Тревожная ночь

          В покрытые диковинными морозными узорами окошки со страшной силой бился буран, начавший налетать разбойником из ледяной степи ещё днем. К ночи он разгулялся вовсю и казался теперь ещё более яростным, угрюмым и страшным чем когда было светло. Беспрепятственно разгоняясь на открытых просторах, ураганный ветер диким волком набрасывался на затерянный в степи поселок, на беззащитные перед ним дома, сараи, голые деревья, заборы, на тусклые за кисеей беснующегося снега огни окон и редкие фонари улиц. Казалось, что этот едва видимый сквозь пургу свет, ещё больше разжигал ненависть снежной стихии ко всему теплому, обжитому, человеческому. С посвистом в проводах, норовя оборвать их, словно дикий захватчик наконец-то ворвавшийся в осаждённую крепость, буран, носился по пустым улицам снежными вихрями, грозно стучал в двери сеней, скребся ледяными когтями в заиндевелые окна: «Открывай!». Не сумев сходу проникнуть в жилье, в эти последние цитадели тепла и уюта, снежный злодей пытался разрушить и разорить всё что было ему доступно: в мстительном гневе он гнул, стараясь сломать все попадавшиеся деревца и кусты, переметал, заваливал снегом проулки, улицы, тропинки, палисадники, двери домов и сараев, наметая сугробы по самые окна, а то и выше. Наконец, всё же осилив оборвать ненавистные ему провода, он разом погасил-таки электрический свет и во всех домах, и в фонарях на улице! Ликуя, празднуя победу тьмы над светом, буран за окнами вдруг взвыл громче, порывы его стали яростнее и хлеще! Поселок, погрузившись в кромешную тьму, в один миг словно исчез с лица буранной степи, утонул, провалился в пучину её бездонных снегов. Казалось, что и он, и вся степь, и весь окружающий мир вдруг перенеслись на какую-то другую, очень далекую от Солнца, безжизненную планету, где властвуют бесконечная, непроглядная ночь и вечный вселенский холод.          
         – Ребятишки, сидите там, где сидели! Не шастайте по избе, а то бышкнитесь головушкой об чё-нито или напоритесь на угол! – баушка пока не выключили свет пряла, и теперь на ощупь быстро разбирала прялку, вынимая лопать с куделью из донца, складывая их на пол под вешалкой у входа. Туда же вниз, подальше от «дороги», были убраны и веретёна, чтобы глупые внуки не дай Господь, не наступили или, того хлеще, не налетели на них глазом или животом.          
         – Ты пошто лампу-то не зажигашь, Гришка? Ай заправить забыл давеча?          
         – Спички ищу. Отец, они у тебя? Дай, – слышно было как сын, чертыхнувшись, отложил книгу.          
         – На, вот, – дед перед этим куривший закрутку около поддувальника, чиркнул подсветив, отдал коробок сыну.            
Керосиновая лампа-«стенник» наконец-то осветила кухню своим тусклым светом, где перед отключением электричества сидела после ужина вся семья: отец читал потрепанную, но очень интересную библиотечную книжку, мать писала какие-то отчеты по своей работе в магазине, двое ребят семи и пяти лет играли на полу, на половиках. Дедушка, положив табуретку на бок и присев таким манером на неё пониже и поближе к приоткрытой затворке печи, курил в неё на своем привычном месте, а баушка, вишь, пряла. Теперь же, когда большой свет от лампочки под потолком погас, когда зажгли вместо него керосинку, делать стало нечего сразу всем. Ну разве почитаешь при таком свете книжку, или попишешь циферки в тетрадку? Дед выкурив ещё одну свою махорочную закрутку, покряхтывая пошел спать. Баушке тоже уже не хотелось прясть – какая работа «при лучине, как при царе», тем более прялку она разобрала, а собирать её снова на ночь глядя, когда уж скоро ложиться, ни к чему. Она присела на чуток поближе к печке, внучата пугливо прижались к её коленям. Мальчишки не любили и почему-то всегда побаивались вот такого выключения электричества по вечерам. От лампы с зажжённым отцом огоньком под грушевидным, вытянутым стеклом, шел какой-то подземный свет, от которого становилось не то что страшно, а тоскливо, мрачно и невесело. Из-за этого тусклого огонька по всему дому, по всем углам начинали шевелиться, а то и бродить темные, жутковатые, пугающие ребят тени, отчего бегать и беситься больше не хотелось. В такие минуты переставало светиться и говорить всегда бодрое радио, стоявшее сверху на буфете, но самое главное при этом керосиновом свете на лицах матери и отца, бабушки и дедушки дети тут же обнаруживали неприятные изменения: взрослые становились строже, напряженнее и неприветливее. В такие моменты они старались поскорее уложить ребятишек «байки», хотя было ещё рано и спать тем совсем не хотелось.            
