книжечку...
  Передачу свежей агентурной информации прервала несвежая по возрасту девушка, наклонившаяся к другому уху Бодякина:
      -  Папа, мне скучно, пойдём к фонтану.
      -  Аня, я - на работе! Сходи сама, не маленькая!
  Дочь охранника скривилась и пошла к выходу. Матюк с неудовольствием проводил глазами несознательную женщину. Друшликов громко объявил своего подопечного:
      -  Товарищ Гопля из Белопольского района Сумской области, село Первая  Павловка! 
  Вальяжный достал из коробочки орден и передал Калинину. Тот взял награду и  замер в ожидании, стараясь быть похожим на свои фотографии для народа.
  Грузный, круглолицый Тарас Гопля медленно поднимался к трибуне. «Героем» он стал случайно. После того, как его зацепил дробью пьяный сосед Дмитро, пулявший из ружья по воробьям, хитрые начальники района, в который не прислали ни одного "двадцатипятитысячника", решили отправиться в Москву с Тарасом, записав его "раненым пролетарием", хотя тот был всего лишь сторожем тракторной ремонтной станции.
  И вот пришёл час славы: Гопля в нарядной вышиванке мучительно покорял главную вершину своей жизни. Его пальцы вцепились в венок, сплетённый из ржи, пшеницы, яблок, груш, картофеля и репы. Этот фруктово-овощной шедевр должен был зримо свидетельствовать о наступившем райском изобилии в колхозах района после победной коллективизации. Руководство надеялось, что газетная фотография "дедушки Калинина" с роскошным венком на шее и с Тарасом побоку попадётся на глаза самому товарищу Сталину, после чего последует заслуженное поощрение.
  Гопля тащил венок и потел от страха. Ручьи пота звонкими ручейками потекли вниз. Свиньи захрюкали и радостно забегали по лужам. Тарас подошёл к Калинину. Староста сказал ему несколько привычных фраз, слегка наклонился, нацепил на рубаху орден и приготовился слушать.
  Гопля от волнения сглотнул слюну, посмотрел вниз и увидел, как в тумане,  розовые свинячьи спины и белые кружки задранных к нему лиц. Несколько ярких фотовспышек ослепили Тараса. Он зажмурился и понял, что напрочь забыл ответную  речь. Гопля пошарил в опустевшей голове и вместо приготовленных слов нашёл в ней только хату и грустную жену Оксаночку, замершую у плетня в день отъезда. Затосковав от разлуки и от своей беспомощности, награждённый повернулся к Михаилу Ивановичу.
  ...Захмелевший боров, что выпил водку Ивана, спал, но от счастливого визга свиней, зарывающихся в грязное месиво, проснулся, поднял уши, повертел ими, как антеннами, и продрал заплывшие жиром глазки. Он вскочил, пробил два барьера, выскочил в квадратный загон и с пьяных поросячьих глаз угодил в одно из оснований искусственного моста. В этот момент Тарас набрасывал венок на шею Калинина. Деревянная «радуга» накренилась. Охрана всполошилась: всем показалось, что Гопля, навалившись на государственного деятеля, душит его.
  Бодякин выстрелил вверх. От резкого звука свиньи обезумели, заметались и окончательно обрушили мост. Тарас рухнул в грязь, рождённую его потом, и лишился чувств. Неподалёку приземлилась трибуна, в которой спрятались Матюк и Друшликов. 
  Калинин, как утопающий за соломинку, вцепился в портрет Сталина, но кусок с трубкой оторвался, оставив вождя без курева. Староста грохнулся на спину опьянённого хряка и намертво вцепился в его маленькие уши. Испуганный "рекордсмен" ринулся к выходу...
  Чекушкин, дежуривший около павильона, сразу оценил обстановку и бросился в погоню за Всероссийским всадником на кабане.
  ...На парапете фонтана стоял голый Живчик и агитировал единственную не сбежавшую от него девушку: завороженную Аню Бодякину. Для пущей убедительности он размахивал перед лицом слушательницы красной лентой, сорванной с плеча.
      -  ...поэтому мы, товарищ, - дети солнца и воздуха! Половой акт наше общество больше не признаёт греховным! Наши шествия обнажённых возглавлял известный революционер Радек! В них участвовал гениальный поэт Маяковский! И, наконец, нас поддерживал сам Ленин, который говорил: "Так держать, товарищи!". А это значит, что наше движение, - верное!
  Бодякина стыдливо бросала любопытные взгляды на худосочное тело Вольдемара.
      -  И согласно поправке к Уставу РКСМ, любая сознательная комсомолка должна быть готова к отношениям с тем комсомольцем, который исправно платит членские взносы и активно участвует в общественной жизни! Именно таким комсомольцем являюсь я! Товарищ, ты готова жить по Уставу?
  "Сознательная комсомолка" машинально кивнула.
  И в этот момент у фонтана появился староста на свинье. Животное, поскользнувшись на балахоне натуриста, задело Бодякину, и она, падая, нечаянно столкнула Живчика с парапета. Вольдемар упал, и холодные воды фонтана окатили горячую Анечку, приведя её в чувство.
  Красная лента вырвалась из ладони и увенчала шею пьяного кабана, который, увернувшись от милиционера, помчался в колхозный павильон.
  ...Иван, воспользовавшись суматохой, открыл дверь бокового выхода, душевно отхлебнул водки из последней бутылки, закурил и блаженно выдохнул густое облако дыма. Неожиданно из голубоватой завесы выскочил боров. Узнав благодетеля, напоившего весёлой водой, и увидев недопитую бутылку, он взвизгнул и с радостью рванулся за добавкой.
  Сбитый с ног Дюндик упал, а красная лента случайно захлестнула его руку. Подгоняемый воплями старосты, хряк галопом помчался по павильону, волоча за собой Ивана. Вскоре рекордсмен устал и остановился около лежащего Гопли. Подбежавшие Чекушкин и Бодякин с трудом стащили седока.
  Калинин, как пойманная рыба, открывал рот и размахивал кулаками, набитыми оторванной щетиной. Боров развернулся и бросился на обидчика. На этот раз бойцы тайного фронта были начеку: откормленное достижение оттащили в сторону и стали забивать ногами, как врага народа. Особенно усердствовал Курдюков, заслуживший за это одобрительный взгляд Бодякина.
  К старосте подошли Друшликов и Матюк. Калинин, тяжело дыша, вопросительно кивнул на Ивана.
      -  Михаил Иванович, бешеного кабана остановил товарищ Дюндик. Он должен был получить орден после Гопли. А я - его куратор.
  Матюк, стоя на оторванном фрагменте портрета и переминаясь с ноги на ногу, будто от трубки вождя исходил жар, вытащил из кармана коробочку и передал её Калинину, а тот жестом подозвал Ивана:
      -  Молодец... Герой... Поздравляю... А сегодня вечером... В Кремле... Увидимся...
  Вручив награду, староста совсем обессилел. Друшликов вместе с Чекушкиным  подхватили его и повели к выходу.
  К Ивану подошёл Матюк и протянул руку. Награждённый замешкался, вытирая потные пальцы о штаны, и внезапно появившийся Мардух пожал ладонь начальника:
      -  Спасибо за поздравление члена нашей делегации, которую успешно возглавляю я!             
  Мягко отвёл вальяжного в сторону и доверительно наклонился к его уху:
      -  Товариш Дюндик в подпитии несёт всякую чушь. А вдруг он сегодня на приёме в Кремле ляпнет лишнего при вождях страны? Это же будет страшное дело!  Накажут всех! Одним словом, за Дюндиком нужен постоянный личный контроль,  понимаете?
  Матюк хотел что-то сказать, но передумал, и вытащил из кармана картонку:
      -  Это - пропуск в Кремль! Отвечать за него будете вы! Проследите лично, чтобы...
  В этот момент в павильон ворвалась ревущая Аня:
      -  Папа!!!
  Холодная вода с её мокрого платья попала на лицо Гопли. Он очнулся, вскочил и метнулся к дверям. Бодякин выхватил револьвер и опять выстрелил вверх. 
      -  Задержите его!!
  Подчинённые оставили недобитого хряка, выбежали из павильона и разбежались по торговым рядам колхозной ярмарки.
  От звука выстрела у ранимой Анечки Бодякиной подкосились ноги, и она свалилась без чувств на "отбивную" тушу, накрытую траурной лентой: "Долой стыд".
  Лицо Мардуха перекосилось от счастья:
      -  Сегодня я увижу товарища Сталина!!
  Во всех колбах Хрущая, не попавшего на эпохальный праздник, кипел «возмущённый  разум».
  ...Курдюков, вместо Тараса, обнаружил Живчика, окоченевшего под студёными струями фонтана.
  С видом победителя огэпэушник упёрся ладонями в мокрый парапет. Накатило шутливое настроение.
      -  Ты кто, пупсик?!
  Дрожащий натурист отстучал зубами буквы, которые сложились в слово:
      -  С-т-у-д-е-н-т...
      -  Всё, тощий Адам, твоя учёба закончилась!
      -  Я - не А-д-ам...
      -  Да какая разница! Главное, что за такие выходки теперь по тебе Красная Армия плачет! На выход, салага!

 *Общество "Долой стыд" - движение радикальных нудистов в СССР. Первые шествия обнажённых граждан проводились в Петербурге и в Москве в 1918 году. Приверженцы движения считали себя свободными, истинными пролетариями, которые хотят искоренить буржуазные предрассудки. С середины двадцатых годов милиция стала запрещать шествия.

                8

  Иван вошёл в банкетный зал и обомлел: тысячи бутылок с яркими наклейками выстроились в парадном строю, будто только и ждали пришествия в Кремль орденоносца из Жопочек. Ароматные запахи от изысканных закусок замерли у столов, как почётный караул у Мавзолея. Дюндик окликнул пробегавшего мимо официанта:
      -  Э! Кореш!
      -  Слушаю вас, товарищ.
      -  Это взаправду всё можно выпить?! И эти харчи навернуть?!
  Вышколенный кремлёвский прислужник, глядя на новенький орден, очень уважительно и серьёзно ответил:
      -  Ну, конечно, товарищ орденоносец. Приятного аппетита!
  Иван пошёл по залу, пытаясь отыскать самое лучшее место, но сделать это было трудно: везде было хлебосольно и вино-водочно.
      -  «Ой, чё будет! Какой сейчас начнётся жор!».
  Наконец, Дюндик остановился и от близкого лицезрения невиданных вин, коньяков и водок несколько раз взволнованно вздохнул. Тут же произошла смена часовых: ароматные запахи строем ушли, а их место заняли "токсичные воины" ивановского перегара, которые отогнали от стола всех посторонних. Орденоносец замахнул несколько стопок из разных бутылок и ощутил долгожданное умиротворение...
  Мардух, бросив напарника ещё у входа, рыскал по гигантской трапезной. Он пытливо высматривал государственных мужей и знаменитых деятелей искусства, ожидая Счастливый Случай, чтобы попасться кому-нибудь на глаза, заговорить и познакомиться. Потирая руки в предвкушении чудесного вечера, Мардух набрёл на делегацию советских республик Средней Азии.
  "Восточная девушка", смущённо позируя фотографам, бережно держала в руках паранджу. Эту роль известный режиссёр Колобашкин доверил русской актрисе, с которой очень близко познакомился в одном из провинциальных театров. По его указанию гримёры перекрасили шатенку в брюнетку и уничтожили славянскую внешность, сотворив на загримированном, "смуглом" лице "раскосые" глаза
 и экзотические брови-ниточки.
  И вот теперь черноволосая красавица улыбалась любопытным мужчинам и женщинам и со специфическим акцентом заученно рассказывала о своём "подвиге":
      -  Салом алейкум, товарищи! Ещё недавно я, как и все женщины Азии, носила эти чёрные одежды, но теперь советская власть сделала меня свободной! Да! Я сняла рабское платье и осталась свободной! Спасибо за это товарищу Сталину!!
  Мардух похлопал вместе со всеми и вдруг наполнился шаловливым духом:
      -  Как же через эту сеточку вы могли что-нибудь видеть?
  Колобашкин крикнул из толпы:
      -  Наденьте это и сами поймёте!
  Окружающие, смеясь, тоже стали подначивать:
      -  Да! Покажите на личном примере!
      -  Слабо?!
      -  Он испугается!
  Мардух приосанился:
      -  А что? И одену! Интересно же посмотреть на мир через окошко темницы, в  которой томились угнетённые женщины Востока!
  С помощью "героини", напевающей: «Най, най, гуталяни...», он облачился в длинный балахон с паранджой. Красавица для смеха накинула на Мардуха ещё и звенящие нагрудные украшения. Народ, столпившийся вокруг, дружно зааплодировал.
  ...А в это время Сталин, не дойдя до дверей зала, остановился, пососал потухшую курительную трубку, чертыхнулся и обернулся к сопровождающим лицам.
  Из задних рядов выскочил человек в круглых очках. Согнувшись, он подбежал к вождю и подставил свою голову. Сталин неспешно выбил трубку, постучав ею по лысине преданного добровольца. Остальные стояли и ждали окончания процедуры, втайне завидуя сообразительности счастливчика.
  В глазах вождя, обращённых к личному помощнику, застыл вопрос. Поскрёбышев тут же негромко доложил:
      -  Это - Берия, Лаврентий. Первый секретарь Центрального Комитета Грузинской компартии.
      -  А-а... Не узнал, не узнал. Богатым будешь, Берия. Пора тебе расти. Пойдёшь в аппарат ОГеПеУ, к Менжинскому. Работать будешь с Генрихом ЯгОдой, заместителем. Доверяем тебе мою безопасность. И безопасность всего народа.  Поклянись, генацвале, что к этой борьбе ты будешь готов.
  Берия окаменел, боясь просыпать с головы и ушей серый пепел из трубки вождя:
      -  Всегда готов. Пепел класса стучит в моё сердце.
      -  Нет возражений, товарищи?
  Кремлёвский хор утвердительно ответил:
      -  Нет!!
  Ягода замер ни жив, ни мёртв, предвидя скорую мучительную отставку. Сталин улыбнулся, вторично выбил трубку, врезав ею по черепу Лаврентия, и направился к дверям. За ним двинулась вся свита, по ходу кланяясь и поздравляя с назначением оглушённое тело нового работника органов госбезопасности. Поскрёбышев открыл дверь и приготовил коробку «Герцеговины Флор», любимых папирос Хозяина.
  Георгиевский зал встретил вошедших членов Политбюро, руководителей Советского правительства и крупных партработников ослепительным светом люстр, пестротой платьев и красочным изобилием на длинных столах.
      -  Товарищ Сталин!!! 
  Истошный крик Колобашкина породил рёв восторга и овацию. Руки гостей мельтешили так быстро и яростно, что издали толпа стала похожа на летящий много-пропеллерный самолет. Раздались удары тел о паркет: это от счастья лицезрения великого вождя падали в обморок наиболее чувствительные колхозницы и зачинщицы производства. Сталин молчал, набивал трубку табаком из папиросы и наблюдал за привычной картиной своего сошествия в народ.
  Пожилой синеглазый дедок с Севера улыбался и кланялся, приветствуя руководство страны по-архангельски: «Ночевали здорОво, здравствуйте!».
  Рядом с ним стоял товарищ Казаков, мастер по пошиву напольных ковриков с пролетарской символикой. Привлекая внимание, он махал над головой своим изделием.
  В какой-то момент ткача отодвинул в сторону крупный красномордый работяга, уже пьяный «в дымину». Он вырвал из рук мастера половичок, свернул рупором, фальшиво запел в него "Сулико" и пошёл обнимать Отца народов. В тот же миг несколько охранников оттащили провинившегося мужика за колонну, слегка «помяли» и быстро спрятали в скульптуре «Ленин в Шушенском».
  Ударники и герои коллективизации, вытянувшись в струнку, продолжали аплодировать. Небольшой дружный коллектив степенных профессоров, максимально втянув животы, под руководством академика Зинина почтительно скандировал девиз:
      -  "Знание - сила, наука - мощь!".
  Сталин одобрительно помахал учёным трубкой. Видя это, стоящая рядом гpyппa нервных артистов истерично завизжала красивыми поставленными голосами:

      -  "Нас утро встречает прохладой,
         Нас ветром встречает река.
         Кудрявая, что ж ты не рада...".
         
  Сталин едва заметно поморщился, и восторженная театральная интеллигенция, почуяв опалу, сразу притихла. Вслед за артистами постепенно успокоился весь зал.
  Отец народов хмыкнул, закурил и медленно пошёл к передовикам производства. Одним гостям он кивал, через других, лежащих в обмороке, переступал, у третьих -  останавливался, и тогда Поскрёбышев представлял их:
      -  Знатная доярка Прасковья Рукосуева, работает одна за всю молочную ферму... А это - передовой шахтёр, товарищ Василий Амбал! Он один даёт половину угольной добычи страны. Является инициатором шахтёрского движения: "Всех коммунистов - под землю!".
  Амбал покивал потной головой, а у Прасковьи от близкого лицезрения великого вождя ослабли ноги, и она оперлась плечом на Василия.
  Поскрёбышев продолжил экскурсию. Сталин, попыхивая трубкой, ещё минут десять  знакомился с трудовыми героями страны.
  Процессия остановилась около бронзовой скульптуры Ленина, сидящего на пеньке. На его левом колене висел коврик с вышитыми тракторами. Вождь с удивлением посмотрел на мужика, храпящего под ногами страдающего в сибирской ссылке Ильича.
  Поскрёбышев замялся, полистал блокнотик и соврал:
      -  А это... Из Коминтерна... Стоян  Раков... Наш прогрессивный балканский друг... Обожает Ленина.
  Сталин выдохнул, укутал произведение искусства табачным дымом и повернулся к народу. Всe приглашённые стояли по стойке «смирно» или лежали, и только одна женщина не участвовала в происходящем: она лихорадочно подпрыгивала, стараясь сбросить с себя паранджу. Это Мардух, запутавшись в незнакомых одеяниях, пытался  повторить подвиг героинь Азии.
  Вождь направился к странной гостье. Мардух увидел через решётку сетки знакомый фас с усами и, помертвев, сразу вспомнил, что говорили старые большевики о Сталине: "Коба не любит шуток на свой счёт и жестоко за это карает!".
  Увидев мужчину вместо женщины, он решит, что его глупо разыграли на глазах сотен гостей. А дальше - суд, лагерь, пыль... Голос вождя возродил Мардуха из праха и вернул в Кремль:
      -  Чего молчишь, женщина?
  Секретарь райкома тонким голоском повторил услышанное приветствие:
      -  Салом алейкум...
  Сталин опять хмыкнул и своим знаменитым тяжёлым взглядом, от которого, он знал, люди падают без чувств, уставился в чёрную сетку. Мардух затрясся всем телом, зубы стали выстукивать «Интернационал», а серебряные подвески, украшенные бусинами, громко зазвенели в такт мелодии.
  Лежащие героини вскочили с паркетного пола и вместе со всеми молча дослушали революционный гимн.
      -  Как настроение?
  Мокрый от ужаса Мардух, не думая, тут же тихонько правдиво откликнулся:
      -  Хорошее. Суицидное.
  Сталину ответ не понравился.
      -  Сними паранджу! 
  Бусины вторично затряслись и случайно сыграли зажигательный танец. Из глубины  правительственной толпы к источнику звука стал грубо продираться оживившийся Ворошилов. Недовольным он шипел:
      -  Я только спросить!
  Наконец, нарком оказался в первом ряду: 
      -  Цыган привезли?! А-а... Восточный танец... Не люблю.
  Ворошилов опять скрылся за спинами товарищей, чтобы тихонько выпить с Будённым. К Сталину подкрался Лазарь Каганович:
      -  Традиции ещё цепляются за умы женщин Востока!
      -  А мы такие традиции будем выкуривать.
  Отец народов махнул трубкой. Выполняя приказ, змейка дыма выползла из раскалённой норы, поклонилась Хозяину и, извиваясь, юркнула в сетку паранджи. Мардух закашлялся и зашатался.
      -  Теперь она узнала дыхание новой жизни.
  Соратники угодливо захохотали.
      -  Теперь она поведёт к ней миллионы несчастных соплеменниц, громко стонущих в ненавистных гаремах от истязаний феодализма.
  Весь зал зааплодировал, кроме одного мужика, который, игнорируя происходящее,   перебирал на столе бутылки. Вождь сразу забыл о восточной гостье и пошёл к нахалу:
      -  Кто такой?!
  Дюндик обернулся и окаменел, увидев перед собой живого Сталина, а тот, не дождавшись ответа, прищурился и испепелил провинившегося. Иван округлил глаза, отягощённые водкой, попытался рассмотреть в тёмных щёлочках мудрые очи великого человека, но так ничего и не увидел.
  Сталин занервничал и повернулся к соратникам, чтобы проверить гипнотическое воздействие своего взгляда. Жданов тут же согнулся, а Ягода и Каганович сделали книксены. Вождь успокоился и с недовольным лицом устроил незнакомому мужику допрос:
      -  Кто ты?! Откуда?! За какой подвиг орден?! Шахтёр?! Тракторист?!
  Дюндик повлажневшими глазами зачарованно смотрел на Сталина.
      -  Ну, чего молчишь?! Язык проглотил?!
      -  Я - Иван... Из Жопочек... Двадцати...пяти...тысячник. Мы там... на хуторе... 
  Из-за спины Дюндика выскочил Калинин. На его пиджаке сияли два начищенных ордена Красного Знамени.
      -  Иосиф Виссарионович, это и есть мой спаситель!   
      -  Да?!
  Сталин посмотрел на Ивана по-новому, тепло:
      -  Значит, это ты бросился на броневик, на котором Гопля увозил связанного старосту?
  Утреннее происшествие с хряком уже стало обрастать мифами.
      -  На броневик?! А-а, ну, дык... 
  Иван постарался дышать в сторону. В стороне оказался Калинин, который от пьяного ветра сразу окосел и старчески засуетился:
      -  Да, да, да! Это товарищ Дюндик совершил подвиг на выставке!
      -  Кстати, Михаил Иванович, говорят, что там сегодня кто-то порвал мой  портрет?
  Калинин от страха протрезвел, но потерял дар речи.
      -  Лазарь!
  К вождю подбежал Каганович. Он тут же взмок, услышав зловещее шипение:
      -  Ты - хозяин города! А что в нём творится, знаешь?! Уже, не стесняясь,  рвут мои портреты! Я тебя сам порву!
  Лазарь побледнел, как его евангельский тёзка-мертвец, испустил дух свежескошенной травы и призрачной дымкой полетел в сторону женщины с косой, скучающей у дальней колонны. Сталин повернулся к Калинину:
      -  Ну, так кто?!
      -  Это... Матюк порвал. Нечаянно.
  Вождь подумал.
      -  «За «нечаянно» бьют отчаянно», говорили у нас во дворе. Отправим его работать из Москвы в глубинку. С понижением в должности.
  Поскрёбышев тут же сделал пометку в блокнотике.
      -  А товарищу Дюндику дай орден.
  Калинин широко развёл руками:   
      - Закончились.
  Сталин рассердился, наклонился к уху старосты и прошептал:
      -  Ты что, "всероссийский похотливый козёл", все ордена своим балеринам раздал?! Ну, тогда - сними свой! Не жадничай! За спасение Председателя ЦИК надо наградить хорошо.
  Нехотя исполняя приказание, Калинин опять надышался алкогольных паров и залился пьяными слезами:
      -  Иосиф Виссарионович! Дорогой ты мой человек! Дай я тебя поцелую!
      -  Ты лучше поплачь, Михаил Иванович. Ты у нас - известный нюня. Больше поплачешь - меньше пописаешь... в свои штаны.
  Окружающие дружно захохотали. Калинин тоже засмеялся, шутливо погрозил вождю пальчиком, взял со стола рюмку, выпил, сразу покраснел, обмяк и упал на руки крепких военных. Сталин, улыбаясь, налил вино в бокал:
      -  Хочу с тобой выпить, герой. Говори пожелание. 
  Дюндик утёр рот рукавом, напрягся и вспомнил потешный тост, который часто произносили работяги на заводе:               
      -  Чтобы очень долго жить, будем только водку пить!
  Сталин слегка опешил, потом усмехнулся:
      -  В подобных случаях, товарищ  Дюндик, один мой знакомый режиссёр говорит актёрам: «У вас - пузырчатая фантазия».
  Колобашкин, стоящий неподалёку, засветился от гордости. Иван сглотнул слюну.
      -  Ну, дык... Я хотел сказать: выпьем водки за ваше здоровье, чтобы вы долго жили!
  Гости, обступившие лидера СССР и его сотрапезника-орденоносца, одобрительно зашумели и захлопали. Иван пошарил за спиной, взял со стола бутылку, дрожащей рукой чокнулся с государственным деятелем, приставил горлышко к правому уголку рта и, не отрывая глаз от рябого лица, выпил. Осторожно поставил пустую посуду на место. Вождь пригубил из бокала, отщипнул маленькую виноградинку и сосредоточенно её пожевал.
      -  Ты молодец, товарищ Дюндик...
  Иван решил, что его хвалят за умение пить, потянулся за следующей бутылкой, но отдёрнул руку, едва Сталин заговорил.
      -  ...А вот Гоплю, когда его найдут, накажем. Это - предатель. Это - немецкий и японский шпион, наймит капитализма, мечтающий уничтожить счастливую жизнь советских людей... Он затесался в ряды героев-двадцатипятитысячников. Мы выясним, как ему это удалось, а потом устроим суд. Большой суд! И днём, и ночью рабочие и крестьяне  будут просить сурового приговора для  мерзавца...
  Сталин  помолчал. Иван стоял, не шелохнувшись.   
      -  Кстати, ночью будут просить?
  Перед вождём тут же появился Ягода:
      -  Так точно, товарищ Сталин, выйдут, как один! Люди ещё не знают, но уже возмущены!
      -  Ну, вот видишь, товарищ Дюндик: народ уже негодует. А какое твоё мнение о Гопле?
  Иван от волнения не нашёл нужных слов: вместо ответа он яростно раздул ноздри и выпучил глаза, как это делал на заводском митинге комиссар, клеймивший кулаков.
      -  Вижу, вижу, что ты думаешь... Уверен: и весь комсомол так же отнесётся к нему. Как ты считаешь?
  Дюндик вспотел, преданно посмотрел на оспяной нос великого руководителя, набрал в лёгкие воздуха и замер, не зная, что сказать. И вдруг в памяти всплыли строчки из поэмы Семёна Тифозного. Иван сжал пальцы в кулак и вскинул руку:

      - «Живёт комсомол светло, но не гадя!
        Сердце пылает любовью, а в нём:
        Партия, Сталин родной и невеста Надя,
        То есть то, что Родиной зовём!».

  Вождь удивлённо открыл рот, но трубка не упала:
      -  Это ты такой замечательный стих сочинил? Молодец, ну, просто молодец!
  Дюндик засмущался, и от лучей «тифозной» славы его лицо покрылось красным загаром. Сталин задумчиво покурил, и густой дым серебристым нимбом замер над головой Ивана.
      -  Эта штука будет посильнее «Фауста» Гёте... Сердце пылает от любви к Родине... А Родина - это я и партия! И невеста-комсомолка... Хорошо написал, очень хорошо! Значит, герой, поэзия - твоё хобби?
      -  Чё?
      -  Любишь стихи писать?
      -  Ну, дык...
  Сталин доверительно наклонился к Ивану и перешёл на шёпот:
      -  А я ведь тоже в юности баловался.
  Суровое лицо вождя разгладилось, очеловечилось и мечтательно озарилось:

      - «Раскрылся розовый бутон,
        Прильнул к фиалке голубой,
        И, лёгким ветром пробуждён,
        Склонился ландыш над травой...».*

  Ну, как тебе?
      -  Круто. Берёт за душу. До слёз.
  Сталин просиял:
      -  После таких хороших слов, я - будто в отпуске побывал.
  Вождь пробежался глазами по "легиону" гостей и наткнулся на первое попавшееся знакомое писательское лицо.
      -  Эй, Фадеев!
  Из людской массы выскочил известный советский литератор.
      -  Ты слышал стихи Дюндика?
      -  Слышал, Иосиф Виссарионович!
      -  Хорошо. Вот что, Фадеев... Товарищ Горький приболел. Поручаю тебе  организовать срочное собрание своих коллег. Борзописцев, типа Булгакова и ему подобных, - не зови. Пригласи только самых лучших. Самых талантливых. Хочу, чтобы они послушали нового Пушкина из народа. Мне стихи понравились. Пусть он и вам почитает. Оцените талант, поддержите.
      -  Поддержим, Иосиф Виссарионович! 
  Растроганный Сталин взял «нового Пушкина» под локоть:
      -  Ваня, завтра вечером в Большом театре концерт. Праздничный. Я тебя приглашаю.
  В стороне зазвенели подвески восточной женщины: это Мардух, забыв об опасности, напоминал о себе.
      -  Товарищ Сталин, а можно мне взять с собой израненного бoйца, который сейчас в газовом институте про колхозное счастье булькает, и... вот эту женщину?
  Вождь лукаво наморщинил кожу около маленьких глазок: 
      -  Так это и есть твоя Надя?
  Иван замялся, не зная, что ответить. Вспомнился фотопортрет с выставки:
      -  Да нет, знакомая: Лейла.
      -  А почему она до сих пор в парандже?
      -  Ну, дык... Стесняется.
      -  Ерунда. Пусть снимет.
  Перед внутренним взором Мардуха промелькнула вся жизнь, но её конец вдруг отсрочил бледный призрак Кагановича, который тихо материализовался около вождя. Сталин обернулся, ощутив могильный холод.
      -  Иосиф Виссарионович! Отличная идея для наглядной пропаганды. Пусть так и ходит по городу. Москвичи воочию увидят средневековую дикость, с которой мы боремся, и  сами начнут агитировать восточную рабыню сбросить мрачное наследие прошлого. И без сомнения, добьются этого! Об этом напишут все наши газеты!
  Сталин стал вслух размышлять над предложением:
      -  Москва протянет дружескую руку и сорвёт с женщин Востока надоевшую одежду...
  Окружающие благоговейно внимали.
      -  А что, неплохо. Можешь шевелить извилинами, когда надо!
  Воскресший Лазарь порозовел, под аплодисменты похлопал Дюндика по плечу и убежал к газетчикам.
      -  Ладно, пусть она ходит в своем наряде. А завтра - на концерт.  Распорядитесь!
  Стоящий неподалёку начальник в петлицах щёлкнул каблуками: «Слушаюсь!», а Сталин пошёл на почётное место в центре стола, около которого в нетерпении томилось партийное руководство.
  Рядом с Иваном вырос Фадеев:
      -  Завтра утром я буду у вас! Поедем к писателям!

********************************
 *Из стихотворения И.В. Сталина.
********************************

                9

  Хрущай и Мардух ещё спали. Фадеев сидел на стуле и ждал. Иван, тихо постанывая, одевался очень медленно. Голову он старался держать неподвижно, чтобы уберечься от вспышек боли под темечком. Во рту и в горле прочно обосновалась сухость. Несколько петушиных пёрышек от подушки, прилипших к волосам, по старой памяти громко кукарекали, призывая народ помочь страдальцу погасить «горящие колосники». С похмелья в желудке зародилось, росло и набиралось сил нелюбимое дитя: рвотный рефлекс...
  Писатель, остограммившийся с утра, понимающе улыбнулся:
      -  В нашем буфете всегда есть пиво. Приедем - и вы поправите здоровье. На Руси первый признак таланта: пьёт!
  Дюндика от переизбытка «таланта» затошнило, и он зашёл в туалет. Фадеев подошёл к двери:
     -  А план у нас такой: вы читаете писателям свои стихи, а потом - небольшое   обсуждение. Главное, не волнуйтесь, я буду рядом!
  Общежитие располагалось на Волхонке, в старом «доходном доме Полюбахина», неподалёку от разрушенного храма Христа Спасителя. Лифта не было. По бесконечной лестнице спустились вниз потихонечку, чтобы жуткой тряской не мучить больные головы, сели в машину и поехали по Москве. С трудом фокусируя мутное зрение, Иван смотрел в окно, за которым расплывались серые здания улиц, проросших нахмуренными людьми.   
  Страдая от мук перепоя, Дюндик, тем не менее, испытывал необъяснимое наслаждение в предвкушении неизбежного опохмела. Эту мазохистскую медитацию прервал Фадеев, который уткнулся в противоположное окно и монотонно загундосил себе под нос:
      -  «Каравай, каравай, кого хочешь - выбирай...». 
  Иван напрягся.
      -  «Чё-то ж такое вчера было... А-а... По кругу ходили».

                * * * * *

  ...Действительно, уже ближе к полуночи крепко выпившие мужчины и женщины, утолив жажду алкогольную, возжаждали лично объясниться Отцу народов в любви. Все сбились в хоровод, а правила игры установила случайная именинница: весёлая, хмельная ткачиха Катька Фурцева:
      -  Я люблю, конечно, всех, но товарища Сталина - больше всех!
  Сталин получил от смелой пряхи смачный поцелуй в щёку и, не переставая попыхивать трубкой, неторопливо занял её место. Он кого-то выбрал после песенки, но ему в ответ снова признались в сердечном чувстве. В течение получаса все пьяные гости и члены правительства возвращали вождя в центр круга. 
  К тому времени Иван уже прилично «заложил за воротник». Он покачивался в компании перебравшей вина телефонистки, которая повисла на нём и развязно мурлыкала:
      -  Начальник нашего телеграфа требует от каждой работницы связь без брака. И я уже - в числе лучших! Передовица! А ты, товарищ?
  Иван промолчал. Видя, как краснолицые хороводники бесцеремонно тормошат Сталина, он впал в сострадательное состояние:
      -  Почему они все называют только Иосифа Виссарионовича? Совсем замучили
человека.
  Телефонистка томно прошептала:
      -  А уж как я измучилась...
  И вдруг к ним вместе с табачным дымком прилетели слова с характерным акцентом:
      -  Я люблю...(пых-пых)... конечно, всех, но...(пых-пых)... товарища Дюндика - больше всех.
  Загоревшись желанием дать вождю передышку, взволнованный Иван стряхнул с себя навязчивую телефонистку, которая сразу надула губки:
      - Ну, и пошёл ты! Я свою "любилку" не на помойке нашла, чтобы дарить её первому встречному!
  Дюндик решительно вошёл в центр людского круга. Народ запел:
      -  Каравай, каравай, кого хочешь - выбирай!
  Иван внезапно замялся и глупо ощерился: 
      -  Я... люблю всех, но... дык... товарища Сталина - больше всех!
  Вождь, как бы с осуждением покачал головой, заулыбался глазами и пошёл на привычное место в центре хоровода.

                * * * * *
 
  ...Подъехали к Дому советских писателей. Иван увидел, что слева от входа, на скамье, сидели и ругались несколько эфемерных женщин в белых хитонах и с лавровыми венками на головах. По отдельным репликам он понял причину разногласий одетых не по сезону красавиц:
      -  Ну, и чего мы из Парнаса в эту сырость припёрлись?!
      -  Так ведь у писателей сейчас собрание!
      -  Этим писакам не мы нужны, а богиня Клоакина,* чтоб окунула их в своё вдохновение! 
      -  Фу-у, как не поэтично!
  Фадеев, не обратив внимания на женщин, махнул рукой человеку, который в сторонке кормил хлебом стаю бродячих собак:
      -  Здравствуйте, товарищ Бяшкин!
      -  Доброе утро, Александр Александрович!
      -  Любовь к животным, это хорошо, но не забудьте про собрание!
      -  Что вы, что вы, как можно?
  Фадеев шепнул Дюндику:
      -  Это наш поэт-зоофил. Пишет о животных. Детвора всей страны знает его весёлое стихотворение: "Я щеночка бульдога пригрел на груди, а он, озорник, на меня напрудил...". Обожает четвероногих.
  Писатель открыл дверь, пропустил первым Ивана, затем, под звуки собачьей драки, сам зашёл в здание и, поводив гостя по коридорам и лестницам, привёл его в буфет.    
      -  Заходите, товарищ Дюндик. Подлечитесь немного, а потом я за вами кого-нибудь пришлю.
  В небольшом зале в уголочке пребывал ещё один «больной»: бледный поэт-провидец  Герман Фатальный. Он сидел под общепитовским плакатом: «Пальцами и яйцами в солонку не макать!», и угрюмо макал в солонку варёное яйцо. С бодуна аппетита не было, хотя Герман допивал уже третью бутылку «Светлого пива №2».
  Фадеев нахмурил опохмелённое лицо:
      -  Опять вы вчера пили, товарищ Фатальный?! Ну, сколько можно, а?!
  В ответ Герман блеснул начитанностью, исподлобья процитировав садовника из «Фигаро»:
      -  "Если я брошу пить, всё погибнет!"
  Лежащий в нокауте желудок Фатального, измордованный лошадиными дозами водки,  наконец-то, очнулся и робко попросил еды. Герман закинул в рот посоленное яйцо, быстро очистил другое, потянулся за солонкой, но Фадеев отодвинул её в сторону. 
      -  Забираю вас с собой, а не то, вижу, вы пропустите собрание!
  Жующий духовидец, рассовав по карманам неочищенные яйца, поплёлся за писателем, при этом он щелчками пальцев брезгливо стряхивал с пиджака чёртиков, которых накликал на свою пьяную голову, медитируя ночью за алкогольно-спиритическим столом в поэтическом подвале «Бродячий Пегас».
  Иван направился к буфетной стойке. Ящики с янтарным, пенным лекарством, как почётная  стража при встрече короля, вытянулись перед измученным гостем во всей своей спасительной красоте. Страждущий с такой бешеной скоростью начал опорожнять бутылки, что неповоротливая буфетчица с лицом и полным телом «Красавицы» Кустодиева, не успевала убирать пустую тару.
       -  «Ну, надо же! Как мужчине пить хотелось! Ой, бедненький...».
  Наконец, «мягкий опохмел» завершился. Дюндик удовлетворённо крякнул, закурил, расползся по столу, слащаво подмигнул «пышке» и прочитал ей заклинание, которое в утренних похмельных муках всегда повторял батя:
       -  Сотвори скорее чудо: уходи, Сушняк, отсюда!
  Буфетчицу взволновал знак мужского внимания. Она зарделась, захохотала и незаметно расстегнула две верхние пуговицы на халате:
       -  Меня Дуней зовут.
  Глаза Ивана совершили восхождение на белые горы, открывшиеся из-под халата. Прикрыты были только пики вершин. Основной инстинкт подсказал Дюндику, как закрепить первый успех, и он с выражением прочитал красавице весёлый стишок, сочинённый заводским собутыльником Женькой Полиным:

          -  А у Дюндика душа
             Пить не хочет ни шиша,
             Но рука подлючая
             Тянет в рот горючее!

  Дуняша затрепетала, уже будучи уверенной в том, что начинается её очередной любовный роман:
      -  Так вы тоже поэт? А я тоже культурная. Кино и театры смотрела. И в разные музеи меня водили.
  Дуня потянулась к третьей пуговице... В это прекрасное, флиртообразное мгновение прибежала молодая поэтесса Лиза Дуськина.
      -  Товарищ Дюндик?! Меня послали за вами! 
  Кокетливо улыбнувшись смутившемуся Ивану, уже забывшему цель приезда в Дом писателей, она отдала буфетчице пустой графин.
  Евдокия сердито застегнула халат и стала привычно переливать в стеклянную ёмкость бутылку водки, при этом бросая на "Лизку-разлучницу" ненавидящие взгляды. С усмешкой поблагодарив толстуху, Дуськина взяла графин и, как кроткого младенца, повела Дюндика на литературное заклание.
  Пройдя несколько кругов по лестнице, они вышли на сцену. Поэтесса осторожно поставила на стол «живую воду» для воскрешения писательского вдохновения, улыбнулась Фадееву, подошла к Ивану, сняла с его головы пёрышко, дунула, скрестила ладони в знак солидарности и убежала.
  Дюндик увидел заполненный людьми зал. На первом ряду сидели пожилые: седовласые и лысые. Выкатив животы, они поблёскивали очками, от которых рождались и резвились на стенах весёлые «солнечные зайчики». Середину зала заняли мужчины и женщины в расцвете лет, а у задней стены расположилась молодёжь. 
  Фадеев в одиночестве сидел в президиуме. Увидев, что Иван немного освоился,  поднялся из-за стола:
      -  Товарищи! На наше собрание, о котором всех вас экстренно оповестили и которое мне поручено провести, пришли почти все писатели и поэты. По уважительной причине отсутствуют только двое: Демьян Бедный, выполняя ответственное задание партии, работает над текстом праздничной оратории, а Михаил Голодный находится в творческой поездке по комсомольским стройкам Сибири!
  Из середины зала крикнули:
      - Какая повестка сегодняшнего заседания?
      - А собрали вас, товарищи, чтобы вы послушали молодого поэта Ивана Дюндика, начинающего путь в большую литературу.
  По залу пронёсся недоумённый гул. Все разновозрастные литераторы сразу невзлюбили неизвестного выскочку, из-за которого их выдернули из тёплых квартир и дач. Особенно занервничали поэты. Они смотрели на нового конкурента так, что пёрышко, отправленное Елизаветой в полёт, закружилось под потолком на восходящих потоках негативного напряжения.
  Фадеев душевно улыбнулся соратникам по перу:
      - Как говорится, не судите строго.
  Сел на стул и кивнул Ивану:
      -  Читайте!
  «Молодой поэт» вытянул правую ногу и подошвой ботинка громко ударил по полу:
      -  Поэма! 
  Зал внимательно смотрел.
      -  "Наши...". Это... "Наши мёртвые не потеют"... Нет. Не так. "Наши люди не потеют... трудясь".   
  Горло опять пересохло. Иван с тоской посмотрел на графин, облизнул сухие губы, постоял, глядя в пол, и «по Тифозному» поднял кулак:
 
            -  «Живёт светло Комсомол и не гадя...
               Пылает сердце любовью, а в нём -
               Сталин, Партия и невеста Надя,
               То есть то, что Родиной зовём...».

  Зал внимательно слушал. Дюндик, хрипло выкрикнув четвёртую строчку, забыл продолжение и растерянно замолчал. Писатели тоже молчали, но ревниво и настороженно. Фадеев успокоительно покивал Ивану и посмотрел в зал:
      -  Товарищи! Естественно, что автор сильно волнуется. Пока он вспоминает продолжение, высказывайтесь по началу поэмы! Смелее! Не будем отбирать у самих себя драгоценное время.
  Литераторы стали перешёптываться, и по рядам загулял шумный сквознячок.
      -  Может быть, товарищ Фатальный? Вы в своих стихах пророчески пишете о неотвратимой победе коммунизма на всей Земле! А что вы по этим строчкам предрекаете будущей поэме, а?!
  Застигнутый врасплох Герман, тихонько разбивавший о край стула скорлупу варёного яйца, замер, не зная, что сказать? Лукавый мелкий чёртик, всё-таки прицепившийся к левому плечу провидца, не понял шутливого посыла председателя собрания и посоветовал Фатальному не выступать, пока не прояснится: ругать надо нового поэта или хвалить?
      -  Я... Соберусь ещё с мыслями... Попозже.
      -  Товарищ Бяшкин, а вы?
  Пострадавший за доброту зоофил, сжимая руками штанины, разодранные неблагодарными собаками, отрицательно замотал головой:
      -  Пока что нечего сказать. С нетерпением жду стихи про трудовых людей, которые вообще не потеют.
  Писательский народ уловил насмешку и откликнулся лёгким одобрительным ветерком, нахмурившим лицо председателя собрания.
      -  А что скажет товарищ Пытливый? С научной, так сказать, точки зрения?
  Поэт-пропагандист, борец с лженаукой Антон Пытливый, автор нашумевшей научно-просветительской поэмы «Внутри солнца - лёд», написанной под влиянием теории учёного Шмурдяка, поднялся и серьёзным лицом, забывшим слово «смех», сухо отчеканил:
      -  В науке, как вы  знаете, выводы делаются на основании фактов. Одного факта всегда мало. Пусть товарищ Дюндик почитает нам свою поэму дальше.
      -  Ясно. Трое отказались. Значит, желающих нет?      
  Из середины зала поднялась рука. Фадеев обрадовался:
      -  Правильно, товарищ Пестик! Вы - поэт-баталист, пишете об армии, а там - боевые люди! Вам первому и начинать! Думаю, собратья по творческому цеху, говоря по-военному, возьмут равнение на грудь четвёртого!
  Василий Пестик встал, подумал и вскинул голову:
      -  Считаю, что молодому поэту ещё надо работать над формой... В этих стихах она слабоватая, неуверенная, ну, просто ни в какие ворота не лезет.  Вот, для сравнения, другие строчки, мои, из стихотворения - «Любовь на кончике штыка»:

   -  «Я стою на посту,
      Проверяю все пломбы,
      Чтоб на нашу страну
      Не посыпались бомбы!
      Вспоминаю опять
      Наши нежные встречи,
      Как, любя, мне клалА
      Свои руки на плечи,
      Как с тобою не раз
      Мы прощались в подъезде,
      Как кричала: «Люблю!»
      При моейном отъезде.
      Лишь за  то, что теперь
      Я - охранник Отчизны,
      Ты должна меня ждать,
      Чтоб связать наши жизни...».

  Вы же слышите: это совсем другое дело! Рифма, ритм, размер - всё в идеале, и всё выражает глубокое патриотическое содержание, в основе которого - чистая любовь советского красноармейца. Кстати, с содержанием у автора тоже хорошо! Есть чувство, есть любовь к товарищу Сталину, а это важно, чтобы дальше в бой идти отважно!
  Эффектно срифмовав концовку своего выступления, Пестик сел под одобрительный гул писателей, сидящих в середине зала. Из первого ряда шумно встал маститый поэт-нравственник Гурий Предстатов и обратился к пожилым писателям:
      -  Мой... «собрат по цеху»...
  Расслышав иронию, коллеги засмеялись.
      -  Прочитал сейчас в качестве примера свои посредственные, невыразительные стихи, выдав их за идеал. Каково?!
 Получив новую порцию смеха, Гурий повернулся к Пестику:
      -  Позвольте вам показать, «дорогой коллега», то, что в действительности должно являться идеалом для начинающего поэта Дюндика. Я прочитаю отрывок из моей новой нравственной поэмы "Оденьтесь!", посвящённой комсомольцам: 

   -  «Мы растопим льды Антарктиды,
      Мы разрушим все пирамиды
      И обрушим глыбы и воды
      На секс, чтоб исчез из природы!
      Труд - вот наша советская радость,
      А похоть забудем, друзья, навсегда,
      Нам половую интимную гадость
      Заменят спорт и большие города!».

  Седовласые и лысые литераторы единодушно и громко зааплодировали. Польщённый Гурий слегка поклонился коллегам и победоносно посмотрел на сокрушённого Пестика: 
      -  Вот где, Василий, идеальные размер и рифма, вот где подлинное советское содержание, вот где присутствует герой нашего времени - комсомол, наш молодой патриотический современник, поэтический образ которого в этих нескольких строчках мне блистательно удалось раскрыть! И в связи с этим у меня к товарищу Дюндику вопрос.
  Предстатов гордо приподнял подбородок, театрально вытянул руку к Ивану, как Понтий Пилат на хрестоматийной картине,** и громогласно воззвал: 
      -  Что есть Надя?!!
      -  Чё?
  Иван посмотрел на помрачневшего Фадеева. Гурий покровительственно и «мудро»  улыбнулся и разродился маленькой разъяснительной речью, выдавливая слова через сложенные трубочкой губы:
      -  Мне непонятен образ невесты  Нади... Кто она? Неизвестно! Где работает? Опять неизвестно! А почему невеста? В наше стремительное, героическое, комсомольское время думать о личной жизни - преступление, вредительство и даже членовредительство. Что Надя сделала для народа? Ничего! Так кто она, кроме того, что она - невеста?!
  На поставленный в упор вопрос Дюндик похлопал глазами и не ответил.
      -  И уж совершенно мне непонятно, почему она так дорога автору?  Выходит, что он млеет от её тела и связанных с ним прелестей?!
  Иван почувствовал, что очень хочет сходить по малой нужде.
      -  Значит, этими стихами вы утверждаете, что в нашей революционной высоконравственной стране ещё осталась буржуазная похоть?! А я, товарищ Дюндик, всем своим творчеством твёрдо заявляю, что её у нас нет!!
  Любвеобильный по жизни поэт-нравственник дождался окончания аплодисментов,  пристально посмотрел на Ивана и ослепил его вспыхнувшими от гнева очками:
      -  Это воспевание разложившейся тёмной лошадки - просто подозрительно! Большая, горячая любовь к товарищу Сталину - да! Преданная, хорошая, чистая любовь к Партии - разумеется, да! И в этом святом ряду мы видим какую-то Надю, замкнувшуюся на себе и на своем разнузданном личном чувстве! Всем своим мещанским существованием эта Надя подрывает веру людей в торжество коллектива! Из этого вытекает чудовищный вывод о том, что рабочий класс не смог её перевоспитать и вывести из тёмного царства грязеполовых отношений на светлую дорогу дружбы и товарищества!! Каково?!!
  Первые ряды тоже засверкали очками, и по стенам забегали злые «зайцы». Середняки насупились. Молодёжь набычилась.
      -  Это вы уже партию порочите, Дюндик! Это уже, товарищи, просто поэтическая диверсия, идеологический и политический шаг в сторону от главной линии партии в области литературы! А шаг в сторону, как вы знаете, считается побегом! В лихие двадцатые годы за такое расстреливали на месте! Ставили контру к стенке и - "Бах!!!".
  Иван от резкого вскрика передёрнулся, как будто пропустил стопарь плохой сивухи. Предстатов уловил это и направил на него клюку:
      -  Да, да! "Бах!" - и примеряйте деревянный бушлат!
  Скрипуче посмеявшись на Дюндика, Гурий сел и благожелательно оглядел коллег,
продолжавших дружно смеяться. Один из них, поэт-деревенщик Аполлинарий Постылый, встал со своего места, одёрнул широкую народную рубаху, подпоясанную красной тесёмочкой, и крикнул:
      -  Это - бездарно!!
  Осмелевшие седовласые и лысые писатели громко подхватили почин:
      -  Гнать таких из литературы!
      -  Поганой  метлой!
  Вдохновлённый Постылый тут же придумал шутку и в предвкушении минуты славы с хитринкой в глазах посмотрел по сторонам:
      -  У такого щелкопёра, как товарищ Дюндик, Анна Каренина будет жить! И Муму не утонет!
  Писатели скрючились от смеха. Аполлинарий воспарил на волнах всеобщего одобрения и самообожания:
      -  Скажу больше! Судя по уровню «таланта», это именно наш новоявленный «поэт» Дюндик сочинил широко известные стихи: «Идёт по крыше воробей, несёт коробочку соплей!».
  Собрание затряслось от гомерического хохота. Гогоча громче всех, Аполлинарий победоносно развалился в кресле. Иван вдруг вспомнил, что в больнице он подобным образом покуражился над Тифозным. Фадеев постучал карандашом по графину с водкой:
      -  Тихо, тихо! В наш творческий цех этого начинающего автора рекомендовал лично товарищ Сталин! Назвал его новым Пушкиным!
  Зал помертвел так, что очищенное яйцо, выскользнувшее из ладони Фатального, упало на пол с чудовищным грохотом. Пожилые литераторы пришли в себя, в ужасе переглянулись и уставились на Аполлинария, как на провокатора, заставившего их глумиться над талантливым любимцем вождя. Сжигаемый огненно-ненавистными взглядами, усиленными линзами очков, Постылый съёжился в кресле и вспомнил, что он, уходя из дома, забыл погасить примус...
  Помещение окутало безжизненное молчание. Наконец, Аполлинарий с трудом оторвал от места непослушное тело, налившееся свинцовой тяжестью, со вздохом развернулся, принял смиренный вид и шёпотом обратился к коллегам:
      -  Товарищи. Сказав: «Это - бездарно», я имел в виду не Дюндика, а стихи его недоброжелателей. И если говорить уже серьёзно, без всяких шуток про Муму и воробья, то я... Я лично восхищён. Безгранично. Донельзя. Верьте мне, люди...
  Фадеев тяжёлым взглядом вогнал в кресло одеревеневшего Постылого и стал медленно подниматься из-за стола. В глазах смертельно бледных писателей он вырос до великана и величественно навис над залом.
      -  Иосиф Виссарионович слышал эти стихи, и они ему о-очень понравились, я - свидетель! Он лично попросил меня организовать собрание самых лучших писателей и поэтов... - заметьте: самых лучших! - чтобы вы тоже смогли дать оценку патриотическому произведению Дюндика. И меня сейчас настораживает, что наши коллеги, Пестик и Предстатов, сразу начали хулить молодое дарование, которое по достоинству оценил лучший друг советских писателей, гениальный товарищ Сталин!!   
  Писатели опустили головы. Фадеев осуждающе просверлил темечки работников пера и постучал ладонью по тонкой папке, лежащей на столе.
      - Вот здесь - список всех талантливых писателей и поэтов Советского Союза, утверждённый Центральным Комитетом партии. С печатями и подписями ответственных лиц. Кого нет в этом списке, тот - не талантлив. А кого вычеркнут из этого списка, тот переходит в разряд бездарностей. Вы все в этом списке пока есть. Пока.
  Фадеев открыл папку и взял карандаш. Волосы, оставшиеся на темечках писателей, встали дыбом. На свою беду зоофил поднял голову.
      -  А Бяшкин у нас всё глупые шуточки шутит про потеющих! И пишет новое стихотворение со странным названием: "Уроды тоже хотят быть счастливыми"!
      -  Это стихотворение - про уродливых собачек!
      -  Ну-ну... На бумаге сочиняете про собачек, а кого держите в уме?! Может быть, вы намекаете на советских...
  Бяшкин взвизгнул по-собачьи:
      -  Нет!! Я пишу только про животных!! Оставьте меня в списке талантов... Пожалуйста...
  Фадеев, продолжая нависать над залом, выбрал ещё одну жертву:
      -  А у Пытливого даже пары добрых слов не нашлось для молодого поэта! Ему только факты подавай!
  Бесстрастное лицо Пытливого озарилось предобморочной улыбкой:
      -  Я... Не хулил дарование... Вы меня неправильно поняли... "И гений - парадоксов друг" - вот, что я хотел сказать. Даже по одному факту видно, что товарищ Дюндик - гений...
  Фадеев не ответил. Он нехорошо и долго посмотрел в зал глазами гробовщика. Все поняли, что наступило "Варфоломеевское утро". Будет резня... Фадеев молча сел. Установилась особая, тревожно-тоскливая тишина, какая бывает только перед казнью... Стало слышно, как в подсобке Дуня досыпает в солонку соль...
  И вдруг в последнем ряду вскочила Лиза Дуськина:
      -  Товарищ Дюндик, не обращайте внимания на завистников, на этих, с позволения сказать, "поэтов", Пестика и Предстатова! И не слушайте глупости деревенщика Постылого! Пышимые ненавистью ко всему передовому, свежему, они готовы опорочить любого новатора! Только они не видят, что вы вашими стихами служите искусству, что вы - талант! Поэтому мы - с вами!!
  Молодые литераторы одобрительно и дружно захлопали. Лиза дождалась тишины.
      -  Уважаемые коллеги! Мы, самые лучшие писатели и поэты страны Советов, образцовые "инженеры человеческих душ", своим талантливым творчеством должны воспитывать трудящихся и вести их в светлое будущее, но некоторые отдельные личности пытаются тянуть нас назад! Эти идейные пессимисты убеждены, что советские стаканы наполовину пусты, а не полны!
  Иван снова с тоской посмотрел на графин и на пустой стакан рядом с ним.
      -  Считаю, что критики, вставшие против позиции дорогого товарища Сталина, должны прямо ответить на вопрос писателя Горького: «С кем вы, мастера культуры?». 
  Постылый крикнул с места:
      -  Они - не с нами!!
      -  А если это так, то эти, так называемые, «мастера», заслуживают наше общее порицание и творческий разгром! 
  Дуськина с хитринкой посмотрела на Фадеева, написавшего знаменитый «Разгром».
Писатель понимающе улыбнулся.
      -  Товарищ Дюндик! Читайте свой шедевр дальше! 
  Лиза, тряхнув чёрной  чёлкой, гордо села под громкие аплодисменты. Иван потёр  лоб.

