Дядя Саша

Так все его звали. Дядя Саша, дядя Саша... А потом - дед Саша. Все его уважали и ценили - за то, что был великий труженик. А самые близкие - любили. За доброту, совершенную незлобливость, мягкий нрав и невысказываемую на словах мудрость старых русских людей, живущих не испорченными "цивилизацией" в деревнях.
Родился дядя Саша на заре ХХ века. Молодость его была сметена роковыми для России переменами. Будучи глубоко верующим в душе христианином, он не выступал против власти, когда всех скопом погнали в колхозы. Будучи молчаливым, немногословным, не трепал языком лишнего, тем и спасся. И в колхозе работал честно и правильно, так же, как ранее на себя. За что и уважали его - ну не к чему было придраться.
Был дядя Саша молод, был влюблён. Женился на Марии из Пузырькова, сестре моей бабушки. Перебрались молодые в деревню Вальково и там прожили в тихом светлом счастии всю свою жизнь - до конца.
Не скучно жили. Даже и весело. Только веселие это было христианское, скромное, без показухи и бравады. Вы скажите: какое уж там христианство в годы Сталина... И я отвечу: самое настоящее, истинное - то самое, что в глубине души, в самой сути человека.
Да, иконы прятали. Церковь посещали украдкой. Молились шёпотом. Но вера от этого не была меньше.
Дядя Саша никогда не ругался. Лишь однажды я услышал от него бранное слово. Он как-то сказал об одном человеке, определённо нехорошем, слегка посмеиваясь, как было у него принято: "Да, он, братки* мои, однако, СКОТИНКА**"...  Вот и вся характеристика. Коротко, ёмко и ясно.
Дядя Саша никогда отродясь не курил. Хотя кругом - смолили вовсю. Помню я сельский клуб в Валькове, куда мы с братцем Володей бегали смотреть кино. Курить там не возбранялось. Трещала передвижка. Луч проектора ложился на развешенную простыню-экран. Колхозники и колхозницы разных возрастов сидели в самых вольных позах, лузгали семечки, курили... И накурено было так густо, что хоть топор вешай - не упадёт. И к тому же все, кому было не лень, вольно комментировали эпизоды фильма - каждый в меру своей испорченности и присущего чувства юмора.
Дядя Саша клуб не посещал. Считал это пустой тратой времени. После работы на колхоз они с женой работали на самих себя, в своём, домашнем хозяйстве. А потом ложились спать. И спали хорошо, без таблеток.
Дядя Саша, как все в деревнях, порой гнал самогон. Не на продажу, нет. А для внутреннего пользования. Без этого в деревне было бы не прожить. Самогон был своего рода жидкой валютой. Денег-то почитай  что и не водилось. Рассчитывали колхозников трудоднями да натурпродуктом.
При этом пьяницей дядя Саша не был. У такого мягкого человека было твёрдое правило: не больше одной рюмки. Какой бы ни был праздник, в какой бы ни было наиприятнейшей компании дядя Саша выпивал одну единственную рюмку и на этом баста, шабаш. Никто и никогда не мог его понудить выпить вторую. Как ни старались люди, как ни уговаривали...
В июле 44-го отступающие немцы приказали через старосту всем собраться и уходить с ними на запад. Русских людей (...) использовали как живой щит - чтобы уберечь себя от налётов нашей авиации. Не будут же наши стрелять в своих...
Людей выгоняли из домов, (...) пересчитывали по головам. Усердствовали напоследок полицаи, выискивая тех, кто спрятался, кого-то били. Всех согнали в одну колонну.
Дядя Саша достал бутыль, налил себе рюмку, самого крепкого - "головку", сказал своим (жене и дочурке Олюшке): "Вы идите, а я на немца работать не пойду". Все знали твёрдость слов этого тихого мягкого человека. Слово у него было всё одно, что дело. Женщины стали его уговаривать, мол: как же так, ведь убьют...
 Колонна пленников шла под конвоем. Вышли за деревню, дорога потянулась среди ржаных полей. Кто из читателей видел хлеба не только в магазине, тот знает, что рожь бывает весьма высока - порой и в рост человека.
Дядя Саша не рванул, как заяц, не пустился бегом, а спокойно вышел и пошёл в поле, в поле ржи. Немцы, полицаи кричали зычно "стоять!", "вернись!", "кому говорят!", матерились. А он уходил без оглядки, не торопясь, не бежал.
По нему открыли огонь. И он упал. Пули врагов достигли цели. Дядя Саша был ранен. Подбежал к нему какой-то фриц, отправленный добить беглеца. Фриц оказался сердобольный, выстрелил в землю...
Колонну у немцев отбили наши. (...) А дядю Сашу отправили в полевой госпиталь, который сразу после освобождения был развёрнут в Валькове. Там его и прооперировал военный хирург. После операции дядю Сашу отправили в другой госпиталь, в Опочку. Там и поставили на ноги. Но к строевой он был уже непригоден.
Последнее обстоятельство и  спасло ему жизнь. Он из-за ранения не попал в первую волну призывников... И прожил долгую по-христиански светлую жизнь - за всех своих погибших родных, в том числе за сына, погибшего в рядах партизан в дни освобождения Псковщины.
Похоронил он и свою верную Марию. Ей было уже за 90. Во время похорон, выпив одну единственную рюмку, сказал мне, в своей обычной манере, чуть подсмеиваясь (над собой ли, над бренной ли жизнью земной?...): "Вот и я скоро здесь буду лежать".
И слово его твёрдое, как обычно, не разошлось с делом.

06 06 2021

Примечания.
*Братки мои - распространённое в прошлом словосочетание. Но не "браткИ", как принято говорить ныне (в криминальной среде), а "брАтки", то бишь "братья". Прежде у русских говаривали не "брат", а "брАтка", то есть "братишка".
**Скотинка - в прошлом распространённое в деревне хульное словцо, ныне напрочь исчезнувшее вместе с прежним, христианским мировоззрением.