Дела сердечные

               

      

        Сейчас, уважаемый читатель, я вам расскажу несколько коротких историй, которые произошли в разное время с представителями сильной половины… короче… с мужиками.  Однако… и женщины попадали впросак, несмотря на их ум и дар предвидения.
       История первая...

                КОБЕ-ЛИ-НА-А!

        Когда же я встретил этого человека? Дай Бог памяти, не хочется вам врать. Да, да… Правильно. В ту пору я начинал работать председателем одного из колхозов. Время было весеннее. Снег еще кое-где выглядывал из оврагов и лесополос, прячась от назойливого, для него, апрельского солнца. В небе  плескалась бездонная синева, пели жаворонки, выползали из щелей ожившие мухи, женщины, на мужскую погибель, освободили от чулок, колготок и длинных юбок свои ноги и теперь дразнили ими, хоть и незагорелыми, мужское воображение.
       Техника в поле еще не работала, но все было готово, чтобы вступить в бой за высокие урожаи зерновых и технических культур, за очень высокие надои молока в летний пастбищный период. А пока живые существа (в том числе и люди) наслаждались первыми теплыми днями, и над всеми сельскохозяйственными угодьями властвовала дремотная лень.
       Те, кто не работал, даже забыли о ней (работе) думать, кому  надо было что-то делать, я имею в виду опять же работу, делал вид, что работает. Даже начальники начали думать черт-те о чем, но только не о делах. Конторские же женщины в этот день больше обсуждали, кто что будет надевать, снимать, примерять, покупать или распарывать и перешивать.
        Радовались те, кто этой весной влезет в те платья или брюки, которые они носили прошлой весной, и горевали другие, у кого округлились бедра и тесными стали бюстгальтеры, купленные месяц назад. Но всех волновал один, самый трудноразрешимый вопрос, как выглядит со стороны их попа весной.
        Женщины, те, которые помоложе, часто подходили к большому зеркалу и, став к нему вполоборота, критически оценивали самую важную для каждой из них часть тела. Те, которые постарше, старались это делать украдкой. В общем, весна вносила свои коррективы в жизнь людского сообщества.
        Мужики тоже испытывали некоторое волнение. За весной ведь лето. И нашему брату тоже надо знать, на каком пляже можно иногда побултыхаться, а главное, в какое время суток обнажать до плавок или семейных трусов свое тело. Дряблые мышцы и отвис живот – желательно ночью, подальше от женских глаз, а если придется раздеться днем, то хотелось, чтобы рядом были еще хуже.
       Ближе к обеденному перерыву бухгалтерия была похожа на растревоженный улей. Женщины, пользуясь тем, что днем раньше сдали квартальный отчет, теперь разглядывали новые модели весенне-летней одежды и изучали выкройки. Тут же были и экономисты, зоотехник и кадровик. Мужики резались в домино в кабинете главного инженера.
       – Ба-бы, Сугро-бов! – раздался истошный женский крик. – Сугро-бов идет!
       По бухгалтерии прошел шум, протопали резиновые сапоги зоотехника и простучали каблуки хозяек кабинета. Все припали к окнам. И стихло. Стихло так, что слышен был полет мухи, которую прогнали с теплого места самым грубым способом.
        Я раньше слышал об этом человеке, а вот встречаться не приходилось. Теперь же, попав в колхоз в качестве председателя, я оказался в зоне его должностных полномочий.
       Мы, мужики, редко восхищаемся, когда встречаем красивого себе подобного индивидуума. Ну как можно радоваться тому, что кто-то, такой же мужик, облагодетельствован природой-матушкой богаче и качественнее, чем ты сам. А вот им, как я потом узнал, восхищались даже мужики.
       Я бы мог обрисовать его так же, как это сделал знаменитый наш Юрий Никулин по отношению к одной героине в кинофильме «Бриллиантовая рука!», одним восклицанием – «О!». Но книжная строка не телевизор, а тем более не широкий и высокий экран в кинотеатре, поэтому мне придется представить этого человека, да так, чтобы вы смогли как бы увидеть самого Сугробова, поклацать языком и сказать: – Да-а, ну-у и са-ме-ец… Простите за навязывание своего определения. А может, вам захочется сказать: – Ну-у и-и ко-з… кра-са-ве-ец, – или что-то близкое к этому определению.
      
       …По длинному коридору колхозной конторы шел широкоплечий мужчина, одетый в коричневато-зеленоватый плащ, подпоясанный по тонкой талии. Природа наградила Сугробова ростом чуть выше среднего, смуглой кожей, вьющимися иссиня-черными волосами, густыми с надломинкой бровями, прямым носом и… голубыми глазами, в которых тонули сто двадцать процентов сердец встретившихся на его пути женщин.
        Почему сто двадцать? Ну, некоторые ухитрялись утонуть дважды, а были и такие, которые не хотели покидать этот омут вообще. Но большинство использовало его один раз, так, для сравнения, ибо это большинство знало, что стопроцентной привязанности данного живого существа не будет, все равно найдутся умные и ухитрятся откусить или отщипнуть хотя бы небольшой кусочек, и может получиться так, что к старости в пользовании останется один огрызок.
        Беседа наша с Андреем Петровичем была недолгой, ему, собственно, больше был нужен главный инженер, вот с ним-то они и уединились на долгое время, обложившись кипами бумаг и заполняя кабинет дымом папирос «Беломорканал».
       Впоследствии, на протяжении четырех-пяти лет, мы иногда встречались на всевозможных совещаниях или семинарах, на которых нас, руководителей колхозов и специалистов, учили уму-разуму по части колхозных премудростей.
       На этих сборах часто приходилось слышать о том, как какая-нибудь особа женского пола сгорала от несусветной любви к красавцу Сугробову, так и не сумев превратить его в полную свою собственность, ввиду того что контрольный пакет его свободы уже принадлежал одной женщине – жене.
       И вот однажды мужскую часть населения района всколыхнуло известие… Сугробов лежит в больнице с ожогами. А они, как известно, сами по себе не появляются. Это вам не волдырь на губе или мокрый нос. А все произошло из-за вот этого самого контрольного пакета акций тела самого Сугробова. Собственность, она, знаете, и при социализме была.

       …Вернулся  Андрей Петрович в тот… день… нет, в то число или даже в ту дату домой, по словам его жены, ближе к полуночи, она уже к тому времени успела прослушать пение всех соловьев в своем саду, и даже петух проорал один раз. Вернулся с запахом вина и папирос, чужих женских духов, да еще и с губной помадой под самым ухом и сразу завалился спать, даже не раздевшись, а погрузившись в глубокий сон, он сладко улыбался.
        Может, конечно, так было бы до самого утра, но на каком-то этапе ночного отдыха в его мозгу вдруг появился какой-то несуразный сон. Он, Сугробов, карабкался по самой верхотуре мчавшегося на большой скорости паровоза. Добравшись до трубы, из которой клубами валил чёрный дым, Андрей Петрович зачем-то забрался на нее и уселся в самое дышавшее жаром жерло.
       Через самое короткое время Сугробов почувствовал, что нижнюю часть его тела обдает несусветным жаром. Даже во сне он подумал, что попал в ад. Его тело уже почти раскалилось и начало даже гореть. Чувствуя нестерпимую боль, Сугробов вдруг издал громкий, заполнивший все пространство крик, похожий на гудок паровоза, от которого сон пропал, словно его и не было. Сон пропал, а боль, дым и запах остались. Горел сам Сугробов. Горел с дымом и пламенем, горел с адской болью.
       Душераздирающий крик потряс комнату. Андрей Петрович вскочил с дивана и, делая неимоверно большие прыжки, выскочил во двор.
       – Ко-бе-ли-на-а! – неслось вслед за ним.
       Через мгновение над двухсотлитровой бочкой с дождевой водой поднялось облако пара и дыма. Противопожарная емкость не дала Сугробову сгореть совсем. Час спустя врачи «скорой помощи» очищали тело с голубыми глазами от сгоревших штанов, а еще через два часа почти все мужики района узнали, что причиной пожара стал керосин, которой плеснула жена спящему мужу на место чуть ниже пояса. Ну, где туловище раздваивается на две ноги, и потом поднесла зажженную спичку, сопроводив свои действия криком «Ко-бе-ли-на!».
       Не волнуйтесь, все обошлось благополучно. Через семь дней Сугробов Андрей Петрович был уже на ногах и почти в полном здравии.

