Слабые огни II

Мрак был особенно скользок в тот век, каждый блок источал его как миазм и по какой-то причине, может в действительности я сам был близок к тому, чтобы потерять себя в этой проклятой пучине, перестать «Зметь» и именно это толкнуло меня на спуск. Идти вниз по винтовой лестнице было легче, чем подниматься.
Каждые десять широких ступеней были отмечены светильниками, вытянув левую руку и медленно покачиваясь, я считал пролёты по кристаллам, гладкие, размером с ладонь гуманоида первого класса, лампы были гораздо холоднее всего прочего в этом месте. Их не взял мерный ход веков и шершавые пальцы эскапистов спускающихся или поднимающихся во мгле, они оставались такими же, как и в день основания бастиона, за исключением того, что они больше не источают мягкий и тёплый свет.
Кто-то считает, что в каждом из этих, шелковистых на ощупь, образований сокрыт кусочек «Неназванного» и через них он следит за нами, по сей день, что подтверждается долговечностью самих многогранников, а также их несокрушимость и нетленность.
Дважды на моей памяти среди заключённых образовывались культы судного дня, требующие уничтожения древних светочей, слом крепости, уход из этого бренного мира или же узурпация той вечности, что никогда не была нам доступна, пожирание божественной плоти. Кирки из камня, костей, ржавых костылей и перетёртых высохших жил врезались встык между монолитами и кристаллами. В конце концов, грубые инструменты рассыпались в руках этих старателей не оставив, однако, на светочах ни скола, ни царапинки.
Темнота затягивала все прорехи, её корка, этот мягкий оплётший крепость изнутри и снаружи покров поглощал все следы их усилий и тогда они сдавались. Рыдания и крики ярости, мольбы и стук грубых инструментов были тщетны, а боги молчаливы – и всё это продолжалось до тех пор, пока вновь не вернутся огни. Ох, когда же они вернутся...
Пламя не посещало прибежище уже очень давно. Счёт вновь оставлен и сущее слипается в один огромный миг, аморфный и тёмный. В такие времена, тихий и тягучий хор заполнил тюрьму от верха и до самого низа, двигаясь по корням бастиона, тянущимися к ядру планеты, туда, где прозябали самые кошмарные твари - чудовища, собранные Богами или их охотниками, со всех концов этого и соседнего мироздания.
Тонкие безгубые рты вытянулись в кривые усмешки и беззвучно шевелились, взывая к владыке отверженных, не думаю, что Гневноликий, сколь близко бы не было место его заточения, услышал их завывания, хотя, в общем-то, маловероятно, что хоть кто-то в этой дыре надеялся на него, так было и в этот день.
Очередной пролёт остался позади, липкие ступени всё ещё равномерно уводили меня вниз, когда я услышал их, а после и почувствовал зловоние, исходившее из общей залы на следующем этаже. Девятнадцатый ярус мне не нравился, слишком много существ населяли его. Все тридцать этажей, подобно муравейнику, до межи с восемнадцатым, преимущественно наполненным жилыми блоками, и двадцатым, который можно считать преддверием башни, кишели заключёнными, и, в частности, различными бандами, вроде тех же Струтур-Шестистых, потерявших хозяев, но не своё раболепие.
Эти твари выбирали себе предводителя под стать прошлому, жестокого безумца, а после проповедовали ему их собственное видение мира. В попытке возродить своих хозяев, пусть и в виде наваждения, одержимости, они заходили чрезвычайно далеко, до тех пор, пока самость избранника не сотрётся в пыль, в ничто.
Струта, главное учение, скорее автобиография, вбивается несчастному в голову, строки потерянного писания заботливо перескажут рабы, множество раз, до тех пор, пока новый владыка не сможет их повторить в точности, без запинки. Билль с усмешкой говорил об этом, а я запомнил, и стоило только почуять веянье источаемого ими смрада, как эта история пронеслась в памяти, оживая в мельчайших подробностях.
Лестница упёрлась в очередную площадку, и из-за угла раздалось приглушённое хрюканье, на моей родине водились существа, издающие похожий звук и запах. Их розоватые и склизкие от постоянных выделений тела, плоские носы, массивные и кривые клыки будто нашло своё почти полное отражение в Валрусиксах, главное отличие крылось в количестве конечностей.
Следует быть тихим, не столько из страха, сколько из банальной брезгливости. Аккуратно, шаг чуть правее, и ещё чуть-чуть, осталось лишь нащупать перила и получится избежать нежелательной встречи с этими мерзкими выродками.
Наконец под рукой оказался холодный и ржавый поручень, точнее то, что от него осталось. Опустив ладонь на шероховатую, с многочисленными неровностями, полосу стали, я медленно двинулся вдоль перил, обходя их по широкой дуге, не рискуя опираться на ветхие перила.
За древней оградой, если мне не изменяют слух и память, было пустое пространство, отделяющее лестницы друг от друга, а также вырезанная в стенах вентиляция. Пролёт был широк, воздушные массы медленно текли со всех сторон сквозь него, эхо поднималось и опускалось вдоль косых выступов, перекачивая звуки, изменяя их, творя новые вдоль всего зигзагообразного хребта крепости.
Какофония, состоящая из свиста, протяжного урчания, возгласов и заливистого смеха, перемежалась с мантрами, рыком, молитвенными песнями и каким-то мычанием - в итоге обращаясь в нестройный, дисгармоничный оркестр.