   -  «Нам буржуи на Западе козни множат...
      Но их Сталин серпом уничтожит...
      И с головой закопает в хлябь...
      Когда от заветов поднимется зябь...

      Вы приходите на Красную площадь...
      Где ветер свободу, как знамя, полощет...
   
  Иван замолчал и проследил взглядом за пёрышком, которое, наконец-то, опустилось среди благоговейно застывших писателей.

   -  А в полях от Москвы до Монголии...
      Вдохновенно вся Комсомолия...
      Будет месить в годину лихую...». 

  Дюндик запнулся на скользкой рифме.
      -  Нет, не так... «Будет в лихую годину месить...».
  Мозги отказались витать в поэтических облаках, потому что живот распирало янтарное море, грозящее прорывом хрупкой дамбы.

      -  «Нажимать на курок и... косить!».

  Перед глазами застыл вожделенный писсуар, сияющий ослепительным светом.
      -  Ну, дык... Пока всё!
  Литературная аудитория взорвалась такими овациями, что почтительная тишина, установившаяся во время чтения, рухнула замертво на стол Фадеева.
  Прогрессивная молодежь вскочила и приветствовала поэта стоя, за ней поднялись цветущие середняки, а вслед за ними - маститые первые ряды. Предстатов и Пестик, сорвавшись с мест, аплодировали перед сценой.
  Фадеев звонко постучал по графину. Все оживлённо сели, кроме Гурия, Василия и поэта-монументалиста Льва Орального. Лев поправил большие очки:
      -  В музыке есть «Неоконченная симфония» Шуберта. Гениальное творение, а  ведь недописанное... А ценность симфонии от этого  не умаляется. И здесь мы имеем дело с подобным: поэма не окончена, но и кретину же видно, что она будет гениальной! И товарищ Сталин это сразу мудро и тонко увидел! Он просил нас дать оценку... Так вот: предлагаю выдвинуть товарища Дюндика за эти драгоценные строчки на Революционно-пролетарскую премию! Если собрание одобрит моё предложение, то я готов лично пойти в Наркомат просвещения и горячо похлопотать за молодого поэта, как за себя! А критиканам, облившим грязью дорогого собрата, считаю необходимым незамедлительно объявить последнее советское предупреждение!
  Оральный сел под громкие аплодисменты и крики расхрабрившихся молодых писателей:
      - Бездарности!
      - Гнать таких из литературы!
      - Поганой метлой!
  Фадеев встал.
      - Кто за наказание?
  Вырос лес рук.
      -  Кто против?
  Писательский народ безмолвствовал.
      -  Единогласно!
  Фадеев остановил жестом бросившихся к нему опальных поэтов:
      -  Каяться будете потом! А теперь - о Революционно-пролетарской премии товарищу Дюндику... Кто за это предложение?
  Зал опять превратился в лес с белыми, голыми кронами. Постылый, будто сдаваясь в плен, поднял обе руки. Жующий провидец Герман, обессиленный общением с потусторонним и писательским мирами, со спящим мелким бесом на плече, ладонью левой руки поддержал локоть правой. Елизавета Дуськина, перебежавшая на освободившееся место Пестика, проголосовала стоя. Бяшкин, придерживая одной рукой обрывки штанов, вторую вытянул вверх вместе со своим длинным носом. Пытливый вскинул правую руку, а левой - размашисто утирал «слёзы восторга», стараясь, чтобы это увидел Фадеев.
      -  Тоже единогласно! На этом особое собрание объявляю закрытым!
  Маленький оркестрик заиграл «Интернационал». Весь писательский террариум встал и торжественно запел. Для пущего эффекта погасили свет. Два прожектора высветили большой портрет Маркса - Энгельса - Ленина - Сталина.
  Тень петушиного «самолётика», снова поднявшегося к потолку на волнах эмоционального восторга, крутила фигуры высшего пилотажа, щекоча лица четырёх теоретиков и практиков коммунизма.
  Иван, ослабив ремень, чтобы дотерпеть, пошёл к выходу. Фадеев прошипел:
      -  Остался ещё один куплет, куда вы?
      -  Я сначала найду туалет, потом за пивом пойду в буфет.
  Скрывшись в дверях, Дюндик бросился искать мужскую комнату. Писатель восхитился:
      -  «Туалет - буфет»! Ну, он точно - Пушкин! 
  Фадеев потянулся к графину, осторожно налил «по булькам» полный стакан, залпом выпил и тут же улетел в параллельный мир гармонии и творчества, в котором сразу ощутил себя талантливым и свободным.

 *Клоакина - богиня канализации у древних римлян.
 **Н.Н. Ге - «Что есть истина? Христос и Пилат» (1890 г.).
             

                10

  В стороне от Большого театра, за цепью милиционеров, стояла многотысячная извивающаяся очередь зрителей, жаждущих купить билеты на новогодние представления долголетнего балета "Щелкунчик". Как повелось ещё с царских времён, кассы работали медленно и осторожно, чтобы избежать махинаций "билетной мафии", облюбовавшей этот балетный спектакль.
  Замёрзшие театралы, скучая, смотрели, как по ступенькам знаменитого здания поднимаются улыбающиеся счастливчики, приглашённые на торжественный праздничный концерт, посвящённый шестнадцатой годовщине Октябрьской революции.
  ...Внутри Большой театр блистал таким великолепием, какого нигде, даже в самом богатом обкоме партии, не встретишь. Глаза слепили украшения разряженных женщин и лысины их кавалеров.
  Хрущай, в течение дня прозвеневший склянками несколько лекций о политике советского руководства в области коллективизации, от восхищения подрагивал начищенными шлангами.
  Мардух наблюдал за происходящим в свой «перископ». Состояние его было и восторженным, и ужасным. Он чувствовал себя лягушкой-путешественницей, которая не могла назвать своего имени. А как хотелось не прятаться, ходить среди этих знаменитостей со своим лицом и не мычать нечто невразумительное, выдавая это за восточный язык. Но как снять паранджу, если пропуск в Большой театр был выписан на Лейлу Умбетову? Приходилось терпеть ради возможности посетить этот концерт, который почтит своим присутствием сам товарищ Сталин.
  Мардух с завистью посмотрел на Ивана, который стоял с отвисшей челюстью и вертел головой в поисках выпивки: пиво из писательского буфета, опохмелившее его утром, уже выветрилось из организма.
  Прозвенел звонок, и люди потянулись в зал. К почётным гостям праздника подошла администратор театра, товарищ Малова: красивая, обаятельная и хрупкая женщина, а по совместительству - проницательный, жёсткий и по-спортивному подтянутый тайный агент ОГПУ.
      -  Добрый вечер, дорогие делегаты колхозной выставки! Вы - Дюндик, Хрущай  и Умбетова?
  Иван наклонился к бумажной бирке с фамилией:
      -  Да, это мы, Ольга Павловна. 
  Женщина одарила личных гостей товарища Сталина обворожительной улыбкой.
      -  Я провожу вас.
  По дорог Mapдух споткнулся о складку ковра и нечаянно басовито выругался:
      -  А, чёрт!
  Агентурная половина администратора насторожилась и задумчиво ушла в себя. У одной из дверей Малова остановилась.   
      -  Здесь ваши места.   
  Пропустив Дюндика и Хрущая, тайный агент внимательно посмотрела в сетку паранджи. Мардух понял, что он в шаге от разоблачения, и от волнения запел тонким  голосом:
      -  Най-най, гуталяни...
  Суровый сыщик в женщине успокоился, и тогда очаровательная Ольга Павловна душевно пожелала гостям:
      -  Хорошего вечера.
  Дверь за спиной Мардуха тихо закрылась. Иван оглядел ложу, сел и посмотрел вниз: сотни людей выискивали свои места, копошась, как муравьи. На одном из рядов сидела группа лучших милиционеров города, а в креслах перед ними - Гурий Предстатов и Дуня.   
  Буфетчица обернулась, высмотрела в ложе Ивана, вспыхнула и повторила манящий взгляд и едва заметную полу-улыбку Лопухиной, чей портрет очаровал Евдокию в Третьяковке.*
  Новый возлюбленный помахал ей рукой, затем поднял голову к балконам и на самом верху увидел счастливую Лизу Дуськину, которая, привлекая  внимание, подпрыгивала и посылала "поэту" воздушные поцелуи. Дюндик заулыбался и ответил Лизе таким же поцелуем. 
  Дуня побледнела от ревности, увидев, что сбываются её худшие подозрения по  поводу «разлучницы» Дуськиной. Из-за этих чувственных переживаний она ещё не замечала очарованного милиционера Чекушкина, не сводившего влюблённых глаз с лица прекрасной  незнакомки, и не отвечала на страстные взоры нравственного искусителя Гурия Предстатова...   
  Когда зрители расселись, театр напряжённо загудел... Все поглядывали на правительственную ложу.
  В концертной яме нервно повизгивали скрипочки и пронзительно вскрикивали трубы. Духота и затянувшееся ожидание становились невыносимыми. Предчувствие явления Отца народов наэлектризовало и уплотнило воздух так, что у потолка стали сгущаться чёрные тучи.
  На сцену перед занавесом выбежал крупный холёный человек и визгливо закричал:
      -  К нам приехал товарищ Сталин!!!
  И в тот же миг сверкнула молния, грянул гром и в театре запахло озоном, как  после грозы в начале мая. От холёного конферансье остались только дымящиеся туфли, но зал не заметил потери бойца культуры. Все бешено аплодировали мундирам, френчам и костюмам в центральной ложе.
  Сталин, улыбаясь, помахал зрителям рукой. Овация усилилась так, что от потолка оторвалось и рухнуло вниз лепное украшение, но и на это никто и бровью не повёл. 
  Вождь сел. Позади него по-хозяйски расположились самые близкие соратники. Только кресло Калинина осталось пустым.
  Среди зрителей кто-то первым храбро перестал хлопать и постепенно, как по цепочке, аплодисменты стихли. Люди в петлицах тут же вывели смельчака из зала.
  Сталин побуравил глазами партер, скользнул по ярусам и стал внимательно рассматривать ложи. Увидев в одной из них Ивана, улыбнулся и слегка кивнул ему.
  Мардух, звеня украшениями, Хрущай, булькая, и Дюндик вскочили с мест и неуклюже поклонились. Зал сотнями глаз завистливо уставился на счастливчиков.
  В это время из-за кулис осторожно вышел товарищ Шкалик, подтянутый человек в военной форме. Двумя ударами он ловко отфутболил горящие туфли гражданского неудачника в оркестровую яму и пробасил:
      -  Дорогие товарищи!
  Сталин, а следом за ним и все зрители, повернулись к сцене.
      -  Начинаем наш праздничный концерт! Сейчас вы услышите симфоническую "Поэму огня" русского композитора Скрябина и увидите фрагменты из балета «Лебединое озеро» в исполнении артистов Большого театра! В конце первого отделения - почётный гость торжественного вечера: композитор-пуконист из Америки Гарри Бздючуэл!! Во втором отделении выступят Ансамбль красноармейской песни и танцевальные коллективы народов СССР! Завершат программу оперные арии в исполнении Народных артистов Республики!
  Военизированный ведущий поклонился и прокричал стих Маяковского. Затем, величаво чеканя шаг, прошёл по сцене, скрылся за кулисами и там зашипел взволнованным артистам:
      -  Смирно! Готовы?! Херачим первый акт! «Лебядушки»! Перья - вверх, пуанты - в пол! Лабухи! Начинайте!
  Девственно-белоснежные пачки балерин от грубости стыдливо поникли и стали макси-юбками, закрывшими стройные «птичьи» ножки.
  Калинин засеменил в сторону своей ложи, а несколько музыкантов-«бабников», охмурявших юных балерин вместе со Всероссийским старостой, рванули к оркестру. Туда же побежали работники ОГПУ.
  Подняли занавес. Вождь оживился, увидев свой десятиметровый портрет, величественно открывшийся залу. Всё пространство перед портретом заполнил хор из нескольких сотен человек.
  От горящей обуви ведущего из оркестровой ямы поднимался красноватый дым. Зрители решили, что это - подготовленный театральный спецэффект к "Поэме огня". Дирижёр появился из ямы, как чёрт из дымной преисподней. Он встал на возвышение, поклонился правительственной ложе, развернулся, пригласил к фортепиано нервного исполнителя, взмахнул палочкой и... первые же звуки симфонии укутали театр плотным покрывалом скуки. Сталин оглянулся на соратников: все спали, кроме Ягоды, мучительно ожидающего своей отставки.
      -  Какие невежи.
  Хозяин стал швырять в партер красные гвоздики, выдёргивая их из цветочной гирлянды. Когда это занятие надоело, он широко зевнул. Охранники в форме увидели это, тут же схватили дирижёра за ноги и стащили его в яму. Музыканты оцепенели, и ещё одна симфония осталась «неоконченной»...
  Не растерявшийся Шкалик объявил фрагмент из балета «Лебединое озеро». Красавицы в белых пачках «выплыли» на сцену. Все партийные деятели сразу проснулись, и первым - Берия. Он придвинулся к барьеру ложи, достал большой бинокль, рассмотрел актрис и приказал:
      -  Вон ту балерину, вторую справа.
      -  Слушаюсь!
  Сексадъютант ретиво побежал организовывать охоту на понравившуюся «лебедь», чтобы потом доставить «дичь» в покои любвеобильного начальника.
  Сталин обратил внимание на суету:
      -  Лаврентий, со всеми женщинами не переспишь.
      -  Но стремиться к этому надо, Иосиф Виссарионович!
      -  Дай-ка и мне посмотреть в твой оптический прибор.
      -  Сейчас, сейчас! 
      -  Я жду! 
  Любимчик вождя нехотя повиновался. Бинокль был мощным: он позволял в мельчайших подробностях рассматривать аппетитные выпуклости на телах очаровательных балерин. На сцену выпорхнула ещё одна стайка «маленьких лебедей». Лаврентий взвыл и дёрнулся за биноклем. Сталин отмахнулся, продолжая разглядывать женщин. Берия тихо заскулил, сморкаясь в платочек:
      -  Отдайте! Ну, отдайте же! Ну, посмотрели уже... Сколько можно?!
      -  Молодец, Лаврентий! Полезную штуку твои люди придумали.
  Берия от похвалы затих. Сталин опустил окуляры в партер и забрался в декольте разряженных дам. Полюбовавшись прелестями, вождь хихикнул и навёл бинокль на ложу Ивана. В этот момент потный Мардух, мучающийся от духоты, приподнял паранджу, чтобы глотнуть свежего воздуха.
  От вида чёрной, щетинистой щеки "восточной женщины" бинокль вздрогнул и выпал из рук Хозяина на зрителей.
  Молоденький сотрудник, отдав честь, выскочил из ложи, а когда он вернулся, Берия тут же схватил свою драгоценную вещь и прижал её к груди.
  Задумчивый Сталин находился под впечатлением от увиденного под паранджой... Только объявление ведущего отвлекло его от разгадки тайны «Лейлы Умбетовой».
      -  ...композитор-новатор, борец за права всех угнетённых, большой друг Советского Союза Гарри Бздючуэл! Свою праздничную ораторию для пукона с хором под названием «Смерть капитализма» он написал к шестнадцатой годовщине Великого Октября и посвятил её лично товарищу Сталину!!!
  В ожидании сюрприза вождь откинулся в кресле, закурил трубку и приготовился слушать. На сцену выкатили инструмент, похожий на гибрид рояля и органа. Поскрёбышев наклонился к уху Сталина:
      -  Это и есть загадочный «Пукон», Иосиф Виссарионович. Гарри записал на фонограф несколько тысяч пуков коммунистов и прогрессивных рабочих разных народов, отобрал из них наиболее антикапиталистические по звучанию и добился их механического воспроизведения с помощью изобретённого им инструмента.
  На авансцену вышел композитор в белом костюме. Он поправил гриву чёрных волос и поклонился. Зал встретил Бздючуэла вежливыми аплодисментами и затаился в ожидании. Иван, никогда не видевший негров, с удивлением разглядывал чернокожего человека.
  Гарри сел, опустил руки и стал потряхивать пальцами. Наконец, подняв правую ладонь, нажал на клавишу. Раздался низкий и мощный пук. Иван вздрогнул, посмотрел на Хрущая и Мардуха, понюхал воздух и заглянул вниз с немым вопросом:
      -  «Кого пучит?».
  Мужчины и женщины хора молчали, а перед ними начал безумствовать Гарри, удушая на «Пуконе» капитализм. Пальцы Бздючуэла то сливались с чёрными клавишами, то ярко выделялись на фоне белых. Какофония разнообразных специфических звуков заполнила Большой театр. Зал внимал и искоса поглядывал на Сталина, пытаясь угадать его мнение о такой музыке.
  Иван не знал, что и думать. У него было ощущение, что сотни людей, стоящих на сцене, не сдерживаясь, портят воздух. С другой стороны, эти звуки мог издавать странный инструмент, по которому в упоении ударял чёрный мужик. В самый разгар размышлений хор вдруг ожил и обрушился на зрителей мужскими басами и женскими визгливыми сопрано:

  - «Сталину, Партии - слава!!!
    Счастьем напоённы, строятся колонны!
    Твёрдо держим шаг к Сталину под стяг!».

  - «Радость в жилах плещет!
    Америка скрежещет!
    Завистью полна!
    Загниёт она!».

  - «Мы тронемся вперёд!
    А Запад - загниёт!
    Десять лет пройдёт - сильно загниёт!
    Двадцать лет пройдёт - насмерть загниёт!
    А мы цветё-ё-ё-ё-о-о-м!!!». 

  Хор замолчал, а композитор ещё несколько раз взмахнул руками, и только после этого последний мощный пук завершил торжественную ораторию. Гарри откинулся, смахнул пот со лба, встал и повернулся к зрителям.
  Зал молчал, косясь на ложу правительства. Сталин вынул трубку изо рта и стал разгонять руками клубы табачного дыма. Эти движения подслеповатый и глуховатый старичок-интеллигент, пахнущий затхлым подвалом, принял за аплодисменты. Он встал и начал неистово хлопать. Накалённый зал по инерции тут же грохнул овацией.
      -  Браво! Бис!! Браво!!!
  Бздючуэл засиял сотней ослепительных зубов. Наиболее резвые, истеричные меломанки, сорвавшись с мест, побежали с цветами. Гарри принимал букеты и целовал поклонниц, закатывая глаза от удовольствия.
  На сцену вышел Шкалик и громогласно объявил:
      -  Автор текста -  Демьян Бедный!
  Из боковой кулисы выскочил раскрасневшийся поэт. По традиции он стал смущённо отбегать назад, показывать на Гарри и хлопать ему, а тот, тоже скромничая, возвращал Демьяна на первый план. Наконец, авторы подошли друг к другу и обнялись под восторженный рёв зрителей. Только минут через десять счастливые создатели праздничного шедевра ушли со сцены, и зрители потянулись в фойе, по ходу обсуждая новаторское музыкальное явление.
  ...У дверей правительственной ложи стояли Сталин и охваченный страхом Демьян Бедный, срочно вызванный к вождю.
      -  Вы хорошо сделали свою работу, товарищ Бедный. Будем считать, что вы частично реабилитировались за идеологически неверные стихи последних лет.
  Поэт от похвалы повеселел и даже слегка разогнул склонённую в полупоклоне спину.
      -  У меня, товарищ Бедный, есть интересные наблюдения за творческими людьми. Я заметил, что некоторые поэты и музыканты по молодости всё критикуют. Они всех зовут за новый поворот. Ведут по дороге в какой-то "дивный сад". И вот, наконец, приходят другие времена. И что? Превратившись в злобных и пустых старичков, они критикуют и хают уже это новое, наступившее время. Предают своё поколение. Ну, вот скажите: как это так?
      -  Не знаю, товарищ Сталин. Я - пролетарский поэт. К опасным поворотам не зову и по чужим садам не лазаю.
  Вождь зажёг спичку и поднёс её к трубке. Поэт поёжился, увидев огненное пекло, в котором в адских муках корчился, сгорая, табак.
      -  В связи с этим я сделал вывод: хороший поэт должен жить максимум до сорока пяти лет.
  У Демьяна, отметившего весной пятидесятилетие, на лбу выступила испарина.
      -  Нет, ну, в самом деле: зачем поэтам и музыкантам долго жить? Вот Маяковский - молодец! Лучший поэт Советского Союза умер вовремя. За это мы будем его прославлять. А вы, высокочтимый товарищ Демьян, ведь тоже - лучший поэт?
  Бледный Бедный согнулся:
      -  Я?! Нет, нет, что вы, товарищ Сталин! Мне ещё надо много работать над формой стиха! Улучшать рифмы! Надо ещё долго, очень долго трудиться!
      -  Не прибедняйтесь, товарищ Бедный. Всё у вас неплохо. Мы это знаем. Читали. А впрочем, идите, работайте и не допускайте идеологических ошибок.
      -  Спасибо, товарищ Сталин.
  ...Иван вышел из ложи. Мимо него трусцой пробежал растерянный, потный мужик, который на сцене кланялся вместе с чёрным человеком, а следом за ним по коридору двигалась группа людей в военной форме. Один из них вырвался вперёд, зашипел Ивану: «Назад!» и выхватил наган, но его остановил резкий окрик с характерным кавказским акцентом:
      -  Пропустите!
  Охранники расступились, и к Дюндику, с дымящейся трубкой в руке, подошёл Сталин. Он улыбнулся Ивану, как старому знакомому:      
      -  Ну, герой, как тебе эта музыка?
      -  Дык, ведь... Нет запаха.
  Иван для наглядности потянул носом. От правителя страны пахло табаком, а ещё почему-то - кислым козьим молоком. Сталин покивал головой, развернулся, и собеседники стали прогуливаться под портретами прославленных артистов театра.
      -  Да, нет запаха... Нет.
  Вождь помолчал, борясь с какими-то внутренними сомнениями:
      -  Народу по душе пришлось, овацию  устроили... Ведь не дурак же наш народ, чтобы хлопать всякой ерунде? 
      -  Не дурак! Это ведь вам посвящено! Как может кому-то не понравиться?
      -  Верно, верно...
  Иван осмелел: 
      -  А как вам... концерт?
  Сталин, бесшумно ступая по мягкой  дорожке, задумался и курнул трубку.
      -  Гарри Бздючуэл - друг нашей страны. Я бы сказал, что он уже наш человек: афрорусский. А точнее - афросоветский. И главное, что он - пропагандист моих и ленинских идей. Значит, народ должен полюбить музыку такого прогрессивного композитора, какой бы необычной она ни была! Как считаешь?
      -  Правильно, товарищ Сталин! Я у писателей видел картину, а на ней нарисованы главные люди революции. И вы есть! А самый первый там - бородатый Карл. Этот американец на него похож, хоть и чёрный. Большой человек для музыки! 
  Иван сам испугался того, что сказал. Сталин остановился:
      -  Чёрный Карл Маркс в музыке? А что, хорошо звучит. Сам придумал?
      -  Дык, ведь вы... 
      -  Я? Действительно, ты правильно понял мою мысль, только сказал по-другому.  «Чёрный Маркс в музыке»! Завтра все газеты выйдут под таким заголовком и напишут, что Бздючуэл - настоящий гениальный новатор, не то, что Шостакович или Прокофьев, у которых сумбур вместо музыки. Пожалуй, я дам Гарри орден за этот труд!
  У артистов на портретах сползли с лиц улыбки... Вождь дружелюбно посмотрел на Ивана и выпустил на свободу струйку дыма:
      -  Вот что, Ваня... Я хочу, чтобы ты завтра принял участие в праздничном параде трудящихся.
      -  А можно мы все втроём?
  Сталин помрачнел:
      -  Слушай, а у твоей  Нади... Или Лейлы... В общем, с ней всё в порядке?
  Иван испугался за Мардуха:
      -  Всё! В порядке!
      -  Ну, ну... Значит, померещилось... Ладно, бери на парад женщину и мумию с банками.
      -  Спасибо, товарищ Сталин! Знаете... А вы действительно такой, как говорят...
      -  А что говорят?
      -  Что вы - чистосердечный... Мудрый... Строгий, но справедливый...
      -  Ну, ладно, ладно, не захвали! 
  От хороших слов на лице Сталина разгладились все морщинки. Он снова по-доброму  улыбнулся собеседнику, и они продолжили путь по дорожке.
      -  Ваня, мне нравятся такие простые, жизнерадостные мужики, как ты. На тебя можно положиться, не то, что на всяких пессимистических умников. Хочешь, отдам тебя в лётную школу? Есть такая в Подмосковье. Самая лучшая. Будешь сталинским соколом? 
      -  Буду.
      -  Правильное решение. Это ведь только «глупый пингвин робко прячет тело  жирное в утёсах». 
  Иван растерялся от странного слова «пингвин»:
      -  Дык, а я и не сильно жирный... Самолёт взлетит.
  Сталин рассмеялся:
      -  Это я про других сказал: про тех идейных слабаков, которых мы будем из утёсов выкуривать. Не люблю таких. "Кавказ слабых не любит", Ваня.
      -  Только нам бы всем вместе в соколы... Привыкли уже.
  Усы Сталина затопорщились от ухмылки:
      -  «Семейка: змей, змея и змейка». Хорошо, летайте втроём. Сначала - парад, потом - в небо. А сейчас - на второе отделение.
  Сталин пошёл в сторону правительственной ложи, по дороге встретил Берию и отобрал у него бинокль.
  Несколько охранников замерли, услышав вопли отдалённой драки. Это на парадной лестнице Дуня, оттолкнув в сторону перепуганного Предстатова, "смотрела в бесстыжие глаза Лизы Дуськиной". Подбежавший Чекушкин попытался встать между женщинами и остановить смертельную потасовку, но был отброшен буфетчицей к перилам и затих. Поэтесса дала дёру вверх по лестнице, а Евдокия опомнилась:
      -  Господи, да я же человека ни за что пришибла! Ой, бедненький...
  Русская женщина, если кого пожалела, то, значит, полюбила...

 *В.Л.Боровиковский - "Портрет Марии Лопухиной" (1797г.). ГТГ.

                11

  С утра накрапывал дождик, но к началу праздничного шествия - перестал. Большая колонна разукрашенных автомобилей, ставших сценическими площадками для выступлений артистов, замерла на улице Горького. Около машин суетились оживлённые, говорливые москвичи.
  Дюндик в отличном настроении стоял около машины и курил. Он уже хорошо «принял на грудь», а ещё четыре бутылки водки спрятал в карманах и в ширинке большой куклы «Буржуя в цилиндре». Иван посмеивался сквозь дым папироски: мировой капитал хранил его, пролетариата, спиртное.
  Около колеса покачивался изготовитель куклы, мастер Кирдыкин, по прозвищу «папа Карло». Ещё не выйдя из запоя, начавшегося после проводов сына в армию, он периодически стыдливо отхлёбывал из «мерзавчика» и занюхивал "сорокоградусную"  чёрным, пахучим сухарём, пришитым суровой ниткой к левой подкладке пиджака. Мастер вздыхал и стыдливо чесал щетинистый подбородок.
      -  Товарищ, я куклу испытать не успел. Пружины очень сильные на заводе поставили. Но вы уж сами разберётесь, да? На всякий случай, не бейте «Буржуя» сильно.
  Дюндик кивал, не вслушиваясь в нетрезвое бормотание. Он запомнил на единственной репетиции, что должен изображать «полуобнажённый рабочий класс»,  бьющий огромным молотом по "мозгам" буржуазии, а остальное, кроме алкоголя, его не волновало.
  За спиной послышался знакомый голос:
      -  ...данкешён, майне либер Гюнтер, за... шённе... э-э... цветы...
      -  Блумэн.
      -  Да, да, за шённе блумэн! 
  Иван обернулся: по улице с букетом цветов шла администратор Большого театра. Её держал под руку мужик с простоватым выражением "морды лица". Это товарищ Малова, выполняя тайное спецзадание, заманивала в "медовую ловушку" военного сотрудника германского посольства Гюнтера Гешке.
  Дюндик, не догадываясь, что может сейчас "спалить" секретного агента, поднял руку для приветствия и приготовился окликнуть Ольгу Павловну. Женщина на секунду повернулась в сторону вчерашнего подопечного и зыркнула в него таким грозным взглядом, что водку в животе удивлённого Ивана от страха стошнило. Он замер с открытым ртом, а "сладкая парочка" удалилась по направлению к Кремлю.
  К машине подошёл режиссёр Кондрат Колобашкин. 
      -  Терпеть не могу пьяниц!
  Иван вздрогнул и обернулся.
  Колобашкин смотрел на несвежего, полупьяного Кирдыкина:
      -  Э! Как там вас?! "Папа Карабас"?! Дайте мне поговорить с артистом!
  Кондрат брезгливо отодвинул кукольного мастера и по-отечески положил руки на плечи Ивана, который сразу втянул в себя воздух и перестал дышать, чтобы не расстраивать своего театрального начальника водочным запахом.
      -  Помните, что я говорил на репетиции: актёр на сцене должен всё время действовать! В театре это - главное! Вы, я слышал, приехали на парад из Украины?
  Иван кивнул. 
      -  Хохол, по своему характеру,  это... Как вечный очередной режиссёр в театре, который сам не хочет стать главным. Удобно, когда за тебя кто-то решает все проблемы.
  Иван хотел сказать, что он, вообще-то, не хохол, но промолчал, помня, что ему нельзя открывать рот.
      -  Я прошу вас, товарищ Дюндик, вопреки вашему... изменчивому национальному характеру, стать сегодня надёжным исполнителем моей композиции! Не "хлопочите лицом", не переигрывайте, а дайте истинный реализм и правду образа в ненависти к «Буржую»! И бейте его точно по цилиндру! Точность выполнения задачи - это театральная культура! Будьте культурным, дорогой мой товарищ Дюндик!
  Интеллигентно, с дрожью в голосе напомнив Ивану его актёрскую задачу, гений вдруг перевоплотился в злодея и заорал на рабочих, не успевших вовремя сколотить пол сценической площадки:
      -  Почему доски и кукла ещё не прибиты?!! Вы чем тут занимались?! Да вы контры, ёпт! «Белая гвардия»! Саботажники!! Тут вам не Епишкин театр, и я  вам не режиссёр с одним «с»! Я - ученик Станиславского! У меня, ёпт, не  забалуете! Немедленно всё исправить!! «О! Порвалась связь времён!».
  Прооравшись, Кондрат убежал к соседней машине, чтобы напомнить "лесорубам", как надо ударно, по-сталински, рубить "дубовую рощу", установленную на грузовой  платформе. К веткам деревьев несколько помощниц Колобашкина клеили листья, покрашенные в весёлый, ярко-зелёный цвет.
  Мужики с молотками переглянулись и ответили на критику реальным саботажем:
      -  Щас, разбежались... Прибьём тебе доски, как же... Дятел с одним "я"... 
  Только теперь Иван выдохнул в сторону машины "лесорубов". Вырвавшийся на свободу ядовитый спиртовой смерч налетел на деревья. Зелёные листья дубов сразу отклеились и опали, и прелестная летняя роща превратилась в голоствольный островок унылого февраля.
  ...В таком же беспросветном, "февральском" состоянии находился и Мардух, что, впрочем, не было видно через паранджу. Как оказалось, с ними должны были ехать ещё десять работников ОГПУ, изображающих счастливую молодёжь. Все они были в белых майках и трусах большого размера. Револьверы, пристёгнутые между ног, сильно выпирали дулами, гипнотизируя стоящих рядом колхозниц-птичниц. От  потрясения они даже уронили на землю транспарант: "Побьём Америку по яйцам!". У женщин сложилось впечатление, что эту мужскую десятку просто распирали могучие жизненные силы, а простодушная деревенская девка Фёкла от увиденного взопрела и непроизвольно запела частушку в тему:

              - "Ты вчера была моей,
                А сегодня - Мишкина:
                "Шиш" у Мишки, как сосна
                На картине Шишкина!".
 
  В это же время Колобашкин, перебежавший к другой машине, дирижировал хором пионеров:

             -  "...Галстук пионерский пламенем горит
                И тремя концами будто говорит:
                «С Комсомолом, с Партией дружба велика,
                Связь трёх поколений, как гранит, крепка!".

  Кондрат театрально похлопал в ладоши:
      -  Браво! Браво! Запевалы - ко мне!
  К режиссёру подбежали мальчишки и девчонки, названные популярными послереволюционными именами: Вилорик ("В.И. Ленин - освободитель рабочих и крестьян"), Даздраперма ("Да здравствует первое мая"), Донэра ("Дочь новой эры") и Педераст ("Передовое дело радует Сталина").
      -  Молодцы! Я вами доволен! Запеваете звонко и весело!
  Дети стояли и улыбались. Колобашкин обратился к хору:
      -  Пионеры! Скоро поедем! Будьте готовы!
      -  Всегда готовы!
  Кондрат вернулся к машине с «Буржуем» и увидел пьющего Кирдыкина:
      -  Э! "Доктор кукольных наук"! Да идите вы уже отсюда, ёпт!
  Отогнав мастера, Колобашкин подошёл к Мардуху и поправил паранджу:
      -  И не забудьте, товарищ Умбетова: срываете свою рабскую одежду строго напротив Мавзолея, швыряете её под ноги и кричите на русском языке: «Слава товарищу Сталину, освободителю всех женщин Востока!». Вам понятна ваша сверхзадача?
  Мардух покивал головой, а когда режиссёр отошёл, горестно вздохнул: шутка с переодеванием на банкете явно затянулась. Давно уже надо было скинуть этот убор, но огромное желание быть в гуще событий, рядом с товарищем Сталиным, всё время одерживало верх над здравым смыслом. А теперь за эту оплошность можно было поплатиться головой: увидев мужчину вместо женщины, «счастливая молодёжь» могла тут же пристрелить его своими псевдочленами. Мардух опять вздохнул... 
  Работяги, постучав для вида молотками о доски и ничего не закрепив, громко доложили об окончании работы и ушли. "Артисты" начали подниматься на сценическую площадку.
  Колобашкин, подсадив Хрущая, показал ему, как надо лежать в ногах у капитала и  трясти шлангами и колбами, олицетворяя угнетённую часть земного шара. Подкрепив показ маленьким монологом о линии роли и о предлагаемых обстоятельствах, Кондрат в экстазе схватил себя за голову:
      -  «Что день грядущий мне готовит?!».
  Хрущай громко булькнул вслед убегающему режиссёру одной из колбочек. Дюндик  вытащил из пачки папиросу, раскурил её, глубоко затянулся и угостил Хрущая, выдохнув дым в какую-то трубку. Началась таинственная химическая реакция, в результате которой жидкость во всех колбах закипела, и вскоре в одной из них выпало в осадке чистое золото. (Этого сотни лет безуспешно добивались тысячи алхимиков).
  Иван не обратил внимания на жёлтый песок. Он прошёлся вокруг огромной куклы, незаметно вытащил бутылку водки, втихаря её быстро выпил и засунул пустую посуду в штанину «Буржуя».
  Курдюков, начальник мнимых физкультурников, тихо скомандовал:
      -  Становись! Смирно! Проверка оружия!
  Тайные агенты приспустили трусы.
      -  Вольно!
  Когда трусы вернулись в исходное положение, прозвучали фанфары, и голова колонны тронулась. Иван взял молот и встал в позу «рабочего». «Счастливая молодёжь» заняла свои места по краям платформы, оттопырив заряженные «гениталии». 
  Колобашкин, застывший в мизансцене: «Я в вас верю!», и машущий рукой советский «папа Карло» медленно удалялись от машины...
  Чем ближе подъезжали к площади, тем громче слышались крики «Ура», аплодисменты и марши. Дюндик заволновался и занервничал, как любой актёр перед первым выходом на сцену. Он отложил молот, залез «Буржую» в карман, спрятался за куклой, осушил бутылку, сунул пустую тару в тайник, нетвёрдой походкой вернулся на место и снова взялся за ручку пролетарского орудия. Автомобиль проехал Исторический музей. Мавзолей, как корабль с машущей командой на корме, плыл навстречу "Буржую".
  Курдюков махнул «пролетарию»: 
      -  Бейте по "капиталу"!
  Иван размахнулся, но его повело назад. Только сейчас он понял, что молот очень тяжёлый. В глазах двоилось. 
      -  Сокрушайте, сокрушайте «Буржуя»!!
  Главный «спортсмен» шипел, улыбаясь во весь рот. Дюндик опять поднял молот, удержался на месте, прицелился и с выдохом ударил по одной из кукол. Железная болванка просвистела между паранджой и головой Хрущая. От дуновения смерти Мардух дёрнулся и упал в обморок. Из Хрущая, пробившись через щель в гипсе, потёк странный ручеёк. Пустые бутылки, прятавшиеся в штанах  капитала, покатились по платформе. Курдюков завопил:
      -  Убрать это!! Убрать немедленно!! А вы - бейте, бейте!!!
  Иван тряхнул головой, но всё, по-прежнему, двоилось. Тогда он примерился на правый цилиндр, ударил, но снова промазал. Не прибитая доска сработала, как катапульта, и одного из тайных агентов, собиравших пустую стеклотару, выбросило из машины. Какой-то бывалый моряк крикнул из толпы:
      -  Человек за бортом!
  Людское море приняло в себя ещё одну капельку. Автомобиль затрясся на булыжниках Красной площади, и незакреплённая кукла закружилась по всей площадке.  Дюндик, уже не на шутку разозлившись, стал бегать за «Буржуем», но тот всё время ускользал от возмездия пролетариата. Не попадая молотом по цилиндру, Иван долбил по не прибитому полу и катапультировал с платформы «спортсменов». Толпа стала громко считать вылетающих из машины, как на свадьбе гости считают время  затяжного поцелуя молодожёнов:
      -  Раз!  Два!  Три!  Четыре!  Пять!  Шесть!  Семь!  Восемь!
  ...На гостевой трибуне, построенной сбоку от Мавзолея, расположились дипломаты и старшие офицеры иностранных посольств. В одном ряду сидели посол Франции - господин Амбрэ и военный атташе Германии - Отто фон Гульфик. Наблюдая парад, дипломаты посмеялись над аттракционом с акробатами, летающими в смешных белых трусах, и обсудили машину с лесорубами, украшенную широкой, красной лентой с непонятным лозунгом: "Дадим дуба раньше срока!".
  В это время уставший Иван рухнул на колени перед куклой, расстегнул ширинку, достал горлышко припрятанной бутылки и стал пить.
  Амбрэ и фон Гульфик одновременно округлили глаза и на своих языках воскликнули:
      -  Не может быть!
  ...Седобородый Калинин, стоящий на Мавзолее, протёр платочком очки, снова надел их, округлил глаза и прошептал:
      -  Не может быть!
  Всероссийский староста первым увидел то же, что и дипломаты: у ног "мирового капитала", уткнувшись лицом в пах и обхватив руками нечто, стоял на коленях полуголый пролетарий...
  Отчаявшийся Курдюков сам схватил молот и со всего размаха ахнул по цилиндру. Тот сжался и разжался сильными пружинами. Рабочий инструмент, а вместе с ним и огэпэушника отбросило к Мавзолею. 
  Перед руководителями СССР пролетел человек в белых трусах, сидящий на молоте. Он вскинул руку к виску, проорал: «Слава товарищу Сталину!» и скрылся за кремлёвской стеной. От увиденного в главных советских мозгах зашевелились похмельно-утренние размышления: 
      -  «У меня «белочка» началась, что ли?». 
      -  «С бодуна всякая хрень мерещится...».       
      -  «Кажется, я допился до чёртиков... Уже их вижу...».
  И только вождь лукаво прищурился и выдохнул едкий дымок, который тут же разболтал тайную мысль хозяина:
      -  «Кремлёвские жёны - такие же ведьмы на мётлах».
  Партийные начальники, тряхнув головами, снова уставились на парад. По Красной площади ехал автомобиль со странной композицией.
  После удара Курдюкова кукла свалилась, и бутылка из ширинки укатилась к шее «Буржуя». Иван, потыкавшись, как слепой котёнок, нащупал горлышко и стал жадно допивать. С Мавзолея зачарованно смотрели на эту картину. Сталин показал трубкой на сценическую платформу:
      -  Отличная мысль! Так и будет, так и должно быть: мы выпьем всю кровь у буржуазии. Да, зубами порвём им горло и выпьем кровь!
  Члены правительства согласно покивали головами. Берия, падкий до слабого пола,  хищно прищурился:
      -  А почему лежит восточная женщина?
  Около вождя возник находчивый Каганович:
      -  Наверное, это значит то, что женщины Ближнего Востока ещё спят, погрязнув в объятиях феодализма! Так ведь, товарищ Сталин?
      -  Верно, верно, Лазарь.
  Ворошилов грубовато оттеснил в сторону окрылённого похвалой соратника, чтобы самому влезть в умный творческий разговор:
      -  А кто этот, в гипсе, со склянками?
  Ветерок принёс от машины специфический запашок.
      -  О! Кажется, он ещё и в дерьме?!
  Сталин молча попыхал дымком из трубки:
      -  Это - рабочий класс наиболее развитых капиталистических стран: Америки и Англии прежде всего.
  Смерив непонимающего Ворошилова снисходительным взглядом, покачал головой:
      -  Эх, Клим, Клим... Не тупи! Ребёнку же ясно: гипс - это угнетение, дерьмо - их вонючая жизнь, а колбы и склянки, которые ещё хоть как-то питают это тело, олицетворяют идейную и моральную поддержку от нашей коммунистической партии и всего прогрессивного человечества.
  Сталин затянулся и выдохнул дым в лицо наркома. Тихо подошёл Маленков:
      -  Гениально! Я вам аплодирую, товарищ Сталин!
  Руководители страны опустили руки и похлопали вождю. После этой церемонии Каганович поймал кураж и отомстил Ворошилову, разыграв маленький спектакль:
      -  Эх, Клим, Клим! Даже ребёнку всё ясно про гипс и про дерьмо, а тебе -  нет. Ты у нас политически подкован, как несмышлёный карапу-у-узик...
  Все дружно засмеялись. Шутки в адрес незадачливого наркома посыпались одна за другой. Сталин раскраснелся от удовольствия:
      -  Эта идея с "Буржуем" - сокровищница сегодняшнего праздника. Она рождает у народа чувство правоты нашего дела. Кто это придумал - пусть получит орден. И того, кто куклу сделал, наградите.
      -  Бабы!!
  После крика бдительного Лаврентия, все вновь приникли к барьеру. На Красную площадь выходили физкультурницы. Берия незаметно достал свой специальный бинокль и навёл его на женщин. Молодые, упругие, соблазнительные спортсменки стали маршировать перед глазами сластолюбца, и он размечтался:
      -  "А что, если мне арестовать лучших учёных и в лагере дать им задание: придумать бинокль, делающий одежду прозрачной? А вдруг у них получится?".
  ...Тем временем машина с поверженным мировым капиталом огибала храм Василия Блаженного. Задрав голову, Иван попытался сосчитать купола, но вскоре сбился со счёта.
  Карнавальные автомобили въезжали на тихую улицу и останавливались. Возбуждённые участники представления спрыгивали со сценических площадок, обменивались впечатлениями и переодевались.
  Закурив, Иван поёжился: осенние вихри холодили голый торс. Надо было срочно согреться. Пролетарий пошарил в штанах «Буржуя», достал бутылку, откупорил, но не успел выпить.
      -  Вы погубили мою гениальную композицию!! Где, ёпт, реализм, о котором я вас просил?! Где правда переживания в образе?! Вы же сыграли свою роль не по моей задаче, а на «пердячем пару», как полная бездарность!!
  Полубезумный Кондрат Колобашкин, как Медуза-Горгона, испепелял мутные глаза Ивана.
      -  У вас - пузырчатая фантазия!! Что я теперь должен говорить в Главискусстве?! Что подумает товарищ Сталин про такое кошмарное зрелище?! Вы понимаете, какую туфту вы ему показали?!
  "Пролетарий" понуро молчал.
      -  А эти "голубчики"?! Разлеглись, ёпт!! Один - шлангами не тряс, другая - паранджу не скинула! Ну, это же полный моветон!!
      -  Чё?
  Крепко поддатый ветерок вместе с "чё" прилетел к режиссёру.
      -  Дюндик, а почему от вас водкой разит?!! Артист никогда...
  К машине подошёл суровый человек в штатском. Колобашкин осёкся и побледнел.
      -  Товарищ Сталин просил узнать, кто всё это придумал?
  Кондрат указал на Ивана «пистолетом» из пальцев:
      -  Это он!! Дюндик!! 
  Неизвестный записал фамилию в блокноте, щёлкнул каблуками и протянул коробочку:
      -  Орден вам! Лично от товарища Сталина! За идею с "Буржуем".
  Иван повертел в руках награду, хотел поблагодарить, но штатского уже и след простыл. Колобашкин взвыл от досады и разразился прощальным, пафосно-трагическим монологом, подняв руки к небу:
      -  «Быть или не быть? Вот в чём вопрос!». Непризнанные гении, отверженные жестокой жизнью и неблагодарными соплеменниками, единожды всё-таки будут востребованы: смертью!!!
  Режиссёр сорвал с шеи галстук:
      -  «О, сад мой! Весь, весь белый...».
  Дюндик виноватыми глазами проводил Колобашкина, побежавшего вешаться в Александровский сад.
  ...Около первых же деревьев Кондрат наткнулся на Кирдыкина, допивающего из горлышка водку. Колобашкин с презрением посмотрел на пьяницу. «Папа Карло» повернулся: на левой стороне его замызганного пиджачка, развалившись на сухаре, красовался новенький орден, который, увидев режиссёра, презрительно ослепил его золотым блеском. Кондрат изменился в лице и ахнул:
      -  Они оба, ёпт, напились в хлам, а им дали ордена?!!
  Отчаянный, «животный», переливчатый вопль Колобашкина, рождённый бессовестными ударами судьбы, надолго поднял в воздух всех перепуганных кремлёвских голубей и ворон...
  Дюндик услышал отдалённое, длительное вытьё и сконфуженно помянул режиссёра глотком водки.
      -  Пролетарий, дай горилки хлебнуть!
  Иван обернулся: около машины стоял Панас.


                12

    
  Мардух, собираясь в дальнюю дорогу, сидел на стуле в "семейных" трусах и пришивал к изнанке брюк кармашки для денег и документов. Про такую швейную хитрость он узнал в детстве.

                *****
  В шумном многонациональном одесском дворе жил любимец детворы, старый весёлый дядя Рувим, в прошлом - известный карманник. Все мальчишки, которым родители уже доверяли самостоятельные походы за продуктами, приносили Рувиму свои штаны, и пока он вшивал в них недоступные для воров тайные кошельки для денег, почтительно разглядывали тюремные татуировки на дряблом теле матёрого щипача. Благодаря многоопытному соседу, ни один из пацанов не стал жертвой бывалых рыночных карманников.
                *****

  Мардух, продолжая заниматься шитьём, с раздражением слушал рассказ Панаса.
      -  ...Вот так голодали люди в Жопочках после того, як вы в область поихали, шоб бумажки собирать для Москвы. Мужики гутарили, шо к нашим начальникам грозный приказ пришёл: план по зерну выполнить любой ценой! И тогда ёгэпэушники озверели: всех в кулаки записали и у всего села хлиб забрали. Подчистую...
  Дед вздохнул и закурил. Распитая бутылка, выслушав горестное повествование,  опустошённо притихла под столом.
  Отбросив "антиворовские" штаны, Мардух вскочил и забегал по комнате:
      -  Не может быть!! Это - небылицы! Вы - враг социализма! Умышленно  распускаете злобные слухи о коллективизации!
      -  Слухи? Да я же сам пережил эти жахи*.
      -  Давай жахнем!
  Иван решительно поднял стакан, выпил, но голову продолжали терзать живые картины с голодающими из Жопочек:
      -  Неужто, такое возможно? Я думаю, товарищ Сталин ничего об этом не слышал. Не доложили. А как узнает - разберётся. Он же правдолюбивый, о людях печётся. И душевный: стихи про фиалку написал. За это его и уважают всем сердцем! 
      -  Мож, и не слыхал... Мож, это тильки у нас лютуют свои большие шишки и   тайные органы...
      -  Не трожьте руководителей Украинской республики и наших славных товарищей из ОГэПэУ! Это - кристальные люди! Они, как нарком Цурюпа, скорее в обморок упадут от голода, чем съедят общественное продовольствие! А хлеб они отбирают только у кулаков. А простые крестьяне сыты и счастливы!
      -  Неправда твоя, Мардух. Я у нас щастливых не бачил. Село опустело: все на печках лежали.
      -  Потому что отдыхали после плодотворного колхозного труда!
      -  Ага! Двадцать четыре часа беспрерывного отдыха. И так - больше мисяца. Нет, Мардух! Люди лежали на печках, потому как от голода мучились. И я... Хотели меня мужики побить за то, шо я Шпындю раскулачивал, да у них уже сил не було.
  Иван встрепенулся:
      -  Так ты ж не виноват! Тебя же Хрущай заставил в этом участвовать, а иначе он бы твоих односельчан наказал!
      -  А хто про эту подлость ведал? Правильно гутарят: добрые дела наказуемы.
  Хрущай, негодуя, стал хвататься загипсованной рукой за воображаемый пистолет. Деду это надоело, и он кинул в одну из колбочек дымящийся окурок. Медицинский раствор закипел, опять преобразовался в золотой песок, и под гипсом наступила тишина.
      -  Вот... Так бы и помер, да Чико спас: он у ёгэпэушников кусочки хлебца воровал и мне приносил. Доброе собачье сердце... А когда совсем туго пришлось, явилась мне Богородица. Красивая, благодатная. Накормила, водой напоила...
      -  Вот нам тут только сказок религиозных не хватало! Говорите по существу!
      -  А по сусчеству, Мардух, пришлы однажды начальники, побачили, шо я живой, и гутарят: «Красноармейцы доложили, шо ты, дед, в бою помогал спасать  командира. Собирайся в Москву. Товарищ Сталин приказал селян, шо воевали с кулаками, отправить на праздник»... По-хорошему, надо было этих нехристей послать подальше, да я не смог: ослаб ведь шибко... Схватили и повезли к поезду... Туда и Чико прибежал... Я попросил вокзальную шпану за моей собачкой присматривать... Верный Чико долго за вагоном бежал. Скулил...
  Голос деда дрогнул. Он взял стакан, выпил и помолчал.
      -  В Москве подкормили малость, а нынче утром комиссар Пень... Пени...
      -  Пенисиньш! У нас на заводе был.
      -  Ага, он. Дал мне в руки сноп хлиба, посадил на сеялку, а потом трактор прицепил. Вот так, як пугало, я и проихал на параде. Прости, Боже, грешную мою душу, шо невольно связался со злыднями. 
  Мардух взвился:
      -  Да почему - со злыднями?!! С героями! Слышите, вы, пережиток капитализма, вы проехали в колонне с ге-ро-я-ми!! Любой в стране мечтает участвовать в таком радостном празднике, всю жизнь потом гордиться можно, а этот...
  Возмущённый Мардух обернулся за классовой поддержкой к Хрущаю, и тот солидарно всплеснул загипсованными руками. 
      -  Да чего ж воны радуются? Будто не ведают, шо творится вокруг? Не ведают про голод и разорение?  А Храм Христа Спасителя?! Взорвали Дом Божий!
      -  И правильно! Любой храм это - религия, а религия - "опиум для народа"! Так сказал великий Карл Маркс! 
      -  Для вас вся наша старая жизнь - "опиум".
      -  Да, так и есть! Вот поэтому мы железной рукой загоняем людей в новую, счастливую жизнь!
      -  Один разумник сказав: "Кого обидишь - того и возненавидишь". А ведь вы целые народы обидели своими "железными руками". Безбожники!
      -  Коммунизм - вот наша вера!
      -  Любови немае в вашей вере, Мардух. Власть, як и человек, без любови долго не живёт. Цветок вянет без солнца.
      -  Ложь! Любовь - есть! Я люблю родную партию, а все её члены любят меня! И мы все любим товарища Сталина!    
  Мардух опять забегал, рождая парусами больших трусов комнатный сквозняк:
      -  Да! Мы отвергаем вашу старую жизнь и смеёмся над ней, потому что товарищ Маркс и про это сказал: "Человечество, смеясь, расстаётся со своим прошлым"! Смеясь! И мы хохочем над такими, как вы, Панас!
  Остановившись у стола, наклонился к деду:
      -  Ха-ха-ха!
  Гнусная физиономия, искажённая сарказмом, была так близко, что Панасу захотелось врезать по ней. Мардух всё понял и сразу отскочил. Дед проворчал:
      -  Смеётся тот, кто смеётся последним.
      -  И этими последними будем мы!
  Иван убрал со стола пустую бутылку. Партийный начальник просиял глазами:
      -  А вот я горжусь, что участвовал в этом незабываемом шествии, которое видел товарищ Сталин!
      -  Я бачил, як вы облажались. Ты на голову мешок напялил, а Хрущай и вовсе обосрался.
      -  Это не в счёт, это - мелочи! Мы получили личную благодарность товарища Сталина, а Ивана даже наградили! Да, товарищ Хрущай нечаянно... от полноты чувств, но мы и этим гордимся, потому что даже это... этот... партийный кал послужил делу пропаганды коммунизма, он сыграл огромную воспитательную роль для трудящихся масс! Так сказал товарищ Сталин!
      -  Про говно Хрущая сказал?! 
  Мардух смутился:
      -  Н-н-нет... Про нашу сценическую пролетарскую композицию. Про её свежую  идею.
  Иван поставил на стол третью бутылку водки:
      -  Чё делать-то будешь?
      -  В Жопочки вернусь. Туда смерть на жатву пришла. Попляшу с ней да и  помру.
      -  Да погоди ты!
  Дюндик разлил водку по стаканам, чокнулся с собутыльником, залпом выпил и шёпотом выдал секрет:
      -  Товарищ Сталин посылает нас в авиацию!
  Панас задумался.
      -  Посылает? Ну-ну... Тильки на небесах от такой жизни и можно сховаться.  Мардух, а ты и летать будешь бабой? 
  Заглушая зубовный скрежет коммуниста, Иван похрустел квашеной капустой, затем  придвинул к себе тарелку с одинокой котлетой и расчленил её вилкой: 
      -  Мардуху давно пора возвращаться в район, а он не хочет, потому что в Москве ему выдали документ на женщину.
      -  И як же ты, дивчина, называешься? 
  Мардух, отвернувшись, стоял у окна.
      -  Теперь он - Лейла Умбетова! Видишь, дед, как тут закрутилось...
  Дюндик приосанился, поведя умный разговор:
      -  Можно быть Лейлой, но жить в Москве! А можно остаться Мардухом, но далеко от столицы и от товарища Сталина.
      -  А Хрущай?
      -  Тоже записали. Нас ведь отправили на курсы по просьбе руководителя страны, а это, сам понимаешь, ни хухры-мухры! Гипс снимет и полетит. Давай, и ты с нами!
  Дед, наконец, выпил, пожевал губами, взял сухарь и стал осторожно грызть его уцелевшими зубами. 
      -  А житы я здесь буду?
      -  Ага. Ты ж видишь: комнату в общежитии нам большую надыбали. А комендант тут хороший. Скажем ему, что ты поселился вместо секретаря.
  По комнате заметался воющий «подранок».
      -  Ну, чё злишься-то? Тебе же надо возвращаться в Хухры, а дед - на твою  койку.
  Мардух подскочил к Ивану, разливающему остатки водки:
      -  Я уеду ненадолго! А пока надо вместо меня кому-нибудь на курсы в парандже походить. На всякий случай. Может, ты, Панас?
      - Нэма дурней.   
      - Ладно, поищу добровольца... Как только отпустят из района, вернусь, запишусь в отряд сталинских соколов и буду летать!
  Дед закурил, несколько раз глубоко затянулся и выдохнул дым вместе с вопросом:
      -  А шо, ежели не пустят?
  Мардух стал нервно наворачивать круги вокруг стола:
      -  Ну, тогда, всё равно вернусь и буду летать в парандже. Да я уже и привык к ней... И ничего тут зазорного нет. Советский человек в любом обличье - вдохновенный и свободный строитель социализма! Зато буду видеть товарища Сталина!!   
  Панас выпил с Иваном. 
      -  Секретарь, сядь! Порхаешь по хате, як залупивка.
      -  Ну, ты это... Уж матерно на него не выражайся.
      -  Это, Ваня, значит, - бабочка. Мардух, дело к тебе есть.
  Дед затушил "чинарик", оторвал кусок газеты и завернул в него сухарь:
      -  Возьми, будь ласка. На вокзале в Хухрах собачка должна сидеть... Мой Чико... Отдай это ему. Чико поймёт, шо я помню и люблю его... И приеду.
  Мардух скривился, хотел сказать что-то едкое, но... взял газетный свёрток, отошёл, сунул "подарок" для пса в карман брюк и, нахохлившись, сел на стул. Наступила тишина. Иван озвучил старую примету:
      -  Где-то в Москве милиционер родился.
  Панас подошёл к окну, в которое заглянула молчаливая луна, посмотрел на котлован, зияющий на месте Храма Христа Спасителя, и перекрестился:
      -  Дай нам, Господи, проснуться...
  Не договорив, обернулся:
      -  Ладно, соколы, давайте спать. Утро вечера мудренее...

