Россия xvi-xx веков глазами иностранцев

     Пристальный интерес к России появился в Европе в конце XV века, после «Стояния на Угре», явившим собой конец зависимости России от Золотой Орды. Иноземные гости приезжали в Россию, имея, как правило, религиозный, политический или разного вида меркантильный интерес. Каждый, конечно, оценивал жизнь в России по-своему, исходя из собственных представлений о том, как «должно быть», и как правильно представить увиденное, но тем не менее, свидетельства стороннего наблюдателя всегда полезны для выработки объективного взгляда на собственную историю. Тем более что при внимательном ознакомлении с указанными источниками можно обнаружить массу интереснейших фактов, больше нигде не встречающихся.
     Выписки сделаны мною из сборников «Россия XV-XVII вв. глазами иностранцев» («Лениздат», Л., 1986 г.), «Россия XVIII вв. глазами иностранцев» («Лениздат», Л., 1989 г.), «Россия первой половины XIX в. глазами иностранцев» («Лениздат», СПб., 1991 г.), «Россия – это сама жизнь. Заметки иностранцев о России с XIV по XX век» (Сретенский монастырь, М., 2004), а также из книги Александер Дж. «Россия глазами иностранца» (Аграф, М., 2008 г.).
     Наряду с выписками из наблюдений людей, приезжавших в Россию, в подборке также присутствуют и выписки из размышлений людей, оценивающих Россию, не посещая её.
[С.Б.]


     Страна здесь очень красива: ровная, приятная, густо населённая, пашни, пастбища, много лугов, рек, красивых и больших лесов.
(Томас Рандольф, английский дипломат XVI века)


     Московия управляется самыми простыми законами, основанными на правосудии Государя и беспристрастности его сановников и, следовательно, весьма благодетельными, ибо смысл оных не может быть искажён и перетолкован хитростью и корыстолюбием судей.
     <…>
     Домашняя жизнь их представляет больше изобилия, чем утончённости. Столы свои уставляют они всякого рода яствами. Со всем тем жизненные припасы у них весьма дёшевы: курицу или утку можно купить за самую малую серебряную монету, крупного и мелкого скота везде неимоверное множество.
     <…>
     Страна изобилует плодовитыми пчёлами. Самое важное произведение Московской земли есть воск и мёд. Пчёлы кладут отличный мёд не в искусственных крестьянских ульях, но в древесных дуплах. Так как поселяне не успевают осмотреть каждое дерево, то весьма часто встречаются пни чрезвычайной толщины, наполненные мёдом. Один крестьянин, опустившись в дупло огромного дерева, увяз в меду по самое горло.
     <…>
     Московиты отпускают в Европу лучший лён, коноплю для канатов, воловью кожу и множество воску.
(Павел Иовий, итальянский историк XVI века)


     Простой народ, слуги (в праздники) по большей части работают, говоря, что праздничать и воздерживаться от работы – дело господское. Граждане и ремесленники присутствуют на богослужении, по окончании которого возвращаются к работе, считая, что заняться работой более богоугодно, чем попусту растрачивать достаток и время на питьё, игру и тому подобные дела.
     <…>
     При клятвах и ругательствах они редко упоминают имя Господне.
     <…>
     Жители (Пинеги, Холмогор) добывают себе пропитание, ловя рыбу, зверей и торгуя звериными мехами всякого рода, которых у них изобилие.
(Сигизмунд Герберштейн, австрийский дипломат XVI века)


     Начало года у них 1 сентября. Этот день они отмечают всеобщим весельем и всяческими развлечениями. На площади воздвигается помост, на который поднимаются митрополит и Великий Князь и возвещают оттуда об окончании года. Митрополит святит воду и этой водой кропит Князя и стоящий вокруг народ, осеняя крестом, молится об их долгой и счастливой жизни, а народ в это время громко кричит: «Великому Государю нашему и детям его многая лета!» При этом все радостно поздравляют друг друга, желая каждому долгой жизни.
(Паоло Кампании, итальянский дипломат XVI века)


     Я думаю, что под солнцем нет людей, способных к такой суровой жизни, какую ведут русские. Хотя они проводят в поле два месяца, когда промораживает землю уже на два аршина вглубь, но простой солдат не имеет ни палатки, ни чего-либо иного над своей головой; обычная их защита против непогоды – войлок, выставляемый против ветра; когда навалит снегу, солдат сгребёт его, разведёт себе огонь, возле которого и ложится спать. Но и такая жизнь в поле не так удивительна, как их крепость: каждый должен добыть и привезти провизию для себя и для своей лошади на месяц или два, сам он питается овсяной мукой и водой, смешанными вместе, лошадь его ест зелень, ветки и т.п., несмотря на всё это русский работает и служит очень хорошо. Спрошу я вас, много ли найдётся между нашими хвастливыми воинами (тех), которые могли бы пробыть с ними в поле хотя бы один месяц. Не знаю ни одной страны около нас, которая славилась бы такими людьми.
     <…>
     Если бы русские знали свою силу, никто не мог бы бороться с ними, а от соседей остались бы только кой-какие остатки.
     Весь день Великой пятницы они проводят в плаче и молитве, на неё они имеют обыкновение выпускать одного заключённого, наподобие Варравы.
     <…>
     Русские законы о преступниках и ворах не согласны с английскими. По их законам никто не может быть повешен за свой первый поступок, но виновного долго держат в тюрьме и часто бьют плетьми, пока друзья не поручатся за него. Если вор и мошенник попадается вторично, ему выжигают клеймо на лбу. Если же попадается в третий раз, его вешают.
     <…>
     Русское судопроизводство в одном отношении заслуживает одобрения: у них нет юристов, которые бы вели дела в суде, но каждый сам ведёт своё дело и подаёт челобитные и ответы письменно, противно английскому судопроизводству.
(Ричард Ченслер, английский мореплаватель XVI века)


     Русские в крепостях являются сильными боевыми людьми. Происходит это от следующих причин. Во-первых, русские – работящий народ: русский в случае надобности неутомим во всякой опасной и тяжёлой работе, днём и ночью, и молится Богу о том, чтобы праведно умереть за своего Государя. Во-вторых, русский с юности привык поститься и обходиться скудной пищей; если только у него есть вода, мука, соль и водка, то он долго может прожить ими, а немец не может. В-третьих, если русские добровольно сдадут крепость, как бы ничтожна она ни была, то не смеют показаться в своей земле, так как их умерщвляют с позором; в чужих же землях они не могут, да и не хотят оставаться. Поэтому они держатся в крепости до последнего человека, скорее согласятся погибнуть до единого, чем идти под конвоем в чужую землю. Немцу же решительно все равно, где бы ни жить, была бы только возможность вдоволь наедаться и напиваться. В-четвертых, у русских считалось не только позором, но и смертным грехом сдать крепость.
(Рюссов, ливонский хронист XVI века)


     Они, кажется, лучше нас следуют учению евангельскому. Обмануть друг друга почитается у них ужасным, гнусным преступлением; прелюбодеяние, насилие и публичное распутство весьма редки, противуестественные пороки совершенно неизвестны, а о клятвопреступлении и богохульстве вовсе не слышно.
(Альберто Кампензе, нидерландский писатель XVI века)