В этом смешении определённо был какой-то шарм, а может просто моё чувство вкуса в музыке окончательно отказало. Это место всегда вызывало какое-то благоговение, ощущение причастности к чему-то большему, чем собственное существование. Его также подкрепляло прикосновение к светочам, как явление фундаментальной природы.
Гарант того, что с нашим уходом прибежище Тепла останется стоять, что кто-то другой будет прикасаться к гладким граням, спускаясь в абсолютную темноту к глубинам твердыни и собственного сознания. И может быть, это существо тоже обнаружит утешение в своём пути по стирающейся лестнице, в смеси блуждающих звуков, в прочности светильников.
В конце концов, религиозное откровение схлынуло, оставив после себя гадкое чувство незавершённости. Им нельзя было поделиться, точнее не с кем. Оставалось только продолжить спуск, уповая на призрачное родство душ. На то, что, пройдя сквозь вечность, это чувство не закостенеет и не сольётся с моим иссохшим кадавром, когда наступит моя очередь пасть, не схоронится в нём навсегда.
В этот раз мне повезло и мне удалось миновать пролёт никем незамеченным. Окрылённый озарением и удачным уклонением от нежелательной встречи, я практически пробегал этаж за этажом. Пятый, четвёртый, третий вскоре я буду спускаться мимо корпусов. Там заключённых всё ещё много, однако, места относительно тихие, можно будет просто проскочить их.
Затем отправиться в оружейные блоки на шестнадцатом ярусе или же в кузню, что находится там-же, помочь Геффу. Во всяком походе быть должен привал, да, план на ближайший срок был составлен, только осуществи его. Для начала нужно заглянуть в старую келью, забрать свои скромные пожитки, сюда же я в ближайшие годы не вернусь.
Неожиданно что-то с визгом пролетело мимо лестницы. В воображении сразу же всплыла картина, глаза существа широко распахнуты от страха, гримаса ужаса исказила бледное лицо, руки и ноги выброшены в стороны, в отчаянной попытке схватиться хоть за что-нибудь.
Изорванное одеяние треплет воздушный поток, мечет его вокруг худого тельца. Сбросилось оно само или ему помогли, этого никто не узнает. Вопли быстро удалялись, но не долго, источник звука внезапно замер. А потом закричал сильнее прежнего, раздался страшный хруст и сброшенный затих.
Снизу послышалось приглушенное чавканье, на переходе в восемнадцатый ярус что-то было, скорее всего, мертвец, забредший далеко от каверн, в которых обитали ему подобные, но может и что-нибудь похуже; нечто бесформенное, забравшееся снаружи или из другого мира.
Сойдя со ступеней на площадку первого этажа следующего блока, нужного мне, я быстро юркнул в боковой проход, ведущий в сторону часовни, подальше от хлипанья, казавшегося теперь странным и отчуждённым на фоне общих звуков.
Рука привычно легла на кладку, как на единственный ориентир. Низкие своды сомкнулись над моей головой, хор и аккомпанементы остались позади. По мере отдаления от винтового подъёма хаотичный оркестр и шевеления воздушных масс за спиной начали замирать, пока вовсе не исчезли, извилистый и широкий коридор вёл вглубь к высоким залам и просторным комнатам, в которых легко бы поместился целый город, отделённые от остального прибежища пустотами.
Плавно шедшие по гладкой стене пальцы неожиданно потеряли опору, так резко, что от неожиданности, я шумно втянул ноздрями воздух, породив кроткий звук, но он не отразился от потолка и, шедших по левую руку от меня, резных блоков, ведь их попросту не было. Воображение и память вновь взыграли, навевая воспоминания о первом моём пришествии сюда.
Раньше сквозь галереи и короткие, ведущие к лестницам, переходы было практически не пробиться. Толпы паломников, священнослужителей и монахов сновали туда-сюда.
Пышные похоронные процессии, конвои с закованными в цепи участниками ритуалов и гаданий шествовали без спеха, сквозь суету, жрецы шли перед колоннами, выкрикивая мифические имена и грядущие обряды.
Аколиты и студиозы прибывали без остановки целыми университетами и поодиночке, дабы воочию ознакомиться с мощами и иконами, свежайшими теологическими и философскими доктринами, постулатами, трудами; посетить архаичный обряд, поучаствовать в нём, ну и конечно попасть во “внутренний город”.
Естественно, наслушавшись баек о жемчужном мире на окраинах Млечного пути, величайшей из крепостей веры – Тепле, при первой же возможности, едва окончилось моё духовное воспитание, я отпросился у настоятеля и первым рейсом, вместе с мелким торговцем, отбыл из Дзета Кормы.
Сам полёт мне запомнился жуткой болтанкой в астероидных полях, на скопления которых мы регулярно натыкались, бедностью, царящей в поселениях на окраинных планетах и разрухой полупустых станций, где проходила дозаправка, неприятностями по большей части.
Приземление я проспал на связке ткани и о прибытии узнал, когда один из вислоухих и уродливых, внешне напоминающих антропоморфных ослов, грузчиков грубо растормошил меня и заявил, что ему нужно забрать этот тюк, после чего вытолкнул из трюма на широкую посадочную площадку, и тут до меня дошло, я на месте.
Почти два года на крохотном судне подошли к концу, и ослеплённый великолепием космического порта, на многокилометровую площадку беспрестанно садились корабли и челноки и с той же регулярностью взмывали ввысь, их корпусы блестели, я с нетерпением кинулся к стоящему в некотором отдалении администратору. Вскоре, преодолев бумажную волокиту и получив на руки временное удостоверение, уже мог идти куда пожелаю.