***************************************
 *Жахи (укр.) - ужасы.
***************************************


                13

  Поезд приехал в Хухры вечером. Мешковатый проводник закрыл вагонные нужники задолго до станции. Мардух, спрыгнув на землю, не удержался и сделал замечание:
      -  Туалет, товарищ Подудало, вы могли бы и позже закрыть!
      -  Так треба. У мене - инструкция.
  И пробурчал в спину недовольного пассажира:
      -  Вони - паскудять, а я за ними повинен прибирати. А дати провиднику грошей - не хочуть...
  Мардух рванул в деревянный сортир, пристроенный к зданию вокзала. Лампочка в помещении была, естественно, выкручена. В темноте слышались крики: это мужики подавали звуковые сигналы, чтобы не попасть под чужую струю. Мардух вытянул руку, громко запел: «Вы жертвою пали в борьбе роковой...» и по памяти пошёл в нужном  направлении. Ботинки хлюпали по жидкости. Пару раз рука натыкалась на мягкие тела и, наконец, упёрлась в заскорузлую, сырую стену, под которой был жёлоб...
  Придя домой, Мардух позвонил своему заместителю и другу Степану Шишко и пригласил его на чай.
  Степан пришёл и стал подробно пересказывать все последние новости:
      -  ...линия партии к саботажникам стала жёстче, потому что кулаки совсем обнаглели: умышленно помирают от голода, но припрятанное зерно не отдают! Партия сделала умный ход: у задолжников решено забирать семенное зерно.
  Мардух внимательно слушал.
      -  Подойдёт время сеять, и кулаки никуда не денутся,  откопают свои излишки! К весне заберём всё!
  Шишко закурил и помахал рукой, разгоняя дым:
      -  Так что всё хорошо! Я тебя не подвёл! Мы все тут времени не теряли и хлеб свой зря не ели! Работы было много, но в итоге план по хлебозаготовкам в Хухрянском районе - выполнен и будет перевыполнен!
      -  Молодцы.
  Мардух улыбнулся, но радость омрачало воспоминание о рассказе деда.
      -  Заждались, заждались... Скорее приступай к работе, дорогой друг. Ну, а как Москва? Видел ли товарища Сталина?
  Секретарь райкома, приукрасив свою роль, поведал о московских приключениях и о встречах с вождём. О парандже он, конечно же, промолчал. В конце рассказа Мардух разоткровенничался:
      -  ...И вот возникло у меня желание - пойти в сталинские соколы! Летать на благо социализма! Если товарищи в обкоме отпустят, то на должность первого секретаря райкома попрошу пригласить толкового руководителя из области. Из наших-то хухрянских коммунистов, по правде сказать, никто мою должность не потянет. Тут ведь голова нужна. И тебе, Степан, уж извини, ещё надо поучиться. Ну, а я бы тогда - в Москву! В Москву!
  Степан смутился, покраснел, о чём-то задумался и отхлебнул из стакана:
      -  Вот что... Я с утра буду в райкоме, а ты отдохни с дороги и подходи к двенадцати часам.
  Взглянул на настенные часы-ходики и встал:
      -  Поздно уже.
  Вышли на крыльцо, молча помочились, любуясь на звёзды. Мардух мечтательно зевнул:
      -  А кремлёвские - красивей горят...
  Степан протянул ладонь:
      -  Отдохни, друг!
  Попрощались. Когда Шишко скрылся в ночи, Мардух вдохнул всей грудью прохладный воздух и повернулся к двери. Ближайший куст задрожал, и на землю вместе с почерневшими одинокими листьями упали почерневшие от страха слова:
      -  Помогите, товарищ начальник! 
  Мардух отреагировал шуткой:
      -  «Кому не спится в ночь глухую?».
      -  Это я, Гробин. Добрый вечер.
  На лунную дорожку вышел врач-портной, который выглядел так, что сразу захотелось пожелать ему здоровья.
      -  Здравствуйте, товарищ Гробин. Вы как здесь?
      -  Понимаете... Ерунда какая-то получилась. Я сегодня с утра, как обычно, штудировал «Медицинскую энциклопедию», а после обеда в больницу пришла комиссия. Обычная плановая проверка. И через час товарищи наткнулись на запись о Хрущае...
      -  Нy, и что?
  Гробин вытащил платок и промокнул вспотевший лоб.
      -  Видите ли... Когда после боя солдатики принесли куски Хрущая, я его оформил в больничном журнале, как покойника. А потом какая-то часть уполномоченного застонала... Я понял, что товарищ Хрущай - недобиток, и тогда я его сшил. Сделал всё по медицинской науке: кишечную амнезию, дерматологию... Сшил его, значит, загипсовал, а запись-то забыл исправить! И вот мне комиссия форменный допрос учинила: почему не сообщил партийному руководству о смерти товарища Хрущая? А если он умер, то кто поехал в Москву под его именем? Я пытался объяснить, что это просто недоразумение, а они не верят, тычут в мою запись и печать под ней.
  Сделали в больнице обыск. Нашли ведро, в котором я замариновал мясо для шашлыка. Вот, говорят, и нашли мы тело товарища Хрущая. Стали меня пугать тюрьмой. Велели сидеть дома. Мясо забрали и ушли.
  Мардух улыбнулся:
      -  Такие мелкие казусы партия разбирает очень быстро! Не волнуйтесь, товарищ Гробин, и подходите завтра в полдень к райкому. Мы всё уладим.
  Успокоенный лекарь ушёл. Мардух постоял на крыльце, потянулся, опять широко зевнул и чуть не поперхнулся: перед лицом вдруг зажужжала большая «навозная»  муха.
      - Тьфу! Чуть не проглотил! Мухи же спят в это время. Или это из меня душа вылетела?
  Мардух рассмеялся, довольный собственным юмором, и в хорошем настроении пошёл спать.


                14

  В полдень секретарь райкома открыл знакомые двери и сразу увидел большое объявление: «Сегодня в двенадцать часов в лекционном зале - собрание коммунистов по вопросу чистки партийных рядов».
      -  «Странно... Степан мне вчера ничего не сказал про собрание».
  Переполненный зал тихо гудел, но когда озадаченный Мардух вошёл, все сразу
 затихли и нахмурили брови. В президиуме сидели секретарь обкома  Лубинец, его заместитель Марк Дренаж и начальник хухрянского ОГПУ Никодим Мочан.
      -  Здравствуйте, товарищи!
  На приветствие никто не ответил. Мардух почувствовал: творится что-то неладное. Люди за столом на него сухо покосились, а в зале - нервно зашептались. Мест в президиуме уже не было, и тогда Мардух сел в первом ряду, который почему-то был пуст. Лубинец встал и позвонил в колокольчик.
      -  Считаю наше чрезвычайное собрание открытым! Слово предоставляется товарищу Шишко!   
  Заместитель Мардуха с суровым видом вышел к трибуне и замер, собираясь с мыслями. В полной тишине пролетела, жужжа, жирная муха. Степан поймал её и резко бросил вниз. На полу расплылось чёрное пятно. Вновь установилась мёртвая тишина.
      -  Товарищи коммунисты! Мне тяжело говорить перед вами. Мне больно и горько, что я дожил до этого дня... Да, мне тяжело, потому что речь пойдет о моём бывшем друге...
  Взгляды всего зала устремились на Мардуха, который удивлённо смотрел на Шишко.
      -  Он был первым членом райкома партии, но теперь это - идейно разложившийся дезертир! Да, дезертир! Не будем бояться этого слова, товарищи! Он вынашивает мысль оставить свой трудный участок работы и сбежать в Москву, чтобы там остаться при тёпленьком месте в клубе авиаторов! Ему, видите  ли, очень захотелось в небо. Как это расценить? Это можно расценить, как бегство от выполнения ответственной задачи, поставленной перед нами партией и лично товарищем Сталиным!
  По рядам прокатился шумок возмущения, в президиуме нахмурились.   
      -  Товарищи, вы все знаете, что если делать, - так по-большому! И мы с вами делаем большое дело: строим счастливые колхозы для отсталых крестьянских масс! А вот товарищ Мардух не хочет, как большевистский Херакл, ежечасно разгребать от буржуазного навоза наше социалистическое гумно! Разгребать до полного очищения! Пусть это, дескать, делают за него другие, то есть, мы с вами!
  Шумок возмущения, снова родившийся в зале, быстро сменился гулом. Из последнего ряда полетели смелые реплики:
      -  Позор!
      -  Ишь, чистюля какой выискался!
  Шишко покивал головой.   
      -  Да, хочет остаться чистеньким! Как трус, чурается грязного, но прекрасного пролетарского дела! Да-да, Мардух, ты - трус! Всем своим видом ты даже сейчас нам показываешь, что не желаешь пачкаться в земле, и не желаешь  истекать потом, поднимая зябь и колхозы! А мы-то с вами, товарищи, истекаем до последней капли! А разве мы хуже Мардуха? Разве мы не хотим уехать в Москву?   Хотим!
  Зал опять загудел, но на этот раз мечтательно.
      -  Разве мы не хотим взмыть в небо? Конечно, хотим взмыть!
  Из последнего ряда опять закричали смельчаки:
      -  И взмоем!
      -  И помашем Мардуху крылом!
  Шутке дружно и душевно посмеялись.
      -  Да, товарищи, мы с вами - не деревья с ушами, как думает про нас Мардух. Нет! Мы с вами в своё время все будем красными летунами! Но что будет, если сейчас все члены партии, вы понимаете, если все её члены бросят насущные дела,  уедут в Москву и взмоют в небо?
  Коммунисты затихли, размышляя о последствиях подобных действий.
      -  Отступление будет! Капитуляция большевистского фронта перед лютым врагом - кулачеством! А кто должен стоять на страже и дать кулаку по гнилым буржуазным зубам?  Мы с вами, товарищи!!
  Собрание взорвалось дружными аплодисментами.
      -  Но в наших рядах уже образовалась брешь. Это товарищ Мардух убежал  искать лёгкой жизни! И пока он её ищет, враг воспользуется его отсутствием на рабочем месте и незаметно подкрадётся к нашим границам! Ведь мы знаем, что капиталисты всего мира спят и видят, как бы вероломно напасть на Советский Союз! Напасть на Москву, на золотую нашу столицу, в небе которой хочет малодушно  спрятаться дезертир Мардух, чтобы там переждать трудности!
  Зал забурлил, обсуждая такую подлость партийного руководителя района.
      -  Вы все помните «Песню о соколе» пролетарского писателя Горького. Так вот: я делаю вывод, что в случае с Мардухом проявилась явная философия испуганных ужей, прячущихся в сырых ущельях. Это - ярко выраженный ужизм с элементами крайне правого оппортунизма! Я выражаю своё осуждение бывшему товарищу и прошу всех вас, собравшихся здесь смелых соколов коллективизации, сурово наказать его! Но, учитывая, что эта заячья душа, этот капитулянт был когда-то моим другом... Лучшим другом... Дружищем...
  Шишко закрыл глаза и склонил голову. Зал притих, сочувствуя жертве предательской дружбы Мардуха. Степан взял себя в руки.
      -  Прошу не карать его слишком строго.
  Черты заалевшего лица заострились от благородства.
      -  Я закончил! 
  Степан пошёл от трибуны. Лубинец встал.
      -  Товарищ  Шишко, что конкретно вы предлагаете?! Какое наказание?!
  Заместитель, отрёкшийся от начальника, посмотрел на труп мухи, застывший на полу.
      -  Из партии - вон!
  Зал единодушно поддержал предложение:
      -  Так ему и надо!!
      -  Поделом!!
      -  Трусов не потерпим!!
      -  Геть ухильника!!
      -  Правильно!! Долой уклониста от партийной линии!
  Лубинец опять позвонил в колокольчик.   
      -  Тихо, тихо, товарищи! Голосуем о членстве. Поступило предложение освободить нашу родную партию от этого дезертира. Кто - «за»?!
  Коммунисты дружно подняли руки вверх. Ледяной голос добил бывшего секретаря райкома:
      -  Верните партбилет!
  Бледный Мардух положил на стол книжечку, в последний раз взглянул на дорогие его сердцу профили Ленина-Сталина на обложке и отошёл. 
      -  На освободившуюся должность предлагаю утвердить товарища Шишко! Кто - «за»?!
  Единогласно проголосовали за Степана. Он скромно потупился и заулыбался, когда окружающие потянулись к нему с поздравлениями.
  Из-за стола шумно поднялся начальник районного ОГПУ.
      -  Это ещё не всё, товарищи! Наши работники, верные своему долгу и революционной законности, провели по моему приказу проверку больницы, которой временно руководит портной Гробин, и обнаружили там...
  Мочан обвёл всех пристальным взглядом.
      -  Тело погибшего героя Хрущая!!
  Зал ахнул:
      -  Хрущая?!!
      -  А кто же тогда уехал в Москву?!
  Начальник ОГПУ дождался тишины.   
      -  Теперь мы уверены, что в гипсе, под видом нашего израненного товарища, спрятался коварный враг, а переправил его в Москву для совершения диверсий...
  Мочан сделал эффектную «мхатовскую» паузу.
      -  Бывший секретарь райкома Мардух!! 
  Лекционный зал затрясло от ненависти. Пока коммунисты проклинали и жгли взглядами отступника, Мочан налил из графина с мутной жидкостью полный стакан и жадно выпил содержимое. Писатель Фадеев, изображённый на одном из портретов, висящих на стене, понимающе ухмыльнулся.
      -  Одним словом, каждому из нас ясно: серьёзное дело открылось, товарищи, о-очень серьёзное! Это - заговор против советской власти! К счастью, моё чутьё вовремя подсказало, где скрывается враг, а иначе - не миновать большой беды. Речь уже идёт о банде Мардуха-Гробина! Да, товарищи, о жестокой банде, которую возглавлял матёрый Гопля, недавно разоблачённый моими московскими корешами! Цели подобных бандитов, как вы знаете, всегда одинаковы и хорошо известны: кровавый террор против коммунистов и активистов, поджоги, диверсии, детоубийства... Есть мнение, что это они получали на Западе оружие и снабжали им кулачество Украины! Теперь надо выяснить, сколько ещё вражеских, шпионских групп переброшено на нашу  территорию?!
  Зал сидел оглушённый.
      -  Будьте бдительными, товарищи! Каждую подозрительную личность заставляйте сказать: "ПалянЫцЯ". Иностранные агенты не могут правильно произнести это слово!
  Все коммунисты стали дружно повторять контрольное слово, чтобы показать Мочану, что они - не шпионы.
  Никодим послушал, удовлетворённо отрыгнул сивуху и объявил:
      -  Именем Советской власти я должен арестовать изменника! 
  Два работника в чёрных кожаных куртках подошли к Мардуху.
      -  А для всех остальных сообщаю: сегодня в нашем сквере состоятся похороны героя борьбы с кулачеством товарища Хрущая! В пятнадцать часов! Я назначен руководителем траурной церемонии, поэтому предупреждаю: явка для всех - добровольная, но строго обязательная!
  Собрание закончилось. Арестованного вывели из дверей райкома.
  Гробин, сидящий на лавочке под деревом, увидел Мардуха и сжался от ужаса. Бывший секретарь глазами и мимикой лица показал портному: «Беги!». Гробин всё понял...


                15

  Мардуха привели в затасканное здание городской тюрьмы, поставили к стене, похлопали по карманам и обнаружили только газетный свёрток. Подарок для Чико сразу развернули. 
      -  Смотри: он уже заранее сухарей насушил! Всё продумал, гад!
      -  Значит, можно не кормить. Нам больше достанется!
  Кожаные куртки похрустели от смеха, вышли и заперли дверь.
  Мардух сунул сухарь в карман, обвёл глазами камеру и сел на стул. Помалу осознавая масштаб беды, случившейся с ним, он два часа тупо смотрел на квадратики голубого неба.
  Скорбная музыка отвлекла арестанта от тоскливых мыслей. Он встал на стол и увидел из зарешечённого окошка людей, оркестр и орудия, привезённые из воинской части для невесёлого салюта. Новость о разоблачённой банде уже выплеснулась на улицы, поэтому вездесущие злые мальчишки, сбившись в стаю, подпрыгивали на дороге и кричали: «Мардухляку - на гиляку!».
  ...На деревянном постаменте, покрытом красным кумачом, стоял закрытый гроб с шашлыками, перед которым стояла большая толпа народа. Женщины, тихо переговариваясь, прикладывали к глазам платочки, а мужчины мрачно вздыхали и покуривали, пряча папироски в кулаках.
  Партийные начальники поднимались на бугорок свежей земли, выросший около ямы, и почти одинаковыми словами клялись продолжать дело партии и довести коллективизацию до победного конца. До Мардуха всё время доносилось имя Сталина, так что в какой-то момент показалось, что ораторы хоронят его.
  Подошло время прощального салюта. Мочан дал знак. Солдаты открыли ящики и увидели в них боевые снаряды. Командир орудийного расчёта, став красным, как варёный рак, поднёс к виску «клешню»:
      -  Товарищ Мочан. Тут мелкий вопросик надо порешать... 
      -  Не тяни, Пентюхин! В чём закавыка?
      -  Никак нет, всё в порядке. Просто вышла ма-а-аленькая неувязочка. Солдатики из нового пополнения на складе всё перепутали и загрузили не те ящики. В общем, снаряды - не холостые. Боевые.
      -  Что?! А ты куда смотрел?! Раззява! Я тебя самого в пушку засуну и выстрелю! А пока ты будешь летать, тебя разжалуют к чёртовой матери!
  К удивлению артиллериста, хмельной руководитель погребальной церемонии на этом выдохся. Никодим вытер пот и подумал.
      -  Игнат! Где запад?
  Пентюхин покрутился, посмотрел на солнце и неуверенно махнул рукой:
      -  Кажется, там... 
  Мочан вдруг азартно потёр ладони:
      -  Вот туда и развернём орудия! Попугаем вечно скачущих на месте западенцев, чтоб разбежались и занялись, наконец, хоть каким-нибудь полезным делом!
  ...Бледный Тифозный волновался и поглядывал на свою земную Музу, гульливую продавщицу Надю Почепко. Это она, восторгаясь стихами ухажёра, подарила ему болезнь, которую великие писатели в поисках небесного вдохновения иногда подхватывали от ветреных блудниц. Продавщица, "украсив" существование Семёна подобным ярким событием, уже одним этим возвысила провинциального поэта до уровня гениальных классиков.
  Понятное дело, что Надя убедила Тифозного в своей верности, а её подруга Глаша с помощью медицинских терминов доказала поэту, что венерические спирохеты он «намотал на винт» через рукопожатие, или через грязные деньги, или фекально-орально, посетив общественный туалет...
      -  Надя... Пора! Пришло моё время!
  Любимая нежно сжала руку Семёна и кивнула. Тифозный приободрился, взобрался на «Парнас» и оттуда, с вершины могильного холмика, окунул пронизывающие глаза в «людское море», над которым поднимались голубые смерчи табачного дыма.
      -  Товарищи! Сердце моё сильно щемит, потому что ещё совсем недавно я,  подцепив... подхватив болезнь всех больших поэтов... цингу, лежал с товарищем Хрущаем в одной больничной палате. Можно сказать, койка в койку, бок о бок, душа в душу! Если бы вы знали, как он любил жизнь, как он хотел жить! Когда я покидал больницу, он крикнул мне: «Передай людям, что коммунизм победит!». Тогда я не думал, что коварная смерть всё-таки доберётся до израненного героя... До моего светлого друга... 
  Глаза Семёна заблестели, и он закрыл лицо ладонью. Сквер накрыла волна слезливых бабьих причитаний. 
      -  Я прочту стихи... Свои новые стихи... Они написаны сегодня, как только я узнал о похоронах. Они - о товарище Хрущае...
  Голос Семёна задрожал.   
      -  О нём... И для него, хотя герой их уже не услышит. Никогда...
  По толпе прокатилась новая волна рыданий и мрачных вздохов.
  Надя Почепко, всхлипывая, подтянула повыше юбку, почесала ладонь и вдруг маленечко задумалась:
      -  "Странно: по приметам правая ладонь чешется к новому знакомству и к любовному свиданию... И как это понимать?".
  Тифозный овладел собой, принял позу вождя на броневике у Финляндского вокзала и протянул руку в сторону светлого будущего:

            -  «Революция скинула с нас хомуты,
               И мы живём, коммунизм воплощая!
               Товарищ хухряк, а готов ли ты
               Довести до победы дело Хрущая?!».

  На словах - «а готов ли ты» - Семён вскинул другую руку и корявым пальцем упёрся в лица слушателей, как плакатный суровый доктор, вопрошающий о вредных шлаках.
  Мужчины и женщины виновато потупились, и только санитарка Глаша Билык, гордясь, что это она вырвала из объятий смерти выдающегося поэта, обвела народ победным взглядом орлицы и выставила вперёд блестящие коготки.
  Начальник гарнизонного клуба товарищ Шопник, стоящий рядом, уставился на длинные ногти «Мэри Пикфорд». Воспользовавшись этим, Глаша, как бы невзначай, коснулась холостяка подрагивающим бедром и нежно вздохнула в его сторону, чтобы контактно-бытовым и воздушно-капельным путём заразить мужчину своим чувственным желанием...
  Тифозный всё тем же выразительным корявым пальцем указал на гроб:
 
          -  «Он ведь жил, чтоб мы дышали вольно,
             И пал, чтоб нам ещё вольней дышать!
             В сердцах мы понесём героя, как ни больно,
             Но жаль, что тело придётся в яму закопать!».

  Люди ахнули от искренности поэта. Не справившись с чувствами, громко завопили женщины, а мужчины заиграли мокрыми желваками.
  Похоронный венок в руках сестёр, Василины и Веселины Побегайло, забился в истерике, зарыдал и пролился на землю разноцветными слезами из полевых цветов. Рядом с однояйцевыми красавицами стояли и страдали влюблённые братья Барахтины.   
  Зарёванная Надя Почепко сочным украинским голосом зашлась в горестном плаче, затряслась, и все верхние пуговицы на её сорочке, не выдержав напора, сорвались с насиженных, тёплых мест и с ужасом полетели в могильную бездну.
  Пахучий ёлочно-уксусный ветерок вздыбил жидкие волосы Семёна. Посуровев, он прочитал заключительные строчки:

           - «Чтобы жить стало лучше и веселее,
             Мы держим сухими порох и пушки!
             Когда в коммунизме враги околеют,
             Народ за Хрущая поднимет кружки!».

  Тут уже весь сквер накрыло "девятым валом" горечи. Заплакали, никого не стесняясь, партийные работники и командиры, сотрудники тайных органов и солдаты. Рыдающие наводчики по инерции крутили маховики, и вскоре стволы орудий c полукруговым сектором стрельбы встали вертикально. Мочан вытирал платочком слёзы.
       -  Пли!
  Грянул залп, как заключительный аккорд прощальной церемонии. Куски шашлыка гулко запрыгали внутри гроба. Скорбящая людская толпа пропиталась запахами маринованного лука и пороха.
  Гроб опустили. Под "Траурный марш" провожающие по очереди стали бросать землю в могилу. Красноармейцы взялись за лопаты...
  И в этот момент грохочущие огненные грибы выросли в сквере и на ближних улочках. Большинство снарядов, печалясь о Хрущае, разрывалось поблизости от ямы, чтобы швырнуть на гроб пригоршни чёрной земли.
  Все мужики и бабы залегли, но не перестали горевать. Музыканты оркестра, укрывшись нотными листочками, тоже лежали и с завистью слушали «прощальную симфонию» разыгравшихся осколков.
  Начальники оторвались от народа и бросились к могиле. Согласно партийной субординации, Лубинец и его заместитель первыми запрыгнули в спасительный окоп, в котором на крышке гроба уже сидели Надя и Семён, сочиняющий продолжение панихидной оды.
  На вдохновенном лице поэта блуждала такая загадочная полуулыбка, что если бы Леонардо да Винчи посчастливилось родиться в Хухрах и сидеть сейчас в могиле, то он написал бы свой шедевр с Тифозного, и мир знал бы не «Мону Лизу», а «Моню Сеню».
  Последним в яму запрыгнул Пентюхин и сразу затрепетал, встретившись глазами с Надей...
  Мардух, услышав свист, соскочил со стола. Когда раздался взрыв и стена камеры  рухнула, узник нырнул в пыльное облако, выбежал на улицу, где на него никто не обратил внимания, и побежал к вокзалу.
  Свежепокрашенный новенький паровоз, укутавшись облаком пара, чтобы не видеть серый, провинциальный городишко, приготовился тронуть с места пассажирский состав.
  Мардух выскочил на перрон. Увидев сидящую собаку, вспомнил о просьбе Панаса,  достал из кармана газетный свёрток, развернул его и присел. Чико понюхал сухарь,  радостно взвизгнул и лизнул Мардуха в нос.
  Бывший первый секретарь встал, обернулся, и в него тут же, якобы случайно, врезался мужичок по кличке "Сявый". Проворно обшарив карманы очередной жертвы, он небрежно просипел: "Извини, дядя", цыкнул зубом и без добычи направился к скамейке, на которой расположились подозрительные ханурики в кепках-хулиганках:
      -  Этот лошара - пустой...
  Мардух кинулся к ближайшему вагону и полушёпотом спросил курящего проводника:
      -  Товарищ, а куда едет ваш поезд?
  Мужик рассмеялся:
       -  Тебя шо, цуцик укусил? Поихал, куди очи дивляться? Ми идемо в Одессу! 
  После короткого торга Мардух сунул руку в брюки, вытащил из потайного кармашка несколько купюр и расплатился с проводником.
  Увидев не украденные вором деньги, ханурики ахнули:
      -  Сам ты - лошара, Сявый!
      -  В натуре!
      -  Фраер был набит деньгами!
  Жулики презрительно посмотрели на профнепригодного Сявого и отодвинулись от него. Карманник в мгновение ока потерял свой авторитет, опустил вниз побагровевшее лицо и уткнулся глазами в собачью морду с сухарём в зубах. Это благородный Чико прибежал поддержать Сявого, который, после удачных "опустошений" карманов расслабленных пассажиров, нередко подкармливал вокзальную псину.
  Мардух поднялся по ступенькам в тамбур и, выискивая место, медленно пошёл по вагону, невольно слушая громкие или тихо-опасливые разговоры разношёрстного народа:
      -  ...предлагаю выпить за наш героический Комсомол, который под руководством партии построил Днепрогэс, и теперь воды седого Днепра крутят советские турбины и дают...
      -  ...так и у нас много работящих мужиков раскулачили. Некоторых сразу забрали Беломорский канал строить. Зерно забрали у всех. Что весной сеять? А как стало голодно, миряне...
      -  ...да в том краю, что ни деревня, то - секта! Хлысты, молокане, дырники. А в Поваровке - скопцы! Да-да, те самые, страшные, что себе добровольно естество отрезают, чтобы о бабах не думать. Представляете? Вот вы, уважаемый, могли бы себе...
      -  ...нет, товарищ Кулябко. Я читал, что украинский народ произошёл от германского племени готов. Этим объясняется то, что украинцы, как и немцы, исключительные и культурные, а на войне - озверелые и безжалостные. Отсюда какой вывод?
      -  Шо нас неодноразово будуть бити, як нимцев?
      -  Нет, товарищ Кулябко. Отсюда вывод, что Украина - это Европа! А вот от мордвы...
  В последнем отсеке сидел всего один пассажир. Перед ним на столе стоял открытый "мерзавчик" водки. На газете расположились котлеты, сыр и нарезанный солёный огурец. Отдельно лежала деревянная круглая палочка.
  Незнакомец, собиравшийся выпить и закусить, через силу изобразил радушие:
      -  Здравствуйте. Проходите, устраивайтесь. Я - товарищ Бруй, агроном из Одесской области. В Москве мне сделали успешную операцию. Вот, еду домой.
  Мардух присел:
      -  Добрый день, товарищ. Рад за ваше здоровье.
  Наступила неловкая пауза. Мардух не мог понять, почему тут нет людей и почему его ноздри щекочет тошнотворный аромат человеческих рвотных масс?
  Агроном с тоской посмотрел на водку.
      -  А-а... Товарищ Бруй, я вижу, что помешал вам. Вы кушайте, кушайте. Не обращайте на меня внимания.
  Новый знакомый замялся:
      -  А вы - брезгливый?
      -  Да нет, что вы! Приятного аппетита!
      -  Это хорошо, что не брезгливый. А то тут сидели всякие... слабонервные.
  Бруй нетерпеливо полез в штаны, вытащил оттуда белую, гибкую трубку, затем взял бутылочку и вылил все двести пятьдесят граммов водки в отверстие. Дождавшись первых симптомов опьянения, расплылся в довольной улыбке и стал "закусывать": размял пальцами котлету, запихал в трубку получившийся мясной фарш и начал палочкой энергично проталкивать его в желудок.
  Когда в отверстии оказались несколько кружочков солёного огурца, палочка опять азартно заработала в трубке...
  Мардуха затошнило. Жалея мужика, оставшегося после операции без пищевода, он забрался на верхнюю полку и уткнулся лицом в стенку...

                16

  Панаса оформили курсантом, едва трижды орденоносец Дюндик в разговоре с начальником авиашколы хитровато намекнул, что сам товарищ Сталин не против данной кандидатуры.
  ...Дед по ночам вырезал ножом деревянные игрушки, которые продавали уличной торговке. Утром Иван убегал за водкой, а Панас, сидя за последним столом, иногда краем уха слушал преподавателя, но чаще - храпел до прихода "гонца". В такие минуты курсанты, сдерживая смех, многозначительно переглядывались и шептались:
      -  Тихо, ребята!
      -  Дед Панас читает «Самолётовождение»!
  Когда Иван возвращался, происходил один и тот же ритуал: преподаватель Шрам отрывался от доски, разрисованной мудрёными схемами, и недовольно смотрел на Дюндика, замершего на пороге.
      -  Разрешите войти, товарищ командир? Простите великодушно... Дык... Не успел вовремя...
      -  Курсант Дюндик! Занятия в авиашколе начинаются в девять часов, а вы  каждое утро опаздываете!
      -  Виноват, товарищ Шрам...
      -  Садитесь!
  Придерживая за пазухой бутылки, Иван шёл к своему столу. Разбуженный Панас поднимал голову и сонно вопрошал:
      -  «Ты ли тот, который должен придти или ожидать нам другого?».
  Дюндик от евангельского изречения почему-то смущался и молча разливал первую бутылку в железные кружки.
  ...Перед отъездом Мардух нашёл женщину, согласившуюся за умеренную плату  вместо него ходить в парандже. Ею оказалась та самая цыганка, из-за которой на сельскохозяйственной выставке к ним привязался милиционер Чекушкин. Красавицу звали Роза, и была она из рода знаменитых певцов московских цыганских хоров.
  Роза быстро подружилась с Иваном и дедом, не раз после занятий пропускала пару рюмочек в их компании, душевными песнями доводила новых друзей до слёз, а на следующее утро без опозданий приходила в класс.
  Если во время лекций повисала длинная пауза, цыганка начинала напевать романсы. Чтобы не допускать вокальных концертов, лётные преподаватели стали говорить так быстро, что курсанты, не поднимая голов от тетрадок и старательно скрипя перьями, с трудом вникали в смысл авиационных премудростей.   
  Хрущай влюбился. Он сидел с Розой за одним столом, подхватывал мычанием все песни и преданно косился в чёрную сетку паранджи через смотровую щель в гипсе. С большим неудовольствием Панас заметил, что Роза отвечает соседу взаимностью.
      -  А Хрущай-то наш закохався! То всё дрыхнул потихоньку, а тут - глядишь ты: склянки кипят, шланги торчат во все стороны, ну, чистый ёжик... Бачишь,  Ваня?
      -  Даже если и втюрился, то чё?
      -  Да она же - гарная дивчина, а он - брыдлый* ёгэпэушник! Шо в нём Роза нашла?!
      -  Наверное, женским сердцем приняла мужика... Любовь зла, полюбишь и  Хрущая. Какой-никакой, а он - человек.
      -  Да шо вин за человек?! Так... «В поле ветер, в жопе дым».
      -  Это чё значит?
  Панас вместо ответа злорадно размечтался:
      -  Вот приведёт Роза жениха к своей родне, и её матуся в обморок упадёт от вида Хрущая. В Жопочках был однажды такой случай, тильки не с женихом, а с перезрелой и страшной невестой. И погонят уполномоченного колбаской по Малой Спасской!
  Дед тихо посмеялся, убрал пустую тару, открыл вторую бутылку и отдал её Ивану:
      -  Руку не меняем.
  Под ласковое журчание водки вдруг задумался и глянул на разливающего:
      -  Ваня, а у тебе была жинка?
      -  "Наши жё-оны - пушки заряжё-оны...".
      -  Ты мне песен не пой.
      -  Ну, на своей заводской окраине я многим девчатам мульки клеил.
      -  Шо?
      -  Женихался, значит. Но из всех барышень одна особенно выделялась своей красотой. Волосы белые. Кожа нежная, как нос у лошади. Я мечтал её поцеловать, а она очень неприступная была.
  И вот однажды я выпил для храбрости, обхватил её лицо и впился поцелуем. А она отшатнулась, вытерла ладонью губы и со злобой выдохнула: "Ну, что, доволен?!!". И я эту красавицу почему-то сразу разлюбил...
  Дед вспомнил подобные случаи из своей богатой жизни и понимающе покивал головой.
      -  А потом я встретил Машу. Вот от неё я реально голову потерял. Ох, и страдал я, а подойти к ней боялся.
      -  Ну, Ваня... Хто труслив перед женщиной, тот труслив перед всем остальным в жизни.
      -  Да не, я не трус. Это я от волнения таким был. Ночи не спал, под её окнами ходил.
      -  Люди гутарят, шо надо представить любимую на унитазе, и всё пройдёт.
      -  Ну, дык, я представлял...
      -  Помогло?
      -  Не-е... Любовь не прошла...
  Иван покраснел до ушей.
      -  Покрепчала даже... Панас, я ненормальный, что ли?
  Дед плеснул водку в открытый от удивления рот.
      -  И шо дальше было?
      -  Дальше? Я ей всё-таки признался: «Маша, я скучаю по тебе».
      -  А она? 
      -  Она ответила: «Спасибо за влюблённые глаза». 
      -  Кажись, да: тоже заскучала.
      -  И всё у нас так хорошо закрутилось, но однажды Маша потребовала, чтобы я с выпивкой завязал, иначе уйдёт. И ушла. А я из-за этого крепко забухал.
      -  Да хто б сомневался: если мы пьём, то в этом всегда виноваты бабы.
      -  Она - не баба, дед.
      -  Ну, извиняй...   
      -  В общем, бухал я, бухал... Очнулся в телеге. Вечером с тобой встретились. А уже потом, в хухрянской больнице, я ей письмо написал, но она не ответила.
      -  Да-а... Забухал, значит... «Сегодня - до дна, завтра - до дна, осталась коровушка одна»...
  Иван с хмельной сентиментальностью задумался о судьбе коровушки неизвестного пьяницы. Дед поставил точку в разговоре:
      -  Ты правильно сказал своей дивчине, шо заскучал, потому как - «люблю» - человек должен гутарить тильки Богу.
 
****************************
 *Брыдлый (устар.) – гадкий.
****************************

                17

  Наступил первый день самостоятельных полётов. Из Управления Военно-Воздушными Силами РККА ждали проверяющего, знаменитого пилота Чепалова, поэтому с утра обстановка в авиашколе была накалённой: преподаватели метались по коридорам, редактор спешно оформлял свежий номер рукописной газеты «Красный Икар», дежурные драили швабрами полы, а курсанты эскадрилий, отгоняя мысли о смерти, нервно листали потрёпанные конспекты и книжки.
  Чепалов, большой и кожаный, приехал после обеда, мельком взглянул на самолёт-биплан, подготовленный к полётам, и в окружении начальства вошёл в здание школы. Первым делом он был приглашён в просторный кабинет. На столе, покрытом зелёным сукном, в ожидании легендарного аса томилось скромное угощение.
  Лётчик по-хозяйски расположился в кресле, кинул дольку лимона в чай, отхлебнул из стакана и посмотрел на двух военных, замерших у двери:  Штопора, грузного начальника авиашколы, и Хряссыча, худощавого инструктора в синем комбинезоне.
      -  Извините, товарищи командиры. Задержался на совещании в Наркомате. Узнал много интересного. Например, о ЧеПэ в вашем авиагородке. Оказывается, часовой на посту чуть не застрелил караульного заступающей смены!
  Хряссыч понуро склонил голову:
      -  Это - курсант Юнусов. Прислан из Средней Азии по национальному призыву... Так-то, он - паренёк  толковый, всё схватывает на лету и лётчиком может стать хорошим, но... Он родом из горного аула. Ещё не шибко грамотен. 
      -  И что случилось на посту?   
      -  Его объяснительная, товарищ Чепалов, перед вами на столе.
  Проверяющий инструктор взял листок.
      -  Та-ак...  «Обиснителни записка. Я караулни 2 поста курсант Юнусов стаял на сваюм посту и потрулиловал вдруг я увидел на моём посту идёт человек ну я нивидел кто он такой литцо не видно била потомущты  светы...». Не понял: какие Светы? Откуда там бабы взялись?
      -  Да лампочка там, как назло, перегорела, вот он и пишет, что света было мало.
      -  А-а... «...светы ни фсе гарит... я крикнул стой стириляит буду он говарит я и прадложал шаган посли этова я вистрил на воздух! Я потал коман давал ему ложис руку загулуву... я визял её оружю и званил на караулни помищеню...».*  Та-ак... В общем, всё понятно. 
  Чепалов побарабанил пальцами по столу.   
      -  Ну, что ж... Мы с вами не первый год знакомы. Сор из избы выносить не будем. Товарищу Сталину я ничего докладывать не буду. Дело замнём. Но вы с курсантами ещё раз проведите разъяснительную работу о порядке смены караула. Ну, а вашего Юнусова надо пристр... пристыдить и научить, наконец, русскому языку. Займитесь этим!
      -  Есть!!
  Штопор и Хряссыч облегчённо выдохнули: первая беда миновала.
      -  А теперь вернёмся к нашим баранам, то бишь, к полётам. Курс теории и предполётной практики курсанты прошли полностью?
  Побледнев от предчувствия второй беды, начальники согласно закивали головами.
      -  Ну, и отлично! Начнём летать!
  Штопор, как школьник, поднял руку: 
      -  Виноват, товарищ Чепалов. Есть один... нюанс. Этот набор курсантов - непростой. Вернее, в нём есть небольшая особенная группа...
      -  А конкретно? Кого вы имеете в виду?
      -  Есть очень пожилой курсант: дед Панас. Мы его взяли по просьбе трижды орденоносца Ивана Дюндика. Они сидят в конце класса  и ведут себя так, будто всё время находятся «под мухой». То есть, в нетрезвом виде!
      -  Ну, это не страшно. Я и сам... Впрочем, это неважно. Кто ещё, товарищ Штопор?
      -  Ещё есть один израненный курсант. Весь в гипсе. Мы не представляем, как он будет летать? Рядом с ним сидит... женщина в парандже.
      -  Не понял!
      -  Как только во время лекции случается пауза, она поёт песни, мешая другим курсантам усваивать знания.
      -  Поёт?! На занятиях?! Да что за бардак вы тут развели?! Мало вам происшествия на посту, так тут ещё: старики в гипсе, певицы в парандже! Не авиашкола, а психушка!!
  Штопор поник. Хряссыч тоже поднял руку:
      -  Разрешите доложить: их направили к нам по личному указанию товарища Сталина.
  Чепалов замер и помолчал.
      -  Да? По личному? Хм... Если по личному...
      -  А товарищ Каганович приказал нам не трогать восточную женщину. Он сказал, что она сама сбросит паранджу, когда ощутит себя свободной.
      -  Хм... Ну, если ещё и товарищ Каганович... Ну, ладно... Пойдёмте в класс!
  ...Преподаватель Шрам услышал отдалённый решительный топот и побледнел.
      -  Дежурный! Разбудить!!
  К последней парте, за которой похрапывали Иван и дед, подбежал курсант Юнусов.  Он привычно крикнул:
      -  Кому ты спишь?!!
  Хмельные «авиаторы» проснулись и недовольно подняли всклокоченные головы.
      -  Чё те надо, Фарид?! Отстань! И без тебя башка гудит.
      -  Ваня, что ты мне свою рану стонешь? Большой человек сюда идёт!
      -  Уйди!
  Юнусов отскочил, зная, что в него может полететь тетрадка Дюндика.
  За дверью тяжёлые каблуки стали пытать коридорный пол, и он громко закряхтел. Шрам зычной командой поднял курсантов с мест:
      -  Смир-рно!!
  Чепалов, войдя в класс в окружении авианачальства, оглядел испуганных молодых лётчиков:
      -  ЗдорОво, сталинские соколы!   
  Все замерли, набирая воздух для приветствия. Воспользовавшись паузой, Роза затянула: «Очи чёрные». Курсанты от неожиданности застыли в молчании. Шрам спас  ситуацию:
      -  Здравия желаем, товарищ Чепалов! Лучшему покорителю воздушного океана -  ура!!
  Опомнившиеся курсанты перекрыли «жестокий романс», выдохнув из лёгких  застоявшийся воздух:
      -  Ура!!!
  Чепалов старался не смотреть на певунью в парандже:
      -  Вольно! Сегодня вы начнёте летать, товарищи курсанты. Верю, что...
      -  Эй, красавчик, возьми  меня с собой в небо!
  Роза пошла на гостя, игриво подтанцовывая и напевая новую серенаду. Чепалов попятился к двери:
      -  Нет, нет, лично с вами будет работать опытный лётчик, товарищ Хряссыч!  Игорь Николаевич!
  Инструктор вышел из толпы начальства и жестом остановил песнопение на словах: «Пой, гитара, пой...».
      -  Наша весёлая авиаторша полетит со мной первой. Остальные - в алфавитном порядке. От винта!!      
  Запасливый Панас в один карман положил карандашик, а в другой - чистую тетрадку на курево.
  Иван спрятал пустую тару за фанерным щитом, обклеенным авиационными плакатами, а полную бутылку засунул за пазуху.
  Когда вышли из класса, встретили в коридоре пожилого, седого Бадмаева, работающего в авиагородке кладовщиком и садовником.
  Бадмаев остановился, сложил ладони и слегка поклонился:
      -  Белой дороги вам!
  Иван тихо удивился:
      -  Дед, а чё это он? Пожелал доброго пути, как будто мы с тобой уезжаем.
      -  Видать, мудрый калмык чогось чует...

 *Реальный текст объяснительной записки часового (сокращ.). Орфография и пунктуация сохранены (1981 г.).

                18

  Панас с Иваном шли в конце строя, поддерживая друг друга.
      -  Постой, дед. Подождём Хрущая.
      -  Опять с ним Роза возится...
  Старик расстроился и закурил. Вскоре влюблённая пара вышла из дверей и направилась к нетрезвым товарищам.
      -  Мой друг предложение сделал, он жениться на мне хочет!
  Дед ещё больше расстроился, затянулся и, изрыгая дым, попытался отговорить женщину от брака:
      -  Мало ли шо он там булькает и пузыри пускает! Ты не слухай, вин же... 
      -  Тут слов не надо, я всё сердцем поняла! Я его лечить буду, хорошим человеком сделаю. Мы сначала к нему поедем. Он с работы уволится и станет свободным, как птица!
  Панас сорвал зло на «бычке», сильным щелчком отправив его в холодное небо. Цыганка скинула паранджу и отдала её деду:
      - До свидания, мои золотые! Не хочу летать, хочу песни мужу петь!
  Невеста взяла жениха за шланги и потянула за собой. Хрущай обернулся, попытался что-то сказать, но его мычание заглушил рёв мотора.   
  Иван достал бутылку. Под елью, запорошенной снегом, выпили «с горлА», пожелав Розе мудрости в решении своих сердечных дел.
      - Ох-хо-хо... "Так вони и жили: спали врозь, а диты были...".
  Дюндик, глянув с хитринкой на загрустившего деда, спрятал недопитую поллитровку и жалостливо затянул «свадебную» песню, которую в детстве распевали шкодливые пацаны, сопровождая новобрачных: 

          -  «Ахуе... Ах, уехали мы в церковь,
             И насра... И нас сразу поп венчал,
             Палец в жо... Палец в жёлтеньком колечке,
             Заперде... Запер девку навсегда.
             Запись...».

  Голос Ивана предательски дрогнул. Панас отвернулся, трясясь плечами.   
      -  Эй! 
  Ближние обвисшие ветки рябины зашевелились, и из букета замёрзших красных ягод высунулось белое лицо со знакомыми чертами.
      -  Мардух?! 
  Иван обнял приезжего:
      -  Молодец! Вернулся! Значит, тебя отпустили в лётчики?!
  Мардух шмыгнул носом:
      -  Нет. Сам уехал. Потом обо всём расскажу...
  Дед протянул знакомую одежду:
       -  Здоровеньки булы.
       -  Панас, а собачка ждёт тебя. Сухарю обрадовалась.   
  Старик расчувствовался:
       -  Дякую, шо не забув. Благодарствую...   
  Наступившую душевную тишину прервал Чепалов:
       -  Лейла Умбетова!
  Мардух не шелохнулся, отвыкнув от своего второго имени. 
      -  Где наша певица?!! Бирюков! Филиппович! Приведите её!
  Дюндик сочувственно развёл руками:
      -  Дык, ведь так выходит, что Умбетова - это опять ты.
  Мардух затянул потуже ремень на помятых штанах и накинул паранджу:
      -  Чего от меня хочет этот мужик? 
      -  Хочет, чтобы ты полетел.
      -  Ты шутишь?! Я же ничего не знаю!
      -  Беги отсюда! 
  Иван подтолкнул Мардуха к деревьям, но тот и шага не успел ступить: перед ними появились два одногруппника.
      -  Лейла! Нас послали за вами.
      -  Ваша очередь лететь с инструктором.
  "Умбетову" повели к самолёту. Увидев "её", Чепалов вернул Штопору список курсантов и рассмеялся:
      -  Ты всё пела - это дело, так поди же полетай!
  Курсанты дружно захохотали.
      -  А в классе ты смелее была! Я даже подумал: «Какая бой-баба с яйцами!».
  От грубой шутки молодёжь загоготала так, что морозный пар из выдыхаемых глоток сгустился и укрыл всех белым саваном. 
      -  Чего же сейчас замолчала?!
  Тихо-тихо из сетки полилась дрожащая восточная песня:
      -  «Най-най, гуталяни...».   
      -  Садись в самолёт! Посмотрим, что ты знаешь, кроме романсов?!
  Лётчик подвёл «бой-бабу» к машине и подбросил на крыло. С неба яркой искоркой, наконец-то, упал «бычок» Панаса. Мардух, как утопающий за соломинку, ухватился за старую примету. 
      -  «Звёздочка упала... Моё желание: «Хочу выжить! Хочу выжить!!».
  Из кабины вылез Хряссыч и с досадой надел на паранджу шлем с очками:
      -  Эх, набрали по объявлению... Занимайте кресло пилота. Я буду сзади.
  ...Панас удивился, увидев, что Мардух усаживается в кабине:
      -  Какого биса вин не убежал, а полез в ероплан? Це ж шляха до смерти.
      -  Выходит, не струхнул и всё-таки решил совершить геройский полёт.
      -  Шо ж... «Бог не выдаст, свинья не съест...».
  Иван вытащил початую бутылку:
      -  Ну, чё, дед, выпьем за Мардуха?
  Панас выудил из кармана горстку семечек на закуску:
      -  Выпьем, Ваня. Помянем секретаря.
  ...Чепалов махнул рукой:
      -  Взлёт разрешаю! От винта!
  Хряссыч, не докричавшись до трясущейся от страха «лётчицы», взял управление на себя. Самолёт вырулил на старт и взлетел.  Мардух с тоской посмотрел вниз: родная земля, мельчая, быстро отдалялась от него. Сквозь рёв мотора прорвался приказ инструктора:
      - Берите рычаг управления на себя и приступайте к самостоятельному полёту!
  Мардух инстинктивно схватился за какую-то палку между ног. Повернул её в сторону - и в сторону бросило самолёт, потянул на себя - и тут же протаранил облачко, проплывавшее над головой. Мардух рассмеялся и теперь уже уверенно стал управлять машиной. Обернувшись, увидел, что Хряссыч  летит с открытой кабиной, отстегнув ремни. Бывалый лётчик показал большой палец вверх: всё отлично! От радости "курсант" дёрнул ручку так, что самолёт резко ушёл вверх и сделал петлю. Развалившийся инструктор вылетел из машины, пролетел метров сто и в глубоком обмороке рухнул в своё кресло.
  Внизу густо пошли мелкие постройки, потом их сменили большие дома и, наконец, прямо по курсу стала вырастать громада Кремля.
  ...Между тем, противовоздушная оборона засекла неизвестный самолёт, летящий к центру города, и на его перехват было поднято два истребителя. Приблизившись вплотную, пилоты стали показывать человеку в чёрной накидке большой палец вниз, принуждая возмутителя воздушного спокойствия к посадке. Мардух заулыбался под паранджой и показал коллегам-соколам жест «бывалого лётчика»: большой палец вверх. Истребители развернулись, легли на боевой курс и с треском открыли огонь по нарушителю. 
  Мардух оторопел, обернулся к Хряссычу и увидел, что тот лежит с закрытыми  глазами.
      -  A-a-a-a!!! Уби-или!!!
  Новые огненные нитки от атакующих «соколов» прошли через макушку паранджи, не задев содержимое, и полетели дальше, сшивая облака. Мардух от ужаса непроизвольно чуть-чуть описался, дёрнул ручку и спрятал самолёт в тучах.