     Мужчины (здесь) вообще рослы, сильны и привычны ко всем трудам и переменам воздушным, но склонны к пьянству. Эта народная слабость принудила Государя их запретить навсегда употребление хмельных напитков, исключая только праздничные дни. Повеление сие, несмотря на всю тягость оного, исполняется московитянами с необычайной покорностью.
(Альберто Кампензе, нидерландский писатель XVI века)


     Они привычны к холоду, часто защищаются от дождей, снега и ветра только лишь с помощью какого-нибудь плетня или веток или плаща, натянутого на вбитые колья. Кроме того, они очень терпеливо переносят голод, довольствуясь намешанной в воде овсяной мукой. В ливонских крепостях находились такие, которые питались таким образом очень долго, беспокоясь лишь о том, как бы не сдаться осаждающим, по-видимому, чтобы хранить верность своему Государю до самой смерти. Именно поэтому они стремятся своей храбростью одолеть более многочисленных врагов или, по крайней мере, обессилить их своей выносливостью и терпением.
     <…>
     В праздничные дни московиты не освобождаются от занятий и телесного труда, они считают, что в эти дни запрещается не труд, а греховные поступки.
     По крайней мере, по их словам, почитание праздничных дней пошло от иностранных обычаев и восходит к иудеям, а ведь их обряды у них запрещены.
(Антонио Поссевино, итальянский дипломат XVI-XVII веков)


     Московиты, особенно знатные люди, скорее бы дали своим детям умереть какой угодно смертью, чем добровольно отпустили бы их из своей земли в чужие земли, разве только их принудил бы к этому Царь. Они считают одну только свою страну христианской, а остальные страны под солнцем считают языческими, где, по их мнению, люди не крещены, Бога не имеют, не умеют как следует ни молиться, ни служить Богу, и поэтому они полагают, что их дети навеки погибнут, если умрут на чужой стороне. Если же они умрут на родной земле, то обязательно попадут на небо.
(Конрад Буссов, немецкий военнослужащий XVI-XVII веков, был на службе у Бориса Годунова, Лжедмитрия I, Лжедмитрия II и у польского короля Сигизмунда III)


     Во всей Европе нельзя найти лучших и более разнообразных пород пресноводных рыб, чем есть у них, и во множестве; именно: осетры, белуга, осетрина, белорыбица, т.е. белая рыба, она намного крупнее лосося; стерлядь и все, какие есть у нас во Франции, за исключением форелей; и задёшево, как и всевозможные другие съестные припасы. <…> Хотя съестные припасы в великом изобилии и по дешёвой цене, однако же все довольствуются весьма малым.
(Жак Маржерет, профессиональный французский наёмник XVI-XVII веков, служивший в том числе и в России)


     А на Руси, по Божией воле, все люди, как самые бедные, так и самые богатые, едят ржаной хлеб, и рыбу, и мясо. Так что крестьянам и бедным рукодельцам живётся на Руси намного лучше, нежели во многих местах Греческой, Испанской и других подобных земель, в которых кое-где мясо, а кое-где рыба слишком дороги, а дрова продаются на вес, и люди, живущие в этих тёплых странах, в зимнее время от мороза страдают больше, чем страдают жители Руси. Ибо там спят в студёных избах без печей и без огня, а здесь живут в топлёных избах.
     <…>
     О еде или о военных запасах в этом царстве заботятся лучше, чем где-либо на свете, насколько я знаю. Ибо здешние люди употребляют сухари, сухие грибы, толокно, разные крупы – из овса, гречихи, проса, ржи, ячменя, очень хорошую свинину, топлёное коровье масло, масло льняное и конопляное, икру, солёную рыбу, и мясо, и квас. Люди в других странах этих яств не знают или не так хорошо их готовят.
     <…>
     Хотя в богатых странах более зажиточные люди живут удобнее и роскошнее, нежели на Руси, однако при всём том крестьяне и убогие горожане, кормящиеся рукоделием, живут на Руси намного лучше и удобнее, нежели в тех пребогатых странах. Ни в одном королевстве простые чёрные люди не живут так хорошо и не имеют таких прав, как здесь.
     <…>
     Началом и основанием политической мудрости являются две духовные заповеди: «Познай самого себя» и «Не верь чужестранцам».
     <…>
     Благой обычай, что никому не дозволено жить в безделье или что никто не может освободиться от общих народных служб: при дворе, в приказах, в ратных походах.
(Юрий Крижанич, хорватский богослов и историк XVII века)