Будучи совсем юным воспитанником Савана, и как следствие того, знавший об окружающем мире лишь понаслышке и из растрёпанных от постоянного чтения книг, весь путь из порта, от челночного корабля и до монастырского преддверия, я проделал будто во сне.
Любопытство во мне вглядывалось в сновавших туда-сюда людей и представителей малых рас, причудливые устройства, незнакомые символы и звуки, искусную резьбу на матовых плитах, покрывающих всё и вся: им был отделан пол, стены, подножия колонн, потолки.
Повсюду разливался яркий свет, и он же давал тепло, инкрустированные в тёмные панели кристаллы-светочи блистали так, что всякому начинало казаться, будто в них заключены крохотные звёзды.
Роскошные одежды, товары со всех уголков всех известных империй и даже тех, что прекратили своё существование, оружие, выкованное из потухших звёзд, и металлы, порождённые в недрах чёрных дыр, перевозимые в специальных ёмкостях, поделки божеств от прекраснейших безделиц до артефактов невиданной, непознаваемой для смертных красоты и силы – всё это отдавалось Тепле.
По её улицам текло бесчисленное множество караванов, объединений ремесленников, артелей, трупп бродячих артистов, наёмников разного пошиба и отряды, и целые армии. Всюду кипела торговля, лоточники бегали вдоль приезжих, коробейники пытались всучить свою мелочевку ротозеям и туристам. На каждом шагу лавки, магазины, таверны, питейные заведения, отели, вербовщики – город гудел, шаги сливались в сплошной стук-шорох обуви по коридорным плитам и мостовой.
На редких площадях, там, где проходы пересекались, стояли подмостки, на одних, охраняемых и более высоких, гуманоидов и монстров судили за преступления против человечности и, если приговор требовал немедленного исполнения, казнили, но чаще отдавали в руки религии. На других, приземистых, продавали рабов любой масти, я даже видел одного человека, но его купил и тут же освободил Баронет Антоний, герой, широкая душа.
Далее я следовал за ним шесть этажей пытаясь получить автограф, но на одном из перекрёстков он со свитой повернул, так что на секунду выпал из вида, и как сквозь землю провалился. Потом я долго искал храм и даже получил от наставника по шее, ха, хорошее было время.
Ныне же в этом месте царил застой, как и во всём прибежище, но внутренний город пострадал гораздо сильнее. Наконец эхо вернулось, я понял, что улочки стали несколько уже, по бокам мостовая была загорожена мусором и какими-то насыпями, закрывающими истлевшие рамы и вывески заброшенных предприятий.
Под ногами расстелился ковёр из слоёв слежавшейся пыли, возле стен она собиралась в пушистые катышки, летучие образования, разлетавшиеся от движения стоп. Давящая тишь воцарилась здесь, и царствовала она уже давно, с тех пор как бесконечность поразила война.
Город оказался заброшен, а оставшиеся монахи обмельчали и потеряли большую часть братии, ордена, уходящие корнями в светлое прошлое, лишились своего присутствия, променяли вековую славу на вечность забвения.
Здесь уже не было ни последователей “Восьми богов”, ни представителей “Коллегий”, даже “Конгломерат Оружейников” оставил монастырское крыло, отозвав своих сотрудников и корпорантов вместе с беженцами. Последние корабли покинула стратосферу, а после небеса запылали, сводящие с ума вспышки разделили космос на бурлящие в выси океаны огня и об этом месте надолго забыли.
Осторожно продвигаясь мимо обрушений и запустения, я гадал, как же выглядит поселение сейчас. Сохранились ли следы былого величия, так ли утончённо выполнена отделка и высок, так что не разглядишь, потолок, как некогда.
Покрытый выщербинами и пылью антураж города-призрака стал абсолютно аморфным. И постукивая по полу, найденной тут же, в груде обломков, палкой я не мог на слух разобрать более-менее стройных очертаний, стёртые до неузнаваемости, без облика они больше не представляли крепость, как наиболее интересное из её мест.
Поэтому, быстрой походкой, по выцветшей памяти, я шёл в сторону внутренних святилищ. Пропуская мимо внутреннего взора покосившееся устройство точёных улиц. Лишь единожды, когда ноги неожиданно наступили на чистую мостовую, без сора, будто убранную кем-то незадолго до моего прихода, я почувствовал нечто столь знакомое.
Следы жреческого обряда, в воздухе витали благовония, вероятное предположение. Конечно, сложно сказать, сколько их было и кто они, а главное, зачем посещали руины, но можно попробовать.
Как бы там ни было, хотя это не имело прямого отношения к моим делам, пробудился лёгкий интерес. Их группа прошла организованно, не поворачивая, пересекая прибежище насквозь, перпендикулярно моему пути, по направлению к оракулу.
Сор убран, судя по найденному тут же пруту, с помощью метёлок, тут и там остались следы талька. Среди архаичных культов, что сохранились в наше время, этот должен быть одним из старейших или брать от него начало. Шлейф из аромата цветов, масел и присыпок, кислые вкрапления пота, люди, потомки с истинной Земли. Вероятно, принесли подношение, может им нужно наставление, но они выбрали не тот мир для своей миссии.
Ну что же, не буду им мешать, это проблема провидца. И я собрался было уйти, когда почувствовал под стопой что-то гладкое и мягкое. Шелковый отрез, квадратный, равный в пропорциях, такая вещь, была предметом роскоши, часть обряда, практически реликвия.
