Землянка

                Сергей СЕРЫХ

 
                ЗЕМЛЯНКА

                Быль
 
                Светлой памяти
                Бабушки, Матери и Отца



       Предисловие

 Сегодня семнадцатое мая две тысячи восьмого года. День по-весеннему т;плый. Юго-западный ветер гонит по небу небольшие тучи. Я стою на углу берегового выступа небольшого плато, правого берега реки Липовый Донец. Лет сотни две назад река ушла от него к левому берегу, где и затерялась в камышах, осоках и лозняках. Теперь на месте былого русла образовалось болото, поросшее ольхой, раскидистыми ракитами, лозняком и травянистой растительностью.

Я пришел сюда в поисках той жизни, которая была здесь  шестьдесят лет назад, приш;л «в сво; дал;кое детство», приш;л «в гости» к своим предкам, обжившим этот крутой береговой выступ в давно ушедшие годы восемнадцатого века. Теперь здесь запустение. Место, на котором когда-то была усадьба моих дедов и прадедов по отцовской линии, скрылась в зарослях крапивы, лопухов и пырея.

Каждый раз, когда прихожу на место своего рождения, я с замиранием сердца вслушиваюсь в окружающую меня вечность. Мне хочется услышать голоса тех, кто здесь жил, хочу услышать и свой первый крик, но… прошлое, каждый раз, молчит. Вот и теперь – тишина и покой.

 У моих ног небольшое углубление прямоугольной формы, поросшее крапивой и болиголовом. Здесь была наша землянка, в которой прошло мо; раннее детство. В землянке появился в сорок пятом году мой брат. В сорок шестом, в апреле месяце, в ней умерла моя бабушка – мать отца, Наталья Ивановна. В том же году, в середине лета, мы с братом отравились угарным газом, от выпавшей из плиты горевшей головешки. А вот тут нас с ним с большим трудом привели в чувство.
   
 Ушли мы из этого убогого жилища в менее убогий сарайчик в центре села в сорок седьмом году. В сорок девятом  у нас появилась сестра. В пятьдесят третьем году мы перебрались в нормальную, по тем временам, хату.

Отец наш, Илья Сергеевич, последние годы работал кузнецом, он уш;л из жизни в феврале девяностого года, мать, Мария Егоровна, рядовая колхозница, умерла в феврале девяносто второго. Мы, их дети, сейчас уже пенсионеры. Сестра, Татьяна Ильинична, со своей семьей живет в Белгороде и имеет на усадьбе родителей дом. Брат, Николай Ильич, и его семья живут в Белгороде. Я, Серых Сергей Ильич, живу в селе, недалеко от места нашей бывшей усадьбы, в небольшом домике. Несмотря на свою бедность в те годы, мы с братом получили высшее образование, сестра окончила техникум.

Уважаемый читатель, я предлагаю вам набольшую повесть о жизни простой семьи во второй половине сорок третьего года. В память о людях, живших в то тяжелейшее время, я буду использовать в прямой речи основных  героев повествования разговорный язык тех лет.
Прошу простить меня за некоторое неудобство чтения.               

      С уважением, автор               
               

       ГЛАВА  ПЕРВАЯ

 Двадцать пятое число июля сорок третьего года. Село Солнцево Курской области. У тына, изготовленного из лозовых прутьев, которым огорожен двор с уличной стороны небольшой крестьянской усадьбы, молодая, крупной кости, двадцатичетыр;хлетняя женщина – в девичестве Косищева, а с тридцать девятого года Серых Мария Егоровна – запрягает в двухколесную большую тачку (двуколку) однорогую, светлой масти корову. Тут же, около не;, топчется  полуторагодовалый  мальчонка. Чуть поодаль маленькая, сухонькая женщина  пожилого возраста просматривает и увязывает на земле узлы.

Это одна из семей большого числа беженцев или эвакуированных из зоны боевых действий, жителей сел и деревень, на территории которых еще две надели назад шли кровопролитнейшие жестокие бои, где прошлась разорительной грозой Курская битва.

– Мамаша! – вазьмите Сер;жу, а то Лыска дрыгне нагою  или, не дай Бог, матне галавой. Да вон и сам… Сер;жа, Сер;жа, ты куды? Мамаш, заберите, а то вон уже лезя пад карову лавить авад;в. Сер;жа, Сер;жа…

Мамаша. Папаша. Так было принято обращаться в те годы снохе к свекрови и свекру, крестнику – к  крестным матери и отцу. В данном случае мамаша –  Серых Наталья Ивановна –  является свекровью Марии Егоровны и бабушкой Сер;жи.

– Сер;жа, – твердым голосом проговорила Наталья Ивановна, – унучик, не лезь пад карову, мы табе паймаем самага  бальшого авадяку. Пашли, унучик. Нада ехать дамой. Хватя гаститься. Немца прагнали, нада ехать. Маня, ус; уже гатово. Щас узляки  в тачку палажу, и можна ехать. Нада тока попрошшаться (попрощаться) с хозяйкию. Спасиба ей, што приютила, а топ то-та нам пад тачкаю пришлось начивать. Пашли, Маня, пашли. А то ана абидится.

– Ладно, мамаш, я тока вады наберу из калодизя в бутылку, а то атъедем, а вон захоча пить, – кивнула мать в сторону сына, – да и карову нада напаить, а то будя  по канавам бегать.               

– Маня, Ма-ня, – позвала свекровь свою сноху, когда Мария пошла уже к колодцу. – Ты б карову хочь ба чуть падаила, а то итить ей будя дюжа плоха неда;ной. – Да и Сережу нада напаить парниньким малачком.

– Хорошо, мамаш, щас напаю и падаю, – отозвалась сноха.

– Ива-но-вна-а, – раздался женский голос с хозяйского двора, и тут же на улицу вышла дородная розовощекая женщина лет пятидесяти. – Можа б, вы поехали завтра утром. Уже полдник, да и пикеть здорово, – предложила она Наталье Ивановне.

– Не-ет, спасиба, Стихвановна. Нам нада ехать. Пака дателепаем на карове, будя как раз. Мы суда ехели четыре дня, дак за нами немиц гналси, а теперича хочь ба за неделю даехать. Карова не лошадь, да и на етой тачке, как на калу, а итить пешком уже ноги не те. Да и умарились мы уже бегать туды-суды. Да и к зиме нада гатовиться. У нас ни топки нету, и карове нечего будя дать. Нада, Стихвановна, нам ехать. Нагулились уже.

Хозяйка вздохнула, покачала головой и, быстро развернувшись на месте, скрылась во дворе. Однако, пока Мария поила из ведра корову, Стефановна вышла снова на улицу, неся что-то в подоле.

– Вот вам десяток картох, три кусочка хлеба и четыре яичка. Не гнявитесь, если што было не так. Дай Бог вам здаровья.


В этот день из Солнцево уходили пешком, волоча за собой небольшие тачки, и уезжали на своих коровах многие беженцы. Покидая спокойное место, они не знали, что ждет их дома, в своих селах и деревнях, да и сохранились ли их хаты после такого сражения, им было тоже неведомо. Но люди шли и радовались, что наконец-то все самое страшное для них закончилось. А трудности… а у кого их не было на земле российской?

Спустя час после начала подготовки к длительному путешествию тронулись в путь и Наталья Ивановна со снохой и внуком. Возвращаться домой решили по дороге, которая пролегала вдоль железнодорожной насыпи.

– Так мы, мамаш, будем меньша петлять, – пояснила сноха свекрови. – А значит, и быстрей даедем.

На выезде из села они остановились. Женщины отошли недалеко от дороги и начали руками   рвать траву, видимо, для   того, чтобы потом в пути следования ею можно было покормить Лыску, свою «лошадь» и кормилицу. Да и сидеть на охапке травы куда мягче и удобнее, чем трястись на досках. В тачке, конечно, больше сидел Серёжа, иногда к нему подсаживалась и его бабушка, Мария ж все время шла впереди, ведя в поводу корову, чтобы та не сворачивала никуда с дороги.

Корова не лошадь, которая без разрешения хозяина не сойдет с дороги, а этой парнокопытной стоит увидеть хорошую траву или лужу воды, как она тотчас может свернуть, не спрашивая на то никакого дозволения у того, кто ею управляет. Вот и вела Мария Лыску, чтобы та, не дай Бог, нигде не свернула  с дороги и не опрокинула тачку.

Послеполуденное солнце неимоверно жгло. Над коровой кружили оводы и слепни, мелкие мухи стайками вились и над женщинами. Иногда к ним добавлялись и оводы, отгоняемые от коровы веткой, которую держала в руке Наталья Ивановна. Мария шла,  не обращая внимания ни на мух, ни на оводов, занятая своими мыслями, ступая босыми ногами по пыли, взбитой множеством колес и гусениц прошедших ранее машин и танков. Иногда их «карету» медленно обходили пешеходы. Но это было редко. Если такое и случалось, то это были местные жители, спешащие налегке на небольшие расстояния.

Такие же, как и они, беженцы, шли или ехали на коровах медленно, ввиду того что каждому из них предстоял долгий и далекий путь. И только когда в небе раздавался гул пролетавших самолетов, Мария вздрагивала, останавливалась, втягивала голову в плечи и озиралась по сторонам. Но, увидев на крыльях самолетов большие звезды, она облегченно вздыхала, надвигала пониже, на самые глаза, белую косынку и тянула за веревку.

– Пошли, Лыска. Это наши палетели. Это наши самалеты, мамаш! – оповещала она свекровь. – Можна ехать дальша.

Первый привал женщины решили сделать на берегу неизвестной им речушки. Здесь, в тени ракит, было прохладнее и можно было часок попасти корову, которая уже было начала тянуться к траве на обочинах дороги.

На противоположном берегу реки уже отдыхало несколько человек. Среди них было три старика, пять женщин и семеро детей. Все они ехали на двух коровах, которые уже паслись на берегу. Женщины на двух кострах что-то готовили себе на обед, а может, и на ужин. Один старик лежал под ракитой на разостланной попоне, двое других осматривали телегу.

Услышав украинский говор, Мария окликнула подошедшую к берегу женщину: – Скажите, вы из какога села?

– Та мы, оцэ ж, из Шопино. Можа, слыхали? – улыбнулась она и зачерпнула ведром воды.

–  А мы из Вислага, – не ожидая встречного вопроса, поставила в известность женщину Мария.

– Из Вислого? – обрадовалась женщина. – Так цэ ж рядом. Ихайтэ до нас, мы постоим, пока диду станэ лучше. Занэмог вин у нас. Другой динь хворая.

Переехав по шаткому настилу на другой берег,  Мария подвела корову к отдельно стоящей раките, сняла с тачки два узла и разбудила спящего сына.

– Мамаш, вазьми пака его и атняси пад ракиту, а я атвяду карову вон туда, – показала она рукой на зеленый круг травостоя.  – Распрягать мы е; не будем.

Взяв узлы, Наталья Ивановна и Мария подошли к расположившимся на дневной отдых беженцам, а следом за ними, путаясь ногами в траве, вразвалку подошел и Сережа. Внимательно посмотрев по сторонам, он важно прошагал в тень.

– Мы из Вислага, – представилась Мария. – Можна рядам с вами астанавиться?

– Та цэ ж почти соседи. Сидайтэ, миста много, на усих хватэ, – простуженным голосом проговорила пожилая женщина. – Диду, суп исты будэмо? – тут же обратилась она  к старику, лежащему под ракитой.

И, не ожидая от него ответа,  женщина пожаловалась подошедшей Наталье Ивановне на то, что ее отец вот уже второй день ничего не ест и не пьет.

 – У ;го усэ лицо як мячик стала, та ще и краснэ. Ничого нэ хочэ исты. Мабудь,  нэ довэзэм до дому.

– Мамаш, пагляди, што с ним, – попросила Мария свою свекровь. – Можа, у его «бышиха» (рожистое воспаление). Я мима прахадила, у его лицо распухшая и красная.
    
 Наталья Ивановна, усадив внука на один из узлов, пошла к лежащему старику. Осмотрев больного, она о чем-то его спросила и, не медля вернулась к его родственникам.
    
 – У вас есть што-нибудь из канапли, старая дерюга, а можа, вер;вка какая? –  спросила она женщин.
      
– Вер;вка? Вер;вка есть. Такая сгодиса? – показала висевшую на телеге веревку средних лет женщина, явно не хохлушка. – Я из Балхавса, – пояснила она Марии, когда та с удивлением посмотрела на  не;. – Я замуж вышла у Шопину, а то мой св;кар. Он не хотел ехать с нами и типерь усю дорогу меня ругая. Говорить, что лучше бы он умирал дома, а можа, его немис какой прибил ба. Ну, то хоть дома, а то…
    
 – Атрезать вер;вки с ладоню можна? – прервала сноху больного Наталья Ивановна. – Мань, падсаби мине, – попросила она Марию. – Атрежь кончик вер;вки, скрути его харашо и падажги об угал;к. Пашли са мною, – позвала она сноху старика. – Падыми его чуть-чуть и падяржи вот тах-та голаву, – Наталья Ивановна наклонила голову больного немного вниз.

Перекрестившись три раза, свекровь Марии начала шевелить губами, окуривая дымом заросшее густой щетиной опухшее лицо беженца. На середине молитвы старик вдруг обмяк и завалил голову набок. Его сноха с испугом посмотрела на Наталью Ивановну, которая продолжала шевелить губами и окуривать лицо старика. И только после трехкратного «Аминь» она показала рукой, чтобы женщина положила своего свекра.

– Ничего. Ето вон заснул. Слышишь, дыхая, – проговорила Наталья Ивановна  и поднялась с земли. – Нихай паспить. Завтря ус; будя харашо.

Не ожидая такого исхода, сидящие под ракитой люди встали, подошли к старику и начали с любопытством и одновременно с недоверием смотреть на него. И только когда раздался довольно громкий храп, один из пожилых мужчин, без пальцев на правой руке, громко засмеявшись, воскликнул:

 – Во, дае!  Двое суток нэ спав, а тут… бачишь, як райзошовся, як боров. И довго вин будэ спаты?

– Да, можа, да вутра, – неопределенно ответила Наталья Ивановна и пошла к Марии.

Шопинцы, собравшись в круг, некоторое время совещались, а вскоре к Наталье Ивановне и Марии подошла сноха старика и  несмело обратилась к свекрови Марии:

– Спасиба, бабушка, не знаю, как вас виличать. Пашлите к нам, мы там супа наварили, пашлите. Вы ж варить, наверна, ничего не будете, а всухамятку плоха.

– Пидходтэ, пидходтэ, не бойтесь, – раздался голос беспалого. – Вы, бабушка, нам  дида спасли.

– У вас есть во што налить? – обратилась женщина к Марии.– Суп у нас, правда, без ничего. Одна вада, три картохи и чуть-чуть пшенса. Ну, ничего, зато горячинький.

Наталья Ивановна посмотрела на Марию и, кивнув в знак согласия головой, взяла один из узлов и достала из него миску и две деревянные ложки. Из другого узла старшая Серых извлекла две картофелины и подала их женщине.

– Вазьмите, што ж вы, люди добраи, будите нас кармить сваими харчами. Вазьмите хочь две картохи. И вот ишо кусочик хлеба. А за суп спасибо вам. Мы нынча варить ничиго ни думали. Вы иде были?

– Были мы… – начал было говорить молчавший до этого второй мужчина, но, забыв название населенного пункта, он повернулся к снохе старика: – Вера, как называется село?

– Субботино.

– Ага. Вот из этой самой Субботы мы ташшимся уже другой день. А там жили  пачти три месица. Это километров пятнадцать за Солнцево. А вы одни едите? И не баитесь? Щас надо кучкаю хадить и ездить. А то и карову атымуть и самих… – мужчина махнул рукой.

– Осип Григорич, ну вы прямо страху нагоните на людей, – возразила сноха старика. – А как людям домой добираса?

– Какой страх? Мы, када уходить из этой Субботы надумали, нам што люди сказали? Вот то-та. Береженого и Бог… ну это…  караулит, – засмеялся Григорьевич. – Так што, давайте-ка, висляне, дабираться дамой гуртом. Так будет и вам спакойнее, и нам веселее. А за деда нашего бальшое спасибо вам, бабушка, от всех нас. Тока, вот, как его теперича нам везти? Ах!   Паложим в телегу, и пускай дарогою дасыпая.

Тронулись беженцы в путь, когда солнце немного умерило свой пыл и отдохнули коровы. Заготовив своему тяглу про запас по вязанке травы и уложив в телеги  и тачки узлы, люди неспешно вышли на пыльную дорогу.

Коровы шли медленно, и к закату солнца караван смог достичь только окраин станции Сараевка. Поселок был небольшим, поэтому беженцы особо и не рассчитывали  на приветливое отношение к ним местных жителей, к которым стучали в двери такие же обездоленные до них и будут проситься на ночевку ещ; около месяца, после того как висловцы и шопинцы тронутся в дальнейший путь следующим утром. И будет это продолжаться,  пока  выедут и  уйдут все беженцы из сел, которые находятся на северо-востоке от самой Сараевки. Можно было, конечно, проехать до села Сараевка, но на коровах… пять-шесть километров в один конец… 

При въезде в поселок беженцы разъехались в разные стороны, чтобы не проситься на ночлег к какому-либо хозяину  всем скопом. Хотя крышу над головой люди просили только для детей, сами же ночевали в телегах и под ними, считай, что  под открытым небом, все равно иногда уговорить хозяев было трудно. Мария это знала, поэтому пошла по-над дворами одна, оставив свекровь с сыном у коровы с тачкой.

– Хазяева-а! – крикнула она у третьего с краю дома.

Почему Мария остановилась именно около этого дома и решила здесь попытать счастья, она не знала и сама. Может, желание возникло из-за того, что усадьба была большой, с вместительным домом и обширным, огороженным двором, куда можно было заехать вместе с коровой и тачкой? Собственно, ночлег нужен был только свекрови и сыну, сама же она, как и при эвакуации в Солнцево и при работах в колхозе до войны в ночное время, всегда предпочитала спать в телеге, укрываясь какой-нибудь попоной.

– Хазяева-а! – крикнула Мария громче и смелее прежнего.

На этот раз во дворе залаяла собака, и одновременно с лаем раздался женский голос.

– Иду-иду! Каго там щ;рт нося по вещерам?! – уже не так громко, ворчливо проговорила женщина.

Через щели между досками  в калитке Мария увидела, как от сарая к ней направилась молодая женщина, может, даже и е; ровесница. Вытерев на ходу о фартук  руки, она начала поправлять под повязкой волосы. Подойдя к калитке, женщина приоткрыла е; и внимательно посмотрела на гостью.