          – Может скоро дадут? – с надеждой спросила мать, а отец, работавший на электростанции, у которого сегодня как раз был выходной после дежурства, лишь обреченно махнул рукой:          
          – Провода оборвало где-то, до утра скорее всего не найдут и не сделают. Может мне пойти тоже помочь нашим?         
         – Куда ты в такой буран пойдешь, Гриш? Не видно не зги! И не думай! Сами справятся. Если нужен будешь, приедут за тобой!          
         За окном со всей своей дикой силы продолжал беситься и бушевать буран. В наступившей дома тишине, казалось, что ураганный ветер завывает и стучит своими порывами как кулаками в стекла всё громче и страшнее с каждой минутой. Мать пошла посмотреть, как спит самый младший из детей, годовалый Юрка. Тот сладко посапывал в своей качке, раскинув руки и казалось, что разбушевавшаяся за стенами дома стихия лишь ещё сильнее усыпляет его, так что хоть из пушки пали – не разбудить!            
         А вот старших ребятишек, Алёшку и Ваньку, и этот ночной буран, и, особенно отключенный из-за аварии свет, не то что сильно пугали, но удручали очень. Поэтому они и жались не только к бабушке, но, хоть в доме и было тепло, больше терлись у печки, заглядывая в неё и слушая как гудит в ней огонь, как трещат дрова и раскалываются от жара куски угля. Там внутри, сквозь щель приоткрытой дверцы подтопки было видно ребятам, как весело пляшут на горячих красно-желтых поленьях и углях согревающие дом огоньки, как сыплются оттуда сквозь колосники вниз, в зольник, в поддувальник, яркие искры. Для пацанов сейчас лишь они, эти огоньки и искры в печке, были в доме самым радостным, добрым и дружественным светом, не то что хмурая, уныло пахнущая керосином лампа на стене. Ну почему родители прицепили её именно на гвоздь повыше, где ребятам её было не достать даже со стула? Ведь там освещает она больше потолок чем саму кухню, и толку от неё намного меньше, если бы она стояла на столе? Да и мальчишки бы тогда могли, едва не утыкаясь конопатыми носами в горячее стекло, смотреть на её пусть и тусклый, но всё же необычный, лениво покачивающийся язычок оранжевого пламени, который заканчивался как у змеи длинным и острым кончиком черной копоти где-то наверху, на выходе из стеклянной колбы. А вот поэтому-то самому как раз и убрали её на стену от них и от греха подальше! Ведь эти озорники не могут долго сидеть на одном месте, и насмотревшись, обязательно шмыгнут, дернутся куда-нибудь, того и гляди сшибут, снесут лампу, уронят на пол, разобьют по бестолковости, а там и пожар! Нет, уж, пусть лучше на стене висит, хоть и темнее так, зато подальше от сорванцов, где им не достать её.            
Через небольшое время вслед за дедом, засобиралась идти ложиться и баушка.            
         – Робяты, ступайте мыть лапы и спать. Темно в доме, заняться вам всё одно нечем! – в этой семье не принято было забираться в постель с немытыми на ночь ногами. Попробовав было перечить баушке, но получив грозный окрик отца («Кому сказано было?!»), мальчишки покорились. В маленькой спальне, стояли две койки, на одной, которая поменьше, уже чуть похрапывал дедушка, а на второй, широкой, обычно спал с баушкой старший внук Алёшка. Средний Ванька спал в избе*, там же где и родители, только в своей маленькой кроватке. В этой же комнате стояла качка и самого младшего, Юрки.            