     Обширная страна эта во многих местах покрыта кустарником и лесами, большею частью – соснами, берёзами и орешником; много мест пустынных и болотистых. Тем не менее, однако, ввиду доброго свойства почвы, страна, где она хоть немного обработана, чрезвычайно плодородна (исключая лишь немногие мили вокруг города Москвы, где почва песчаная), так что получается громадное изобилие хлеба и пастбищ. И сами голландцы признают, что несколько лет тому назад, во время большой дороговизны, Россия сильно помогла им своим хлебом. Редко приходится слышать о дороговизне в стране. В иных местах в стране, где хлеб не находит сбыта, земля не обрабатывается более (хотя это было бы возможно), чем требуется для надобностей одного года; там никаких запасов не собирают, так как все уверены в ежегодном богатом урожае. Поэтому-то они и оставляют много прекрасных плодородных земель пустынными, как я сам это видел, проезжая через некоторые области с тучным чернозёмом. Которые там поросли такою высокою травою, что она лошадям покрывала брюхо. Эта трава также, ввиду изобилия её, ни разу не собиралась и не употреблялась для скота.
     <…>
     В России вообще народ здоровый и долговечный. Недомогает он редко, и если приходится кому слечь в постель, то среди простого народа лучшими лекарствами, даже в случае лихорадки с жаром, являются водка и чеснок. Впрочем, знатные господа теперь иногда обращаются к совету немецких докторов и к настоящим лекарствам.
     <…>
     Однако нельзя сказать, чтобы нынешние великие князья, хотя бы и имея ту же власть, нападали, наподобие тиранов, столь насильственным образом на подданных и на имущество их, как ещё и теперь об этом пишут иные люди. Впрочем, и вообще о русских пишут весьма многое, что в настоящее время уже не подходит, без сомнения, вследствие общих перемен во временах, управлении и людях.
     <…>
     Русские люди высокого и низкого звания привыкли отдыхать и спать после еды а полдень. Поэтому большинство лучших лавок в полдень закрыты, а сами лавочники и мальчики их лежат и спят перед лавками. В то же время из-за полуденного отдыха нельзя говорить ни с кем из вельмож и купцов.
     На этом основании русские и заметили, что Лжедмитрий (о котором скоро будет речь) не русский по рождению и не сын великого князя, так как он не спал в полдень, как другие русские. Это же вывели они из того обстоятельства, что он не ходил, по русскому обычаю, часто в баню. Омовению русские придают очень большое значение, считая его, особенно во время свадеб, после первой ночи, за необходимое дело. Поэтому у них и в городах и в деревнях много открытых и тайных бань, в которых их очень часто можно застать.
     В Астрахани я, чтобы видеть лично, как они моются, незамеченным образом отправился в их баню. Баня была разгорожена брёвнами, чтобы мужчины и женщины могли сидеть отдельно. Однако входили и выходили они через одну и ту же дверь, притом без передников; только некоторые держали спереди берёзовый веник до тех пор, пока не усаживались на место. <…>
     Они в состоянии переносить сильный жар, лежат на полке и вениками нагоняют жар на своё тело или трутся ими (это для меня было невыносимо). Когда они совершенно покраснеют и ослабнут от жары до того, что не могут более вынести в бане, то и женщины и мужчины голые выбегают, окачиваются холодною водой, а зимою валяются в снегу и трут им, точно мылом, свою кожу, а потом опять бегут в горячую баню. Так как бани обыкновенно устраиваются у воды и у рек, то они из горячей бани устремляются в холодную.
     <…>
     Вообще по всей России, вследствие плодородной почвы, провиант очень дёшев, 2 копейки за курицу, 9 яиц получали мы за копейку.
     <…>
     Мёд и воск имеются у них в таком изобилии, что они, несмотря на количество, потребное им для медовых питий и для восковых свеч, тем не менее могут продавать большими партиями и то и другое за границу.
     <…>
     Так как пернатой дичи у них имеется громадное количество, то её не считают такой редкостью и не ценят так, как у нас: глухарей, тетеревов и рябчиков разных пород, диких гусей и уток можно получить у крестьян за небольшую сумму денег.
     <…>
     Те, чьи дома погибли от пожара, легко могут обзавестись новыми домами: за Белой стеной на особом рынке стоит много домов, частью сложенных, частью разобранных. Их можно купить и задёшево доставить на место и сложить.
     <…>
     При вспышках гнева и при ругани они не пользуются слишком, к сожалению, у нас распространёнными проклятиями и пожеланиями с именованием священных предметов, посылкою к чёрту, руганием негодяем и т.п. вместо этого у них употребительны многие постыдные слова и насмешки, которые я бы никогда не сообщил целомудренным ушам. В последнее время эти порочные и гнусные проклятия и брань были строго и сурово воспрещены публично оповещённым указом, даже под угрозою кнута.
     <…>
     У них не устраиваются публичные дома с блудницами, от которых, как то, например, водится в Персии и некоторых иных странах, власти получают некоторый доход. У них имеется правильный брак, и каждому разрешено иметь только одну жену.
     <…>
     За всё время брака он (Лжедмитрий I) ни разу не сходил в баню, хотя она и готовилась для него ежедневно. Немытый ходил он в церковь, сопровождаемый многими собаками, чем осквернял их святыню. Недостаточно низко кланялся он святым иконам и вообще совершал ещё многое другое, причиняя русским сердечное страдание, так что они поняли, что обмануты.
     <…>
     Лавочники на хлебном рынке покупают несколько хлебов, разрезают их и делят между нищими, которых в Москве чрезвычайно много. У этих нищих от таких милостынь получается столь большое изобилие, что они режут хлеб в четырёхугольные куски, сушат в печи и продают эти, по их выражению, «сухари» целыми мешками на рынках проезжим людям.
     <…>
     Непривычны они и к нежным кушаньям и лакомствам. Ежедневная пища их состоит из крупы, репы, капусты, огурцов, рыбы свежей или солёной, – впрочем, в Москве преобладает грубая солёная рыба, которая иногда, из-за экономии в соли, сильно пахнет; тем не менее они охотно едят её. Их рыбный рынок можно узнать по запаху раньше, чем его увидишь или вступишь в него. Из-за великолепных пастбищ у них имеются хорошая баранина, говядина и свинина, но так они, по религии своей, имею почти столько же постных дней, сколько дней мясоеда, то они и привыкли к грубой и плохой пище, и тем менее на подобные вещи тратятся. Они умеют из рыбы, печенья и овощей приготовлять многие разнообразные кушанья, так что ради них можно забыть мясо. Например, однажды нам, как выше рассказано, в посту было подано 40 подобных блюд, пожалованных царём. Между прочим, у них имеется особый вид печенья, вроде паштета или, скорее, пфанкухена, называемый ими «пирогом»; эти пироги величиною с клин масла, но несколько более продолговаты. Они дают им начинку из мелкоизрубленной рыбы или мяса и луку и пекут их в коровьем, а в посту в растительном масле; вкус их не без приятности. Этим кушаньем у них каждый угощает своего гостя, если он имеет в виду хорошо его принять.
     <…>
     Так как, как уже сказано, местами много лишних пастбищ, то у них много имеется ручного скота: коров, быков и овец, которые продаются весьма задёшево. Мы однажды. Во время первой поездки в Ладогу, купили жирного быка, правда небольшого, – так как вообще во всей России скот мелок, – за 2 талера, а овцу – за 10 копеек, или 5 мейсенских грошей.
     <…>
     По предложению Патриарха Великий Князь в 1634 году запретил торговлю табаком и употребление его. Преступники наказываются весьма сильно, а именно – расщеплением носа (вырыванием ноздрей) и кнутом. Следы подобного наказания мы видели и на мужчинах, и на женщинах.
(Адам Олеарий, немецкий учёный и путешественник XVII века)


     Некоторые греки рассказывали нам, что ежегодный доход турок – двадцать четыре миллиона золотом, и эту сумму они вымогают неисчислимыми беззакониями, а ежегодный доход Московского Царя, по закону справедливости и правильно собираемый, составляет тридцать шесть миллионов. Всё это получается от торговли пшеницей и рожью, продаваемой во все франкские земли, и от перечеканки пиастр-реала в ходячую монету. Третий доход – выкуривание водки, ибо все винокуренные заводы во всём государстве принадлежат Царю. Царь получает большие суммы от таможни в Архангельске. Эти миллионы правительство собирает законным путём.
(Павел Алеппский, архидиакон Антиохийской православной церкви XVII века)


     Московия, по счастью, до сей поры не знает того, что у нас вошло в общеизвестную поговорку, именно: что богатство, жизнь и вера по большей части находятся в руках лиц, которым бы никогда не следовало их поручать. Действительно, мосхи не вверяют своей жизни лекарям, которых, за исключением двора, нет во всём государстве. Не позволяют они своим богословам терзать веру упорными, как болезнь, и неразумными  спорами. Не допускают они, наконец, и того, чтобы ходатаи по делам – которых они никак не терпят – обращались бы легкомысленно с законными правами и имуществом граждан в бесконечных тяжбах, что почти по всей Европе служит основанием великого бедствия. У мосхов действительно без всякой лишней траты слов и времени – так как никакие споры законников не допускаются – в час времени разбираются запутаннейшие жалобы и тяжбы, которые в другой стране тянулись бы целое столетие.
     <…>
     Они принимают совершенно своеобразно иностранных послов и заботливо отсылают их обратно домой как можно скорее. Ибо они не терпят постоянных в Москве послов, или резидентов, как их называют, а также и сами не позволяют долго своим оставаться при дворах других государей, дабы те, вследствие долгого, постоянного обращения, не изменялись бы и не вносили в отечество новые нравы. Мало того, они и приезжих послов считают как бы нечестными, явными лазутчиками и законными изменниками своей вере.
     <…>
     Из различных иных особенностей, которыми Цари Московские отличаются от прочих государей Европы, особенно следует упомянуть о том, что они никоим образом не соглашаются искать себе жён у чужестранцев. И соблюдают они этот дедовский обычай и поныне весьма строго, главным образом из-за того, чтобы не возбуждать, сроднившись и смешавшись чрезмерно с иноземцами, у подданных желания поступать таким же образом.
(Яков Рейтенфельс, курляндский дворянин XVII века)