– Я беженка, – начала несмело Мария, – у меня там, – она показала рукой в конец поселка, – старая свекровь и маленький сын. Пустите переначевать. Нам ничего не нада. Хоть в сарай пустите. Реб;…

Хозяйка не дала Марии договорить. Она открыла полностью калитку и, уперев правую руку в бок, изобразила на лице насмешливую гримасу.

– Маладая, здаровая баба, морду нажрала, хощь телят об ие бей. Пу-сти-те пе-ре-но-щи-вать, – передразнила она Марию. – А можа, ишшо и баршо-ом накарми-ить?! Таска-итись тут как пабирушки, то хлеба дай, то пусти на нощь. Работать нада, а не па дварам хадить. Вот табе! – выкрикнула женщина и показала Марии кукиш. – Ухади, а то сабащаку спушшу.

– Ш кем ты там ляшы тошишь? – донесся из сеней дома старушечий голос. – Карову нада даить.

– Да тут побирушка пришла.

– Гани их дальша. Ушем давать, шами пайдем ш падал;м кушки шабирать, – прошепелявила, видимо, старшая двора.

Мария осталась у захлопнутой калитки, не зная, что делать дальше. Бывало, ей отказывали, но так грубо, как это сделали только что, не было ни разу. Она ведь ничего не просила из еды. Ей нужен был приют  для ребенка и свекрови.

В самом начале войны, когда появились в их селе первые беженцы, они ведь у себя принимали на ночь столько народу, что порой негде было ступить. Уставшие люди спали везде, где только было можно. В хату набивалось иногда до двадцати человек. И ведь хозяева не отказывали никому, зная, что, может, и самим придётся испытать такое лихо.

– Хазяйка! – крикнула Мария. – Астанавись!

– Ну, што ишшо? – повернувшись на окрик и уперев обе руки в бока, спросила женщина.

– Не дай Бог вам пережить то, што переживаем мы сачас.

К своим Мария возвращалась, беззвучно рыдая. Она не могла успокоиться от нанесенной обиды. И от кого? От такой же женщины, как она сама, и может быть, тоже матери.

– За што? Што я сделала плахога? – спрашивала она саму себя и не могла ничего вразумительного ответить на свой же вопрос. – Мы, што ли, сами паехали в такуй-та даль из раднога дома? Нас заставили ехать. Если ба ни немиц, да рази б мы трогались са сваего места?

– Што, Мань, прагнали? – спросила Наталья Ивановна, когда она подошла к тачке.

– Ага, мамаш, – сквозь слезы ответила свекрови сноха.

– А ты не хади в харошаи дама. Хади, иде живуть беднаи. Не галаси, Маня, нынча можна будя и на вулице пасидеть. Серёжу паложим у тачку, а сами вот на том-та чурбаку пасидим, – показала Наталья Ивановна на толстое бревно, лежащее под раскидистой, отдельно стоящей березой. – Не гарюй, ночь будя тёплая, не замерзним. Пашли, Маня, аттудава нас нихто не прагоня. А на их не абижайси, Гасподь Бог ус; видя.

Однако расположиться на ночёвку в облюбованном Натальей Ивановной месте висловцам не дала  женщина, подошедшая к ним, когда Мария начала уже распрягать Лыску.

– Можна к вам падайти? – вместо приветствия, спросила она. – Вы беженцы?

– Да вот, едем дамой, – вздохнула Мария.

– А вы аткудава будете? Из села, наверное, раз с каровою.

– Мы из Саженского района. Вислое. Можа, слыхали пра такое село? Ну, Терновка, – начала перечислять Мария названия сёл, расположенных недалеко от железной дороги.

– Я знаю, где ваше село. Я сама из Беломестного. Суда мы переехали перед началом войны. У меня муж работает на железной дороге. А  на вашей остановке мы часто работали. Я сама  пути ремонтировала, а муж, ну тогда он ещ; не был мне мужем, – пояснила женщина. – Он, ну мой Степан, был у нас бригадиром. Путейцы мы. А теперь он работает на станции Ржава, а я с двумя детьми тут. С ними какая работа. Ой, совсем забыла. Меня зовут… ну, Варвара я, а по отцу Семёновна.


– Я – Мария, а это мая свекровь, Наталья Ивановна, а это…

– Вижу, вижу, будущий солдат, – засмеялась Семёновна. – Маша, можно я так буду тебя называть? – Мария в знак согласия кивнула головой, после чего Варвара Семёновна продолжила: – Я видала, как ты подходила к нашим куркулям. Они за всю войну никого к себе не пустили и никому не дали куска хлеба. Больше меняют на что-нибудь, но с выгодою для себя. Пойд;мте ко мне. Я молодых картошек наварила. Пошлите, не обессудьте. Как-нибудь поместимся. У нас есть навесик, там и привяжете свою корову, да и тележку тоже можно будет поставить. Не ночевать же вам под берёзою.

– Ма-ня, ие нам Гасподь Бог паслал, – прошептала Наталья Ивановна почти в ухо своей снохе, когда та наклонилась, чтобы взять сына на руки.

После ужина хозяйские дети пошли спать на сеновал, Серёжу уложили в задней на широком помосте, бабушка прилегла рядом с ним с краю, а чтобы Наталье Ивановне было удобнее лежать и она ночью не упала на пол, Семеновна подставила к помосту длинную и широкую лавку.

Оставшись вдвоем, молодые женщины долго сумерничали, рассказывая друг другу о своей жизни, а она, как оказалось, была у каждой не слишком легкой и радостной.

– Маша, а твой мужик… он… живой? – несмело спросила Семеновна.– Ты прости, если…

– Не знаю я, Семеновна, где вон щас. Живой, а можа, уже и убили, – Мария вытерла набежавшие слезы. – Вон, как и твой, тоже железнадарожник. Работал в Белгороде, ну, там, иде вагоны ремонтировали. Перед тем как придти немцу, их распустили, выдали какие-то справки и сказали, чтобы держались близко к железной дороге, чтобы их можна была вызвать. А щас я даже и не знаю, где вон. Шестой месяц нету никаких вестей. То хочь переказавали, што, мол, там-та и там-та видали его, а теперь ничего не слыхать, – горестно вздохнув и вытерев слезы, Мария умолкла, но, помолчав некоторое время, она рассказала хозяйке, что мамаша, е; свекровь, говорит, что их Илья жив.


…Сын Натальи Ивановны и муж Марии Егоровны – Серых Илья Сергеевич – родился в селе Вислое тринадцатого июля тысяча девятьсот тринадцатого года, в бедняцкой семье. В два года остался без отца. После окончания четырех классов висловской школы его, как лучшего ученика,  направляли учиться в слободу  Шопино, но из-за отсутствия средств ему пришлось идти работать на мелзавод в городе Белгороде, где уже работал его брат Павел.
Повзрослев, Илья работал со своим двоюродным братом на стройках города Харькова. В тысяча девятьсот тридцать восьмом году был принят на работу в вагонное депо города Белгорода, где и проработал до начала войны осмотрщиком и слесарем по ремонту вагонов, ввиду чего и не попал на фронт. Хотя в середине тридцатых годов Илья Сергеевич служил в рядах Красной Армии на Дальнем Востоке в качестве водителя машины ЗИС-5.


– Маня, – говорить она, – не накликай беду, не думай о ево смерти. Я мать, я сразу пачувствую, если што случится с ним.

– Так вот и живем. Щас вот едем, а я и не знаю, осталось там што, а можа… – Мария махнула рукой и заплакала.

– Успокойся, Маша, давай и мы с тобой пойдем спать. Вам завтра ехать, а мне тожа нада работать.

Хозяйка, загасив коптящий сальник, пошла в переднюю, а Мария, по привычке своей, отправилась спать под навес на  тачке, рядом с коровой, которой на ночь положила траву, заготовленную ещ; на дневном привале.

На восходе солнца шопинцы и Мария с сыном и свекровью, как и договаривались с вечера, встретились на окраине Сараевки.  Семья Серых, ввиду своей малочисленности, прибыла к месту сбора даже немного  раньше, что позволило Марии заготовить корове вязанку травы и лучше уложить узлы в тачке, чтобы в ней удобно было сидеть бабушке с внуком.

Когда повозки поравнялись, к Наталье Ивановне подошел вчерашний больной старик и поклонился ей в пояс.

– Спасибочки вам, Наталья Ивановна. Вик нэ забуду. Бачитэ, очи мои бачут и язык балакая. Спасибо вам, Ивановна.

– Диду тико встав! – крикнула самая молодая из его семейства. – И даже съив дви картошины.

– Спасибочки вам за дида, – поблагодарил Наталью Ивановну беспалый.

– Да мине-та за што, Богу спасибо гаварите. Значить, не время ишо умирать. Вадичка у вас есть непитая? – спросила Ивановна шопинцев.

– А як же, – быстро проговорил беспалый, думая, что старушка просит попить. – Вот, – показал он две бутылки с водой. – Яку вам – побильше, а мо о цю? – и подал ей меньшую.

Открыв бутылку, Наталья Ивановна отвернулась и некоторое время читала над ней молитву, по окончании которой она трижды перекрестила е; и, вернув мужчине, сказала, уже обращаясь к старику:

– Папей и умойси, в абедах акурю ишо раз.


На том стоянка табора беженцев и закончилась. Только к обеду четвертого дня они смогли подъехать к селу и станции Гостищево, откуда уже было видно Вислое, да и до Шопино оставалось всего километров двенадцать. Тут они и расстались. Мария пошла на железнодорожную станцию с намерением узнать о своем муже, шопинцы ж тронулись в путь, решив к ночи добраться до своего села.

В Гостищево Мария встретила одного знакомого, который сообщил ей о гибели отца и о том, что неделю назад он разговаривал с человеком, якобы видевшим е; мужа убитым. Это страшное и убийственное  для Марии известие он сообщил как бы между прочим, рассказывая ей о своих трудностях.

Вернувшись к своим, Мария не знала, что и как сказать об услышанном свекрови. Опустившись на землю, она прислонилась к колесу  и невидящим взглядом смотрела перед собой.

– Маня, што, табе плоха? – тихо спросила Наталья Ивановна и, наклонившись, заглянула снохе в глаза. – Маня, Люля жив. Не верь. Люля жив.

Так свекровь называла своего сына Илью.

– Садись, Маня, в тачку, я прайдусь нагами. Паехали.

Мария не помнила, сколько она сидела в тачке со своим сыном, не помнила и того, сколько она шла пешком из тех шести километров, которые разделяли Гостищево и Вислое, пока на е; месте в тачке сидела мать Ильи, мать мужа Марии. Опомнилась она, когда колеса тачки застучали по бревнам хлипкого моста через речушку Липовый Донец. Мария подняла голову и посмотрела на крутой откос правого берега, на вершине которого стояла их хата. Увидев пустой пригорок, Мария впала в беспамятство. Очнулась она от того, что свекровь хлопала е; ладонью по лицу.

– Ма-ня, ачнись. Ма-ня, мы приехали, – как бы сквозь сон услышала Мария голос Натальи Ивановны.


В лучах закатного солнца зловеще золотилось большое пожарище, на котором в розовом отблеске высвечивались угли и головешки несгоревших бр;вен. Огромное пепелище встретило возвратившихся из эвакуации хозяев м;ртвой тишиной и пустынностью. На косогоре хозяйничало людское горе.

На месте, где ещ;  месяц назад высился большой, из толстых дубовых бр;вен пятистенок и два сарая, лежали одни угли да стояла скособоченная русская печь. Сгорела даже погребица над погребом, хотя он был устроен на отшибе от других построек. Пожар в одночасье  превратил семью Серых в нищих и обездоленных погорельцев.               
               

          ГЛАВА  ВТОРАЯ 

Прошло три дня после возвращения из эвакуации, а Мария никак не могла успокоиться и прийти в себя от нахлынувших разом бед. От мужа и о муже не было больше никаких обнадеживающих известий, а усадьба, в каждый е; приход, встречала выжженным косогором и пеплом. Хорошо, что ещ; сохранились вещи, которые Мария, по совету свекрови, закопала в огороде перед отъездом в Солнцево. Если бы не это, то, помимо отсутствия жилья, у них бы не было и одежды с обувью.

Что касается самого пожара, который уничтожил все строения, то спустя месяц выяснилось, что он возник, когда в селе уже два дня не было немцев, да к тому же ещ; и ночью, что породило слух о поджоге усадьбы кем-то из своих односельчан. Верить в это Мария не хотела, да и Наталья Ивановна высказалась за то, что не мог свой человек взять на душу такой грех. Поселились временно у сестры мужа, у которой было двое своих детей, а с ними и семья брата Павла, таких же погорельцев, как и они.  С их подселением семья увеличилась до двенадцати человек, Мария вместе со свекровью и сыном прибавили сестре мужа дополнительные хлопоты. Многолюдье, а в связи с этим и теснота не приносили радости не только Марии, но и старшей рода, е; свекрови – матери Павла и Прасковьи.

На пепелище сноха с сыном и свекровью каждый день приходили, чтобы освободить огород от разросшихся в их отсутствие  сорняков. Впереди ведь была зима, а к ней нужно готовиться в летние месяцы. Вот и работали в огороде, попутно обдумывая, что им делать и как жить дальше. Тут же рядом на косогоре паслась их кормилица-корова. От полуденной жары погорельцы спасались в погребе, в котором Мария навела некоторый порядок и даже посыпала песком земляной пол.

На четвертый день, во время полуденного отдыха и скудного обеда, Наталья Ивановна с закрытыми глазами сидела молча на охапке сена в углу погреба. Молчала и Мария. И только Сережа не мог никак угомониться. Он то приставал к матери, то старался сесть на колени к своей бабушке. А иногда предпринимал попытки бегать от одной стены погреба к другой.

– Ма-ня-а, – негромко позвала сноху Наталья Ивановна. – Давай-кя мы с табою делать боля погреб и строить землянку. Люля придя, а нам негде даже и переначевать. По чужим вуглам хадить негожа. Нада сва; место абживать. Пагастили, хватя, – жестко проговорила свекровь. – Давай начинать. Лапатки есть, а землю пад аткос будем вазить у тазику. За два месица мы ие сделаем. Стены и потолок заберем дрючочками, а накрыть можно камышом, глянь, его скоко на ставу, – показала рукой Наталья Ивановна на речную пойму.

– Мамаш, а какую мы будем капать? На скока шагов в ширину и длину? – спросила Мария, перед тем как браться за земляные работы. – И у глубину на скоко капать?

– Маня, был ба Люля, вон ба лучша рассказал, а я скажу тока, как знаю. У ширину нада делать больша кравати. Ета три маих шага и адин шаг… и ишо полшага нада дабавить для грубки с команем, – начала размышлять вслух Наталья Ивановна и прошагала четыре с половиною шага.  – Маня, пастав вот тут-та палачку, – показала свекровь пальцем, где находилась е; пятка. У длину нада… шаг и полшага, ета ваша с Люлию кравать… памост, – поправилась Наталья Ивановна. – Дальша… шаг и полшага – грубка и ишо два шага, иде спать мине. Пастав палачку. А теперича замерий сваими шагами, – попросила свекровь Марию. – Скока?

– Четыре в ширину и пять в длину. Мамаш, а глубока капать будем на скока?

– Маня, ты у нас самая бальшая, вот и будим капать, штоб ты не цаплялась галавою за паталок. Люля меньша тибе, а я м;ня Люли. Мине и памост кароткай нада. А у глубину будим капать по глухой стяне. Видишь, – Наталья Ивановна показала рукой на уклон поверхности. – Там выша, а тут, иде мы с табою стаим, нижа. Вот и будим капать па той старане, – рассуждала свекровь Марии, как будто она всю жизнь только и знала, что строила. – Как тока твая галава спрячится, так то-та и хватя. А ета старана на скока вылизя, – подвела итог своим расчетам свекровь. – Захадить будим из етага погреба, – кивнула она головой в сторону существующего. – У ;м патом будя стаять карова. А уже ат каровы будим захадить к сабе. А типерича, Маня, давай памолимси  Богу и папросим у его,  штоб вон дал нам здаровья и силы. А штоб туды-суды не хадить, нам с табою нада изделать куреник. Камышак унизу расте, там и дрючочков нарубим. Давай, Маня, устраиваться. У куренике днем будя харашо, да када и на ночь можна будя астаться. Ночи щас т;плаи. Што ж мы туды-суды ходим па сялу. А тут будим, больша можна изделать какой-нибудь работы. Каровку можна привязавать на ночь вон к таму карайцу (вяз), – Наталья Ивановна кивнула в сторону растущего дерева. – Там ей будя  харашо. А  жито можна  сжать пряма щас. Ана и так уже перестаяла. Снапы паложам пряма вот тут-та, – показала Наталья Ивановна на место около погреба. – Атсуда ие не унясуть. Малатить можна будя и папазнея. Нада, Маня, нам тут абживаться. Завтря паставим с табою куреник, а патом начнем капать…

Так началось строительство землянки на самой вершине крутого берега когда-то полноводной реки. Чтобы не разрушать уже имеющийся погреб, свекровь со снохой решили отрывать рядом с ним довольно большую по объему яму, с намерением в дальнейшем объединить в одно целое и погреб, и то, что предстояло выкопать, а может, погреб и останется.

До восьмого августа, после уборки ржи и устройства шалаша, изо дня в день, с раннего утра и до позднего вечера, Мария со своей свекровью копали землю. И по всем подсчетам выходило, что такими темпами копать придется ещ;  дней шесть.  За двенадцать часов они осиливали всего полтора кубометра земли, что составляло половину дневной нормы на одного человека. И даже эти полтора куба, или на одну лопату в глубину по всей площади, давались им с большим трудом. На большее они были просто не способны.
Война, трехмесячная эвакуация, нервное перенапряжение и постоянное недоедание превратили когда-то сильную Марию почти в немощного человека. Наталье ж Ивановне шел уже седьмой десяток. По возрасту и состоянию здоровья ей бы сидеть с внуком, а не копать и возить в тазике землю.

Прошедшие восемь дней не бездельничал и самый маленький член семьи – Сер;жа,  он с восторгом и большим желанием подгонял лозиной и бабушку, и мать.

– Но-о, – кричал он звонко на бабушку, восседая в пустом тазике, после того как Наталья Ивановна высыпала из него на откосе землю.

Может, и управились бы, осилили бы погорельцы намеченную работу за предстоящую неделю, да только в послеобеденное время восьмого августа к ним пришел посыльной из сельского Совета и предупредил Марию, что девятого числа в девять утра состоится колхозное собрание, на котором она, как член колхоза «Новая деревня № 5», обязана присутствовать.

– Ну вот, мамаш, кончилась наша стройкя, – уныло проговорила Мария свекрови, когда ушел посыльной.