Её не могли оставить случайно, тщательно ощупав поверхность ткани, я обнаружил крохотные выступы, узор едва угадывался, во все стороны из центра полотна протягивались ровные линии, они начинались с некоторым отступом, окружая серединную часть. Большего, увы, без помощи глаз, мне было не разобрать.
Аккуратно свернув находку и спрятав её за пояс, я продолжил свой путь. Остальная его часть прошла без задержек и промедлений, пару раз где-то под сводами раздался отчаянный крик, визг плазменных сетей и трепет маленьких крыльев.
Эхо разлеталось над храмовым городом, повторялось многократно, так что отследить источник, хотя бы понять направление, в котором он появился, не представлялось возможным. Наконец преодолев гряду обломков и глубоких ям, котлованов, порождённых взрывами и обвалами, я оказался перед колонной запретного храма.
Его ваяли из того же материала что и перекрытия, удерживающие крепость целой под гнётом её чудовищного веса, из сверхплотных и упругих сплавов, обычно использовавшихся в кораблестроении.
Издалека структура напоминала цилиндр, уходящий вертикально ввысь к далёкому потолку и терявшийся на полпути в искусственных облаках, по зеркальной поверхности храма плавал свет, отражающийся от многочисленных ламп, фонарей и костров и из-за этого он загадочно мерцал, наводя на прихожан благоговение.
По обычаю в него мог войти лишь просветлённый, на деле достаточно просто фигурировать в списках допуска, хотя когда-то так оно и было. С течением лет количество людей достигнувших определённых высот в формировании и управлении мыслеформами, достаточных для их возвышения внутри культа, неуклонно сокращалось.
Они умирали от старости раньше, чем преодолевали порог, отделявший их от вечности, потом оказалось, что, даже достигнув этого странного состояния, когда разрушение тела не представляет угрозы для духа, обитающего в нём, одного величия мысли недостаточно, нужно перекроить себя, собственную природу. И мудрецов забрало небытие.
Поэтому внутрь святая святых допускал наставник, в день избрания этот человек, умудрённый годами, принимал пышные процессии со всех концов мира и наделял их участников правом святости. Возможностью войти в сердце храмового города, стать учениками и хранителями, почитаться на одном уровне с избранными богами чемпионами, коих почти никто не видел, ибо их удел лежит вне существования в подобных крепостях.
Подойдя вплотную к подножью внутреннего храма, я обнял его холодные стены, сохранившие прежнюю чистоту. Лоб упёрся в леденящий металл и внутри головы вновь всколыхнулись воспоминания, вспыхнули тусклые искры. Слишком многие из них были связаны с этим местом, с этим городом, с прошлым тысячелетием.
– Пришёл проститься?!
Скрипучий голос застал меня врасплох, отскочив от стены, я раскрыл руки веером, выпустив удлинившиеся ногти, похоже, однажды они обратятся в когти, но и сейчас их кривая кромка отдалённо напоминала затупившийся край лезвия.
Сердце сначала ускорилось, молотя внутри грудной клетки, словно желало пробиться на свободу, а потом, уступая воле, замедлилось, совершая едва слышные удары. Восприятие обострилось, уши силились уловить мельчайший шорох, клокот, любой выбивающийся из среды звук, однако ничего не изменилось и, кроме далёкого рокота, не удавалось уловить.
По коже прошёл электрический импульс, а волоски встали дыбом, любое мановение воздуха или слабый разряд, тусклое чувство присутствия, помогут обнаружить говорившего. И тогда его ждёт расправа. Шли мгновения, напряжение нарастало, так что язык втягивался ближе к горлу. Не в силах больше выдерживать напряжения я вскрикнул.
– Покажи себя!
Едва скрипнув, где-то сверху вновь заговорил тот же голос. Он был исполнен печалью и, кроме прочего, шелестел, затихая медленно, будто каждое произнесённое слово становилось травой или листвой, подхваченной шаловливым ветром, увлекающим их вдаль, исходя на нет.
– Как горестно мне видеть тебя таким, Пензомаль! Подойди ближе ученик и отринь свои страхи, я не из тех, кто поджидает тебя во тьме и желает зла.
И тогда я обнаружил его. Говорящий нависал над внешней тропой, спиральной лестнице из прозрачной материи, в тусклом свете её ступени сливались с матовой стеной внутреннего храма так, что их не было видно. Из-за чего создавалось впечатление, что идущий по ним парил в воздухе, постепенно приближаясь к сводчатой арке над зияющим под облаками входом.
В десяти метрах от уличных плит на отвесной поверхности удерживался обладатель шелестящего голоса, его тело оставалось неподвижным, в то время как края его широкой тени словно дрожали, всякий раз, как поднимался слабый ветерок.
Он знал меня, знал ещё с той далёкой поры, когда крепость Тепла была полна жизни, даже переполнена ей.
– Настоятель Корниган - это вы?! Но как…
Оставалось только покориться догадке, озарившей моё существо. Я встретил гостя из прошлого, его призрак, человека, который ещё при жизни стал известен всякому храмовнику от мала, до велика.
О нём слагали трактаты и ему посвящали поэмы. Древние культы окрестили его последней плетью Румедона, чемпионом и наследником высокой воли, живым доказательством существования самого скрытного из восьми божеств.