     В сентябре начинается у русских Новый год. У них старый год оканчивается с летом, а новый наступает с началом осени, и не без основания: подобно многим из отцов Церкви, русские думают, что Бог сотворил землю осенью, потому что на деревьях были зрелые плоды, а начало года они считают от начала мира.
(Адольф Лизек, австрийский дипломат XVII века)


     Эта страна естественно изобилует во множестве всякого рода растениями. Там произрастает обыкновенная белая капуста, которой русские заготовляют большие запасы и которую простолюдины едят по два раза в день. Огурцы, которые русские едят, взяв в руки, как мы яблоки или груши, которых они также запасают громадное количество, сберегают их целый год и которые и знатные люди очень охотно и во множестве потребляют. Много в этой стороне и чесноку, до которого русские большие охотники и запах которого слышен издалека. Хрен у русских также в общем употреблении, и они искусно приготовляют из него разные приправы к рыбе и говядине. Репы там разного рода в изобилии, точно так же как и красной капусты, которую иностранцы завезли сюда с недавнего только времени. Есть также спаржа и артишок, но едят их только одни иностранцы. Артишоки растут и в земле. Мы научили русских разведению жёлтой, белой и красной моркови (пастернаку и свекловицы), которых у них множество, а также салата и сельдерея, прежде им неизвестных, а теперь очень ими любимых.
     <…>
     Вообще в Москве мало любопытных предметов. Лучшее украшение загородных домов москвичей состоит в их рыбных прудах, из которых три действительно достойны удивления. Часто их бывает по два и по три около дома, довольно больших и богато полных рыбою. Когда приезжают к ним дорогие им гости, они тотчас забрасывают невод в воду и тут же, в присутствии своих гостей, налавливают разной рыбы блюд на двадцать или тридцать, а иногда и больше, как я то сам видел.
     <…>
     Что касается нравов этих людей, то в сношениях своих наблюдают они между собою довольно странный обычай. Пришедши куда-нибудь и вступивши в комнату, они не говорят прежде ни слова, но ищут глазами изображения какого ни есть святого, которое всегда имеется в каждом покое. Отыскав оное, они кладут перед ним три поклона, осеняя себя в то же время крестным знамением и произнося: «Господи, помилуй!» - или же: «Мир дому и живущим в нём!», и опять совершают крестное знамение, затем они уже здороваются с хозяевами и ведут с ними беседу. То же самое делают они, посещая и чужестранцев, сотворя поклон перед первой попавшейся им на глаза картиной, из опасения не отдать прежде Богу подобающего Ему почтения.
     <…>
     Церквей и монастырей в городе Москве, в Кремле и в других частях её, равно и поблизости её, за земляным валом, такое множество, что их насчитывают до шестисот семидесяти девяти, полагая в том числе монастыри и часовни. Постройки этих церквей завершаются, обыкновенно, куполом в виде яблока не для того, чтоб уподобить их своду небесному, как объясняют это некоторые писатели, но для того, чтобы слышнее было в них пение священников. Другие думают, что русские приписывают колоколам особое достоинство, приятное Богу; но они ошибаются. Русские только освящают колокола и звонят в них по большим праздникам во время богослужения.
(Корнелий де Бруин (нидерландский художник, путешественник и писатель XVII-XVIII веков).


     Бояре и первые лица в царстве утверждают, будто от браков с иностранкой произойдёт весьма губительная перемена и в их Отечество будут введены чужеземные и небывалые обычаи, древние заветы будут нарушены, и чистота дедовской религии будет подлежать опасности; наконец, вся Московия подвергнется крайней гибели.
     <…>
     (Предмет их заботы) … всегдашняя охрана крепкими караулами пограничных местностей и крепостей. Делается это с той целью, чтобы как во время мира, так и во время войны могло существовать правильное правление и чтоб не подвергался превратностям судьбы, козням соседских народов и внутренним злоумышлениям граждан уверенный в своей безопасности Государь.
     <…>
     Хотя в наше время более отдалённые области Московии страдали от некоторого недостатка в хлебе, однако в обыкновенный год его бывает в таком изобилии, что он, скорее, преизбыточествует, чем просто удовлетворяет потребности.
     <…>
     Куропатки, утки и другие дикие птицы, которые составляют предмет удовольствия для многих народов и очень дороги у них, продаются здесь за небольшую цену, например, можно купить куропатку за две или за три копейки, да и прочие породы птиц приобретаются не за большую сумму.
     <…>
     Сегодня, в канун Рождества Господня, которому предшествовал у русских шестинедельный пост, на всех площадях и перекрёстках можно было видеть огромное изобилие мяса: здесь невероятное множество гусей, там такое громадное количество уже битых поросят, что их, кажется, хватило бы на целый год, такое же число было и зарезанных быков и разного рода птицы – казалось, что они слетелись в один этот город из целой Московии. Напрасно стану я называть различные сорта их, тут имелось всё, чего только можно было пожелать.
(Иоанн Корб, австрийский дипломат XVII-XVIII веков)


     Всякая вражеская армия, которая бы осмелилась проникнуть в Россию и пройти дальше Смоленска, безусловно, нашла бы там в степях свою могилу.
     <…>
     Русские – стены из мяса, их мало убить, но, убив, надо ещё повалить.
(Фридрих II, прусский король XVIII века)


     Характерными национальными чертами славянских народов являются весёлый, музыкальный нрав, милосердие, гостеприимство, любовь к свободе. Славяне никогда не стремились к порабощению других народов, по своей природе этот народ глубоко миролюбив. Другие же народы совершали по отношению к ним несправедливость, пытаясь их завоевать.
(Иоганн Готфрид Гердер, немецкий историк культуры второй половины XVIII века)