– То-та на работу нада хадить? – спросила та и глубоко вздохнула. – Я ж  с етим памошником, – Наталья Ивановна кивнула  в сторону сидящего в тазике внука, – ничиго не исделаю. А можа, ты, Маня, атпросисси? Нам жа негде жить. Неуж-та у председателя нетути жаласти?

Люди на собрание сходились без особого желания. Да оно и понятно, многие только что вернулись из эвакуации и обустраивались на новых местах либо приводили в порядок свои усадьбы, каждому ведь хотелось подготовиться к предстоящей зиме, чтобы за холодные месяцы не замерзнуть и не умереть с голоду. На помощь со стороны разоренного колхоза надеяться особо не приходилось. Да, собственно, колхоз не оказывал людям помощь и в довоенное время.


…Сельхозартель «Новая деревня № 5» была создана  зимой тридцатого года. Может, время организации колхоза  было выбрано неудачно, может, его создатели были тяжелыми на руку, но только в хозяйстве дела шли совсем плохо. А тут ещ; и начальственный состав попадался не слишком грамотный в вопросах хозяйствования.

К осени тридцатого года в колхозе насчитывалось тридцать семь дворов из трехсот шестидесяти, что составляло чуть более десяти процентов. Первым председателем в «Новой деревне № 5» работал «двадцатипятитысячник»* Груздев, его вскорости сменил Хомутов, которому в тридцать втором году пришлось передать бразды правления хозяйством товарищу Погребенко, а с тридцать третьего года руководить колхозом стали свои, доморощенные, но они ещ; больше ухудшили положение дел.

Как ни старались местные власти показать людям преимущества коллективного хозяйствования, вс; почему-то выходило наоборот. Мало того что люди неохотно работали на обобществленных землях, так они ещ; и всеми способами старались покинуть пределы малой родины. За период с тридцатого по сорок первый год из села выехало более шестисот человек. За два года войны население  уменьшилось ещ; на сто, и к моменту проведения собрания в селе  уже насчитывалось тысяча семьдесят пять душ.

* «двадцатипятитысячники» – направленные партией на организацию колхозов передовые рабочие промышленных предприятий.               

На первое после освобождения села от немцев собрание явилось сто пятьдесят человек. День выдался т;плым и тихим, поэтому собрание проводили прямо на улице. Поставив стол и три табурета для членов президиума, прибывшим селянам руководство предложило располагаться кто на чем сможет. Большинство колхозников, по опыту довоенных лет предвидя, что собрание может затянуться на многие часы, принесли с собой кто табуретку, кто скамью, а кто и обычную чурку, часть же женщин принесла с собой обычные ведра. Но так или иначе, а люди в течение часа сумели разместиться и приготовились решать неотложные колхозные дела, которых накопилось за годы оккупации великое множество.

Несмотря на то, что уже было начало одиннадцатого, председатель сельского Совета со своим секретарем и председатель колхоза  стояли немного в стороне от стола и о чем-то говорили, не обращая внимания на собравшихся односельчан, ввиду чего некоторые женщины начали проявлять беспокойство.

– Начальники, давайте начинать, у нас дома остались дети без пригляду! – выкрикнула самая бойкая на язык колхозница.

– Настя права, давайте начинать, усюдно боля никого не будя, – поддержал женщину заросший густой бородой старик.

Председатель сельского Совета, мужчина среднего роста, сухощавый, с загорелым до бронзового отлива лицом, одетый в военного покроя гимнастерку и галифе, в паре с хромовыми сапогами,  снял зеленую с околышем фуражку, поправил руками волосы и на правах старшего по занимаемой должности подошел к столу. Откашлявшись пару раз, он поправил гимнастерку и, обведя взглядом собравшихся, начал вступительную речь, в которой подробно рассказал собравшимся об успехах Красной Армии на полях сражений и том, что надо приложить все силы для работы на колхозных полях.

– Маш, – толкнула Марию в бок е; соседка, – ох и мастак жа наш сельск;й пачесать языком. Ты гляди, как он складна да звонка гаварить.

– А что яму, хата цела, жена и дети целы, – задумчиво проговорила Мария. – Сабрание  кончится, он дамой пайде, а тут и итить некуда, а што складна гаварить, дак вон жа вучилси.

– Товарищи колхозники! – обратился председатель к селянам. – В то время, когда наша непобедимая армия бьет фашистов на полях сражений, мы ещ; не приступили к уборке урожая. Нам надо прямо с завтрашнего дня, то есть с десятого августа, начать убирать колосовые, чтобы управиться к двадцатому числу. Такую нам задачу поставили наши районные власти. Но вместо того, чтобы всей душой и сердцем болеть за колхозное дело, некоторые колхозники и колхозницы после возвращения из эвакуации ещ; ни разу не пришли в сельский Совет и в правление колхоза, чтобы спросить, какая нужна помощь родному колхозу. Они целыми днями копаются на своих огородах и во дворах. А ведь они придут к нам! – громко, почти криком, проговорил председатель. – Придут, чтобы попросить что-нибудь для себя. Но я сразу говорю и предупреждаю. Помощи таким отщепенцам не будет. Как вы относитесь к Советской власти, так и она будет относиться к вам.

– Маш, ты была в сельском Совете? – шепнула в ухо Марии соседка. – Меня он уже вызывал.

– Не-ет. А када я буду ходить? Я землянку со свекровьей рою. Он, што ли, придя мне ие капать. Была б у нас цела хата, так я, можа, из сельсавета не вылазила б цельнами днями.   
   
 – А ишо вон мне  казал, што если я не буду хадить на работу, то вон мине по закону ваенного уремени сашле на Соловки и  гразится пасадить мине за мой язык, – усмехнулась соседка.

– Мочалова Варвара, ты опять за сво;! – прервал окриком соседку Марии председатель сельского Совета. – Я вчера тебе говорил, куда может завести тебя твой язык? – пригрозил Варваре сельск;й. – Завтря, чтобы с коровою приходила на наряд. И постарайся работать, как ты мелешь языком. А сейчас, товарищи колхозники, нам надо избрать президиум.

– Можно мне? – поднялся с конторского венского стула счетовод. – Я предлагаю в президиум выбрать нашего сельского председателя, вторым выдвигаю кандидатуру председателя колхоза Перемышлева Никиту Арсентьевича и третьим выдвигаю Шаманова Ивана Ивановича. И предлагаю больша никого не выдвигать, потому что там всего три табуретки и другим сидеть будет негде.

– Да в призидиме и тр;х многа! – под смех собравшихся громко крикнул шустрый старичок, одетый в побитую молью шинель врем;н Первой мировой. – Давайте быстрее решать, што надобна делать. Уже лета заканчивается, а у нас на палях адни бурьяны гуляють, да и сабе нада к зиме гатовиться.

– Карпович, не мешай работе собрания, – оборвал старика председатель сельсовета.

После того как люди успокоились, работу собрания продолжил Шаманов Иван Иванович.

Повестка дня была короткой. Первым вопросом значилась уборка хлеба, после его обсуждения люди решили поговорить о разном. С докладом на собрании выступил председатель колхоза Перемышлев Никита Арсентьевич. Свое выступление председатель начал как-то не очень уверенно и тихо. Вероятно, Никита Арсентьевич волновался, потому как выступать перед большим количеством людей был не приучен. Но постепенно голос его окреп,  и он уже уверенно начал рассказывать о тяжелейшем положении, которое создалось  у них в хозяйстве.

– Подумайте сами, товарищи колхозники, у нас на сегодня имеется два пароконных плуга, но у нас нет ни одной лошади. Есть в хозяйстве двадцать одноконных плугов, и опять нет ни одной лошади. В колхозе имеется конюшня на восемь голов, коровник на шесть коров и овчарня на двадцать три овцы, но они пусты. У нас пока нет ни лошадей, ни коров и нет овец. Но нам, товарищи колхозники, надо убирать урожай колосовых, надо пахать поля для посева озимых и пахать поля под урожай следующего года. Вся надежда на коров, которые имеются у вас, колхозников… и на лопаты. Некоторые поля нам придется копать вручную. Другого выхода, товарищи колхозники и колхозницы, у нас просто нет. Нам надо кормить армию и надо кормить себя. По указанию и требованию вышестоящих властей, по решению нашего исполкома и правления нашего колхоза началом организованной работы в колхозе назначается завтрашний день. К шести часам утра на колхозный двор должны явиться все колхозники. У кого имеются коровы – с коровами, у кого их нет – явиться с косами или серпами. Первые будут пахать пар, а с косами и серпами пойдут убирать яровую пшеницу возле «Двух дубков». А у кого нет ни кос, ни серпов, будут вязать снопы и ставить их в крестцы. Понятно? Больше выйдет людей – быстрее управимся со всеми работами. И не вздумайте вилять от работы.

Так дойные коровы были превращены в тягловый скот. На частных коровах теперь будут выполняться все трудоемкие сельхозработы: вспашка, боронование, сев и особенно перевозка грузов. На Лысках, Зорьках, Белках и других буренках, колхозники будут вытаскивать из глубокого развала российское село, два, а в некоторых колхозах и четыре послевоенных года, пока в туда начнет поступать нужная селу техника.

На предложение ведущего собрание присутствующим колхозникам выступить по обсуждаемому вопросу желающих не нашлось. Поднялся только старичок в побитой молью шинели, да и то, как оказалось с вопросом, не относящимся к уборке.

– Я хачу спрасить председателя сельсовета. Можна?

– Говори, дед, да побыстрее! – прикрикнул тот на старика.

– Мы вот тут долга вас слухали, што в калхозе и в стране сачас трудно и што нам нада многа работать и на палях, и тут, на калхозном дваре. Таварищ председатель сельсавета и таварищ калхозный председатель, а вот за то, как жить тем, у каго сгарели хаты, вы ничего не сказали. Как нам жить? Если мы сачас усе пойдем работать, а иде нам тада зимовать? За два месяца можна ишо выкапать хочь какие-нибудь ямки и зиму перебыть у них, а если…

– Дед, ты нам тут не говори о тех, у кого сгорели хаты. Мы над этим вопросом думаем. Но нам на сегодня из района ещ; не поступила  директива, в которой бы четко было указано, что делать. Как только получим указание, так и будем сразу е; выполнять. Понятно? Нет пока директивы.

После ответа сельского председателя в президиуме минут пять посовещались и, дабы не допустить дальнейшего обсуждения вопроса о погорельцах, Шаманов предложил по первому вопросу принять постановление, согласно которому правление колхоза обязано организовать уборку хлеба с десятого августа, как и требовал в своем выступлении предсовета. Кроме этого в колхозе были созданы четыре бригады и назначены бригадиры.  Бригада № 1 – Шушпанов И. И.,  № 2 – Зарубин В. Ф.,  № 3 – Маралов А. Ф. и бригада № 4 – Губин М. И. Назначены были звеньевые и учетчики.  Бригадирам было дано задание разбить свои бригады на звенья и назначить звеньевых.

Мария попала в бригаду № 3 в качестве рядовой колхозницы. А кем она могла ещ; быть, если в детские годы ей удалось походить в школу всего полторы зимы. Кроме того, что она была малограмотной, в е; биографии был один большой изъян, который не дал бы ей занять какую-либо должность, будь она даже и со средним образованием. Хотя … среднее образование ей тоже получить не удалось бы.


…Мария родилась двадцать пятого января в  тысяча девятьсот семнадцатом году в семье зажиточного крестьянина Косищева Егора Макаровича, который впоследствии был раскулачен, хотя и относился к середнякам. Но это выяснилось только после того, как их семью обобрали до самой последней нитки, а Егор Макарович написал письмо в Москву. После положительного для семьи ответа из столицы… возвратить вс;, что у них забрали, не возвратили, зато приняли всех в колхоз, как потом оказалось, чтобы их посылать на самые тяжелые работы с минимальной оплатой. Несправедливое отношение к себе Мария будет испытывать потом всю свою жизнь.


Не знали и не ведали участники собрания, и особенно те, которые остались без жилья, что председатель сельского Совета обманул своих односельчан. В августе месяце сорок третьего года было принято постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О неотложных мерах по восстановлению хозяйств в районах, освобожденных от немецкой оккупации». Этим постановлением было разрешено разрабатывать на месте для строительства домов колхозников и хозяйственных построек колхозов и совхозов строительный лес в таком количестве, которое для этого необходимо. А лесов на висловских землях было много.

И это постановление, как оказалось, уже работало. Пользуясь разрешением государства об использовании местных лесов, в соседнем районе до конца сорок третьего года  построили более двух тысяч домов для колхозников. В некоторых сельсоветах за это время обрели жилье по двести и более семей. И только висловские руководители ожидали особых указаний.

Как стало известно впоследствии, председатель сельского Совета, кстати, местный житель, в справке, направленной в райисполком, указал, что в селе  Вислое сгорело всего три хаты. На это количество и было выделено лесоматериалов, один бывший блиндаж и кое-что из леса. На самом же деле  в селе была сожжена и разрушена чуть ли не половина жилья. 

Так для руководителя было проще – не нужно было ничего организовывать и ни за что не надо было отвечать и беспокоиться. Авось, люди сами как-нибудь устроятся. И висловцы обустраивались. Правда, это обустройство растянулось на два десятилетия, а последняя землянка «ушла из жизни» после смерти е; хозяина, одинокого старика, в конце шестидесятых годов теперь уже прошлого столетия.


Собрание закончилось в половине четвертого после обсуждения разных вопросов. Местные начальники, может, ещ; задержали бы людей часа на два, уж больно хорошим был второй пункт повестки собрания – говори, о чем хочешь. Разные вопросы, они на то и разные, что всегда оказывается их слишком много, да только этому помешали проголодавшиеся дети, которые пришли к своим матерям, и женщины, невзирая на окрики председателей из-за стола президиума, начали поодиночке и группами покидать собрание. Собралась уходить уже и Мария.

Увидев, что президиум может остаться в одиночестве, председатель сельского Совета встал с табурета и, подняв правую руку, попросил, чтобы люди успокоились, когда же наступила тишина, он предложил колхозникам принять по обсуждаемому пункту постановление, которым председателю колхоза Перемышлеву Никите Арсентьевичу поручалось проверить и разминировать все поля и убрать трупы погибших с полей и по поселению. Вот так, ни больше ни меньше. Председатель колхоза должен разминировать и убирать, а ведь у него кроме малограмотных женщин и древних стариков никого не было.

Но постановление есть постановление. Проголосовав единогласно за предложение председателя сельского Совета, селяне с чувством облегчения разошлись по своим усадьбам. Усадьба, она, знаете ли, есть усадьба, имеется на ней хата с сараями или на ней лежат толстым слоем пепел с недогоревшими головешками да стоит покосившаяся и почерневшая от гари  русская печь с обвалившейся трубой, и на этой усадьбе надо успеть до наступления холодов зарыться в землю.
Домой… к свекрови и сыну, к своей яме и погребу, Мария шла в глубокой задумчивости, занятая тягостными и горькими мыслями, шла, не видя от сл;з дороги.

– Госпади, за што ты так с нами? Почему ты не атвел беду? В ч;м мая вина? Чем я правинилась перед табою? Чиго ты не памог мамаше? Ана ведь прасила тебя днями и начами. Чем правинилси мой сын, каторай типерь будя жить в погребе неизвестно да каких врем;н? В ч;м вина маего мужа и атца маего сына? Падскажи, Госпади, жив ли вон и где, в какой старане? Можа, вон забалел, можа…

Мольбу Марии прервал  детский голос, раздавшийся за е; спиной. Она обернулась.

– Т;ть Маш, меня к вам послали председатели сельского Совета и колхоза, – тяжело дыша, заговорила девчушка лет двенадцати-тринадцати. – Я – Лена, т;ть Маш. Лена Губарева.

– Я тибе знаю, Лена. Што председатели сказали? – вытирая слезы, спросила Мария.

– Сельсоветский сказал, чтобы мы завтра  с вами в шесть утра выехали на вашей корове пахать на «Грушках». Но сначала надо заехать к кладовке и взять плуг. Вот. Я буду водить корову, а вы пахать. Сельск;й сказал, чтобы мы не опоздали.

– Угу… угу, – проугукала Мария, глядя на босые ноги девочки. – Лена, ты тада завтря што-нибудь надень на ноги. Хочь абматай их тряпками, а то цельнай день … по бурьянам…

– Т;ть Маш, у меня есть ботики парусиновые. Я их и надену. Мне к вам домой приходить или на колхозный двор? – поинтересовалась Лена, заглядывая Марии в глаза.

– Прихади, Лена, на калхознай двор. С кароваю я управлюсь сама. Тока мы ж с поля на абед дамой прихадить не будем. Если есть што узять с сабою паесть, то вазьми, а если… вообще-та, табе можна будя и сбегать дамой. Аттуда будя недалека – всего километр. А я уж буду с кароваю там. Паить будем е; в Серкино (лес). А корм придется нам с табою заготавливать и давать, пака она будя атдыхать при пахате.

Возле будущей землянки Марию встретили Наталья Ивановна и сын, сидящий в тазике.

– Мань, а мы вот тут табе памагаем. С унучиком атвязли уже многа тазиков. Вон, пагляди, скока я камушкав атлажила, – свекровь показала Марии на кусочки битого красного кирпича. – Это стока мы атвязли с унуком зямли. Капать тока стала дюжа чижало. У мине на ету землю мачей уже не хватая, – пожаловалась Марии свекровь.

Оно и понятно. За восемь дней земляных работ женщины углубились на целый метр, в результате чего они прошли слой не слишком плотного чернозема. Теперь же приходилось разрабатывать  суглинок, который  с трудом мог копать даже сильный мужчина.

– Маня, а што ж нам типерича делать? Капать ету глину у мине мочи нету, – горестно призналась Наталья Ивановна. – Я на лапате качалась, качалась, да так и ни разу не капнула. С унучиком мы атвазили, што ты учерась накапала. Маня, ныня и завтря ты будишь капать, а я то-та буду атвазить.

– Но-о! – прокричал Сережа. – Ба-ба, ма-ма, но-о!

– Видишь? – улыбнулась Наталья Ивановна. – Тах-та вон мине цельнай день падганяя. Што б мы без его делали? Памошничик ты наш. Пуза вот тока у тваей рубахи замусолилась. Тока ж нидавна пратирала яму тряпкаю. То-та, наверна, руки аб рубаху вытирая. Бесштаннай ты наш, – проговорила ласково бабушка и, взяв мокрую тряпку, быстро смыла с брезентовой длинной рубашки землю, а заодно протерла помощнику и руки. – Шшоки вытирать не буду, дюжа тряпка грязная.