       P. S. Изучив подробно произошедшее, мужики района, не все, конечно, подальше от греха, а скорее, от глаз жен, спрятали горючие жидкости, включая и с большими градусами самогон. Спать же начали приспосабливаться большей частью на животе.
       Вторая история...

                …просто  кобелина

        В ней основным героем будет председатель одного из колхозов Центрально-Черноземной зоны. А произошло… Да-а! Точно. В середине лета седьмого года начала второй половины двадцатого века. Лето в наших местах тогда радовало людей хорошей погодой, пением птиц, запахом молока и навоза, цветущими травами на лугах, обочинах дорог и в заросших оврагах. Оводы днем, а комары в вечернюю пору покусывали людей, но как-то даже чуть ли не ласково.
       Вся грызуще-сосущая, гундяще-жужжащая и брюхасто-лапчатокрылая братия как бы извинялась перед людьми за причиняемые временные неудобства.
       Но прежде чем рассказать о самом случае, мне придется поведать вам предысторию. Чуть ранее я уже говорил, да вы сами знаете, что просто так ничего не происходит. Прежде чем на дровах в печке запляшет огонь, надо чиркнуть спичкой, либо плеснуть… тьфу, тьфу. Одному уже плескали. Ну, в общем, все, что в жизни человека происходит значимое, – это уже вершина пирамиды или итог каких-то событий и деяний. Так и в нашем случае.

       Василий Иванович Дорошин – председатель колхоза с пятилетним стажем – был человеком весьма опытным в своем деле. Все у него получалось по хозяйственной части. В колхозе работы проводились в самые сжатые агротехнические сроки. Если, к примеру, весенний сев, то в большинстве хозяйств он только разворачивался, набирая силу, а у Василия Ивановича трактористы уже свозили на колхозные дворы почвообрабатывающий и посевной инвентарь, а еще через день из какой-нибудь лесополосы или из ближайшего лесочка слышались разухабистые песни и звуки гармошки – это колхозники во главе с самим председателем отмечали окончание важной кампании в борьбе за высокий урожай.
       Заготовка сена проходила еще более организованно и такими темпами, что районные начальники только надумают встать за трибуну и поднять руку, для того чтобы во всеуслышание дать команду на начало кормозаготовок, а у Василия Ивановича уже какой-нибудь дед Филя и Гаврил кладут последние навильни сена на готовый  скирд. Но самым удивительным было то, что все скирды в хозяйстве ухитрялись сложить до даже незначительного дождичка, не говоря уже про капитальные, многодневные дожди. А когда спрашивали у него, «как так получается?», Дорошин только хитро улыбался да поглаживал свой редеющий волос (на голове).
       Ну а уж уборку зерновых лучше него в районе вообще никто не мог организовать. В его колхозе комбайны работали целые сутки. Комбайнеры менялись во время движения комбайна, спали прямо в поле, столовались тоже там. Днем и ночью, в определенное время по полевым дорогам катила знакомая всем дежурная машина, управляемая весельчаком Сашкой, с двумя розовощекими поварихами. Это они кормили весь рабочий люд, участвующий в уборке хлеба насущного. И не случайно поэтому все делалось быстро и слаженно.
       Да и ко времени, когда начинались морозы и ложился на поля снег, в колхозе Василя Ивановича все было вспахано, убрано, спрятано, уложено, рассортировано и подметено. Коровы расквартировывались на зимний период вовремя и в теплые сараи. Все у него шло по плану и по графику.
       – Везло же человеку, – скажете вы, а те, кто работал, как и товарищ Дорошин, председателем, даже и позавидуют, вспоминая свои недосеянные, недоубранные и недовспаханные гектары. Не завидуйте. В хозяйственных вопросах Василию Ивановичу действительно везло, а вот…
       В свои тридцать девять лет Василий Иванович пользовался большим спросом у женщин в возрасте от двадцати до сорока лет. Конечно, он не был похож на Сугробова, скорее наоборот, являлся его противоположностью. Ростом чуть ниже среднего, телосложение плотное, лицо даже грубоватое, крупные руки с увесистыми кулаками и медлительная походка.
        В его фигуре чувствовалась мужская сила, о которой мечтают иногда женщины. И если к Андрею Петровичу притягивала прекрасную половину красота, то о Василии Ивановиче вздыхали те женщины, которые хотели, чтобы их потискали и помяли без всяких прелюдий и долгих подготовительных ласканий и поцелуев.
       И председатель иногда сдавался на милость победителя, то есть победительницы, хотя и знал, чем все это закончится. Невезучий он был на этом поприще. Хотя… Если по правде, то на пятьдесят процентов. Для того чтобы вы сами убедились в правильности моих суждений, я приведу несколько примеров.
       …Жаркий день шестого июня приближался к своему завершению. Дневная жара пошла на убыль, в садах, лесочках, лесополосах и на отдельно стоящих ракитах запели соловьи и другие пернатые пичужки. Солнце решило маленько передохнуть, прежде чем спрятаться за линию горизонта.
       Василий Иванович, восседая за рулем растентованного ГАЗ-69, медленно ехал по полевой дороге, внимательно всматриваясь в рядки прорванной свеклы. Сегодня здесь с утра работали свекольницы и пообещали это поле наконец-то закончить. Хотя сроки и не поджимали, да и в районной сводке колхоз находился на втором месте, все равно председателю было неприятно, что кто-то первый.
       Возле небольшого островка зарослей терновника, боярышника, кленов и других лиственных деревьев и кустарников Василий Иванович остановил машину и ступил на разгоряченную землю. Ему захотелось просто пройтись. За день он настолько устал от многочасовой езды, что от машины хотелось бежать. Вот и пошел. Удалившись метров на двести в поле, обернулся… около машины стояла женщина.
       – Василий Иванович, проверяете нашу работу?! – звонко прокричала звеньевая…