     Их сельские жилища напоминают простоту первобытных нравов; они построены из сколоченных вместе брёвен; маленькое отверстие служит окном; в узкой комнате со скамьями вдоль стен стоит широкая печь. В углу висят образа, и им кланяются входящие прежде, чем приветствуют хозяев. Каша и жареное мясо служат им обыкновенною пищей, они пьют квас и мёд; к несчастью, они, кроме этого, употребляют водку, которую не проглотит горло европейца. Богатые купцы в городах любят угощать с безмерною и грубою роскошью: они подают на стол огромнейшие блюда говядины, дичи, рыбы, яиц, пирогов, подносимых без порядка, некстати и в таком множестве, что самые отважные желудки приходят в ужас. Так как у низшего класса народа в этом государстве нет всеоживляющего и подстрекающего двигателя – самолюбия, нет желания возвыситься и обогатиться, чтобы умножить свои наслаждения, то ничего не может быть однообразнее их жизни… ограниченнее их нужд и постояннее их привычек. Нынешний день у них всегда повторение вчерашнего; ничто не изменяется; даже их женщины, в своей восточной одежде, с румянами на лице (у них даже слово красный означает красоту), в праздничные дни надевают покрывала с галунами и повойники с бисером, доставшиеся им по наследству от матушек и украшавшие их прабабушек. Русское простонародье, погружённое в рабство, не знакомо с нравственным благосостоянием, но оно пользуется некоторою степенью внешнего довольства, имея всегда обеспеченное жилище, пищу и топливо; оно удовлетворяет своим необходимым потребностям и не испытывает страданий нищеты, этой страшной язвы просвещённых народов. Помещики в России имеют почти неограниченную власть над своими крестьянами, но, надо признаться, почти все они пользуются ею с чрезвычайною умеренностью; при постепенном смягчении нравов подчинение их приближается к тому положению, в котором были в Европе крестьяне, прикреплённые к земле (servitude de la glebe). Каждый крестьянин платит умеренный оброк за землю, которую обрабатывает, и распределение этого налога производится старостами, выбранными из их среды.
     Когда переходишь от этой невежественной части русского населения, ещё коснеющей во тьме средних веков, к сословию дворян богатых и образованных, то внимание поражается совершенно  иным зрелищем.
     <…>
     С полвека уже все привыкли подражать иностранцам – одеваться, жить, меблироваться, есть, встречаться и кланяться, вести себя на бале и на обеде, как французы, англичане и немцы. Всё, что касается до обращения и приличий, было перенято превосходно. Женщины ушли далее мужчин на пути совершенствования. В обществе можно было встретить много нарядных дам, девиц, замечательных красотою, говоривших на четырёх и пяти языках, умевших играть на разных инструментах и знакомых с творениями известнейших романистов Франции, Италии и Англии. Между тем мужчины, исключая сотню придворных, каковы, например, Румянцевы, Разумовские, Строгановы, Шуваловы, Воронцовы, Куракины, Голицыны, Долгоруковы и прочие, большею частью были необщительны и молчаливы, важны и холодно вежливы и, по-видимому, мало знали о том, что происходило за пределами их отечества.
     <…>
     Я уже говорил, с какою умеренностью русские помещики пользуются своею, по закону неограниченною, властью над своими крепостными. Во время моего долгого пребывания в России многие примеры привязанности крестьян к своим помещикам доказали мне, что я насчёт этого не ошибался. В числе многих подобных примеров, на какие я бы мог указать, ограничусь одним. Обер-камергер граф ***, наделав больших долгов, вынужден был для их уплаты продать имение, находившееся в трёхстах или четырёхстах вёрстах от столицы. Однажды утром, проснувшись, он слышит ужасный шум у себя во дворе; шумела толпа собравшихся крестьян; он их призывает и спрашивает о причине этой сходки. «До нас дошли слухи, – говорят эти добрые люди, – что вашей милости приходится продавать нашу деревню, чтобы заплатить долги. Мы спокойны и довольны под вашею властью, вы нас осчастливили, мы вам благодарны за то и не хотим остаться без вас. для этого мы сделали складчину и поспешили поднести вам деньги, какие вам нужны; умоляем вас принять их». Граф, после некоторого сопротивления, принял дар, с удовольствием сознавая, что его хорошее обращение с крестьянами вознаградилось таким приятным образом. Тем не менее эти люди достойна сожаления, потому что их участь зависит от изменчивой судьбы, которая, по своему произволу, подчиняет их хорошему или дурному владельцу. 
(Луи-Филипп Сегюр (французский историк и дипломат XVIII-XIX веков)


     Склонность к пению – одна из самых отличительных черт русского народа. Ямщики поют, не переставая, от начала станции до конца; солдаты поют, выступая в поход; крестьяне поют чуть ли не за всяким делом; кабаки оглашаются песнями, не раз среди вечерней тишины слышал я, как неслись песни из окрестных деревень. Мне говорили, что сюжет песни нередко имеет прямое отношение к прошлому певца или к его настоящему и что они обращают в песни свои беседы и споры с окружающими, прилаживая их к известным мотивам.
(Уильям Кокс, английский историк XVIII-XIX веков)


     Кроме этой столь свойственной русскому народу человечности по отношению к чужеземному, нашедшей впервые выражение в творениях Пушкина, также впервые в его творчестве нашло ясный отзвук то основное настроение национального духа, то особый мистицизм, следствие которого – безропотная готовность нести крест во имя всего мира и то религиозное утешение в скорби, что не убивает, а укрепляет жизненную энергию.
(Пенчо Славейков, болгарский поэт XVIII-XIX веков)


     В самом деле, в России, так несправедливо называемой варварской страною, я испытала лишь чувства добрые, благородные. Пусть моя признательность призовёт благословение на эту страну и на её государя! Я вступила в Россию, когда французская армия прошла уже далеко в русские пределы, а между тем иностранка-путешественница не подвергалась никаким неприятностям и притеснениям: ни я, ни мои спутники не знали ни слова по-русски. Мы говорили на языке врагов, опустошавших страну. По досадной случайности у меня даже не было прислуги, которая говорила бы по-русски, и если бы не врач-немец (доктор Реннер), великодушно согласившийся быть нашим проводником до Москвы, мы, право, заслужили бы название глухих и немых, как русские называют иностранцев. Наше путешествие было спокойно и безопасно: так сильно в России гостеприимство и у знати, и у простого народа.
     <…>
     Я не нашла ничего дикого в этом народе; напротив, в нём есть много изящества и мягкости, которых не встречаешь в других странах. Русский возчик не пройдёт мимо женщины. Какого бы ни было возраста или сословия, чтобы не поклониться, а она отвечает наклонением головы, полным грации и благородства. Одни старик, который не мог объясняться со мною словами, показал мне сначала на землю, а потом на небо; это означало, что через землю достигнет он скоро небес.
     <…>
     Повсюду в Европе резка противоположность богатства и нищеты, в России же ни то, ни другое не выделяется. Народ не беден, а знать способна, когда это необходимо, вести такой же образ жизни, какой ведёт народ. <…> Нет в России совсем того, что англичане называют «комфортом», а мы, французы, довольством. Ничто не в состоянии удовлетворить воображение русского вельможи; но когда поэзии богатства нет, они пьют квас, спят на полу и едут день и ночь в открытой повозке, не сожалея о роскоши, к которой, казалось, они так привыкли. <…> в народе этом есть что-то исполинское, обычными мерами его не измерить. Я не хочу этим сказать, что там нет ни истинного величия, ни постоянства, но отвага, пылкое воображение русских не знает предела; у них всё более колоссально, чем соразмерно, во всём более смелости, чем благоразумия; и если они не достигают цели, которую себе поставили, то это потому, что они перешли её.
     <…>
     Любопытно отметить, как проявляется в России общественное самосознание. Слава победоносности, которую доставили этому народу бесчисленные успехи его войск, горделивое самомнение знати и способность самопожертвования, которая так сильна в народе, вера, влияние которой велико и могуче, ненависть к иноземцам, которую старался искоренить Пётр I, желая сделать страну просвещённой, но которая всё же осталась в крови русских и пробуждается при всяком случае, – всё это, вместе взятое, делает народ могучим. <…> Надо хорошо вглядеться в этот народ, чтобы узнать его: мне пришлось наблюдать его при обстоятельствах, в которых он представился весь. В пору несчастий и воодушевления, время самое удобное для наблюдения. Не лишним будет повторить, что народ этот создан из противоположностей поразительно резких. Быть может, совмещающиеся в нём европейская культура и азиатский характер тому причина. При встрече русские так ласковы, что с первых же дней чувствуешь себя с ними другом, каким, пожалуй, не почувствуешь с иным через десять лет. Молчаливость русских совершенно особенная: они молчат тогда, как предмет их живо занимает. Впрочем, иногда они очень разговорчивы; но разговор их не больше как любезность: в нём не выражают они ни своих чувств, ни своих мнений. Часто сравнивали их с французами; но я думаю, что это сравнение в высшей степени ошибочно. Гибкость их природы делает русских способными подражать во всём. Сообразно с обстоятельствами они могут держать себя как англичане, французы, немцы, но никогда они не перестают быть русскими, т.е. пылкими и в то же время осторожными, более способными к страсти, чем к дружбе, более гордыми, чем мягкими, более склонными к набожности, чем к добродетели, более храбрыми, чем рыцарски-отважными, и такими страстными в своих желаниях, что никакие препятствия не в состоянии удержать их порыва.
     <…>
     Мягкость и звучность их языка замечают даже те, которые его не понимают; он должен быть особенно хорош в музыке и поэзии; но русские, как и многие другие народы материка, пошли по ложному пути, когда стали подражать французской словесности, которая даже в достоинствах своих подходит только к французам. Мне кажется, что русские должны скорее черпать образцы словесности у греков, чем у римлян. Сходство русского письма с письмом греческим, древние сношения с Византийской империей и будущие судьбы России, которые зовут её, может быть, в Спарту, быть может, в Афины, – всё должно побуждать русских изучать Грецию; но главное, необходимо, чтобы их писатели почерпали поэзию из тайников своей души. До сих пор их творения были непроникновенны, а сильная народность никогда не может удовлетвориться такими слабыми приёмами.
     <…>
     Направляясь от Москвы к Петербургу, вы видите кругом вначале лишь голый песок, а затем бесконечные болота. Когда идёт дождь, земля становится чёрной, и тогда уже не найдёте дороги. Но всё же и здесь избы говорят о довольстве. Крестьяне украшают свои жилища столбиками, вокруг окон вы видите резные украшения из дерева.
     <…>
     Мне пришлось проезжать через Новгород. Этот город шестьсот лет назад был республикой и входил в состав Ганзейского союза. Новгородцы в продолжение многих веков сохранили свой гордый дух республиканской независимости. Привычно думать, что свобода провозглашена в Европе в последнее столетие; мне же кажется, что она принесла нам не свободу, а деспотизм.
     <…>
     Бесконечные болота тянутся от Новгорода до Петербурга. Когда подъезжаешь к одному из самых красивых городов мира, кажется, что невидимый волшебник чудотворным мановением жезла перенёс сюда на пустынную почву всё, что есть прекрасного в Европе и Азии. Основание Петербурга говорит нам о той могучей силе русской воли, которая не знает ничего непреодолимого. Кругом города всё низменные места, и сам он построен на болоте, и под мрамором подложены сваи; но, видя величественные здания, забываешь о непрочности их оснований и невольно остановишься в раздумье перед чудом, как мог этот прекрасный город построиться в такое короткое время. Этот народ отличается неслыханной настойчивостью в борьбе с природой и полчищами врагов. Необходимость делает русских терпеливыми и непобедимыми, но в обыкновенной жизни они очень непостоянны.
     <…>
     Русские до настоящего времени имели даровитых людей лишь на военном поприще; во всех других областях они оказывались лишь подражателями, и книгопечатание у них было введено сто двадцать лет назад. Другие европейские народы развивали свои природные дарования под влиянием приобретенных знаний; у русских не наступило время такого развития. Подобно тому, как две реки по слиянии текут в одном русле, не смешивая своих вод, так и природные дарования у русских не проникаются образованием, и часто видим, как один и тот же человек представляется вам то европейцем, живущим в общественном укладе, то славянином, действующим под влиянием бурных порывов. Талант проявится у них в искусствах, а в особенности в литературе, когда они найдут средство воплотить в речи свою природу, как они её проявляют в своих действиях.
(Баронесса де Сталь, французская писательница XVIII-XIX веков) 