– Мамаш, нам… я завтра… нам с Лыскою…  сельск;й сказал, штобы  я была на наряде вместе с каровою в шесть утра. Едем  на «Грушки» пахать.

– Ма-ня, да как жа ты будишь пахать на ей? На карове то-та пахать? Да када ета была? Ана ж не лошадь и не вол. Ана ж ни разу не хадила с плугам. Как жа ты будишь пахать? – запричитала свекровь. – А как жа типерича зимлянка? Мы ж… – Наталья Ивановна развела руками и посмотрела на внука. – Мы ж с унуком ничего ни исделаем.

– Ничего, мамаш, я буду вам накапывать пасляй работы или рано утром, а вы будете днем атвазить. Дн;м теперь мне работать дома будет некада.
 
– Ма-ня, деточка, када табе будя капать? Цельнай день пахать, а патом ишо и капать, а спать ты када будишь? Иди паешь картошачки и малачка кислинькиго. Хлеба у нас нетути. Там я пышку из жита испекла. А ишо мы с Сережаю цельную кружку смородинки нарвали. Там, унизу. Пряма зли ручья. Так я наварила узварчику. Кряпивки аттапила. Ие нада пить кажнай день. Ана пальзительная.

– Мамаш, а как жа из жита можна испечь?

– А я ие малаточком на камушку пастукала, а патом на ваде с малачком замешала и испекла. Ничиго, есть можна. Нам нада сваю житу убрать. Там с вед;рачку будя, на два месица  хватя. Мы ие к вясне аставим. Щас можна и на картохах на адних пасидеть. Карова доится, травы разнай многа, дасть Бог, праживем зиму. А там т;пла станя…

До позднего вечера копала Мария землю. Суглинок был настолько уплотненным, что порою лопата соскальзывала по блестящему обрезу, не добавляя ни сантиметра вскопанной площади. От напряженной работы болели ноги и руки, кружилась голова и к горлу подступала тошнота.

 Незадолго до густой темноты Мария почувствовала слабость во всем теле. Чтобы не упасть, она обессиленно опустилась на дно ямы и,  прислонившись к прохладной стене, закрыла глаза, в которых, помимо е; воли, появились сл;зы. Они катились по загорелой, рано огрубевшей и постаревшей коже, оставляя на щеках блестящие следы.

– Го-спади, дай мне сил и тирпения, па-ма-ги нам. Падсаби, не дай нам умиреть с голаду и зам;рзнуть зимою.

Мария беззвучно плакала, содрогаясь крупным исхудалым телом. Чтобы, не дай Бог, не перейти на крик, она, стиснув зубы, тихо подвывала и руками гребла взрыхл;нную землю.               
               

           ГЛАВА  ТРЕТЬЯ    

Мария проснулась от утренней прохлады, которая забралась к ним в шалаш. В просвете между приставленными к проему для входа снопами камыша она увидела едва заметный рассвет. Свекрови в шалаше, однако, уже не было. Рядом с ней лишь посапывал сынишка, заботливо укрытый ложником (одеяло, сотканное из грубой пряжи). Видимо, это сделала бабушка, когда выходила «во двор».

– Праспала! – мелькнула  у Марии первая мысль. – Да нет, не может быть. Если бы это случилось, то меня мамаша разбудила б, – успокоила она себя, медленно выбираясь из-под ложника. – Хочь ба выспаться адин раз.

– Ма-ня, ну што ты рана вскачила, – тихо проговорила свекровь, когда Мария вышла из шалаша.  – Я тут и сама патихоничку управлюсь. Табе ж цельнай день за плугам хадить. Палежала б ишшо минутку. Лыску я уже падаила. Штой-та ана нам стала давать мала малака? Можа, думая загулять? Так ана б уже бегала. Не знаю. што с ею.

– А с чего ей давать малако, мамаш? Штоб карова давала малоко, ие нада харашо кармить. Да патом ана ж у нас ялавка. Тут хочь ба ети пять литрав удиржать. Завтря вот начну пахать, так, можа, ана и савсем брося даиться.

Пока женщины хлопотали по хозяйству, утро быстро набирало силу. Вначале над лесом, расположившимся за железной дорогой на вершине большого водораздела, заполыхала алая заря, потом медленно и как бы с неохотой начало выплывать яркое солнце. Радуясь окончанию ночи, на лугу подал голос журавль, над пепелищем пролетела стайка непоседливых воробьев, в ольховнике о чем-то начали спорить две сороки, негромко промычала Лыска, хрипло и как-то боязливо прогорланил единственный на все село петух, оповещая людей об окончании ночного отдыха и начале дневной суеты.

– Мамаш, мы с Лыскаю, то-та, наверна, пайдем, а то на калхознам дваре уже пакрикивають. Да и запаздниться нельзя, дастанится патом самай плахой плуг. Пашли мы. На абед я прихадить не буду. У вас тут малако и картохи есть, а вечерам  што-нибудь сгатовим. Мамаш, ты толькя не капай. Я приду и накапаю на завтрашний день. Ты хочь ба за Сер;жей успивала приглядывать.

– Ты, Маня, дюжа не пириживай. Мы тут как-нибудь справимси. Вот памошник выспится, да то-та патихоничку и начнем работать, – засмеялась Наталья Ивановна. – Вон у нас с табою шустрай. К зиме закапаимси, как хаврашки. Не гарюй, как-нибудь управимси.

– Какая там работа, – подумала Мария. – Я вон, какая здаровая была, и то ноги падламаваются, а то… – она с жалостью посмотрела на свекровь и покачала головой.


…Наталья Ивановна родилась, как она сама говорила, «давно». По неподтвержденным данным, «давно» относится приблизительно к восьмидесятому году девятнадцатого столетия. Родилась она  в семье однофамильцев будущего мужа. По сельским меркам телосложением была «дробненькая», но подвижная и волевая.  В молодые годы (около десяти лет) Наталья Ивановна  работала поварихой у священника местной церкви. Замуж вышла в тысяча девятьсот втором или четвертом году.

 Муж, Серых Сергей Иванович, родился в тысяча восемьсот семьдесят девятом году в обедневшей крестьянской семье. Его дед был весьма состоятельным человеком, а вот отец не смог перенести смертей своей жены и двоих детей, которые умерли во время висловского мора  в девяносто втором году девятнадцатого века. К концу столетия в когда-то крепком хозяйстве ничего не осталось кроме дворовых построек, и его сыну, Сергею Ивановичу, уже пришлось самому подрабатывать батрачеством. В девятьсот пятом году у них родился сын Павел, в девятьсот десятом – дочь Прасковья и в девятьсот тринадцатом родился Илья. Ростом и телосложением все дети пошли в мать. Самым рослым (один метр шестьдесят пять сантиметров) оказался последний – Илья. В девятьсот шестнадцатом муж вернулся с войны больной и вскорости умер. Детей Наталья Ивановна растила одна.

– Мамаш, травы б Лыске сгатовить на начь, а то позна приеду, некада будя. А хочь ладна, я там иде-нибудь нарву.

– Ма-ня, ты свой узлячок не забудь, – напомнила Марии свекровь про обед. – Ва сколькя ж ты назад приедишь?

– Не знаю, мамаш, када  атпустють, сразу и приеду.

На колхозном дворе уже начали собираться и те, кто должен будет пахать, и те, кто пойдет косить и жать рожь.

– Мария! – раздался громкий голос бригадира, – Почему поздно? Люди вон уже поехали, – показал он кнутовищем на удаляющуюся коровью упряжку. – К этому времени надо уже напахаться, а ты вс; никак не растелишься!

Мария ничего не успела ответить на окрик бригадира, как к ней подбежала Лена.

– Т;ть Маш, наш плуг там, – показала она в сторону небольшого сарайчика. – Мы с т;тей Варей уже оттащили его в сторону, а то бригадир хотел нам дать плохой. Т;тя Варя с ним даже поругалась.

– Не-ет, ты представляешь, што удумал бригадир! – начала  возмущаться Варвара, когда Мария с Леной ещ; были от не; далеко. – Вон хател нам усучить негоднаи плуги. Пашли, пакажу, – позвала она Марию к сараю. – Вот етат и вот етат, – показала Варвара рукой на плуги. – Видишь, у них нету вот етих железок, – ткнула она ногой в полевую доску. – А без их пахать – адно мучение. Плуг не удержишь в руках. Вон жа будя вилять, как у кабеля хвост, када вон видит сучку. А ты, Ленка, не слухай, што гаварить Варвара. Ана у тибе, Маш, маладец. На бригадира кинулась, пряма как кочет, – засмеялась Варвара. – А мой павадырь, наверна, спить.

– Т;ть Варь, да мы ж с Валей вчера договаривались… вон, вон, она уже бежит, – радостно воскликнула Лена.

– Ну вс;-о, типерь мы, бабы, ламан;-ом, лишь бы наши каровы не падохли ат натуги. Типерь они стали пахожи на нас, на баб. Тел;нка телить –  раз, – загнула на левой руке Варвара указательный палец. – Малако да;ть – два, а типерь и пахать будя. Маш, ты видала, штоб на бугаю пахали? Не видала, – сама же ответила Варвара. – Я тожа не видала. Ани – эти бугаи, как наш бригадир. Ишь, как вон ходя, прямо гогаль. О-о-о! Галовую так и крутя, так и крутя. И вс; кнутавишшам стигая па сапогу, как будта тут лашадей многа. Пешком жа ходя, а кнут нося. Вон што, его для наших задниц нося? Адни бабы, а вон с кнутом.

– Варь, паехали. А то услыша, вон патом нас зад;ргая. Где твая тачка? Слышишь, Варь?

– Слышу, Маш. Тока калясо в маей тачки сламалась. Я ж и пришла его у бригадира папрасить. Дак, ты знаишь, што вон мине сказал? Тачка, гаварить, твая, вот и ремантируй сама, а я, гаварить, атвечаю за бригаду. Давай, Маш, на тваей тачке давезем и мой плуг. Грузим, девки!. Валюха! – крикнула Варвара подруге Лены. – Давай  бегом. Нам, бабам, хадить нельзя, нам нада бегать. Это мужикам можна хадить уразвалку, им усюдно делать нечерта. Паехали, девки-бабы.

…Прошло уже достаточно много времени, а у Марии, да и у Варвары, с пахотой ничего не получалось, как они ни старались. Не хотели Лыска и Варварина Красавка напрягаться и тащить плуг. Тачка на колесах – одно, а плуг, он хоть и имеет колесо, но это уже совсем другое. Чтобы его тащить, надо прилагать усилий раз в десять больше, а может, и в двадцать, – кто эти усилия считал.

Коровы по-разному реагировали на замену тачек плугами. Красавка, д;рнув несколько раз плуг и протащив его метров пять, просто остановилась, и сколько потом Варвара ни прилагала усилий стронуть е; с места, корова не сделала ни одного шага. Лыска повела себя совершенно по-другому. Она без видимого сопротивления и, как показалось Марии, даже с охотой начала выполнять трудную работу, но, пройдя метров сто, корова вдруг остановилась, а потом и вовсе легла, давая понять хозяйке, что дальше она не сделает ни одного шага.

– Маш, а можа, наши каровы не хочуть пахать по этим бурьянам? – крикнула Варвара со своей обигонки. – Можа, ани баятся? Глянь, какие бурьяны тут выбухали  за два года, – показала она на высоченный чернобыльник. – А рамашка какая вырасла. О! С мой рост, – засмеялась Варвара и подошла к кусту чернобыльника. – А какие круги с асотам и пыре;м. Да тут тракторами нада пахать, а не на каровах. Мы ж тут пупки надарвем и каров паугробим.

Больше Марии и Варвары переживали их помощницы. Девочки  ходили вокруг коров, не зная, что с ними делать.

– Т;ть Маш, а может, Лыске дать хорошей травы? Давайте я нарву и буду идти впереди, может, она пойдет за мною, – предложила Лена и тут же начала выискивать в бурьянах траву, которую любят коровы. – Вот, – показала она Марии жомку клевера. – Лыска, Лыска, на, поешь, – совала Лена корове под нос сочную траву. – Пошли. Пошли, милая.

Лыска вытянула шею, шумно втянула  воздух и потянулась за клевером. Лена отошла шага на два и, протягивая корове пучок травы, начала упрашивать ту встать. В конце концов,  после длительных уговоров, это ей удалось сделать.

– Т;ть Маш, т;ть Маш, Лыска встала! – крикнула она и начала скармливать корове  клевер. – Т;ть Маш, берите плуг, давайте пахать! Лыска за мною ид;т.

Радость Лены оказалась преждевременной. Стоило Марии заглубить в землю плуг, как Лыска снова легла. И потом уже никакие увещевания и даже хворостина не подняли е; с земли.

– Ма-аш, ну што там твая? Чей пашла-а? – крикнула Варвара и стеганула свою корову палкой по боку.

– Да, не-ет, апять легла-а! Не хоча ана таскать плуг, – успокоила Мария свою соседку.

– Ничего-о, Маш, сачас они будуть бе-гать! Вон бригадир к нам наведалси. Он  щас угаваривать их будя кнутом.

– Чего не пашем? – с начальственными нотками в голосе спросил Моралов, постегивая кнутовищем о голенище сапога. – Мария, я спрашиваю, чего не пашем? Тебе какое было на сегодня задание? Чего молчишь? Память отбило? Скока ты нынча должна вспахать!
    
 – Тридцать соток.

– А чего не пашем?! – не унимался Моралов. – Или тебе указание правления не указ?!

– Ананий Федорович, да рази па етим бурьянам можна пахать? – попробовала возразить Мария. – Карова не тянет. Их (бурьяны) нада была вначале скасить, а патом уже пахать. А уж если и будем пахать, то ети бурьяны нада  унасить с поля. А штоб их сабирать, нужны люди.

– Ты ишшо не учила, … мать, как нада работать. Есть директива пахать под сев озимых, и мы должны эту директиву выполнять, а не чесать языком.

– А я што, не хочу пахать? Карова не ид;ть. Вон, легла и ляжить, – кивнула на Лыску Мария. – Ана никада ещ; не хадила в плугу. Е; приучать нада.

– А ну, у Бога … мать, бяри повод! – не к месту помянув святое семейство, выкрикнул бригадир ругательство. – Бя-ри, щас буду учить вас, как нада работать!

Размотав кнут, Моралов начал безжалостно им  стегать корову, выкрикивая при этом выражения, которые литература сможет переваривать только спустя шестьдесят лет. Но, несмотря на побои, Лыска  лежала, не обращая никакого внимания на начальственные окрики и побои. Первой не выдержала Мария. Она подскочила к бригадиру и, выхватив у него кнут, стала между ним и коровой.

– Иш-шо раз ударишь… – с шипением проговорила она и, размахнувшись, далеко в бурьяны закинула кнут. – Ра-за-рву.

На подмогу Марии поспешила Варвара. Прыгая, как заяц, в высоких бурьянах, она оказалась рядом, когда Моралов, насупив брови, шагнул к Марии.

– Ты чего ета узбеленилси?! Если ты носишь штаны, так ты што, можашь нас, баб, матами крыть? Или ты нынча не пахмялилси? Маш, вон учера вечером лыка не вязал, а щас голас прарезалси. Я табе не Мария, ето вы ие запужали! Меня не запужаешь. Надел галифе и ходя питухом. На войне мужики тышшами умирають, а вон тут над бабами издевается, хвашист праклятай! Толькя и глядить, у каго выпить стакан… да на бабьи задницы загладавая. Што, свая аскомину набила?!

Моралов, не ожидая такого отпора со стороны женщин, попятился назад и, играя скулами, переминался с ноги на ногу.

– Што танцуешь, там засвирбела? – Варвара показала туда, где туловище раздваивается. – Как ваевать, дак вон бальной, а как самагон жрать и за бабами таскаться, так вон прямо бык калхознай! Маш, а давай у милицию пажалуемси, што вон за нами па бурьянам ганялси. Да его сашлють, иде Макарка телят не стир;г.

Моралов, собравшись с духом, злобно посмотрел на женщин и, отойдя метра на три от них, проговорил сквозь зубы:

– Кулацкое отребье. Если вы до вечера не вспашете по тридцать соток, вы у меня за саботаж по закону военного времени  будете на Соловках камни ворочать или в Сибири лес пилить. Сгною в тюряге! – выкрикнул напоследок бригадир.

– Ага, щас, кинулись! Каровы наши у плугу не хадили, дак ты б лучше падсказал, как их приучить, а ты скарее матюками разбрасаваться, – язвительно проговорила вслед удаляющемуся бригадиру Варвара.

– А как у других баб? – спросила Мария, имея в виду женщин, которые были расставлены учетчиком со своими коровами ниже по склону, думая, что с пахотой не получилось только у них с Варварой.

– Да и у них тах-та ж, как и у нас с табою. День жалка. То б дома што-нибудь исделали, а то тут пратарчим.

– Т;ть Маш, т;ть Варь, там, снизу, к нам председатель колхоза ид;т, – оповестила женщин Лена, они со своей подружкой отсиживались в кустах, куда убежали, как только бригадир начал бить кнутом корову.

– Лена, погляди тут за каровою, а мы с Варварою пайдем к ие Красавки. Пашли, Варвара, – потянула Мария свою соседку за рукав. – На маей абигонке уже нагаварились, – усмехнулась Мария. – Теперь на тваей будем.

– Ну что, бабоньки, не получается? – ещ; издали, начал интересоваться Никита Арсентьевич. – Я вчера говорил сельск;му, что ничего не получится. Мы приходили с ним сюда, – пояснил Арсеньевич. – Так он настоял, а бригадир поддержал его сторону. Вот и приехали. День жалко. Значить, вот что, бабоньки, мы с вами сделаем. Сейчас вы погрузите свои плуги и отвез;те на поле, где косят яровую пшеницу. Там мы на ночь поставим двух сторожей, они как раз покараулят и ваши плуги. А завтра мы будем пахать поле, которое рядом, где косят пшеницу. Мы весною это поле вспахали, а посеять ничего не посеяли. Там будет земля помягче, чем тут.

– Никита Арсентьевич, так на том поле такой же бурьян, как и вот на этом, – не удержалась Мария.

– Не-ет, Мария, там бурьян этого года. Тут, видишь, сколько прошлогоднего? Тут косить нельзя. А там весь молодой. И я уже снял тр;х косарей и поставил их на это поле. Пока вы завтра на своих коровах туда дотелепаете, вам уже с гектар скосят. Вот там и будем учить ваших коров пахать. Я сам туда приду и покажу, как надо. Лошадь и то трудно привыкает, а корову приучить… – Никита Арсентьевич снял фуражку и почесал затылок. – Дней пять нам с ними придется помучиться, а может, и побольше. Корова не лошадь.