                19

  Около Царь-пушки стояли Сталин, Будённый, Ворошилов, Ягода и Поскрёбышев.   Перед ними толпились товарищи из Коминтерна и делегаты очередного форума рабочих партий мира. Негры, азиаты, арабы, европейцы окружили руководителя советской страны, а он, как радушный хозяин, лично проводил экскурсию, подробно рассказывая о достопримечательностях Кремля. Поскрёбышев стоял сзади и тихонько подсказывал. Вождь показал трубкой на Царь-пушку:
      -  А вес этой гигантской пушки, созданной мастером Чоховым...
  Поскрёбышев посмотрел в блокнотик:
      -  Около сорока тонн.
      -  Около сорока тонн. Диаметр ствола...
      -  Восемьдесят девять сантиметров.
      -  Восемьдесят...
  «Экскурсовод» замер на полуслове: над Кремлём появились самолёты. В ту же секунду площадь забурлила, вспоротая огненными трассами. Гости всполошились и в  недоумении обернулись к Сталину. Вождь побледнел, а под усами мелко затряслась трубка. Финн Опухайнен озвучил общий вопрос:
      -  Извинит-те... А что эт-то тут у вас праисхот-тит?
  Глаза коммунистов и рабочих всех континентов ждали ответа.
      -  Это - представление... Для вас... Его подготовили наши авиаторы... Воздушный бой!
  Переводчики дружно перевели, и успокоенные иностранцы заулыбались. Сталин развернулся и пробуравил подчинённых колючими глазами:
      -  На нас напали, а вы спите?!! 
  Будённый, взъерошив усы, натянул фуражку по самые уши и отвязал от берёзки свою лошадь, приготовленную для показательной джигитовки. Встав ногами на седло,  опытный кавалерист поскакал по площади и громко запел известный марш:
      -  "Мы - красные кавалеристы,
          И про нас
          Былинники речистые
          Ведут рассказ...".
  Бывший командарм вынул шашку и начал крутить ею над головой, пытаясь сбить железных птиц. Истребители, будто испугавшись, с рёвом набрали высоту и закрутились каруселью над Кремлём. 
  Мардух, серый, как тучи над Москвой, нажал на рычаг управления и вошёл в пике. За ним понеслись преследователи, стреляя из пулемётов.
  Ярко-красные стальные ножницы накрыли Будённого и срезали ему знаменитые усы, которые упали на кремлёвские камни вместе со словами припева:
      -  "Веди, Будённый,
          Нас смелее в бой,
          Пусть гром гремит,
          Пускай пожар кругом...".
  Делегаты, уверенные в том, что это номер из подготовленного представления, захлопали разноцветными ладонями: 
      -  Браво! Бис!
  Самолёты один за другим ушли вверх и скрылись в перепуганных облаках. Сталин сверкнул глазами и по-змеиному прошипел:
      -  Климент... Дружба-дружбой, но если ты сейчас не закроешь меня от  нападения - сотру в пыль. Ты понял?!
  Побелевший Ворошилов сжался и вдруг очень захотел исчезнуть из этой кошмарной  взрослой жизни, и снова стать маленьким пацанёнком, прижавшимся к тёплой мамке. Он даже зажмурился, а когда через пару секунд открыл глаза - беззаботное детство не вернулось: перед ним по-прежнему стоял ужасный дядька-«бабайка» и ждал ответа.
      -  Так точно, намёк понял.
  Нарком стукнул каблуками и убежал. Генрих Ягода мысленно попрощался со своей богатой коллекцией порнографии и обречённо расстегнул кобуру, чтобы сразу застрелиться по приказу вождя.
      -  Так-то вы охраняете Кремль, товарищ зампред ОГеПеУ? Где у вас ближайшие боевые орудия?
      -  Царь-пушка, товарищ Сталин! На случай обороны мы её отремонтировали, правда, ещё не испытывали, решив, что надо провести дополнительные архивные и   инженерные...
      -  Сбивай самолёты, болтун!
  Ягода бросил взгляд на жёсткие усы вождя и внезапно впал в ступор. Неодолимая гибельная сила потянула его сказать сейчас Сталину старую дразнилку: «Не ссы - отличные усы!».   
  Пауза затянулась. Вождь сузил холодные глаза в две жуткие щёлочки. От страха сердце Ягоды ушло в пятки, но по дороге к ногам оно задело почку, в которой от удара зашевелился и пополз к выходу полу-сантиметровый камешек. Это побудило зампреда ОГПУ очнуться:
      -  Слушаюсь, товарищ Сталин!
  Генрих развернулся и дал команду. Несколько охранников притащили деревянный помост, затем схватили верхнее ядро и, кряхтя, затолкали его в дуло.
  ...Мардух заметил группу людей, копошащихся у Царь-пушки. Её чёрное жерло   уставилось ему в глаза и вдруг полыхнуло огнём. От неожиданности авиатор рванул рычаг на себя и ушёл вертикально вверх. Огромный шар пронёсся под его самолётом и врезался в головной истребитель.
  Пилота выкинуло на кремлёвскую башню, а горящие останки машины полетели в сторону Александровского сада.
  Там, под берёзой, слегка свихнувшийся от несправедливости Кондрат Колобашкин, с галстучной петлёй на шее, уже много дней, перед суицидом, с упоением цитировал классику:
      -  «...Какой изумительный сад! После тёмной, ненастной осени и холодной зимы опять ты молод, полон счастья, ангелы небесные не покинули тебя...».
  Вороны, слетевшиеся к выдающемуся режиссёру, чтобы вместо автографов заклевать его после финального монолога, закаркали от удовольствия, посчитав, что «ангелы» - это они! Вскоре оказалось, что своим карканьем птицы накликали беду: в сад рухнул горящий самолёт, обратив Колобашкина в бегство. Затянувшийся спектакль про мнимого самоубийцу закончился провалом...   
  Лётчик, прижавшись к рубиновой звезде, что-то кричал и размахивал свободной рукой. Издали казалось, что он горячо приветствует делегатов форума. Пролетарии всех стран зааплодировали и восторженно закричали в ответ. Пилот сорвался с башни, угодил в дыру на крыше кремлёвской прачечной и рухнул в несвежее партийное бельё, на котором храпел одичавший Курдюков.
  ...От Грановитой палаты к вождю спешил Ворошилов, с трудом удерживая над собой заградительный аэростат.
  Самолёт Мардуха сделал петлю, и Хряссыч опять вывалился. Он упал на верхнюю оболочку аэростата, припечатав наркома к древним камням, съехал к ногам Сталина,  очнулся от обморока и с удивлением увидел перед собой знакомый по портретам анфас:
      -  Товарищ Сталин?!!
  Делегаты форума бросились к Хряссычу. Десятки рук подхватили советского аса и с криками стали его подбрасывать, не слыша, что совсем близко от них площадь опять застонала из-за новых пуль.
  Сталин, спасаясь от смертельных "фонтанчиков", вбежал внутрь Царь-колокола, а охранники, схватив отбитый кусок, закрыли проём.
  ...Мардух у самой земли вывел машину из петли. Крылатая "хищная птица", стреляя, устремилась за ним.
  Будённый поскакал в новую атаку, размахивая шашкой и продолжая петь:
      -  "ВысОко в небе ясном 
          Вьётся алый стяг,
          Мы мчимся на конях, туда,
          Где виден враг...".
  Грохнула Царь-пушка. Мардух опять уклонился от ядра, и оно, просвистев под крылом, врезалось в атакующую машину. Будённый записал сбитый самолёт на свой счёт:
      -  Ура!!! Знай кавалерию!!! И будь ты, враг, всегда повержен!! И будь!!
  Счастливый крик наркома отразился от кремлёвских стен и матерным эхом  разлетелся по Москве.
  Хряссыч, подброшенный делегатами, приземлился в свою кабину, а вместо инструктора на руки чужеземным гостям упал пилот со второго истребителя. Пролетарии, восхищённые зрелищным "воздушным боем", приготовленным для них, в экстазе завопили:
      -  Слава Сталину!!!
  Вождь, услышав своё имя, попытался выбраться, но осколок заклинило. Тогда он с разбега стал выбивать его плечом. Колокол зазвонил, и все замерли, слушая торжественный голос ожившего исполина...
  Ягода выстрелил в улетающий самолет. Ядро ударило в хвостовое оперение...
 
                20

  Замёрзший Чепалов хлопал рукавицами и раздражённо ворчал, вгоняя в хандру  стоящего рядом начальника авиашколы. Тёмный силуэт вынырнул из белой пелены.
      -  Ну, наконец-то... Почти до вечера летали.
  Когда машина приземлилась и подрулила к стайке курсантов, нахохлившихся от холода, Штопор приказал дозаправить самолёт.
  Хряссыч выбрался из кабины и побежал сообщать новость. Он отвёл знаменитого лётчика в сторонку и горячо зашептал:
      -  Я сейчас видел товарища Сталина!
  Чепалов опешил, а потом лукаво улыбнулся:
      -  Ну, ты и выдумщик, Игорь Николаевич!
  Похлопав коллегу по плечу, обернулся к курсантам:
      -  С вами буду летать я, а то ваш инструктор, похоже, захмелел от паров бензина! Ему уже всякая чертовщина мерещится! 
  Хряссыч обиделся, нахохлился и пошёл с аэродрома в запой.
  Чепалов раскрыл папку, протянутую Штопором, и пробежал глазами список курсантов:
      -  Кто следующий? Кажется, курсант Дудник?!
      -  Я - Дюндик.
      -  Да-да, Дюндик! Возьмите помощника и помогите выбраться нашей певунье.  Судя по всему, после полёта... "от сюды и до туды" - ей уже не до песен!   
  Пока курсанты смеялись над шуткой, сотоварищи залезли на крыло и подошли к кабине. Иван подышал на ладони хмельными облачками:
      -  Чё так долго-то? Мы здесь так задубели, что пришлось "приговорить" ещё один "пузырь".
  От паранджи исходило сияние:
      -  Пока вы оба лакали водку, я покорял воздушный океан!
      -  Ты ж не учился летать... Трудно было?
      -  Настоящий коммунист, Ванечка, всегда торжествует победу на земле и в небе!
  Дед раздражённо сплюнул в сторону шелуху от семечка:
      -  У нашего летуна самость попёрла. 
      -  Чё попёрла?   
      -  Я тоже не понял твою мысль, Панас!
      -  А мысль моя про то, Мардух, шо Бог гордым противится, а смиренным даёт благодать.
      -  Да у тебя одна религия на уме!
  Дед не стал спорить, поёжился от холодного ветерка, забрался во вторую кабину и достал кисет. Мардух по-хозяйски развалился в кресле: 
      -  Чья очередь лететь?
      -  Моя.
      -  Смотри и учись, Иван! Вот эту штуку крутишь, и аэроплан летает в разные стороны!
  Заправщики закончили свою работу и уехали. Чепалов отвлёкся, отвечая на вопрос курсанта. Он вертел ладонью, изображающей самолет, и увлечённо рассказывал о своем знаменитом пролёте под мостом.
  Иван присел на край кабины:   
      -  А как заводить?
  Мардух растерялся и лихорадочно зашарил глазами по приборам:
      -  Заводить? Очень просто... Смотри и запоминай... И запоминай...
  Желая сохранить авторитет сталинского аса, он стал нажимать и дёргать пальцами все рычажки и кнопки.
      -  Включаем здесь... Потом давим сюда... Этот - переводим вверх... И этот...
  Самолёт вдруг ожил и дёрнулся. Иван не удержался и рухнул в кабину. Ботинок Мардуха прижал педаль газа, и машина стремительно понеслась по взлётной полосе. Дюндик завозился, и самолёт чутко отреагировал на это, повернув в сторону аэродромных построек. Мардух перепугался:
      -  Сейчас  врежемся!!! 
  Иван закряхтел, убрал в сторону железяку, больно упёршуюся ему в бок, и самолёт оторвался от земли. Внизу, уменьшаясь в размерах, бегал и размахивал руками Чепалов.
      -  Я же говорил, что летать очень просто!
  Важный и властный Мардух скинул паранджу и показал большой палец вверх.
      -  Скоро будем над Кремлём и опять увидим товарища Сталина!
  Дюндик обернулся: дед задумчиво сидел во второй кабине и курил большую самокрутку.
  Из-за хвостового руля, повреждённого ядром, самолёт отклонился от прямого курса и полетел в неизвестном направлении...

                21

  Мардух заёрзал затёкшими ногами. Иван открыл мутные глаза, с шумом потянулся, ударился головой о край кабины и по-дедовски выругался:
      -  Ай, дывчинство!
  Монотонно гудел мотор. В темноте светились круглые приборы.
      -  Иван...
      -  Чё?
      -  А если горючее закончится?
      -  Садиться будем. Ты ж сказал, что всё умеешь.
  Дюндик зевнул и полез за папиросой. Мардух посмотрел на бегущие за самолётом  звёзды.
      -  Ну, да... Умею. Но, всё-таки, в темноте...
  Иван глубоко затянулся, задумался и выдохнул. Кабина наполнилась дымом, и звёзды исчезли.
      -  Фонарик есть?
  Напарник, пошарив по бокам кабины, наткнулся на коробку с красным крестом. Среди бинтов и склянок лежала большая плитка шоколада, которую сразу захотелось съесть одному.   
      -  Фонаря нет.
      -  Жаль... Я бы тебе посветил, и ты бы сел.
  Бывший секретарь тихонько достал шоколад, немножко помучился угрызениями совести, но всё-таки решил не делиться с товарищем. 
      -  «Зачем Ивану шоколад? Говорят, что пьяницы сладкого не любят».
  Мардух сильно закашлялся, чтобы скрыть звук разворачиваемой фольги, а затем стал тихо поедать лакомство, отламывая по маленькому кусочку. Дюндик понял  кашель по-своему:
      -  Надымил...
  Он смущённо забычковал папиросу о светящийся прибор, который сразу погас, и   оглянулся: Панас задумчиво смотрел в ночь.
      -  «Дед-то, наверное, всё о родном селе переживает...».
  Иван вздохнул, вспомнив печальный рассказ о делах в Жопочках. Нить размышлений
привела его к напарнику.
      -  Слышь...
  Мардух подавился шоколадом и уже по-настоящему закашлялся.
      -  Чего?
      -  А ведь ты же начальник партии в Хухрах, ты людей до голода довёл. Зачем?
      -  Не был я там! Я с тобой в Москве в парандже ходил!
      -  Ну, такие, как ты, коммунисты. Ведь ты - коммунист?
  Опальный партработник резко отвернулся и тихо всхлипнул. Иван с удивлением посмотрел в лицо, отразившееся на стекле кабины, и увидел глаза, блестевшие то ли из-за слёз, то ли из-за звёзд.
      -  Я чё-то не то спросил? Ты же коммунист?
      -  Был, был коммунистом! Вычистили...
      -  Тебя вычистили?! А ну, расскажи!
  Утерев слёзы, Мардух начал исповедь о памятном собрании в районном городе Хухры.
  ...Маленький самолёт висел в необъятном звёздном небе, изредка вспыхивая красными точками. Это курил Иван, слушая Мардуха, и смолил самокрутку дед, погружённый в свои неведомые думы. Рассказчик закончил повесть, когда уже начало светать.
      -  Всё равно я остался коммунистом, даже без партбилета! Я буду бороться за коммунизм в одиночку, я докажу им, примазавшимся к партии «шишкам», что секретарь райкома не предавал и не опорочил дело Ленина-Сталина, что я всегда... Что я...
  Мардух замолчал, смахнул слезу и в открытую откусил кусок шоколадки. Иван вспомнил о еде, а коммунист - о голодном народе.
      -  Угощайся! 
  Дюндик положил в рот последний кусочек.
      -  Да, буду продолжать бороться! Я ведь, Ваня, пока до Москвы добирался, под стук колёс, книгу писать начал!
      -  Ты? Книгу? 
      -  Да, я! У меня родился план, как навести порядок в стране, как устранить лицемеров и врагов народа.
  Мардух с гордостью достал из-за пазухи пачку мятых листов, исписанных мелким почерком.
      -  Называется - «Моя борьба за коммунизм».
      -  Смотри, город! Ну, вот и Москва! Долетели!

                22

  Берлин уже проснулся. Воскресное утро было морозным и серебристо-розовым.  Пустые игрушечные улочки оживляли одинокие прохожие. Старичок-расклейщик зевнул и приклеил к тумбе объявление с крупным заголовком: «Внимание! В городе объявился насильник по прозвищу «Чудовище».
  Со скрипом открывались окна пекарен и кофейных лавочек. В прозрачном воздухе стали прогуливаться ароматные запахи.
      -  Доброе утро, господин пастор!
  Красивая белокурая женщина, пахнущая марципаном, украсила зимний городской  пейзаж.
      -  Здравствуйте, госпожа Шлюк.
  Священнослужитель вдохнул вкусные испарения грешного тела. Госпожа Шлюк   синими бесстыжими глазами пожирала пунцовое мужское лицо.
      -  Не слыхать ли что-нибудь о втором пришествии?
  Служитель церкви потупился:
      -  Бог вездесущ... Он придёт, когда мы окончательно погрузимся в порок. А до его прихода на землю сойдёт сатана. Враг человеческий уже объявился в России, и люди там стали жить в грехе безбожия. А дьяволу этого мало, он носится над миром, он лютует, жаждет порока и напускает похоть.
      -  И похоть?! Ох, беда, беда...
  Госпожа Шлюк ненатурально разохалась и набрала в лёгкие воздуха. Её грудь вздыбилась до глаз пастора, а после второго вдоха оказалась у него над головой. Задерживаясь в мягких округлых изгибах, из-под бюста нехотя и глухо стали выбираться слова:
      -  Да, похоть... А знак сатаны - пятиугольная звезда, и если Господь будет милостив, то к нам Люцифер не прилетит.
  В небе застрекотало. Госпожа Шлюк подняла голову, увидела краснозвёздную машину и уже натурально испугалась:
      -  Летит!!! 
  Из домов стали выбегать люди, и пастор вместе со всеми устремился в сторону Рейхстага.

                23

  Мардух рассматривал коней на больших воротах.
      -  Это - не наша столица.
  Иван свесил голову вниз.
      -  Да, Кремля не видно. Хотя вот таких же лошадок я и в Москве видел, только на театре.
      -  Всё равно надо садиться. Кажется, вот эта стрелка на приборе показывает, что бензина почти не осталось. 
      -  Видишь площадку перед большим домом? Садись на неё. 
  Свежеиспечённый ас развернул машину, приземлился, подкатил к огромному зданию, выключил двигатель и вслед за Дюндиком выпрыгнул на крыло. Постанывая, воздухоплаватели стали разминать одеревеневшие тела. Панас сел на край кабины, неторопливо огляделся и достал кисет с табаком.
  Иван приседал с хрустом в коленях.
      -  Прилетели, дед. «Станция Березай, кому надо - вылезай!». Как думаешь, что это за город?
      -  Це Бэрлин, главная германская столица.
  Мардух застыл.
      -  Берлин? Германия?! Вот это мы залетели! Вот это скандал! Международный скандал! Подрыв Коминтерна!
  Расстроенный интернационалист посмотрел по сторонам.
      -  А ты ничего не напутал, Панас?
      -  Я, Мардух, сюда воевать ходил.
      -  Когда?   
      -  Давно... «При дедушке Мирошке, когда денег было трошки».
      -  А если серьёзно?
  Глаза деда затуманились воспоминаниями.
      -  А ежели сурьёзно, то в тысяча семьсот... шестидесятом. Семь рокив война шла. Я тут и по-немецьки научился малость гутарить. И молодого подполковника Суворова побачил.
  Мардух недоверчиво покачал головой:
      -  Суворова?!
      -  Да. Он глянул на меня и спросил: "Давно служишь, братец?". Я вытянулся перед ним: "Служу со времён царя Гороха, ваше высокоблагородие!". Суворов посмеялся, а потом посерьёзнел: "А шо, солдат, домой-то, небось, хочется?". Я замялся, потому как в хате меня никто не ждал. Диты мои выросли и по свету разлетелись, а любимая жинка уже давно от старости померла. Это ж только меня Господь не забирает из этого бренного мира... А Суворову я ответил: "Вот як всех ворогов победим, тогда и домой поеду". Он опять засмеялся и обнял меня: "Значит, мы с тобой ещё с турками повоюем!". Отошёл и крикнул нам: "Братцы-солдатики! Мы - русские, мы всё одолеем!".
      -  Дед, значит, мундиры и медали в хате - твои?
      -  Мои, Ваня.
      -  А та, что на звезду похожая? Здоровая такая... "За пьянство"?
      -  Це медаль царя Петра. Семь килограмм... После Полтавского сражения я стал бражничать. По пьяни царя не узнал и на него с кулаками полез... Он меня и наградил двумя медалями: "За Полтавскую баталию" и - "За пьянство". Неделю с этой чугункой в палатке ховался, шоб хлопцы надо мной не потешались.
      -  «Сколько же тебе лет?!».
  Мардух не успел задать вопрос вслух. Увидев, как по ступенькам торопливо спускается тучный человек, он спрятался в кабине.
  Подбежавший толстяк, бледный и взволнованный, что-то горячо залопотал. Иван повернулся к деду:
      -  Чё говорит?   
  Панас напрягся, пошевелил губами.
      -  Гутарит, шо он - комендант вот этого Рейхстага. Вроде, как старший караульный на выходные. Зовут его - Клаус Пендель... Он не знал, шо мы прилетим... Позвонил в посольство СэСэР, но там бросили трубку... Спрашивает, зачем мы прилетели?
      -  Зря он шум поднял.
  Иван посмотрел по сторонам: самолёт окружали зеваки.   
      -  Слушай, дед, сматываться надо. Скажи ему, пусть бензина дадут.
      -  Хиба ж я знаю, как по-ихнему - «бензин»? Мы ж тоды на конях прыихали!
      -  Ну, это... Горючка... Спирт... Выпивон для мотора...
  Панас подумал и повернулся к немцу:
      -  Германия! Россия! Фройндшафт! Москва-Бэрлин-Москва! Ферштейн?
  Пендель, сбитый с толку, застыл, как конь на Бранденбургских воротах.
      -  Нам нужна горилка - буль-буль-буль.
  Дед, вспомнив урок Шрама, указал пальцем на крышечки двух бензобаков:
      -  Вот сюда! И сюда!
  Поднял руки и пожужжал, изображая летящий самолёт.
      -  Ну, теперь - ферштейн?
  Клаус кивнул. Панас похлопал по кабине, в которой затаился Мардух:
      -  Сталин послал его, шоб он прилетел в Бэрлин и улетел взад.
      -  Сталин?  Сталин?!!!
      -  Йа, йа, Пендель! Сталин.
      -  Гут...
  Позеленевший комендант решил, что в центре Берлина сделал вынужденную посадку советский самолёт со Сталиным на борту. Плохо соображая, он ещё раз кивнул и побежал выполнять просьбу свалившихся с неба гостей.
  Со всех улиц, как ручьи лавы из проснувшегося вулкана, к Рейхстагу стекались толпы горожан. Они настороженно ощупывали самолёт глазами и негромко переговаривались. Самые смелые трогали крылья руками.
      -  Да отойдите вы к бисовой матери!
  Дед ворчал с «лающим» немецким акцентом, чтобы его поняли.
      -  Хальт! Хиба ж вы ероплана не видалы?
  Растолкав людей, к пропеллеру подошёл человек в длинной юбке и о чём-то горячо  заговорил, показывая пальцем на пилотов. С вопросом в глазах Иван обернулся к Панасу.       
      -  Це ихний поп, Ваня. Гутарит, что мы прилетели от сатаны.
  Дюндик спрыгнул с крыла и чуть не столкнулся с крупным красноносым господином с тростью в руке.
      -  Убирайтесь к чёрту!
      -  Мужик, ты чё орёшь?! Ты кто?
      -  Кузьма Полюбахин! Бывший депутат Государственной Думы! Вы, нечестивцы-большевики, выгнали нас из России! Из нашей матушки-России! О, золотое время! "Тогда была свободной Русь и три копейки стоил гусь!". А теперь вы явились из своих джунглей в Европу, чтобы и здесь затеять смуту?!! Не выйдет! Европа - цветущий сад, и ваш дикий, поганый коммунизм сюда не пройдёт!!
  Мардух высунулся из кабины:
      -  Не смейте оскорблять коммунизм! 
  Полюбахин затрясся от гнева:
      -  А-а-а!!! Троцкий?!! 
      -  Я - не Троцкий! А вы за всё ответите! У нас длинные руки! Мы ощиплем ваших буржуазных гусей!
      -  Что?!! Сейчас я тебя без перьев оставлю!!
  Бывший депутат Думы полез на крыло. Мардух нырнул в кабину и от страха спрятался в парандже. Иван стащил Кузьму и отбросил его в сторону.
      -  Ах, так!!
  Полюбахин стал лупить тростью по невезучему хвостовому оперению, что-то громко крича в толпу по-немецки. Такие же удары зазвучали перед кабиной: это пастор бил и рвал руками ни в чём не повинный пропеллер.
  К шуму драки прибавились громкие требовательные гудки. Толпа расступилась, и подъехавший автомобиль с красным флажком на капоте остановил расправу над самолётом. Из машины вышел маленький человек в будёновском костюме. С немцем-толстяком его роднили испуг и бледность.
      -  Я - товарищ Хуцын, представитель советского посольства. А вы... кто такие?!
  Не веря своим глазам, он протянул руку и пощупал крыло. Ещё десять минут назад  вся дипслужба хохотала, думая, что звонок из Рейхстага - глупый розыгрыш. Оказалось, что смеялись они рано: всё было явью.   
  Любопытство победило страх, и Мардух высунулся из кабины. От вида паранджи кто-то истерично крикнул:
      - Террорист!!!
  Испуганные зеваки тут же стали разбегаться во все стороны.
  Подъехала машина, набитая канистрами. Дед показал двум работягам, где находятся  топливные баки биплана, и подмигнул Ивану. Дюндик понял. Решив дать время заправщикам, он медленно отогнул край тужурки, чтобы показать ордена:
      -  Мы, товарищ, из Москвы... Страна отправила нас в полёт, как лучших сталинских соколов.
  Увидев правительственные награды, Хуцын совсем скис.
      -  Но нам ничего не сообщали о перелёте. Товарищ Кошёлкина непременно бы знала об этом! 
  Дед тоже решил подключиться к представлению:
      -  Шо за Кошёлкина? С пятой автобазы?   
      -  Нет, это - посол Советского Союза в Германии! Она бы знала... Но товарищ Кошёлкина не в курсе о таком событии... В центре Берлина - наш самолёт?! Вы должны немедленно поехать в посольство!
      -  А чё мы там забыли?
      -  Не спорь, Ваня, мы поедем, куда просят. Э-э... Громадянин Хыцын, а вы революцию гидности в Питере вместе с Лениным совершали? И як вам Ленин?
      -  Чего? Какой "гиблости?!" О чём это вы?! Повторяю: вы должны ехать с нами! Мы созвонимся с Москвой!
      -  Данке, хлопцы!
  Поблагодарив заправщиков, закончивших своё дело, Панас, как смиренный агнец, кротко и миролюбиво улыбнулся посольскому работнику и зашептал Мардуху:
      -  Заводи, заводи, бисов сын.
  Хуцын открыл дверь:
      -  Прошу вас в машину!
  Незаслуженно поколоченный пропеллер ожил и с радостью отогнал мужика в сутане.  Иван запрыгнул на крыло и залез во вторую кабину. Дед по-чапаевски указал Мардуху направление движения. Хуцын намертво вцепился в крыло:
      -  Циненко! Держи его! 
  Шофёр бросился на помощь начальнику, но тут опомнившийся Полюбахин подбежал к  автомобилю и с победным криком: "Ура!" - стал колотить тростью по капоту. Циненко остолбенел от демонстративной наглости бывшего депутата, а тот, отскочив от поверженного маленького красного знамени, подбежал к лобовому стеклу и разбил его одним ударом. Фотография симпатичной жены Вики, с любовью прикреплённая около зеркальца, вместе с блестящими осколками полетела вниз. Это была уже такая невыносимая борзость, что водитель очнулся:
      -  Ты что делаешь, контра?!! Убью, сучонок!!!
  Полюбахин увернулся от орущего Циненко и тростью, как шашкой, рубанул Хуцына по спине. Железная птица выпорхнула из ослабевших советских рук и с рёвом заскользила по площади. От сильного порыва ветра фотокарточка улетела из машины вверх, и Виктория с небес благословила мужа на решительный бой с бывшим соотечественником-капиталистом.
  ...Дед залез в кабину, ухмыльнулся в усы и закурил большую самокрутку. Гражданская война монархиста с двумя большевиками скрылась в дыму.
      -  Гарный всё-таки хлопец, этот Кузьма: крепко отоварил коммуняк! 
      -  Не смейте смеяться над коммунистами!
  Панас примирительно похлопал авиатора по плечу:
      -  Да ла-адно...
  Мардух злобно рванул рычаг на себя. Самолёт оторвался от земли и сделал круг над Рейхстагом. Дед благодарственно помахал толстощёкому Пенделю, замершему на верхней ступеньке, в последний раз крепко затянулся и бросил вспыхнувшую самокрутку вниз. Горящий «бычок», пикируя, упал на купол здания.
  Мардух взял курс на восходящее солнце, но оно вскоре заблудилось в облаках. Полетели наугад...

                24

  Проводник шёл по вагону.
      -  Хухры! Шановни пассажири! Пидъеждаемо до станции Хухры!   
  Сонный, взлохмаченный геолог Криворучко, возвращающийся из Дальневосточной экспедиции, соскочил с полки:
      -  Товарищ Подудало, а сколько стоим? Покурить успеем?
      -  Стоянка - пьять хвилин! Хухры!
  Хрущай в ожидании томился у окна, а хозяйственная Роза перебирала и укладывала в сумку гостинцы, продукты, спички, мыло и прочую мелочь.
  Из белого облака пара выплыло кирпичное, обшарпанное здание вокзала, у дверей которого стояла толпа народа, а неподалёку расположился духовой оркестр. 
      -  Смотри, дорогой: с музыкой встречают! Откуда они узнали о твоём приезде?
  Растроганный Хрущай забулькал колбами, крепче обнял Розу, и она ответила ему  перезвоном бус.
  Поезд остановился. Влюблённые вышли на перрон, но люди не обратили на них никакого внимания. Все смотрели на открытый тамбур, из которого два сотрудника
 с трудом спускали по лесенке в дупель пьяного Никодима Мочана, возвратившегося с важного областного совещания. Такие мероприятия, по обычаю, заканчивались крепкой выпивкой. Шишко выступил вперёд:
      -  Родные Хухры с радостью приветствуют дорогого товарища Мочана!
  Музыканты заиграли марш. От группы школьников, стоящих с транспарантом: «Спасиби ридному Сталину за щасливе, веселе дитинство!», к Никодиму подбежали  пионер и пионерка. Мальчик затянул на шее начальника красный галстук, а девочка сунула в лицо букет. То ли от удушья, то ли от запаха цветов Мочана затошнило, и он стал рыгать. Все встречающие сосредоточенно и вдохновенно запели под оркестр. Мочан солировал утробными звуками. Наконец, музыка и спазмы закончились.
  Никодиму полегчало. Он хлестнул букетом сидящую на перроне собаку, помахал рукой пионерам, повис на Шишко и с помощью ещё одного подбежавшего помощника был торжественно внесён в здание вокзала.
  ...Роза и Хрущай вышли на маленькую привокзальную площадь с традиционной клумбой и постаментом, на котором стоял маленький серебристый Володя Ульянов. Он смотрел в небо, подавшись к нему хилой грудью, которую почему-то украшал пионерский галстук. Из репродуктора лилась звонкая песня «Взвейтесь кострами,  синие ночи».
  Роза вдохнула конфетный аромат, разлитый в воздухе, и вспомнила слова Панаса: "Хухры зовут "сладким" городом, потому что в нём до сих пор дымит трубой старый цех по производству патоки".
  Загипсованный жених ощущал только запахи своего кокона. Он нетерпеливо повёл невесту к зданию райкома партии, в котором располагался и отдел ОГПУ. Когда вышли на знакомую улочку, уполномоченный удивился грудам кирпича и щебня, которые лежали на месте тюрьмы; затем он бросил случайный взгляд на крайний дом и застыл в изумлении, увидев новенькую табличку: «Проспект имени павшего героя Хрущая». Старая надпись - «Гавриловский тупик» - была небрежно замазана синей краской.
      -  «Имени меня? А почему - павшего?!». 
  Дорога шла мимо сквера, в центре которого появился памятник из гипса. У его подножия, вскинув правые руки в торжественном салюте, стояли два пионера в белых рубашках с деревянными винтовками на плечах. Перед ними горел небольшой костёр.
  Хрущай и Роза подошли поближе и остолбенели. Золотыми буквами на пьедестале было выбито: «Красному герою Хрущаю, сражённому под Жопочками злобным кулачеством, от благодарных хухряков».
  На постаменте здоровый гипсовый мужик, чем-то отдалённо напоминающий Хрущая, двумя руками разрывал пополам «танк». Позади мужика колосилась «пшеница». У основания памятника были налеплены фигурки пионеров в героических позах. Хрущай замычал и забулькал. Роза поняла.
      -  Дети, а когда погиб этот герой?
  Часовые молчали и стояли неподвижно. С охапкой дров подошёл ещё один пионер. Он исподлобья с укоризной посмотрел на незваных визитёров.
      -  На посту разговаривать нельзя.
  Роза поставила сумку на землю, присела, протянула ладони к костру и тут же услышала:
      -  У хрущаевского огня не греются.
  Роза отдёрнула руки. Пионер бросил дрова на землю, отряхнул от сора зипун, положил несколько поленьев в огонь, подул на угли, встал и неприветливо оглядел незнакомцев.
      -  На уроке политического воспитания мы узнали, что в городе Париже зажгли постоянный огонь, чтобы не забывать своих солдат Первой мировой войны. По этому примеру, мы, сознательные пионеры, решили развести в Хухрах непотухаемый костёр на память о советском борце за колхозы. Слава Жопочкам!
      -  Хрущаю - слава!!
  Часовые отсалютовали деревянными винтовками. 
      -  Так что же с ним случилось?
      -  Товарищ Мочан на торжественной линейке рассказывал пионерам школьной дружины, что девятнадцатого августа около хутора Шпынди, наймита мировой буржуазии, состоялась кровавая битва с превосходящими силами вооружённого до зубов кулачества. Товарищ Хрущай храбро бился с противником не на жизнь, а на смерть, лично истребил в бою несколько сотен мироедов и после этого подвига - пал первым. Его долго утюжили гусеницами танков, и только армия Тухачевского отбила у неприятеля истерзанное тело героя. Враги были уничтожены, но в каждой советской роте осталось по семь-восемь штыков, а то и меньше. Сильно помог десант моряков Черноморского флота. Кулаки подбили бронепоезд, около сотни бронемашин и аэропланов...
  Хрущай зачарованно слушал былинный миф, рождённый из хуторской схватки, в которой серьёзно пострадал только он один.
      -  ...Но в результате решающего штурма, в котором участвовали героические писари из многих штабных канцелярий, неприступный бастион Шпынди был завоёван, а в нём  найдено несколько миллионов пудов отборного кулацкого зерна, которым товарищ Сталин накормил угнетённых и голодных рабочих наиболее развитых капиталистических стран! А ещё в этом логове были обнаружены документы, которые доказывали, что кулакам помогали тысячи немецких шпионов и диверсантов! Они собирались на месте хутора построить свой вражеский город, который уже был обозначен на их картах, как "Шпындебург", поэтому товарищ Хрущай посмертно награждён медалью «За взятие Шпындебурга», которую...
  Раздался глухой удар - это один из часовых рухнул на землю. Юный рассказчик поморщился:
      -  Ну вот, ещё один замёрз. Слабак!
  Роза ужаснулась:
      -  А что, замерзают?!!
      -  Бывают такие позорные случаи. А ведь стоять-то надо всего лишь четыре  часа.
  Подошли три пионера. Двое унесли замёрзшего, а третий замер в почётном карауле.
      -  А что же они в рубашечках?! Ведь мороз!! Пусть попрыгают, поскачут,  чтобы согреться!
      -  Мы договорились на сборе отряда, что будем нести почётную вахту не в тёплых зипунах, а в рубашках, чтобы всегда был торжественный вид. А стоять на посту надо неподвижно, потому что наш девиз: «Кто не скачет...
      -  Тот - герой!!».
  Часовые отсалютовали деревянным оружием.
      -  Теперь опять надо скульптора Ркацители из области вызывать: он делает  гипсовые копии и ставит их у подножия монумента. Вот, видите?!
  Мальчуган с гордостью указал пальцем на фигурки:
      -  Увековечены  вместе с товарищем  Хрущаем!
  Роза тупо посмотрела на памятник, с трудом веря в происходящее. Суровый пионер  вдруг горестно вздохнул. Цыганка поняла вздох по-своему: 
      -  О товарищах запечалился? Э-э... Как тебя по имени?
  Парнишка покосился на женщину и заговорил уже миролюбиво:
      -  Лёшка я. Павлюк... Нет, я задумался не о замороженных трупах. Дело похуже... Понимаете... Я живу в колхозе. Тут рядом, сразу под Хухрами. И кажется  мне, что мои тятька с мамкой - кулаки! Вчера на стол поставили хлеб и квашеную капусту. Откуда такое богатство? Вот я и думаю, что надо обязательно сообщить об этом нашей родной советской власти. Товарищ Шишко и товарищ Мочан должны знать, что мои родители не сдали в колхоз всё зерно до последнего зёрнышка, а что-то  хитро припрятали! Скажите, гражданка, ведь вы бы тоже сообщили в райком партии о всех родственниках, вставших против колхозов?
  "Гражданка" растерялась и не сразу нашла слова для ответа:
      -  Ну... Вообще-то... Я не спешила бы говорить кому-то про хлеб... Дело это семейное...
  Пионер нахмурился и повернулся к Хрущаю:
      -  А вот вы, товарищ...
  Роза вспомнила фамилию проводника вагона:
      -  Подудало!
      -  Товарищ Подудало! Скажите: "Паляныця"!
  Хрущай забулькал, а Роза удивилась:
      -  А зачем ему надо говорить: "Палиница"?
      -  Ага!
  Юнец встал и решительно пошёл в сторону здания с красным полотнищем на крыше. Пройдя с десяток шагов, он обернулся:
      -  Я товарищу Мочану не только про родителей расскажу, но и про вашего Подудалу, потому что он давно ищет вражеского лазутчика в таком же гипсе!
  Начинающий, малолетний осведомитель поправил красный галстук и скрылся в дверях здания райкома.
      -  «Очи чёрные-е-е...». Всё, дорогой, наш табор уходит в небо! Быстро уезжаем!
  Хрущай возмущённо забулькал, но невеста, подхватив сумку, потащила жениха к вокзалу.
      -  Дa ты что, дорогой, не понимаешь?! Ты стал легендой! В советскую историю попал! Никто этого памятника сносить не будет! А мальчик Павлюк сейчас расскажет начальству про подозрительного человека, и тебя закатают в гипс у подножия! Вместе с пионерами!   

                25
 
  Семён Тифозный, сочиняя лирико-героическую поэму «Заря над колхозным силосом», прохаживался по перрону вокзала. Ритмично дирижируя руками, он громко повторял только что рождённые стихи:

             -  В полях колхозных - смех и ржанье,
                И весёлое - «хрю-хрю!»,
                «Это - счастья недержанье!» -
                Кулакам я говорю!

  Остановившись, Тифозный вытащил карандашик, записал четверостишие на листочке, удовлетворённо хмыкнул и зашёл в туалет.
  ...На одном из путей стоял товарный состав. Роза открыла двери последнего вагона, подсадила Хрущая и залезла сама, не обращая внимания на недовольное бульканье жениха.
  Издалека послышался свист паровоза. Вагон дёрнулся и заскрипел замёрзшими колёсами.
  Беглецы не видели, как из вокзала выскочил пьяный Мочан в окружении бывших сослуживцев Хрущая.
      -  Братва! Ищите буржуйского шпиона!!
  Начальник размахивал бомбой.
      -  Всё обыскать!! Достать из-под земли!! Из-под вагонов!! Найдите мне его!!
  Помощники разбежались исполнять приказание. На перроне остались Мочан и сидящая собака. Чико умными глазами посмотрел на багровую морду под фуражкой, вспомнил, что с пьяными лучше не связываться, с осуждением гавкнул и убежал попрошайничать в привокзальный буфет. Никодим вытер платком потную шею.
      - Ишь, придумал, сволочь, маскировочку: в гипсе прятаться! То он прикидывается Хрущаем, а то он - Подудало! Ну, я тебе уст...
  Мочан осёкся на полуслове, услышав в деревянном туалете негромкое кряхтение и неразборчивое мычание: это Тифозный творчески опорожнялся очередными строчками про кулаков. Никодим осторожно подкрался к двери с буквой «М» и затих.

               - Я слышу, как про свой счастливый труд,
                Чеканя шаг, колхозники поют,
                А кулакам жить тягостно и пусто.
                Мы их порубим, как кочан капусты!

  Мочан не разобрал всех слов из поэтических потуг Семёна, но в последней строчке уловил свою фамилию. Он принял угрозу "шпиона" на свой счёт, приоткрыл дверь и с криком: «Врёшь!! Мочана не порубишь!!» - метнул бомбу.
  Секунды показались пьяному начальнику вечностью.
      -  «Не сработало...».
  С криком: «Ура!» - Никодим ворвался в туалет.
  Бомба, попавшая в соседнее от Семёна «очко», погрузилась с головой в вонючее месиво, осознала, что влипла в дерьмовую, унизительную ситуацию, и от стыда взорвалась...
  В голубом, зловонном небе белыми снежинками закружились листочки с новой  поэмой Тифозного. В этом бумажном вихре, зажав нос, парила и беззаветно преданная поэту Муза, не бросающая любимца ни в радости, ни в беде.
  Семён лежал рядом с Мочаном на деревянных, липких досках и, вдохновенно жестикулируя, осыпал начальника благоухающими цветами поэзии:

            - За околицей - горки духмяные...
              Я  гляжу со счастливой слезой,
              Как колхозные кони румяные
              Бодро тащатся с жатвы домой.

             Отдохнуть хочет лошадь в Италии...
           - "Не грусти, мы там будем с тобой,
             А пока - подтяни гениталии:
             Ждёт нас, мерин, с кулачеством бой!".

  Никодим, подперев кулаком подбородок, внимательно слушал местного самородка.
      -  А мне можешь что-нибудь сочинить? Вот прямо щас!
  С помощью Музы Семён тут же выдал экспромт:

          -  Твоя судьба - вперёд идти!
             В начале славного пути
             Ты выпей стопку, Никодим,
             И будешь, друг, - непобедим!

  Мочан заржал и по-доброму толкнул поэта в бок:
      -  Ну, клёво! Ты и вправду - стихоплётчик!
  Впервые в истории на развалинах привокзального туалета помирились непримиримые враги: Власть и Художник.

                26         

  Самолёт, как тёмная соринка в белом  молоке, плыл в облаках.
      -  Надо садиться, ничего не видно.
  Мардух дёрнул от себя рычаг. Машина клюнула носом и стала осторожно снижаться. Впереди показался большой город со множеством шпилей, воткнувшихся в низкие  тучи.
      -  Кажется,  это опять не Москва.
  Сели на широкую дорогу на окраине города. От толчка дед проснулся, глянул по сторонам и потянулся за кисетом. Мардух свернул на аккуратную дорожку, подогнал машину к большому тёмному амбару и выключил двигатель. Вылезли из кабин и стали  совещаться.
      -  Нужно узнать, где мы сели, чтобы сориентироваться и улететь в Москву.
  Авиаторы согласились с Мардухом и пошли в город. Первые же таблички на немецком языке злорадно доложили им, что самолёт Германии не покидал.   
      -  Це Мюнхен, хлопцы...
  Побродив по улицам города, голодная и усталая троица вышла к площади, на которой возвышался  храм.
      -  Написано: «Церковь святого Петра». Давайте тут трошки погреемся.
  Панас, перекрестившись, открыл дверь и вошёл в здание, а следом за ним  проскользнул Иван. Мардух заворчал: 
      -  И тянет, и тянет вас в этот опиум для народа.
  В храме было тепло и пустынно. Торжественно и негромко играл орган. Открыв рот, очарованный Дюндик разглядывал скульптуры.   
      -  Шо ты уставился, в перший раз у церкви, чи шо?
      -  Ну, пацанёнком-то забегал.
      -  Так ты некрещёный?
      -  Ага.
      -  А шо так?
      -  Мать хотела меня покрестить, да батя не дал. Он говорил, что ни одному человеку прожить без грехов невозможно, поэтому рай - пуст! На земле наша жизнь - ад, и после смерти нас ждёт ад! А раз мы всё равно в рай не попадём, то надо думать только о трёх вещах: баня, бабы и бутылка. А если хочешь верить, говорил он ещё, то верь, что в каждом лесочке и в каждой речушке - свой дух. Просто и понятно.      
      -  Ох, язычники... Вразуми их, Господи.
      -  А мамка мне как-то сказала: «Погляди, Ваня: пришла весна, и людям стало лучше. И к тебе, сынок, ещё придёт весна. Проснёшься, как природа, и  преобразишься».
  Иван задрал голову к витражам в окнах:
      -  А чё это мужик мужика водой обливает и птица над головой?
      -  Так це и есть крещение! Иоанн Креститель Сына Божьего Иисуса крестит. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. После этого Христос Спасителем мира стал. Но потом злыдни Его схватили и на кресте распяли.
      -  А сейчас - кто мир спасает? 
      -  Неведомо... Може, Второе Пришествие уже случилось, но Спасителя опять не узнали. Ведь он, може, явился в мир невзрачным, уродливым человеком, которого не слушают, обманывают и над которым издеваются, не ведая, шо за это будут гореть в аду.
  Иван лихорадочно начал вспоминать свою недолгую жизнь. Память доложила, что он убогих людей никогда не обижал.
      -  А можливо, шо Спаситель сам в себе ещё не разобрался.
      -  Это как это?
      -  Да вот, як на Востоке было: жил человек и вместе со всеми ждал Пророка, посланного Аллахом. Ждал, ждал, а потом вдруг увидел знамение и понял, шо это  он сам и есть.
      -  ЧуднО... Живёшь и не знаешь, что родился Спасителем. Или Пророком.
      -  Да. Кому-то одному придётся принять Благую весть, шо он и есть Тот, которого люди... 
  Речь Панаса прервало мощное звучание органа.
      -  Дык... Красиво играет. И величаво. Будто кто-то в океане с великанскими волнами борется. Ну, и со смертью тоже...   
      -  А шо? Похоже... Гарная музыка.
  Помолчали.
      -  Дед, так ведь получается, что каждый родившийся ребёнок, это, возможно,  Христос, снова пришедший в мир спасать людей?
      -  Так оно и есть... И только чистые сердцем християне узнают Его в новом облике, потому как всю жизнь готовятся к этому.
  Опять помолчали.   
      -  Креститься тебе надо, Ваня, и стараться жить по праведному, як добрый, богоугодный чоловик. А уж только один Господь знает, кто Сын его, кто для чего на свет появился  и кто чего заслужил.
  Дюндик задумался: очень хотелось быть добрым человеком. Вспомнил о водке.
      -  А вот если человек, допустим, сидит на полянке, и он не поливается водой, а внутрь её заливает, и над ним в это время птицы летают...
  Панас понял, куда клонит сметливый собеседник.
      -  Какие птицы? ВорОны? Це будет крещением в пьяницы!
  Иван вздохнул, осознав  степень своей  удалённости от благочестивых людей.
      -  Если уж не можешь не пить, Ваня, то хотя бы выпивай со словами: «Слава тебе, Боже!».
      -  А тебя как крестили, дед?
  Панас задумался, вороша в памяти прожитое.
      -  Давно это было, Ваня, давно... Тятька ездил на ярмарку хлиб продавать. После рассказывал мне, шо от разных людей услыхал: сказки всякие, истории про олимпийских богов из страны Хреции и про чудеса, шо в мире есть. А як я подрос,  вин как-то сказал: «Собирайся, Опанасик, на ярмарку».
  Прыихали в Кыив, встали на подворье. Тильки тятька набил люльку тютюном, як вдруг воины стали людей хватать и на Днипро гнать, а там - Добрыня бегает, начальник городской. Орёт на всех и в воду загоняет. Ну, думаем, беда: утопить хочет! А за що?! И тут сам князь Владимир Красно Солнышко к реке выходит, а с ним - диты да челядь... Сказал, шо хочет он видеть Русь страной истинной справедливости и благоденствия, а потому - надо креститься.
  Дед светло улыбнулся.
      -  А византийские  монахи иконы несут. Посмотрел на одну: мать и дитя нарисованы, а на лице женщины такая тревога за сына, такая любовь... Я свою матусю сразу вспомнил: она на меня такими же святолучистыми глазами смотрела, як спаты укладывала... И сразу спокойно стало. Сам в воду зашёл. Так и покрестились...
  Дед шмыгнул носом, расчувствовавшись от воспоминаний. За его спиной недовольно засопел Мардух. Панас украдкой промокнул глаза рукавом и пошёл к дверям церкви.
  Иван потопал следом, разглядывая витраж с грешниками, которых в аду терзали черти и бесы. Одно из страшных существ, мохнатое и длинношеее, отрывало органы у  несчастного земного сластолюбца, а другое - заливало в рот горького пьяницы какую-то бурую жидкость из огромной бочки. Остальным страдальцам приходилось не легче. Дюндик невольно передёрнулся от ужаса.
      -  «Нашёл ли батя дорогу в рай? Или он с этими горемыками мается?».
  Когда дверь за Иваном закрылась, Мардух окинул вороватым взглядом молящихся, сгрёб с тарелки для пожертвований все деньги и побежал к выходу...

                27

  Холодный ветерок гонял по улицам редкие снежинки. Мардух задержал продрогших мужиков около двери, над которой висела старая деревянная бочка. Плоское днище украшали цифры: «1397». На вывеске затейливой вязью было написано: «Пивной погребок дядюшки Михеля».   
      -  Нам - сюда!
      -  Куда - «сюда», Мардух?! Грошей-то нэма!
      -  Разберёмся, Панас. Оба - за мной!
  Когда по каменной лестнице спустились вниз, оказались в пивной, оформленной в духе средневековья. На стенах висели шкуры кабанов и оленей. В двух нишах замерли рыцари. Под потолком висели деревянные колёса, мерцающие замаскированными светильниками. На столах  горели свечи, создавая уют и покой.
  Чтобы не выделяться, сели в углу, под географической картой Германии. Хозяин, дородный мужчина в колпаке с кисточкой, сразу принёс пиво и поздоровался. Панас за всех ответил на приветствие:
      -  Гутен таг!
      -  Их бин Михель.
  Мужчина  с добродушной улыбкой разложил картонные кругляки и поставил на них кружки. Пока зажигал на столе несколько маленьких свечек, успел рассказать деду, что уже сотни лет этот пивной кабачок передаётся по наследству, и что всех мальчиков в роду называют Михелями. Пожелав хорошего вечера, ушёл за стойку. Мардух небрежно махнул рукой.
      -  Угощайтесь, друзья! 
      -  А гроши-то откуда? Стырил?!
      -  У вашего Бога занял. 
  Дед насупился.
      -  Да не переживай, Панас, - верну! Обещаю.
  Иван их не слышал. Глазами, одуревшими от многочасовой, беспробудной трезвости, он  смотрел на высокую, белую шапку пены. Очнувшись,  медленно  наклонился и жадно втянул в себя терпкий, пивной аромат. В ноздрях закололи нежные иголочки... Обеими руками осторожно взял холодную, запотевшую кружку, поднял её и посмотрел на свет... В золотистом, маленьком космосе разноцветным салютом рассыпались сотни огоньков от свечей... Иван застонал и залпом выпил янтарную живую воду. Переживая наслаждение, поставил бокал, заблестел полными слёз счастливыми глазами и с минуту посидел, не шелохнувшись... Наконец, прохладный напиток согрелся, словно в животе свернулся в клубок тёплый  котёнок. Только после этого Дюндик  выдохнул... Пожелание Михеля стало сбываться: вечер начинался хорошо!
  Через час счастливцы осушили десять кружек «Шпатена», перекусили сосисками со сладковатой горчичкой, потеплели и с удовольствием покуривали. Мардух отпивал из своей кружки мелкими глоточками и карандашиком торопливо заполнял белые листы. Иван уважительно кивнул на «писателя»:
      -  Книгу пишет! О борьбе с врагами народа!
      -  Хм-м-м... 
  Панас неуважительно отхлебнул пива.
  В погребок ввалилась толпа молодых людей. Скинув плащи и куртки, они расселись в противоположном углу и сразу загорланили. Вскоре от их компании отделился худосочный, черноволосый юноша с нервным лицом и пышными усами. Вежливо поклонившись незнакомцам, он сел за соседний стол, достал из сумки краски и несколько акварельных рисунков.
      -  Эй, парень! Иди сюда, к нам!
  Дюндик продублировал просьбу приглашающим жестом. Молодой человек вернул краски на место, подошёл, поблагодарил, аккуратно положил акварели на стол, поправил рубашку и сел. Дед о чём-то спросил немца, и тот ответил.
      -  Гутарит, шо там очень шумно, никто никого не слухает. Некультурно себя ведут. Ему стыдно. 
  Мардух поднял голову от рукописи и оценил верхний рисунок:
      -  Талантливо.
  Юноша понял похвалу и покраснел от удовольствия. Мардух впился в случайного гостя «ленинским», лукаво-добрым прищуром и пролился на собеседников маленькой пафосной речью:
      -  Вот такие и должны жить в светлом будущем! Чистые, одарённые, целеустремлённые! Они построят новый мир на руинах капитализма! За это мы и боремся! Коммунист?
      -  Найн! 
  Мардух опять склонился над рукописью.
      -  Я - Иван. Это - дед Панас, а рядом - Мардух. А тебя как зовут? 
  Молодой человек привстал: 
      -  Адик. 
  Дед сделал большой глоток, затянулся и окутал горящую свечку табачным дымком:
      -  Скажи, будь ласка: о чём так шумят твои хлопцы, Адик?
      -  Спорят  про партии. В какую записаться? Одни предлагают идти в коммунисты, другие - ещё куда-нибудь.
  Мардух после перевода поднял голову:
      -  Непременно в коммунистическую!   
  Дед бросил в агитатора сухой взгляд:
      -  Делать ему больше нечего.   
  Сочинитель, дописав предложение, поставил жирную точку, засунул карандашик в карман, радостно засмеялся и поднял стопку листов над столом:
      -  Всё! Мой эпохальный труд окончен! Вот они, мои мысли, мои революционные скакуны! Моя борьба за коммунизм! Руководство к действию для всех жаждущих новой истины!
      -  Пустобрёх.
  "Борец за коммунизм" снисходительно посмотрел на Панаса:
      -  Только кому-то это не понять. Для кого-то всё это слишком сложно!
      -  Ну-ну... «Где просто - там ангелов до ста, а где мудрено - нет ни одного».
      -  Коммунисты ангелов не признают! Мы - воинствующие атеисты!
  Мардух опять засмеялся, аккуратно сложил листочки и допил пиво:
      -  Выпьем, товарищи, за мою книгу! Михель, водки! Цвай!
  На столе появились бутылки с красивыми наклейками. Иван разлил алкоголь по пустым пивным бокалам. Адик округлил глаза, отрицательно замотал головой, попросил у хозяина маленькую рюмочку и по капле перелил в неё из кружки граммов пятнадцать.
  Дед молча выдержал это издевательство, затем взял рюмочку, вернул водку в бокал и пододвинул его Адику.
      -  Ох! Капут! Херр Панас! Это слишком много! Капут!
      -  Дед, чё за «капут»?
      -  Гутарит, шо ему от такой дозы пи... Конец.
      -  Да, ну? Чё тут пить-то?
  Мардух наклонился к Ивану:
      -  Что русскому здОрово, Ваня, то немцу - смерть!
  Панас ласково подмигнул гостю:
      -  Пей, хлопчик, пей.
  Адик всё-таки попытался найти путь к спасению:
      -  Может, заказать колбаски с капустой? Салатики?
  Дед переменился в лице:
      -  Шо?! Закуска градус крадёт!
      -  Капут.
  Адик вздохнул и начал через силу пить. Мардух встал и поднял бокал:
      -  Нет, нет, молодой человек, так не принято: нужен тост! Предлагаю выпить за любимого и дорогого товарища Сталина! За страну Советов, успешно защищающуюся от нападок мировой буржуазии!
      -  Защищщаюсющу...
  Озадаченный Иван не смог повторить сложное слово, с трудом выговариваемое даже
 в трезвом виде. Он расстроился, взял кружку и в одиночестве выпил. Тостующий закончил здравицу:
      - Великому Сталину - ура, ура-а, ура-а-а-а! 
  Панас хмыкнул и припечатал пьющего коммуниста старым словом:
      -  Потатуй.
      -  А это чё значит, дед?
      -  Подхалим.
  Мардух допил водку и победоносно усмехнулся:
      -  Собака лает, Панас, а сталинский караван идёт!
  Он сел, но тут же снова встал:
      -  Виноват, санитарная пауза. И вам советую не затягивать с этим!
      -  Гроши сразу отдай, а то, мало ли: не  хватит. Без штанов отсюда уйдём...
  Иван засмеялся над дедовской  шуткой. Мардух подозвал хозяина, заказал ещё пива, расплатился и пошёл в туалет. Проводив его взглядом, Панас осушил кружку. Размякший Адик, подперев голову, стал наматывать на палец усы:
      -  Ваш товарищ - хороший человек. Пойду в коммунисты.
  Дед взвился, забыв от волнения про немецкий язык:
      -  Даже не думай! Подлюки воны! Россию, гарную страну, раздербанили!!
  Адик, не понимая ни слова, захлопал глазами. Панас набычился:
      -  Не веришь?!   
      -  Нихт ферштейн!
  Дед опешил, понял свою оплошность и заговорил с молодым человеком уже по-немецки.