     Россия – не такая страна, которую можно действительно завоевать, т.е. оккупировать. Такая страна может быть побеждена лишь собственной слабостью и действием внутренних раздоров. Добраться же до этих слабых мест политического бытия можно лишь путём потрясения, которое проникало бы до самого сердца страны. Поход 1812 года не удался потому, что неприятельское правительство оказалось твёрдым, а народ оказался верным и стойким, т.е. потому, что он не мог удасться.
(Карл фон Клаузевиц, прусский офицер, военный историк, участник Отечественной войны 1812 года на стороне России)


     Любой ценою он (Наполеон) хотел добыть пленных, это было единственным средством получить какие-либо сведения о русской армии, так как их нельзя было получить через шпионов, сразу переставших приносить нам какую-либо пользу, как только мы очутились в России. Таким образом, император чаще всего не знал, что происходит в двух лье от него. Какую бы цену ни придавали захвату пленных, захватить их не удавалось. Никаких пленных, никаких трофеев – вот что больше всего раздражало императора, и он часто жаловался на это.
(Арман де Коленкур, французский дипломат, участник похода Наполеона в Россию)


     Русский солдат создан для побед, умей только его водить.
(Наполеон I, французский император XIX века)


     Подражайте русским, для них нет ничего невозможного!
(Жан Батист Бернадот, маршал Франции, кронпринц Швеции с 1810 года, король Швеции с 1818 года)