       …В начале первого ночи председатель загнал машину во двор и, напившись холодной колодезной воды, направился к крыльцу дома.
       – Кобелина ты, кобелина. Когда ж ты научишься шастать по бабам, чтобы не знала я? – чуть ли не шепотом проговорила жена и пошла в дом.
       Медленно ступая по скрипучим доскам крыльца, Василий Иванович направился в свое убежище после таких вот казакований – чулан, в котором был оборудован скромный спальный уголок. Здесь ему придется обитать ночи три-четыре. Опустившись на край деревянной жесткой кровати, он хотел было раздеться, но силы покинули его.
       – Паразитка ты, Зинаида, просил же оставить мне сил, чтоб хоть дойти нормально до кровати, – пожурил Василий Иванович тридцатилетнюю звеньевую и беспомощно распластался одетым поверх одеяла. – Эх, Зинка, Зинка, стерва ты, – только и успел подумать он, как тут же провалился во владения бога Морфея.
         …И наступила середина лета. Комбайны врезались своими жатками в тучные хлеба. Машины сновали туда-сюда, обеспечивая своевременную отвозку зерна на тока и на хлебоприемный пункт. Все двигалось и работало своим чередом согласно составленному плану.
       Василий Иванович, загорелый до черноты закопченного чугуна, сутками не выбирался из своей машины и старался побывать у каждого комбайна и на каждом току. А тут еще придумали ночные сборы на хлебоприемных пунктах, да еще в двенадцать часов ночи. Это уже было по решению бюро райкома партии (КПСС).
        Первый секретарь райкома, председатель райисполкома и начальник управления сельского хозяйства поделили колхозы района между собой и теперь каждую ночь на двухчасовых совещаниях «тренировали» председателей, как надо убирать хлеба и выполнять другие работы.
       Совещание закончилось в половине второго. Василий Иванович, не задерживаясь на ХПП, быстрым шагом направился к машине.
       – Василий Иванович, вы в колхоз? – раздался девичий голос за его спиной.
       Повернувшись, председатель увидел лаборантку по приему зерна, Галю. – Мне надо к бабушке, – она назвала село, расположенное на пути следования.
       Восемнадцатилетняя бестия  отпустила полуживого Василия Ивановича на утреннюю планерку, которую он проводил в правлении колхоза в шесть часов утра.
       Справившись с колхозными текущими делами, Дорошин решил заскочить домой, чтобы сменить свой «майский» костюм (белый, полувоенного покроя). Приблизившись к крыльцу своего дома…
       – Кобелина ты, кобелина, – услышал Василий Иванович приглушенный голос жены, которая тут же выплеснула на его парадный костюм пятилитровую кастрюлю наваристого борща. К ногам покрытого с самой головы капустой, укропом и другими специями Дорошина упала вареная курица. – Да когда ж ты научишься?..
       – Ну скажи, Петро, – жаловался Василий Иванович, неделю спустя своему другу – соседнему председателю из другого района. –  Ну откуда она все знает? Ну как будто в машине сидела.
       – У них нюх, Вася. Ню-юх.
       Вот видите. Мои предположения подтвердились. В каждом случае Василию Ивановичу хорошо бывает вначале, а вот потом…
       Ну что ж, такова жизнь…


       А сейчас, дорогие мои, я вам поведаю о том, как не везет иногда и женщинам.


                ВИОЛЕТТА-ВАЛЕНТИНА

       …Виолетта, а по паспорту Валентина, уже почти год работала в библиотеке филиала Высшей партийной школы ЦК КПСС в Ростове-на-Дону. Хотя она и окончила институт по своей специальности, но, чтобы получить здесь место, ей, ее родителям и близкому другу Игорю, инструктору горкома партии, пришлось приложить немало усилий, используя все рычаги блата, знакомств и родственных отношений. В беседе со своей подругой Яной-Татьяной Виолетта однажды прямо сказала, что устроилась на работу в эту школу для того, чтобы удачно выйти замуж.
       – Ты знаешь, Яна, в этой школе учатся будущие большие партийные и советские начальники. Мне ведь уже двадцать три, и я не намерена лежать в постели под одним одеялом с каким-нибудь слесарем или сварщиком. Одного я на крючок уже поймала. Работает секретарем парткома большого специализированного хозяйства, окончил Московскую сельхозакадемию, экономист, тридцать два года, холост. У нас, правда, учится заочно, но ничего, обработаем.
       – И ты, что, в село поедешь?
       – Временно, на один-два годика, можно. А потом у них село большое, бывший районный центр, ну как это… ну не город, но уже и не село. Я была там.
       – С ним была? – удивилась Яна.
        – Не-ет, что ты. Я ездила инкогнито. Я же должна знать, куда придется ехать. Уж если и быть «декабристкой», то с выгодой для себя.
       – А как же Игорек? Вы ж уже два года встречаетесь. Он, что, ничего тебе не предлагает? – поинтересовалась Яна у своей  подруги  перспективностью их взаимоотношений.
       – А что Игорь. Инструктор горкома. Заочно учится в педагогическом, джинсовый фарцовщик. Какое у него будущее? Ну завотделом, а то и учитель. В лучшем случае – директор школы. Не-ет, я не для того убегала из своего села и устраивалась на эту работу. Только райкомы или райисполкомы, а лучше – выше. Но чтобы у меня все сбылось, для начала ты мне должна оказать помощь. У тебя квартира, ну не тащить же мне его на ужин при свечах на квартиру к моей бабке.
       … Виктор Семенович Бочаров прибыл на годовую экзаменационную сессию за один день до начала занятий. Ему хотелось чуть-чуть осмотреться и привыкнуть к городу, в котором придется быть больше сорока дней. Если бы он был обременен семьей, то, может, и не позволил бы себе такой вольности. А так… В колхозе, где он уже два года работал секретарем самой крупной в районе парторганизации, год прошел на хорошую оценку. С полей все поубирали, закрыли план продажи свинины. Во всех колхозных успехах была заслуга и его – секретаря парткома.
        Ранний приезд обусловливался еще и тем, что во время короткой промежуточной сессии он познакомился, прямо скажем, с красивой и эрудированной девушкой. Работала она библиотекарем и часто подбирала ему необходимую для учебы литературу. Хотя, если бы на ее месте был кто другой, без книг, которые брал Бочаров, можно было и обойтись. Он только пять лет назад окончил Московскую сельхозакадемию, и в памяти еще сохранились знания по экономике, научному коммунизму, философии и другим предметам. Посещения ж библиотеки скорее нужны были  партийному секретарю, чтобы увидеть сероглазую Виолетту.
       Столь позднее окончание академии произошло из-за того, что поступал Виктор Семенович в это учебное заведение уже с третьего года армейской службы. До армии не получилось. После средней школы он по направлению правления колхоза год проучился в школе механизации сельского хозяйства и столько же проработал трактористом в своем селе.
       …Перед выходными днями коридоры, аудитории и даже читальный зал учебного заведения опустели. Слушатели, почти все, разъехались по местам своего постоянного проживания. Они были семейными людьми и, хочешь не хочешь, а ехать надо. Таких холостяков, как наш знакомый Бочаров, было всего пять человек. Четверо ушли на выходные в гости к родственникам, а Виктор Семенович был приглашен на небольшую вечеринку к подруге Виолетты.  Гостей в тот вечер собралось всего восемь человек, шестерых через два часа застолья где-то ждали срочные встречи либо приболевшие родители. Даже хозяйку квартиры вызвали на ночное дежурство. Бочаров и Виолетта остались вдвоем.
       Через три месяца Виктор Семенович и Валентина Григорьевна стали мужем и женой. И не какими-нибудь «гражданскими», а что ни на есть настоящими, с подтверждением сего ответственного момента в соответствующих бумагах. А еще через два месяца Виолетта-Валентина переехала жить к мужу. По этому случаю им был выделен огромный, отдельно стоящий дом,, с надворными постройками и пятнадцатью сотками огорода. Дом оказался со всеми удобствами цивилизованной жизни. Живи, как говорится, и радуйся.
       Колесо семейной жизни у Бочаровых катилось размеренно и вроде как тихо. Глава семьи привыкал к тому, что на обед и ужин  теперь можно было, даже надо идти домой, а не в столовую. Хотя в этой колхозной точке общепита и был отдельный зал для командного состава, все равно дома оказалось лучше.
       Жена, правда, иногда высказывала свои планы на ближайшие пять и более лет, но эти мысли к Виктору Семеновичу как-то не прилипали. Короче, он на них не обращал внимания. У секретаря парткома присутствовал один, по мнению его жены, недостаток – полное отсутствие даже намеков на карьерный рост.
       – Мой Бочаров, – говорила Бочарова, – готов со свиньями пробыть всю жизнь. Если бы только ему не надо было есть и спать, то домой бы он и не появлялся.
       На замечания жены Виктор Семенович только улыбался.
       Перед  самой экзаменационной сессией в гости к Бочаровым нагрянули Яна со своим «мужем» Игорем.
       – Да вот ехали мимо, решили заскочить посмотреть, как вы тут поживаете, – объяснила свой визит подруга жены.
       Ну гости и гости, тем более что для Виолетты – ее друзья по Ростову-на-Дону. Хозяину ж дома они особо в тягость и не были. У них машина своя, вот и катались с женой три дня по всей округе, а у него работа. Тут и экзаменационная сессия, и подготовка к отчетно-выборному собранию в колхозе. Работы выше головы. Пока готовился к экзаменам и проведению собрания, незаметно подошло время отъезда в Ростов-на-Дону.
       Прошло две недели. Прибыв на выходные дни домой, Виктор Семенович решил поработать по хозяйству. Хотя какое хозяйство. Два десятка кур, собака да две кошки. Но все равно. То двор от снега очистить, то сетку выгульного двора для кур перетянуть, а тут зайцы повадились в молодой сад (осенью посадили) шастать. Вот и укутывал яблони плотной бумагой, чтоб сохранить молодые веточки от вездесущих косоглазых.
       – Бог в помощь, секретарь, – услышал Виктор Семенович голос своего соседа. – Укутать решил? Спрятать? Када незванаи гости являются, нада загаражаваться, –  как-то с подвохом проговорил дед Коля и с опаской посмотрел на дом. – У тебя, Семеныч, опять гости?
       – Какие? – не понял Бочаров.
       – Как, какие? Тот, што у тебя был раньша. А-а, – протянул дед Коля. – Не мое это дело, но как токо ты уходишь на поезд, вечером твои дорожки топчут другие ножки. Вон наверна приежжая начным поездом. По сялу уже пошел шумок. Ся-ло, – протянул старик. –  Ты када едешь?
       – Да сегодня. Мне ж завтра в девять утра уже надо быть на месте учёбы…