                * * * * *

  ...Мардуха от водки быстро развезло. Сидя на унитазе и пьяно хихикая, он по хулиганистой, отроческой привычке нарисовал на стенке голую женщину, провёл неровную стрелку к интимному месту и начертал для непонятливых юнцов: «Сюда!». Ещё посидел, вспомнил грязный привокзальный туалет в Хухрах и написал: «Коммунизм победит!», а ниже подписался: «Тут был Мардух». 
  Выйдя из кабинки, швырнул огрызок карандаша в урну и пошёл по туалету, цокая языком: кафель сверкал, чистые  зеркала манили к себе таинственным сиянием.  Помыв руки, подошёл к сидящей у выхода пожилой работнице, борющейся со сном, и галантно ей улыбнулся:
      -  Ватерклозет - гут! Хорошо! Культурно! Чисто! Вот за это немцев можно уважать! Гут!
  Не отреагировав на комплимент, женщина подняла на посетителя сонные глаза:
      -  Херр, зи какен?   
      -  Какен? А-а, какая у нас жизнь? Счастливая! Мы достигли фантастических успехов. Как это по-вашему? Дас ист фантассстишшш!
  Немка оживилась, вспомнив бурную, эротическую молодость с приходящими
трудолюбивыми и любвеобильными сантехниками, которые с удовольствием работали с  трубами любого диаметра и назначения. Вспыхнувший похотливо-победный взгляд женщины напомнил Мардуху, что у советских людей есть собственная гордость. 
      -  У нас в туалетах, фрау, не хуже, чем у вас, потому что при социализме - всё очень гут! Йа, йа! Москва - гут! Советский Союз - большой гут! Гросс!
      -  Гросс шайзе?! Фюнф маркштюк!
  Мардух положил в протянутую ладонь монеты:
      -  Понимаю... Сочувствую! Нищета - спутник капитализма!   
  Туалетная работница окончательно проснулась и расправила плечи, с гордостью вспомнив, что она, Клара Гешке, представительница самой культурной нации в мире, а её старший сын Гюнтер, офицер военного ведомства, верно служит Германии в дикой, холодной Москве, из которой, наконец-то, его собираются с повышением переводить в Берлин, в генеральный штаб. Вот только приехать он хочет со своей юнге фрау: Ольгой Малофф.
      -  О, майн гот! Зачем ему славянская замарашка?
  Сказав вслух последнюю фразу внутреннего монолога, Клара брезгливо посмотрела на варвара, загадившего её стерильный и опрятный приют.   
      -  Зи пинкельн ин дер тойлеттен? 
  Мардух опять не понял вопроса:
      -  «Пинке? Дер?».  А-а, да, да, мы пинками выгнали буржуев в дерьмо! «Той  ли?». Той ли дорогой идём? Той, той!
  Разобравшись с немецким языком, бывший секретарь по большевистской привычке продолжил агитацию сортирного пролетариата:
      -  Подхватывайте наше знамя мировой революции, шагайте за нами и будете тоже жить богато, как мы! Йа, йа!   
      -  Айн марке.
  Работница протянула руку, и последняя монета покинула карман пропагандиста.
      -  Зи хабен вассер?
      -  Хабен? А-а... Яволь, фрау, и в Хабаровске тоже - шённе! У нас везде - полный шённе! Йа, йа!
      -  Цвай маркен.
  Мардух пошарил в пустом кармане.


                * * * * *

  ...Пьяный шум в пивном зале усилился. Дед громко закончил обвинительный монолог:
      -  Вот какое тухлое дело коммуняки творят! Как это по-вашему? Тухляйн?! Да!
 Тухляйн! В них будто бесы вселились! А многие люди их так боятся, шо от страха, як ослепли! А если не веришь, так поихалы в Жопочки! Побачишь сам, як добрые  чоловики мучаются!
  Немец потрясённо молчал.
      -  Это всё и в вашем Фатерлянде может начаться! А вы только горланите попусту и пиво трескаете! 
      -  Но я всего лишь скромный начинающий художник... Я не знаю, что надо делать? 
      -  «Вас, вас...». Квас!
  Передразнив немецкое - «что», озадаченный дед откинулся на спинку стула. Когда его взгляд упал на рукопись Мардуха, в голове родилось решение:
      -  Вот - брэхня! Коммунист писал, а шоб с ними бодаться, нужно знать, шо воны думают.
  Адик уставился в непонятные русские слова. Иван понял проблему немца:
      -  Езжай в Берлин и найди бывшего царского депутата Кузьму Полюбахина. Здоровый такой. Красноносый. Он эту книгу напишет для тебя по-немецки.
  Панас перевёл и протянул пачку листов:
      -  Бери!
      -  Данке. 
  Адик сунул рукопись в карман.
      -  В общем, роби свою партию, будь её атаманом - и никаких отговорок! А то ведь ваши коммуняки в Германии власть захватят и страну растерзают, як у нас в России случилось.
  Молодой человек потупился:
      -  Нам про это и фрау Гешке в туалете говорила: «Сделайте Германию снова великой».
      -  Твоя фрау из сральника гутарит верно.
      -  А я, тужась на унитазе, отвечал ей из кабинки, что у меня ничего не получается. В смысле: с написанием великих картин для славы Германии - не получается.
  Пьяно и горячо дед ритмично застучал кружкой по столу:
      -  А в борьбе со злом - по-лу-чит-ся! Вот увидишь: народ потянется к тебе, если ты сам перестанешь быть мазилкой и заморышем, и захочешь стать вождём!
      -  Я хочу... Но как?
      -  Ну... Для начала сделай себе необычную внешность, шоб люди запомнили. 
  Панас прищурился, наклонил голову набок, разглядывая лицо Адика, потом вытащил свой острый кукольный ножик и одним махом отрезал усы, оставив небольшую щёточку под носом.      
  Иван одобрил:
      -  Уже лучше.   
      -  Теперь - имя! Ну, шо это такое - «Адик»? Несерьёзно! У вождя всё должно быть величественным, так шо носи только полное имя. Как это будет?
      -  Адольф.
      -  Во, Адольф! Понял? Ферштейн?
  Немец повторил:
      -  Адольф.
  Дюндик наклонился к деду:
      -  Может, и фамилию надо сменить?
      -  Точно! Как батьку звали?
      -  Алоиз Шикльгрубер.
      -  Шикль... Тьфу! И не выговоришь. У больших коммуняк клички короткие и резкие: «Ленин», «Сталин»! И тебе надо шо-то звучное! Рубящее!
  Дед пошарил глазами по карте Германии.
      -  Лабиау. Рагнит. Виттшток-Доссе. Зёруп... Адольф Лабиау! Не-е, звучит неважно.
  Панас посмотрел на стены, попытался прочитать какие-то изречения во славу пива, но, споткнувшись на непонятных словах, задумался. Иван глянул в сторону туалета:
      -  А Мардух-то чё застрял? Мож, заснул в кабинке или какие-нибудь фигли-мигли устраивает?
  Панас оживился:
      -  Фигли?! Фигли... Фиглир... Фидлер... Во, точно: Фидлер. А ещё лучше - Гидлер. Или - Гитлер? Да, это годится! Будешь называться: Адольф Гитлер! Шо скажешь, Ваня?   
      -  Неплохая фамилия придумалась: Адольф Алозыч Гитлер.
  Иван повернулся к стойке и потряс пустой кружкой:
      -  Михейль, а где наше пиво?!
      -  Во!! 
  Панас азартно потёр руки.
      -  «Михейль!». Добре! Це будет, Адольф, приветствием у твоей партии. А ну,  повтори!
      -  Михейль!   
  Хозяин крикнул из-за стойки:   
      -  Уже наливаю!   
      -  Не-е... Лучше звучит: «Михайль». А ещё лучше: «Хайль», шоб звучало  просто, как «Ура». Ферштейн?
      -  Ферштейн.
      -  Гарно. Теперь - рука. В Червоной армии её к виску прикладывают, а вам  как? Не знаю...
  Михель принёс пиво. Мужики  затихли, поглощённые содержимым кружек. Иван хохотнул, вспомнив картинку из детства.
      -  Дед! У меня батя, когда брагу ставил, сверху посудины бычий пузырь прикреплял. Брага начинала бродить, и пузырь поднимался, как вытянутая рука.  Прикольно было.
      -  Хорошая думка! Адольф, ежели встретишь начальника, треба вытянуть руку, будто в тебе кишки забродили и пятерню вверх вспучили. Ферштейн?
  Адик отрицательно помотал головой.
      -  Кажется, он чё-то не понял...
      -  Да я бачу. Слухай, парубок: забродило в тебе дерьмо, а по-вашему - шайзе. Да, шайзе! И...
  Панас вскинул правую мозолистую ладонь.
      -  ...И рука - вверх! «Хайль!». Ферштейн?
  Немец утвердительно кивнул и молча повторил жест. 
      -  Ну, наконец-то, вразумился. Так... А теперь надо придумать ваш знак. У коммуняк - серп и молот, а у вас должно быть не хуже. Давай кумекать... Германия - христьянская страна. Так?  Так. Значит, перво-наперво рисуем крест.
  Панас достал авиационный карандашик и начертил на пивном кругляке две пересекающиеся линии.
      -  А вы... Вы пойдёте сеять добро... Значит, рисуем идущие ноги.
  Дед нарисовал четыре чёрточки.
      -  А чё, хорошо! 
  Иван вытащил с отворота воротника одну из иголок и прикрепил знак на левый рукав юноши. В этот момент хозяин включил радио. Гитлер присвистнул:
      -  Рейхстаг утром загорелся. А сейчас уже полыхает всё здание, не могут  потушить.
      -  Ну, вот и повод для начала борьбы! 
  Дед радостно ударил по столу кулаком. Кружки подпрыгнули и отомстили за беспокойство пролитым пивом.
      -  Треба обвинить в поджоге Рейхстага коммуняк!
      -  Херр Панас! По слухам, здание подожгли зажигалкой с какого-то русского самолёта.
      -  Не надо верить всяким слухам...
  Немного смутившись, Панас сделал четыре «ерша», разлив водку по кружкам с пивом, и положил руку на плечо молодому человеку:
      -  Вперёд, Адольф! Начинай борьбу за светлый мир! Будешь пупоризкой при нарождении новой людской жизни.
      -  Переведи, дед. Чё за "пупо..."?
      -  Акушеркой, значит. 
      -  Херр Панас, а девушкам можно участвовать в нашей борьбе?
      -  Не женское это дело. Хай сидят с детьми на кухне и Богу молятся.
  Гитлер пожевал интересную мысль:
      -  Кюхен, киндер, кирхен... А что, хороший лозунг для немок.   
      -  В общем, бери своих хлопцев, и все вместе с музыкой подымайтесь творить добрые дела! Ах, да, вам же петь нечего.  Айнц минут, покумекаем...
   В голове деда проснулись народные песни. Каждая из них захотела первой напомнить о себе.
      -  «Нэсэ Галя во-о-оду...». Нет, это слишком душевно для вас. А мож, - «Ой, там на го-ори-и...». Нет, и это не потянете своим сухим нутром. Вы ж больше марши любите...
  Панас ритмично постучал пальцами по столу.
      -  А-а, есть такая песня. Тятька, як напивался в стельку, любил её слухать. 
  Он старательно спел в ухо Адика куплет и припев песни: «Ти ж мене пидманула».
Немец свистом повторил заводную мелодию и получил в ответ одобрительный кивок седой головы.
      -  А уж слова придумай сам! Чай, не дитё уже, а гарный вождь!
  Гитлер задумался с блуждающей полу-улыбкой, которая в закоулках памяти Ивана тут же нашла Семёна Тифозного, сочиняющего стихи в больничной палате.
  Адольф приосанился и допил «ерша». Дюндик вспомнил судьбу друга детства:
      -  Ну, ты, вообще-то, много не пей, а то сопьёшься, как Стёпка Чулков.
  Гитлер в ответ громко и продолжительно пукнул. Иван оторопел:
      -  Дед, похоже, в нём реально шайза забродила. 
      -  Не-е... У них так принято.
      -  За столом?!!
      -  Ага. 
      -  Да как же это?!
      -  В старину, Ваня, в некоторых Европах тамошние доктора и священники людям сказали: "Мыться вредно и грешно, а грязь и вши - це знаки святости". И многие поверили, шо так они "души очищают". И привыкли запросто жить среди смрада. Стали помои выливать из окон на улицы. И за столом приучились не сдерживаться и выпускать ветры. Дескать, это организму полезно.
      -  Ну, дела... У нас, бывало, вешались от позора, если случайно при людях пукали, а эти... И как можно без бани жить? Немытым...
      -  Слава Богу, Ваня, шо мы родились на Руси.
  Недавнишний "заморыш" встал:
      -  Зер гут!
  Не попрощавшись, он пьяной, но бодрой походкой зашагал к своим товарищам. Подойдя к столу, вскинул руку и закричал «Хайль Гитлер!». Молодые люди затихли. Адольф  поправил кругляк, оглядел всех новым, сверкающим взглядом, взъерошил двумя пальцами усики и грянул марш на мелодию деда. Нехитрые слова подхватил один несмелый голос, потом другой, и вскоре ревела вся компания. Когда допели, все вскинули руки с кружками и заорали: «Хайль!».
  В зал вошёл Мардух в трусах. Он стыдливо прикрывал ладонями пах. Гитлер  уставился на вошедшего и скрестил руки внизу живота. Повернулся к Панасу и  вопросительно кивнул: «Ну, как?». Дед оценил, подняв большой палец вверх. Новоявленный "гарный вождь" засмеялся, оттолкнул Мардуха и пошёл по залу.
  Дорогу ему загородила Клара Гешке. Она держала в руках портки, которыми Мардух расплатился за прелести цивилизованного туалета, когда кончились монеты. Фрау Гешке по-матерински тепло улыбнулась Адольфу, сказала: "Слабый уступает сильному! Будь сильным!", благословила его штанами, пахнущими аммиаком, и вручила их "пупоризке новой жизни", как знамя. Воодушевлённый Гитлер* направился к выходу, а за ним с шумом устремились пьяные члены новой партии.
      -  Ну, ты, дед, накаркал про штаны... Мардух уже без них.
      -  Панас, Иван! Что вы сделали с Адиком?! Он толкнул меня и сказал: «Прочь с дороги, еврейский коммуняка!».
      -  Ты шо, по-германски стал pозуметь?
      -  Такое и без перевода понятно... 
  Мардух сел и вдруг вытаращил глаза, увидев, что на столе лежали только осиротевшие акварели художника, променявшего чистое искусство на грязную политику.
      -  Иван! А где моя рукопись?!!
      -  Понимаешь, Адик взял, чтобы...
  Не дослушав, обворованный "теоретик" вскочил, но тут же замер, увидев идущую к нему фрау Гешке. Протянув ладонь, немка продолжила нудный допрос. Дед перевёл:
      -  Она гутарит: «Господин, а почему вы убежали? А сколько бумаги вы  оторвали? А вы пользовались ароматной водой? А вы...».
  Мардух застонал, залпом выпил бокал «ерша» и рухнул на стул.

 *Реальный Гитлер родился в 1889 году, а мюнхенский "пивной путч" произошёл в 1923 году.


                28

  К амбару вернулись поздно вечером. Выглянула луна, посеребрив крылатый дом неприкаянных странников. Дед с Иваном подошли к стене и стали освобождать
мочехранилища. 
      -  Дед, а чё тебя Адик хером обзывал?
      -  Це по-ихнему: господин.
      -  А-а...
  Дюндик успокоился, и они оба под звонкое журчание душевно запели: "Дивлюсь я на небо...».
  Мардух, замёрзнув в юбке, наспех сшитой из пивных картонных кругляков, заспешил к самолёту, но вдруг споткнулся о какие-то тряпки. Увидев, что это паранджа, оставленная в кабине, он почуял неладное и настороженно посмотрел по сторонам. И вдруг лунный пейзаж задрожал от громких русских слов:
      -  Именем революции, вы арестованы!   
  Застёгиваясь на ходу, Иван с дедом рванули от опасности.
  Луна спряталась за тучу. Дорога замигала десятком ярких «светлячков». Лучи фонариков, жадно выискивая добычу, закричали по-немецки:
      -  Именем Германии, вы арестованы!
  Хлопнул выстрел. "Светлячки" погасли.
  Мардух потерялся во мраке. Прижав восточную одежду к груди, он замер, не зная, куда бежать? Сзади приближался топот своих, навстречу спешили чужие.
  Панас вгляделся в ночь и ощутил дуновение ужаса, исходящего от Мардуха.
      -  Ваня, а коммуняка-то наш пропадёт!
  Дюндик тут же придумал систему опознавания "свой-чужой": он выдохнул перегарный воздух в темноту. По этому «выхлопу» Мардух понял, где находятся мужики, и сразу метнулся в их сторону...
  Атакующие двух стран приняли друг друга за экипаж русского самолёта, открыли стрельбу и залегли. Началась перестрелка, которую остановил хриплый голос, усиленный железной трубой:
      -  Внимание!! Лётчики! Я, новый посол Советского Союза товарищ Масик, приказываю вам сложить оружие и добровольно сдаться вместе с угнанным самолётом!  Гарантирую жизнь в пределах нашего посольства, горячую пищу и наше революционное радушие!
  С другой стороны что-то пролаяла немецкая тайная полиция. Масик взревел:
      -  Хватит паясничать!!! Отвечайте по-русски: сдаётесь или нет?!! Даю вам минуту на размышление!!
  Немцы в ответ закричали, что дают авиаторам столько же времени для решения своей судьбы.
      -  Издеваетесь?!!
  Посол скинул фрак. Оставшись в тельняшке, он достал из-за пазухи бескозырку, надел её, закусил ленточку, и безлунную ночь перепугало жуткое мычание,  прорвавшееся через стиснутые зубы бывшего матроса:
      -  Полундра! За Советскую власть! За товарища Сталина! В атаку! Ура!
  Агентурная сеть СССР в Германии поднялась на решительный штурм. Бой был коротким, но жарким. После револьверной канонады и нескольких взрывов самолёт загорелся, осветив поле битвы, по которому метались тени бойцов невидимого фронта.
  ...Иван, Мардух и дед по канаве доползли до дороги и пошли в город, переживая увиденное.
      -  Откуда ж они взялись: и наши, и немцы? Да ещё с наганами и бомбами.
      -  Я кумекаю, Ваня, шо поймать нас ёгэпэушникам приказал Сталин, а здешние жандармы, видать, тоже по приказу ищут самолёт, который без спросу в Германию прилетел.
      - Да-а... Отлетался наш самолёт. Как же мы теперь домой попадём?
  Вместо ответа Панас тревожно вздохнул.
  Мардух, увидев на краю поля пугало, сорвал с него драные штаны и поспешно переоделся. Юбка из пивных кругляков, оставленная пугалу, возмущённо затарахтела, обвиняя уходящего мужика в неверности. 
  Через полчаса беглецы подошли к железнодорожному вокзалу, у дверей которого стояли два полицая. Они внимательно вглядывались в лица пассажиров.
      -  Ну, дык, тут - засада. Надо уматывать отсюда. Айда к тем поездам.
  Дюндик повёл всех к товарняку, стоящему на дальнем пути. Мардух был озабочен:
      -  А я сначала подумал, что немцы с фонариками - это горлопаны из пивной. Проследили за нами. Но те-то, вторые, наши! Мы зря от них убежали! Надо было сдаться и рассказать товарищам, что я - верный большевик со стажем, а Дюндик - орденоносец, награждённый лично товарищем Сталиным. И советский посол всё бы понял.
  Иван и дед на явное предложение капитулировать - не откликнулись. Когда подошли к последнему вагону, Дюндик открыл дверь и подхватил старика. Панас, кряхтя, залез в чёрный проём:          
      -  Ох-хо-хо... Жизня-я...
  Мардух в сомнениях переминался с ноги на ногу:
      -  Мы усугубляем своё положение. Давайте вернёмся и сдадимся.
  Из вагона прилетело ворчание деда:
      -  Залезай уже... "Лейла" со стажем.
  ...После паровозного гудка состав пробила нервная дрожь, и он стал медленно  набирать скорость. Дед зашарил по карманам.
      - Да шо ж це за дывчинство! Спички где-то обронил. Придётся без курева ехать и в темноте.
      -  Почему в темноте, красавцы? 
  Чиркнула спичка, и вспыхнувший огонёк наполнил вагон дрожащим светом. На ящиках сидели Хрущай и Роза.


                29

  Бывший посол Варвара Кошёлкина нервно расхаживала по кабинету, ожидая звонка Сталина. У дверей стоял Хуцын и докладывал обстановку:
      -  Скандал вокруг таинственного самолёта разрастается. Немцы предъявили ноту протеста.  Москва в ответ прислала заверения, что официально из Советского Союза никого в Берлин не отправляли, а если какие-то авиаторы и прилетели без ведома Кремля, то это, естественно, подлые троцкисты. Послание советской стороны заканчивается резко и убедительно...
  Хуцын открыл папку с бумагами.
      -  «Уничтожив сотни ни в чём не повинных рабочих и крестьян, они угнали самолёт и летят к своему идейному вождю и кровавому пособнику мировой реакции - Троцкому. Теперь весь мир узнает звериный оскал этого отщепенца, за которого Советское правительство никакой ответственности не несёт!».
  На столе у Кошёлкиной лежал секретный приказ об аресте неизвестных воздухоплавателей. Она знала, что полиция Берлина уже с ног сбилась, выполняя подобный приказ германского начальства.
  Варвара остановилась у окна и закурила. От гнева её ноздри расширились. Пилоты-самозванцы не выходили из головы.
      -  Сволочи!
  Кошёлкина заскрипела зубами, понимая, что карьере дипломата пришёл конец. Сталин никогда не прощает ошибок. Это она знала ещё с молодых лет, когда вместе с Иосифом участвовала в лихих денежных экспроприациях, «эксах», которые налётчики сопровождали стрельбой на поражение по перепуганным охранникам. Весёлые были деньки!
  Варвара выдохнула дым и слегка улыбнулась, вспомнив разные подпольные имена боевого друга: "Давид", "Чижиков", "Нижерадзе", "Иванович". Но ему самому больше всего нравилось имя: "Коба". И тогда и потом, в ссылках и на воле, Коба всегда ценил юную, верную соратницу, ласково называл её «Железным варваром».
     -  Иосиф Виссарионович лично послал меня сюда, в Берлин, чтобы в сердце  Европы я зажгла революционный пожар. Какое доверие! Но вот с неба вдруг падают какие-то мерзавцы - и всё рушится!
  Хуцын сочувственно, как на поминках, вздохнул. Воспалённый мозг Варвары перебирал возможные репрессии: 
     -  Григорий, как вы думаете: что меня ждёт? Отправка в провинциальный райком? Изгнание из партии? Ссылка? 
  Бывший подчинённый отвёл глаза.
     - Товарищ Сталин карает сурово... Но всегда справедливо!
  Зазвонил телефон. Кошёлкина стала багровой, как огонёк папиросы.
     -  Идите, товарищ Хуцын.
  Оставшись в одиночестве, бывший посол с окаменевшим лицом взяла телефонную трубку, из которой медленно выполз знакомый вкрадчивый голос:
      -  Варвара? 
      -  Я, товарищ Сталин...
      -  Как дела?
      -  Всё хорошо...
      -  Да? А я слышал другое... У вас там кто-то летает, прилетает, улетает, а я ничего не знаю.
  Сталин, развалившись в мягком кресле, оглядел с головы до ног двух вспотевших начальников, стоящих перед ним на ковровой дорожке.
      -  Вот тут у меня руководство нашей авиации... Говорят, что никого в Берлин не посылали.
  Штатский сгорбился, блестя от пота.
      -  Не посылали.
  Военный вытянулся в струнку.
      -  Был нарушитель, но мы его атаковали! Обломки ищем!   
      -  Может, нет никакого самолёта? А, Варвара? Напутали немцы, мало ли что?
  Кошёлкина "забычковала" папиросу, посмотрела, как гаснут табачные искорки жизни, и обречённо призналась:
      -  Есть самолёт...
  Сталин поднёс ко рту дымящуюся трубку, затянулся и поднял глаза на начальников.
      -  Говорит, что есть.
  Из-под усов вылетели два серых колечка дыма. Они приобрели вид веревок с петлями на концах, затянулись на шеях провинившихся и вывели их в коридор.  Сталин зевнул.
      - Так вот, Варвара... То, что эти воздушные хулиганы сели в центре Берлина, - хорошо. Утёрли немцам нос. Это радует. А вот то, что вы там всё прошляпили и сразу их не задержали - плохо. Для тебя плохо. Другого я наказал бы сразу, но тебя, учитывая заслуги перед партией, мы отправляем в Америку, в наше торгпредство.
  Кошёлкина побледнела и покачнулась.
      -  А на твоё место уже вылетел товарищ Масик, опытный, закалённый большевик, бывший матрос с «Авроры». И как мне доложили, сразу взял след. Я верю, что он поймает авиаторов раньше немцев. Сдашь ему все дела, а потом - в Нью-Йорк!
  Варвара, ошеломлённая приказом, обратилась к вождю по-старому:
      -  Чижиков!
  Из телефонной трубки повеяло знакомым туруханским морозом. Кошёлкина опомнилась:
      -  Товарищ Сталин! Только не это! Лучше опять в ссылку, в Туруханск, чем в Америку! Я виновата и раскаиваюсь, но за что же такая жестокость?! 
  Ответа не последовало. Из Москвы по-прежнему дул ледяной ветерок. Варваре стало себя жалко. Она всхлипнула и снова забыла об официальном обращении:
      -  Коба! Во имя нашей прежней дружбы, я прошу тебя не позорить меня перед товарищами! Ведь узнав, что я работала в этом гнилом очаге капитализма, да ещё и в торговле, - мне в Москве никто из коммунистов руки не подаст!
  Кошёлкина зарыдала и высморкалась горем в платочек. Сталин на другом конце провода отшатнулся от телефона и сухо отчеканил:
      -  Собирай чемоданы и отправляйся в город жёлтого дьявола!

                30

  Была глубокая ночь. Колёса пели колыбельную песню, под которую мирно похрапывали Мардух и Роза. Панас задумчиво покуривал самокрутку:
      -  Ох, Господи... Всё  едем и едем... Тильки куды?
      -  Дед!
      -  Шо, Ваня?
      -  А я ведь Масика знаю! Того матроса в тельняшке, что у амбара орал и в атаку бросался.  Это он с Лениным в шалаше был.
      -  Ты Ленина бачил? 
  Хрущай встрепенулся и стал прислушиваться к разговору.
      -  Я Ильича после революции на портретах увидел. Тогда и понял, с кем я в семнадцатом году случайно встретился, когда у своей бабушки летом жил.
      -  Ну-ка, расскажи всё до тютельки, Иванко. Подробно, значит.

                * * * * *
   
  Ленин сидел у костра на чурбачке и быстро писал в тетрадочке, вполголоса озвучивая тезисы будущего восстания:
      - Задача наиархиважнейшая: занять вокзалы, телеграфы, мосты. Временное
правительство должно быть низложено...
  Из кустов, озираясь по сторонам, вылез мальчик. Обернувшись на треск сучьев, Ленин приподнял козырёк кепки и всплеснул руками:
      - Ой, к нам гость! Крестьянский мальчик! Прямо, как в чудесном Шушенском. Надюша, посмотри! Ах, да, она ведь прячется в подполье... Проклятый царизм, сколько горя он принёс... мне. Тебя как зовут?
      -  Ваня.
      -  А фамилия?
      -  Дюндик.
      -  Дюндик?! Смешно! Что, правда - "Дюндик"?!
      -  Дык, правда...
      -  Ой, умора! Кстати, когда я был маленьким, меня в семье называли: "Кубышкин"! Это я сам придумал себе такой смешной псевдоним: Кубышкин!!
  Ленин заразительно захохотал. Мальчик, терпеливо ожидая окончания картавого веселья, разглядывал мужика в кепке, а тот вдруг резво вскочил, заложил пальцы в проймы жилетки и стал ходить у костерка:
      -  Эра светлых годов будет принадлежать таким вот Дюндикам! Счастливый мальчуган! Ты увидишь незабываемое, потрясающее будущее, ты просто вздрогнешь от радости, когда увидишь коммунизм! Надо только учиться!
      -  Чё?
      -  Повторяю для непонятливых: учиться, учиться и ещё раз учиться! Кстати, неплохо сказано, надо записать.
  Ленин что-то черканул в тетрадочке, расплылся в улыбке и подошёл к Ване:
      -  Да, ты - счастливый отрок! А о чём мечтаешь?
      -  Пожрать бы...
  Ленин помрачнел и отошёл от Дюндика:
      -  Извини, но продуктов у меня чертовски мало. А хочешь, я подарю тебе свою брошюру «Материализм и эмпириокритицизм»? Хочешь?
  Мальчик переминался с ноги на ногу:
      -  Выпить бы...   
      -  Что?! Понятно. Буржуазные замашки! Ты, Дюндик, - не марксистский ребёнок! Ты способен только собакам хвосты накручивать! Товарищ Масик! Принесите  розги, будем сечь классового врага!
  В шалаше кто-то завозился, и вскоре оттуда вылез опухший мужик в тельняшке. Он посмотрел на Ваню, дыхнул перегаром и обернулся к вождю:
      - Ну, зачем розги, Владимир Ильич? Давеча маленькому пастушку теорию классовой борьбы разъясняли... Орал так, что до сих пор звон в ушах. А товарищ Зиновьев из-за этих воплей убежал из шалаша и до сих пор не вернулся. Может, не будем сечь? Пацан-то, похоже, смышлёный.
  Ленин нервно дёрнулся и вскинул руку:
      -  Товарищ  Масик, а вы знаете, что может погубить нашу революцию?
  Матрос задумался, почесал затылок, сплюнул и ещё немного подумал: 
      -  Догадываюсь...
      -  Правильно догадываетесь! Погубит - милосердие! Вы, Масик, не большевик! Положите партбилет на чурбачок! А ты, мальчик, хоть ещё и юнец, но уже страшно далёк от народа! А что будет, когда ты окончательно вырастешь?! Вместо стройки коммунизма ты разведёшь срач!! Кстати, кем ты хочешь стать?
  Ваня посмотрел на огромный клёш опухшего мужика:
      -  Матросом.
      -  Вот видите, Владимир Ильич, этот шкет - наш, пролетарский! Возьму его юнгой на «Аврору».
      -  Товарищ Масик, признайтесь, что вы таким способом хотите пополнить Балтийский флот!
  От своей шутки Ленин опять заразительно расхохотался, выпятив трясущийся живот. Масик скорчился от смеха:
      -  Ох, и шутник вы, Владимир Ильич, ох, насмешили...
      -  Что верно, то верно, пошутить я люблю! А вот буржуазии, когда мы начнём революцию, будет не до смеха.
  Лицо Масика стало серьёзным, ведь речь зашла о партийной тайне:
      -  Товарищ Ленин, а вы уже решили, какого месяца и какого числа мы отправимся на штурм Зимнего дворца?
      -  А хрен его знает! Никак не могу решить этот архиважнейший вопрос!
  Ленин расстроенно заходил вокруг костра, потом резко остановился и лукаво взглянул на матроса:
      -  Вы говорите, что он - смышлёный? Проверим, проверим. А ну-ка, мальчик, скажи: когда мы должны свергнуть Временное правительство? А? Новая эра светлых годов когда родится?
  Масик заржал над новой шуткой. Ваня не понял, про какое рождение его спрашивают, и на всякий случай решил назвать дату своего появления на свет:
      -  Двадцать пятого октября.
  Смеющийся Ленин замер и что-то просчитал в уме:
      -  Гениально! Совершенно верно! Только двадцать пятого! Не раньше и не позже! Масик, берите Ваню на «Аврору», а я сяду писать книгу «Юнга Дюндик, как зеркало новой марксистской детворы». Молодец, паренёк! Революция щедра к своим помощникам. Проси, что хочешь!
      -  Дык, пожрать бы...
  Ленин отвернулся, сел на чурбачок и через плечо нехотя выдавил распоряжение:
      -  Товарищ Масик, дайте ему из наших запасов сухарь. Нет, лучше полсухаря.  И - на «Аврору»! На «Аврору»!

                * * * * *   
 
  Иван замолчал. Дед затянулся и выдохнул дым:
      -  Ну, а дальше-то, шо было?
      -  На другой день в деревню жандармы нагрянули, чтобы арестовать этих мужиков из шалаша, но они успели убежать. Я про них и забыл. Но уже в Питере Масик вдруг нашёл меня и сообщил бате с мамкой, что я принят в экипаж, и поставлен на полное довольствие. Время тогда уже было полуголодное, поэтому родители отпустили меня.
  Приехали на крейсер... Матросы водку пили в кубриках. Там и девахи полуголые прятались. Масик их соратницами называл...
  В мой день рождения матрос сказал: «Подарок у меня для тебя есть, Ваня. Пойдём наверх, бабахнешь по буржуям из носового!». Вылезли на палубу. Масик, пьяный в дым, заорал песню: «На палубу вышел, а палубы нет, вся палуба в трюм провалилась...».
  А за нами соратница по трапу ползёт и хохочет: «Мишаня, дай мне пульнуть!». Ну, Масик тут на неё прикрикнул: «Отстань, Варвара, пущай именинник долбанёт!». Подошли к пушке. Моряк сунул мне в руку шнур и крикнул: «Дёргай!». Я дёрнул. Пушка грохнула, мужики на набережной заорали «Ура» и куда-то побежали.
      -  Да, история...
  Панас выдохнул облачко дыма и затушил цигарку:
      -  Ну, ладно, пора на боковую.
  Иван зевнул и закрыл глаза, но перед тем, как заснуть, успел услышать привычный молитвенный шёпот деда:
      -  Дай нам, Господи, проснуться утром...

                31

  Через небольшое окошко вагон наполнился призрачным, серым светом. Эшелон сбавил скорость, подёргался, разбудив спящих, и остановился. Мардух, зевая, открыл дверь и глубоко вдохнул сырой утренний воздух:
      -  Мы на окраине какого-то города.   
  Дед неторопливо поднялся, выглянул на улицу и кивнул на чёрную полоску в небе:
      -  Чуешь дым? Похоже, це Рейхстаг Пенделя дымит. Стало быть, эта зупинка*- Бэрлин! Слазьте!
  Мардух спрыгнул на землю, затем помог спуститься Панасу и Розе.   
      -  Если это Берлин, мы должны пойти в советское посольство. Своим случайным перелётом в Германию мы ввели партию в заблуждение.
      -  «Шо о том тужить, чего нельзя воротить».
      -  Нет, Панас! Воротить можно! Надо пойти и во всём признаться!
  Дед ухмыльнулся.
      -  В дырявых портках потопаешь или в платье? 
      -  В любом обличье!!
      -  Мардух, ну, чё злишься-то?
  Иван нёс Розе загипсованное тело.
      -  Ты ведь сбежал из тюрьмы в Хухрах. Тебя накажут, если найдут. 
      -  Мы с товарищем Хрущаем расскажем всё, как было. Нам поверят и простят ошибки.
      -  Мой кавалер никуда не пойдёт, он со мной останется.
  Роза посмотрела на жениха, но тот вдруг заметался, забулькал и медленно подошёл к Mapдуху.
      -  Ах, так! Не хочешь любимым быть?! Опять оборотился из человека в злыдня?! Ну, и пропадай, оборотень! А я - петь буду, плясать буду... 
  Покинутая невеста заплакала и от пепелища сгоревшей любви пошла по узкой улочке, куда глаза глядят. От крайнего дома отделились три фигуры и, крадучись, направились за ней... 
  Мардух положил руку на плечо Хрущая, и сразу родился маленький революционный трибунал.
      -  Мы совершили провинность, поэтому все вместе должны пойти в посольство, иного пути нет!
  Иван посмотрел на деда, а тот смачно плюнул.
      -  Нэма дурней! 
  Бывший коммунист покраснел, как родное знамя, и гневно отчеканил приговор  отступникам:
      -  Всё ясно! Вы ведёте себя, как социально опасные элементы! Жаждете  предать советскую Родину, мать вашу! Не о чем больше говорить! Нам с вами не по пути!   
      -  Эй! Ведмедики клишоногие!** Да куда же вы по солнцепёку почапали?!
  Шутка деда не пробила каменные спины удаляющихся коммунистов.
      -  А мы чё делать будем? 
      -  Птичка Божия не думает о завтрашнем дне, и Бог ей всё даёт. Так что и ты, сталинский сокол, не думай. Понял?
      -  Понял.
      -  А шо ты тогда такой грустный? 
      -  Я не грустный, я - трезвый.
  Иван щёлкнул себя пальцем по горлу.
      -  А-а... Где бы водки взять? Ну, это - другое дело. Надо Розу пошукать да выпить.
  Ёжась от утренней прохлады, товарищи пошли на дым.

*************************************************
 *Зупинка (укр.) - остановка.
 **Ведмедик  клишоногий (укр.) - мишка косолапый.
*************************************************

                32

  Когда развязали руки и сняли с глаз повязку, Роза увидела, что находится  в подвале. На одной из стен, почти у потолка, было маленькое окошко, закрытое решёткой и мутным стеклом. На внутреннем подоконнике, свесив ножки, сидел крылатый Амур.
  В центре подвала стоял небольшой стол, а в углу - широкая кровать. В другом углу разместилась самодельная печка из железной бочки, в которой гудело пламя. В помещении носился ароматный призрак когда-то подгоревшего шашлыка. Под тусклой лампочкой разминался здоровый, полуголый мужик.
      -  Зови меня - Ганс! Я - насильник по прозвищу: "Чудовище"! 
  Роза напряглась, разбирая смысл. С громкими выдохами через нос мужик покрутил корпус в разные стороны.
      -  Да, да, тот самый. Сейчас я буду тебя насиловать.
      -  Чавелла, ты - страшный. 
  Ганс ощерился, уловив смысл восклицания, и сделал несколько наклонов.
      -  Я - ужас этого города! Недавно я изнасиловал фрау Шлюк! Сегодня моей жертвой будешь ты! 
  Ганс выпрямился и гордо тряхнул мохнатой  шевелюрой:
      -  Но я - немец! Немец!! Сын великого культурного народа, поэтому и насилую я только культурно! Скажи сама, как тебя ласково называть? Какие эротические  фантазии и тайные желания тебя волнуют? Любишь садо? Мазо? Какие позы? Где на теле сладострастные зоны?
  Пленница молчала.
      -  От моего культурного немецкого насилия ты должна получить удовольствие,
практически несовместимое с жизнью! Вот фрау Шлюк сразу призналась, поэтому  отделалась минимальными страданиями. Сияя счастливым лицом, она отчаянно сопротивлялась, когда мои помощники тащили её из этой пыточной комнаты!
   
                * * * * *

  «Чудовище» чудовищно врал! На самом деле он в порыве «любовной прелюдии»  усадил Шлюк на железную печку. Истошные вопли женщины невероятно подняли  сексуальную самооценку Ганса и привлекли в подвал Амура, который сразу вытащил стрелу из лука, прицелился и вдруг понял, что его пылкая мишень визжит не от страсти, а оттого, что сидит на раскалённой печке. От увиденного кошмара купидончик впал в депрессию и ослабел крыльями. 
  ...Через час задыхающиеся санитары с трудом вынесли фрау Шлюк из подвала,  наполненного густым дымом от палёной плоти. Случайные прохожие в ужасе ахнули. Они увидели женщину, кротко лежащую на носилках кверху задом. Телеса, обезображенные волдырями от ожогов, были прикрыты белой простынкой. Свесившиеся  пальцы рук, волочась по снежной дорожке, писали «Чудовищу» пожелания точно так же прожариться в аду. Из-за этих безжизненных рук санитары решили, что пострадавшая померла, и отвезли её в морг. К счастью, уже ночью, после того, как замёрзшая "покойница" пробудилась под синей лампочкой и завизжала, увидев своих молчаливых соседей, поседевший сторож досадное недоразумение исправил...

                * * * * *
 
      -  Ну, говори!
  Не дождавшись ответа, Ганс подошёл к столу, взял бумажный лист, исписанный с двух сторон, и на разных языках повторил вопросы. Когда стал читать на русском, Роза вздрогнула и нахмурилась.
      -  Ага! Теперь ты всё поняла! Будем играть в молчанку?! Если не скажешь, тебе же хуже будет: мои ребята быстро делают красоток сговорчивыми! Так что, раздевайся, ложись, рассказывай! 
  Роза отвернулась. Два дружка насильника, разыгрывая привычный спектакль, принесли инструменты: щипцы, клещи и другие орудия пыток. Сохраняя серьёзные лица, они разложили всё это перед Розой.
      -  Ганс, всё готово!  Можно начинать!
  От страха женщина онемела. Насильник, настраиваясь на культурное изнасилование, с чувством прочитал вслух строчки из «Зимней сказки» Гейне:

                -  «...И чуть до границы  доехал, в  груди   -
                Почувствовал  -  застучало
                Сильней, и  кажется  даже,  в  глазах
                Мокренько будто  бы  стало.
                И чуть я услышал немецкий язык,
                В душе у меня...». *

  «Чудовище» всхлипнул, постоял, прикрыв глаза ладонью, смахнул слезу и вдруг истерично закричал:
      - Отвечай!! Ты из России, а там - коммунистический режим! Коммунизм - это изнасилование без учёта эрогенных зон жертвы! Поэтому коммунисты - плохие насильники! Варвары!! А я - хороший, потому что я - представитель лучшей нации в мире! Так меня учила мамочка, фрау Гешке! И брат Гюнтер! Признавайся, пока тебя не начали пытать!!
  Роза назло Гансу запела песню «Взвейтесь кострами», услышанную на вокзале в Хухрах. «Чудовище», впервые встретив сопротивление, отбежал и в растерянности  сел на кровать. И вот тут разочаровавшийся в людях Амур отомстил: метко вогнал стрелу в сердце насильника.
  ...Серая крыса, замершая в норке, обернулась и с досадой пропищала соплеменницам - извращенкам, томящимся в длинной очереди, что сегодня сексуального зрелища, похоже, не будет.

***********************************
 *Перевод П.И. Вейнберга (1831-1908)
***********************************

                33

  За окном шёл мокрый снег. Масик с перевязанной головой стоял под портретом Сталина. Левую руку он опустил на скульптурную голову Ленина, а правую по-наполеоновски заложил за борт пиджака. Кошёлкина стояла у стола и нервно крутила в руках бюстик Маркса.
      -  Значит, в Америку? Да ещё и в торговый отдел?!
  Посол брезгливо передёрнулся. Кошёлкина наклонила красное от стыда лицо, как гувернантка перед купцом на картине Перова.
      -  Да... Сначала - в Гамбург, а там - на пароход. Дипбагаж упакован.  Прощайте, товарищ Масик.
  Варвара поставила бюстик и протянула руку. Бывший матрос негодующе вспыхнул и вторично с отвращением передёрнулся. Кошёлкина вздохнула:
      -  Я вас понимаю...
  В коридоре зашумели. В дверях появился Хуцын. Он втолкнул в комнату Хрущая и Мардуха с чёрной одеждой в руках. Все трое  были густо засыпаны снегом.
      -  Этот, с тряпками, авиатор!! Сам признался, гад! Явился со своим сообщником! Это их самолёт я пытался задержать у Рейхстага!
  Варвара взорвалась:
      -  А-а-а!!! Вот вы, сволочи, и попались! Из-за вас... Всё из-за вас!! 
  Ноздри Кошёлкиной от гнева округлились и стали засасывать воздух с такой силой, что Хрущая и Мардуха потащило к бывшему послу.
  Варвара схватила «Маркса» и приготовилась казнить явившихся с повинной. Снежинки, запорошившие Хрущая и Мардуха, испугались грозной женщины и от страха обмочились.
  ...Блестящие осколки от разбитых колб и склянок со свистом разлетались по комнате. Весь пол покрылся золотым стеклом.
      -  Отставить!!!
  Масик схватил Кошёлкину за руку, вырвал бюстик автора «Капитала» и припечатал его к столу.
      -  Самосуда не будет, вы слышите, никогда не будет!! Не для этого мы делали революцию! У нас - первое в мире государство рабочих и крестьян, самое человеколюбивое и гуманное! Их будет судить наш революционный суд, и только он, слышите, он, а не вы, от имени народа вынесет справедливый смертный приговор этим предателям! Этим мерзавцам! Гнидам!! Троцкистам!! Сволочам!! Шпионам!!!  Детоубийцам!!!
  Осознав, какие отморозки стоят перед ним, Масик рассвирепел и рванул на груди тельняшку.
      -  Су-у-ки!! Поубиваю!!   
  Рывком открыв ящик стола, схватил наган и открыл огонь. Хрущай и Мардух рухнули на пол. Кошёлкина повисла на руке посла.
      -  Не надо!! Я испытываю те же чувства, но вы правы: самосуд - это не наш метод!! Будем держать себя в революционных, мозолистых руках! Их ждёт товарищ Сталин, чтобы судить лично!
  Имя Сталина отрезвило Масика. Он швырнул наган в ящик, жёстко заиграл желваками, которые со скул ушли гулять по всей голове, подошёл к незнакомцам, дождался, когда они поднимутся, и пристально посмотрел обоим в глаза. Хрущай спрятался от сверкающего взгляда в гипсе. Мардух смутился и потупился.
      -  Коммунист?
  Мардух совсем сник.
      -  Был... до чистки...
      -  Ага!! Положил партбилет на чурбачок!
  Торжествующий посол вырвал паранджу.
      -  Партия очистилась от врага, и ты переоделся в женский балахон! Спрятался под чёрной маской! А зачем?! А затем, что ты решил мстить, и поэтому стал вражеским агентом! Да, да, мне всё ясно! Ты - шпион!!
  Мардух непроизвольно прохрипел спасительное контрольное слово Мочана:
      -  Паляныця...
      -  Что ты там шепчешь? Признавайся громче!
  Масик вдруг увидел бледные, худые коленки, торчащие из дырявых штанин.
      -  О! Да ты же выслуживался перед буржуями, на коленях перед ними ползал, поэтому и штаны стёр до дыр! Да! Ты - засланный врагами казачок!
      -  Я не засланец!!
      -  Запомни: любой, кто хоть раз пересёк границу и побывал в капиталистических джунглях, становится тайным шпиком и зверем! Так считает товарищ Сталин, а он никогда не ошибается! На Лубянке ты ответишь на все вопросы партии, а потом тебя поставят к стенке! 
  Открыв пойманному авиатору его ближайшее будущее, Масик садистски заржал.  Мардух сделал логический вывод:
      -  Так ведь и вы...
      -  Что, я?!
  Бывший моряк продолжал ржать.
      -  Вы ведь тоже пересекли границу, значит, и вас...
  Масик замер с открытым ртом, а его ржание продолжало эхом носиться по комнате. Опомнившись, он швырнул тряпьё и опять рванул тельняшку на груди.
      -  Молчать!!! Я - преданный большевик, а ты - троцкист, реставратор капитализма, пособник новых ненавистников СэСэСэР!
  Масик отскочил к столу и схватил газету.
      - Вот! Газетёнка русской белоэмиграции! Антисоветчик Полюбахин пишет, что политический вожак Гитлер скоро осчастливит германский народ! Оказывается, этот реакционный деятель написал книгу "Майн кампф", в которой сказано, как бороться с коммунизмом! «Майн кампф»! «Моя борьба»! Его, видите ли, борьба против нас! Полюбахин подробно изложил содержание этого гнусного пасквиля!
  Масик сунул газету Мардуху. На фотографии красовалось знакомое лицо с глазами, грозно выпученными над щёточкой усов.
      -  Адик?!
  Поражённый посол отшатнулся и хрипло выдохнул:
      -  Ты с ним знаком?! Дa-а... Ты, я вижу, птица большого полёта!
  Не поднимая глаз от текста, «авиатор» машинально откликнулся:   
      -  Я - сокол. Сталинский.
      -  Ну-ну... Вот и полетишь к товарищу Сталину! 
  Кошёлкина добавила:
      -  Со связанными крылышками!
  Мардух оторвался от чтения:
      -  Это же моя книга! Вор!! Он украл её в пивной!!
      -  Так это твоя "Моя борьба"?!!
  Масик по привычке зашарил на правом бедре в поисках нагана. Не найдя его, протянул руку за оружием к Варваре.
  Мардух, снова уткнувшись в газету, негодовал:
      -  Мои мысли перевёрнуты с ног на голову!! У меня в рукописи: «Коммунизм - превыше всего! Наша цель! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». А тут? «Германия - превыше всего! Наша цель - мировое господство! Немцы - высшая раса! Остальные - рабы!». Адик - негодяй! Он всё извратил! Красное перекрасил в чёрное!
  Посол, обессиленный яростью, с трудом взял себя в руки и нашёл глазами Хуцына. Снег на его помощнике не растаял: он заледенел от ужаса и безнадёги, когда понял, что выпал на работника сталинского ОГПУ.
      -  Хуцын! Посади врага советского народа в подвал! И шмотки его захвати!
      -  Слушаюсь, товарищ Масик!
      -  Я не враг народа! Это - ошибка! Я же с вами, товарищи! Мы вместе едем в светлое будущее в одном вагоне!
      -  Нет, двурушник, мы едем в разных! Хуцын, уведи его скорее с глаз моих, иначе я прямо здесь пущу гада в расход!
      -  Я - не враг! Да здравствует товарищ Сталин! Да здравствует коммунизм! Да здравствует...
  Заснеженный Хуцын задрал руки арестованного вверх и вывел его в коридор. Громкие здравицы Мардуха звучали всё тише и тише и вскоре окончательно околели.
  Масик, устав от допроса, сел в кресло и стал обмахиваться краями порванной тельняшки. Кошёлкина подошла к Хрущаю и дёрнула за шланги. Из-под гипса вырвался пар, в свисте которого угадывалась мелодия песни «Наш паровоз, вперёд лети». Варвара вторично взорвалась от гнева:
      -  Прекратите глумиться над советским символом!!
  Масик встал и подошёл к загипсованному пленнику.
      -  Кто ты?! Почему спрятался... э-э... в водолазном костюме? Будешь молчать - расстреляю на месте!
  От страха Хрущая бросило в такой жар, что гипс на лице покрылся мелкими трещинами и кое-где отвалился, освободив рот. Инстинкт самосохранения приказал памяти выдать рассказ Дюндика о встрече с Лениным:
      -  Вы помните мальчика с «Авроры»?
      -  При чём тут мальчик?!
      -  Это был я!!    
  Матрос-посол опешил, молча сел в кресло, похоркал в тельняшку, недоверчиво оглядел гипсовую фигуру и погрузился в прошлое:
      -  Давно это было... Ну, был юнга. Плохо помню...
      -  Ещё бы!
  Хрущай пошёл в наступление, вспоминая Иваново детство:
      -  Двадцать пятого октября вы беспробудно пили! Вместе с какой-то гулящей Варварой! Помните? Нет?! А я ничего не забыл, хотя был подростком! Знает ли товарищ Сталин, в каком непотребном виде вы были в святой день?!
  Кошёлкина густо покраснела и от волнения открутила голову у «Маркса». Масик посмотрел на обезглавленный бюстик, струхнул и встретился глазами с окаменевшей Варварой. Наступила гробовая тишина. Наконец, бывший матрос очнулся:
      -  Вы - Ваня?
  Хрущай продолжил вдохновенно импровизировать:
      -  Уже не Ваня! Для выполнения особых поручений партия и руководство ОГэПэУ дали мне новое имя - Хрущай! Сказать больше не имею права! В настоящее время готов поступить в ваше распоряжение!
  Вернулась гробовая тишина. В далёкой Москве родился ещё один милиционер. Посол сидел и тупо соображал, что делать? И вдруг его осенило:
      -  Вот какое дело, товарищ... э-э... Хрущай. Вот какое дело... Плохо у нас с охраной... Совершенно некому ехать в Америку с ответственным работником торгпредства. А вдруг по дороге на неё нападут враги? Что потом будет? Будет построен пароход, который посмертно назовут: «Товарищ Кошёлкина».
  Варвара вздрогнула и непроизвольно закашлялась.
      -  А нам это надо? Нет. Вот поэтому срочно требуется охранник. Я прошу вас исполнить это ответственное поручение!
      -  Есть! Задание будет выполнено!
  Масик обрадовался, что удалось так быстро избавиться от опасного старого знакомого. Он встал и запел «Интернационал». Дотянув припев, махнул Хрущаю, и тот, козырнув, бодро вышел из комнаты. Варвара тоже направилась к выходу, но у дверей её остановил мягкий голос Масика:
      -  Прощайте, товарищ Кошёлкина.
  Бывшая соратница застыла, не веря своим ушам, а в них уже вливался интимный  шёпот:
      -  Прощай... любимая.
  Варвару пробила не революционная дрожь. С криком: «Мишаня!» - она рванулась к Масику, но коммунист уже подавил в себе человека и по-пионерски залил живую искорку, залетевшую из костра былой любви.
      -  Товарищ торговый работник!! Идите на пароход!   
  Жалея о минутной слабости, бывший матрос подошёл к простуженному, сопливому окну, уткнулся в него лбом и тихо запел песню на стихи поэта Василия Пестика:

        -  "После вахты я письма твои читал,
            Ты два года мне их слалА,
            Но я правды тогда, к сожаленью, не знал,
            Что фальшивыми были слова.
 