     Славяне – по крайней мере, красивые представители расы – обладают стройной и изящной фигурой, внушающей вместе с тем представление о силе. Глаза у них миндалевидные, чаще всего чёрные или голубые, всегда ясные и прозрачные, но взгляд скрытный и плутоватый, как у всех азиатских народов. Когда эти глаза смеются, они становятся живыми, подвижными и очень привлекательными. Русский народ, серьёзный скорее по необходимости, чем от природы, осмеливается смеяться только глазами, но зато в них выражается всё, чего нельзя высказать словом: невольное молчание придаёт взгляду необычайную красноречивость и страстность.
     <…>
     Набережные Петербурга относятся к числу самых прекрасных сооружений в Европе, потому что их великолепие заключается в массивности и целесообразности постройки. Глыбы гранита защищают столицу от ярости невских вод и в то же время опоясывают красавицу реку чудесными парапетами.
     <…>
     Когда русские хотят быть любезными, они становятся обаятельными. И вы делаетесь жертвой их чар вопреки своей воли, вопреки всем предубеждениям. Сначала вы не замечаете, как попадаете в их сети, а позже уже не можете и не хотите от них избавиться. Выразить словами, в чём именно заключается их обаяние, невозможно. Могу только сказать, что это таинственное «нечто» является врождённым у славян и что оно присуще в высокой степени манерам и беседе истинно культурных представителей русского народа.
     Такая обаятельность одаряет русских могучей властью над сердцами людей. Пока вы находитесь в их обществе, вы порабощены всецело. И обаяние тем сильнее, что вы убеждены, будто вы для них – всё то, чем они являются для вас. Вы забываете о времени, о свете, о делах, об обязанностях, об удовольствиях. Ничто не существует, кроме настоящего мгновения, никого, кроме того лица, с кем вы в данную минуту разговариваете и кого вы всем сердцем любите. Желание нравиться, доведенное до таких крайних пределов, неизменно одерживает победу. Но желание это совершенно естественно и отнюдь не может быть названо фальшью. Это природный талант, который инстинктивно стремится к проявлению.
     <…>
     Россией управляет класс чиновников, прямо со школьной скамьи занимающих административные должности, и управляет часто наперекор воле монарха. Каждый из этих господ становится дворянином, получив крестик а петлицу, и, вооружившись этим волшебным значком, превращается в помещика, получает землю и крепостные «души». Выскочки в кругу власть имущих, они и пользуются своей властью, как подобает выскочкам. На словах они сторонники всяких новшеств, а на деле деспоты из деспотов. Они претендуют на роль просветителей народа, но в действительности являются мишенью для насмешек всех, от великих до малых. Каждый, испытавший на себе нестерпимую спесь этих новоиспечённых дворян, дорвавшихся по табели о рангах до орденов и поместий, вознаграждают себя за унижение бичующим сарказмом. Свои помещичьи права они используют с невероятной жестокостью, делающей их объектом проклятий несчастных крестьян.
     Из недр своих канцелярий эти невидимые деспоты, эти пигмеи-тираны безнаказанно угнетают страну. И как это ни звучит парадоксально, самодержец всероссийский часто замечает, что он вовсе не так всесилен, как говорят, и с удивлением, в котором он боится сам себе признаться, видит, что власть его имеет предел. Этот предел положен ему бюрократией, силой страшной повсюду, потому что злоупотребление ею именуется любовью к порядку, но особенно страшной в России. Когда видишь, как императорский абсолютизм подменяется бюрократической тиранией, содрогаешься за участь страны, где расцвела пышным цветом административная система, насаждённая империей Наполеона в Европе.
     Этот перманентный заговор ведёт своё начало, как меня уверяют, от эпохи Наполеона. Прозорливый итальянец видел опасность, грозящую революционизированной Европе со стороны растущей мощи русского колосса, и, желая ослабить страшного врага, он прибегнул к силе идей. Воспользовавшись своей дружбой с императором Александром и врождённой склонностью последнего к либеральным установлениям, он послал в Петербург, под предлогом желания помочь осуществлению планов молодого монарха, целую плеяду политических работников – нечто вроде переодетой армии, которая должна была тайком расчистить путь для наших солдат. Эти искусные интриганы получили задание втереться в администрацию, завладеть прежде всего народным образованием и заронить в умы молодёжи идеи, противные политическому символу веры страны, вернее, её правительству. Таким образом, великий полководец, наследник французской революции и враг свободы всего мира, издалека посеял в России семена раздора и волнений, ибо единство самодержавного государства казалось ему опасным оружием в руках русского милитаризма. С той эпохи и зародились тайные общества, сильно возросшие после того, как русская армия побывала во Франции, и участились сношения русских с Европой. Россия пожинает теперь плоды глубоких политических замыслов противника, которого она как будто сокрушила.
     Незаметному влиянию этих застрельщиков наших армий, а также их детей, учеников и последователей я приписываю в значительной степени рост революционных идей, наблюдающихся в русском обществе и даже в войсках, и те заговоры, которые до сих пор разбивались о силу существующего правительства. Быть может, я ошибаюсь, но мне кажется, что ныне царствующий император восторжествует над этими идеями, истребляя или удаляя до последнего человека их носителей и приверженцев.
     <…>
     Печальные тона русской песни поражают всех иностранцев. Но она не только уныла – она вместе с тем и мелодична и сложна в высшей степени. Если в устах отдельного певца она звучит довольно неприятно, то в хоровом исполнении приобретает возвышенный, почти религиозный характер. Сочетание отдельных частей композиции, неожиданные гармонии, своеобразный мелодический рисунок, вступление голосов – всё вместе производит сильное впечатление и никогда не бывает шаблонным. Я думал, что русское пение заимствовано Москвой из Византии, но меня уверили в его туземном происхождении. Этим объясняется глубокая грусть напевов, даже тех, которые живостью темпов претендуют на весёлость.
(Астольф де Кюстин, французский писатель XIX века)


     В русских церквах нет ни лавок, ни органа; однако церковные хоры столь хороши, что орган и не требуется.
    <…>
     Чистоплотны ли русские, если сравнивать их с другими европейскими нациями? На этот вопрос я должен ответить утвердительно. Каждый крестьянин, по крайней мере, раз в неделю в любое время года ходит в баню. Считаю, что люди, которые моются раз в неделю, даже если они при этом и не меняют нательного белья, чистоплотнее тех, кто не моется по полгода, как это принято у низших классов во многих европейских странах.
     <…>
     У русских очень сильно развито чувство гостеприимства, и это извиняет многие их недостатки. Каждый, кто путешествовал по России или жил в этой стране, мог оценить этот обычай…
     <…>
     В царствование покойного императора в государственных учреждениях процветала система взяток, хотя царь тратил много сил на улучшение и исправление недостатков канцелярий и старался их контролировать. При восшествии на престол нынешний император высказал намерение покончить со взяточничеством в учреждениях. Чиновников, уличённых в лихоимстве, он приказал штрафовать, сажать в тюрьмы, отправлять в ссылку. Это продолжалось некоторое время, но вскоре выяснилось, что все дела остановились: чиновники не проявляют должного усердия, таможня не проверяет корабли, во всех департаментах воцарились проволочки и просрочки до поры, пока всё не вернулось на круги своя.
     <…>
     Крепостные в России постепенно становятся независимыми от помещиков: их либо освобождают по царской воле, либо покупает казна и они становятся государственными. Это происходит из-за того, что русская знать берёт деньги в банке или ломбарде под заклад поместий, а поскольку многие помещики часто безрассудно тратят свои богатства, они не в состоянии выплатить долги, тогда их поместья вместе с крестьянами отходят к казне. В связи с этим у меня возникают вопросы, будут ли эти помещики, которым больше нечего терять, хорошими подданными и является ли подобный выход из положения политическим решением проблемы крепостничества, даже если предположить, что условия жизни крестьян при таком переходе могут улучшиться.
     <…>
     В столице имеются два клуба – Английский и Коммерческий. Членами Английского клуба, основанного нашими соотечественниками, являются около 400 наиболее знатных дворян и несколько английских и немецких купцов. Коммерческий клуб посещают торговые люди. В Английском клубе обычно играют в карты, годовой доход от игры составляет 10 тысяч рублей. Я обедал в обоих клубах и имею постоянный доступ к прекрасной библиотеке Английского клуба.
     <…>
     Русские не жалеют денег и на чай, обычная цена фунта цветочного чая – 50 рублей. Англичане используют его для улучшения вкуса обычного чая. Чай, который я пил в России, всегда превосходен, его привозят из Китая и продают свежим, не то, что в Англии, где он по два-три года лежит на складах.
     <…>
     Беседуя с русскими о Екатерине Великой, этой замечательной женщине, я был удивлён, заметив, что им не нравится, когда я добавляю к её имени эпитет «великая», да и вообще, как мне кажется, они не слишком расположены упоминать об этой императрице. Мне постоянно напоминали, что она чересчур явно проявляла своё пристрастие к иностранцам, потому что сама была немкой. Безусловно, она способствовала оседанию иностранце в России, но ведь это было все лишь продолжением мудрой политики Петра I. Русские говорят: «Нас заедают немцы», и поскольку они полагают, что вполне могут обойтись без иностранцев, неудивительно их подозрительное отношение к чужеземцам.
     <…>
     В трактирах и на почтовых станциях можно видеть спящих слуг и ямщиков. Они лежат в овчинных шубах прямо на ступеньках либо на полу в коридоре, рядом со свиньями. На спящих, как на насестах, сидят куры. Я никогда не встречал людей, столь безразличных к тому, где им придётся спать, как русские мужики. Да и люди высших сословий не особенно привередливы: если вечером они попадают на постоялый двор, то укладываются прямо на лавки, и слуги укрывают своих господ одеждой.
     Каким разительным контрастом будет сравнение русских слуг с английскими, тяга последних к роскоши достигла такой степени, что они не успокоятся до тех пор, пока не получит пуховую постель!
     <…>
     Мы проехали военное поселение. Вдоль одной стороны дороги на несколько вёрст тянулись аккуратные дома, в центре возвышалась церковь. У каждого дома был разбит небольшой садик, рядом стояли шестикрылые ветряные мельницы. Одни солдаты, облачённые в мундиры и в фуражках, двигаясь рядами, косили, другие чинили дорогу. Так система русских поселений очень подробно описана Лайеллом, я не буду отнимать время у читателя повторением этих рассказов. Ограничусь лишь замечанием, что в различных частях империи государственные крестьяне собраны в особые поселения, где в мирное время они работают и с ними проводятся военные учения, а в случае войны образуют огромную сухопутную армию. Офицерам правительство платит, поселян снабжает оружием и обмундированием; в целом расходы на поселения весьма незначительны. Существуют как пехотные, так и кавалерийские поселения. Выгоды, получаемые Россией от подобных формирований, подсчитать невозможно.
     <…>
     Русская баня это любопытная достопримечательность, которую следует не только посетить каждому приехавшему в страну иностранцу, но и воспользоваться ею, как средством для предупреждения и лечения многих болезней. Поскольку о банях написано уже достаточно, замечу лишь, что баня и у князя, и у крестьянина построена одинаково. <…>
     Вообще же русский крестьянин по субботам так же регулярно ходит в баню, как наш рабочий в пивную.
     <…>
     Большинство путешественников, опубликовавших записки о России, бывали здесь зимой, и при чтении их книг у меня сложилось представление, что я не увижу в пути ничего, кроме степей и безжизненных равнин. Однако мы были приятно удивлены, так как земля по обеим сторонам дороги, куда ни кинь взгляд, была покрыта великолепными хлебами, волнующимися подобно морю, над которым дует бриз. Такое изобилие не ограничивается этими краями – бескрайние поля простираются до самого Дона. Неудивительно, что везде мы видели довольных крестьян, в достатке имеющих простую пищу; нищие нам не встречались.
     <…>
     В целом Бахчисарайский дворец – замечательный образец восточной архитектуры и прекрасное место резиденции. Русским не позволено жить в Бахчисарае; вообще, можно сказать, что Крым полностью отдан на откуп татарам и их козам.
(Джеймс Александер, английский военный и дипломат XIX века)