– А бригадир сказал нам, штоб мы уже сиводня вспахали па тридцать сотак, – вспомнила Варвара слова Моралова. – А если не вспашем, то за сабатаж он нас пасадить.

– Э-э, по тридцать соток. Тут хоть ба первые дни пахать соток по десять, – медленно проговорил председатель. – Они ж, ни сельск;й, ни Ананий, на коровах не пахали, а мне довелось, и я знаю, как трудно корову приучить к пахоте. Тридцать соток не всякая корова может вспахать даже через две недели. Ну, вы отправляйтесь туда, а мне ещ; на колхозный двор надо. Да-а, чуть не забыл, – засмеялся Перемышлев и по-молодецки подмигнул женщинам. – Завтра вы из дома с собой много харчей не берите. Мы завтра пахарям и косарям наварим из дробленой пшеницы каши. Нынче дн;м намолотят зерна, вечером намелют на «крутушке» (самодельная мельница), а завтра…  Эх, мельница б была хорошая, – размечтался председатель. – Пампушек бы вам напекли… Да, и бочку воды  привезем.

– Арсентич, а што нам нынча делать? – спросила Варвара.

– Ныне? Пока доедете туда, будет уже поздно что-нибудь начинать. Завтра – председатель колхоза махнул рукой и, раздвигая  бурьян, пошел к дороге.

– Съедят они нашива Арсентича, – не удержалась от реплики Варвара. – Уж больна вон харошай мужик. Вот, если б вон сказал, я б и ночью пахала, а таму извергу и днем не хачу. Ишь закорулесил… Салавки-и, Сиби-ирь, – передразнила Варвара.

– Варь, давай твой плуг паложим на маю тачку  и я атвезу, а ты с девками иди дамой, – предложила Мария. – Ну, чего мы будим гуртом таптаться. Наметь тока его чем-нибудь, штоб завтря  не падменили. И нам нада найти, из чего исделать чистики, а то вон атвалы ржаваи, и будет прилипать земля. Давайте, девки, грузить, да я паеду.

Оставшись одна, Мария нарвала охапку травы и кинула е; в тачку, после чего взяла в руку вер;вку и пошла по бездорожью на другое поле, увлекая за собой корову.
 
– Пашли, Лыска, – проговорила Мария. – Теперь мы с табою «кулацкое атродье», – вспомнила она слова бригадира, сказанные в е; адрес. – Была «кулацкой мордой», теперь «атродье», – горько усмехнулась она, вспоминая, сколько раз приходилось ей слышать эти обидные слова в довоенное время и, как видно, даже война ничего не изменила в отношении некоторых людей к е; роду.

– Кулаки-и, – усмехнулась Мария и вспомнила, как им всем приходилось работать, чтобы хозяйство оставалось на плаву.

Отец и трое е; братьев от снега до снега находились в поле и  дома-то бывали разве что зимой, а она, тогда ещ;  Маша, с тр;хлетнего возраста ухаживала за парализованной матерью, которая умерла в тридцать втором году.
 
– Кулаки, – ещ; раз с горечью и обидой повторила Мария.

Чтобы сократить дорогу, Мария свернула на крутой левый берег глубокой балки, протянувшейся с запада на восток на многие километры.  Откос, по которому она надумала переехать на другую сторону, был таким, что по нему напрямую никто никогда не ездил за всю историю села.

– Стой,  Лыска, – остановила Мария корову. – Щас мы табе устроим тормаз, штоб на тибе не напирала тачка. Ты уж не абижайси на мине, што заставляю тибе итить тут, а не кругом па дароге. Там мы с табою и да ночи дамой не приедим.

Сбросив на землю оба плуга, Мария привязала их прочной веревкой к раме тачки, а в колеса вставила толстый дубовый кол, который она возила с собой повсюду. Он и был как раз тем «тормозом», который должен был облегчить и обезопасить спуск по крутому склону, да и плуги должны оказать помощь.

– Пашли, Лыска, – потянула Мария корову за повод.– Пашли, милая. Не бойси, пашли.

Испуг приш;л, когда Лыска с тачкой и их хозяйка оказались  на дне балки. Облегченно вздохнув, Мария оглянулась назад и тут же почувствовала, как затряслись  у не; ноги и в одно мгновение вспотели ладони рук.

– Какая ж я дура, – проговорила она и, обессиленная, опустилась  на  землю около куста шиповника. – А если б мина?


На свое пепелище Мария приехала ещ;  засветло. Свекровь  и сына она увидела сидящими рядом с ямой у небольшого костра. Судя по тому, что бабушка часто наклоняла  к внуку голову, Мария догадалась о каком-то разговоре между ними.

– Ма-ма, мама, плиехала! – звонко крикнул Сер;жа и тут же оставил бабушку. Подпрыгивая и быстро перебирая босыми ногами, он бежал к матери, высоко подняв руки. – Ма-ам, а баба калтохи пекла. Во! Во! Видис, какая? – показывал он печеную картофелину.

Подняв сына на руки, Мария подошла к тачке и, отыскав узелок, вынула из него кусочек пышки.

– На, вазьми, ета табе зайчик передал, – усмехнулась сквозь сл;зы Мария и тут же быстро опустила сына на землю.

Промедли еще чуть-чуть, и она бы могла не удержать сына и не устоять на ногах. Запах пышки и печеного картофеля вызвали  головокружение и приступ тошноты, ослабли ноги, и по всему телу пробежал озноб. Чтобы не упасть, Мария обеими руками ухватилась за тачку.

– Госпади, дай мне силы, – мысленно обратилась она к Всевышнему. – Не дай мне умереть, пажалей и сахрани.

Мария не увидела и не услышала, когда к ней подошла свекровь. Постояв некоторое время молча, Наталья Ивановна покачала головой и, коснувшись рукой плеча снохи, тихо, но твердо проговорила:

– Апять ничиго не ела. «Ат зайчика». Ма-ня, ты слышашь мине? Так вот паслухай. Я уже бабка старая, и мне скора умирать. Если ни в етом гаду абдярусь, так у другом. Но я буду умирать ат старасти. А ты баба маладая. Ты можашь умереть тока с голаду, если будишь сыну принасить гастинцы «от зайчика». Маня, глянь на мине, – тронула свекровь сноху за руку. – Видишь, какая я дробная. Мне адной картохи на цельнай день хватая. И пагляди, Маня, ты на сибе. Ты в два раза больша, чем я, и у тибе реб;нок малинький. Я не работаю, а ты работаешь. Паетаму, Маня, табе нада есть. Кость у тибе крупная, и на тех-та кастях далжна быть мяса, а не кожа, как у тибе. Пашли, Маня, будем есть. Я супчику наварила, картох напекла, у нас пышка есть, малачко кислая и щас будя парнинькия. Пашли.

Поужинав и отдохнув после длительного пешего перехода, Мария почувствовала, как в е; тело начали возвращаться силы.

– Спасибо, мамаш, за ужин. Наелась я уволю. Аж вот тут закалола, – показала она рукой на правый бок. Давно я так не наедалась. Спасиба. Мамаш, а как же вы кастер ражжигали? Ты ж кресалом не умеешь агонь высекать.

– Ма-ня. Та мы ж с унукам  паглядели, у каго из трубы дым идя, и пашли, узяли вугал;к и у сибе растапили. Да мы тах-та растапливали ишшо в германскаю вайну.

– Панятно. Мамаш, я, наверно, карову щас сганяю напаить  и сабе принясу ведро вады, а ты пака пагляди за Сер;жей, штоб вон не увязалси за мною. А то мы с им и да темна не вернимси назад. Я ишо хачу адин ряд пракапать, штоб вам завтря было легче. А то мы и да марозав землянку не выкапаем.

– А мы нынче с унуком вывезли ус;, – похвалилась Наталья Ивановна. – Вон ныня мне даже за вер;вку памагал ташшить тазик. Дадумительный вон у нас. Зная, што будуть халада.

– Я вижу, мамаш. Трудна тибе с нами, – вздохнула Мария. – Можа, ты к дочери пошла б? У их хата бальшая, – предложила Мария свекрови более спокойную и устроенную жизнь. – Да и у дочери табе, можа, будя спакайнее и лучша, чем са мною. Там хочь землянку не нада будя капать.

– Не-е, Маня, я с вами тут буду. Люля суда придя. У тибе реб;нок маленький. Да и куда табе его девать? – размышляла она. – На работу усюдно пагонють, а дит; куды девать? Тут вон дома. А куды атнисешь, вон будя у чужих. А у чужих, Маня, даже стараму плоха, а дит;нку ишшо хужа. Да и как ты тада будишь строить землянку? А у курене зимавать не будишь. Не-ет, я буду тут, буду табе памагать.

Чувствуя, что своим предложением  обидела свекровь, Мария решила больше никогда не предлагать Наталье Ивановне лучшую жизнь. Да и может ли Мария знать, где свекрови или кому другому будет  лучше, чем в том месте, которое выбрано самим человеком, а может, даже и назначено судьбой.

До самого позднего времени Мария перекапывала плотный суглинок на дне ямы. Большую часть грунта она  старалась выбрасывать наружу, а то, что нельзя было выкинуть, складывала  в кучу, чтобы свекрови было легче  вывозить. В шалаш Мария ушла, когда на их косогор опустилась густая ночная темень. Камнем упав на сено, она крепко уснула.               
               

            ГЛАВА  ЧЕТВЁРТАЯ

В семь часов утра семнадцать владелиц коров колхоза «Новая деревня № 5», вместе со своими буренками и с плугами, находились на краю поля, которое им предстояло вспахать. Но прежде чем это сделать, им надо было научиться пахать самим и приучить к этой тяж;лой работе своих коров.

Прошлый день показал, что дать наряд колхозникам на ту или иную работу – это ещ; даже и не начало е; выполнения. Накануне день прош;л впустую из-за того, что никто из начальников толком не осмотрел поле и не удосужился опробовать заранее саму пахоту на какой-нибудь корове. Тогда, может, и не было бы такого сбоя. Да и женщин надо было научить этому делу. Кричать же, как пьяница-бригадир, было бесполезно, это только обозлило людей.

Потому-то и стояли люди на краю поля. Будущие пахари ожидали самого председателя, который пообещал прибыть к ним, прежде чем женщины должны будут начать вспашку. Чтобы время не проходило бесцельно, хозяйки, пользуясь возможностью, подкармливали своих коров подвяленной травой вчерашнего покоса, которую собирали прямо тут же, считай, что под ногами. Некоторые по-деловому осматривали плуги, другие кусками красного кирпича очищали на них до блеска отвалы и лемеха, а кто-то пробовал на крепость упряжь.

Председатель появился неожиданно и не с той стороны, откуда его ожидали. И тем более не ожидали его приезда на «линейке», в которую была запряжена буланая кобыла. Вместе с председателем приехал совершенно незнакомый женщинам молодой, лет тридцати, мужчина.

Спешившись, Никита Арсентьевич и незнакомец подошли к колхозницам. Заметив, с каким любопытством женщины рассматривают гостя, председатель колхоза пояснил, что с ним приехал второй секретарь райкома партии товарищ Княженко Федор Игнатьевич. Прибыл, чтобы рассказать собравшимся о положении дел на фронтах войны, о том, как Красная Армия бь;т фашистских гадов, и что делается в районе по восстановлению разрушенного войной народного хозяйства.

Чтобы не затягивать время, секретарь райкома тут же начал  рассказывать о победах Красной Армии над фашистскими ордами, об освобожд;нных городах и селениях, после чего перешел на тему жизни населения района после освобождения территории от немцев.

– Товарищи колхозники и колхозницы, в том, что мы с  вами выполним требования нашего правительства, у нас нет никакого сомнения. Но бюро райкома партии предупреждает, что работать будет очень трудно. Поэтому мы просим вас и требуем, чтобы во вс;м соблюдалась дисциплина и хозяйское отношение ко всему. В этих трудных условиях очень важно, чтобы руководители всех рангов не выходили за рамки дозволенного, прикрываясь военным положением и, в связи с этим, особыми условиями работы. Вчера в районный отдел милиции и в райком партии поступило заявление от вашего колхозника, – Княженко наклонился к Никите Арсентьевичу.– Мишин Герасим Кузьмич, – пояснил председатель

– От Герасима Кузьмича, – продолжил секретарь. – Герасим Кузьмич пожаловался на грубое отношение к нему со стороны бригадира. Сегодня мы утром выяснили, что бригадир совершил рукоприкладство по отношению к пожилому колхознику. Бригадир освобожд;н от занимаемой должности, а дело по этому факту передано в суд.

Новость оказалась настолько неожиданной для собравшихся, что колхозники даже на некоторое время замолчали.

– Маш, – толкнула в бок Марию Варвара, – а ты не знаешь, за што ево сняли? Што вон исделал Гараськи?

– Ну, аткуда я узнаю, – пожала плечами Мария. – Я на краю живу, да ишшо и в ямке. Ета надо узнать у Катьки Рыминой, ана его саседка. То-та ево и не-ту, – покачала она головой.

– Ты гляди, Гараська старай, а какой шустрай. Када ж ета вон успел в район сбегать? – удивилась Варвара.

– Нельзя, товарищи колхозники, – продолжил Княженко, –  кому бы то ни было прикрываться в своей деятельности суровой необходимостью военного времени. Весной у нас в районе был наказан даже районный прокурор. Партия не позволит бузот;рить и нарушать революционную дисциплину. Трудности военного времени не должны становиться поводом к вседозволенности и унижению человеческого достоинства.

– Как вон складна да харошо гаварить, – шепнула Марии Варвара. – Да и сам харошай. Какой-та бабе павязло, – вздохнула она и расправила на груди старенькую кофточку. – А наш Мурло (кличка Моралова) дапрыгалси. Хадил, ус; кнутом па сапагу стигал. Ты хочь карову сваю парадуй, што ж вона проста так тирпела, – засмеялась Варвара. – А ты, Маш, пряма как камень. Я б яму глотку перегрызла, если б вон маю начал так бить. Вот зараза.  Ета ж нада таким-та урадиться. Бить деда…

– Да нельзя мне, Варь, – дрогнувшим голосом шепнула Мария. – Ты помнишь, как мине да вайны трое суток в сельсавете держали в «халодной»? Ни есть не давали, ни пить. В уборнаю и то не выпускали.

– Это када тибе забрали пряма ат круга?..

– Да…

– Вот сволачи.


...Это было летом в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. В «Новой деревне № 5» тогда почти ничего не платили, и их многочисленная семья еле сводила концы с концами, несмотря на то, что все работали в колхозе добросовестно и зарабатывали много трудодней. О них даже однажды писали в районной газете, которую потом читали всем селом. Чтобы выйти из трудного положения, на семейном совете решили, что Мария поедет в Белгород и попробует там где-нибудь найти работу. Ввиду того что некоторые односельчане трудились на железной дороге, туда пошла и Мария. Устроиться ей удалось в Северном вагонном парке стрелочницей.  В семье были рады, что она  будет приносить в дом хоть какую-то копейку.

Проработав неделю, Мария в выходной день вечером пошла со своими подругами на выгон,  к месту сбора сельской молодежи. Там обычно вечерами  собиралось до сотни, а то и больше девчат и парней. Во время таких сборов разухабистые гармонисты и балалаечники развлекали своей игрой сверстников. Молодежь устраивала танцы и всевозможные игры. Вот от этого круга председатель сельсовета и секретарь  забрали Марию в сельсоветскую «холодную».

 И только через три дня, после того как отец сунул в карман председателю один «золотой», Марию выпустили. Однако даже «выкуп» не удержал председателя от угрозы, что, если Мария будет работать в Белгороде, их семью исключат из колхоза и сошлют на Соловки. Так и осталась  Мария зарабатывать неоплачиваемые трудодни, осталась, чтобы начальникам было, при случае, кого ругать.


– А теперь, товарищи колхозницы, у кого имеются какие вопросы? Может, кто что хочет сказать? Может, нужно какое разъяснение? Говорите, не стесняйтесь, – обратился секретарь к женщинам после некоторой паузы.

– Товарищ секретарь, – подняла руку соседка Варвары. – Я – Шеметова Марфа Варламовна, мать траих детей. Можна мне задать адин вопрос? Етот вапрос валнуя усех, и люди баятся.

– Да, да, конечно. Говорите, Марфа  Варламовна.

– Вот мы тут сабрались все, у каго есть каровы, – несмело начала  Марфа. – Типерь вот я, к примеру, нынча вазьму и забалею. Я к чяму ета гаварю. Председатель сельсавета гаварить, што, если хто не будя пахать, у таго… слова дюжа трудная, ну… в обчим, сказал, што карову могуть забрать. Штоб на ей пахал хтой-та другой. А хто не атдасть, то ие вообче… ах, апять забяруть, тока  насавсем.

– Вс; понятно, Марфа Варламовна. Успокаиваю сразу всех. Никто ни у кого не имеет права изымать корову, тем более реквизировать. На это есть постановление нашего правительства. На корове должен работать сам владелец. Понятно? А кто будет нарушать постановление, тех будем наказывать.

– Типерича, товарищ секретарь, нам ус; панятна, – ответила за всех Марфа Варламовна. – Спасибачки вам.   

– Ещ; вопросы? Если вопросов больше нет, тогда напоследок скажу вам следующее, – громче обычного, почти выкрикнул Княженко. – После изгнания фашистов с территории района на наших полях, в с;лах,  лесах и на лугах осталось много мин и снарядов. Завтра в наш район прибывают три бригады мин;ров. Они начнут работать в с;лах и на полях, которые подлежат обработке. Но это будет завтра. Пока же мы просим и предупреждаем вас, чтобы вы не ходили там, где ещ; не были мин;ры, и не пускали в поля детей. В районе уже имеются случаи подрыва их на минах, гибнут и взрослые. Война из наших мест ушла, и гибнуть в мирное время негоже.

После отъезда второго секретаря райкома Никита Арсентьевич попросил колхозников подойти поближе к нему.

– Я не умею так говорить, как секретарь, да и голос у меня слабоват стал. Староват я для выступлений. Щас, бабоньки, мы будем с вами приучать коров к пахоте, да и сами будем учиться. Корова не лошадь. Эта рогатая тварь, если увидит хорошую траву, может  и с плугом уйти. А уж если е; допекут оводы, то корову не остановит и сам ч;рт. Но на хорошей корове за день хороший пахарь может вспахать до тридцати соток. Хороший пахарь, – повторил председатель. – Нам  бы с вами, бабоньки, хоть бы пока соток по пять пахать, а научимся больше осиливать, честь нам будет и хвала. Я знаю, некоторые уже недовольны, что приходится пахать на коровах, да ещ; и на своих. Я был бы рад, если бы у нас пахали на тракторах. Но стране щас трудно, поэтому трудно и нам. Давайте потерпим.