– Благодаря саду и мне нашлось место в это неспокойное время. Приятно сознавать, что не я один пережил безумие, захлестнувшее круг и крепость.
Поражённый его появлением, я молчал. Вслушиваясь в тембр его голоса, в него вкрался шелест и шорох, скрип и гул, даже какие-то щелчки. Но он сохранил величественность и степенность, так говорят умудрённые годами практики мэтры, будто читают лекцию. Он же продолжал, игнорируя моё замешательство.
– А ты сильно изменился с нашей последней встречи. В дни заката ты казался таким потерянным. Однако, как я вижу, тебе удалось сохранить частичку себя. Этого уже не мало, я же утратил всё то, чем обладал при жизни, кроме твёрдости духа. Именно благодаря ему мне дозволено лицезреть тебя сейчас.
– Вы сохранили зрение?
– Нет, не то зрение, каким обладает большинство существ. Здесь куда полезнее другое, виденье практически недостижимое, можно сказать утраченное. Я имел ввиду иное. Единожды обретя его, ты будешь способен пользоваться им оставшуюся вечность, и даже в этом тёмном кошмаре, погружённым в самых его недрах.
Окончательно расслабившись, я присел на начало тропы, на вторую степень от тротуарных плит, укрывшись под сенью учителя. Горечь наполнило нутро, тоска о далёком времени, но и радость тоже, так чувствуешь себя, когда вновь встретишь друга, разлука с которым должна была стать окончательной, как если бы он считался канувшим в забытье.
– Скажи мне – как жил ты. Что стало с твоим сердцем? Я слышал далёкие крики, всё эти годы я внимал Тепле, её стонам. Ты должен знать о зле больше меня, будучи непосредственным свидетелем кошмаров, творящихся в её стенах, но всё же, как бы тебе ни было сложно, прошу, поведай о нём.
– Конечно. Я всё скажу.
Вытянув уставшие от беспрерывных скитаний ноги и сложив с плеча узелок с теми немногими вещами, что я предпочитал носить с собой. Я собрался с силами. Открыть потаённые закрома души, исповедаться о своих грехах и об общих.
Теперь, когда мнимая угроза миновала, чресла налились свинцом, а руки гудели от изнурения, даже короткий приступ злобы отзывался во всём моём естестве болью, гулким чувством неприятия и отвращения к себе и окружающему. Итак, выдохнув накопившуюся боль, я начал.
– Тревожные вести застали меня в палатах под далёкими сводами в северном крыле. Саван проводил последние приготовления перед воздаянием почести усопшим во славу вечности.
Перед внутренним взором вставали картины давно минувшего. Граждане и гости Теплы, которых настиг неизбежный рок, по устоявшемуся обычаю отправляли либо в крипты, либо в покои у космического порта. Одни желали остаться подле крепости навсегда, иные останки переправляли на родину.
Во втором случае, из многочисленных моргов их свозили наверх в костницы у космопорта, там их тела обретали надлежащий уход, а после отправляли на специальном судне к месту захоронения. Обряды проводились без перерыва, лишь сменялись слуги Савана. Приглушенные молитвы, тяжёлые балахоны, полутьма, обхватывающая тела и клир.
– Всех почивших омыли маслами и приготовили в последний путь, но Ковчег Душ, так и не прибыл.
Эти мрачные корабли без регалий и символов прибывали пару раз в век, чтобы забрать мёртвых. Длина некоторых судов достигала нескольких сотен метров, а форма напоминала сплюснутую галеру без оснастки.
Лишь единожды я видел его, ещё ребёнком, но тот аскетичный и загадочный вид прочно засел ко мне в голову. Он словно пребывал в вечном трауре, а команда уже сама шагнула одной ногой в могилу, в отличие от прочих слуг Усталого, экипажи этих судов не прекращали песнопения ни на миг. Они рождались, жили и умирали, служа смерти.
– Безвестность царила в покоях, никто не мог связаться с кораблём, уловить исходившую от его движения дрожь. Рыцари сохраняли молчание, а врачеватели удалились в гробницу, ибо их работа никогда не бывает окончена.
Корниган молчал, выполняя свою роль слушателя. Даже звуки, доносившиеся с окраин города, стали тише. Вполне возможно, что сегодня хищники уже собрали кровавую жатву и вдоволь насытились, может что-то спугнуло их или потоки воздуха внутри крепости сменили направления, унося вопли в сторону от центрального храма.
– Потом в глубинах посеялась смута, знаменитый “Бунт растерянных”, тогда же мы с вами виделись в последний раз. Послушников, нас было где-то с десяток, отправили на помощь к командору Лазару, принять участие в побоище на южных фермах.
Тут он оживился, тихий скрип раздался над моей головой, словно настоятель вздрогнул, и он заговорил.
– Да, я ещё помню тот день, печальный и мрачный. Тебе очень повезло с назначением, мне кажется, что на юг проникло не так много мятежных частей.
– Это так, мой знакомый, переживший наступление в “Чертогах скорби”, в тех, что вели в западные захоронения под опорной башней, рассказывал об ужасах, творившихся там. Битвы не стихали в течение недели, а каждое утро начиналось с ожесточённой осады. Кровь лилась прямо под крепость, напитывала копи и тверди…
– И обитающих в них демонов тоже.
Его шелест исполнился беспокойным трепетом, словно ветер дёргал его крону изменчивыми порывами в разные стороны, раскачивая тонкие ветви, хотя стоял штиль. Затем он задал вопрос.
– Они всё ещё там?