         Баушка не смотря на раннее время, сегодня уснула быстро, наверно и её убаюкал разошедшийся за стеной буран. А вот Алёшке никак не спалось, маненько поворочавшись, он стал прислушиваться к тому, о чем говорят оставшиеся сидеть на кухне при свете керосиновой лампы родители. Они видно, всё же надеялись, что большой свет дадут и тогда матери можно будет продолжить делать свой отчет, а отец сидел с ней просто за компанию. Двери в спальню были приоткрыты, лишь простенькая занавеска отделяла её от кухни, поэтому Алёша слышал разговор оставшихся наедине родителей. Хоть они и говорили совсем негромко, в полголоса, хоть мальчишка и понимал далеко не всё, но он уловил главное: разговор между отцом и матерью шел о чем-то очень серьезном и тревожном...

          – Не могу я больше, Гриня! Не могу! Сил моих уж никаких нет на этой работе!
          – Да что там случилось-то у тебя, Наташ?
          – Плана, плана начальство и из района, и из области требует, местное тоже – каждый день одно! А товара никакого нету, не везут ничего, магазин пустой. На одном хлебе, на вине и на маргарине выручки не сделаешь. Чая уже который день нет, гречки, и другой хорошей крупы. Одна сечка да килька в томате. А ещё грозят! Ревизии одна за другой, на будущей неделе опять закрываться, считать всё. Да ещё чуть что плати за просрочку, за испорченную всякую дрянь, что бывает и привезут, да никому не нужна. Вон мясо привезли, а там один жир – никто его не берет. А цена-то как за мясо! Всё, руки опускаются!
          – Ну что ты, в самом деле, Наташ! Может просто сейчас это так всё в одно время напало? Пройдет, а?
Алёшка слышал, что мать всхлипнула.
          – Как же, пройдет-то, Гриша! Нервов никаких нет, сил нет! Каждый день, каждый божий день рёв председателя! Не хотите, мол, работать! Да ещё с подковыркой, мол, хитрите там, за прилавком. А чего там хитрить? Чем? Голыми полками? Чем и как работать-то, когда ты ничего не даёшь, не добиваешься, чтобы везли то, чем торговать можно! И народ тоже орет из очереди, что мол вы, продавцы, всё себе растащили! Ни стыда, ни совести у людей нет, корить и попрекать так. И плевать всем, что льют в открытую на тебя грязь – виноват и всё тут! Ведь в этом магазине даже если бы и кто и захотел, тащить-то всё равно ничего нет! Березовый сок что ль этот трехлитровый? Уйду я, Гриня из магазина, уйду!
         – Куда же ты пойдешь, Наташ? Да ещё зимой?
         – Да вон хоть в уборщицы в школу, или в тот же магазин. Или дояркой. Но здесь оставаться сил у меня больше никаких нет!
          На минуту разговор родителей замолк, Алёша слышал, как всхлипывает мать, как присел к печке, закурил отец. Мальчишка не видел лиц родителей, но ясно представлял состояние обоих. Ему было жалко маму, но он и предположить не мог, что работа в магазине может быть такой тяжелой! Ему казалось, что наоборот, она легкая и веселая, ведь когда он заходил после школы к матери на работу, всегда видел её за прилавком только улыбающейся! Да и как можно не улыбаться и не радоваться,  когда вокруг тебя карамельные и шоколадные конфеты в разноцветных фантиках, тоже разноцветные леденцы, ириски, шоколадки в серебряной фольге, пузырящийся, задорно бьющий в нос лимонад в зеленых бутылках, свежий, только что привезенный из пекарни, аппетитно пахнущий хлеб с хрустящей корочкой, большие банки с разноцветными соками, огромные стеклянные конуса, куда этот сок переливают и из которых потом наливают в стаканы через краник всем кто захочет!
Слышно было, что отец докурил, вернулся и сел к столу рядом с матерью.
         – Вот что я скажу, Наташа, - отец вздохнул, – дело, по-моему, движется к войне. Об этом и по радио говорят, и на политзанятии вчера парторг тоже. Между Индией и Пакистаном большая заваруха намечается, и наши никак в стороне не останутся. Американцы за Пакистан встрянут обязательно, а мы за Индию – это точно. Об этом и на политинформациях говорят всё время, да и без них всё понятно   – радио про это не замолкает. А начнется война, что делать будем? Ребята у нас мал мала меньше, надо растить. Так-то бы ещё ладно, а если меня на фронт заберут? Да что там – заберут обязательно, я же партийный. Так вот, как тогда тебе ребятишек будет вытянуть одной?