     Остерегайтесь вступать на бескрайние русские просторы, берегитесь русской силы сопротивления.
(Хельмут Мольтке (Старший), германский генерал-фельдмаршал и военный теоретик XIX века)


     Русская народная песня. Как по своей оригинальности, так и по красоте, давно уже признана одним из наиболее ярких проявлений народного творчества вообще. Не надо забывать также, что и церковная музыка Православной Церкви состоит только из пения.
(Лависс и Рамбо, французские историки XIX века)


     Когда попадаешь в Россию, диву даёшься, какая встречается масса выдающихся талантов и самобытных, богато одарённых людей.
(Эндрю Уайт, посол США в России в 1892-1894 годах)


     Русское искусство было искусством преимущественно религиозным, оно развивалось и распространялось вместе с религиозным чувством. Но религиозное чувство в России было и остаётся ещё и теперь тесно связанным с любовью к стране и почве. Патриотизм и вера сливались воедино в представлении древнерусского человека.
(Эжен Дюк, французский искусствовед XIX века)


     Я не знаю ни одной страны, где общественный договор больше пропитан традиционным и религиозным духом; где семейная жизнь серьёзнее, патриархальнее, более наполнена нежностью и привязанностью, более окружена интимной поэзией и уважением; где семейные обязанности и тяготы принимаются легче; где с большим терпением переносят стеснения, лишения, неприятности и мелочи повседневной жизни.
(Морис Палеолог, французский посол в России в 1914-1917 годах)


     Россия бесспорно обладает замечательным даром добиваться верности и даже дружбы тех, кого она подчинила силой. Русский братается в полном смысле слова. Он совершенно свободен от того преднамеренного вида превосходства и мрачного высокомерия, который в большей степени воспламеняет злобу, чем сама жестокость. Он не уклоняется от социального и семейного общения с чуждыми и низшими расами. Его непобедимая беззаботность делает для него лёгкой позицию невмешательства в чужие дела; и терпимость, с которой он смотрит на религиозные обряды, общественные обычаи и местные предрассудки своих азиатских собратьев, в меньшей степени итог дипломатического расчёта, нежели плод врождённой беспечности. Замечательная черта русификации, проводимая в Средней Азии, состоит в том применении, которое находит завоеватель для своих бывших противников на поле боя. Я вспоминаю церемонию встречи Царя в Баку, на которой присутствовали четыре хана из Мерва в русской военной форме. Это всего лишь случайная иллюстрация последовательно проводимой Россией линии, которая сама является ответвлением от теории «объятий и поцелуев после хорошей трёпки» генерала Скобелева. Ханы были посланы а Петербург, чтобы из поразить и восхитить, и покрыть орденами и медалями, чтобы удовлетворить их тщеславие. По возвращении их восстановили на прежних местах, даже расширив старые полномочия. Англичане никогда не были способны так использовать своих недавних врагов.
(Джордж Керзон, английский государственный деятель, министр иностранных дел Великобритании в 1919-1925 годах)


     Русскому и вообще славянам свойственно стремление к свободе, не только к свободе от ига иностранного народа, но и к свободе от оков всего преходящего и бренного. Среди европейцев бедный никогда не смотрит на богатого без зависти; среди русских богатый часто смотрит на бедного со стыдом. В русском живо чувство, что собственность владеет нами, а не мы ею, что владение означает принадлежность чему-то, что в богатстве задыхается духовная свобода.
(Вальтер Шубарт, немецкий философ XX века)


     Запад подарил человечеству наиболее совершенные формы техники, государственности и связи, но он лишил его души. Задачею России является вернуть её людям. Только Россия способна одухотворить человеческий род, погрязший в вещности и испорченный жаждой власти.
(Вальтер Шубарт, немецкий философ XX века)


     Русские наименее дисциплинированный народ в Европе, но народ этот отличается смутным влечением к высшему, и это, по-своему, – глубокая религиозность, более мистическая, чем во Франции. Основные свойства русского народа: природное изящество, обаятельность, гостеприимство, мягкость, любовь к детям, женственность, ловкость, ум. Способность к публичной речи, любовь к пассивным удовольствиям, гуманность, доброжелательность, жалость к страдающим, широкая натура, щедрость, неорганизованность.
(Жюль Легра, французский учёный XX века)


     Думаю, почему в России в классическом смысле не существовало философской школы? Да, были и Булгаков, и Соловьёв, и Бердяев. Но самые крупные русские философы – это Толстой, Достоевский, Пушкин! И вы единственная страна, где это произошло. У России особая роль в мире.
(Дориа де Дзулиани, итальянский историк XX века)


      Я не знаю ни слова по-русски, а немецкие переводы, в которых я молодым человеком читал великих русских авторов XIX века, были очень слабыми. И всё-таки я должен причислить это чтение к моим величайшим духовным переживаниям. Если в книге есть главное (Substanz), то, поверьте мне, даже в плохих переводах многое сохранится.
(Томас Манн, немецкий писатель XX века)