       Пять дней спустя.
       – Не-ет! Яна, ты только поду-май! Каб-ан во-ню-чий. Я-а ему-у могла-а таку-ую карьеру сде-лать! А-а о-он! Болва-ан неоте-санный, – плакала навзрыд Бочарова, сидя на диване в квартире своей подруги Яны в Ростове-на-Дону.
       – Ты можешь рассказать все по порядку? Успокойся. На вот воды попей. Успокойся. Рассказывай.
       – А что рассказывать. Бочаров уехал сюда сдавать экзамены, а ко мне приехал Игорь. Ну кто знал, что так получится. Ты ж сама знаешь, где наш дом. Нет, ты поду-май, ты только подумай, мне в лицо тыкать ружье! – переходя на крик, проговорила Виолетта-Валентина. – Вечером я проводила его (мужа) на пригородный и вернулась домой. В десять поездом приехал Игорь, а в начале первого, когда уже спали, Бочаров ввалился в спальню с ружьем.
       – С каким ружьем?
       – С обыкновенным, с двумя дулами. Представляешь, что было. Мы с Игорем…
       – А ты, что, с ним была в постели? – удивилась Яна.
       – В постели, в постели! А где ж еще. Мы из нее не вылезали целую неделю! – вдруг закричала Виолетта и уткнулась лицом в колени подруги.
       – А дальше?
       – К столу, – говорит, – а сам ружье на нас наставил. Пришлось идти к столу.
       – Голые?!
       – Не-ет, в комбинезонах! Конечно, голыми! А он положил нам по листу бумаги, дал ручки и заставил писать «объяснительные».
       – Нет! Ты только подумай! Я и Игорь должны были писать  эти чертовы бумаги. Иди-от!
       – И что?
       – Что-что, – злобно огрызнулась Виолетта. – А ты бы под ружьем обнимала своего любовника? Конечно, писали. Мы целый час занимались чистосердечным признанием! Сво-ло-очь! Идиот!
       – А Игорь, что, так ничего и не сделал? Он же такой…
       – Угу. Игорь. У Игоря семьдесят пять килограммов и рост… А у Бочарова два метра, сто пятнадцать килограммов и ружье. Игорь не Матросов, на амбразуру не бросится.
       – Ну а потом?
       – А что потом?! Забрал он «объяснительные», прочитал и загнал нас опять под одеяло. Скотина не-оте-са-нная!
       – Теперь можете, – говорит он, – … круглосуточно, но чтобы в пятницу вашего духа тут не было.
       – А дальше?
       – Дальше, дальше! Вызвал  шофера со служебной машиной и отвез объяснительные первому секретарю.
       – Так Игоря ж могут выгнать из горкома!
       – Не-ет. Бочаров сказал, чтобы он в объяснительной не писал, кем работает. … Вот я и приехала к тебе. Теперь у меня нет ни работы, ни квартиры, мужа тоже нет. Одна объяснительная. Да лучше б он меня застрелил! Что мне теперь делать? На старую работу мне хода нет, а новую в нашей области не дадут.

       … Через три месяца после окончания ВПШ Бочарова Виктора Семеновича перевели работать (тогда это называлось – «избрали») вторым секретарем райкома КПСС в соседний район. После его отъезда кое-что всплыло о зимнем происшествии. Жена его действительно провожала на поезд. Но, проехав до следующей остановки, он вышел и вернулся в поселок. Ружье, только без патронов, Бочаров приготовил еще днем в сарае. А все остальное вы уже знаете.
 

                НА ПЛЯЖЕ

       Вы со мной сейчас согласитесь, что в летнее время ой как хорошо полежать на песочке или на травке около реки, речушки, пруда, озера, а у моря побывать …дцать дней – и говорить нечего. И не случайно ведь с наступлением пляжного сезона тысячи людей ежегодно устремляются к ближним и дальним морям и океанам.
       Едут, идут и летят, чтобы поваляться на песочке против солнышка, поплавать, побарахтаться и поплескаться в теплой морской воде.
       Когда-то и мне приходилось бывать на пляжах Геленджика и Крыма. Но это было еще во времена, когда на моей голове кустились густые черные волосы, а за проживание у частника платили целый рубль за двадцать четыре часа. Теперь другие времена. Рубли под мудрым руководством бывших «верных ленинцев» «одеревенели», а свою макушку я могу поскрести пальцем,  не затрагивая  ни одной волосины. Но другой раз лежу на диване и давай вспоминать…
       С закрытыми глазами представляю, что лежу на пляже… Как это гипнотизеру удается сбивать людей с толку, не знаю. Я внушаю, внушаю себе, ни хрена не получается. То петух заорет, то Чайник (собака) загавкает. И все. На этом и заканчиваются мои пляжные самовнушения. А что это я о грустном? Давайте-ка я вам расскажу об одном случае-происшествии. Пусть воспоминания моего попутчика станут для одних тормозом, для других напоминанием о прошлом, а для третьих предостережением или раскаянием.