         – Да о чем ты говоришь, Гриня? Какая война-то? Ерунда всё это!
         – Ну считай ерундой, если не понимаешь, Наташ! Я же не просто так этим пугаю, чтобы удержать тебя на этой твоей работе. Хочешь – уходи! Но если между Пакистаном и Индией всё быстро не закончится, то быть большой войне и у нас с Америкой! А в войну-то, ты чай помнишь, как жили ребятишками, голодали всё время? А убьют меня там, что делать будешь с пацанами? А так, если останешься работать в магазине, плохо ли, хорошо ли, их прокормить завсегда сможешь – и продукты у тебя, да и зарплата. Старики на огороде пусть копаются, по семьдесят им – справятся, тоже какая-никакая польза и подмога. Так что подумай хорошенько, Наташа!
          Отец снова подсел к печке, закурил свою «беломорину». В доме наступила тишина, лишь за окнами продолжал завывать снежный буран. Он словно аккомпанировал своей жуткой музыкой только что сказанным словам отчаяния матери и страшным размышлениям отца. Они, эти слова и размышления, не все были понятны, не все укладывались в маленькой белобрысой голове Алёшки, но он сумел уловить главный смысл разговора: матери очень тяжело на работе, отца могут убить на скоро возможной войне, поэтому ей, маме, надо терпеть, чтобы она могла приносить Алёше и братишкам из магазина еду. Всё это было очень страшным для восьмилетнего мальчишки! Ему казалось, что и погасшее в этот поздний вечер электричество, и унылый свет керосиновой лампы, и бушующий за окном буран являются предвестниками стоящей на пороге войны. Что могло быть более страшным, чем всё это? Да что там – этот разгулявшийся в ночи буран и был олицетворением этой самой войны! Алёша много раз слышал о «холодной войне», наверное, о такой вот войне-буране как раз и говорили дядьки из радиоприемника! А ещё, этот самый злобный буран и казался ему тем самым Пакистаном, который виноват во всём! Он был единственным неизвестным, незнакомым и совершенно непонятным словом в разговоре родителей! Да ещё связанным с войной! Ну не Индия же виновата? Индия виделась ему разноцветной, благодатной, доброй страной со слонами, где-то далеко-далеко у теплого, сказочного океана. А ещё она была не виновата, потому что мы вступимся за неё, за Индию, как сказал отец. И ещё потому она хорошая, что Алёша уже знал, что там делают индийский чай, который все взрослые в доме считали самым лучшим. Опять же родители иногда ходили в клуб смотреть индийское кино, которое им, судя по всему, очень нравилось! И ребятам оно тоже нравилось, хоть они его никогда и не видели, но после таких фильмов мама с папой обязательно приносили своим мальчишкам из клубного буфета то мандарины, то апельсины, которые, как считали дети, могли быть привезены только из Индии!
         И всё же, неужели и вправду может случиться всё, о чем говорил отец, и на самом деле начнется война? Алёша, конечно же уже слышал о другой войне, которая закончилась очень давно, лет двадцать пять назад, о том, как много солдат убили на ней, как люди голодали, как тяжело было им жить. Ему очень не хотелось, чтобы такая же война, о которой часто рассказывали в доме старшие, повторилась… Но рядом с ним мирно посапывала баушка, на соседней кровати, стоящей в ногах, спал дед, а голоса матери и отца на кухне наконец смолкли – они тоже пошли укладываться, погасив лампу. В доме стало тихо и темно, как бывает всегда ночью. Даже вьюга на улице стала шуметь тише и теперь просто убаюкивала Алёшу, который и не заметил, как уснул.

           В ту самую ночь, когда свирепый степной буран рвал провода и заваливал снегом целинный поселок, за тысячи километров от него, далеко на юге, притихшую в удивительном для этих мест безветрии Великую индийскую пустыню Тар в штате Раджастан освещала полная луна. Её свет был настолько сильным, что даже яркие южные звезды были засвечены ею и едва виднелись на безоблачном небе. Над пустыней стояла мертвая ночная тишина, поэтому бойцы взвода «Дхарама Вира Бхана» в составе двух офицеров и двадцати солдат, направленного на патрулирования границы практически все одновременно услышали, как с пакистанской стороны быстро нарастал грозный гул большого количества техники. Этот звук шел с северо-запада, до его источника было отсюда несколько километров, машины его издававшие находились вне видимости патруля, поэтому командир взвода младший лейтенант Дхарамвир сообщив по радиосвязи на пост прикрытия рубежа своему командиру роты «Альфа» 23-го батальона Пенджабского полка майору Кулдип Сингх Чандпури об обнаруженном перемещении противника, сам со своими бойцами поспешил к месту перехода границы. Когда преследующий взвод наконец догнал нарушителя, то обнаружил огромную колонну бронетехники пакистанской армии, двигавшуюся маршем в направлении приграничной индийской деревушки Лонгевала, как раз на роту майора Чандпури….               