– Никита Арсентьевич, – раздался звонкий голос самой молодой колхозницы, – дак мы пахать-то не умеем.

– Ничего, Катерина, щас будем учиться. У кого корова хорошо ходит с телегою, ну, или с тачкою?

– Егоровна, я часто вижу, как ты на своей корове ездишь на тачке. Как она? Может, попробуем е; с плугом?

– Ана у мине, если чижало, лажится. Патом ие и кнутом не паднимишь, – засмеялась Мария. – Ана даже у Сонцевой легла пряма на бугру. Мы со свекровьей ие еле падняли.

– Да, да, Никита Арсентьевич, ета правда. Ие карову даже Мурло не паднял, хочь и бил кнутом и матерился, – подтвердила слова Марии Варвара, чем вызвала общий смех.

– Ничего. Давай, Мария, пробовать будем пахать, – предложил председатель. – Подводи свою, как ты е; зов;шь?

– Лыска. Лыска, Никита Арсентич.

 – Подводи-ка, Егоровна, свою Лыску на край поля. А вы, бабоньки, подходите ближе и глядите, как мы будем… – председатель почесал указательным пальцем бровь и засмеялся. – Короче, мы попробуем пахать. Что из этого получится, я пока и сам не знаю. Вера, – окликнул Никита Арсентьевич, учетчицу, – ты  отмеряй-ка всем загоночки соток по десять и поставь веточки, чтоб нам можно было прямо проходить первую борозду. Егоровна, веди свою Лыску попрямее, криво у меня и так получится. Пошли! – скомандовал председатель. – Корову, бабоньки, надо приучать постепенно.

Корова, ведомая Марией и подгоняемая окриками идущих следом женщин, медленно пошла впер;д. Никита Арсентьевич, поставив плуг на колесо, по мере продвижения опускал его пашущую (рыхлящую) часть (лемех с отвалом) к земле.

– Глядите, бабоньки, – обратил он внимание колхозниц на начальную стадию вспашки. – Видите, я не заглубляю сразу. Его надо держать на весу, пусть корова привыкает. Теперь  начинаю опускать… та-ак, та-ак, хорошо, хорошо, умница, Лыска, хорошо. Что мы остановились? Хэ! – усмехнулся председатель. – Лыска, мы ещ; и не пахали. Значит, надо плуг чуть-чуть поднять. Тро-нули, тро-нули, пошли. Впер;-од впер;-од. Та-ак, хорошо-о. Видите, первую борозду мы прошли. Колесо, чтобы оно не пищало, надо смазать д;гтем. Чтобы плуг хорошо пахал, лемех должен быть острым. Ну это я подскажу новому бригадиру. Пусть он посадит какого-нибудь деда их точить. А  как только заимеем кузницу, то будем лемеха отбивать.

 Вторая (встречная) борозда получилась ровнее и немного глубже первой.

– А теперь, бабоньки, мы начинаем пахать третью, или основную борозду. На этой борозде уже есть куда отваливать землю. Первая хоть и мелкая, но все равно канавка имеется. Вот в не; и должна ложиться земля с третьей борозды. Трудность заключается в том, что мы пока не знаем, где должна идти корова. Лошадь обычно ходит по бровке борозды, а вот корова как будет идти… увидим. Пошли, Егоровна. Гей, Лыска! – прикрикнул Никита Арсентьевич. – Давай! Дава-ай, милая, пошли, пошли! Егоровна, веди корову по гребешку! – крикнул председатель Марии.

– Никита Арсентич, карова по гребешку не хоча хадить, ана сбивается у боразду!

– Стоим! Стой! Пр-р-р-у! От, ч;рт возьми, с лошадью проще, – завозмущался Никита Арсентьевич. – Подходите все ближе ко мне. Глядите, бабоньки. Корове по обрезу борозды идти хуже, чем лошади. Корова часто наступает на кромку внутренней частью своего копыта. Потому она и сбивается в борозду, чтобы наступать на все копыто. Значит, надо вести корову чуть дальше от обреза и подрегулировать плуг.

 После того как у Марии начала получаться пахота уже без помощи наставника, Никита Арсентьевич уш;л помогать, показывать и рассказывать  другим женщинам о премудростях вспашки земли на коровах. Вс; дообеденное время  понадобилось ему, чтобы на скошенном участке появились полосы свежевспаханной земли, на которые тут же слетелось воронь;.

Удовлетвор;нный своей работой, колхозный вожак ходил по пахоте, временами нагибался, чтобы взять горсть черноз;ма, после чего подносил сжатую ладонь  к носу, шумно вдыхал воздух и, прищурив глаза, долго потом разминал пальцами землю до мелких частиц.

До обеденного перерыва Мария со своей помощницей Леной ухитрились, где уговорами с обещаниями, где пучком сочной травы, а иногда и при помощи хворостины, убедить и заставить Лыску пройти пять кругов. Конечно, и Марии, и Лене хотелось, чтобы пахота была хорошей, но и то, что они сумели сделать, оказалось неплохим началом.

В обеденный перерыв стало известно, что у других получилось ещ; хуже. А  корова Варвары, недокормленная ночью, вместо того чтобы идти по борозде, часто сворачивала в сторону, как только замечала хорошую траву. Во время таких коровьих выходок помощница Варвары переживала даже больше, чем  сама хозяйка Красавки. Валя пробовала удерживать за повод корову в борозде, упираясь ногами в землю, но… четыр;хцентнеровое животное каждый раз выходило победителем, и девочке ничего не оставалось, как следовать за своей мучительницей. Варвара же первое время ещ; покрикивала на Красавку, а потом махнула рукой в знак своего примирения.

Мария долго наблюдала за мучениями своих соседей по загонке и, в конце концов, не выдержала.

– Варь, не мучьтись! – крикнула она им. – Раз ана хоча есть, нарвите бальшой пучок травы, и пускай Валя держа его у каровы перед мордаю, штоб ана магла хватать траву. Гляди толькя, штоб карова не наступила табе на ногу, – посоветовала Мария «поводырю».

Может, помогло предложение Марии, а может, корове надоело бегать туда, откуда е; каждый раз с руганью возвращали в борозду, но так или иначе, а Красавка начала ходить в борозде более спокойно.

– Т;ть Маш, а мы много уже вспахали? – поинтересовалась Лена, когда они со своей Лыской оказались на дальнем от дороги краю поля. – А тридцать соток – это много? Сколько квадратных метров, я знаю, а как это – много или мало?

– Ну… – начала обдумывать Мария, как ответить помощнице, чтобы та поняла, что тридцать соток  – много. – Прашагай вот ат той веточки да той, – показала она Лене на ветки, воткнутые уч;тчицей при разметке участка на загонки. – Прашагай и пасчитай, скока будя шагов.

– У меня получилось шестнадцать шагов! – крикнула Лена.

– А скока мы успахали шагов?

– Четыре. Нам надо вспахать ещ; три таких полоски, чтобы закончить этот участок? – удивилась помощница.

– Вот видишь, четыре шага мы с табой пашем с самага утра. Ну, после абеда вспашем стоко же, а можа, и чуть больша. Выходит, што ету палоску мы закончим тока завтра к абеду, да и то, если харашо пастараимси. Если ж будем пахать, как пашем сачас, то и да вечера не закончим. Мда-а, – покачала головой Мария. – А нам  скока атмеряли?

– Председатель говорил т;те Вере, чтобы она отмеряла нам по десять соток. О-о-о! – воскликнула Лена. Если мы будем пахать по десять соток за два дня или по пять за день, то, чтобы вспахать тридцать соток, нам надо шесть дней. Т;ть Маш, а как же нормы? Да мы тридцать соток никогда не вспашем за день.

– Гра-мотная, – подумала про себя Мария. – Я б и ладу не дала, – вздохнула она и, немного помолчав, проговорила вслух: – Паши, Маша, паши, – и поставила плуг в борозду. – Гэй, Лыска! Лена, пашли. Можа, мы да вечера  закончим эту палоску? А то стыдно будя.

К обеденному перерыву, как и обещал председатель, пахарям подвезли бочку воды и три ведра каши  из пшеничной муки грубого помола, с запахом коровьего масла. Председательский подарок настолько был для колхозников неожиданным, что некоторые женщины даже прослезились.

Всем было известно, что многие селяне употребляют в пищу выпечку из листьев щавеля и лебеды с добавлением в них малого количества муки. А ту-ут… три ведра каши! И не какой-нибудь жидкой баланды, а  самой настоящей, крутой и даже немного рассыпчатой, которую из-за отсутствия мисок и ложек, можно было брать руками.

Прежде чем расположиться на обед, женщины со своими помощниками и помощницами распрягли коров и положили им по большой охапке свежей травы. По ведру воды, по совету председателя, решено было  дать после небольшого отдыха. Коров можно было и просто привязать там, где большой травостой, но Никита Арсентьевич и тут настоял, чтобы женщины не поленились, а нарвали своим кормилицам травы, объясняя это тем, что так корова сможет больше съесть.

– Да и спокойнее будет, – сказал напоследок председатель, адресуя свой совет тем женщинам, кто  не хотел этого делать.

Обедали пахари на берегу глубокого оврага в густой некошеной траве. Ели молча. Да и о ч;м было людям говорить, когда у большинства была одна забота – как в это трудное и голодное время прокормить своих детей и выжить вообще.

– Т;ть Маш, а можно, я от своей доли оставлю чуть-чуть каши своему братику? – ш;потом спросила Лена Марию. – А то у нас сегодня одна картошка.
 
Егоровна посмотрела по сторонам, женщины, стараясь быть не замеченными, клали небольшие кусочки каши в узелки или в карманы на передниках, а некоторые вообще откладывали свои порции нетронутыми. Дома каждую из сидящих здесь матерей ожидал или ожидали голодные дети.

– Да, Лена, атлажи, я тожа аставлю, – тихо проговорила Мария и смахнула рукой набежавшую слезу. – У меня тут есть картошка и бутылка кислага малака. На, атпей палавину, – и подала своей помощнице бутылку.
      
…Три ведра каши, приготовленные по распоряжению председателя колхоза для поддержания пахарей, исчезли в мгновение ока. Да и как они могли не исчезнуть, если за годы оккупации люди ни разу не наедались вдосталь хлеба.

Перед тем как колхозницам приступить к  работе, Никита Арсентьевич пообещал им и на последующие дни привозить либо готовить прямо здесь обеды.

– Правление колхоза пока не может  обещать кормить вас всех от пуза, но поддержать людей мы обязаны, чтобы в колхозе можно было убирать и сеять. Через неделю мы постараемся всем, кто участвует в колхозных работах, выдать авансом зерна пшеницы. А когда закончим уборку хлебов и сдадим  государству, что от нас требуется, поможем ещ;. У нас в колхозе, помимо яровой пшеницы, посеяно немного проса и овса. Сажали и картошку, но е;  уже выкопали.

– Товарищ председатель, – прервала Никиту Арсентьевича Варвара. – А штой-та у нас нынча на пять каров меньша стала? Учерась была двадцать две, а ныня усего семнадцать. Так мы и да марковкинага дня не вспахаем, – посетовала она.

– Мне уже об этом говорили. Поясняю всем. Корова Губарева Игната вчера наступила на какой-то остряк и распорола копыто. Три коровы стельные, их нельзя пускать в пахоту. А одну слабую, это корова Насти Константиновой, мы поставили на подвоз воды, ну, пустили на хозяйственные работы. Кашу вот привезли сегодня…

– А иде ж ето ани … можа, от какога немца забрюхатели? – громко засмеялась  женщина, сидящая под разлапистым кустом чернобыльника. – Ты, Арсеньтич, падскажи, я  сваю Зорькю сважу, а то ана уже измаялась. Па старанам тока и зыркая.

– В эвакуации, – пояснил председатель. – Во Ржаве.

– А-а, – протянула женщина, – туда пака дагонишь, дак ана и перехоча. А паближе быков нету?

– Близко пока ни у кого быков нет, – на полном серъ;зе ответил председатель, – У кого есть ещ; вопросы? Если у вас нету, то послушайте, что я вам скажу напоследок, и начнем пахать. У нас в колхозе пока скотины никакой нету. Поэтому колхозу сейчас кормить некого. Но мы все равно будем заготавливать корм, для того чтобы было чем кормить коров и лошадей, которых нам обещают выделить. Заготавливайте и вы своим коровам. Гляньте, сколько выросло травы по буграм и логам. Косите, жните, рвите руками и сушите. Сенокосная пора давно прошла. Поэтому травы давно уже перестояли, и теперь вс;, что вы скосите, будет быстро высыхать. Коров ваших нам надо обязательно сберечь. Пахать на них придется и в следующем году. Трактора к нам, бабоньки, ещ; не скоро приедут. И ещ;, косить мы на этом поле больше не будем. Хлопотное это дело. Когда вы начн;те пахать по двадцать – тридцать соток, на косьбу надо будет ставить десять человек, а людей  столько лишних у нас нету. И на бурьянах можно порвать все косы. Вчера вечером угробил свою косу дед Иван, а уж он-то в кошении дока. Полынь и чернобыльник косой уже не возьм;шь. Так что, бабоньки, будем пахать сразу. Да оно, может, и лучше.

До заката солнца продолжалась пахота. На месте, где ещ; утром росли бурьяны и лежали реденькие валки после их кошения, теперь чернела, хотя и плохого качества, пахота. Второй день выезда в поле показал, что при хорошей организации можно если и не устанавливать рекорды, то средних показателей достичь вполне реально.

По итогам дня больше всех вспахала Косищева Зинаида. На своей крупной Белке она почти закончила отмеренную уч;тчицей делянку. На втором месте с восемью сотками была дальняя родственница Марии, а третье место со своей помощницей заняла и она сама. Им удалось вспахать семь соток. Меньше всех – четыре сотки – вспахала хозяйка Зорьки, которая «тока и зыркая па старанам».

Председатель колхоза, подошедший к концу работы, оказался доволен результатом.

– Через три дня, бабоньки, мы будем с вами пахать больше двух гектаров  в день. А когда вы вспашете три, я вам сам наварю пш;нной каши с салом, – радостно пообещал Никита Арсентьевич женщинам. – В других бригадах чуть хуже, но с м;ртвой точки сдвинулись. Завтра вы приезжайте прямо сюда. Не надо на колхозный двор. Сейчас вам Вера отмеряет загонки, и становитесь на них утром сами. Плуги оставьте около того кустика, – Никита Арсентьевич показал рукой на раскидистый боярышник. – Я скажу сторожу, чтоб он приглядывал за ними. К вам приду к обеду. Каша у вас дюжа хорошая.

Закончив работу, Мария оставила плуг в указанном председателем месте и запрягла корову в тачку.

– Лена, да ты иди дамой, я теперь тут сама.  Мне асталось нарвать травы, и можна будя ехать дамой. Иди. А завтря приходи утром суда. Я приеду параньша, штоб нам с табою пабольша вспахать. Иди дамой.

К своему куреню Мария подъехала, когда уже солнце полностью спряталось за песчаными курганами. У потухшего костра е; ожидала одна свекровь.

– Мамаш, а…

– Вон спить у куренику. За день набегалси, теперича спить. Ты не переживай. Мы павечерили. Вон пышечки съел, картошачки. О-ох, да мы ноня и супчик ели, и малачко цельнай день пили. У его животик полнинький. Не переживай. Сама-та, наверна, умарилась? И цельнай день не емши?

– Не-е, мамаш, кармили нас. Кашу привазили, целых три ведра. Харо-шая. Прямо аж рассыпчатая. Каждаму дасталось памногу. Я даже не паела усю и привезла дамой. Вазьми, мамаш, паешь, ты ведь тожа галодная, – подавая свекрови узелок, Мария заметила, как та вздрогнула и проглотила набежавшую слюну. – Съешь хочь маленький кусочек. Тут и Сер;жи хватит. А я пака сважу карову к ручью, а то там мала привозють вады. Была б ва што набрать, так я бы атсуда воду брала с сабой.

– Маня, а мы землю вывезли усю, – похвалилась Наталья Ивановна. – Мы ие патихонечку вазили. Можа, ты ныня не будишь капать. Аддахни, Маня. Бог дасть, успеем. Глянь, какая пагодка стаить теплая да харошая.

– Не-е, мамаш, нада капать. Не хочется зиму жить в чужой хате. А пагода… а как испортится, што патом будем делать? Нам бы щас выкопать и накрыть, штоб в ямку дош не засикал.

Пригнав корову с водопоя и привязав е; к дереву, Мария, к своему удивлению, нигде не увидела свекрови. Натальи Ивановны не было ни в шалаше, ни в погребе. Осмотрев все укромные места и не обнаружив свекрови, Мария уже начала волноваться. К дочери без предупреждения она никогда не уходила, да и на ночь глядя… обычно, если идти к ней, то Наталья Ивановна это делала с утра или после обеда.

– Ма-ня-а, глянь-кя, што я табе принисла, – весело проговорила свекровь и показала Марии четыре немецких металлических ранца – цилиндрические, литров по пять ;мкости, с плотно закрывающейся крышкой. – Ани у банб;жки (воронке) валялись. Я их ишшо неделю назад увидала. Глянь, какие ани крепкаи. Вот табе и вадичка, – улыбнулась свекровь.      

…Больше двух часов Мария углубляла яму, сбрасывая рыхлый грунт в кучу. Особенно ей трудно дался последний проход у  стены. Копать уже не было сил, но и останавливаться, даже для короткого отдыха, Мария не могла. Она боялась, что, стоит ей присесть на землю, встать она уже больше не сможет – так у не; болели ноги и руки, жаром горели плечи и спина, а во вс;м теле чувствовалась близкая к обмороку слабость.

И Мария впервые вдруг осознала, что без посторонней помощи она уже не дойд;т и до шалаша. Прислонившись к земляной стене и крепко сжав руками ручку лопаты, Мария не смогла больше сдерживать сл;зы и заплакала навзрыд, содрогаясь всем телом.

Она плакала по трудному, без материнской ласки детству, омывала слезами оставленную на колхозных полях молодость и убивалась по нищенской, голодной и без крыши над головой настоящей жизни.

– Маня, Ма-ня, – раздался обеспокоенный голос свекрови в ночи. – Ма-ня, иде ты-ы? Хватя, будя капать. У Бога дней многа, пашли, Маня, у куреник. Пашли, пашли. Хватя.

Наталья Ивановна медленно, почти на ощупь, подошла к снохе и, взяв е; за руку выше локтя, повела к выходу.
 