       Ехал я в командировку за тысячу километров от своего домашнего очага, от жены с ее бульонами и блинами, картошкой жареной, тушеной и вареной.  Лежу на «втором этаже» в четвертом купе и гляжу в окно. Нравятся мне проплывающие поля и села с деревеньками.
       На остановке в одном небольшом городе ко мне подсаживают попутчика моего возраста да, наверное, и роста. Телосложение, как у меня, между плотным и хилым. Головы, если и имеют различия, то не очень большие. У него остатки волосяного покрова зачесаны назад, у меня с пробором вправо. У него глаза тусклые у меня поблекшие. Он, как оказалось, не выпивает, а я вообще не пью. Он не курит, я же и не пробовал. Он не может спать в вагоне, а мне не удаётся и задремать.
       В поездках, вы сами знаете, люди знакомятся быстро и так же быстро доверяют соседу по купе или по кровати-месту в гостинице свои душевные боли. Это, вероятно, происходит из-за того, что душевный груз надо как-то сбрасывать. Чужому, незнакомому человеку доверить свои переживания бывает проще. Так получилось и у нас.
       Степан Антонович ехал, как и я, в командировку на один из заводов города Смоленска. Мне, правда, было чуток дальше, но цели наших командировок совпадали. Мы оба ехали выколачивать, выпрашивать и так далее. Ну, снабжение, оно везде снабжение. Перекусив из того, что у нас было, мы начали изливать свои души, освобождать их, так сказать, от залежалых неприятностей. Я не буду вам пересказывать все, о чем нам удалось переговорить за десять часов пути. Но вот об одной исповеди попутчика расскажу.

       – Работал я тогда начальником отдела снабжения на заводе тракторного оборудования в городе Старышине, жена моя трудилась тоже на этом же заводе в конструкторском бюро, – начал свой рассказ Степан Антонович. – Все было у нас более чем прекрасно. Мы получили хорошую квартиру, за пять лет ее так обустроили, что не квартира стала, а райское гнездо. Детей только у нас не было. И не было их по причине…Вообще, жена не могла… Но мы были молодыми, и эта невозможность нас как-то не волновала. Мы каждое лето выезжали в какую-нибудь точку СССР. Так прошло еще три года. А вот в то лето у нас поездка не получилась совместная. Жене дали путевку в санаторий, в ста километрах от Сочи. Она и уехала туда в начале июня. А у нас в этом месяце такая запарка была, что времени не оставалось, чтобы хоть чуть-чуть передохнуть. Полугодовой план трещал по всем швам. Вызывает меня к себе директор и говорит:
       – Вот что, Степан Антонович, придется тебе самому съездить на завод. Один мой зам там был, но у него ничего не получилось. Ты человек пробивной, у тебя получится. Знаю, Антонович, ты вчера только приехал. Но надо.
       Ну что ж, думаю, надо так надо. А ехать предстояло в Сочи. Сготовил свою походную сумку… На поезд и в путь.
       Мой собеседник вдруг замолчал. Посидев немного, он выглянул в окно и, кашлянув несколько раз, продолжил:
       – Так вот, сел я в поезд и поехал. А перед самым уходом из дома (квартиры) заглянул в почтовый ящик, в котором… Ну в общем, письмо от жены было. Решил прочитать в вагоне. Когда поезд тронулся, а я обустроился, дошла очередь и до письма. Ну что? Письмо как письмо. Доехала благополучно. Санаторий хороший. Море рядом. Врачи вежливые, хорошие и стараются делать все, чтобы нам, ну таким, как моя жена, было хорошо. Принимаю ванны, всевозможные растирания и души. Особенно мне, то есть ей, понравился общий массаж. Ну и так далее и тому подобное.
       В Сочи я приехал перед самым обедом. За дорогу от жары измучился так, что хоть лезь в холодильник. Ну что. Сочи есть Сочи. Это не Тамбов и тем более не Магадан. Я быстро на завод, а там какое-то крупное совещание. У них,  оказывается, тоже заканчивается полугодие и так же по всем швам трещит план. Секретарша на меня посмотрела, повертела в своих пальчиках мое командировочное удостоверение и говорит:
       – Степан Антонович, как-то вы неудачно приехали. Сейчас половина двенадцатого и началось совещание, а оно меньше трех часов идти не будет. Знаете что? Давайте я вам дам номерок в нашу гостиницу. Пойдите отдохните, два дня выходных можете полежать на пляже, а в понедельник утром придете и все вопросы решите, тем более что наш зам должен поехать на ваш завод. Нам нужна будет ваша помощь.
       – Ну что, постоял я, подумал, А что, Наденька, говорю я ей, ты права, и спасибо за заботу о кочевниках. Мы, кстати, с Надеждой в то время были хорошими знакомыми. Пошел я в гостиницу, помылся, хорошо выспался с дороги, а вечером побродил по городу. Утром же в субботу после завтрака направился на пляж. Пришел. А та-ам народу! Ступить негде, не то что лежать. Место я, конечно, нашел, правда, на отшибе, но такое, знаете, уютненькое. Я думал, что так будет целый день, а получилось, что через пару часов вокруг меня насобиралось столько людей, как будто на этот берег сбежались все сочинцы и гости города.
       Перед самым обедом, а вообще, какой обед на пляже. Это было перед моим небольшим перекусом, я перебрался под навес, улоговился на топчане и как-то незаметно для себя задремал. Ну, знаете, как это бывает, вроде спишь и не спишь. Короче, разомлел и от солнца, морского воздуха и водных процедур. Лежу и балдею.
       Однако, мозги хоть и расплавленные, и телом на девяносто процентов завладела лень, глаза мои жили сами собой. Ну сами подумайте, ну где еще можно увидеть столько полуголых разновозрастных женщин. И вдруг в голове появилась мысль, а не съездить ли сюрпризом к своей жене? Всего-то сотня километров и даже чуть меньше. Она так настойчиво долбила мне мозги, что я уже хотел идти на автобусную остановку, чтобы уехать на автовокзал. А потом… Передумал. Приедешь, а она подумает – с проверкой. Закрыл глаза и дремлю.
       Сколько продолжалось мое лежание, не знаю. Знаю одно, дремота прошла, теперь я просто отдыхал душой и телом. И слышу… Сквозь общий говор и шум начал прорываться один смех. Звонкий такой. Главное, в нем было столько эмоций. И тембр. Тембр… Прямо как у моей жены. Ну копия. Вот это, думаю, да. Напишу ей, что слышал смех,  похожий на ее, не поверит. Сел я на топчан и начал всматриваться в сторону, откуда доносился смех.