         Опорный пункт роты «Альфа» располагался на гряде высот и возвышений, на гребнях дюн в глубине пустыни Тар на крайнем западе Индии, в 16 километрах от границы с враждебным Пакистаном. Это была только что построенная система соединенных между собой бетонных окопов, стен, бункеров, капониров и пулеметных площадок. Этот укрепленный пункт был удаленным от основных сил, вынесенным далеко в пустыню, и самое главное, он был еще не полностью вооружен и не до конца оборудован. К началу декабря 1971 года на подходах к нему со стороны пакистанской границы имелись лишь три ряда колючей проволоки, а вот минные поля установлены ещё не были. Да и эту «колючку» поставили всего лишь на днях. Почти не было у майора и артиллерии. Роту должна была поддерживать находившаяся в тылу одна батарея 170 полевого полка «Вир Раджпут», на который, кроме того, возлагались поддержка и прикрытие еще одного, соседнего полевого полка.               
         К ночи с 4 на 5 декабря у майора Чандпури в подчинении была лишь его рота стрелков в количестве 120 человек, и усиление в виде пулеметного отделения, одного миномета, и одного безоткатного орудия на джипе из противотанкового отделения. Две других штатные стрелковые группы со своими «безоткатками» за день до этого забрал у него командир батальона в расположение штаба, находившемся в сорока километрах восточнее, на переподготовку и обучение расчетов. Ну были у командира роты ещё четыре пограничника на верблюдах. В общем, не ахти какая мощная преграда для врага, в случае если пакистанцы сунутся на индийскую территорию на этом участке.             
          После получения донесения от младшего лейтенанта Дхарамвира о наступлении на Лонгевалу крупных сил неприятеля, Чандпури сообщил об этом в штаб батальона и запросил у командования срочное подкрепление танками, пехотой и огнем артиллерии. На свой запрос, командир роты получил от вышестоящего штаба неожиданный ответ: можете попытаться стоять до подхода подкрепления, которое, правда, сумеет прибыть не раньше утра, либо покинуть позиции и срочно отступать, а вернее бежать в городок Рамгарх, где и располагались основные силы. Именно бежать пешком ночью 40 километров по песку, потому что пара имевшихся джипов в расположении укрепрайона и десяток боевых верблюдов эвакуировать всю пехотную роту никак не могли. В общем: «Мы к вам ночью на помощь не пойдем, а вы, если хотите, можете драпать». Кулдип Сингх принял достойное решение: остаться и драться с врагом, используя укрепления своего пункта прикрытия границы, который, по его мнению, взять приступом было совсем не простым делом для любого неприятеля. Майор умело распределил стрелков и имеющееся вооружение по бункерам и ДОТам, определил маршруты передвижения безоткатного орудия на автомобиле за линией укреплений, расставил имеющиеся гранатометы, пулеметы и офицеров на самые опасные участки. Кроме того, пока пакистанские танки ползли эти 16 км от границы до поста, индусам удалось наспех поставить несколько противотанковых мин перед колючей проволокой.               