               
           ГЛАВА  ПЯТАЯ

И только на четв;ртый день пахоты Мария почувствовала, что начинает втягиваться в эту трудную и не женскую работу. Она, уже не напрягаясь, а вполне осознанно управляла плугом, в результате чего борозды стали намного прямее, чем они были в первый день, да и глубина оказалась близкой к норме. По крайней мере, Марии ещ; ни разу уч;тчица не сделала замечания.  Привыкла к новой работе  Лыска, и повеселела  помощница Лена, хотя ей и добавилось работы.

Последние два дня вспашка велась по некошеному полю, на котором за летние месяцы особенно разрослись полынь и чернобыльник, полно было и великовозрастного осота. После каждого прохода плуга над отвалом набивалось много кустистой, заматеревшей сорной травы. Чтобы сорняки не оставались на пахоте, их собирали и выносили на край поля помощники и помощницы пахарей.

Хорошо, что к этому времени большинство коров освоили хождение по борозде и их «поводыри» могли на короткое время отлучаться, чтобы очистить пашню. В основном же уборка производилась во время коротких отдыхов тягловой силы. Но никто из подростков не роптал. Надо – значит, надо.

Чем больше соток земли пахала Мария и длиннее становилась е; общая борозда, тем свободнее она начинала себя чувствовать во время этой трудной работы.

 Если первые два дня приходилось, почти не отрываясь, смотреть на корпус плуга, на то, как его отвал крошит пласт земли и переворачивает  в ранее нарезанную борозду, и ни о ч;м кроме этого не думать, то теперь Мария мысленно несколько раз «построила» землянку и даже «перешла» в не; с сыном и свекровью жить. Но больше всего она думала о муже и погибшем отце, которого ей не довелось похоронить…



Отец Марии, Косищев Егор Макарович (Георгий Макариев), родился в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году в семье крестьянина. Женился Егор в девяносто девятом году. Его женой стала семнадцатилетняя Косищева Анна Григорьевна (Анна Григориева), уроженка села Непхаево. В девятнадцатом году Анну Григорьевну парализовало, а в тридцать втором она умерла.

 Оставшись с шестью детьми, отец Марии повторно не женился. Егор Макарович был убит в сво;м дворе случайной пулей во время Курской битвы. В связи с эвакуацией Мария на похоронах отца не была. Анна Григорьевна и Егор Макарович Косищевы похоронены  на  местном кладбище.


В обеденный перерыв, незадолго до того как пахарям должны были привезти кашу, к ним приш;л сам председатель в сопровождении Кривчикова Кузьмы Ивановича. Женщины приходу Никиты Арсентьевича особо не удивились, он у них бывал каждый день по нескольку раз, их удивило появление вместе с ним его пожилого попутчика.

Кузьма Иванович перед самой войной работал сторожем на колхозном дворе и в ночное время, во время исполнения своего караульного долга, пл;л из прутьев лозы для колхоза объ;мные лукошки, без которых в большом крестьянском хозяйстве обойтись никак нельзя.

В первые ж годы становления местного колхоза Кривчиков два года  работал полеводом и пять лет бригадиром.  Дела у него шли хорошо, и одно время Кузьму Ивановича даже хотели поставить председателем колхоза, но он наотрез отказался, чем озадачил всех висловцев. Обычно на эту должность большинство мужиков шли с большой охотой, а тут… он отказался и от бригадирства, да ещ; и попросился, чтобы его поставили сторожем на колхозный двор. 

Впоследствии, правда, селяне узнали причину его отказа от председательской должности и ухода с бригадирства. В одном из разговоров он объяснил это тем, что надоело ему ругаться с людьми. Он, мол, человек спокойный, а в колхозе много таких, которые, прежде чем начать работу, полдня будут ругаться, а если и начнут что-то делать, то за ними нужен глаз да глаз, а уполномоченному райисполкома, который уговаривал Кузьму Ивановича на председательскую должность, он ответил:

– В колхозе все должны работать добросовестно, начиная от председателя и заканчивая рядовым колхозником, и люди обязаны выходить на работу сами. Если же председатель колхоза или бригадир ходят по дворам и уговаривают людей, чтобы они работали и зарабатывали себе на пропитание, это уже не колхоз и его надо разогнать.

О смысле высказанного уполномоченному Кривчикову потом пришлось целую неделю давать показания и убеждать уже районного следователя, что он не призывал людей разгонять колхоз, а объяснял уполномоченному причину своего отказа от должности председателя сельхозартели и бригадирства. Дело вскорости закрыли и Кузьму Ивановича оставили в покое..

За годы войны Кузьма Иванович заметно состарился и стал ещ; более сутулым, чем был в довоенные годы. И только глаза остались прежними, внимательными и чуть-чуть с лукавинкой. Председатель и бывший бригадир некоторое время ходили по вспаханному полю, о ч;м-то разговаривая, а сойдя на полевую дорогу, продолжили беседу до самого приезда  на корове к месту сбора женщин помощницы колхозной поварихи с кашей. Вот тут и подошли Никита Арсентьевич с Кузьмой Ивановичем к колхозницам.

– Никита Арсентич, вы никак привели к нам памощника? – поинтересовалась Варвара. – Ну, хочь адин  у нас будя для разбаву бабьего царства. А то мы уже и начали забывать, как выглядят мужики, – незлобливо съязвила она.  – Цельными днями перед глазами плуг, каровий хвост да баразда.

– Нет, бабоньки, я Кузьму Ивановича привел к вам не для разбавления вашего женского общества. Кузьма Иванович с этой вот минуты  является бригадиром третьей бригады, то есть вашей. Прошу любить и жаловать. Кузьма Иванович согласился поработать до возвращения  домой наших защитников.

Так в третьей  бригаде появился новый руководитель.

– Т;ть Маш, а этот тоже будет ругаться и кричать? – поинтересовалась у Марии е; помощница.

– Нет, Лена, Кузьма Иванович больша малчить. Вон уже в нашей бригаде работал. Хароший мужик.

Кузьма Иванович у пахарей долго не задержался. Побывав после обеда у тех женщин, кто за время пахотных работ плохо освоил новую профессию, и подсказав им, что и как надо делать, бригадир уш;л на поле, где убирали пшеницу.

Шагая  за плугом, Мария старалась отыскать в своей памяти вс;, что могло ей пригодиться, после того как они со свекровью закончат земляные работы.

– Ну, камышу я нажну, – думала она. – Нарежу на лугу лазы, для таго штобы привязывать камыш. Ну, палажить его я смагу. А… – Мария глубоко вздохнула и задумалась о том, к кому из стариков обратиться за помощью. – Стены и верх я сама не сделаю. Да их пака и делать-то не из чего. Был бы Илюша, он хочь ба падсказал.

Каждый раз, когда нужно было решать чисто мужские вопросы, Мария мысленно обращалась за помощью к своему мужу. После тв;рдого заверения свекрови в том, что Илья жив, она уже и сама начала верить в это, и не просто верить, а начала ожидать его возвращения.

– Эх, была бы цела хата. Да я бы пахала да самай ночи. Делать бы дома было нечего. Живи и радуйси. А то вот лето закончится…придя зима… Ну ладна, адну зиму мы пережив;м в землянке, а патом што?

– Т;ть Маш, – прервал е; мысли голос Лены. – Т;ть Маш, а у нас уже вспахано тринадцать соток, – радостно сообщила она. – А пока солнце начн;т садиться, мы можем вспахать ещ; две, а может, даже и три сотки. И пахота наша хорошая. Я уже пробежала по всем загонкам.

– Первое место, – подумала Мария и улыбнулась. – Да если бы я не капала да ночи землянку, можа, и пахали бы больше усех. А если бы был дома ОН, нас бы, детачка, нихто не дагнал.  А то вот атнисла деду Гераськи косу, штоб вон исделал  кась; (ручку для косы) и наладил косу, а вон уже три дня делая, и не знаю, нынча будя гатова, а можа, апять скажа, што была некада. Хочь ба исделал. Сколькя ж можна траву рвать руками да жать сярпом. А то б я в абед накасила тачку, а вечером дамой.  Дн;м бы ие сушили. Тридцать дней пахать – тридцать тачек. Зимою на два месяца карове корму. Падкасила б чакану зли ручья, маладога камышаку,  да у калхозя, можа, дадуть какой саломки, глядишь, и зиму пережили б. Гей, Лыска, – подогнала Мария окриком корову. – Давай, Лыска, давай. Теперь ты не карова, а вол, как и я, стала… ох, Госпади, уже и не знаю, хто я. Ничего, пастроим землянку, нагатовим корму, дров, уберем ус; с агарода, а зимой будем атдыхать. И ты будешь атдыхать, – пообещала корове Мария. Вслух, правда, не говорила, а только подумала, но Лыска вс; равно поняла и даже, как показалось хозяйке, махнула в знак согласия хвостом. Ей, как видно, тоже захотелось быть просто коровой.

Часа за три до окончания работы к пахарям наведался новый бригадир. Кузьма Иванович долго ходил по пашне и внимательно осматривал коров и плуги. Закончив осмотр, он приказал женщинам прекратить работу и, оставив плуги на своих делянках, подвести  коров к кусту боярышника.

– Кузьма Иваныч, да мы тока начали харашо работать, а вы нас заставляете брасать пахату. Маралов кричал, штоб мы пахали па тридцать сотак! – улыбаясь, громко выкрикнула Варвара. – Я думала ныня вспахать уже сотак тринадцать. Мне так хочется у передовиках пахадить.

– Угомонись, Варвара. Я остановил работу и собрал вас вместе, – начал негромко говорить Кузьма Иванович женщинам, – вот по какому случаю. Если мы так будем на коровах пахать, то через три дня нам в плуги ставить будет некого. Сегодня у нас уже две коровы хромают, – бригадир подош;л к ч;рной корове с белыми латками на боках и на лбу. – Вот, видите, припухшее колено? Настя, твою корову, на пару дней, надо было выбраковать ещ;  вчера. Пусть она у тебя два дня отдохн;т. Такое же колено и у  твоей коровы, – Кузьма Иванович посмотрел на Варвару. – Завтра у нас в колхозе должен быть ветеринар из района, он подскажет, что надо делать. А у коровы Губаревой Антонины  побито плечо. Это уже вина самой хозяйки. Перед тем как запрягать, надо внимательно осматривать упряжь.  Коров, товарищи колхозницы, нам с вами надо беречь, потому как на них  прид;тся пахать года два, а то, может, и больше. С завтрашнего дня у нас будет новый распорядок. Начинать пахоту будем пораньше, а обедать будем часа три. В самую жару корова должна отдыхать и кормиться. Хорошо было бы им сейчас давать килограмма по два ячменной муки, но в колхозе такой возможности пока нет, а у вас тем более. Поэтому будем обходиться тем, что у нас имеется. А имеется у нас трава. Корова в сутки должна съедать е; пуда по три, а то и по четыре. Значит, траву надо рвать, косить или жать. Но коров надо кормить, товарищи женщины. Вот об этом я и хотел с вами поговорить. А теперь вы можете ехать по домам.

Вот таким образом Мария и оказалась дома почти на целый час раньше. Подъезжая к своему косогору, она ещ; издали увидела Герасима Кузьмича с косой в руках. Старик стоял около их будущей землянки и о ч;м-то разговаривал с Натальей Ивановной. Чуть поодаль, около тазика, в котором лежала в;рхом трава, возился и е; сын. Вокруг пепелища в валках лежала скошенная трава.

Видимо, Герасим Кузьмич скосил е;, когда прин;с косу. Посмотрев на валки, Мария отметила про себя высокое качество кошения. В проходах между валками она нигде не увидела  «бород» и «косичек» нескошенной травы. Проходы были ровными и широкими.

– Вот тебе и старик,– подумала Мария и, не удержавшись, заулыбалась, радуясь тому, что теперь у не; будет своя коса.

Первым Марию увидел сын. Сер;жа неуклюже поднялся с валка травы и, расставив руки, побежал к ней, весело смеясь и что-то лопоча на понятном только ему самому языке. Однако Мария поняла, что траву скосил именно дед Герасим.


– А штой-та ныня чей рана приехала? С кароваю што или сама прибалела? – заволновалась свекровь.

– Да нет, мамаш, вс; харашо. Нас атпустил бригадир.

– Кузьма сагласилси работать? – поинтересовался Герасим Кузьмич. – Арсентич его два дня угаваривал. Значить, угаварил. Харошай вон мужик. Он ба и придсадателем патянул, но не хоча. Не хоча вон ругаться. А в калхозе без ругани не палучается. Народ мы такой. Пака нервы не патрепим друг другу, работы не начинаем. Да тут ишо и многа на сяле… – Герасим Кузьмич вздохнул и, оглядевшись по сторонам, тихо продолжил: – Многа у нас лянивых. Они думали, как у калхоз уступять, так можна будя и савсем не работать. Ляжи сабе на пячи и жди, када табе из калхозной сталовки принясуть боршу и бальшой кусок мяса. А в калхозе, аказалось, тожа нада работать. Вот и виляють типерь, то бальные, то хварые, а работы стаять. Значить, угаварил Арсентич Казьму. Ну, дай Бог яму здаровья. А коса твая, Мария, харошая. Пряма сама кося. Тока махай да ноги передвигай. Я тут… пасбивал бурьянок. Ты его прасуши, зима длинная, карова ус; палопая.

– Герасим Кузьмич, што вам за работу? – несмело спросила Мария у старика. – Вы такое харошее кось; сделали.

– Ничего не нада, Мария, табе и так трудна. Да я вам ишо и сам должан. Меня Ивановна скока раз лячила и ни разу ничего не узила. Я ж табе, Мария, не игрушку исделал, штоб ты ничего не делала, а косу. А с касою атдыхать некада. Пашли, я гляну, как ты косишь, да пайду дамой, а то мая бабка шуметь будя. Ты, Мария, пятку у касы прижимай к зямле. Не бойси. Тока вот иде толстай бурьян, луше не каси его, а то касу можашь парвать. А твая каса харошая, пряма аж звянить. Касить лучша рано вутром. Среди дня можна тока на лугу. На палевой траве дн;м можна касу изувечить. Она ж, эта трава, в середине дня, как провалака, сухая да тв;рдая. Ие лучша касить па расе, – наставлял Герасим Кузьмич Марию. – И ишо адин савет. Никаму не давай сваей касы. А асобенна не давай у калхоз.

Старик уш;л домой, довольный своей работой и тем, что Мария приняла все его советы.

– Маня, Казьмич прин;с ие ишо вутрам. Пакасил тут вот усю траву и опять ун;с ие дамой, сказал, што атабье ишо раз. А теперича вот прин;с апять. Харашо исделал ручку? – поинтересовалась свекровь.

– Ага, мамаш, харашо. Типерича мне палегчает. Ну што я ус; время руками да руками. Теперь я каждый день буду привозить дамой па цельнай тачке травы. А ету, што скасил Кузьмич, мы пасушим. Нам бы на зиму сгатовить две хароших кучи сена и две саломки б, – со вздохом проговорила Мария. – Да снега мы сваю Лыску пракормим тем, што можна будя скасить или стравить из-под капыта ( во время пастьбы).

Сгоняв корову на водопой и поужинав, как выразилась Наталья Ивановна, «чем Бог послал», сноха и свекровь подошли к яме и начали обсуждать, что с ней делать дальше. Если углубляться, то насколько? Подчистку стен и их выравнивание делать сейчас или же отложить до последнего дня?

– Маня, а мы щас с табою узнаем, скока нам ишо капать. Иди-ка  у ямку и стань к стенки, што ат бугорчика. Иди, а я пагляжу, – предложила Наталья Ивановна снохе. – Во-о, видишь, какую ямку мы с табою уже выкапали. Ишо, если мы с табою прайдем два штыка, ты в ямке спрячисси уместя с галавою. Но нам, Маня, щас нада капать праход у ямку.

– Мамаш, а может, будем углубляться? – попробовала возразить Мария. – Два штыка я не осилю, а один пройду.

– Не-е, Маня, нада капать праход. Завтря, а можа, к вутру пайде дош. У мине ноги пряма выварачиваются и дюжа ломють руки, так балять, што нету спасу. А ани, как начинають у мине балеть, так на другой день и дош праходя. Нам нада праход выкапать, штоб вон был нижа дна ямки. Ну, ета, штоб вада из ямки выливалась наружу, вон туда пад бугор, – и Наталья Ивановна показала рукой на крутой склон, который начинался метрах в тр;х от предполагаемого входа в землянку.

– Мамаш, я не стала спрашивать при Кузьмиче. Как тут Сер;жа? Может, тебе съим трудно?

– Не-е, Маня, нынча вон не здорова бедакурил. Вон больша в траве капалси да с дедом балакал. Один тока раз напужал мине, пряма вусмерть. Крутилси, крутилси зли мине, а патом узял и прапал. Я туды, я суды, Сер;жа, Сер;жа, а вон как у воду канул. На мине пряма ус; затрусилась. А патом слышу, а вон кричить. Я к яму, а вон спустилси вон туды, – Наталья Ивановна показала рукой на крутой откос. – Заш;л, значить, на самую пыль и кричить. Там жа проти дня наша ст;жка нагривается гарячее скавародки. А вон басичком, вот и кричить, жарка, значить, его нагам. Ну што ж, пришлось бабки чуть ли ни кубарем скатаваться к яму… еле даташшила на бугор. Сама чуть не испиклась, как картоха. А так ничего.

– Мамаш, а где Сер;жа, куда это он делся? – с тревогой в голосе, спросила Мария.

– Сер;жа-а, унучи-ик! – закричала Наталья Ивановна. – Да вон жа тока тут виртелси. Ох, Госпади, вот тах-та цельнай день, – жаловалась Марии свекровь.

Нашли будущего защитника Отечества крепко спящим на валке травы под широколистым лопухом, который не скосил  Кузьмич. Набегавшись за продолжительный летний день, «главный погорелец» уснул, считай, что  на ходу. Свернувшись «калачиком» и подложив обе ладошки под щеку, он набирался сил для следующего дня своей начавшейся жизни.



– Ну вот, да рази  б я нашла его, – сокрушалась Наталья Ивановна, – учерась спряталси вон пад тем-та палын;м, – свекровь кивнула в сторону большого куста. – А нынча тут. Вон, Маня,  цельнай день бегая, тока пятки сверкають. Я его уже не даганяю. Старая то-та я уже, Маня.

– Ничего, мамаш, я его щас атнясу в курень и пускай там спить. Он паевши, а што уснул, так уже и время, – успокоила свекровь Мария. – Мамаш, да лажись и ты. Я чуть-чуть пакапаю и тожа приду, – пообещала Наталье Ивановне сноха.