       Под большим зонтом на песке сидели Он и Она. Он – огромный мужик с буденовскими усами, по всему видно – кавказец. И она – миниатюрная женщина. Он ее гладил по спине рукой, она часто поворачивала к нему свое лицо, чтобы получить очередной короткий поцелуй. И, знаете, копия моей жены. Один к одному. Ну, думаю, если напишу еще, что видел ее двойника, уж точно не поверит. Через некоторое время женщина легла на живот, а «буденовец», громко смеясь, начал поглаживать ее по спине и хлопать ладонью по попе, отчего женщина приходила в такой восторг, что начинала от удовольствия аж повизгивать…
       Мой попутчик в этом месте рассказа иногда замолкал, говорил сбивчиво, часто возвращался, вздыхал, а потом махнул рукой и…
       – Когда она повернулась ко мне правым боком… Родинка. На правом боку у жены небольшое родимое пятно… Я сам не знаю, что меня потянуло идти за ними. Меня в это время трясло, как в лихорадке. Они идут в обнимку, а я плетусь следом. Ряд деревьев, кустарников, длинный забор и… Минуя забор, в десяти метрах от меня они ожидают, пока проедут машины, чтобы можно было перейти улицу.
       И тут моя жена оборачивается в мою сторону, и я услышал вскрик. Это был не испуг, скорее удивление. Машины проехали и… исполняющий мои обязанности, – Степан Антонович усмехнулся, – потащил мою жену через дорогу. Она вырвала руку и с открытым ртом и расширенными глазами осталась на месте, глядя в мою сторону.
       Никогда я ее не бил, пальцем не трогал, а тут дал ей такую пощечину, что она чуть не упала. Кавказец, видя, что его подруга попала в переплет, вместо того чтобы заступиться, решил удалиться за ближайшие кусты. Короче, мы пошли туда, где они жили.
       Симпатичный кирпичный домик, палисадник весь в цветах, а во дворе  под навесом машина «Чайка». Всхлипывая и вытирая слезы, жена открыла калитку и вошла во двор. Навстречу мне шагнул мужчина, видимо, хозяин дома.
       – Что ви хотите? – с акцентом спросил он меня.
       – Это моя жена, – показываю я рукой…
       – Жина? Ха-ха-ха-ха. Жина! У нее мужь вот та-кой, – хозяин показывает рукой на голову выше меня, – и вот с та-кими усами, – развел он руками, показывая, какие у того большие усы. – И потом. У такой красивой женщины мужь должен ездить на вот такой машине, – ткнул хозяин рукой в капот «Чайки». – Ха, ха, ха, ха, мужь!
       Калитка закрылась, а я остался на улице. Можете представить, каково было мне. Хотел сразу уехать, но, хоть и со скрипом, дотянул до понедельника. Порешав все вопросы, я убыл. С квартиры ушел сразу и перебрался к своим родителям в другой город. Сейчас заместитель директора тамошнего завода. Два года спустя после той командировки ко мне переехала из Сочи Надежда. Теперь ездим туда отдыхать, у нее там родители. Сына имеем. Вот так, – вздохнул напоследок Степан Антонович. – Пляжи… – глухо проговорил он и умолк, отвернувшись к окну.
        – А что ж с нею? – думал я. – Как сложилась жизнь у его бывшей?
       И, словно угадав мои мысли, Степан Антонович, с горечью и большим сожалением ответил на возникший вопрос:
       – Она поменяла квартиру и работу. Через год вышла замуж, но жизнь не сложилась. Мужик попался пьющий и драчливый, да ко всему еще и не работает. Жалко мне ее.
       Теперь мой попутчик замолчал до самого конечного пункта нашего путешествия. По его состоянию чувствовалось, что откровение ему далось нелегко и что он до сих пор мысленно бывает с той, которую когда-то так преданно любил.
     Грустная история, не правда ли?


                И О РЕВНОСТИ

       Признайтесь чистосердечно, кто в своей жизни не страдал и не изводился до полуобморочного состояния от сердечных болей. Да не тех болей, которые являются предвестниками инфарктов и… простите, других болячек я, тьфу-тьфу, не знаю, а то назову какую-нибудь, а  врач-кардиолог будет смеяться до колик в животе.
       Я имею в виду ту сердечную болезнь, от которой сохнут, вымачивают в слезах подушки, пишут по десять писем за день, а в них стихи, повзрослев же, расходятся с одними женщинами или мужчинами, чтобы сойтись с другими.
       Есть, конечно, каменные изваяния-истуканы, которые всю жизнь проживали, живут и будут жить, не испытав душевного огня, не пройдя даже одного метра жизненной дороги Ромео и Джульетты и не побывав в шкафу, под кроватью или на балконе, ну а уж в ковре, как царица Клеопатра, они даже и мысленно не были закатаны.
       А  вы знаете, на какие ухищрения идут заболевшие этой болячкой? О-о! Встречаются в другом городе, чтобы исключить встречу со знакомыми, пишут письма «до востребования», по телефону разговаривают на таком коде, что его не расшифрует даже самый из самых… Да что мне вам рассказывать, если и в вашем арсенале насобирается энное количество разных секретных заморочек.
       Ну, это одна сторона. А другая? Нельзя же зацикливаться на тех, кто проявляет инициативу и выходит на тропу нарушения союзнических обязательств, скрепленных печатью и личными подписями в ЗАГСе. В любом из вышеперечисленных примеров и намеков существует и другая сторона. Как она, эта сторона, ведет себя, если ее (его) начинают водить за нос. Тут все зависит от сердечных пут. Если они уже давно ослабли, а еще хуже, потеряны, то все выкрутасы соседа (соседки) по кровати воспринимаются с большой радостью, если же нет… то наоборот.
       Но бывает еще хуже. Бывают случаи, когда никто никого не водит за нос, но одна из сторон старается любым способом установить над своей второй половиной полный, не подчиняющийся никаким международным конвенциям («о правах человека») контроль, превращая таким образом мужа (жену) в собственность.
       Сейчас я вам расскажу небольшую, но весьма поучительную историю, которая произошла в одном из сел нашего края, а героями этой байки будут… муж и жена. Одновременно по ходу повествования я буду дополнять свой рассказ примерами из жизни других супружеских пар.

       А тепе-ерь, пользуясь правами рассказчика, я познакомлю вас с… О,  хозяин усадьбы как раз вышел из калитки со своего двора на улицу. Извините, вы не в ту сторону смотрите. Вон, видите, веселенький такой домик, с красивыми наличниками и с сидящим  на самой верхушке крыши котом? Это и есть он, тот, о котором я и хочу вам рассказать.
       Иван Николаевич Турусов, ветеринарный врач колхоза имени Мичурина. В этом хозяйстве он работает уже девятнадцать лет, поэтому успел обзавестись собственной усадьбой, пятнадцать лет назад женился, детей двое. Кроме всего перечисленного у него во дворе, как и у большинства колхозников, в сараях и в маленьких сарайчиках проживает различная живность: корова, теленок, два десятка кур, два поросенка, пятнадцать уток, собака и кот Васька, который до сих пор сидит на крыше, на специально оборудованной площадке. Что растет в огороде, перечислять не буду.
       Для передвижения в границах колхоза из села в село и от одного двора к другому у ветврача имеется всепогодный транспорт – лошадь. Верхом на ней он не ездит, а предпочитает «линейку», ну это такое прицепное устройство на четырех колесах с оглоблями, дугой, хомутом и довольно объемной платформой, на которой можно сидеть. Эта транспортная единица для летнего периода, а для зимы у Ивана Николаевича имеются «езни». «Езни»? Это благоустроенные сани со спинкой и боковинами-подлокотниками (переоборудованные для «парада» дровни).
       В связи с тем, что сейчас лето, хозяин двора, конечно же, уедет на «линейке». Видите, он ушел во двор? Ну это, вероятно, чтобы открыть ворота… Все правильно, Иван Николаевич убыл к месту нахождения ветеринарного пункта. Ну убыл так убыл, нам он теперь особо и не нужен.
       А вот и его жена показалась в проеме открытых ворот. Ее зовут Зинаидой Ильиничной, а обычно – просто Турусова. Она работает в колхозе на сепараторном пункте. Почему она дома? Вероятно, выходной. Детей трогать не будем, да они все равно спят, а потом, мне не хочется впутывать их в это дело. У них и у самих еще все впереди.
       Поженились Зинаида и Иван осенью. До этого ж дня им пришлось вздыхать и томно закрывать глаза почти пять лет. То учеба, то армия, то на «ноги становились», так и пролетел их период ожидания исполнения желания совместной жизни. Первые три года все было нормально, родились дети, появилось хозяйство, их начали в селе называть по имени и отчеству. А потом пошло…