          В ту ночь полнолуние была хорошим помощником наступающим пакистанским войскам. Генерал-майор Мустафа был опытным военачальником, учел он и это, отправляя свои войска в Индию. В ярком свете луны командиры 206-й пехотной бригады и отдельного бронетанкового полка, у которых под началом находилось более шестидесяти танков, почти полторы сотни бронетранспортеров и бронеавтомобилей, а также около трех тысяч солдат, прекрасно видели укрепления индусов ещё издали, в бинокли. Думая о том, что на этом участке безводной пустыни нет крупных сил индийской армии, которые могли бы дать им отпор и помешать продвижению в глубь территории штата Раджастан, пакистанцы махнули рукой на проведение разведки вообще, и на инженерную разведку в частности: о том, что перед Лонгевала кроме слабенького пограничного отряда в последние дни появилась еще и пехотная рота Кулдип Сингха, пакистанские командиры информации не имели, а смести первой же атакой небольшие группы индийских пограничников, окопавшихся среди песков, считалось плевым делом. Пакистанцы не рассчитывали задерживаться в этом месте, и двигались прямо на захват Джайсалмера – главного города пустыни Тар, в котором сходились все основные караванные пути и шоссейные дороги крайнего запада этой страны. Поэтому-то на всех пакистанских танках и другой бронетехнике были навешаны дополнительные баки и бочки с топливом, из расчета на 120-ти километровый марш от самой границы до Джайсалмера и на бой при взятии этого города.             
         Атака на затерянный у границы в глубине пустыни укрепленный пункт индусов началась в половину первого ночи, прямо в лоб, без всяких маневров – зачем они были нужны, когда командир объединенной бригадной группы Гулам Тастагир не сомневался в быстрой победе! Атакующих сначала поддержала огнем и артиллерия, но по мере приближения танков к посту, прекратила стрельбу. Во время этого артналёта, потери понесли лишь боевые пограничные верблюды индусов: были убито пять из десяти, находившихся на заставе. Но затем едва начавшаяся пакистанская атака захлебнулась. Развернутые в линию, несколько танков подорвались на установленных минах, а пехота залегла перед колючей проволокой, не решаясь продвигаться дальше из-за страха тоже нарваться на минное поле, тем более ночью. Вызвали саперов, которых в самой наступающей колонне не оказалось, пришлось ждать два часа пока они прибудут из тыла, со своей территории. Но приехавшие и проверившие местность за колючей проволокой, саперы бодро доложили: никакого минного поля перед индийскими укреплениями нет, можно спокойно наступать дальше. Время для пакистанцев утекало сквозь пальцы как желтый, «золотой» песок Раджастана. Они двинулись было вновь, но тут выяснилось, что их тяжелые танки и броневики вязнут и застревают в зыбучих песках, окружавших индийский пост. Пустыня, классическая песчаная пустыня, в этот час ещё и ночная, расстилалась на десятки и сотни километров вокруг! Вот тут-то индийский командир Кулдип и дал приказ своей роте открыть огонь из всех видов оружия по врагу! Первыми же выстрелами из «безоткатки» были подбиты два танка, огнем из миномета были подожжены несколько бронетранспортеров, пулеметы укладывали насмерть штабелями в песок незадачливую пакистанскую пехоту. Буксующие, то и дело застревающие бронетранспортеры и танки, вспыхивали один за другим, горящее топливо из пробитых дополнительных баков, прикрепленных на машины, разливаясь прекрасно освещало местность перед постом, щедро помогая индийцам находить цели на плоской равнине, где пакистанцы не могли отыскать какого-либо укрытия и убежища. Кроме того, гарь и дым от горящей техники и разлитого топлива застилали все поле боя, не давая пакистанским солдатам нормально дышать, а их командирам ими же управлять. А единственное индийское противотанковое безоткатное орудие на джипе продолжало сновать по высоте, лупя сверху по неподвижным, застрявшим боевым машинам в мелком, будто сеяном песке, легко пробивая более тонкую и слабую верхнюю броню. Таким образом было подбито еще десять танков и БТР. Хотя индусов в этом бою и было чуть ли не в 25 раз меньше, хотя они и были окружены, но пакистанцы, поливаемые огнем пулеметов, автоматов и миномета, никак не могли к ним подобраться по открытой, освещенной яркой луной и пожаром местности! Под плотным огнем потери пакистанских войск были большими, им казалось, что против них воюет полноценный, даже усиленный батальон индусов. А между тем в роте майора Кулдип Сингх, если не считать убитых верблюдов, погибли лишь два солдата: один при артобстреле, вторым был наводчик «безоткатки», сраженный взрывом взорвавшегося рядом фугасного танкового снаряда.               
         Но какой бы ни была длинной эта зимняя ночь, но и она подошла к концу. Но утро не только не принесло победы пакистанским солдатам, но наоборот – оно принесло смерть многим из тех, кто выжил в ночном бою.               
