Черти 18 плюс

Из ныне живущих учёных-математиков только трое понимают доказательство гипотезы Пуанкаре и среди них нет ни одного чертёжника лыжных трасс.

Life

Прежде, когда дыхание было лёгким, с ментоловой свежестью Kentа, я мечтала стать моделью. Не взяли, поскольку была жирна и аппетитна как копчёная скумбрия, а набухшие почки бодипозитива еще не расцвели пышными телесами на мировых подиумах.
Зато взяли чертёжником лыжных трасс в проектировочную контору. Чего не взять-то, если есть свободная должность для блатных никчёмышей?
Моя искусность в черчении выражалась одним словом — никогда. Институтский преподаватель по предмету так и сказал: «Мой трёхлетний сын чертит от руки лучше, чем вы по линейке».
Только две вещи примеряли меня с чертёжником: это постоянное чертыхание и истеричное расчерчивание воздуха руками в попытке что-либо объяснить.
Всё в своей жизни от выпивки до любви я старательно доводила до оскоманосной фразы: чтобы чертям тошно стало, превращая когорту личных чертей в хроников блюющих направо и налево, иногда вместе со мной.

Theater

Любительский театр, куда прибилась, поменяв мечту с модели на актрису и теперь имея в своём дыхании терпкую ноту перегара, пригласили на конкурс таких же непрофессиональных студий.
Я была необычайно возбуждена этим событием и орала всем попавшимся под рот: «Ух, так сыграю, что чертям тошно станет».
Но не тут-то было, так как местом проведения конкурса назначили наш Средний Санкт-Добрынинский театр с единственной настоящей сценой в городе, и, в отведённые три дня на репетиции, выяснилось, что у меня боязнь большой сцены. Передвигаться по ней могу исключительно на полусогнутых параллельно полу, тем более что до этого мы представляли по местным школам, сельским клубам и один раз в детском саду.
Сразу поняла, что со страхом может справиться только одно радикальное средство, моментально изменяющее моё сознание — алкоголь. Поэтому в назначенный день на подмостки вышла вдохновлённая виски с колой.
Играли из сельской жизни: маменька, папенька, дочь на выданье, заливные луга, стада коров, два молодых соседа: местный, ленивый олух, и столичный франт, приехавший на лето поскучать. Олух готов жениться хоть сейчас, франт, разумеется, ни за что, даже за стадо. Мне, как героине, нравится столичный, родителям, понятно, местный.

Папенька:

— Вот Пётр Иванович чем не партия? Пятьсот десятин и коровы справные — нынче отелились одними тёлками, десять голов прибавка, все крутолобые как на подбор.

Маменька:

— Всё правильно говорите, Фёдор Кузьмич, и я ей об том же — лучше по нашим временам и не сыщешь, а она и слышать не желает, всё долговолосым бредит, тьфу, чистое наказание.

Я:
— Вот и видно, что не хотите вы моего счастья! Я же толкую вам, что не желаю в мужья деревенского увальня, а хочу человека образованного, возвышенного, с манерами.

Папенька:
— Да на что в деревне манеры? Состояние — вот что приличную девицу должно волновать.

Схватив со стола чайную чашку и залпом выпив вискарный коктейль, налитый заранее — на всякий случай, я выдохнула и вытерла тыльной стороной ладони губы, как алкаш со стажем.
И тут забыла слова, но как назло вспомнила Артёма, тощего хипстера с подмигивающий олдскулдовским Пиноккио набитым ниже пупка таким образом, что нос татуировки переходил в пенис молодого человека. С изношено-серыми глазами, отчаянно косившими, когда я, чувствуя, что ещё пара секунд и он кончит, передавливала семяизвергающий канал, и материализованный хипстерский оргазм осязаемо метался под моими руками и языком, ища выход. Точно так же, как заходилась в экстазе каждая извилина моего мозга, когда Тёма щекотал их своим интеллектом.

Прошло уже больше недели, как он не звонил и не прислал ни одного сообщения.

— Что вы понимаете? Это из-за вас, неандертальцев дремучих, он не смотрит в мою сторону. Только гляньте на эту ветошь, — подошла к маменьке и дёрнув за оборку лифа, оторвала её.

Вытерев оборванной тканью своё вспотевшее лицо, накинула лоскут на маменькины плечи: «Вас же в музее хлама надо показывать. А он... он само совершенство: и филологический, и красные скинни, и последний айфон». По пластмассовым физиономиям партнёров, осознала, что импровизация — так себе, и добавила: «Нынче портнихи стали такие невозможные, а писатели такие фантасты».

Потрясённые родственники напряжённо молчали: маменька беспрерывно хлебала лапшу, приготовленную из бомж-пакета, а папенька яростно тасовал векселя не хуже заправского картёжника.
Я же с силой упёрлась руками в стол, пытаясь остановить карусельное кружение сцены.

— Даааа, десять тёлок, это тебе..., — наконец выдавил из себя парализованный папенька.
— Па-пе-нь-ка, да при чём тут эти чёртовы тёлки! Когда жизнь разбита в пыль этим ***...н-вей-би-ном, этим бля...кобинцем, — пьяно растягивая слова и до рвоты ненавидя папеньку, маменьку, и каждую из десятерых тёлок, перебила его, окончательно выйдя за рамки пьесы.
После чего, выхватив у маменьки тарелку с лапшой, по привычке хотела плеснуть папеньке в лицо, но опомнилась, и плеснула в сторону густой массы мрака. Сторона оказалась зрительным залом. Чёрт попутал.

Меня вызывали много раз.

Life

Сначала в полицию, а потом в суд.
До сих пор по исполнительному листу из моей мизерной зарплаты чертёжника удерживают половину в пользу сутяг, ни черта не понимающих в искусстве. Причём не только стоимость испорченной одежды — чёрт знает из чего эту лапшу лепят, но и за моральные страдания.
Зато объявившийся Артём каждую неделю являет новый угол косоглазия, различаемый мной по неповторяющимся координатам хну.




(Чемп.Тема: чертёжник лыжных трасс)


Рецензии