– Их клети крепки, как прежде. Может нескольким и удалось сбежать, однако куда им идти?. Планета всё так же негостеприимна к чужакам, а аборигены лишь окрепли в своей ненависти к Тепле и её обитателям.
– Спустя столько лет, это изумительно! Для столь юной цивилизации проявить подобную целеустремлённость и храбрость…
Он неожиданно замолк, погрузившись в свои мысли, а может, не зная, что ещё можно сказать о них. Их гармоничное развитие было нарушено нашим вмешательством.
Когда крепость только возводилась пилигримами и была далека былого величия и нынешнего запустения, Застенники уже расселились по всему материку, насколько позволял мягкий климат, тянувшегося от северного полюса этой планеты и до океанов на юге, смешивающихся на экваторе. Их приземлённые города состояли сплошь из одноэтажных зданий, обожжённой глины и дерева.
Они активно внедряли в общество денежные единицы, серебряные пластины потихоньку вытесняли бартер. На обширных полях колосилось зерно, довольно питательная культура из местных, а на лугах бродили тучные стада.
Мирный народ, они мало чем отличались от нас физиологически, ростом около двух метров, две ноги и две руки, их тела были чуть крепче человеческих, возможно из-за большего числа костей и жил. Из значительных отличий можно выделить цвет кожи, он был землистым в юности и с годами становился светло-серым, как асбест.
– Они оказались достойны своей участи, наставник. И вносят посильную лепту в борьбу с Абоминациями, с теми из них, кто выбирается на поверхность.
Действительно, обитатели планеты, её простора за пределами Теплы, довольно скоро сообразили, что наш внутренний крах и проклятье не сделает их жизнь лучше. В первые века после падения храмового города они смогли пробиться внутрь, каким-то образом повредив внешние ворота. Может им помогли, сейчас это не так важно.
Опять раздался шелест, на этот раз он был исполнен одобрения, как чаща в спокойный летний день, когда на небе нет ни облачка, а только ласковый и тёплый свет заполняет собой атмосферу. Мне показалось, что звук это был вызван не чем иным, как кивком головы или жестом тела, похожим на оный. Затем, он закрепил это впечатление, проскрипев свои пожелания.
– Надеюсь, им удастся выстоять против них. Но мы сильно отклонились от темы, прости мне это. Прошу, продолжай свою историю.
– Не стоит, в конце концов, это тоже её часть. Если опустить незначительные подробности, нас, вместе с основными силами крепости, разбили и виноваты в этом не бунтовщики, а Сыны Ремиса. Вообще те, кто поднял восстание, пострадали не меньше наших частей и братии. Потом уцелевшие разбрелись кто куда. У нас не осталось сил для сопротивления. Если бы Сыны захотели, то им не составило никакого труда перебить всех выживших без остатка.
– Истинно так - но им не было дано поступить иначе.
– О чём вы?
Тяжёлый выдох расшевелил его крону.
– Вы что-то знаете.
Поднявшись на ноги, я вновь обратил всё свою собранность в слух, чтобы уловить малейшие колебания его одеревеневшего тела. Как и говорилось в преданиях, слуги Румедона обращаются в леса после смерти. Настоятель Корниган ещё не испустил дух, но в этом месте это не имело большого значения.
Мрак, частицы Архэ, кровь богов – у этой субстанции много имён, как и свойств. Вполне возможно то, что их присутствие, поддерживающее жизнь в наших телах, изменяющее их, могло ускорить и посмертные метаморфозы, приблизить их, так чтобы они стали преждевременными.
Тело его уподобилось древесине и пустило корни, видимо, место для своей метаморфозы он выбирал сам, предчувствуя подобный исход. Затем корневище вгрызлось в зазор между блоками башенного основания внутреннего храма, прикрепив к ним настоятеля.
А кору, образовавшуюся из кожи, покрыла россыпь отростков, молодых побегов, пустивших почки. Сейчас он разросся в массивное дерево, простирающееся на многие метры вверх и ширь, хотя по форме своей он скорее напоминал куст. Инородные звуки гасли в его жесткой листве и переплетении множества отростков.
– Бессмысленно отрицать очевидное. Да, ученик, я знаю, зачем они пошли на эти чудовищные преступления против обитателей крепости, им нет оправданий – пророкотал он, чуть ли не шёпотом.
Я сжал кулаки, что есть силы.
– И зачем же? Оружие?! Древности?! Что толку от них, да и очистить сокровищницы они могли втихую, пока шли бои, никто бы не заметил этого.
И снова заскрипел его голос, в этот раз слова повисали в воздухе и он делал долгие паузы, прежде чем продолжить, словно пытаясь подобрать правильные выражения.
– Нет. Всё не так, но ответ ужасающе прост – это часть их обряда инициации, иначе говоря, они увеличивали свою численность за счёт того побоища.
Не такого ответа, я ждал. Холодный пот выступил на не менее холодном лбу. Набор в ряды, ценой стольких смертей, безумной и жестокой резни без какого-либо разбора. Эта причина мне показалась наиболее уродливой и бессмысленной.
Всё что я испытал по их прихоти, то, что случилось с обществом и миром, которому я принадлежу – можно ли такое простить?! Гнев в тот момент прочно поселился в моей мятежной душе, он пустил свои лозы глубоко в недрах моего естества и будет расти ещё долго. Я сам буду его кормить, пока не отомщу.
– Почему просто не собрать всех желающих?