         В индийском Рамгархе на аэродроме с нетерпением ждали первых лучей солнца летчики майора Атма Сингха, чтобы вылететь на помощь своим товарищам на земле. Его самолеты не имели приборов ночного видения и вообще возможностей для ведения ночного боя, поэтому авиация и ждала рассвета. Налет индийской авиации на вязнущие, буксующие и застрявшие в песках бронецели был страшен: пилоты четырех самолетов расстреливали их как неподвижные мишени в тире ракетами и из авиационных пушек! Как и многого другого, у пакистанцев не оказалось поддержки с воздуха – за свою самоуверенность они снова были наказаны. Их тяжелые танковые зенитные пулеметы ничего не могли поделать с быстрыми и высоколетящими самолетами индусов. К полудню на помощь роте майора Кулдип Сингх Чандпури уже подходили танки сразу двух индийских полков, кавалерийского и уланского, вместе с пехотным батальоном «Винтовки Раджпутана» под общим командованием полковника Бава Гурувачана Сингха. Пакистанцам ничего не оставалось, как отступить на свою территорию. Многие их танки были брошены из-за перегрева забитых пылью и песком двигателей. Всего пакистанские войска в том бою потеряли более 200 человек убитыми, около 100 танков и БТР, из них 36 были полностью уничтожены индусами, остальные были выведены из строя или захвачены как трофеи. Ночной бой под Лангевалой оказался решающим в индо-пакистанской войне в декабре 1971 г., после которого Пакистан уже не мог оправиться и через несколько дней боевые действия между двумя странами были полностью прекращены…            

          Алёшка проснулся поздно, когда из окна в его спальню лился белый свет позднего зимнего утра. Он бы ещё спал, да Ваньке, вставшему сегодня раньше старшего брата, было скучно одному – он, хитро улыбаясь, подкрался и принялся щекотать его за пятки. Было воскресенье, в школу идти не нужно, но этот Ванька! Буран за окном видать стих давно, в непокрытые морозом серединки окон было видно, как на улице медленно и плавно падают редкие снежинки. Оттуда же, со двора доносился скрежет лопаты – отец убирал наваливший за ночь снег. Мама ещё затемно ушла на свою работу в магазин, поэтому завтраком кормила мальчишек сегодня баушка. Теплая «плохая» каша, которую ребята очень любили, и называли так гречку только лишь из-за темного, серого цвета, не такого красивого как у светлой пшенной, была залита холодным молоком. А после каши их ждали толстые, гладкие, без единой дырочки масляные блины, высящиеся золотой горкой на алюминиевой тарелке, стоящей, чтобы не остыть, на углу весело гудящей и потрескивающей горящими дровами печки. Запахом пекущихся блинов и дымом дедовской махорки, как всегда сгорбившись курящего у печки, весёлой улыбкой Ваньки, и ещё (о, чудо – свет дали!) бодрым голосом дядьки-диктора из радио, встретил этот декабрьский день второклассника Алёшку! Дядька в радиоприемнике говорил о нормализации международной обстановки в мире, и на границе Индии с Пакистаном тоже. А потом заиграла музыка и запела Людмила Зыкина, которую так любила слушать баушка. Как хорошо-то! Скоро день рождения у младшего братишки Юрки – ему исполнится ровно один год. А потом надо ещё маненько подождать, и начнутся долгие зимние каникулы, и с ними придет праздник Нового Года с подарками! Ура! А вчерашний унылый вечер и тревожный разговор родителей сейчас казались Алёшке чуть ли ни плохим сном – темным, удручающим, страшным, про далёкую войну, которую приносил сюда степной буран. Но буран кончился, а значит кончилось и ожидание этой зловещей войны. Теперь мальчишка почему-то был уверен, что никуда и никогда никто не сможет забрать отца, не могут его убить на какой-то далекой войне, где «злой» Пакистан решил было воевать с «доброй» Индией. А если так, то значит и мамка не может бросить эту хорошую, радостную работу в магазине, когда вокруг неё множество конфет в разноцветных фантиках, душистая газвода и ароматный свежий хлеб с хрустящей, так и просящейся всегда что бы её откусили, корочкой.               
           – Всё, наелись, пострелята? – спросила бабушка, – Тогда скорее одевайтесь потеплей и ступайте во двор, помогать папке снег убирать. Снегу навалило много, он один без вас никак не справится!