Шесть с половиной копеек

              Керосинка приезжала к ним на угол раз в неделю, по четвергам. Она съезжала с шумной улицы под названием Заря Свободы и становилась в тихом переулочке имени какого-то Кравченко. Вовка Курочкин представления не имел, кто такой был этот Кравченко, а до возможности быстренько «нагуглить» соответствующий вопрос было ещё далековато, лет этак сорок. Но он был пытливым шестиклассником и всё-таки узнал, что вовсе это и не «он», а «она» - Агриппина. Агриппина Петровна оказалась знаменитой революционеркой местного значения, в честь которой и был назван их маленький переулочек. Только упрямые старики по привычке называли его прежним названием - улицей Полевой.

              В их барачном квартале, где из удобств было только электричество да вода на колонке, керосин был незаменим. Он питал многочисленные керогазы и примусы жильцов. В Вовкиной семье тоже обитало это коварное, чадящее копотью и вонючей гарью чудовище, на сумасбродство которого мать любила при случае пожаловаться соседкам: то жарит вовсю, то коптит еле-еле, а то и вспыхнуть может, так что и не отойти от этого негодяя.

              Снабжать семью керосином уже давно входило в Вовкину трудовую повинность. Ещё загодя, в среду, ему выкладывалось на стол семьдесят восемь копеек. Мать старалась положить ровную сумму, чтобы потом керосиновая сдача не отравляла своими ароматами внутренности её тощего кошелька.

              По маленькому счастью керосинка останавливалась совсем рядом с их домом, и Вовка заранее выносил свой неказистый бидон, заткнутый газетным чопиком, чтобы «забить очередь», а потом только изредка поглядывал из окна, не сперли ли тару. Мимо их дома проходила важная грузовая дорога от металлургического завода, та самая Заря Свободы, и Вовка давно уже научился различать по шуму мотора марки проезжавших грузовиков и нагруженными они едут или порожняком. Поэтому даже не глядя в окно он обычно угадывал появление керосинки и начало её маневров для занятия своего места и стремительно вылетал на улицу.

              Водитель в лоснящейся от керосина фуфайке неспешно покидал кабину «газончика» и открывал металлический ящик, приделанный сзади к бочке. Внутри находился большой кран с подставленной под него ванночкой, пока ещё пустой, и широкая железная тарелка с влажной от керосина мелочью.

              Керосинщик взглядом показывал, куда ставить тару и брал в руки огромный железный черпак с зауженным носиком и металлическую воронку, формой и размерами под стать головному убору Железного Дровосека из знаменитой сказки.
Вовка подавал шоферу зажатую в кулаке мелочь (те самые 78 копеек) и солидно говорил:
              - Двенадцать литров, пожалуйста.

              Дядька делал почти неуловимое движение рукой, в результате чего поданная мелочь будто бы сама распределялась тонким слоем по его обширной ладони. Этого ему, видимо, было достаточно для подсчета, потому что он тут же бросал монетки в общую кучу на тарелке и приступал к отпуску товара.

              Вовку всегда поражала столь необычная манера счёта денег, и однажды он решил дядьку проверить: попросил мать выдать ему денег самыми мелкими монетками, чтобы их много было, и не додал керосинщику три копейки. Тот привычно тряхнул рукой и спокойно сказал:
              - С тебя ещё алтын, пацан.

              А когда Вовка тут же с готовностью подал ему монетку, видимо, догадался о проведённом эксперименте и хитрюще посмотрел на него, после чего натянул своей керосиновой рукой Вовкину кепчонку ему на нос до самого подбородка.

              Однако, пытливый читатель, видимо, уже кое-что подсчитал и готов обвинить автора в незнании арифметики, ибо 78 на 12 без остатка не делится. Так вот, не торопитесь торжествовать! Дело в том, что литр керосина стоил в те времена в тех краях ровно шесть с половиной копеек. В наши дни, когда анахронизмом стала не только копейка, но даже и пословица о ней, берегущей какой-то рубль, который, в свою очередь, и сам в единственном числе практически ни на что не способен, в это трудно поверить.
 
              Смотреть на работу керосинщика, наблюдая его скупые, отточенные многократным повторением движения, можно было бесконечно, и Вовка, оттащив домой свой бидон, нередко снова выбегал на улицу – поглазеть. Казалось, у дядьки вовсе не две руки, а гораздо больше, или что вещи слушаются его и так, безо всякого на них воздействия. Он принимал деньги, каким-то попутным движением открывал кран, наливал керосин из черпака в тару, умудряясь при этом поддерживать воронку на весу, чтобы керосин в ней не скапливался, а быстро проваливался в бидон. Когда в ванночке под краном набиралось столько керосина, что вот-вот он начнет переливаться через край, дядька, ни разу не пропустив этот важный момент, начинал черпать прямо из неё, а не ждать, пока черпак наполнится из-под крана, и работа шла ещё быстрее. Вовке даже казалось иногда, что и он хочет стать керосинщиком, когда вырастет.

              ***

              Через много лет в жарком сентябре четырнадцатого года Владимир Петрович Курочкин волею судеб окажется на недельку в Праге, на отдыхе. Они с супругой будут гулять по накуренной Вацлавской площади, которая и не площадь вовсе, а целая улица, любоваться великолепной архитектурой и ленивым бездельем пражан и туристов, сидящих в непривычных северному глазу уличных кафе. А однажды он заглянет в какую-то пивную спрятаться от жары и засмотрится на работу бармена: высокий кран над стойкой, большие кружки, демонстративно элегантные, отточенные практикой движения. И что-то явно неуместное вдруг всколыхнется в памяти, а потом и чётко оформится в забытый образ. Владимир Петрович будет неспешно потягивать «Крушовицкого мушкетёра», наблюдая за действиями артистичного бармена, и вспоминать другого профессионала – керосинщика из своего детства. И почему-то на душе будет немного грустно.