– Таковы их обычаи, только тот достоин, кто достаточно храбр, чтобы посмотреть смерти в лицо, вступить в безнадёжный бой, исход которого предрешён, а после, получив шанс на спасение ценой жизни товарищей, пожертвовать собой во благо других, такой человек им нужен. Его они примут в свои ряды, воспитают в своё подобие, превратят во что-то иное.
– Но…
– Да, их методы лишены гуманности… И потому они нам не союзники, Сыны приложили руку к падению Теплы. Пусть же заплатят горькую цену.
– Кому и чему? Кто накажет их?!
Если выйдет я сделаю это сам, всем и каждому кто напрямую или косвенно причастен к этой многовековой трагедии.
– Грядёт война, более страшная чем братская междоусобица Восьми богов. И хотя мы до сих пор не оправились от её последствий, вскоре нас ждёт новое потрясение.
– Наставник, вы говорите о плате, но что спросить с мёртвых? И разве не все они почили, пытаясь бежать с планеты?
Задавая вопрос в свою очередь я уже знал, что его слова не имеют большого значения для меня. Он говорит о войне так буднично. Может ли она быть ужасней чем те, что уже случались…
Корниган будто и не заметил перемен во мне, возможно он также как и все обитатели крепости лишился зрения или повредил его. Его ветви и тело скрипели в так словам, совершенно нечитаемая мимика
– Нет, не все, около сотни из них успели покинуть этот мир. Дотянутся ли до них руки богов или же их охотников, а может, уже все они пойманы... Нам лучше хранить эту тайну, и всякому, кто спросит или упомянет идеальных Сынов, говори правду, что души их истлели, а сам орден низвергли твои братья, но никогда о том, что кто-то мог ускользнуть. Так будет лучше для всех. И если на то будет воля Его, они ещё вернутся, чтобы помочь нам в самый тёмный час.
– В это сложно поверить.
– Тем не менее, это так. Даже горстка их способна на многое. Это затаённый груз на чашу весов в приближающемся конфликте. Куда именно он упадёт, на чью сторону они встанут? Всё ещё загадка… Между тем, что до тебя, ученик?
– До меня?
– Да - ты так и не рассказал мне свою историю, только положил её начало. Но прежде, чем поведаешь это - стань моим учеником!
И голос его громыхнул, пошатнув стены храма, в которые он врос, прутики его потянулись вверх и ширь, так что он стал почти вдвое больше. Этот рокочущий звук породил порыв, дуновение под теряющимися в выси сводами города. Дрожь прошла по моим ногам, встряхивая меня, оживляя моё задубевшее от холода тело.
Казалось, что всё вокруг испытало на себе эту встряску, руины зданий с шелестом осели на своих местах, некоторые с грохотом обвалились. Вдалеке послышались испуганные крики, одни были похожи на человеческие, иные на звериные. Но было что-то ещё, вроде сдавленного Оха, низкого и долгого, тревожащего.
– Учитель, я, итак, уже ваш ученик.
– Нет, не как слуга внутреннего храма – иначе. Как один из наследников ветви Румедона, его последователь и мой потомок!
Такое предложение можно было получить всего раз или два за вечную жизнь. Обычные смертные и надеяться не могли на подобное. Сказать, что я испытывал трепет, значит не сказать ровным счётом ничего. Дыхание перехватило, а сердце стучало как бешеное, чего не случалось уже очень давно.
Меня охватило беспокойство и трепет, предвкушение и боязнь того, что на самом деле это бред или морок, навеянный мраком. Страх оказаться недостойным подобной участи. Но будь что будет, пусть это грезь, пусть слабость моя отвратна, я сделаю всё для того, чтобы переиначить себя.
– Сочту за честь…
Согласие слетело с языка само собой, и припав на колено, я склонил голову в поклоне, принимая дар судьбы. По-видимому, этого было вполне достаточно. Настоятель протянулся ко мне, так что я ощутил его совсем близко, словно он стоял передо мной, на стёршейся брусчатке древних улиц.
Он вновь походил на самого себя, каким был при жизни. Коричневая ряса скрывала его низенькую фигуру, а из-под надвинутого на глаза капюшона, выглядывала только каштановая борода, с редкими седыми волосками.
– Тогда отныне я нарекаю тебя Пензомалем, сыном Оргона Шестого, первым учеником Корнигана, сына Малика, слугой Румедона и Плетью во Тьме Теплы. Встань же, чтобы я одарил тебя заветом цветения.
 И я встал навстречу исходившей от него силы. Балахон распахнулся и из него ко мне протянулись лозы, ветви и корни. Они впились в тело, сжали его, так что при всём желании не шелохнёшься. Сначала мягко они тянулись вокруг меня, оплетали, потом всё сильнее и сильнее, царапая, перекручивая и ломая, то, что могли сломать.
Эти чувства не успели стать нестерпимыми, как последовала новая боль доселе неведомая и нестерпимая, жгучая. Она началась вместе с жестокими касаниями этих лоз и корней, со скручиванием и дёрганьем, с надрывами той части меня к которой они прикасались.
Умом я понимал, что всё происходящее сейчас не более чем наваждение, ибо только в таком случае я мог видеть, ведь сами глаза давно уж пришли в негодность. Их кровообращение было нарушено Архэ, эти частицы проникали повсюду, копились в клетках и органах, замещали части наших тел. Приобретённое увечье не позволило бы мне узреть то, что я вижу сейчас.