            Не заплачу, а только губу закушу
            И пройдуся по кораблю,
            Я друга-радиста тогда попрошу
            Настучать, что тебя не люблю...".


                34

  Дед с Иваном бродили по улицам, заглядывая в переулочки и в окна маленьких  кафе. Роза, как в воду канула...
  В каком-то магазинчике Иван перекидал из машины в подсобку тяжёлые ящики, и хозяин расплатился с ним бутылкой шнапса. Расстроенные друзья собрались выпить, но тут Дюндик напрягся, услышав отдалённое  пение.
      -  Слышишь? Кажется, голос Розы!
  Пошли на звук и вскоре оказались в небольшом, уютном садике, в центре которого
 стоял памятник. Каменный мужик с треуголкой в руке, затаив дыхание, слушал  романс.
  Роза сидела на скамейке вместе с Гансом, который влюблённо смотрел на певунью. Два понурых помощника «Чудовища» покуривали в сторонке. Когда последняя нота спряталась на ночлег в треуголке скульптуры, Ганс утопил ладони цыганки в своих ладонях. Роза засмущалась, но тут она увидела Ивана и деда, бросилась к ним и  расцеловала. 
      -  Я с хорошим человеком подружилась!
      -  Это мы бачим, шо за хороший...
  По нахмуренному лицу Панаса Роза поняла, как он оценил жутковатую внешность мужика.
      -  Я ему другую жизнь покажу! Он увидит звёзды над головой, у костра песни запоёт! Он красивым станет!
  Дюндик, обрадованный встречей, стоял с видом - «рот до ушей, хоть завязочки пришей».
      -  По-здрав-ля-ем!   
  Роза рассмеялась:
      -  Спасибо, Ваня! Давайте я вам на прощание про будущее расскажу.
  Дед убрал руки за спину.   
      -  Нет, Розочка, я ничегошеньки не хочу знати. Хай всё буде тайной. Так интереснее.
  Раскрыв ладонь Ивана, цыганка изумлённо взглянула на друга новыми глазами, а потом, рассмотрев все линии жизни, помрачнела.   
      -  Ванечка, запомни: не верь, не бойся, не проси... Но всё у тебя будет хорошо!
      -  Роза, а у тебя чё будет впереди?
      -  Я стану петь в цыганском театре "Ромэн".
      -  О как! Це гарно.
  Мужики направились к скамейке, около которой стоял счастливый Ганс. Панас насупился.
      -  Береги её, немец... А ежели ты...
  Старик замолчал и вытер заслезившиеся глаза. Дюндик тоже нахмурился:
      -  Да! Береги Розу, понял?! А не то... А не то...
  Не найдя больше слов, взволнованный Иван умолк. Ганс не понял ни слова. Он отошёл и крикнул своим помощникам:
      -  Долой насилие! Да здравствует нравственный закон в себе!
  Подручные бывшего мастера культурных изнасилований не ответили и опять уныло закурили...
  Помахав на прощание руками, влюблённые пошли по старой улочке, не замечая завистливых взглядов одиноких фонарей. Дед открыл бутылку.
      -  Ох, жизня-я... Сменила шило на мыло... Ну шо, Ваня, выпьем, шоб наша дивчина была щастлива! 
  Выпили. Предложили дружкам Ганса, но те отказались и печально побрели в серую жизнь без насилия. Панас спросил немцев про советское посольство, и они в ответ прокричали название улицы.
      -  Пидэмо, Иванко, пошукаем дом. Побачим, як там наши коммуняки? Жалко дурней.
  ...Уже в сумерках они оказались около посольского здания. Уставший Панас приотстал от товарища.
      -  Ох-хо-хо... "Молодость - пташкой, старость - черепашкой"...
  Иван наклонился к подвальному окошку.
      -  Смотри, дед: Мардух сидит.
      -  Ой, какой вин заляканий...*
      -  Щас мы заляпанного вытащим.
  Иван дёрнул решётку, отбросил её в сторону, засунул голову в «тюрьму» и стал похож на средневекового паломника, заглянувшего за край земли.
      -  А где Хрущай?
      -  Его допрашивают.
  Угрюмый заключённый, не глядя в глаза своим спасителям, прихватил паранджу и вылез на свободу. Панас встретил освобождённого узника старой тюремной присказкой:
      -  «Вот: и дали ему год, отсидел двадцать четыре месяца и досрочно освободился».   
  В отдалении послышался голос. Дед насторожился.
      -  Чуете? Кажись, это - Хыцын.
  Обернувшись, увидел несколько больших ящиков и скомандовал:
      -  Ховаемся, хлопцы! 
  Из-за угла дома вышли Хуцын и два человека в рабочих комбинезонах.
      -  Берите ящики и грузите в машину! И побыстрее!

*********************************
 *Заляканий (укр.) - запуганный.
*********************************

                35

  Иван и дед, замученные духотой, сидели на ящике. Между ними расположились пленённые посольские бутылки и консервы. От иллюминаторов шли круглые столбы света, подкрашенные голубым табачным дымом.
      -  Ну, хоть соточку выпей!
  Пьяненький Иван в очередной раз пнул ногой соседний ящик, в котором ворочался и вздыхал Мардух.
      -  Ну, тогда переоденься! Мы тут костюм нашли. Приличный.
  Крышка ящика приоткрылась.
      -  Потом...
  Вслед за словом вылетел новый вздох. Дюндик чокнулся с Панасом.
      -  Переживает.
      -  Да, попугал его Масик здорово, як Ленин буржуазию.
      -  Не смейте...
  Крышка осеклась и закрылась.
      - А ведь так выходит, шо наш Мардух по трамвайному билету по всему миру прокатился.
      -  Ага! Сыграл в ящик и поехал!
  Хмельные острословы заржали. Иван, всё ещё смеясь, стал собирать пустые консервные банки и бутылки, которые тихим перезвоном попрощались друг с другом  перед утоплением. 
      -  Когда ж доплывём-то? Хоть куда-нибудь... Столько дней волны в окошке.
  Пароход громко загудел. Дюндик подошёл к иллюминатору, выбросил в воду мусор и увидел землю, утыканную диковинными деревьями.
      -  Это чё ж такое? 
  Глаза деда затуманились, едва он взглянул на пальмы.
      -  Мы на закат солнца плыли, значит, це Америка.
      -  А ты откуда про Америку знаешь?
      -  Побывал я тут.
  Иван подсел рядом.
      -  Когда?   
  Панас закурил. Струйка дыма затаилась в жёлтых, заскорузлых пальцах и приготовилась слушать деда.
      -  Однажды по Днепру на своих больших лодках в наши края приплыли выкинги. Девок и хлопцев в полон похватали, ну, и меня. Не успел затихориться, бо пьяный был шибко. Погребли мы к их Чухонскому окияну, а там - буря!  Помотала она нас много дней и принесла в эту землю. Вышли мы на берег, а навстречу идут мужики в перьях: индейцы! Накормили они нас чудными фруктами, напоили своей водкой из колючих растений...
  Местным наши хохлушки дюже понравились. А те тоже рады с индейцами гулять, нацепив яркие побрякушки. И тоды выкинги поменяли девок на золото, а нас, молодых хлопцев, в лодки посадили, шоб мы назад гребли...
  Панас затянулся и выдохнул дым, наполнив столбы света новыми голубыми всполохами.
      -  По дороге домой мы опять в бури попадали. Прибило нас однажды на остров с мудрёным названием: "Бухраням". Там, на базаре, мужик мне щеночка подарил и сказал, шо это - «Чико». Я потом всё его потомство так называл... Когда мои диты маленькими были, они очень любили играть с нашей ласковой и верной собачкой...
  Глаза деда оживились, а на губах застыла светлая улыбка. Молчание затянулось. Иван тихонько покашлял.
      -  Ну, вот, значит... Плавали, плавали и, наконец, доплыли. В первую же ночь хлопцы у выкингов всё золото украли. За это люди нас «украми» обозвали... 
  Панас опять замолчал. Дюндик посмотрел на босые ступни деда с татуировкой: «Они устали» - и оторопел от простого открытия:
      -  «Сколько ж километров эти ноги по земле прошагали? Это ж страшно представить...».
      -  Да-а... Не думал я, шо опять побачу Америку...
  Дед затуманенными глазами посмотрел в иллюминатор. В его прокуренных пальцах покачивался погасший «бычок». Серый пепел не осыпался: он дрожал, но держался из последних сил, боясь своим шумным падением вспугнуть хрупкие воспоминания  старика...
  Мардух заворочался и высунул голову из ящика:
      -  Не пойму никак: ты правду говоришь или лапшу нам на уши вешаешь? Ты в каком году родился, Панас?
     -  Родился давно... А за шо наказан долгой жизнью? Однажды, сидя на завалинке и лузгая семечки, тятька рассказал мне про один случай... Вышел он из бани, а из бочки с водой ножки торчат... Это я, двухлетний, баловался и нежданно-негаданно в бочку упал. Батя меня вытащил. Спас. И я вот сейчас понимаю, что Господь хотел меня тогда в свои ангелы призвать. А я вдруг выжил. И за это получил испытание...
 

                36

  Три беглеца осторожно выбрались из ящиков, выгруженных во дворе советского консульства, и незамеченными перелезли через ограду. Мардух сразу подошёл к уличному торговцу и что-то спросил, а тот в ответ махнул рукой и крикнул: "Брайтон-Бич!".
  Не торопясь, пошли по городу. Иван вертел головой во все стороны. Мардух сжимался от страха при виде каждого полицейского.
      -  Ох, загребут нас, Ваня... Мы ж тут незаконно! Опять будет международный скандал!
      -  Да не ссы! Главное, что советские документы у нас остались. Авось, прорвёмся!
  Дед их не слушал: задрав голову, он таращил глаза на каменные небоскрёбы.
      -  Ай, да, хмарочёсы! Наверху, небось, даже ангелов побачить можно!   
  Нью-Йорк бодрствовал. Многие люди, идущие навстречу, приветливо улыбались. 
      -  Мардух, а чё они все лыбятся, как придурки?
  Бывший коммунист задумался и по привычке родил пропагандистскую небылицу:
      -  Понимаешь, Ваня, в капиталистической Америке люди готовы вцепиться друг другу в горло, поэтому они всё время проветривают зубы, укрепляя их для агрессии... В общем, совсем одичали.
      -  А почему столько женщин в чёрном?
      -  Я читал, что так в Америке ходят жертвы.
  Иван и Панас остановились, ожидая разъяснений.
      -  Это значит, что когда-то к ним приставали мужчины: подмигивали, прикасались, гладили...
  Удивлённые слушатели переглянулись.
      -  ...Или они вели себя совсем, как кобели!
      -  В каком смысле?
      -  В том смысле, Ваня, что они женщин шлёпали, лапали,  тискали, пытались поцеловать, в общем, намекали на сожительство.
  Иван развёл руками:
      -  Ну, и чё тут переживать? Это ж - обычная жизнь!
      -  А для них - преступление! Поэтому в знак протеста женщины после таких душевных страданий носят траурные одежды.
      -  Бедные хлопцы... Какую зраду им бабы учинили.
  Дед склонил голову и помолчал, душевно жалея американских мужиков. Дюндик  поддержал Панаса:
      -  Да-а... Горемыки. Как же они тут размножаются?!
      -  Это ещё цветочки... В Америке всё возможно. Они даже главу государства могут запросто с работы снять!
      -  Дык... Это как это?
      -  Собираются недовольные сенаторы-капиталисты и голосуют: быть президенту, или он уволен.
      -  Да ну на хрен! У нас с товарищем Сталиным такое невозможно.
      -  Правильно, Ваня! Тут - беззаконие! Произвол по отношению к вождю страны!
  ...За разговорами подошли к железнодорожной эстакаде, по которой с грохотом проносились поезда метро. Среди опор стояли неопрятные люди. Они окружили бочку, из которой вырывались языки пламени. Иван снова вопросительно обернулся к Мардуху, и тот ответил уже уверенно:
      -  Это - безработные и бездомные. В Америке - Великая депрессия! У этих несчастных только один путь - переезжать на жительство к нам, в Советский Союз, потому что на Западе начался кризис капитализма, его закат! Скоро миллионы  мигрантов ринутся к нам и обретут счастливый, вечный покой на просторах СэСэСэР!
  Через час, проходя мимо какого-то парка, им открылось грандиозное колесо обозрения. Иван замер от восхищения.
      -  Клёво! Вот бы прокатиться! Наверное, весь город оттуда - как на ладони!
  Панас закурил. Чудо-аттракцион навеял ему совсем другие мысли.
      -  Вот и Русь наша - такое же колесо... В люльках - цари да императоры.  Кто-то из них - неумёха, а кто-то - дурень, как наш Хрущай. И тильки в одной - разумный человек сидит. Сострадательный к людям. Дойдёт он до верха, ошибки предыдущих правителей исправит, землю нашу перед Богом отмолит...
      -  Верно говоришь. Вот взять хотя бы наш райком в Хухрах: до моего прихода на должность первого секретаря там же просто дурдом был! А я всё исправил!
      -  Опять щёки надуваешь? Хвастун.
  Мардух не услышал Панаса. Нахмурившись, он погрузился в свои мысли:
      -  Вот только кабины наверху надолго не задерживаются, вниз сползают. Так ведь и со мной неблагодарные люди поступили...
  Дед затянулся, и вскоре вместе с дымом на свет выплыли слова:
      -  Не таи обиду. "В обиженное сердце Бог не приходит". 
      -  Да хорош вам умничать! Чё скисли-то оба?! Мардух, лучше скажи: а куда  мы всё топаем? Ноги уже гудят.
      -  Университетского товарища надо найти, Ташмана. Он после революции сюда
перебрался. Писал, что живёт в южной части города, на улице под железнодорожным мостом. Найдём его, переночуем, денег займём. А там видно будет...
  Панас направился к ближайшей скамейке. Иван пошёл за ним. По дороге он заглянул в мольберт уличного художника и положительно оценил тщательно выписанное колесо обозрения в пасмурном пейзаже:
      -  Зашибись! Очень похоже...
  Мардух картиной не заинтересовался. Он уселся рядом с Дюндиком, расстегнул пуговицы нового костюма и блаженно вытянул ноги.
  Панас задумчиво произнёс фразу, с которой на Руси начинаются незапланированные  пьянки:
      -  Ну, во-о-от...
      -  Дык... Я бы сгонял за водкой, но ведь у нас нет американских денег.
  В это время подбежавшая собака осторожно обнюхала ботинок Мардуха. Дед вздохнул:
      -  Как там мой Чико? Совсем один...
      -  Да чё с ним будет? Не пропадёт твой кобелёк!
  Мардух философски добавил:
      -  Да! Жизнь собачья проста: насыщайся, защищайся и размножайся!
      -  Так просто живут, Мардух, не только собаки, но и некоторые...
  Дед не договорил, потому что напротив них остановился пожилой американец. Он прицепил поводок к ошейнику пса и громко поздоровался:
      -  Хай!
  Дюндик встрепенулся:
      -  Гитлер?! А ты откуда Адика знаешь?
      -  Ар ю окэй? Ху из ху?
      -  Ты чё обзываешься? В лоб захотел?
  Мардух рассмеялся:
      -  Не ершись, Ваня. Он спрашивает: кто мы? Всё ли у тебя в порядке?
      -  А-а-а... Всё нормально! Зер гут! 
  Иван поднял большой палец вверх. Панас поплевал на "бычок" и бросил его в урну.
      -  Мардух, а ты откуда их язык розумиешь?   
      -  Так я же в университете учился. Ещё что-то помню.
  Американец разродился маленьким монологом и указал пальцем на ордена.
      -  Он - коллекционер. Хочет купить награды. Нагло предлагает тебе за эту мерзкую сделку деньги.
  «Переводчик» с презрением посмотрел на незнакомца и на зелёные бумажки, появившиеся в его руке:
      -  Ответь ему, Ваня, культурно, по-советски, только сильно не бей!
  Иван отстегнул ордена. Мардух онемел от возмущения. Пряча деньги, бывший орденоносец сухо пробурчал о желании выпить.
  Прошлись по магазинам - алкоголя не было. Заглянули в маленькую, неприметную  лавчонку. Там несколько небритых итальянцев сначала облучили просителей чёрными, подозрительными глазами, а потом продали им из-под полы пару бутылок виски. В первом же переулочке одну наспех распили. Мардух привалился спиной к стене дома и обмяк.
      -  Судя по страшным лицам, эти продавцы - бандиты из знаменитой «Коза  Ностры»! Я уже думал, что они нас ограбят...
  Иван мрачно закурил.
      -  Ты лучше скажи, из-за чего у них с водкой так?! Где она?!
  Мардух попытался разъяснить причину «сухого закона», но собеседники так и не поняли, почему в магазинах нет спиртного.
      -  ...Ну, говорю же вам: это - звериный оскал капитализма! У буржуев-то  всё есть, а с народом они, что хотят, то и делают! Вот захотели - и ради своей  прибыли спрятали крепкие напитки!
      -  Действительно, зверюги! Как же тут простые мужики живут?
  Потрясённый Иван с ужасом представил абсолютно трезвую страну. Дед вздохнул:
      -  Ох-хо-хо... Занесло нас в ад.
  Снова пошли по городу в поисках "улицы под мостом". Мардух остановился около витрины магазина.
      -  Вот это прогресс! Продаются носки со вшитыми электрическими сигналами! Очень полезное изобретение: ведь один носок всегда куда-то пропадает. Будто уползает. И вот найден простой выход: позвонил по телефону на определённый номер, а в ответ - звоночек из носка!
  Иван и дед, озадаченные неприятным открытием обратной стороны Америки, запретившей алкоголь, носками не впечатлились.
      -  О! Смотрите: а за этим стеклом на манекенах рекламируются кружевные трусики! О них мечтают многие советские дурёхи!
  Дюндик отвернулся от трусов и увидел знакомое лицо.
      -  Гарри?! Это же - Гарри!! 
  Около соседнего дома с грязными стенами стоял большой щит, на котором пестрела  афиша: «Пуконист Гарри Бздючуэл в развлекательном шоу - «Приходите и удивляйтесь!». Под надписью был изображен сам композитор, сидящий за пуконом. Он косил глаза на полураздетых красоток, окруживших инструмент, и жизнерадостно улыбался белыми зубами.
      -  Дед, зайдём? Мы с Мардухом были на его концерте в Большом театре.
      -  Шо-то, я бачу, эта халупа не похожа на Большой... 
               
                37

  Купили дешёвые билеты и сели в последнем ряду. Иван сразу стал открывать вторую  бутылку.
  Маленький зал оживляла горстка зрителей. Некоторые из них с хрустом поедали что-то из коробок.
  В глубине сцены стоял знакомый пукон, из-за которого вышел энергичный крепыш в костюме с бабочкой. "Проветривая зубы", он приветственно помахал руками и быстро заговорил. Мардух наклонился к деду и зашептал:
      -  Это - главный, как у нас - режиссёр. Сейчас он представляет свою программу.
      -  Да мы бачим. Лучше выпей.
  Когда ведущий договорил, из кулисы выскочила размалёванная девица. Где-то сбоку запиликал оркестрик, и артистка, вихляясь, запела тонким голоском. Выбежали два накрашенных танцора. Они стали крутиться около певички, поочередно стаскивая с неё одежду. Девица, оставшись в "манекеновских" кружевных трусиках, прикрыла ладонями голую грудь и эффектно замерла. Музыка закончилась, и артисты, получив жидкие аплодисменты, улизнули со сцены.
      -  Иди, иди уже к своему рожасёру в постель, тетёшка*. Заждался тебя,  небось...
  Побурчав про такое «искусство», дед потянулся за кисетом, но тут же выругался, вспомнив, где находится.
  До зрителей донеслись приглушённые крики. Это где-то в гримёрке скандалила провалившаяся певица. Все перестали жевать и затихли, фантазируя по поводу переживаний артистки, но тут к зрителям вернулся слегка взлохмаченный ведущий:
      -  Внимание! Гвоздь нашей весёлой программы - Гарри Бздючуэл! Оригинальный композитор-пуконист! Встречайте!
  Гарри, облачённый в помятый костюм, подошёл к рампе, широко улыбнулся и  поклонился. Публика равнодушно похрустела. Бздючуэл ещё раз поклонился и, не
дождавшись аплодисментов, сел за пукон. Крепыш что-то рассказал про музыканта, один в тишине посмеялся своей шутке и скрылся в кулисах.
  Гарри стал сосредотачиваться, затем поднял руки и опустил пальцы на клавиши. На зал обрушились пуки. Бздючуэл, набирая темп, стал неистовствовать над инструментом, но дойти до финала не успел: тишина в зале сменилась громким хохотом и улюлюканьем:
      - Шут!
      - Коммунист! Вали к своему Сталину!
      - Чучело!
  Композитор в недоумении встал и получил точный удар помидором в то место, куда ему в Москве повесили орден. Пуконист от неожиданности пукнул, и только это вызвало аплодисменты смеющейся публики.
  Натужно улыбаясь, раздосадованный режиссёр похлопал уходящего Бздючуэла по плечу и громко объявил следующий номер. Около него тут же оказались две накрашенные артистки и размалёванный мужик, который, вихляясь, начал петь, а девицы, томно поцеловавшись, бросились его раздевать. От пошлого зрелища Мардуха перекосило, и он резко поднялся:
      -  Уходим!
  Когда вышли на улицу, бывший коммунист дал волю своим чувствам:
      -  То, что вы видели - наглядный пример морального разложения! А этот главный с бабочкой - аморальный тип! Он служит загнивающему капитализму!
  Панас закурил, затянулся и выдохнул табун голубых лошадей, которых оседлали сердитые слова:
      -  Ваня, это шо было?! Ах, "Харри", ах, "Бздючил"! Ну, и на шо мы деньги отдали?! Шоб пердуна услышать?! Да я кажный день бесплатно такую музыку играю!

**********************************
 *Тетёшка (устар.) - гулящая баба.
**********************************

                38

  В просторном кабинете заместитель консула по торговым делам Прохор Мошонкин  читал бумаги. Около стола стояли Хрущай и Кошёлкина. Бывший посол привычно и нервно крутила в руках небольшую кабинетную бронзовую скульптуру пограничника с овчаркой.   
      -  Не трите собаке нос! Вам это не принесёт удачи!
  Варвара оставила пса в покое и спрятала руки за спиной. Мошонкин опять уткнулся в бумаги, но вскоре поднял голову и раздражённо кивнул на загипсованное тело:
      -  А это кто? Что за - "Хрущай"? В документах про него два слова. Я ничего не понял!
  Кошёлкина, обдумывая ответ, вытащила синий платочек и покашляла в него:
      -  Это - героический участник революции... Он стрелял из «Авроры» по Зимнему дворцу двадцать пятого октября.
  Хрущай подался вперёд, облокотившись руками на стол:
      -  Я выполняю государственное зада...
  Мошонкин зыркнул на белую мумию:
      -  Молчать!! Я не с вами разговариваю! Кошёлкина, вы надо мной насмехаетесь, да?! Кто стрелял? Он?! Из «Авроры»?! А, может, из Царь-пушки он в себя стрелял, и поэтому до сих пор забинтованный?! Я на вас жалобу напишу послу Трояновскому или сообщу ещё выше: в Комиссариат по иностранным делам! Дипбагаж привезли пустой, только старая паранджа на дне валялась. А где консервы и вино?! Где мой заказанный костюм?! Как прикажете это понимать?! Дypaкa из меня делаете?! Запомните: здесь дураков не держат, иначе я бы не здесь сидел! Творят, понимаешь, чёрт знает что! Контрабандой привозит неизвестного и выдаёт его за какого-то героического Хрущая! А почему он прячется в гипсе?! Может, это... лазутчик?
  Мошонкин поразился своей догадке: 
      -  А-а-а! Ну, конечно, лазутчик!! Снимай маскировку, гад!!
  Прохор рубанул кулаком по ладони, раскрошив гипс. Хрущай взвыл и стал дуть на отбитый палец.
      -  А вы, Кошёлкина, с ним заодно!! Ну, надо же, а?! Под видом хахаля нагло привезла сюда «крота»! На какую разведку работаете?!
      -  Товарищ Мошонкин, свяжитесь с послом Масиком, и он...
      -  К стене!! Оба!! Руки за голову, ноги расставить!
  Посмотрев на аппетитную Кошёлкину сзади, Прохор, как дипломат, успокоился, но, как мужчина, сильно возбудился...
  Зазвонил один из телефонов, стоящих на столе. Разминая глазами Варварины ягодицы, Мошонкин протянул руку и неспешно приложил к уху трубку. Он решил, что по телефону внутренней связи его потревожил кто-то из своих непонятливых работников.
      -  Ну, кто там ещё надоедает, хуже горькой редьки?! Мошонкин слушает!
      -  Это Сталин.
  Лицо заместителя консула мгновенно стало одного цвета с начищенным носом бронзовой собаки. Только сейчас он увидел, что в его руке - телефонная трубка правительственной связи. Перепугавшись из-за своего грубого тона, обращённого к вождю, Прохор виновато встал.   
      -  Здравствуйте, дорогой товарищ Сталин, очень счастлив вас слышать! Строя коммунизм вместе со всем советским народом, мы здесь, на дальних рубежах... Что? Да, он у меня... Да, и Кошёлкина тоже здесь... Что делают? Стоят... Почему не посадил? Сейчас посажу.
  Мошонкин задумался о том, куда надо посадить новых работников: в кутузку или на стулья? Решил сначала сделать второе.
      -  Садитесь.
  Обвиняемые и сам Прохор тихонько сели.
      -  Да вот, знакомимся... Как показался с первого взгляда? Верный ленинец!  Но, может быть, притворяется, а на самом деле - матёрый враг советской власти... Товарища к телефону? Даю, даю ему трубку!
  Сталин сидел в кресле, в двадцати метрах от уютной дачи. У его ног, подлизываясь к Хозяину, ласково плескалось холодное Чёрное мope. На небольшом круглом столике стояли вино и фрукты. Зимний воздух был свеж, хорошо дышалось. На соседнем стуле пристроился Жданов, слушая параллельный телефон.
      -  Ты кто? 
  Голова Хрущая кружилась и плохо соображала.
      -  Я? Это... Щирый большевик.
      -  Что?
      -  Ну, настоящий, значит.
      -  Фамилия твоя как?!
      -  А-а... Хрущай.
  От напряжения по всему загипсованному телу с треском стали расползаться змейки  крупных трещин. Сталин не расслышал:
      -  Хрущёв? Слушай, "щирый герой", говорят, ты из пушки по Зимнему пальнул?
  Хрущай уловил желчную интонацию вождя. Инстинкт самосохранения опять пришёл на помощь, приказав ответить уклончиво:
      -  Я был когда-то юнгой на «Авроре».
      -  А сам откуда?
      -  С-с-сук... Из Украины.
      -  А как попал на крейсер?
      -  Сбежал из дома... Бороться с буржуазией. Добрался до Петрограда. В городе заблудился. Наткнулся на товарища Масика. Он меня взял на корабль.
      -  Бывает, бывает...
  Сталин замолчал. Голова Хрущая пришла в норму, а все органы чувств - обострились. В телефонной трубке попыхали трубкой. Нос уполномоченного уловил тонкий аромат табачного дымка. 
      -  А мы вот сейчас со Ждановым вспоминаем прошлые годы: историю партии для будущих поколений хотим написать... Вспомнили, как я заразил идеями коммунизма весь рабочий класс Закавказья и центральной России...
      -  Да, да, товарищ Сталин, подтверждаю: я заразился от вас!
      -  Не перебивай! Ещё мы вспомнили, как я готовил революцию семнадцатого года, отправляя из ссылок письма в ЦК партии, а уж товарищ Ленин и все боевые соратники, следуя моим указаниям, провели необходимую подготовительную работу. А вот когда мы подошли к самому главному дню, то никак не смогли вспомнить: кто же выстрелил из носового орудия «Авроры», дав сигнал к началу Октябрьской революции? Позвонили Масику, а он и говорит: «Из пушки юнга стрелял». Так это ты у нас такой "славный пушкарь"?!
  Хрущай снова насторожился:
      -  Ну, это как посмотреть на это дело...
      -  Что ты всё время юлишь?!! 
  Раздражение на другом конце провода перерастало в ненависть. От страха на Хрущая снизошло озарение: 
      -  Масик ошибся! В тот день он был очень пьян! Это не я стрелял!
      -  А кто?!!
      -  Вы, товарищ Сталин!
      -  Я? Интересно...
  В трубке помолчали.
      -  Ты это хорошо помнишь?
      -  Да, товарищ Сталин, как сейчас вижу!
      -  Я тоже вижу, но вот мелкие детали подзабылись... Расскажи-ка подробней.
  Мозг Хрущая залихорадило так, что затряслось всё тело. От сильных содроганий гипс начал с хрустом, по кусочкам, отваливаться.
      -  Помню, товарищ  Сталин, что я... спал в кубрике, а когда проснулся и вылез на палубу, увидел, что корабль - плывёт! Это вы привели «Аврору» в Неву, к Зимнему... Лично зарядили орудие, навели его на царский дворец, сказали экипажу пламенную речь и дёрнули шнур! Потом, увлекая за собой всех матросов, побежали на набережную, где стояли десятки тысяч  растерянных солдат и рабочих. Их вы тоже увлекли за собой! А дальше, все знают: вы первый взобрались на баррикады, погасили из нагана пулемётные точки противника, потом ворвались во дворец и арестовали Временное правительство, причём, в одиночку! Главные силы добежали гораздо позднее. И тогда...
      -  Постой.
  Голос Сталина потеплел:
      -  А вот... Ленин. Ходят слухи... Непроверенные, конечно... Что он тоже был, как бы, впереди...
      -  Нет, товарищ Сталин, он бежал за вами, в толпе растерянных рабочих и уставших от войны солдат. И, кстати, сильно отстал, можно сказать, плёлся в хвосте, обливаясь пОтом! Уже тогда сказывалось плохое здоровье, подорванное в сибирской ссылке, в страшном Шушенском, где подлая и хитрая царская охранка специально морила товарища Ленина сытостью, чтобы он потерял способность бегать впереди рабочих масс. И как вы сами видели, царским сатрапам удалось осуществить свой коварный план: от мясных харчей товарища Ленина разнесло на двадцать килограммов, поэтому он добрёл к Зимнему дворцу последним, когда штурм самодержавия уже завершился.
  Вождь помолчал, переваривая услышанное.
      -  Да, так и было! Теперь и я всё точно вспомнил. Я на бегу оглядывался, но Ленина не видел. Жданов напишет про те славные события в учебнике по истории нашей партии, и народы Советского Союза узнают правду!
  Жданов утвердительно отхлебнул вина.
      - Хрущёв, ты мне понравился. Нам такие нужны: смышлёные и верные. Поживи немного в Америке, осмотрись и разузнай, что у них есть полезного для нас.  Запомни, кто воду мутит. В общем, побудь «нюхачом», а потом - в Москву! Посмотрю  на тебя и, может быть, отправлю на Украину. Там надо растеребить народ... Одни предки украинцев слишком долго жили холопами под властью соседей с юга и запада, а другие - никому не подчинялись, обитали вольницей. С такими людьми Малороссия, как только оставалась одна, тут же превращалась в сказочную Диканьку, а не в государство. Хрущёв, надо изменить национальный характер так, чтобы все жители  сами устремились из сказки в быль, к созидательному советскому труду. Ты меня понял?
      -  Так точно, товарищ Сталин!
      -  Будь здоров, генацвале.   
  С громким треском гипс на новом любимце вождя лопнул и две его половинки рухнули на пол. В грязной больничной рубашке воскресший Хрущай воспарил над полом, как бабочка, освободившаяся от «душистого» кокона, и только на макушке осталась въевшаяся в волосы круглая белая шапочка.
  В наступившей тишине телефонные гудки, как раскалённые спицы в изуверской пытке, пронзали уши Мошонкина. Он посмотрел на распухший палец "героя с "Авроры", по которому шарахнул кулаком, и понял, что ему теперь остаётся только застрелиться. Бесстрашно встал с кресла, обернулся к сейфу, в котором лежал револьвер, но всё-таки смалодушничал, решив, на всякий случай, ещё немного пожить.
      -  Добро пожаловать на советскую территорию нашего торгпредства, товарищ Хрущай!
  Прохор поднял руки вверх и подошёл к стене, ожидая возмездия. Преображённый уполномоченный очнулся:
      -  Не Хрущай, а Хрущёв!
  Он положил телефонную трубку и сел в кресло заместителя консула.
   
                39

  Сталин докурил и откинулся в кресле.
      -  Сегодня думать уже не будем - устал.
      -  Хорошо, товарищ Сталин, завтра продолжим со свежей головой.
  Жданов слукавил: он знал, что всю ночь опять придётся вести нездоровый образ жизни, пьянствуя  вместе с вождём.
      -  Лаврентий! Иди сюда, генацвале. Скажи, что ты нам приготовил на этот раз?
  Берия поправил круглые очки:
      -  Большой водный праздник, товарищ Сталин! Красный заплыв в вашу честь!
Участвуют моряки флота и гражданское население Черноморского побережья! 
      -  Так вода ж холодная!
  Сталин и Берия недоумённо посмотрели на Жданова. Провинившийся, пытаясь сгладить свою бестактность, нервно засмеялся:
      -  Шутка, товарищ Сталин, шутка... 
      -  Ничего себе:  шуточки!
  Вождь возмущённо заёрзал в кресле:
      -  Скажи, Жданов: Крым - наш?
      -  Так точно, товарищ Сталин: Крым - наш!
      -  А если он наш, советский, то в честь советского руководителя ничего не может быть помехой: ни ледяная вода, ни горячий огонь, ни медные трубы. Вы поняли, Жданов?
      -  Так точно, понял, товарищ Сталин!
      -  Идите.
  Бывшего товарища сдуло с веранды. Берия посмотрел на чердачное окно, в котором застыл Ворошилов:
      -  Клим, командуй!
  Наркомвоенмор махнул красным платком. Разгорячённый Никодим Мочан, получивший повышение за разоблачение антисоветского подполья в Хухрянском районе, увидел сигнал, потной ладонью взял ракетницу и выстрелил. В небе зажглась яркая звёздочка, оповестившая о начале праздника. Ворошилов спустился с чердака и замер позади вождя. Сталин поднёс к глазам бинокль.
  На трёх зрителей медленно надвигался полосатый остров, качающийся на волнах.  За матросами, сильно отстав, барахтались гражданские. Вскоре уже весь залив, заполненный пловцами, бурлил, как закипевший котёл.
      -  Лаврентий, ты погляди, как хорошо плывут. Особенно - моряки. Спокойно, уверенно.
      -  Хорошо плывут, Иосиф Виссарионович! Уверенно!
  Сталин вдруг отложил бинокль и помрачнел. Молча выбил трубку, выпотрошил в неё несколько папирос, раскурил и страшновато задумался...
      -  Берия, а если - война? Будут плыть?
      -  Будут, товарищ Сталин!
      -  Ворошилов, а ты как думаешь?
      -  Геройски поплывут, не сомневайтесь!
  Сталин встал. Помощники вытянулись по стойке «смирно». Вождь, ушедший в какие-то свои тревожные думы, стал прохаживаться перед Ворошиловым и Берией. Остановившись, выдохнул в их сторону сердитое облачко дыма:
      -  А я всё-таки сомневаюсь. Война, товарищ Берия, это не праздничный заплыв от мыска к мыску.
  Лаврентий опустил голову.
      - Война, товарищ Ворошилов, это вам - не баран начихал! Это бомбёжки, это миномётный, пулемётный и пистолетный огонь. Признайтесь, товарищ Ворошилов, что вы об этом забыли?
      -  Забыл...
      -  Ай-я-яй... А кто у нас наркомвоенмор?
  Соратник скукожился, с трудом выдерживая взгляд вождя, направленный на него в упор.
      -  Я...
      -  Значит, это вы у нас - начальник военный мощи страны?
      -  Я - м-мощи...
      -  Ну, и где эта мощь?! Чего вы мне тут оба ваньку валяете и по облакам стреляете из ракетницы, в то время, как враг готовится внезапно на нас напасть?!
  Холодная морская волна гневно окатила провинившихся. Сталин остался сухим и рассерженным:
      -  А наш военный моряк, товарищ Берия, изнежен такими водными праздниками! А наши советские трудящиеся, товарищ Ворошилов, физически и морально не закалены! Да, не закалены, и враг это знает! И активно готовится, чтобы нанести нам поражение!
  Бледные Берия с Ворошиловым поникли, не смея перечить железным доводам.
      -  Как вы это допустили? Война на носу, а товарищ Берия благодушествует! А товарищ Ворошилов не сомневается и только красным платочком машет!
  Платок в кармане наркома от страха сразу выцвел.
      -  И что мы теперь будем делать? Как вы собираетесь спасать социалистическое Отечество?!
  Берия сделал шажок вперёд:
      -  Будем закалять!
  Сталин вопросительно поднял бровь. Берия сделал шажок назад и громко крикнул:
      -  Ворошилов!
  Стоящий рядом товарищ так же громко откликнулся:
      -  Я!
      -  Прикажите дать по пловцам праздничного заплыва огонь из всех орудий и пулемётов!
  Нарком развернулся.
      -  Климентий. 
  Ворошилов на крыльях подлетел к Сталину.
      -  И не забудьте добавить горящей нефти... Закалять, так закалять!
      -  Слушаюсь!
  Через пять минут началась стрельба. Залив вспенился белыми грибами разрывов, а воздух стали прошивать яркие ниточки от пулемётов. От берега, навстречу плывущим, поползло горящее дымное пятно.
  Сталин по-императорски развалился в кресле, посмотрел в бинокль, заулыбался, зацокал языком и покачал головой:
      -  Вот теперь - совсем другое дело! Видите, как хорошо они закаляются! Теперь они будут готовы к войне и к моей великой Победе! Вот теперь они мне - братья и сёстры!
  Берия с Ворошиловым расцвели и обменялись улыбками.
      -  Лаврентий, а хорошо бы и всем моим идейным противникам со временем устроить такой заплыв! Как считаешь?
      -  Считаю, что это - хорошая мысль, Иосиф Виссарионович!
  Сталин поёжился:
      -  Что-то стало холодать...
  Кремлёвские собутыльники хором закончили стихотворное начало новой ночной  оргии:
      -  Не пора ли нам поддать!!
  Вождь засмеялся: к нему вернулось хорошее расположение духа.
      -  Как мальчишки, честное слово... Ну, ладно, поддать действительно надо. Как говорили у нас в Туруханске: «Коммунисты пьют из канистры».
  Сотрудник в наглаженной форме распахнул дверь. Сталин первым вошёл в помещение дачи, а за ним, продолжая смеяться над шуткой, - Берия и Ворошилов. Последним в чёрный зияющий дверной проём проскользнул понурый Жданов.

                40

  Вышли к большому дому. Господин лет сорока, в чёрном костюме с ярким галстуком, что-то кричал и показывал рукой на белокурую женщину в окне. Красотка крутила над собой зонтик, смеялась и посылала в разные стороны воздушные поцелуи. Всё пространство перед зданием заполнила оживлённая толпа, которую периодически освещали фотовспышки.
  Мардух пошёл на разведку и вскоре вернулся.
      -  В окне дурачится известная киноактриса Бациллина! А мужик зазывает смельчаков к этой распутнице! Знаете, какой похабный стишок про неё сейчас кричали в толпе? Я перевёл своими словами.
  Жалея нравственность Ивана, Мардух наклонился к деду и зашептал:
      -  Бациллина - вэри гут...
  Дюндик тоже наклонился, услышал продолжение и заржал во весь голос:
      -  И чё хочет эта деваха?
      -  Она придумала какое-то... нелепое представление, в котором победитель получит деньги.
      -  Так чё придумала-то?
      -  Если она с добровольцем... Гм... Гм... На крыше... И ещё где-то... Гм...
  Лицо Ивана в один миг поглупело от похоти:
      -  Так она хочет... 
      -  Да, Ваня, да!!
  Мардух гневно округлил глаза:
      -  Я так понял, что чем-то подобным она и собирается заняться! Уму непостижимо! Вот она - буржуазная свобода нравов! Какое счастье, что мы сделали революцию и ушли от этой нравственной гнили!
      -  Шлёндра с парасолькой!* Видать, и в Америке люди с ума  сходят... Пидемо искать ночлег, несколько американских бумажек у нас осталось.
      -  Постойте! Подождите тут, а я к ней наведаюсь.
  Мардух взвился:
      -  Товарищ Дюндик!! Повторяю: это - буржуазная грязь, а ты - чистый советский человек!
  Панас первый раз в жизни согласился с коммунистом:
      -  Правильно гутаришь! И думать не смей про этот срам, Ваня! Ты шо - писюнковый злодий?!** Я тебе...
      -  Деньги нужны?!
      -  Нужны, но я тебе...
      -  Ну, так вот и всё! 
  ...Крикливый зазывала привёл Ивана в комнату на втором этаже. Бациллина стояла у окна. Она ухмыльнулась и подошла к добровольцу вплотную:
      -  Ху а ю, крейзи?    
      -  Да чё вы все тут хукаете? А ты сама: ху или не ху? 
  Иван молча закурил и хмуро выдохнул дым через нос...
  Мужик ослабил на шее галстук, развалился в кресле, окинул оценивающим взглядом крепкого иностранца и крикнул актрисе:
      -  У меня появилась идея нового шоу! "Кроткая нимфа Бациллина - жертва дикого "сексуального Геракла"!

*************************************************
 *Парасолька (укр.) - зонтик.
 **Пiсюнковий злодiй (укр.) - сексуальный маньяк.
*************************************************
               
                41

  Дед заваривал чай. Мардух, зевая, развернул одну из утренних газет, доставленных услужливым портье, и сразу увидел смешную карикатуру на Бациллину, а под ней - статью о вчерашнем событии.
      -  Панас, ты только послушай, что они врут: «...Русский половой гигант  направил актрису в открытое окно. Бациллина пронеслась над толпой, взревевшей от восторга. Красотка успела крикнуть: «Позвоните моему адвокату» - и скрылась в тёмных тучах, из которых вскоре выпал яркий огонёк: это оставила след не погасшая сигаретка нашей неувядаемой героини...». 
  Мардух отложил газету.
      - Какая чушь! Панас, ты слышал?!
  Дед молча возился с чайничком. В другой газетёнке встреча Ивана с актрисой  описывалась так же неправдоподобно:
      -  «...Через час Бациллина, наконец-то, сообразила, зачем у неё в руках зонтик. Когда он раскрылся, растрёпанное, бледное привидение опустилось на крышу...».
  Мардух бросил печатную "сплетницу" на стол.
      -  Тьфу! Ну, что за бред?! Журналисты просто издеваются над Бациллиной! А нашего добродушного Ваню они сделали эротическим богатырём! После такой "рекламы" спокойной жизни у нас, похоже, не будет.
  Мардух, как в воду глядел: коридор гостиницы загудел, словно потревоженный улей. Стали стучать: сначала тихо, потом всё громче и настойчивей. Дед открыл дверь. С трудом отбившись от крикливых людей, в комнату проскользнул знакомый  крепыш, который вёл концерт с Гарри Бздючуэлом.
      -  Хэлло, май фрэндз! Хау с лайф? Как жизнь? 
      -  Жизнь, как у арбуза: живот растёт, а конец сохнет.
  Сухо проворчав старую шутку, Панас вернулся к чайничку.
      -  Окей! А где наш герой?!
  Мардух отвернулся от "аморального типа". Крепыш, учуяв запах перегара, метнулся во вторую комнату, сел на кровать Ивана и стал трясти спящего.
      -  Какого чёрта?!
  Дюндик приподнял голову, раздирая мутные похмельные глаза.
      -  Хэлло, Иван! Ар ю окей? У тебя всё в порядке? Я - Мак Копчик! Родился в Америке, но у меня была русская бабушка, и я буду тебя переводить!
  Иван сел и попытался врубиться в речь энергичного гостя. 
      -  С сегодняшнего дня ты знаменит на всю  Америку, поэтому ты получишь роль в моём спектакле, а известный босс назначил тебе встречу в Голливуде! Будешь сниматься в кино! Сейчас направляемся в аэропорт, а когда прилетим обратно, поедем в мой театр!
  Иван оделся и вышел из комнаты с улыбкой во весь рот:
      -  Дед, а меня в кино зовут!   
      -  Ну, ну... Тебя зовут или твой болтик, шоб дурёх пугать?
  Будущий артист смущённо засмеялся. Дед зло плюнул. Мак Копчик тут же отреагировал по-американски:
      -  Чем я могу вам помочь?
      -  Да пошёл ты...
  Панас закрылся в туалете и открыл кран умывальника. Иван шагнул к двери, потоптался, тихонько подёргал ручку.
      -  Ну, деньги-то нужны... Съезжу разок, попробую... Только гляну, чё там такое? Слышь, дед?!
  Вместе с шумом воды глухо полились слова Панаса: 
      -  Ты побачь на этого посса! Як он хитро рожу корячит! Вчера на пердуне заработал, а сегодня хочет - на тебе. Жулик! Ясно, шо омманет! Посмотри, посмотри на него!
  Иван посмотрел. Мак Копчик требовательно постучал по циферблату:
      -  Время - деньги! Самолёт ждать не будет!
  Дюндик вздохнул и пошёл за крепышом. В коридоре их ослепили яркие вспышки и оглушил рёв приветствий. Тряся блокнотами, Ивана со всех сторон стали обволакивать крикливые, напористые люди с одинаковыми лицами Джона Фейка. Пройти было невозможно. Дюндик вспомнил вопрос Мак Копчика:
      -  Ар ю окей?
  Журналисты, забыв о профессии и на секунду став обычными средними американцами, чинно закивали головами:
      -  Айм файн!
  Иван воспользовался паузой и прошмыгнул за Мак Копчиком в лифт.
  ...Дед ходил по комнате туча тучей.
      -  Знаменитым стал... Ну, как же: перемогу над пустоголовой ссыкухой учинил. Теперь кино ему подавай! Задурили голову рожасёры... 
  Он попытался закурить, но дрожащие пальцы не смогли справиться с коробком.  Мардух зажёг спичку. Панас наклонился к огоньку и крепко затянулся.
      -  Погубят хлопца...
  Подошёл к окну. Из дверей гостиницы вышли Иван и Мак Копчик, а следом - вывалилась толпа журналистов. К Дюндику тут же бросились кричащие поклонницы, ожидавшие на улице своего кумира. Иван заулыбался и замахал рукой во все стороны.
      -  Ох, дурень...  Ну, чем он думает, а?!
      -  Да Ваня ещё под «газом» после вашей вчерашней попойки. Плохо соображает.
  Дед снова крепко затянулся, выдохнул и укрылся со своей тоской в густом облаке дыма.
      -  Панас! Я выйду в город. Не хочешь прогуляться?
      -  Шо я, Америки не бачил?
      -  Ладно. Пойду один.
            
                42

  Часа в два Мардух забрёл в небольшой уютный парк. Среди деревьев стояла трибуна, за которой возвышался седовласый оратор. Около выступающего собралась небольшая толпа зрителей. Человек говорил про русскую революцию, иногда замедляя речь, чтобы подобрать нужные английские слова.
      -  ...вот поэтому "призрак коммунизма" для нас неприемлем. Ещё вы спросили: "Что несёт Россия миру: благо или угрозу?". Начну свой ответ со строчек из поэмы: «Выпросил у Бога светлую Россию сатана и обагрил её кровью мученической...».*
      -  Мистер, а можно покороче?!
      -  И без религии!
      -  Какое ваше мнение?!
      -  Хорошо, выскажу личное мнение. Всем известно, что у людей - разные группы крови. Но самое интересное то, что первую группу крови можно переливать  абсолютно всем, но её носителям для спасения  нужна только собственная  группа!  Так вот, я уверен, что у  России - первая группа, и она, в прямом и в переносном смысле, своей кровушкой спасает Запад от шовинистического и милитаристского сумасшествия, которое периодически накрывает разные «культурные» страны. Достаточно вспомнить Наполеона.
      -  Щет! По-вашему, мы - психи, а вы - лекарство?! Много на себя берёте!
      -  И это ещё не всё! Один русский философ** высказал мысль, что Россия, по воле Провидения, должна давать Западу пример того, чего не надо делать и какой дорогой не надо идти. Понимаете? Вызывает кару небесную  на себя, поневоле спасая других! И простого «спасибо» за все благодеяния Россия ни разу не  дождалась. Наш поэт Пушкин ещё сто лет назад написал, что Европа по отношению к России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна. А вот...
      -  Эй, парень! А у Америки кровь - голубая! Как нам быть?!
  Оратор переждал взрыв смеха.
      -  А вот принимать нам вашу духовную кровь - смертельно опасно. Россия сама, с Божьей помощью, должна идти своей дорогой и расхлёбывать свои ошибки. И   пройденный ею тернистый путь - это не Сизифов труд. Всё было не зря, потому что...
      -  А Гвинея, говорят, тоже из первой группы! Значит, всех спасут папуасы?!
      -  Или русские папуасы?!!
  Седовласый разозлился и повысил голос, стараясь перекричать хохот собравшихся:
      -  Всё было не зря! Перестрадавшая Россия воскреснет и тогда посмотрим, кто посмеётся последним?! 
  Мардух стал пробираться к земляку, но неожиданно наткнулся на знакомую   паранджу со следами дырок от пуль истребителя. Он резко сорвал восточный наряд.  Мужик в гипсовой шапочке злобно развернулся:
      -  Мардух?!
      -  Хрущай?!
  ...После взаимных приветствий уполномоченный повёл соотечественника к автомобилю. По дороге он выслушал короткий рассказ о приключениях троих путешественников-нелегалов.
  Усадив Мардуха, Хрущай по-хозяйски развалился на первом сиденье и поправил  повязку на забинтованном среднем пальце.
      -  Ну, мне всё ясно! С вашими документами что-нибудь придумаем. А вот я теперь - особый наблюдатель посольства! Товарищ Сталин лично попросил меня осмотреться и разузнать обстановку в Америке. Всё запомнить! Видишь, в твоей парандже наблюдал сейчас за этим оратором.
      -  Мы же так далеко от Советского Союза. И зачем тут за кем-то следить? 
      -  Про запас! Может, мои сведения пригодятся нашему родному ОГэПэУ!
  В голове бывшего партработника промелькнула старая поговорка:
      -  "Сколько волка не корми, а он всё равно в лес смотрит...".
      -  А главное, Мардух, товарищ Сталин просил меня выяснить американские достижения, которые можно будет использовать для расцвета советского экономического могущества!
      -  Выяснил?
      -  Да! В первый же день я узнал главный секрет богатства этой страны, её пуп, основу, так сказать! Я привезу это товарищу Сталину, и мы построим коммунизм лет через двадцать!
      -  Что же это за секрет?
      -  Митрич, гони к тому полю!
      -  Мы там сегодня уже были! Еле ноги унесли...
  Недовольный шофёр поправил повязку на забинтованной голове и завёл мотор  машины.

 *Из поэмы М. Волошина «Протопоп Аввакум».
 **П.Я. Чаадаев (1794 - 1856), объявленный правительством сумасшедшим за свои сочинения.

                43

  Через полчаса подъехали к зелёным густым зарослям.
      -  Так это же кукуруза...
  Мардух разочарованно посмотрел на восторженного сталинского наблюдателя.   
      -  Да, она самая! Высшего сорта! Морозостойкая! Царица полей! У нас её совершенно не ценят, а зря! Одного урожая хватит, чтобы весь год кормить всех советских людей и скотов!
  Вытащив из-под сиденья мешок, аграрный шпион нырнул в «кукурузный лес».
  ...Воздух наполнился странным жужжанием. Хрущай, увлечённо набивающий полотняную котомку початкам, махнул рукой, отгоняя назойливое насекомое. Он взглянул вверх и открыл рот от удивления: над ним кружил лёгкий сторожевой самолётик.
      -  Ероплан?! Опять?!!
  Лётчик Михей Смачный высунулся из кабины, узнал старого недруга, погрозил ему, сбросил пачку красных бумажек, обозначивших место преступления, и, на всякий случай, улетел в сторону, чтобы не повторился неудачный бой в небе над хутором.
  Вскоре послышался топот копыт, и на краю поля появились всадники в нарядных рубашках и с венцами из перьев на головах.
      -  Охранники!!
  Уже пострадавший, опытный  Митрич поспешно завёл машину и отъехал метров на  двести.
      -  Товарищ шофёр! А Хрущай?!
      -  Да и хрен с ним! Балбес.
  Мардух оглянулся:
      -  Какие странные индейцы... Такие вышиванки я видел только на Украине.
      -  Это - хохлуччи. Единственное племя, которое разводит свиней, а не бизонов. Едят, в основном, сало. Учёные до сих пор гадают об их происхождении.
      -  А дед-то правду говорил! Это же потомки хохлушек, которых здесь оставили  викинги!
      -  Какие викинги, товарищ?
  Узнать тайну загадочного племени водитель не успел: один из индейцев голосом Шпынди озвучил ультиматум похитителям кукурузы:
      -  Вертайтесь до своих хат, коммуняки! Не то найдёте здесь свой конец!
  Когда Хрущай выскочил из зарослей кукурузы, гипсовой шапочки на нём уже не было. Индейцы с гиканьем поскакали за вором, который, тяжело дыша, подбежал к автомобилю и запрыгнул на своё сиденье.
  Хохлуччи устремились в погоню, визгливо завывая: «У-у-ух-х!». Громче всех голосил Богдан, размахивая над головой гипсовым скальпом.
  Особый наблюдатель показал обидчикам кулак, но отбитый, забинтованный средний  палец не согнулся:
      -  Что вы там ухаете?! Придёт время, и мы вас так ухнем, что больше не будете ухать!! 
  Преследование было недолгим: лошадиных сил машины с избытком хватило, чтобы оторваться от живых лошадей. Хрущай отогнул средний палец на место, отдышался и  смахнул пот рукавом: 
      -  Опять не повезло: эти чуды в перьях кукурузу отняли! И гипс с головы срезали! Но троих я узнал: это наводчик и лётчик, которых я на хуторе подбил, а главное - Шпындя!  Живы, гады! Весь хуторской майдан сюда перебрался! Жаль, что применять оружие дипломатия не разрешает, а то я посшибал бы всех и с коней, и с еропланов!
      -  Ох, бы мы им дали, если б они нас догнали!
  Хрущай язвительную шутку Митрича проигнорировал.
      -  Ничего, ничего, я ещё всем тут покажу кузькину мать! И привезу кукурузу  нашим колхозам, клянусь, привезу!
  ...По дороге в город остановились, чтобы заправить автомобиль. Хозяин громко разговаривал с солидной семейной парой, убеждая их приобрести его бензоколонку.
      -  «Вот бы мне её купить...».
  Мардух испугался своей мысли.
      -  «Что это со мной? Надо взять себя в руки! Коммунист, хоть и без партбилета, не имеет права раскисать от их небоскрёбов. Зачем мне нужна эта загнивающая Америка, если меня ждут в советской, процветающей стране?!"
  В памяти Мардуха холодным дождём пролились события последних месяцев.
      -  "А меня там ждут?!".
  Бывший коммунист нервно потёр ладонями виски. Хрущай обернулся и понял странное поведение собеседника по-своему:
      -  Да, брат, вижу, что и ты потрясён кукурузой! Это - сила! С кукурузой мы очень быстро догоним и перегоним все страны, включая Америку! Мне бы только...
  Мардух погрустнел. Не слушая Хрущая, он уставился в окно...