       Иван – человек видный, рослый, на лицо приятный, походка спокойная, несуетлив. В общем, мужик, которых женщины  вниманием не обходят. Одна при встрече улыбнется, другая возьмет при случае да и прижмется в присутствии Зинаиды, а третья может что-нибудь и шепнуть на ухо, четвертые и пятые не упустят возможности громко рассмеяться в компании, в которой Иван отмечает какой-нибудь праздник, и при этом так на него посмотрит, что хоть забирай ее или подавай ей руку и следуй за ней в укромное место.
       К Зинаиде, естественно, стекались все слухи, как стекаются ручьи, образуя полноводную реку, так и слухи. Они обрастали вымыслами и домыслами, а превратившись в огромные вязанки, ворохи и возы, прямиком катились, ехали, шли и ползли во двор Турусовых. Иван от всего этого хлама отмахивался, старался что-то объяснять, доказывать и опровергать. Потом это ему все осточертело и он только временами улыбался.
       А вот Зинаида наоборот. Она начала всю поступавшую информацию сортировать, складывать по мешочкам, полочкам и ящичкам, а при случае кое-что вытаскивала из запасников и приплюсовывала к последнему «шу-шу-шу». После трех лет коллекционирования народного творчества хозяйка усадьбы и мать двоих детей уже не смотрела на своего мужа влюбленными глазами. Ее взгляд был похож… С чем бы его сравнить? О! Есть небольшой примерчик из моей собственной жизни.
       Я в ту пору работал… ну, это неважно.
       В один из дней меня пригласили на заседание народного контроля, на котором я должен был отчитаться о своей работе по итогам деятельности за целый прошедший год…
        В селах после войны много строили жилья и подсобных помещений. Самой трудоемкой работой была обмазка стен глиной. Обычно собиралось много односельчан, и первое, что они делали, – это готовили замес, состоящий из глины, половы или мелкой соломы, чуть-чуть песка ну и воды.
       Всю эту смесь готовили заранее, чтобы она хотя бы сутки полежала, как бы раскисая. В день же обмазки человек десять заходили в кучу и начинали ее растаптывать ногами (перемешивать), если имелась возможность, то замес топтали, используя лошадь.
       Так вот, на этом заседании члены районного народного контроля (семь человек) из меня делали замес целых семьдесят пять минут, то есть один час с четвертью. По их выводам, я должен был пять раз повешен, три раза расстрелян, один раз награжден, восемь раз освобожден от занимаемой должности, и в конечном итоге мне объявили выговор и удержали из моей зарплаты месячный оклад. И это из-за того, что, на их взгляд, я работал хуже некуда, хотя наша (контора, организация, фирма) занимала первое место в области и у нас проводили различные семинары. Но самым страшным на этом заседании был даже не выговор и денежный начет.
       Если бы вы знали, ка-ак сидящие за столом на меня смотрели. Я до сих пор не могу понять, почему я тогда не превратился в пепел и меня не развеял по кабинету сквозняк. А председа-тель, председатель, тот вообще старался меня растворить до воздушно-капельного состояния. Его взглядом смотрели на меня четыре прокурора, три судьи, двенадцать народных заседателей, три тещи (бывшие) и пять бешеных собак…
        А Зинаида испепеляла своего Ивана глазами четырех председателей народного контроля районного масштаба.

       И вот, однажды… А произошло это ранней весной, в начале первого ночи, залаяли их собаки, а потом раздался стук в уличное окно. Кто-то забрался к ним в палисадник и теперь стучал, стараясь прервать сон хозяев дома.
       – Иван Николаевич, Иван Николаевич, – раздался в ночной тишине голос молодой женщины. – Иван Николаевич, помогите, у нас что-то стряслось с коровой, никак не может растелиться.
       Вскоре стукнул засов, скрипнули навесы наружной двери и хозяин дома вышел на улицу.
       – Что ты, Валентина? Что стряслось?
       Валентина повторила ранее сказанное, после чего Турусов скрылся за калиткой, чтобы через десять минут вернуться в походной одежде и с чемоданчиком в руке. А вскоре ночная тьма скрыла две человеческие фигуры от сторонних глаз.
       После ухода мужа Зинаида долго сидела на краю кровати, потом встала, включила свет. Часы показывали без десяти минут два. Спать ей уже не хотелось. Ее начали раздирать на части смешанные чувства какого-то неясного беспокойства.
       – Какая корова?! Какой растел? У нее ж (у Валентины) коровы не-ет. Выходит, что она… зараза, вызвала… Может, у дядьки ее? Так почему она пришла? Почему пришла Валентина, а не сам Кузьма или его Проня? Значит, по дороге? Ах, сте-рва! Коро-ва у нее те-лится. Са-мо-ой захотелось стельной стать, – разогревала себя возникшими сомнениями Зинаида, хаотично, как амеба-туфелька, передвигаясь по комнате.
       И вдруг Турусова ясно представила себе, как ее муж и ее подруга…
       – Вражина она, а не подруга, – проговорила с яростью в голосе Зинаида. –  «Ка-ак мне-е твой Ива-ан нра-вится», – вспомнила она слова Валентины, произнесенные той на одной из гулянок. – Ива-ан ей нравится. Сучка пустобрюхая. Два мужика было и ни одного ребенка.
       Забравшись под одеяло, Зинаида поняла, что уснуть не сможет даже если выпьет снотворного…
       – Снотворного… снотворного… Не-ет! Нет. Не будет по- твоему, – шептала Турусова. – Чтобы мои дети остались си-ро-та-ми. По-та-ску-ха. Ко-ро-ва  бесплодная. Да чего ж у нее не будут большими сиськи. Она, что, двух кормила? У ме-ня пя-тый ра-зме-ер, – вспомнила Зинаида слова Валентины и потрогала свой бюст, который покоился под лифчиком третьего номера.
       Перевернувшись на правый бок, доведенная своими мыслями до белого каления, Зинаида вдруг представила своего Ивана в постели у э… эт-той яловки (неоплодотворенная корова). Вот он начинает гладить рукой ее…
       – Пойду запалю, пускай потом судят, – простонала Зинаида и вскочила с кровати.
       Раздвинув занавески, Турусова увидела, что во дворе уже рассвело и что пора идти доить корову. И… по двору ходит… Да, она увидела своего Ивана, тот запрятал лошадь. Когда он вернулся, Зинаида даже и не слышала, занятая своими испепеляющими мыслями.
       – Не выйду. Пусть уезжает, – вспомнила она  вчерашний разговор о контрольной утренней дойке на ферме. – Не будет по ночам таскаться. Я ему надоела! Потянуло на ту, у кого большие сиськи. Не  могла прибежать Проня, да и сам бы Кузя пришел бы. Что они делали, пока шли туда? А оттуда? Когда он пришел назад? Чего не зашел? Что, уже говорить нечего.
       После весенней мысленной разборки Зинаида вроде как успокоилась. Ивану она тогда ничего не сказала, а он о своей работе особо и не рассказывал. Сказать-то не захотела, но решила теперь следить за каждым шагом своего мужа повседневно, а особенно ночами.
        Хотя, если по правде, то Иван за время совместной жизни особых поводов и не давал. В меру уравновешенный и не бегагуля. Может, где и свернул на какую-нибудь дорожку, так в селе сразу бы узнали. Село – это не город, здесь еще только подумаешь, а жене (мужу) уже докладывают. А вот две недели на-за-ад…
 