Мягкий свет заволок пространство вокруг, сквозь боль я всё ещё различал силуэт настоятеля Корнигана, смутные очертания башни внутреннего храма за его спиной, руины позади себя – едва чувствовал.
Давление и боль нарастали, замещая все прочие ощущения. Мир сжимался и гас, сузившись до тонкого покрова духа, боровшегося, против моей воли, с жестокими ветвями.
Под истлевшей кожей обнаружилась чёрная корка, прочная будто панцирь насекомого, бугристая и плотная. Именно её пытался сломить мой новообретённый учитель. Он давил на неё что есть мочи, выпуская из-под балахона всё больше и больше плетей и корней, сам он при этом уменьшался на глазах, таял, как туман под полуденным солнцем.
Затмившая всё и вся боль уже откусывала части сознания, я то проваливался в беспамятство, то снова приходил в чувство. Липкий страх сковал меня, сжал едва бьющееся сердце, так что, как мне казалось, оно вот-вот лопнет.
И тут по иссиня-чёрной корке прошла трещина. Не знаю, как описать это чувство. Я не испытывал такого до сих пор. Самое близкое сравнение, которое приходит на ум, это чувство должно быть тому, что испытывает птенец, который вылупляется из яйца.
Освобождение, рождение, познание себя и того, что вокруг. Боль никуда не делась, напротив, её стало больше. И когда я уже был на грани, панцирь рассыпался под напором живительной силы, а под ним показалась красная плоть из света и раскалённой добела крови.
Один из корней, особенно острый, замер перед открывшимся разломом. С ужасом я взирал на него, не в силах пошевелиться или зажмуриться. А затем это остриё вспороло мою сияющую душу.
Мучения - теперь я знаю всё о них. Должно быть так я подумал бы в тот момент, если бы мог мыслить. Всё затопила сводящая с ума боль. Естество моё содрогнулось, а исходящий изнутри жар усилился.
В корни и плети потянулись к ране, проникли внутрь и пустили корни. На короткий миг я почувствовал, как между мной учителем протянулась эта связь. И чтобы раньше я не измышлял о родстве душ, сейчас у меня сформировалось представление о его прямой вариации.
Эта связь была короткой и трансцендентной, потрясающей основы самого мироощущения. Как берег которого настиг прибой, как камень, пролежавший под звёздами тысячи лет, впервые встречает море, испытывает касание бурных вод и увлекается ими на глубину, туда, где больше не коснётся далёкого света.
Затем связь оборвалась, настоятель сам обрубил её, всё тем же острым корнем. Он собрал возившиеся и укоренившиеся во мне лозы в пучок и обрубил их у основания со своей стороны. Я почувствовал лишь толику, далёкий отголосок от его мучений в этот момент, и даже крохотная часть их была чудовищна.
Теперь эти вросшие лозы стали моими, я осознал это также явственно, как осознаешь своё тело, когда двигаешь им. Они ещё не оправились от шока в связи с этой ампутацией, но уже могли шевелиться, отвечая моей воли. Их движение были вялыми и неуклюжими, но тогда же возникла уверенность в том, что я смогу это исправить.
Медленно мир и я возвращались в норму. Корниган отступил от меня, отдалился, вновь заняв положенное ему место, которое он не покидал физически. Зрение стремительно отмирало, но краем его я успел заметь, как именно сейчас выглядит мой наставник.
Большая часть листьев опали с его ветвей, скрученное в ствол, тело покрылось трещинами, а кора кровоточила местами. Некоторые ветви усохли, а корни посерели. Он заплатил высокую цену за моё наследие.
– Учитель!
– Всё в порядке, это началось уже давно. Мой срок вышел. И теперь, когда я передал часть наследия Румедона, смерть приблизилась. Когда настанет час скорби, я отдам тебе всё. Однако взамен обретённого ты уже дал одну клятву. Я не вправе требовать от тебя вторую, но молю тебя…
– Всё что угодно господин Наставник!
Он кашлянул, и от этого с уменьшившийся кроны упало ещё с десяток листов. Чуть-чуть помешкав Корниган выплюнул на камни сгусток крови и смолы, а после продолжил.
– Когда явится его воплощение – не сомневайся! Прошу, помоги ему обрести место в этом мире.
Помочь одному из богов, неужели я буду способен на что-то такое.
– Конечно, я выполню вашу волю, чего бы мне это не стоило!
– Спасибо, Пензомаль. Отныне я буду спокоен. А теперь давай поговорим о твоей судьбе.
Расположившись на руинах поудобнее. Я прислушался к себе, к гулу внутри своего тела, к проскакивающим мыслям и воспоминаниям. Коллизия существования завела меня сюда – случайно ли?! Что уготовано мне впереди и чего ещё от меня потребует прошлое. Это мне только предстоит узнать, распутать клубок забвения, одолеть мрак в себе и окружающих. Способен ли я, смогу ли справиться с предстоящими испытаниями, которые мне уготовил рок и судьба?! Наверное, сейчас не время и не место об этом думать. Пусть мир пока подождёт. И тогда, решение пришло само собой, осталось только подготовиться, принять возложенную на меня миссию целиком и полностью. Каков удел скитальца без вотчины, человека без цели?! До сего дня я был потерян для мира и себя, но грядут перемены. Пусть сейчас я обессилен от боли и волнения, тело моё уже оживает, а дух пронзило гибельное для всякого цветение. Итак, преисполненный мрачной уверенности, я сжал кулаки и начал свой рассказ.