                44

  Дюндик, озираясь по сторонам, спешил за Мак Копчиком. Они проходили мимо
гигантских голливудских кинопавильонов, в желудках которых суетились работники в комбинезонах и загримированные артисты. Все женщины были в чёрном.
      -  Запомни, Иван: мистер Бэшан, к которому мы идём, - отличный продюсер, сооснователь, совладелец и член правления разных компаний! Он умён, деловит и суров! Как ваш Сталин! И ещё скажу по секрету: он любвеобилен! Все эти женщины оделись в чёрное, побывав в кабинете босса!
      -  Во даёт! Их так много...
      -  Когда придём, отвечай на его вопросы быстро и без запинки!
      -  Я постараюсь.
      -  Здесь начнётся твоя настоящая слава! Как ты относишься к славе?
  Иван пожал плечами. Копчик засмеялся.
      - Вижу: этого блюда ты ещё не пробовал! Моей бабушке, утончённой дворянке, нравилось одно стихотворение русского поэта, как раз - про славу. Она его часто вспоминала. Кажется, так...

                «Всё приготовлено.               
                Весь мир откроет скоро
                его талант, могучий и простой.
                Он на портретах с ироничным взором
                в квартирах наших встанет на постой.
                Мы будем восхищаться даром божьим...».

      -  Дальше - не помню. А вот финал стихотворения - совсем не американский!  Мне категорически не нравится!

                «Всё приготовлено.               
                Осталось умереть».* 

      -  Ты понял мысль?! Любой творческий деятель должен быть готовым к тому, что слава придёт к нему только после смерти! Как это случилось с безумным Ван Гогом! А мы здесь, в Соединённых Штатах, с этим не согласны! Нет!! Американцам  при жизни должно быть воздано по заслугам! Мы добиваемся звёздной славы, и она ведёт нас к полному материальному благополучию! И это справедливо, потому что мы - особая, исключительная нация, которую...
  Горячий монолог прервал грузный мужчина с крашеными волосами, выскочивший из очередного павильона:
      -  Привет, русская знаменитость! У тебя всё в порядке?!
  Иван ничего не понял, поэтому промолчал. Незнакомец умоляюще посмотрел на крепыша:
      -  Сэнди, дорогой, мне для рекламы будущего фильма нужен артист с громким, скандальным именем! Дай мне этого милашку на один эпизодик!
  Мак Копчик вальяжно посмотрел на часы и кивнул. Здоровяк обернулся к Ивану:
      -  Я дам тебе отличную роль, бэби, и ты хорошо заработаешь! Сначала - грим.
  На Дюндика набросились две женщины, усадили перед зеркалом, и вскоре он увидел  вместо себя свирепого азиата.
      -  Ты - плохой китаец по имени Чан. Выбежишь из джунглей и крикнешь со злобой: «Йо-о-о!». Ты понял, красавчик?
  Мак Копчик словами и жестами перевёл актёрскую задачу. Иван утвердительно шмыгнул носом.
  Включили все осветительные приборы. В павильоне установилась тишина. Дюндик в нужный момент выскочил из зарослей, свирепо выпучил глаза, повращал ими по кругу и громко крикнул, как учил режиссёр. В ту же секунду откуда-то сверху спрыгнул воин, замотанный в чёрные тряпки, и закричал:
      -  Умри, Чан! Йа-а-а!
  Воин ударил Ивана бамбуковой палкой по голове.
      -  Окэй, бэби! Снято!
  ...Дюндик спешил за Мак Копчиком и растирал лоб:
      -  А чё это ноготь большого пальца у толстяка разрисован, как радуга?
  Мак Копчик прыснул от смеха:
      -  Это значит, что он - сторонник специфической... э-э... «дружбы» с мужчинами. Если бы у тебя ноготь мизинца был так же раскрашен, он бы захотел пообщаться с тобой очень... тесно!  Ты понял?
  Иван подумал и вдруг понял. Он в ужасе застыл на месте, смертельно побледнел, машинально посмотрел на мизинцы, но, осознав ситуацию, зло плюнул:
      -  Так вот почему он меня «бэби» обзывал... Ну, гад! 
  Мак Копчик расхохотался:
      -  Похоже, что вы в России ещё не созрели до терпимости к другому образу жизни!
      -  Чё мы, больные на всю голову, что ли?! Это вы тут... Терпилы! А мы...
  Дюндик остановился, как вкопанный, увидев практически голого мужика с тряпочкой на причинном месте, который курил и нервно метался перед господином в пробковом шлеме. Незнакомцы о чём-то бурно спорили. Иван показал на полуголого.
      -  Ещё один... С радугой на ногте.
      -  Нет, нет! Снимается «Тарзан», фильм о человеке, выросшем в джунглях среди диких зверей. Исполнитель главной роли в отчаянии, потому что не знает, как должен кричать его герой?
  Иван вспомнил переливчатый, «животный» вопль Колобашкина в Александровском саду и воспроизвёл его. Актёр и режиссёр замерли, потом заорали от радости и убежали в павильон. Мак Копчик хлопнул Ивана по плечу:
      -  Иван, да ты просто находка для Голливуда!
  На похвалу Дюндик ответил широкой, застенчивой улыбкой. Путешествие по Голливуду продолжилось.
      -  Босс считает, что в мире у каждого - своя роль. Например, некоторые люди существуют только для того, чтобы однажды встретиться с режиссёром или писателем и рассказать им какой-нибудь случай из своей жизни. И этот случай потом войдёт в великий фильм или в великий роман.
  Улыбка сошла с лица Дюндика.
      -  Это чё, я родился только для того, чтобы голому мужику показать звериный вой?!
  Мак Копчик удивился, что Иван обиделся. Он поспешил восстановить доверительные отношения:
      -  Ну, что вы, что вы, мистер Дюндик, вы появились на свет для совершения многих больших дел! Это же сразу видно!
  Иван остановился, увидев между павильонами десятки клеток с медведями.
      -  А чё это тут?
  В этот момент к ним подбежал шустрый человек в ковбойской шляпе:
      -  Привет, победитель! У тебя всё в порядке? Сэнди, дружище, выручай: на роль русского начальника чекистов мне нужен этот знаменитый самец. Зрители сразу поверят, что в советских карательных органах служат люди, наделённые только животными инстинктами. Снимем один эпизодик - и он свободен!
      -  Гарри, только пятнадцать минут! Нам нельзя опаздывать! Босс этого не любит!
  Иван впился глазами в ногти «ковбоя», успокоился и позволил усадить себя перед зеркалом. Напудренные щёточки опять стали щекотать лицо, и оно в ответ чихнуло. Режиссёр оставил на столике листочек и убежал к пиротехникам. Крепыш посмотрел на часы.
      -  Мистер Дюндик, на бумаге - русский текст твоей роли. Учи!
  Иван взял листочек и стал сосредоточенно читать. Мак Копчик обратился к отражению в зеркале:
      -  Насколько я знаю, этот фильм основан на реальных событиях, он - о героической жизни непокорённого узника совести, о Тарасе Гопле, который спрятался от Сталина в московском посольстве Эквадора, и до сих пор там сидит. Сценарий написал известный журналист Джон Фейк. Сейчас будет сниматься эпизод - «Гопля вырывается из окружения всесильных советских спецслужб».
  Мак Копчик стал прохаживаться по комнате, поглядывая на гримёршу, затянутую в чёрное платье.
      -  Очень хорошо, мистер Дюндик, что ты не будешь участвовать в следующем  эпизоде, в котором Гопля с риском для жизни бежит по московским улицам, заполненным дикими медведями. По сюжету - каждый вечер для ночлега Тарас выбирает одного медведя, убивает его, вспарывает живот и залезает внутрь.
      -  Дык... Как это? Не может быть!
      -  Что?! Сильно?! Зритель всегда пойдёт на фильм, в котором есть ошеломляющие сцены! Но мистер Фейк, кстати, уверяет, что именно так выживший Тарас неделю прятался от советских органов и потихоньку добирался до спасительного эквадорского посольства.
  Гримёрша, закончив работу, передала "артиста" костюмерам. Ивана переодели в чекиста, отвели на площадку и поставили во главе массовки, состоящей из нескольких десятков рахитоголовых людей безобразной наружности. Все они были одеты в чёрные кожаные куртки, а на их головах красовались мешковатые «будёновки».
  Режиссёр дал команду. «Чекисты» достали бутылки и стали пить «водку». Дюндик, как было указано в тексте, приложил правую ладонь к виску и закричал:
      -  Тарас Гопля! Я - Друшликоф-ф, генерал всесильных советских спецслужб! Я буду твой куратор! Тебя ждёт судить Сталин! Сдавайся!!   
  Из дверей с надписью «BAR» вышел "Гопля": рослый широкомордый мужик с тяжёлой челюстью, одетый в русскую рубаху. Он побренчал на балалайке, затем достал из-за спины автомат с круглым диском и стал стрелять. «Убитые чекисты» повалились на землю. В тех, кто «остался в живых», мужик бросил гранату. После взрыва широкомордый подошёл к воронке, поднял с земли какой-то грязный предмет и сурово посмотрел в кинокамеру:
      -  Печень...
  Дюндик, отдавая честь, остался стоять в одиночестве. Американский "Тарас Гопля" отбросил автомат, взял балалайку за гриф, покрутил ею, как нунчаками, подошёл к выжившему и грозно прорычал по-русски: 
      -  Хульйиган!
  ...Иван спешил за Мак Копчиком и растирал бока, побитые народным музыкальным инструментом.
  На этом приключения не закончились: в других кинопавильонах Дюндик сыграл боксёра Ивана Кувалду, вампира и гладиатора.
  Когда в очередном фильме он изображал русского ямщика, лежащего "на снегу" с пустыми бутылками в руках, в помещение вошла группа разновозрастных людей, среди которых Иван узнал Лизу Дуськину и Кондрата Колобашкина. Он хотел окликнуть Лизу, но губы свело от холода, да и шевелиться нельзя было по приказу режиссёра.
      -  Господин Эйзенштейн! Дамы и господа!
  Сопровождал группу Джон Фейк. Он заметно улучшил свой русский язык после того, как привёз из Москвы жену: симпатичную украинку Надю Почепко. Джон обвёл павильон рукой:
      - Я кумекаю, шо вашей творческой делегации мастеров советского искусства  будет интересно побачить, как создаётся драма из рашен лайф... э-э... из русской жизни! Эпизод делают в большом холодильнике, и вы бачите, шо актёр дышит «сибирским» паром. А ещё для полной правды в углу привязан бурый медведь. Он скоро прибежит и этого... ям-щи-ка будет... за-гры-зать. Одним словом, господа, вы можете прямо здесь и сейчас побывать дома, в вашей холодной России!
  Все мастера культуры посмеялись шутке, и только хмурый Кондрат даже не улыбнулся. Он с неудовольствием смотрел, как Лиза «липнет» к Эйзенштейну. 
  Джон вдохновился, почесал красную сыпь на шее и продолжил удивлять гостей своими познаниями в русской жизни и языке:
      -  Вы бачите, шо этот лежащий на снегу... му-жи-чок слишком много выпивал, как... са-пож-ник! Лошадь понюхала запах медведя и побежала, а хлопчик упал из... ки-бит-ки на степь и оказался один в снежной... э-э... су-ма-то-хе!
      -  В метели! Знаток, ёпт...
  Грубовато поправив Фейка, Колобашкин набрал в лёгкие воздуха и «весело» выдохнул облачко пара:
      -  Да, тут не май месяц! Эй, мужик, не спи - замёрзнешь! 
  Выдав солдатские присказки, Кондрат с надеждой посмотрел на Дуськину, ожидая
услышать её смех, но Лиза отвернулась, прижалась к Эйзенштейну и прошептала:
      -  Полное ощущение, что мы вдвоём очутились в родной заснеженной степи. И я замерзаю на ваших руках... Ведь, правда, похоже, Сергей Михайлович?
      -  Мороз...
  Прославленный советский режиссёр поёжился и легонько отстранился от собеседницы.
  Укутанный в одеяло американский режиссёр нервничал, но терпеливо ждал окончания экскурсии.
  Иван замерзал. На него уставился Курдюков, который, по рекомендации Бодякина, был включён в состав делегации мастеров культуры в качестве бдительного смотрящего.
      -  "Знакомая рожа... Где я мог видеть этого голливудского актёра? Ну, не в Москве же?!".
  Тонкий запах несвежего белья из кремлёвской прачечной заклубился в холодном павильоне.
  Дуськина, тоже не узнавшая Дюндика, указала на запорошенный снегом "труп ямщика":
      -  А вот таких мужественных актёров, как этот, у нас, в Советском Союзе, нету! Ну, признайтесь, Сергей Михайлович! Не-ту! Они - лучше наших!
      -  Ли-изонька, я, конечно, понимаю, что у всякого свой вкус: кто любит дыню, кто - арбуз. Но я уверяю вас: советские артисты не хуже.
  Эйзенштейн посмотрел на Дуськину снисходительно, как на маленькую девочку. Лиза, добивавшаяся именно этого, подыграла ему, наивно похлопав глазами, опять  подалась грудью к великому телу, но оно опять отпрянуло.
  В это время медведь зарычал и стал рваться к людям. Тонкая верёвочка опасно натянулась и закричала, что долго не продержится. Великий режиссёр представил следующую кошмарную мизансцену, ощутил позывы "медвежьей болезни" и тут же захотел сменить место съёмок:      
      -  Пойдёмте, Лиза, на солнышко, и я докажу вам, что и в советском  искусстве...
  Члены делегации устремились за колоритной парочкой, чтобы послушать гения.
  Курдюков привычным, суровым взглядом посмотрел на ревущего медведя, и тот увидел в глазах огэпэушника безжизненную тушу кабана, безжалостно забитого ногами на выставке. Косолапый "актёр" сразу всё понял про своё будущее. Он "наигранно" рухнул на пол, притворился, что впал в зимнюю спячку, и стал активно сосать лапу, причмокивая и наблюдая через щёлки глаз за страшным дядькой.
  Курдюков, успокоив животное, полистал чёрную записную книжечку и задумчиво оглянулся на «ямщика».
  Удручённый Колобашкин нервно затеребил суицидный галстук:
      -  Ну, Дуськина... Поматросила и бросила... "О, женщины, вам имя - вероломство!". Эйзенштейна ей подавай! «Жёлтого в угол! Дуплет в середину!». А Колобашкин должен завидовать чужому счастью.   
  Около Кондрата тут же оказался Джон Фейк:
      -  Вы сейчас гутарили, шо всех жёлтых китайцев Советы хотят... э-э... загнать в угол! Это значит - в резервации?! Ещё вы сказали, что в Советском Союзе все... за-ви-ду-ют чужому счастью?! Это значит - нам?! Окей! Американские санкции действуют! Это - сенсация! А Сталин... э-э... уже готов дуплетом выстрелить в наши выборы президента?! Эта новость произведёт... фу-рор! Это - бомба! После таких слов вам нет... шляхи назад! Я могу вам... помогать, чтобы остаться в цивилизованной Америке! Вы согласны?!
  Курдюков, прислушивающийся к разговору, округлил глаза от наглого предложения журналиста и вытащил из кармана карандашик. Кондрат это заметил:   
      -  Нет, мистер Фейк! Америка - это сплошная депрес-с-суха! Тут даже водки нет, чтобы напиться в драбадан от вашей серой, капиталистической жизни!
  В павильон ворвался отдалённый крик "Тарзана". Колобашкин победно ощерился:
      -  Вот!! Слышите?! Вы все тут уже озверели! Загниваете! А мы - цветём!
  Курдюков одобрительно покивал головой и отметил в книжечке благонадёжность советского режиссёра.
  Кондрат направился к выходу. В дверях он слегка отшвырнул Мак Копчика, ожидающего Ивана после съёмок в кинохолодильнике:
      - Сорри, ёпт.
  Джон быстро записал основные идеи будущей сенсационной статьи. С криком: «Что есть - да-ри-бадан?!», он побежал за Кондратом, чтобы успеть сделать свою «фейковую» работу и уже в вечернем выпуске газеты привычно попугать читателей новыми «жареными фактами» о коммунистической России.
 
**********************************************
 *Из стихотворения Михайлова А.С. (1938-2021).
**********************************************

                45

  Крепыш протянул руку к массивной двери, но она вдруг сама открылась под натиском мощных ягодиц, обтянутых чёрным шёлком. Из комнаты глухо доносился женский голос.
  Иван инстинктивно поднял ладонь, чтобы шлёпнуть по аппетитной округлости.
      - Ноу!! Нет!!
  Дюндик удивлённо посмотрел на побледневшего Копчика. 
      -  Никогда здесь этого не делайте! И думать не смейте!
      -  А чё так? Классный жопастик.
      -  Это - известная кинозвезда! Она застраховала свою... «пятую точку» на десять миллионов! За простой шлепок по... объекту созерцания актриса засудила бы тебя на миллион!
  Иван закурил.
      -  Дык... Это как это? 
      -  Очень просто! В Америке - неприкосновенность личности! Закон её защищает!
      -  Задницу?!
      -  Да! И её тоже!
  Дюндик посмотрел на круглые «личности», продолжающие движение в коридор, глубоко задумался и так же глубоко затянулся сигаретой. Крепыш покачал головой.
      -  Я в шоке! Как же вы там, в России, живёте без самых основных законов?!
  Женский голос в комнате стал отчётливее:
      -  ...гуд бай, мистер Бэшан!
  Иван затянулся в последний раз и щелчком отбросил «бычок» в урну. Наконец, к ягодицам подтянулось оставшееся тело миловидной женщины. Улыбнувшись мужчинам, красотка пошла по коридору. Дюндик застыл, уставившись на «десять миллионов», но Копчик, открыв дверь, затолкал созерцателя в комнату.
      -  Мистер Бэшан, мы пришли!
  Босс, сидя за массивным столом, мельком взглянул на вошедших и уткнулся в бумаги. Вторую половину стола занимали золотые статуэтки странных мужиков и дорогая пепельница, в которой развязно разлеглась гаванская сигара. Иван с завистью уставился на шикарную, дымящуюся толстуху.
      -  «Вот бы мне такую покурить! И деду!». 
      -  Хэлло, милый!
  Дюндик обернулся: на диване листала журнал полуодетая Бациллина.
      -  Всё получилось прекрасно! Теперь наши совместные фотографии должны появиться на обложках всех модных журналов. Потом я объявлю журналистам, что ты силой затащил меня в постель, и надену роскошное чёрное платье, а тебя посадят: или на электрический стул, или в тюрьму! Может быть, года на двадцать три! Судебный процесс принесёт мне ещё большую популярность, а значит, - деньги! Oкэй?!
  Актриса улыбнулась и послала воздушный поцелуй. Мак Копчик перевёл, умолчав про смертельный стул и про цифры тюремного срока. Он просто сказал: "Посадят ненадолго".  У Ивана отвисла челюсть:
      -  В тюрьму?! На нары?!! Чё за ху... У нас же с тобой ничего не было, женщина! Посидели, покурили. Ты со своим зазывалой болтала. А потом вдруг разодрала на себе исподнее бельё и запустила в комнату крикливых мужиков... Ну, этих... Из газет. А я ушёл.
  Бациллина вопросительно посмотрела на переводчика, и Мак Копчик на голубом глазу ей солгал:
      -  Он говорит, что на всё согласен.
  Босс, не отрываясь от бумаг, прервал разговор:
      -  К делу, мистер Дюндик! Надо решить вопрос о будущем фильме. Сколько он у тебя стОит?   
      -  Кто?
      -  Твой зверь из ширинки. Сколько ему платить за работу?
  Иван понял, о чём идёт речь, и удивился:
      -  Как это - «ему»? А мне?
      -  Конечно, тебе, но для американцев, после вчерашнего шоу, главный - он!
  Крепыш подмигнул:
      -  Тебя нанимают в довесок к нему!
      -  Я не понял...
  Бэшан занервничал и, наконец-то, поднял глаза на "тупого русского":
      -  Между прочим, из-за тебя я уволил нашего основного мачо: актёра Хулио Родригеса.
      -  Хулио?!
      -  Хулио.
      -  Это же не имя, а мат. Чё, прикалываетесь, да?
  Босс демонстративно посмотрел на часы:
      -  Ну?!
      -  Да чё-то я ни в чё у вас не врубаюсь! Десять миллионов заднице заплатили... Откуда я знаю, сколько стОит?   
  Бэшан взял сигару.
      -  Тогда я сам решу! Твоё участие в фильмах будет хорошей приманкой для зрителей.
  Дюндик вспомнил, как рассерженный дед обругал его "писюнковым злодеем", и тяжело вздохнул. Босс это заметил:
      -  Но я вижу, что ты ещё сомневаешься?!
      -  Мистер Бэшан, он счастлив работать в вашей кинокомпании! Иван, ты счастлив?!
  Дюндик кивнул крепышу и почему-то вспомнил писательское собрание:
      -  Копчик, скажи этому... Бешеному, что я постараюсь... служить... искусству! Я буду...
  Босс резко оборвал переводчика:
      -  А вот этого - не надо!! Запомните раз и навсегда: в здоровом обществе настоящего искусства нет и быть не может, потому что искусство - это бактерии, рождённые больным организмом для самолечения от недуга! А мы, повторяю, - здоровое общество! И нам нужно не искусство, нам нужен успех! Слышите, мистер Дюндик?! Только успех, выраженный в купюрах! Если это непонятно, нам не по пути!
      -  Он всё понял, мистер Бэшан, он всё понял!
      -  А теперь - гуд бай, у меня дела!          
  Босс томно взглянул на Бациллину и требовательно выдохнул в сторону двери колечко дыма. Следуя за ароматным провожатым, Иван и Мак Копчик тихо вышли из кабинета.
               
                46

  На другой день уставший после обратного перелёта Дюндик полулежал в кресле. Крепыш прохаживался по кабинету.      
      -  Этот театр - часть моего бизнеса. Устраиваю мюзиклы и разные оригинальные представления. К примеру, на днях здесь выступал Гарри Бздючуэл, основоположник музыкально-экспериментальной школы по распространению нетипичных звуков. Он отлично вписался в моё дневное развлекательное шоу, развеселив зрителей своим необычным сочинением. Сам Гарри считает, что ему воздадут должное только в будущем, когда люди поймут, что всё исходящее из человека: выделения, звуки и запахи, это - прекрасно! И всё это - музыка!
  Иван вскинулся, хотел сказать, что был на этом концерте, но промолчал.
      -  А вот в вашей загадочной России, кстати, Гарри приняли, как родного, и признали его новаторство. Сам Сталин наградил Бздючуэла! Это ещё раз доказывает, что ваш вождь Советов не так прост, как кажется с первого взгляда. Он сразу оценил нетрадиционную музыку американца!
      -  Товарищ Сталин умный, я с ним говорил.
      -  О-о! Замечательно! Это будет дополнительной рекламой для нашего бизнеса. А ты тоже не так прост, парень!
      -  Дык, я ведь малость поучился, когда у нас на заводе открыли вечерний рабфак.
  Мак Копчик вздрогнул, отреагировав на вторую часть незнакомого русского слова:
      -  Раб-ФАК?! Я не понял, какому сексу ты учился на заводе?!
  Иван, в свою очередь, не понял вопроса и виновато улыбнулся. Не дождавшись ответа, крепыш продолжал:
      -  Впрочем, в России возможно всё... Когда моя бабушка умерла, по завещанию её прах в небольшой урне мы отправили по старому адресу к родственникам в Россию, без сопроводительного послания. Мы посчитали, что и так всё понятно. Где-то через год от какой-то «коммуны», которая разместилась в бабушкином фамильном особняке, пришло письмо, а в нём сообщалось, что специи уже заканчиваются, и что коммунары просят прислать из Америки ещё приправы. Представляете?! Они по незнанию решили, что мы в урне прислали кулинарные пряности, и за год бабушку съели! Впрочем, к делу! Пьеса, в которой ты будешь сегодня играть, называется: «Жареная верность».
      -  А почему - «жареная»? 
      -  Ты не знаешь законов шоу! Чем необычнее название, тем лучше клюёт на него публика. Ясно!?
      -  Йес.   
      -  Сюжет пьесы прост: Джоан безумно любит своего мужа, бизнесмена Питера...
      -  Я буду Питером?
      -  Нет, нет, слушай дальше... Бизнесмен по имени Сэм, из конкурирующей фирмы, безумно любит Джоан...
      -  Я буду Сэмом?
      -  Нет, не Сэмом! Как ты нетерпелив! Так вот, Джоан отвергает грязные притязания Сэма. Питер ведёт крупное дело, и на него начинает охотиться мафиозный клан, вымогая кругленькую сумму. Не получив денег, мафия пристреливает Питера... Впрочем, пистолет - это, конечно, штамп, приевшийся публике. Хотелось бы как-нибудь иначе расправиться с бизнесменом...
  Иван вспомнил судьбу Хрущая.
      -  Может быть, раздавить его танком? Будет ходить в гипсе.
      -  Танком? А что? Ведь Питер может оказаться по делам фирмы в армии или в районе боевых действий. Где-то идет война, но мафия настигает его и там,  подкупив танкистов. Это мысль! Надо поговорить с автором, и на следующем спектакле, я думаю, вместо револьвера будет уже танк! Окэй!
  Довольный Мак Копчик засмеялся и похлопал Дюндика по плечу:
      -  Ты отлично соображаешь! С тобой, парень, можно иметь дело! Так вот... Питер, естественно, остаётся жив. Джоан ухаживает за ним, но и Сэм не оставляет своих грязных ухаживаний за Джоан. Питер выздоравливает и уходит на работу.  Джоан остаётся в доме одна и в финале говорит монолог...
  Мак Копчик открыл последнюю страницу текста.
      -  «Навеки твоя, Питер! Как прекрасна любовь! Питер - ты жизнь, ты - свет, ты - смысл существования!  Питер, единственный мой! Люблю тебя навсегда! Люблю, люблю, люблю! Ах, как трудно мне будет без тебя, Питер, но я должна, ведь я - американка!». И дальше - последняя  ремарка пьесы: «Одевается и уходит к сопернику с криком: «Я иду к тебе, Сэм!».
      -  А почему она уходит к Сэму, если так сохнет по мужу?!!
      -  Ага, ты потрясён! Я же говорил, что ты не знаешь законов театрального шоу! В пьесе всегда должен быть неожиданный финал! Питер - неудачник, раз его пристрелили или помяли танком, а Сэм - парень, что надо, ведь его фирма процветает! Значит, не муж, а он достоин любви Джоан! Не так ли?
  Дюндик неопределённо пожал плечами.
      -  Это - Америка, парень! Тебе всё ясно?
      -  Мне не ясно, кем должен быть я? Ведь осталась только...
  От страшной догадки Иван набычился и возмущённо запутался в именах:
      -  Жену Пидора, что ли?! Джонку я играть не буду!!
      -  Спокойно, спокойно! Я придумал для тебя эпизод. После сообщений в газетах публика тебя уже знает, поэтому участие эротического героя в спектакле станет хорошей рекламой, а это, в свою очередь, принесёт солидный сбор.
      -  Так кто я? 
      -  Ты будешь - Пол Скотт!
      -  За скота ответишь...
      - Это слуга. Ты выйдешь, протянешь Джоан поднос, скажешь: «Чай, мэм», а потом посмотришь на неё очень многозначительно. Зрители, зная о твоей победе над Бациллиной, начнут гадать о связи Скотта с Джоан, а это придаст спектаклю ещё один интригующий момент! Надеюсь, ты понял свою роль?! 
  Дюндик опять пожал плечами. Мак Копчик посмотрел на часы.
      -  Пора! Быстро репетируем и начинаем спектакль. Всё будет - окэй! Я в тебя верю, парень!

                47

  Звонки загнали небольшую толпу в зал. Подняли занавес, и на сцене неторопливо стала разворачиваться скучная история...
  Через полчаса Мак Копчик вытолкнул на сцену Ивана, одетого слугой. Публика жевала, не обратив внимания на нового героя, но тут кто-то узнал Дюндика:
      -  Русский  маньяк!!
  Спящие зрители проснулись. Все притихли, изучая «слугу». Начались негромкие
перешёптывания, сменившиеся радостным гулом узнавания. Зал мгновенно наэлектризовался. Как по телеграфу, новость тут же выплеснулась на улицу, и в театр ринулись падкие до сенсаций обыватели.
  Довольный Мак Копчик из кулисы шёпотом приказал Ивану переждать приток новых зрителей. Взволнованный Дюндик постоял, прижав к животу поднос, и по команде крепыша медленно пошёл к "Джоан":
      -  Чай, мэм!
  Выдержав паузу, Иван «похотливо» посмотрел на партнёршу. На первом ряду кто-то не выдержал эротического ожидания, и напряжённую тишину взорвал истошный вопль:
      -  Трахни её!!!
  Это стало «последней каплей», в которой захлебнулись все приличия. В зале пробудился мощный основной инстинкт, и ревущее стадо взвинченных театралов хлынуло к сцене в предвкушении жуткого сексуального зрелища:
      -  Достань свой шланг!!! 
      -  Открой окно!!!
      -  Пусть она полетает, как Бациллина!!!
      -  Дай ей зонтик!!!
  "Джоан" невозмутимо взяла чашечку:
      -  Спасибо, Скотт, ты свободен.
  Иван, войдя в роль, ещё раз «многозначительно» взглянул на «хозяйку», негромко   хохотнул и пошёл к кулисам. Разочарованные поклонники Мельпомены взвыли:
      -  Куда-а-а???  Верни-ись!!!
  В уходящего слугу полетели недоеденные продукты. Уклоняясь от них, "артист" резво заскочил за кулису и в темноте врезался лбом в неубранную декорацию...

                48

  Закрыв дверь перед визгливой толпой, Панас сухо посмотрел на Дюндика:
      -  Ну, як погулял?
  Иван, не глядя на деда, намочил белое полотенце и набросил его на пострадавшее чело:
      -  Нормально погулял... Я денег заработал.
      -  На черта нам деньги, из-за которых тебя там поссы калечили!
  Наступила тишина, объявившая, что в Москве у Чекушкина и буфетчицы Дуни  зарождается будущий милиционер. Панас подошёл к столу, с шумом выдвинул стул и сел. Тишина продолжила рассказ о пополнении в рядах советской милиции, но глухой вопрос Ивана из-под полотенца прогнал её из комнаты:
      -  Мардух, помнишь, в Москве был Тарас Гопля, которого  огэпэушники толпой ловили на ярмарке?
      -  Да, был такой бедолага. И чего?
      -  Мужик в шляпе про него фильму делает, как про героя. И меня взял в артисты.
      -  И кого ты там играл?
      -  Генерала по фамилии: "Друшликоф-ф". Я «Гоплю» арестовывал.
  Дед сверкнул глазами:
      -  Тьфу! Злыдень!
      -  Да не-е... «Гопля» всех пострелял и взорвал до печёнок, а меня балалайкой шваркнул. Чё я злыдень-то?!
  В комнате опять повисла тишина, но настолько нехорошая, что в Москве  никто не родился. Мардух, чтобы растопить ледяную атмосферу, поспешно выдал сенсацию:
      -  Видел Хрущая! Оказывается, его отправили в Америку! Работает с Кошёлкиной! Он уже без гипса! Просто переродился! Ворует кукурузу для товарища Сталина!
      -  И шо, удачно?   
      -  Пока нет... Он потерял скальп.
  Панас налил себе полный стакан. Из-под полотенца Иван попытался примириться со стариком:
      -  Дед, ты всё знаешь. Скальп - это же тутошная монетка? 
  Панас не ответил: он пил.   
      -  Чё молчишь-то?   
  Панас пил. Мардух, развалившись на диванчике, беззвучно смеялся над диалогом «незрячего» с «немым».   
      -  Ну, дык, ладно, не обижайся... Теперь буду слушаться тебя.

                * * * * *

  Переживая, что так сильно расстроил деда, Иван почему-то вспомнил санитарку Глашу, которую он тоже сильно расстроил в хухрянской больнице. Ведь когда она  зашла в палату после часа послабляющей «Тифозной поэзии», то увидела полную «утку» Дюндика. Прислонившись к косяку, Глафира укоризненно посмотрела в глаза бесчестного предателя, не исполнившего её душевную просьбу: «терпеть до вечера», и негодующе выдохнула: «Всё-таки насрал?!!!».
  Это было сказано так искренне и трагично, что Иван сразу осознал глубину своего нравственного падения и тихо накрылся белой простынёй...

                * * * * *

  Совершив неприятный мысленный поход в прошлое, Дюндик поёжился и затих под
полотенцем. Панас допил виски, поставил стакан и закурил.
      -  Монета, Иванко, по-ихнему называется - сссент, а скальп - это срезанные с головы волосы. Правда, Хрущаю давно уже и мозги срезали. Ещё там, в Жопочках...


                49

  ...Триумвират недоэмигрантов шёл по знакомому парку. Недалеко от колеса обозрения над мольбертом склонился художник. Мужики стали рассматривать выставленные тут же картины, написанные с одного места, но в разное время: снегопад запорошил застывшее «чёртово колесо»; нижние кабинки «утонули» в буйной летней зелени; под осенним солнцем кроны клёнов, окруживших аттракцион, уподобились красно-золотистым «взрывам».   
      -  Да, хлопцы, вот и год миновал...
      -  Ну, дык...
  Иван посмотрел на чёрную тучу, из которой на землю упал тёмный полупрозрачный занавес. Он стал быстро приближаться к парку.
  Вышли на улицу, но от начавшейся увертюры дождя пришлось спрятаться в русской забегаловке, заманившей яркой вывеской: «Ярило».
  Сели у окна и сразу сделали заказ. Когда принесли виски, Дюндик плеснул алкоголь в невысокие широкие стаканы, высыпал на тарелку орешки из кулёчка и продолжил начатый по дороге разговор:
      -  Дед! Ну, почему, почему надо уезжать?! Уже год живём в Америке - и ничего! Документы, что нам всем сделал Хрущай, - в ажуре! Бухло в магазинах появилось. Деньги пока есть, а меня обещали взять в новый фильм! Всё окей!
      -  Ну-ну... Кажный вечер приезжаешь со своей фильмы в окружении разряженных поссов. Они-то уже разбогатели: и Копчик, и твой Бешеный. Ты им денег заработал, а они тебя только поят до чёртиков, шоб дурнем становился и мудями звенел. А ещё кучки смазливых девиц покоя не дают под дверями.
  Иван покраснел.
      -  Дык... Девицы - это поклонницы. Они есть у всех артистов. Мы просто шутим.   
      -  Староват я, шоб шутки шутить и американцем становиться... А у тебя это получается: вон как ты уже научился зубы проветривать.
  Действительно, с недавних пор Иван непроизвольно растягивал рот до ушей. Дед  исподлобья глянул на второго собеседника:
      -  А ты, советская власть, едешь?
  Мардух дёрнулся, нервно выпил и уставился в окно.
      -  Ты ж бороться собирался, коммунизм строить. Даже книжку написал. А ныне, я бачу, помалкиваешь и важливо ходишь в костюмчике с краваткой.
      -  С какой кроватью?
      -  Краватка - это, значит, галстук. Ну, так едешь?
      -  Нет... Понимаете, соврал я вам, когда Иван ещё в первый день спросил: почему многие прохожие улыбаются? Я не знал ответа... Всё должно быть наоборот: угрюмые люди - в Америке, а улыбчивые - в нашей социалистической стране, в Москве и в Хухрах. Панас, я должен понять, что происходит?!
      -  Да хрень происходит.
      -  Я чувствую, что не смогу больше стоять горой за коммунизм, как прежде. Понимаешь?! Я должен понять...
  Мужики погрузились в молчание. Ветер швырнул в оконное стекло пригоршню звонких капель, чтобы развеселить озадаченных сотрапезников.
      -  Обнищаешь ты здесь. Грошей-то, поди, с гулькин хрен?
      -  Помнишь, когда я съехал от вас из квартиры?
      -  Давно уже. Сказал, шо за городом нашёл работу.
      -  Нет. Мне тогда Иван дал денег, и товарищ университетский помог... И я купил автозаправку. На окраине Нью-Йорка. Тебе не хотели говорить, чтоб не расстраивать.
      -  А-а-а, сговорились?! Корни пускаете, деньги делать будете: один - на «шланге», другой - на бензине?! Ну, шо ж, вольному - воля, а я уезжаю! Прощавайте!
  Дюндик в сердцах залпом выпил виски.
      -  Да бляха-муха! Почему - "прощайте", дед?! Ну, куда тебя несёт?! Зачем?! Поживёшь ещё в Америке, привыкнешь! 
  Панас, отвернувшись, молчал.
      -  Помнишь, Роза мне нагадала: не верь, не бойся, не проси! Будем так жить, и нас не обманут никакие боссы!
      -  Это она тебе для СэСэСэР нагадала...
  Дед печально вздохнул, помня, что это - старое тюремное правило.
      -  Оставайся, Иванко. Оба оставайтесь и живы-здоровы будете. А я поеду... Неуютно мне здесь, плохо. Всё в этой стране другое, чужое, всё - поперёк души. Каждый американец с младых лет растёт с верой, шо он - пуп Земли, который будет денежным царём. 
      -  Дык, и в России всегда так жили! И у нас царём...
  Мардух жестом остановил Ивана.
      -  Панас, они так устроены. Верят в "американскую мечту". Ждут от жизни удачи!
      -  Ждут, значит? Сегодня эти "ждуны" человека холят и лелеют, а завтра - подножку ставят: конкурэнция! И им за это не осуждение, а почёт. И все - улыбаются! Шо, разве не так, Мардух?
      -  Это - капитализм. Выживает сильнейший.
      -  Да?! Значит, я - слабый, потому как не могу быть волком в овечьей шкуре, як они... Меня мамка учила, шо людей толкать - нехорошо. И себя выпячивать - грех. Для меня это не жизнь, а моча вместо пива. И вообще... Кто возгордится - тот опозорится. Я так чую, шо все страны, похожие на эту, Бог посрамит и оставит.
      -  На Западе - нормальная жизнь!
      -  Нет, Мардух! Я бачу, шо многовато на твоём Западе шизанутых! Вот  Бацилла в Европу укатила и в каком-то государстве стала этим... оборонным генералом. Ну, шо за дурь?! 
  Мардух усмехнулся:
      -  Не генералом, а министром обороны Бациллину назначили. В газетах писали.
      -  Во, во! Разве ж может быть главным защитником народа военный министр, 
которого по ночам трахают?
  Пока товарищи с улыбкой переваривали услышанное, Панас взял стакан и выпил. Иван вернулся к невысказанной мысли:
      -  Дык, царём-то и у нас все хотят быть! Во всех сказках Иван-дурак им и становится. Или Емеля, который...
      - Погоди ты, Ваня, с нашими дураками!
  Мардух наклонился к деду:
      -  Да, американцы считают себя исключительной нацией, лучше всех, и жить рядом с ними непросто, но на Западе мы в безопасности! Ради этого, я думаю, стоит всё-таки здесь задержаться, а? Встанем покрепче на ноги и посмотрим отсюда, куда Советский Союз кривая вывезет? Может, и вернёмся.
      -  Если тут останусь, то буду мучиться за тех, кто в России от новой власти изнемогает. А там смогу людям хоть как-нибудь помогать, а если не получится, то с ними крест понесу. Чую, шо только так надо: вместе со всеми Божью любовь перетерпеть.
      -  Любовь?!
      -  Да. Господь испытывает страданиями только того, кого возлюбит. И Русь Он возлюбил. 
      -  Если и дальше так пойдёт, то твой Бог, Панас, залюбит Россию до смерти.
      -  Не-е... В одной древней книге сказано, шо «светлая Русь - земля Животворящего Огня». Во как! Стало быть, выстоим! Живы будем - не помрём! 
  Мардух грустно ухмыльнулся:
      -  Только у нас этот Огонь и жизнь даёт, и людей сжигает.
  Дюндик, обидевшись, что его игнорировали в разговоре, стал хмуро разливать по стаканам и негромко ворчать:
      -  И всё-то они умничают, ёлки-палки, и всё-то они знают... Без бутылки с вами, умниками, не разобраться... Эх, сейчас бы пивасика немецкого сюда.
  Панас встрепенулся:   
      -  А шо Гитлер со своими горлопанами творить начал, а?! Они же этими... Хвашистами стали! Людей в лагеря загоняют и мучают. Книги мудрые жгут. Ну, Адик! Дрыщик пердючий!
      -  Дык... Мужики, это я виноват: в пивной подозвал его к нашему столу. Но если он борзеть не перестанет, я приду, людей освобожу, а Адику и его горлопанам - морды разобью! Да! А потом в Берлине на доме Пенделя распишусь, чтобы меня там помнили и опять на те же грабли не наступали!
  Случайно напророчив будущее, Иван затих. Мардух снова наклонился к деду.
      -  Это нам урок, Панас. «Благими намерениями вымощена дорога в ад». Я мечтал своей книгой оздоровить партию, а ты хотел сделать Адика вождём, ведущим людей к добру.
  Дед помолчал.         
      -  И шо мы с ним связались?! Господи, прости нас, глупых. Не ведаем, шо творим.
      -  В полусонной России люди испокон веков не ведают, что творят.   
      -  Ну, это, Мардух, - баснословие! Русь - подножие Престола Господа! 
Прославлена святыми, и её добрые люди всегда стояли за Свободу, Веру и      Отечество! Так шо, не ругай свою землю. Безбожников у нас нынче много развелось, согласен, но все их мерзкие деяния будут судимы на небесах.    
      -  Судить будет твой любящий Бог, значит, все будут прощены? И даже  грешные большевики?
      -  Кто не знал греха, Мардух, тот не знал мук совести, а совесть ведёт к  покаянию. Любой коммуняка сможет найти дорожку к спасению, если покается, як благоразумный разбойник на кресте.    
      -  Верится в это с трудом, Панас.
      -  "Свет Христов просвещает всех".
  Троица задумчиво уткнулась в стол. Дождь кончился. В плачущие окна заглянуло солнце.
      -  Здравствуйте, земляки!
  Подняли головы, стряхнув паутину грустного разговора. Высокий седовласый мужчина с небольшим стаканчиком в руке стоял около стола.
      -  Здоровеньки булы.
      -  Да, своих сразу видно: войдя сюда без дежурных улыбок, вы, по здешнему обычаю, не узнали у всех, всё ли у них в порядке?
      -  Присаживайтесь.
  Мардух пододвинул стул.
      - Благодарю. Я тут завсегдатай. Меня так и прозвали: «Ярило». Хочу хряпнуть с соотечественниками, если не возражаете?
  Иван взялся за стакан:
      -  Давайте выпьем!
      -  А вас я узнал! Вы - артист Дюндик, наш русский «Лука Мудищев»! 
  "Артист" смутился. Мардух внимательно посмотрел на «Ярилу»:
      -  Однажды я вас уже встречал, в парке. Вы говорили о русской революции и об Америке.
      -  А-а, было, было... Я там иногда веду беседы. Пытаюсь предупредить! А они смеются. Не видят, что в конце дороги их ждёт тупик. 
      -  С чего вы взяли? Вы же сами высказали мысль: у людей - разные группы крови, и уже одно это доказывает, что человеческого единства не существует. Что подходит одному, то не подходит другому. Если в России произошла революция, то это не значит, что она случится и здесь. Соединённые Штаты крепко стоят на фундаменте свободы и демократии. Эти благородные идеи их спасут!
      -  Любая «благородная» идея перерождается и наказывает своих служителей.  Наверное, это всемирный закон: общество гибнет от того, что возлюбило. Их демократия - идол, сидящий на долларе. И если этот всадник понесётся во всю прыть, то мы увидим родео со смертельным финалом!
  «Ярило» посмотрел в окно. Мужики ждали продолжения.
      -  Все хотят сделать для себя, как лучше, и для этого карабкаются вверх по лестнице, ведущей вниз. Россия уже скатилась, показав, что любая привлекательная идея, ради которой можно растоптать человека, - мертва. За ваше здоровье, земляки!
  Все выпили. Мардух похрустел орешком.
      -  Ещё вы пошутили, что "призрак коммунизма", который "бродил по Европе", оказался "блудницей", которая, придя в Россию, была насильно посажена за свадебный стол в качестве невесты... Я тут вашего юмора не понял.
  Седовласый наклонил голову:
      -  Большевики по глупости решили поженить восточного славянского язычника, просветлённого византийским православием, на западной идее коммунизма, на этой заносчивой "тётке", свалившейся на нашу голову. Картина есть: «Неравный брак». Вот и у нас получился - неравный... Поторопился свадебный дружка: Ленин! Никакого толка от такого союза не будет. Рано, слишком рано... Но свадьбу всё же сыграли, а свадьба эта - Революция! Со всеми вытекающими последствиями... Воистину, на таком торжестве надо кричать: «Горько!». Да, горько... 
  Мардух подался вперёд:
      -  И что же делать?
      -  Да-да, вечные русские вопросы: что делать и кто виноват?
  Иван разлил виски по стаканам, пока «Ярило» молчал.
      -  В стране сразу всё пошло кувырком... Шум и гам! «Покой нам только снится!». Затрясло весь мир! И тогда Некто, кому эта спешка очень не понравилась, выбирает Сталина, чтобы он исправил ошибку.
      -  Каким образом?    
      -  Сталину надо разрушить неравный союз и вернуть всё на круги своя. Он должен на практике создать в Советском Союзе "райскую", "коммунистическую" жизнь, придуманную теоретиками. У большевистского вождя к этому большие организаторские способности. Ему уже удалось помрачить рассудок всей страны. Народ у нас, как водится, не понимает, чего хочет сам от себя, поэтому безмолвствует, вот Сталин его, молчаливого, и заморочил. И нормальную жизнь заменяет абсурд, в котором люди  существуют так естественно, будто иначе и не бывает. Вот, например, американский клоун Бздючуэл в Москве орден получил! Абсурд процветает!
  Иван поразился:
      -  А ведь точно... Дурь же какая-то: вместо музыки он пукал, а все орали от восторга!
      -  Вот, вот, просыпаешься, прозреваешь... Так и народ очнётся от морока и захочет перемен, когда увидит наяву построенный «город солнца». И тогда начнётся возвращение...
  Панас после размышлений поднял глаза на «Ярилу»:
      -  Ну, ты любомудрый... По-твоему получается, шо коммуняку Сталина  поставил Бог?
      -  Я не говорил: «Бог», потому что не знаю вселенских тайн. Я сказал:  «Некто».
  Седовласый приподнял налитый до краёв стаканчик, пролил виски на стол и в одиночестве выпил.
      -  Сказано: «Когда хотят сделать людей добрыми и мудрыми, терпимыми и
благородными, то неизбежно приходят к желанию убить их всех». Если поэт-философ*  прав, то всех гостей поспешной русской «свадьбы» Сталин должен уничтожить.
  Иван растерянно посмотрел на деда. Пальцы Панаса теребили самокрутку, из которой в алкогольную лужицу посыпались крупинки табака, ошеломлённые ужасным пророчеством.
      -  Стало быть: "время приспе страдания"? Нещасные люди... Воны ж хотят тильки самого простого: жить по справедливости, растить детишек.
      -  Увы. Скоро грянет эра великой постирушки! В кровавой лохани окажутся все: праведники и грешники, герои и трусы, невинные и виноватые. Самые лучшие понесут крест и взойдут на русскую Голгофу, страшнее которой ничего нет. А «император» Сталин...
  Мардух встрепенулся:
      -  Он - не император, а генеральный секретарь ВКП(б)!
      -  Неужели вы не понимаете, что поменялись только названия, а по сути, большевистская власть - это та же неизменная абсолютная монархия?
  Мардух задумался.
      -  Продолжаю мысль. А "император" Сталин, как когда-то полубезумный Нерон, спаливший свой город, будет с кремлёвской стены равнодушно смотреть на «Третий  Рим», горящий в огне насилия.    
      -  И шо - сгорит?! А як же откровение про то, шо «первые два Рима погибли, третий - не погибнет, а четвёртому - не бывать»?
  «Ярило» смахнул со стола табачных утопленников.   
      -  Какой-то великий человек сказал, что невозможно создать что-либо прочное с помощью грубой силы. Вот поэтому и большевики когда-нибудь выдохнутся, и сила их сдуется, но Русь, как «Третий Рим», не погибнет, выстоит. Время потом всё залечит, и в светлом будущем найдутся потомки, которые скажут шутливо о наших страданиях: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». И будут за это несчастье главного кровавого банщика нахваливать. А сейчас надвигается ночь, и опять должен явиться Спаситель, и принести людям свет.
      -  Тильки освещать тьму надо с креста... Божья свеча. Такое уже было...
      -  А ты чё скажешь, Мардух?
      -  Если страдания невыносимы, если человек теряет слишком много крови, он умирает... И страны, и даже империи так умирали после жестокой тирании, или после кровавых войн и бунтов. Это и Россию ждёт?
      -  Я же сказал: «Надвигается ночь».
  Панас вспылил:
      -  Пока едины Россия, Украина и Беларусь, як едина Пресвятая Троица, мы вместе - единый кулак! Святая Русь! Сталин - не Чахлик невмирущий...
      -  Чё?
      -  Не Кощей бессмертный. Не одолеет нас! Нашими молитвами спасётся Душа народа. На руинах воздвигнется новый Храм. А вороги нехай курять в сторонке. Не дождутся!
      -  Панас, ты сказал: «Пока едины...». А если...
      -  А если, Мардух, какая из них дрогнет и станет шелупонью, то хай летит в  тартарары, к иуде Мазепе!
  «Ярило» схватился за голову:
      -  Господи, как всё сложно в нашей земле!
  Иван положил руку на плечо седовласого:
      -  Не унывай, «Ярила»: авось, прорвёмся! Придёт весна, и людям станет  лучше! 
      -  Да-да! Станет лучше! Верю!    
  Гость встал.
      -  Друзья мои... Когда окажетесь в Москве - поклон ей, матушке... Золотым куполам Кремля...
  «Ярило» посмотрел на Дюндика:
      -  Пост сдал, Ваня!
      -  А чё? Пост принял. Дык, а какой пост?
  Панас многозначительно ухмыльнулся. Седовласый не ответил и ушёл, не обернувшись. Стемнело. В забегаловке зажгли свет. Мужики молча выпили.
  Иван посмотрел в мокрое окно, за которым растворялась светлая, призрачная фигура.
      -  Какой-то он всё-таки странный, этот «Ярила». Не от мира сего... Напустил туману: неравный брак, русская Голгофа... Чё думаешь, Мардух?
      -  Кабы действительно знать, к какому будущему мы так долго продираемся  через тернии?
  Вопрос повис в воздухе.
      -  Но, на всякий случай, нынешние сложные времена лучше здесь пересидеть, как я и предлагал.
  Мардух с надеждой посмотрел на деда:
      -  Ну? Подождёшь с отъездом?
      -  Нет, хлопцы... Хочу выпить не под чужими пальмами, а дома, под берёзкой или под плакучей ивой. Шоб на душе было грустно и светло...
  Иван невольно вспомнил давнее застолье в берёзовой роще в солнечный день, когда грибники занюхивали водку крепкими, ярко-красными шляпками подосиновиков... Когда косые лучи света, пробившись сквозь кроны деревьев, окрашивали шелковистую траву в изумрудный цвет... Когда вокруг райскими голосами пели птицы, и им подпевала душа, очарованная остановившимся прекрасным мгновением бытия...
  Иван глубоко и ностальгически вздохнул. Панас взял бутылку:
      -  Живите здесь, не рискуйте, а мне уже бояться смешно, я и раньше-то был не из пугливых... Хрущай скоро в Москву летит, вот и я с ним. Перекантуюсь в общежитии, где мы жили у порушенного Храма, и поеду до хаты. А на вокзале меня встретит Чико...
      -  Я с тобой!
  Панас посмотрел на Ивана слезящимися глазами:
      -  Ты же слыхал: Сталин начнёт людей мучить.
  Дюндик приосанился, как стопроцентный американец в техасском салуне:
      -  Щет! Ну, Сталин! И чё? Ты сам сказал: он - не Кощей бессмертный. А коммунисты? Только языками молоть умеют на митингах. Испугали ежа голой жопой! А чё в Америке? По сравнению с водкой: выпивка тут - полный капут!
  Иван опешил:
      -  Ха! Да я же стих сочинил, как Тифозный! Дед, ты слышал? «Выпивка тут -  полный капут!». 
  Панас прикрыл рот рукой, пряча улыбку:
      -  Ладно... Прилетим - увидим, шо там коммуняки намололи без нас.
  Дюндик разлил алкогольные остатки. Друзья, не чокаясь, выпили.