       Спать легли тогда поздно. По телевизору показывали «Железную маску», вот и засиделись. И дети, и сами улоговились уже в начале первого. Уснули быстро, без всяких там разговоров и составления планов на завтрашний день. И только уснули, как Зинаида сквозь сон услышала настойчивый стук в окно.
       – Ива-ан, Ива-а-ан, – толкнула она мужа в бок. – Стучат. Кто-то пришёл. Вставай.
       – У-у, а-а. Что? Кто? – сонным голосом отозвался тот.
       – Там стучат.
       – А-а, иду-у.
       Нехотя встав с кровати, Иван подошел к окну и, открыв одну половину, выглянул в палисадник.
       – Иван Николаевич, опять корова. Наверное, сдохнет, – услышала Зинаида голос Валентины.
       Притворившись спящей, Зинаида дала возможность Ивану уйти без всяких расспросов и объяснений. Пусть идет, раз корова надумала сдыхать, но почему…
       – Опять она! Опять эта… эта… – так и ничего худшего, кроме «сучки», не придумав, Турусова на этот раз решила с ихними шашнями покончить раз и навсегда. – Я вам дам корову, чтоб она у вас сдохла. Я вам устрою Варфоломеевскую ночь, – погрозила уязвленная Зинаида и начала быстро одеваться.
       Через самое короткое время Турусова уже тихо прикрывала калитку в огород, решив к дому Валентины подойти луговиной, чтобы никто не видел…
       Ну что. Пусть женщина идет. Пока она будет пробираться через заросли лозняка и высоченной травы, я успею вам рассказать коротенькую историю о другой супружеской паре.
       …Идет заседание бюро райкома партии, на котором рассматривается «персональное дело коммуниста Ванина Никиты Ивановича». Полчаса уже Никита Иванович отвечает на вопросы членов бюро и самого первого секретаря.
       – Никита Иванович, вы отдаете себе отчет, чем может закончиться для вас ваше решение и особенно ваше поведение? В записке, которую подготовил орготдел, прямо говорится, что по заявлению жены, кстати, сам заведующий с ней беседовал, вы почти не бываете дома, прикрываясь тем, что работаете председателем колхоза…
       – Петр Николаевич (первый секретарь), ну не могу я сидеть дома, уборка ведь.
       – А почему вы грубы со своей женой? У вас ведь трое детей. Вы коммунист. На вас ровняются люди.
       В кабинете раздался негромкий смех, на который Петр Николаевич отреагировал окриком: – Какой может быть смех, мы рассматриваем персональное дело коммуниста!
       – Никита Иванович, расскажите правду, – отозвался тот, который усмехнулся, а это был главный  редактор районной газеты. – Ну нельзя наказывать только за то, что мужем недовольна жена.
       Последние слова вызвали дружный, хотя и негромкий смех.
       – Петр Николаевич, ну не могу я больше так…
       – Да она (жена) с утра садится к нему в машину и до самого возвращения домой из нее не выходит. Она установила за ним круглосуточный контроль, в колхозе уже смеются все, а ей хоб-хны, – не выдержал редактор. – А если ей не удалось какое-то время находиться в машине, то она обзванивает и расспрашивает всех, кто с ним встречался. Да от такой жизни можно повеситься, – вспылил редактор и сел на свое место.
       Чтобы не расшифровывать стенограмму дальнейшего хода того заседания, скажу: да, действительно такой случай был в реальной жизни одного из председателей колхозов. Неприятный и унизительный. Чем закончилось бюро? Никите Ивановичу объявили тогда «строгий выговор с занесением в учетную карточку» и приказали… наладить взаимоотношения с женой, ну, чтобы не было с ее стороны жалоб. … Наладил. Вообще бросил и выехал за пределы… РСФСР. Допекла? Может быть.

       О! Как раз успел. Зинаида, преодолев луговину, вся мокрая  до нитки от сильной росы, приблизилась к летней кухне, посмотрела в окно, потрогала замок на двери и, размахнувшись увесистой палкой, с силой ударила по окну.
       – Дзы-ынь! – раздалось в летней ночи.
       – Сука! Корова неогуленная! Сисястая яловка! – истерично кричала Зинаида, нанося удары палкой по всему стеклянному, что попадалось на пути.
       Маленькая собачонка было кинулась к ногам разбушевавшейся гостьи, но Турусова с силой запустила в нее палкой, и она, заскулив, спряталась под дрова. Схватив стоящую у стены кухни лопату, Зинаида продолжила крошить все, что попадалось под руку.
       Через короткое время пять двойных окон смотрели в ночную тьму устрашающей пустотой, а острые осколки стекла, оставшиеся кое-где в рамах, свидетельствовали о том, что здесь поработала слепая ярость неподвластной ревности.
       Трусова сидела на сложенных бревнах и рыдала. Рыдала оттого, что их (Ивана и Валентины) в доме не оказалось. Как она могла так ошибиться? Надо было идти за ними. Зинаида была уверена, что и ее «кобелина», и бывшая подруга, а теперь «яловка», укрылись где-то подальше от ее глаз.
       – Зинаида, ты-ы? – раздался старческий женский голос из-за забора. – А твой Иван у Казьмича, у его корову прирезали, там и Валентина. Невезучий Казьмич. Поросенок издох зимою. Корову Иван вясною спас, она тада не могла растялиться. А щас вот какая-то железка попалась, проглотила. Магнитом ташшили – не помогло, вот и прирезали. А што ж, начила худать, дожидать пока издохня. Вот и прирезали, – рассуждала соседка Валентины, стоя по другую сторону забора.
       А напротив их, на другой стороне улицы, стояли три женщины, которых разбудила Зинаида своим криком и битьем окон. Стояли молча и только покачивали головами, а услышав голос старушки и рыдания Зинаиды, потихоньку пошли в свои хаты.
       – Совсем озверела баба, как вон (Иван) с ею токо живе, – со вздохом проговорила одна из них. – Так-ой му-жи-ик.

       P. S/ Вот такие-то, друзья мои, иногда бывают дела сердечные.