***********************************
 *Максимилиан Волошин (1877-1932).
***********************************

                50

  Едва рассвело... Утро вылета выдалось тёплым: ни снега, ни ветра. Иван с дедом молча курили, поплёвывая в разные стороны. Грустный Мардух стоял рядом, прижав к груди бутылку и стакан. Дюндик отбросил дымящийся "хабарик".   
      -  Ну, одессит, бутылку-то не грей. Давай на посошок! 
  Стакан затанцевал по кругу и вернулся к провожающему. Мардух залпом выпил, подождал, но тоскливое чувство разлуки не рассосалось и всё так же пощипывало сердце...
  Два лётчика стали загружать краснозвёздный самолет красивыми коробками и ящиками с алкоголем. Дюндик кивнул на пилотов:
      -  Узнаёшь ребят?
  Мардух пригляделся и открыл рот:
      -  Да это же курсанты, которые меня к Чепалову повели на первый полёт!
      -  Они самые.
  Иван, как горнист, сложенными кулаками протрубил короткий «сигнал к обеду», а когда лётчики обернулись, - шутейно приложил ладони к вискам головы:
      -  Смирно!! Советским соколам - ура!!
  После удивлённой паузы молодые авиаторы заулыбались:
      -  О! Пропавшие нашлись! Здорово, Ваня!
      -  Здравствуйте, дед Панас! Какими судьбами в Америке?!
      -  Здоровеньки булы, хлопцы. Занесла нас сюда нелёгкая...
  Громкие и резкие звуки клаксона прервали встречу. Метрах в двадцати от самолёта остановилась консульская машина, из которой выскочил Мошонкин и угодливо открыл переднюю дверцу. Из чёрного нутра кабины неторопливо и барственно появился на свет Хрущай, поддерживаемый Прохором под локоток.
  Пилоты подбежали к автомобилю и вытянулись перед особым наблюдателем:
      -  Здравия желаем! Воздушное судно к полёту готово!   
      -  Хорошо. Парашют для меня загрузили?
      -  Так точно!
      -  Вольно.
  Хрущай медленно направился к самолёту. Митрич с тоской повернулся к Мошонкину:
      -  Домой летят. Счастливые!
  Прохор насмешливо посмотрел на водителя:
      -  Чего им завидовать? Не они, а мы ещё поживём в Америке. Это нам надо  завидовать! Радуйся!
  Митрич, ворча, полез в машину:
      -  Радости - полные штаны. Глаза бы мои не видели эту Америку. 
  ...Иван пошёл выбрасывать пустую тару в мусорный ящик. Мардух наклонился к деду:
      -  Панас, а я ведь отправил деньги в Мюнхен. В ту церковь... «Святого Петра». Должок вернул!
      -  Це гарно... Всё злое из тебя уже улетело. И вот тебе мой совет: живи  дальше просто и незаметно. А то ведь оно как бывает: чоловик каким-то чудом обманул смерть и миновал день своего ухода из мира, вписанный в Книгу Бытия. И шо он, мёртвый, должен дальше робить? Жить и нишкнуть! Иначе смерть, уже окончательная.
      -  Я чего-то твою мысль не улавливаю, Панас. Это я, что ли, уже мёртвый?! 
      -  Пуля из самолёта, шо твою паранджу пробила, мож, с головой должна была
встретиться и поставить точку в твоей жизни. А почему-то случилась не точка, а запятая. И выходит, Мардух, шо в твоей судьбе Америки не было, но ты всё-таки здесь оказался. Розумиешь? А если ты тут пойдешь в гору, начнёшь другими  американцами командовать и на шо-то важное влиять, то Богу придётся тебе новую жизнь придумывать. И не только тебе... А Ему это надо? Проще тебя на погост  отправить. Так шо, живи скромно, шоб смерть о тебе не вспомнила. И твой век будет долгим. Розумиешь?
  Мардух слегка опешил от услышанного, но слова старика, наконец-то, дошли до  мозгов, помилованных пулей:
      -  Я тебя понял, дед. А жениться-то можно?
  Панас хохотнул по-украински:
      -  Можна. И диточок побильше.
  Мардух обмяк. Дед это увидел и приободрил:
      -  Господь детишек любит. Он им придумает новые жизни.
  В разговор вклинился Хрущай:
      -  Кого я вижу?! Наш дезертир - собственной персоной! А рядом - "святой" Панас! Рассказчик религиозных басен! "Ами-инь"!
  Мардух отвернулся. Панас плюнул.
      -  Нехристи вы все, Хрущай... Тильки ваши правнуки, когда придёт время Духовного Просветления, станут снова ходить в церковь и грехи прадедов замаливать.
      -  Не дождётесь, гражданин Дурманенко!
  Особый наблюдатель осклабился в спину уходящего деда, повернулся к Мардуху и высокомерно подбоченился:
      -  Значит, остаётесь, «господин» перебежчик? Решили стать капиталистом?! Будете умножать мнимое могущество нашего мирового конкурента?!
  Мардух смотрел в сторону и молчал.
      -  А я-то, дурак, год назад его пожалел! Из солидарности сделал ему новый мандат личности. Можно сказать, из-за него совершил должностное преступление. А он теперь возвращаться не хочет!
      -  Нет меня там, в Советском Союзе. В живых не значусь. Погиб под руинами
хухрянской тюрьмы. Кстати, на ваших похоронах, товарищ Хрущай! Вас ведь тоже нет. Вы - шашлычный прах, торжественно погребённый в центральном сквере.
      -  Нет Хрущая, есть Хрущёв! Я умер, чтобы родиться заново, как финист... из этого... на букву «Г»... Из гипса!
      -  Феникс из пепла.
      -  А я возродился из гипса! И, может быть, уже завтра увижу товарища Сталина, который намекнул, что отправит меня опять на Украину, но уже в качестве большого руководителя! А потом, глядишь, и выше поднимусь! Чем чёрт не шутит! Вот уж тогда я развернусь! Я и план уже наметил: целину распашу, поля кукурузой  засажу... Армию сокращу... Инвалидов и калек, оставшихся после революции и гражданской войны, с улиц городов уберу подальше, чтоб вид не портили... Крым Украине отпишу, чтоб меня там любили.
      -  Не план, а сказочная поэма. Ещё скажите: «Человека в космос запущу».
      -  А что? Это мысль! Вот Ваню, например, и отправим. Он с любым заданием справится.
      -  Или ещё в рифму: «С неугодных - семь шкур спущу».
      -  Правильно! Классовых врагов нельзя щадить и прощать!
      -  Я читал, что только слабые люди никогда не прощают.
      -  Нет! Среди нас нет слабаков! Мы все равняемся на могучего товарища Сталина!
      -  Передавайте ему привет.
      -  Передам! Так и скажу: «От предателя Мардуха вам привет, товарищ Сталин!».
      -  Да не предатель я. Всё не так... Сложнее. Хочу разобраться в том, почему Советский Союз так быстро стал казармой? Почему в стране установилась какая-то ртутная жизнь? Почему сейчас там каждый - за себя, а партийные начальники - друг за друга? И в конце концов, хочу разобраться в себе... Так что, пока - здесь мой дом.
      -  Капитализм вам дом родной?! Однако... И это говорит человек, который до чистки был членом партии и не последним её членом, а первым секретарём райкома! Стыдитесь и помните, что у нас - длинные руки! Коммунисты всех достанут!
      -  Знаю. Я же сам был членом партии. Вы действительно всех достанете.
      -  Потому что мы - сила! Союз советских республик!
      -  Хрущай, я за этот год много чего передумал... Так вот, любое совместное проживание государств начинается, как союзная сила, но потом наступает жизнь по указке из одного центра, который объединяет всех на страхе перед назначенным  внешним врагом. Понимаешь? В любом союзе страх - это цементирующий фактор единства. Далее - единомыслие. И потеря свободы. На смену ей приходят лицемерие, цензура и абсурд! Да-да, «Ярила», похоже, прав: жизнь в союзе, созданном ради какой-то мнимой «благородной» идеи, вырождается в абсурд. Вот, как у нас сейчас. А в Америке и в Европе всё это начнётся позже, но они тоже переродятся и станут   "королевствами кривых зеркал", со всеми вытекающими отсюда последствиями.   
      -  Ой, какие мы стали умные! Как мы спелись с каким-то вражеским Ярилой! Это капиталистический Запад ждёт мрачная жизнь, а мы идём в светлое будущее!
      -  Скатертью - дорога... Главное, чтобы в финале «светлой» жизни не появилось чувство, что это был только черновик.
      -  Мардух, несмотря ни на что, наша партия гуманна к предателям и даёт шанс дожить до расстрела. Для этого вы должны следить за ихней кукурузой. На суде это зачтётся.
      -  Хрущай, да услышь ты меня, в конце концов! А если мы всё-таки ошиблись?! Не той дорогой пошли! Ради чего тогда жить?!
      -  Жить надо ради того, чтобы быть похороненным в кремлёвской стене! Около Мавзолея Ленина! Это - мечта всех советских коммунистов! Цель и смысл  созидательной партийной жизни!
      -  Падшие ангелы.   
      -  Нет! Мы - победители! Так сказала партия на последнем съезде!* А ваших ангелов вместе с религией мы давно уже выбросили на свалку истории! Коммунизм - вот наша вера!
      -  И я так говорил...
  Из самолёта выглянул лётчик:
      -  Пора!
  Моторы ожили. Панас огляделся.
      -  Эх, и посидеть негде на дорожку...
  Лицо Мардуха исказилось от печали, а глаза заблестели. Он подошёл к товарищам и обнял их. Голос деда дрогнул:
      -  Ну шо ж ты плачешь, Яков Моисеевич? Всё у нас буде добре.
  Мардух что-то ответил, но из-за шума винтов ничего нельзя было расслышать. Хрущай на верхней ступеньке эффектно вскинул руку, небрежно помахал Америке, крикнул: «Мы вас похороним!» и сгинул в чреве воздушного грузовика.
  Следом залезли Иван и Панас. Крылатая машина развернулась, побежала по взлётной полосе и оторвалась от земли. Мардух провожал самолёт до тех пор, пока он совсем не расплылся от слёз...

 *Семнадцатый съезд ВКП(б) (26.01-10.02 1934г.), на котором были подведены итоги первой пятилетки, получил название «Съезд победителей». Также известен, как «Съезд расстрелянных», так как более половины его делегатов было репрессировано в годы Большого террора (1937-1938гг.).

                51

  Над океаном летели без приключений. После разговора с лётчиками, в котором
эмоционально вспомнили незабвенную авиашколу, Иван и Панас тихонько распили вторую бутылку. Дед вытянулся на деревянном сиденье и захрапел. Иван, выжидая момент для броска, изображал спящего и сквозь щёлки глаз поглядывал на ящики с алкоголем, которые бдительно охранял не дремлющий Хрущай.
  Из кабины вышел пилот и крикнул пассажирам, что под крылом - Европа. Из-за низкой облачности самолёт нырнул к земле. Под крыльями проплывали ухоженные поля и симпатичные игрушечные домики. Когда пролетали около какого-то старого города, Ивану показалось, что он узнал высокий шпиль мюнхенской церкви.
  Хрущай, зевая, посмотрел в иллюминатор и увидел на большом поле телегу, лошадь и костёр, около которого сидели обнявшиеся Роза и Ганс. 
  Узнав последнюю любовь, бывший жених завистливо взвыл, но тотчас вспомнил, что Роза обозвала его, щирого коммуниста, оборотнем. Он опять обиделся, собрал большевистскую волю в кулак и обрушил его на ожившее сердечное чувство...
  Пошёл снег. Крупные снежинки опускались к земле, надеясь в метельных вихрях повеселиться на её равнинах. Самые смелые пушинки пытались заглядывать в окна, но пропеллеры отгоняли любопытных от воздушного корабля.

                52

  В учебном классе было жарко натоплено. За последними столами дремала группа
старослужащих «дедов»:  Пыхтин и его товарищи. На их гимнастёрках поблёскивали медали «За взятие Шпындебурга». Остальные молодые стриженые солдаты слушали ответ красноармейца Макара Дристанюка. Он стоял у классной доски, увешанной картами и плакатами, а выше её висели большие портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Ворошилова, Будённого и фрау Шлюк.
  Одну стенку класса украшали фотографии восходящих государственных мужей  страны: Пенисиньша, Мочана и Шишко, а противоположную - фото орденоносцев: Чепалова, Хряссыча и Юнусова, совершивших героический дальний беспосадочный перелёт. Чуть в сторонке красовались рисованные портреты пионера Павлюка, прославленного в газетах за разоблачение родителей-кулаков, и советских "народных академиков": Лысенко и Шмурдяка.
  Дристанюк, раскрасневшись, заканчивал своё выступление:
      - ...А товарищ Ленин по этому поводу сказал прямо: «Учение Маркса всегда верно, потому что оно всех сильней!». Не  зря же Владимир Ильич и товарищ Сталин по этому учению после революции построили сильную советскую страну, в которой «кто был никем, тот станет всем!». Вот я был простым пастушком, а теперь - счастливый боец Красной Армии! 
  Сказав про своё детство, солдат невольно вспомнил матроса и мужичка в нахлобученной кепке, которые однажды устроили ему порку около какого-то шалаша.  Дристанюк зачесался, припомнив розги, которыми "учитель" в тельняшке вбивал в его ягодицы теорию классовой борьбы. Больше туда Макар телят не гонял.
  Начальник гарнизонного клуба Шопник, назначенный руководителем политзанятий, улыбался, постукивая пальцами по журналу:
      -  Хорошо. Немножко не точно, но хорошо! Не ожидал от тебя, Дристанюк, не ожидал! Ещё недавно были одни двойки, а сегодня так уверенно сдал пройденный материал! И украсил ответ отличным примером из собственной биографии!
  Красноармеец смущённо потупился:
      -  Стараюсь, товарищ командир.
      - Молодец, молодец... Ещё хотел спросить: откуда у тебя фамилия такая... э-э... редкая?
  Макар обрадовался:
      -  Вам правда нравится?  А ведь это я её перед армией поменял! Раньше у меня была фамилия смешная и неприличная...
  Дристанюк наклонился к начальнику и прошептал ему в ухо:
      -  Запердоленко.
  Шопник непроизвольно хихикнул.
      -  ...А когда учитель литературы рассказал на уроке старинную историю про  Дристана и Изольду, я решил сделать себе новую фамилию от имени этого рыцаря.
      -  Ты правильно поступил! Больше вопросов нет. Садись, ставлю тебе крепкую четвёрку!
  Дристанюк через весь класс строевым шагом дошёл до своего твёрдого стула и сел за предпоследний стол. Сзади ласково позвали:
      -  Макарушка!
  Дристанюк обернулся. Пыхтин махнул перед лицом первогодка ладонью:
      -  Саечка за испуг!
  На весь класс клацнули зубы Макара. "Деды" заржали:
      -  А ну-ка, салабон, упал - отжался!
      -  Мухой! 
      -  Сколько до дембеля, зелень?!
  Пыхтин с надеждой посмотрел на главного балагура. Сашок Костенко,
обласканный Талией, Музой комедии, преобразился и громким шёпотом продолжил традиционный армейский спектакль:
      -  Ему служить ещё тридцать четыре месяца! Ой, бля-а-а-а... Ужас!!  Вешайся! Вешайся прямо здесь и сейчас, Дристанюк!! Ещё тридцать четыре месяца!! Я бы повесился, нах...
  Финал интермедии получился особенно эффектным. Станиславский закричал бы: «Верю!», - и обогатил бы свою актёрскую систему новыми красками, если бы сейчас увидел, как перевоплотившийся солдатский корифей, изображая повешенного, достоверно и вдохновенно вывалил язык и закатил глаза.
  Шопник постучал по журналу и «опустил занавес»:
      - Э! Харэ там выступлять!!   
  В переводе на театральный язык это означало: «Финита ля комедия», а в переводе на армейский - "Отбой!". Смех старослужащих стих. Пыхтин напоследок пнул Макара,  и вскоре все «герои Шпындебурга» впали в спячку. Муза комедии прижалась к любимчику и положила невесомую голову на его плечо.   
  Начальник клуба перевёл взгляд на красноармейца Кирдыкина, нахмурился и выдержал такую трагическую паузу, что в пропахшее мужским потом помещение тут же заглянула другая Муза театра: Мельпомена. Увидев  Шопника, она разочарованно протянула: «А-а, опять эта клубная самодеятельность...» - и закрыла дверь.
      -  А вот Кирдыкин расстроил меня. Всегда отличался высокими оценками и вдруг - слабая троечка.
      -  У меня кто-то украл конспект.
  Дристанюк посмотрел на командира честными, удивлённо-наивными глазами, говорящими: "Это не я!" - и плотнее сжал коленками свою сумку с чужой тетрадью.
      -  Все свободны! А вас, Кирдыкин, я попрошу остаться.
  В конце класса похрапывали спящие «деды». Шопник подсел к мрачному солдату.
      -  Пётр, что с тобой происходит? Твой отец - известный советский мастер кукольного искусства!
      -  Папа Карло.
      -  Отставить шутки! У нас есть только один Карл: товарищ Маркс! Так вот, он мне с тревогой написал...
      -  Кто написал? Маркс?
      -  Опять шуточки?! Твой папа, орденоносец Кирдыкин, пишет, что литрами пьёт лекарство! Работать не может: руки трясутся от переживаний! Ведь сын перестал отвечать на письма! Ну, как же так, Пётр?! А секретарь комсомольской организации твоего завода, товарищ ЛохАнь...
      -  ЛОхань.
      -  Так вот, он жалуется, что ты им вообще за квартал не послал ни строчки. А ведь раньше ты их посылал каждый день!
      -  Кого?
      -  Письма. Так в чём же дело? Ты служишь уже больше года. На хорошем счету у командиров. Подаёшь отличный пример молодым солдатам нового призыва. И вдруг - такое равнодушие! Уныние! Откуда в образцовом советском солдате взялась не советская хандра? А?!
  Кирдыкин молчал, как отцовская кукла «Буржуя» под ударами молота.
      -  Ты не забыл крылатый девиз нашего пролетарского артиллерийского полка?
      -  Нет.
      -  Повтори!
      -  «Вздыбить, взъерошить и никогда не скукоживаться».
      -  Вот именно! Не скукоживаться! Ни-ког-да!
  Шопник вдруг посмотрел с хитринкой:
      -  Слушай, а может быть, причина грусти - в  девушке? В Москве ждёт любимая зазнобушка? Я угадал? Хочется хорошей, большой любви?
      -  Нет, уже не хочется...
      -  Расстроился из-за потерянного конспекта?
      -  Да нет, конечно.
      -  А что же тогда, Пётр?! Почему упал духом?!
  Не дождавшись ответа на поставленный вопрос, командир решил зайти в душу солдата с другой стороны:
      -  Ты прочитал сборник поэзии  «Мы все там будем!», который я дал тебе неделю назад?
      -  Не успел ещё.
  Кирдыкин вытащил из сумки книгу. Шопник покачал головой:
      -  Зря медлишь! Здесь самые последние шедевры советских поэтов! В отличие от стишков Есенина и ему подобных бездарей, эти свежие, новаторские произведения бодрят, вливают энергию, зовут в бой! Мы все будем в коммунизме - вот главная мысль книги! Я для тебя даже закладки сделал. Вот, например, поэт Семён Тифозный. Он написал отличную поэму «Заря над колхозным силосом». Послушай фрагмент о героях, победивших кулаков: 

             - «Каждый, кто был и отважен, и смел,
               Песню победы на хуторе спел, 
               А Партия, вынув из тела осколки,
               Подарит любовь озорной комсомолки!».

  Прекрасно, прекрасно сказано! А вот - радостные стихи Аполлинария Постылого. Например, "Нас будут потрошить по четвергам!". Это про то, как счастливые сознательные курочки готовятся идти на убой, чтобы стать натуральными полуфабрикатами для советских людей... А на следующей странице стих Постылого: "Мы все там будем!", который дал название всему сборнику. Но ещё лучше у него стихотворение: "Мы скачем вместе!". Оцени проникновенные строчки о трудовом единстве сельских работников и парнокопытного скота:

              «Гордо реет колхозное знамя!
           -  Стройся, скот! Тесней сплоти мослы!
              В коммунизм скачите вместе с нами:
              Кони, овцы, свиньи и ослы!».

  Начальник клуба пролистал несколько страниц.
      -  А у Лизы Дуськиной мне нравятся стихи, посвященные гениальному композитору Гарри Бздючуэлу, большому другу Советского Союза:

        - «Лживых много в музыке «пророков»,
          Их скорей со сцены прогоняйте,
          Чтобы мир очистить от пороков,
          Ах, играйте, Бздючуэл, играйте!

          Бездари и псевдомузыканты
          Присосались к нашему столетью,
          Вместе с Гарри будем мы, таланты,
          Бичевать пуконом их, как плетью!».

  Ай, Дуськина, ну, какая же она молодец! Не зря её выбрали в правление Союза писателей СССР вместе с товарищем Фадеевым! А мой любимый автор: поэт-баталист Василий Пестик. Тут про нас, про армию:

      -  «Любимая, ты спишь, наверно, крепко,
         А я,  родная, крепко службу бдю!
         Спокойна будь: стрелять я буду метко,
         Послав снаряд, шепну тебе: «Люблю!».

  Изумительные строчки! Согласен?
      -  Да, нормальные.
      -  Ещё есть творения лауреата Революционно-пролетарской премии Льва Орального! А как хороши, как чисты стихи Гурия!
      -  Кого?
      -  Предстатова. Недавно он познакомился с выдающейся общественной деятельницей из Германии фрау Шлюк, которая создала женское международное нравственное движение «Обожжённая Европа». Вот она: повешена на стене, рядом с товарищем Будённым. 
      -  Вижу.
      -  На портрете улыбается... Но на самом деле тяжёлая жизнь в реакционном, эксплуататорском обществе калёным железом обожгла эту женщину, и она, чтобы уберечь других фрау от разнузданных насилий, часто выступает на конгрессах и съездах, обличая похотливые, низменные страсти западных мужчин, развращённых гнилым капитализмом! А ещё она требует от правительства навсегда запретить пожароопасные печки-«буржуйки», критикует власти за обилие криминальных подвалов и за излишний холод в городских моргах. Кстати, общаясь со слушателями, она никогда не сидит за столом, только стоит! Согласись, как это благородно с её стороны!
      -  Согласен.
      -  Послушай, какие бесподобные строчки Гурий посвятил этой мужественной, целомудренной наставнице:

                -  «Помнит весь культурный мир
                Героиню Пенелопу,
                Но сейчас другой кумир
                От грехов спасёт Европу!

                Ненавидя срамоту,
                Фрау Шлюк бороться рада
                За мораль, за чистоту,
                Против похоти и смрада!».

  Вот! Какие глубокие стихи! На примере фрау Шлюк мы, советские люди, должны стремиться стать такими же нравственно чистыми, как она! И в решении данной задачи лично тебе, Пётр, поможет устав строевой службы и сборник поэзии «Мы все там будем!». Кстати, один из авторов, говорят, скоро приедет в нашу часть в составе творческой делегации шефов.
  Шопник строго посмотрел в глаза солдата:
      -  Обязательно прочитай все стихи. Это приказ, товарищ Кирдыкин!
      -  Хорошо.
  Пётр равнодушно кинул книгу в сумку.
      -  Ну, так что же тебя всё-таки гложет? Ответь мне честно, как родному отцу!
      -  Я считаю, что на летних учебных стрельбах результат у нашей батареи мог быть гораздо лучше. Мы заняли бы первое место, если бы вводили в буссоль поправку на вращение Земли.
      -  Что?!
      -  Дa, надо было стрелять с поправкой, а нас учили, что это - буржуазный  пережиток царской армии.
  Шопник вскочил:
      -  Не доверять приказам красных командиров?! Да вы в своём уме?!!
      -  Товарищ начклуба, можно...
      -  Можно Машку на гражданке, а в армии - «разрешите»!!
      -  Разрешите мне показать, где ошибка.  Я...
      -  Молчать!! Чернить советскую военную науку?! Да я вас, товарищ  красноармеец, в карцер посажу! Я вас...
      -  Отставить!!
  Шопник обернулся: у доски стоял командир полка Бухой, а за его спиной застыли насупившиеся военные. Комполка зычно крикнул:
      -  Заходите, товарищи!
  В класс вошёл нездешний вальяжный товарищ начальственного вида, а следом - жидковолосый человек в очках, в котором начклуба узнал поэта, потрясшего народ своими стихами на похоронах Хрущая. Последним в двери осторожно  проскользнул секретарь райкома партии Матюк, заменивший на этом посту товарища Шишко.
 
                * * * * *

  ...Тифозный уехал в Москву, благодаря Мочану. Никодим, восхищённый мощным поэтическим даром Семёна, связался с другом молодости, бывшим сокамерником Бодякиным, и тот лично встретил стихотворца на Киевском вокзале.
  Вскоре охранник женил Семёна на своей дочери, давно искавшей хоть какого-нибудь мужа, и от имени ОГПУ сделал пару грозных звонков в книжное издательство.
  Творения Тифозного напечатали, и у них тут же нашлись свои почитатели. На лекциях многие московские чувствительные студентки, смахивая слёзы, украдкой переписывали в тетрадки откровенные любовные строчки из стихотворения "Солнышко", посвящённого жене Анечке:

      -  "Ты бываешь, любимая, всякой,
         Ты бываешь - капризной бякой,
         Но я таю от нежности нег,
         Как под солнышком тает снег...".
 
  Восхождение Семёна на поэтический Олимп оказалось таким быстрым, что столичные маститые поэты не успели вовремя объединиться, чтобы с помощью интриг и козней сбросить новоявленного соперника в "пропасть".
  Тиражи сборников Семёна росли, как на дрожжах. Популярного любимца Каллиопы стали приглашать на творческие встречи в институты, на заводы и в воинские части.
  ...Приехав в творческую командировку в родные Хухры, Тифозный купался в лучах славы. Земляки были счастливы, что в их маленьком городе, помимо "градообразующего" цеха по производству патоки, появилась ещё одна, "славу образующая", достопримечательность: знаменитый поэт!

                * * * * *
 
  ...Шопник опомнился, вытянулся в струнку и приподнял подбородок:
      -  Виноват, товарищ комполка, но я по вашему приказу внушаю...
      -  Смирно!! 
  Бухой обернулся к штатским:
      -  Видите, товарищ Друшликов, как у нас ещё порой бывает: красноармеец хочет выдвинуть свежую военную мысль, а некоторые отсталые кадры сразу грозят ему карцером! А наша общая задача какая? Как вы считаете, товарищ Тифозный?
  Семён важно нахохлился. Отвечая на вопрос Бухого, он постарался выделять букву «А», чтобы в глазах провинциалов выглядеть коренным москвичом:
      -  НАшА  зАдАчА - сАздАвАть и укреплять мощь САветскАй стрАны! 
      -  Во-о-от! Вот поэтому, товарищи, мы с таким проявлением невежества боремся очень строго!
  Вальяжный кивнул головой:
      -  И правильно делаете. Такова жёсткая линия партии!
  Секретарь райкома Матюк угодливо склонился и заискивающе поддакнул бывшему  подчинённому:
      -  Мы на местах стараемся внедрять эту линию всеми способами!
  Друшликов снисходительной ухмылкой одобрил работу бывшего начальника, попавшего в немилость и отправленного в "глубинку" по приказу товарища Сталина.
  Бухой наполнил грудь воздухом и похвастался перед гостями командным голосом:
      -  Красноармеец Шопник, приказываю вам заступить в наряд по столовой!! Кру-угом!!
  Побледневший бывший заместитель по культполитпросветвоспитательной работе  козырнул и строевым шагом покинул класс. В обморочном состоянии он вошёл в помещение солдатской столовой, открыл хлеборезку и... медленно сполз по косяку двери, увидев, что красноармеец Вольдемар Живчик, бывший московский студент, в голом виде намазывает масло на хлебные корки.
  ...Тифозный, поправив очки, вытащил из кармана пухлый блокнотик и карандашиком начал быстро заполнять чистый листочек. Бухой подошёл к Кирдыкину:
      -  Слышал я сейчас твоё предложение. Занятно, занятно... И давно ты про ввод в бусоль думаешь?
      -  С тех пор, как откат орудия угодил мне...
  Красноармеец покраснел. Комполка понял, добродушно засмеялся и хлопнул Петра  по плечу:
      -  Ничего, ничего, твоё орудие до свадьбы заживёт и будет стрелять... Под каким углом, Кирдыкин?
      -  Сорок пять градусов!
  Все мужчины дружно захохотали: старая шутка о главном и наболевшем, была по-прежнему смешной и злободневной.
      -  Пойдёмте-ка, товарищи, на улицу и проверим его расчёты.
  Бухой сделал шаг к двери, но остановился, посмотрел на последние столы со спящими старослужащими и решил пофорсить перед приезжими москвичами, показав старый командирский приём. Приложил палец к губам. 
      -  Кто спит...
  Сказал это очень тихо.
      -  Встать!!!
  Сонные «деды» вскочили. Военные и штатские зашлись от хохота. Смеющийся Семён
 опять уткнулся в блокнотик. Бухой миролюбиво гаркнул солдатам:
      -  На выход, герои! Шевелите булками!
  Тут же родилось ленивое, ворчливое неповиновение: 
      -  Не май месяц... 
      -  Улицу не натопишь...
      -  Замёрзнем, нах...


                53

  Кирдыкин первым вышел из казармы. Застёгивая на ходу шинель, он повёл командиров, гостей  и молоденьких сослуживцев мимо гарнизонных домов.
  Тифозный, проходя мимо караульного помещения, увидел, что из его дверей выскочил без шинели кряжистый солдатик с крестьянским лицом. Боец метнулся к стенду с наглядной агитацией и прикрепил «Боевой листок» с ещё не высохшими чернилами.
      -  Ох, зябко...
  Ёжась от холода, автор перечитал результат своих потуг и побежал греться в караулку. Взыгравшееся профессиональное любопытство заставило Семёна подойти к стенду и прочитать текст.
               
                «БОЕВОЙ   ЛИСТОК»
  Наша рота в очередно раз заступила в караул. Перед нарядом роту практически
 проинструктировали тов. Петров и Собковский. От нас несеня караула. Вниманя порядок заряжания и разрежания оружия и действия часового на посту.
 Ночь проверно по довати команду громко и разбрчево часового
 хочу таких отмети как,  ряд. Баламути и ряд. Куламов.
 В караулном помещении поддерживаеться порядок оружия в перомиди правлено.
 Бодруча смена на месте. службу несути на постах бдительно не от маршрута не
 отляються.
               
                РЕДАКТОР - ряд. Толстиков*

  Тифозный обрадовался.
      -  «Растёт, растёт грамотность советских людей! Вчера этот колхозный хлопчик не знал азбуки, сегодня пишет ещё коряво и с ошибками, но завтра он станет полноценным образованным членом общества!».
  Семёна окликнули, и он бросился догонять отряд артиллеристов. Если бы Тифозный не торопился и вовремя повернулся, то увидел бы в окне гарнизонного госпиталя своего бывшего соперника Пентюхина.
 

                * * * * *

  ...Из искры, пробежавшей в могильной яме от Пентюхина к Наде Почепко, возгорелось бушующее пламя. Любовный треугольник существовал недолго: ошеломлённый Тифозный получил отставку и, рыдая, упал в объятия второй Музы.
  Верная Каллиопа стала заботливо кормить поэта мрачными мыслями, тоскливыми сердечными переживаниями и чёрным отчаянием. Всё это Семён переваривал, потом творчески тужился и на выходе получал рифмованные шедевры.
  В отличие от Тифозного, вырастившего из своих суицидных страданий светлый, радостный сад поэзии, Пентюхину повезло меньше. Пришло время, и Наде он опостылел. Оказалось, что Игнат - не прекрасный принц, а храпящий и занудно-диванный тип...
  Продавщица решила уехать от греха подальше: от Игната - в Москву, и там начать всё заново с Семёном, удивившим её внезапным переездом в столицу.
  Перед тем, как отправиться в путь, Почепко переписала строчки из стихотворения Тифозного и оставила артиллеристу прощальное послание:

      -  "Любовь и Разлука стояли у стенки...
         Танцы. Волненье. Трясутся коленки,
         Но я подошёл, а Любовь- отказала...
         "А я вот свободна!" - Разлука сказала.
  Игнатушка! Запроси на танец Розлуку. Прощавай. Не шукай мене. Поиду в Москву".

  На вокзале беглянка купила дешёвый билет в общий вагон и минут сорок просидела в зале ожидания. Привычный запах патоки, живущий во всех уголках городских зданий, на этот раз щекотал ноздри Нади как-то по-особенному, будто сообщая ей  о надвигающемся "сладком" событии, которое кардинально изменит её жизнь.
  Когда объявили о прибытии поезда, растревоженная Надя вышла из дверей вокзала. Прямо напротив неё остановился шикарный вагон для именитых пассажиров.
  Журналист Джон Фейк, путешествующий по заданию редакции, спустился на перрон и в одиночестве закурил душистую сигаретку. Увидев очаровательную девушку, американец улыбнулся и представился благозвучным именем:
      -  Я есть- Джонатан!
  Джон попал в "яблочко". Красивое, заморское, рыцарское имя сразило Надю наповал. Нежным певучим голосом она повторила со священным трепетом:
      -  "Джо-она-ата-ан!".
  И в этом искреннем благоговейном придыхании, в этой проникновенной чувственной интонации проявились все тайные грёзы и все выплаканные слёзы молодой дивчины, мечтающей о "принце на золотом коне"; весь пух и все перья, разлетевшиеся из подушек, разодранных зубами в порывах страстных ночных вожделений; все мечты о маленьком острове и большом муже, гуляющим на пляже тёплого моря с тремя детьми; и все страхи перед венерологом, до которого безрассудная Надя так и не дошла...
  Этот невысказанный, но очевидный и выразительный монолог незнакомки, в свою очередь, сильно взволновал скучающего Фейка...
  Если бы Шекспиру повезло жить в Хухрах, и он видел бы сейчас встречу иностранца  и украинки, то сочинил бы другие "отелловские" строчки: "Она меня за имя полюбила, а я её - за восхищенье им".
  Случайное знакомство на вокзале стало судьбоносным: далее Почепко добиралась до Москвы уже вместе с "Джонатаном".
  ...Брошенный Пентюхин впал в депрессию и "нырнул в стакан". В течение года он периодически приезжал на вокзал и встречал проходящие столичные поезда, с надеждой ожидая возвращения Надежды. Всё закончилось тем, что однажды пьяный Игнат свалился с перрона на рельсы и сломал ногу.
  В завершение всех бед, на теле угнездилась какая-то сыпь, из-за которой Игнат всё время чесался. Увы, легкомысленная продавщица на память о себе оставила своему бывшему милёнку заразную болезнь, которую древние воины подхватывали от распутных пленниц...

                * * * * *

  ...Пентюхин пошарил рукой под кроватью в поисках "утки". Миловидная блондинка-санитарка Глаша Шопник, в девичестве - Билык, поменявшая вместе с фамилией ещё и место работы, шлифовала пилочкой ногти, которые стали уже длиннее коготков "Мэри Пикфорд" раза в три.
  Зная, что больному с загипсованной ногой прописали слабительные пилюли, Глаша пнула пустой "мочекалоприёмник" в сторону двери.
      -  Пентюхин! Запомни: пока я дежурю, по большому и малому в "утку" ходить нельзя. Вечером придёт уборщица баба Шура, сменит меня, вот тогда и можно!
  Игнатий приподнял голову от подушки.
      -  А чего так?
      -  Ну, непонятно тебе, что ли? Ногти об "утку" могут сломаться. А они у меня уже такие, что можно ехать на международный конкурс, в заграничную Англию! Говорят, что победитель самых длинных и красивых ноготков получит большие деньги и какой-то их орден, связанный с ногой... Кажется, орден "Шейки бедра".
  Пентюхин оскорбительно рассмеялся:
      -  Нет, Глаша, вы плохо учили историю! Во время танца графиня потеряла ленточку, а английский король поднял её и повязал себе на ногу. Так появился орден Подвязки.
      -  Ну?!!  А я что сказала?!! Я же тебе правильно сказала: орден, связанный с ногой!! А тебе, чесоточный, лишь бы спорить не по делу!! Тебя на всю голову лечить надо!!
  Совестливая "уточка" от сердитых ударов медсестры "плыла" к выходу и страдала, что не сможет помочь хорошему мужику облегчиться. Наконец, Билык-Шопник пинками вкатила туалетную "птицу" в коридор, фыркнула и закрыла дверь.
  Игнат всё же сделал последнюю попытку спастись от позора:
      -  А если всё-таки приспичит?!! Оставьте мне "утку"!!
  Из коридора глухо прилетело:
      -  Терпи, увечный!
  Пентюхин покорно почесал красную сыпь на шее...
  Узрев всё это, в углу палаты застыл бог войны Марс, потрясённый жестоким вероломством не добросовестной медработницы. Он облокотился на копьё и тяжело вздохнул, услышав бурление из живота подопечного артиллериста, а вскоре и вовсе зарыдал, унюхав не пороховой запах тёмных разрывов на белом поле простыни.
  Минорную картину дополняли звуки из соседнего помещения. Там, в красном уголке госпиталя, за пукианино сидела маленькая девочка. Под присмотром музыкального педагога она разучивала одно из сочинений Гарри Бздючуэла. Его портрет, написанный советским художником Бродским, висел на стене рядом с портретами Чайковского и Моцарта.

                * * * * *


  ...Команда военных и штатских по снежной тропиночке направилась к орудию. С неба медленно опускались крупные снежинки. Красноармеец навёл ствол на одинокий дуб.
  Послышалось тихое гудение и вскоре на линии горизонта показался самолёт, летящий над макушками деревьев. Бухой азартно подмигнул Тифозному:
      -  А мы сейчас усложним задачу! Кирдыкин, бейте по движущейся цели! 
      -  Слушаюсь! Вот так мы обычно стреляем.
  Яркая искорка пронеслась в стороне от воздушного судна. Военные дружно выдохнули:
      -  Мимо, на х..й!!    
  От досады все закурили и нахохлились.
      -  А вот, если с поправкой... 
  Кирдыкин прицелился, и через секунду снаряд расстелил огненную дорожку до крыла машины. Правый мотор вспыхнул. Командиры, дымя папиросами, бросились обниматься. Бухой, как мальчишка, стал бегать по кругу и подпрыгивать:
      -  Попал!!! Попал!!! Попал!!! Ну, Петька, ну, молодец!! Теперь на полковых учениях мы всем утрём нос!! Мы будем лучшими!! Вы видели, товарищ Тифозный?! Он попал!!!
      -  Да!
  Семён был так потрясён, что забыл про московский акцент:
      -  Я присутствую на великом событии! Только что на моих глазах выросла боеготовность нашей Красной Армии! В историю непобедимой и легендарной вписана ещё одна славная страница!
  На располневшем лице Тифозного, откормленном московской женой, появилась фирменная полу-улыбка, говорящая о  начале гениального творческого процесса.
  На шум выстрелов из шахматного клуба, с девизом над дверью: «На каждый шах ответим матом!», выглянули интеллигентные люди в очках.
  Из соседнего помещения, с табличкой на окне: «Гарнизонная швейная мастерская», вышел портной Гробин, а следом за ним - братья Барахтины, одетые в синие халаты, наглаженные их жёнами, сёстрами Побегайло.

                * * * * *

  ...После сурового прошлогоднего собрания портной из города не уехал. Райкомовское начальство назначило главным "козлом отпущения" Мардуха, погребённого под каменными руинами тюрьмы, а Гробина, за сокрытие тела Хрущая в ведре с луково-уксусным маринадом, судила Особая "тройка" во главе с Мочаном.
  В течение часа врач-портной, используя десятки заумных, тарабарских терминов из "Медицинской энциклопедии", убеждал "судей", что он хотел только забальзамировать тело Хрущая и перенести его в холодный подвальный морг больницы, чтобы будущие поколения хухряков могли вечно лицезреть ведро с героем.
  Мочан слушал, маялся и мечтал поскорее завершить дело, чтобы опохмелиться. Учитывая былые врачебные заслуги, Гробина наказали удивительно мягко: всего лишь сняли с должности хирурга. На освободившееся докторское место райком партии временно поставил завхоза...

               
                * * * * *
 
  ...По улочке плелись сердитые старослужащие, доедающие горбушки с маслом, приготовленные хлеборезом Живчиком. Сверкая медалями, ветераны хуторской битвы проорали в окно госпиталя: «Глашка - кондрашка!» - и вразвалочку двинулись к орудию.
  На всякий случай, бывший врач загнал подмастерьев в помещение, закрыл дверь и сел за стол. Заглядывая в «Медицинскую энциклопедию», Гробин стал составлять для завхоза "Клавы-Пети" подробные инструкции, на этот раз: по удалению аппендицита, пересадке сердца и печени. В своё время эти несложные операции врач-портной почти успешно проводил в Хухрянской больнице.
  ...Разжалованный начальник клуба подлетел к командиру и поправил сбившийся набок поварской колпак с вышитой надписью: «Дембель неизбежен, как крах капитализма».   
      -  Ай да, Кирдыкин, ай да, сукин сын!
  Бухой не засмеялся от шутки бывшего заместителя. Он поскрипел зубами и сухо посмотрел в лицо, уже изрядно помятое «дедами» за отказ пожарить им картошки.
      -  Теперь вы всё поняли? 
      -  Всё, товарищ комполка. 
      -  Ладно. Кто старое помянет... Идите, товарищ... командир.
  Шопник радостно отдал честь, закричал: «Есть идти!», развернулся и сменил лицо на морду. Герои «Шпындебурга», увидев перемену, сразу всё поняли и побежали в казарму. Шопник устремился в погоню, предвкушая сладкую месть борзым дембелям за рукоприкладство.
  Бухой по-отечески посмотрел на Кирдыкина:
      -  За ценную идею, повышающую боеготовность артиллерийского полка, награждаю вас значком «Отличник РККА» и объявляю благодарность!
      -  Служу трудовому народу!
  Красноармеец и комполка, переполненные нахлынувшим душевным единством, обнялись. Кирдыкин окропил слезами «Бухую» шинель. Растроганный командир тоже смахнул слезу:   
      -  Качай его, ребята!
  Армейские руки подкинули рационализатора в небо. В сторонке замер Тифозный. Рядом с ним хлюпала покрасневшим носом самоотверженная Муза, экстренно вызванная с тёплого Парнаса. Чтобы окончательно не замёрзнуть, Каллиопа подпрыгивала на снежной дорожке и шлёпала себя руками по бокам. Она пошептала что-то Семёну, по-солдатски простонала: «Ох, зябко...», с трудом залезла на измученного Пегаса и тяжело упорхнула.
      -  Сочинил!!
  Вдохновенным, пылающим взором Тифозный остановил Петра в воздухе и стал читать новое произведение, привычно размахивая рукой:

         -  «Над миром буржуи уже не владыки,    
            Все они к нам, советским, подлы!
            Но есть среди нас товарищ Кирдыкин,
            Он поразит все вражьи тылы!
            Кирдыкин оружие грозное смажет,   
            И если втихую враги залетят,
            Поправив буссоль, он пушкой накажет,
            И вот уж лазутчики ярко горят!».

 *Реальный текст «Боевого листка». Орфография и пунктуация сохранены (1980 г.).   
               
                54

  Мотор ярко горел. Бледный Хрущай столь же ярко визжал от ужаса:
      -  Мы прилетели в чужое государство!!! Нас подбили буржуи!!!
  Дед глянул в иллюминатор: на снегу отжималась группа солдат, над которыми возвышался человек в поварском колпаке. Неподалёку стояла пушка, около которой  люди в будёновках подкидывали вверх красноармейца в серой шинели. В очередной раз его подбросили так высоко, что он на секунду оказался около самолёта. Мудрые и печальные очи деда встретились с глазами солдата.
      -  Ё-моё! Так ведь тут - живые люди!!!
  Потрясённый этим открытием, Кирдыкин полетел вниз на руки товарищей.
      -  Нет, Хрущай. Всё наоборот. Мы уже дома. Если бьют по своим, значит, мы уже дома...
      -  Самолет разобьётся!!! Нас ждёт смерть!!!
  В салоне запахло переваренными продуктами прощального хрущаевского ужина. 
      -  Фу-у... Дед, да успокой ты его, а не то задохнёмся.
  Панас подумал и решил по-свойски приободрить паникёра:
      -  Вот помрёшь ты, Хрущай...
  Особый наблюдатель взвыл.
      -  Да ты послухай меня! Для тебя смерть - красуня, потому как рано ёгэпэушного злыдня  из мира забирает. Ты ж не успеешь все смертные грехи совершить и много зла добрым людям зробить. А это шо значит? Значит, шо смерть тебя от ада спасает.
  Панас, казалось бы, умно и убедительно рассеял тревогу Хрущая, но тот почему-то не утешился, а с воплями заметался по салону:
      -  А-а-а!!! Где мой парашют?!! Где?!! 
  Как только истерик скрылся в хвостовом отсеке, Иван оказался около ящиков. Он быстро сунул за пазуху несколько бутылок и вернулся на место. 
  Лётчики попытались сбить пламя, набирая высоту, а затем  резко пикируя вниз.  Помогло: огонь погас, но мотор почему-то продолжал дымиться. Закрепив штурвал, пилоты выбежали из кабины, открыли боковой люк и схватились за ящики:
      -  Надо облегчить самолет! Выбрасывайте груз!
  С парашютом и надувной резиновой лодочкой, приобретённой на промышленной  выставке в Чикаго, в салон возвратился Хрущай. Увидев раскрытую дверь и лётчиков с коробками, он решил, что они собираются дезертировать с ценным грузом. 
      -  Куда?! Бросаете нас?! Грабите?! Расстреляю, гады!!   
  Хрущай выхватил наган. Пилоты шарахнулись от самосуда вооруженного начальника и выпрыгнули.
      -  Назад!! Я сказал - назад!!!
  Авиаторы раскрыли парашюты. Дед потянулся за кисетом:
      -  Ну, ты и дурында... Лучше б ты вообще не родился! Дитя залёта...
  Хрущай, не попадая дрожащими руками в лямки парашюта, повернулся к Ивану: 
      -  Помоги надеть!! Быстро!!!
  Дюндик сорвал с плеч спасительный мешок:
      -  Нет, Хрущай. Сгинем все вместе смертью храбрых. Ты же к этому нас призывал на хуторе. Помнишь?
      -  Это касается только вас! Вы - винтики! Мелкие сошки! Ваше дело: терпеть и не роптать! А меня надо беречь, потому что я - ценный коммунист, одобренный товарищем Сталиным!!
  Иван молча выбросил парашют из самолёта. После немой паузы из Хрущая одновременно вырвались смертельно бледные от страха газы и еле слышные слова:
      -  Да ты что сделал? Да я тебя... Расстреляю...
  Ослабевший бывший уполномоченный опустился на деревянную скамью и стал медленно поднимать наган. Дед схватил товарища за рукав и затащил его в пилотскую кабину.
  ...Потянулись томительные часы, похожие на ноющую зубную боль. За дверью иногда подавал признаки жизни Хрущай, тоскливо скуля, как собака.
  Из облаков посыпался снег. Самолёт, оказавшись пленником снежного десанта, дымил и вслепую летел в холодном, белом пространстве. Снежинки, почерневшие от копоти, героически бросались на стекло кабины, пытаясь предупредить людей о надвигающейся катастрофе. Мотор, оставшийся в живых, надрывался от натуги и болезненно постреливал, ощущая нарастающий смертельный жар.   
      -  Дед, а я чё-то вспомнил, как мы со Шпындей воевали...
      -  На Преображение Господне, в прошлом августе.
      -  Вроде недавно было, а кажется, целая вечность прошла.
  Панас перенёсся мыслями в родное село и задумался.
      -  Иванко, а помнишь, я говорил о Богородице, яка явилася в хате, когда мне от голода карачун наступал? Она ведь про тебя всё расспрашивала. Так вот, теперь я кумекаю, шо я и не бредил вовсе. Это ж, наверное, твоя дивчина Мария была? Письмо получила и прыихала, шоб тебя найти.
  Иван ничего не ответил. Он украдкой вытер глаза и упёрся лицом в стекло:
      -  Ничего не видно. Только облака.
      -  Облака - це думки нашей родимой Земли. Она сейчас про нас думает.
      -  Лучше б она подсказала - где мы? Небось, через всю страну уже пролетели  и опять над океаном несёмся?
      -  Хто ж знает?
      -  Хорошо, что второй мотор ещё работает.
      -  Сплюнь, бо сглазишь.
  Панас оказался прав. Дюндик ещё не успел плюнуть через плечо, а левый мотор уже впал в горячку, чихнул, загорелся и заглох. Самолёт задрал хвост и стал терять высоту. От предчувствия гибели за дверью завыл Хрущай.
  Иван и дед схватились за штурвал. Они с трудом выровняли машину, и в ту же секунду увидели водную гладь...
  Время вдруг замедлилось. Иван от кого-то слышал, что на пороге смерти перед глазами человека проносится вся жизнь. Он приготовился увидеть «киноленту» своей жизни: с мамкой, отцом, двумя братьями и любимой, но, к его удивлению, вместо серьёзного фильма мозги вспомнили похабный стишок, услышанный Мардухом от американцев, столпившихся под окном голливудской киноактрисы:
      -  «Бациллина - вэри гут: день - снимают, шесть - е..ут».
  Как будто услышав эту лирическую строчку, в купе поезда, несущегося в Москву, спящий Тифозный завистливо перевернулся под тёплым одеялом.
  Иван затряс головой, пытаясь прекратить идиотскую поэтическую хмарь, не соответствующую трагическому моменту, но стих продолжал крутиться в ушах, как заевшая пластинка:
      -  «Бациллина - вэри гут: день снимают...».
  Панас одним словом вернул время в привычное состояние:
      -  Кабздец!

                55

  ...Дед очнулся и открыл глаза: через разбитые лобовые стекла лениво опускались пушистые хлопья снега. Самолёт плавал на брюхе, помаленьку погружаясь. Левый мотор горел.
  Неподалёку от кабины пилотов остановилась резиновая лодочка. Хрущай крутил головой, решая, в какую сторону плыть.   
      -  Эй! «Харон»! Где Иванко?
      -  Не знаю.
  Особый наблюдатель стал отгребать от самолёта.
      -  У меня в лодке место только для одного, так что, сам выживай! Ты же верующий? Значит, тебя Бог спасёт.   
  Лодочка растворилась в снегопаде. Панас вылез, сел на крышу кабины, достал кисет, скрутил самокрутку, закурил и выдохнул дым.
  Крупная рыба выплыла из глубины и уставилась на деда, шевеля жабрами и ртом. Старик тихо вздохнул:
      -  Эх, Иванко...
      -  Я здесь!
  К багровому призраку самолёта тяжело подплывал Иван. Панас встал, но нос машины  стал уходить из-под ног. Моторы, громко шипя, укрылись саваном пара и утонули. Дед, белый от снега, медленно сошёл в воду. 
      -  О-о-ох-х-х... 
  Переждав первое обжигающее объятие ледяной воды, повернулся к товарищу:
      -  Поплыли, Ваня.
      -  Без толку...
  Иван с трудом ворочал губами, посиневшими от холода:
      -  Без толку... Куда плыть? Зачем? Это океан... Океан! Нет берегов! Всё:  приплыли... Давай прощаться...
      -  И думать не смей! Ты же сильный! Бедовый! «Небываемое бывает». Надо только плыть дальше. Встряхнись!
      -  Не могу: встряхнусь - бухло потеряю.
      -  Шо?! А ну, топи всё!
      -  Ты чё, дед?! Лучше выпьем на прощание. Хоть по граммулечке.
      -  Скидывай!   
  Иван непослушными, окоченевшими руками стал вытаскивать бутылки. Они нехотя уходили вниз, в чёрную бездну.
      -  Bсе?
  Дюндик кивнул, случайно хлебнул воды и закашлялся:
      -  Не солёная!  Дед, она - не солёная! Это - не океан!
      -  Уже легче... Стало быть, догребём.
  Несколько минут, что они плыли в студёной воде, показались вечностью. Снежные хлопья не только закрывали видимость, но и притапливали замёрзших пловцов, скапливаясь белыми горками на их головах. Холод становился всё нестерпимее. Ивану стало страшно. В голове величаво и прощально зазвучал орган из старой церкви. 
      -  Дед.... Дед... Вот сейчас помру, а там... Встретит меня Бог... И пошлёт некрещёную, грешную мою душу туда же, куда я бутылки отправил... Ох, нехристь я:  без водки и помереть не могу, как добрый человек... Жутко мне... Жутко!
      -  Покрестим. Ежели человеку грозит гибель, обряд может совершить любой христианин.
  Панас возложил на чело Дюндика худую ладонь:
      -  Крещается раб Божий Иван во имя Отца, Аминь. Сына, Аминь. И Святого Духа, Аминь.
  Большая снежинка, вместо голубя, закружилась над новорожденным человеком. Дед перекрестил лик Ивана и вдруг понял, что сил больше не осталось. 
      -  «Чай, в Иордани-то креститься потеплее было бы... Не то, что в этой купели».
  Панас улыбнулся, закрыл глаза и стал погружаться. Ноги коснулись дна...

                56

  ...По каменным ступеням, спускающимся к воде, два продрогших человека взошли на небольшую площадку и остановились: перед ними была широкая белая лестница, которая уходила в небо и наверху растворялась в снегопаде. Стали осторожно подниматься, оставляя на ступенях мокрые следы. Было тихо...
  Снег падал всё реже и, наконец, совсем перестал. Иван и дед переглянулись: перед ними была Москва! Невдалеке наливались утренней зарёй купола Кремля.
  Довольный Хрущай сидел на лодочке и стучал по её краю ботинком, вытряхивая из него воду. Лодка лопнула, и особый наблюдатель растянулся на земле. Невольные зрители не смогли удержаться и рассмеялись. Хрущай встал, отряхнулся и раздражённо махнул кулаком:
      -  Раз уж смерть вас не берёт, то выплывайте и дальше сами! И помните: о том, что с вами случилось за этот год, - забудьте!
  На гранитном парапете лежала газета. Дед замер, увидев на первой странице знакомое лицо Кирова в чёрной рамке. Шевеля губами, он прочитал под фотопортретом некролог.
      -  Ох, дывчинство! Плохи дела, Иванко: в Питере большого человека убили. Из-за этого похватали многих людей, щоб судить их, як врагов народа. Плохи дела: император почав нас мордувати... 
  Иван поёжился:
      -  А как жить-то теперь будем?
  Панас, погрузившись в невесёлые думы, достал кисет, оторвал от газеты полоску, насыпал в неё сочащийся водой табак, чиркнул мокрой спичкой, поднёс огонёк к самокрутке и затянулся... Дюндик, открыв рот, смотрел на это чудо.
  Над Москвой полыхало рассветное зарево. Иван ясным взором упёрся в красное небо, потом посмотрел на мрачного старика:
      -  Мистер дед, ар ю окей?
  Панас попытался сохранить серьёзность, но глаза у него засмеялись. Ещё раз затянувшись, он затушил самокрутку и сунул её за ухо.
      -  Как жить будем? Даст Бог - выживем, Ваня. И Ангелы-хранители помогут.  Ты же теперь крещёный.
      -  Да... Батя.
  Дед замер, а потом рубанул дрогнувшим голосом:
      -  Ну, так вот и всё! Живы будем - не помрём! Пойдём, сынок, помолясь.
  Сверху было видно, как по белой дороге к разрушенному Храму шли два человека, большой и маленький, согнувшиеся то ли от холода, то ли оттого, что кланялись куполам древнего города. В другую сторону бодро маршировала полная фигура в сером френче с дырявой лодочкой на плече.
  Над городом поднималось солнце. Тишина на цыпочках покидала улицы. Москва просыпалась...


               
                1974-1991-2006-2019-2023


                КОНЕЦ
 
               
  Воеводин Виктор Петрович               
                viсtorvoevodin@yandex.ru