– Не-е, Маня, адна ты не управисси. Пагляди-ка на бальницу.  Видишь, за какую тучу спряталась сонца. Да нам хочь ба у двух спапашаться (успеть). А как  ночью  хлистане, и будуть патом у ямки лягушки квакать. Штоб табе была меньша кидать, ты мне у тазик клади, пака я атвязу, ты будишь кидать. Я хочь усю и не атвязу, ну усюдно падмагну. Начинай, Маня, а я буду хочь крихтеть, и то табе будя лекша.

Вот так началась заключительная часть рабочего дня у Марии и Натальи Ивановны. Не останавливаясь даже на краткий отдых, они углубляли проход на всю его ширину. И только когда начали опускаться густые сумерки, Мария и свекровь начали торопливо копать одну водоотводную канаву.

Конечно, за время, которое женщины затратили, можно было управиться с намеченной работой, если бы Мария и  е; свекровь провели день в праздном и сытом ничегонеделании. Когда оставалось копнуть лопатой с десяток раз и зачистить канаву, всю округу вдруг осветила первая иссиня-белая вспышка молнии. Судя по тому, что за ней не последовали раскаты грома, туча находилась ещ; довольно далеко от села и их косогора.

– Ма-ня, – затревожилась Наталья Ивановна. – Давай-кя мы с табою переведем каровку в нашу ямку. На бугру ей стаять нельзя. Дожжу не была давно, и граза будя дюжа страшная. На бугру Лыску аставлять нельзя, – засуетилась свекровь. – У нас там вон лежать длиннаи дрючочки, мы их положим папер;к ямки и на их накладем поболя травы. А штоб ана не выскачила, мы  дрючочками перегародим выхад, а лучще паставим тачку.

Предгрозовая подготовка времени у женщин много не заняла, и через час вс; уже было готово к встрече с природным явлением. Однако Мария и Наталья Ивановна, ожидая  ночную гостью, не знали, какого нрава она будет и что вообще она может натворить.

– Мамаш, а можа, туча прайдеть стараною? – попробовала Мария успокоить свекровь, которая при каждой вспышке приседала и начинала креститься. – А можа, она паграмыхая, паграмыхая, да и стихня.

– Не-ет, Маня, ета будя дюжа злая. Тут хочь ба ничего ана не запалила, – сокрушалась Наталья Ивановна.

– Мамаш, да у нас щас пускай хочь сам грамавержец на каляснице приезжая, у нас гареть уже нечиму. Успакойси и пашли у погреб. Ты слазь униз, а я падам Сер;жу.

               
               
          ГЛАВА  ШЕСТАЯ

Мария проснулась от трескучего разряда молнии и от грома, который был грознее, чем канонада во время Курской битвы. При каждом его раскате  или очередном ударе земля вздрагивала, и порой казалось, что в их погребе рухнут стены и потолок. Женщины крестились, прижимаясь друг к другу, и делали вс; возможное, чтобы не проснулся их сын и внук, потому как детский испуг может остаться на всю его жизнь.

– Госпади, сахрани и памилуй нас, грешнах, – беспрестанно наш;птывала Наталья Ивановна. – Маня, давай уместя читать «Вотче наш», – попросила она сноху, когда у них над головой раздался оглушительный треск и грохот такой силы, что земля заходила ходуном.

– «Отче наш, иже  еси на небесех…», – раздалось в темноте погреба. – Да святится имя твое, – ч;тко и довольно громко обращалась к Богу Наталья Ивановна.

– Да прийдет царствие твое, – вторила ей чуть тише Мария.

Раздался очередной треск в ночном небе, и тут же, словно каменные глыбы покатились по крутому горному склону, послышались глухие удары, а когда наступила тишина, невольные затворники услышали быстро учащающиеся звуки падающих на землю крупных капель начинающегося дождя, которые вскоре превратились в сплошной шум.

– Да будет воля твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, – продолжала молитву Наталья Ивановна. – И остави нам д;лги наша, якоже и мы оставляем должник;м нашим.

– И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого, – громче обычного закончила молитву Мария.

– Маня, давай прачитаем ету малитву три раза, – тихо попросила сноху Наталья Ивановна.

В погребе долго ещ; раздавались молитвы, в которых Наталья Ивановна и Мария просили Всевышнего о милости к ним, грешным, просили, чтобы он сохранил раба божьего Илью и ещ; просили у него для себя  терпения, здоровья и хоть маленькой помощи.

– Маня, таких-та, как мы, щас  тьма-тьмущия, дак ты у Бога праси  паменьша, глядишь, и памагне, – наставляла Марию свекровь. – Вон не любя жаднах.

Уснули Наталья Ивановна и Мария под самое утро, там же, где и сидели. Они ушли в мир сновидений, когда грохочущие громы и ослепляющие молнии уплыли, гонимые ветром, за дальние леса и реки, когда над их косогором устоялась тишина, когда  у них уже не осталось никаких сил для сопротивления сну, который сморил их тихо и незаметно.

Первым проснулся, как ни странно, Сер;жа. Это произошло то ли оттого, что он спал на коленях у матери и ему стало жарко, а может, потому, что он просто-напросто уже выспался. Следом за ним проснулась его бабушка.
– Ма-ня, Ма-ань, праснись, – затормошила она свою невестку. – Мы то-та уже праспали, – запричитала Наталья Ивановна. – Нада скарее уставать. Давай вылазить на вулицу. Там, можа, уже давно день, а мы тут, как хаврашки (слепыши), папрятались. Охо-хо, да как жа ета мы? Маня, падсаби мне, падяржи, а то у пат;мках свалюсь униз.

– Что случилось? – не поняла Мария спросонок.

Но напрасно беспокоилась Наталья Ивановна. Утро хотя и заступило на сво; дежурство, солнце, однако, не торопилось радовать людей своим присутствием на небосклоне. Вместо него над линией горизонта, там, где многие века жив;т и здравствует Каз;нный лес, хозяйничала утренняя заря.

– Ну што там, мамаш? – взволнованным голосом спросила Мария у свекрови, когда та, отодвинув крышку лаза, стала подниматься на поверхность.

– Маня, ни валнуйси, сонца тока думая паказаваться.

Выбравшись из погреба, Наталья Ивановна и Мария с сыном на руках в первую очередь поспешили к будущей землянке, которую уже начала обживать их Лыска.

– Маня, ну как там ана, жива?

– Жива, мамаш, жива, – успокоила свекровь Мария. – Што ей тут сделается. Нагамнячила, правда, многа, но ето я щас убяру. Харашо, што мы выкапали канавку, если бы ие не была, вады в яме была б цельная моря, а так уся вытекла, как будта и дожжу не была. Щас мы, мамаш, тачку выкатим, а я карову вывиду и на сухом местя привяжу, пускай пака свежей травки паесть. Я толькя вот не знаю, землю прамачила на многа или нет? У нас жа на етом бугру усигда бывая суха. Я, наверна, мамаш, щас палажу Сер;жу у куреник, а сама сбегаю на калхознай двор. Можа, там уже хто есть? А то за невыход на работу ишшо дадуть принудиловки.

Однако идти Марии никуда не пришлось, потому как к ней прибежала е; помощница Лена.

– Т;ть Маш! – крикнула она ещ; издали. – Бригадир сказал, что до обеда мы пахать не будем, а после обеда будет видно.

– Спасиба, Лена, што придупридила, а то я уже хатела итить на калхознай двор.

– Т;ть Маш, а где ж вы ночевали? – с недоумением спросила Лена, поглядывая по сторонам.

– У погребя, – спокойно ответила Мария.

– А мы тоже с мамкой сидели ночь в погребе, – засмеялась Лена. – Мамка грозы боится. Когда надходит туча, мы прячемся  всегда туда. Папка в погреб не прятатался, а мы… – лицо у Лены вдруг дрогнуло и на глазах появились сл;зы. – А теперь его нет. Т;ть Маш, можно я пойду?

– Иди, Лена, иди. Иди, атсыпайси, рана табе ишшо уставать в такое уремя. Успеишь нажиться ни спавши.

Уложив сына в шалаш и привязав корову на ровное, с хорошей травой место, Мария и Наталья Ивановна на некоторое время задержались у отрытой ими ямы.

– Мамаш, я думаю, сегодня надо яму нам дакапать. Пасляй дожжу земля хочь и липня к лапате, но зато ана стала мягкаю. За день я ие закончу. Патом нужен будет адин день, штобы падчистить стены и выравнить пол. Вот тока иде патом брать лес? Я даже не знаю, скока ево нада.

– Маня, а дюжа ты не гарюй. Пашли в ямку, я пакажу, скока чего нада. А ты шшатай. Пака  ты пахала, мы тут Казьмичом папланавали. Вот, гляди, – Наталья Ивановна зашла в яму и стала показывать Марии места, где надо будет закапывать столбы (толстые колья). – Я, Маня, буду табе казать, а ты шшатай, скока каких нада. Закапать по вуглам нада, эта будя…

– Четыре штуки, – подсказала Мария свекрови.

– Посир;дки, вот тут, тут и тут, – показала Наталья Ивановна места, где тоже нужно будет закопать столбы.

– Это ещ; три. А всего, мамаш, надо уже семь штук.

– Маня, Казьмич сказал, што нада будя закапать ишо один, вот тут-та, – Наталья Ивановна поставила свою ногу на место будущей двери.

– Ета, мамаша, уже васьмой. Восемь толстах сталбов… – Мария тяжело вздохнула и посмотрела на свекровь. – Мамаш, а иде ж ети сталбы брать? У нас астались тонкаи дрючочки (колья), но их даже не хватить на заборку стен. Бр;вна были, ани или сгарели, или их пакрали, пака мы были в Солнцево.

– Маня, не гарюй. Казьмич сказал, што у его дома лижать толстаи столбики. Вон нам их прадасть.

– Мамаш, а за што мы их будем пакупать? У нас жа на нынешний день денег нету даже адной капейки. Малаком атдавать, так у их свая карова есть.

– Маня, вон сказал, што деньги можна атдать, када они у нас будуть. Можа, табе у калхозя дадуть, можа, Люля придя, а можа… – Наталья Ивановна умолкла, видимо, стала припоминать, откуда и из каких кра;в к ним вообще могут попасть деньги, однако, ничего не придумав, она махнула рукой и, тяжело вздохнув, пошла к тазику.

– Ладно, мамаш, у меня там есть ишшо што менять и прадавать, – вздохнула Мария. – Харашо, што мы дадумались закапать абужу и ад;жу, сидели б мы щас галее ащипанной курицы. А можа, Кузьмич паменяя сваи сталбы на т;плую адиялку? Можна малако прадавать, – размышляла вслух Мария. – Лыска, правда, на два литра уменьшила, но литр мы магли б прадавать кажнай день. Сами б как-нибудь абашлись двумя литрами. Мамаш, щас я пагляжу Сер;жу и будем капать.

…И началась у погорельцев самая трудная работа. Выбрасывать землю наверх Мария уже не могла, а поэтому Наталье Ивановне приходилось е; вывозить из ямы в тазике, в который умещалось всего-то полтора ведра. Но и этот груз для не; через час-два становился неподъемным.

К восьми часам утра женщины изрядно подутомились и, пользуясь тем, что их «помощник» ещ; спал, решили немного передохнуть, завтрак же они решили перенести на более позднее время.  Но, не успев ещ; присесть на перев;рнутый тазик, Наталья Ивановна и Мария вынуждены были поменять свой план, а  вынудил их это сделать проснувшийся Сер;жа, который неслышно вышел из шалаша и, подняв рубашку, начал освобождаться от скопившейся за ночь влаги.

– Ма-ня, бригадир наш праснулси, – засмеялась Наталья Ивановна. – Давай, наверна, мы его кармить, да и сами маласть перекусим. Штой-та я нынча дюжа  рана есть захатела, – проговорила она со вздохом и покачала головой. – То-та, наверна, папрахладнила.

Пока погорельцы готовили себе скудный завтрак, после которого впору было ложиться отдыхать, а не работать, ветер разорвал тучи и начал их потихонечку разгонять по необъятному небесному простору. Появилось игривое солнце, и, словно извиняясь перед людьми за кратковременное сво; отсутствие, оно стало усиленно прогревать взбухшую от прошедшего дождя землю, начало сушить травы и хлеба.

– Маня, ноня апять дож будя, штой-та дюжа начила парить пряма с вутра, – неожиданно зевнув, проговорила Наталья Ивановна. – И мине штой-та спать хочится.

– Ой, мамаш, да если дож ба ш;л, када мне хочется спать, так вон ба иш;л не переставая цельнами сутками, – засмеялась Мария. – Мне хочется спать, даже када я иду за плугам.

К одиннадцати часам Мария перекопала всю площадь дна ямы, и можно было углубляться ещ; на двадцать сантиметров, на те последние двадцать, которых хватало для завершения земляных работ. Однако копать было нельзя из-за невывезенной земли. Наталья Ивановна не успевала.

Для ускорения этой трудо;мкой и непроизводительной операции женщины попробовали таскать тазик вдво;м. После двух рейсов они поняли, что быстрее у них не получилось. К этому времени на косогоре земля немного подсохла, и  свекровь со снохой попробовали отвозить землю в тачке, в которую запрягали корову. Однако эту затею они отвергли сразу, как только подкатили тачку к проходу.

– Нет, мамаш, не палучится у нас ничиго, – сделала вывод Мария. – Тачка и пустая-та чиж;лая, а если мы ие накидаем, да ана нас пад бугор увалаке за сабою как пить дать. Не-е. Не нада. Вот если б малинькия у нас была…

– Сгарела наша тачечка, – отозвалась Наталья Ивановна. – Ха-ро-шая была. Ничиж;лая, а улазила в ие многа. Маня, а у каго у нас в сяле есть тачки?

– Не знаю, мамаш. Да и пака я пахажу, я лучше пакапаюсь. Да и дадуть ли? Не умею я прасить. Мамаш, ты атвазить землю уже умарилась, давай-кя мы с табою паменяемси, ты будишь насыпать землю у тазик, а я буду вазить. Я маладая и хадить буду побыстрея. Можа, мы к вечеру закончим капать?

– А идей-та наш памощничик? – забеспокоилась Наталья Ивановна. – Какой-та вон нынча пряма тихай стал. То звинел, как калаколик ;колокольчик;, а то и не слыхать.

– Да вон, за бабачкаю ганяетси, – успокоила свекровь Мария. – Чего яму, наелси да и бегай.

– Маня, мы тут с табою закапались и ничиго не видим. Глянь, што из-за бальницы вылазя, – показала Наталья Ивановна на западную сторону неба.

– Мамаш, да я давно тучу заметила. Можа, ие пранисе? Пускай идя, иде сухо.

– О-ох, Ма-ня, да вон ;дождь; прах;дя не там, иде  пыль, а там, иде уже был. Тах-та ишшо раньша гаварили.

Туча, показавшаяся над горизонтом, медленно разрастаясь, закрывала вс; больше и больше небесный свод. Уже были слышны дал;кие раскаты грома и ч;тко виделись полосы дождя. На ставу (луговине) затихли лягушки, в ольховнике и лозняке прекратили свои песни птицы. Над косогором прон;сся сильный порыв ветра.

– Госпади, сахрани и памилуй, – перекрестилась Наталья Ивановна. – Маня, палезли у пагребок. Там затишнее и спакойние, – предложила она снохе.

– Мамаш, да туча еще дал;ка, и ие, чей, снося на Непхаеву? Пагляди, как  дож идя. Када вон  прямой, значит, к нам, если он касой, то прайде стараною. Щас вон касой.

– Дай-та Бог, – тихо проговорила свекровь и перекрестилась. – Нам вон усюдно пака не нужан.

И вс; же обитателям косогора посидеть некоторое время в погребе пришлось. Наталью Ивановну и Марию с сыном загнал в него начавшийся дождь, как потом оказалось, туча их, видимо, решила попугать, а может, она пожалела селян и таким образом дала им возможность некоторое время отдохнуть. Но так или иначе, а в погребе женщины и реб;нок побывали.

– Во, Маня, абманул нас дош. А можа, Бог увидал с неба, што мы работаем, да и пажилел нас, – попробовала объяснить кратковременность дождя над их косогором Наталья Ивановна. – Вон ус; видя.

– Видя, мамаш, видя, – прошептала чуть слышно Мария. – У Мурла хата и даже все сарайчики целы, а у нас сгарела ус;.

– Штой-та ты там кажешь? – поинтересовалась свекровь.

– Да ета я так, – вздохнула Мария. – Пащитала, скока мне ишо капать и скока нам вывазить. Мамаш, мы ж землянку будим у сир;дки абмазавать. Можа, глину нам пад аткос не нада боля сыпать? Давай мы ие ссыпать у кучу, пряма зли выхада. Патом дабавим  писочку,  паловки и будем абмазавать. Ие можна б была аставить и у самой землянки, но не хочется развадить там сырость. Не насить жа нам белаю глину из яру. Мы ету еле капаем, а ту нада таскать на сибе или вазить на карове. А хто нам дасть аставлять карову дома. Патом два раза пабялю и будя харашо, – предложила свекрови Мария.

– Да можна и етаю глинаю, – согласилась Наталья Ивановна. – У старину многа мазали ею…

Последнюю лопату грунта Мария положила в тазик, когда солнце готовилось уже спрятаться за горизонт. Очистив лопату, Мария выпрямилась и, опершись на черенок, заплакала. Последнее время это стало у не; получаться как-то само по себе.

– Што ты, Маня? – спросила подошедшая свекровь.


– Да это я радуюсь, мамаш. Мы выкапали нашу землянку. Глянь, какая ана будя бальшая. Илюша был ба…

– Люля придя, – сказала, как отрезала, Наталья Ивановна.  – Нынча боля ничего не нада делать. Давай раньша ляжим спать. А штой-та наш памошник невис;лай. Ты пагляди, вон цельнай день прасидел пад кустом палыня. Бывалача, весь бугор избегая, а нынча ни разу не пракатилси даже у тазу.

– Да я уже глядела, мамаш, и  лоб пробала, как будта пака жару нет никакога. Можа, вон умарилси?

Сгоняв корову на водопой и накосив ей на ночь травы, Мария быстро приготовила ужин, после которого  все трое отправились в шалаш на ночной отдых. Хоть ночь и ожидалась прохладной, она не пошла ни к кому проситься на ночлег.

Близко к рассвету Мария почувствовала, что сын начал проявлять беспокойство и что у него поднялась температура. Она это поняла по его разгоряч;нному телу и по тому, как он стал часто ворочаться.

– Мамаш, мама-аш, – негромко позвала она свекровь.

– Я слухаю, Маня.  Вон забалел, – ш;потом проговорила Наталья Ивановна. – Я давно не сплю. Пака ляжи, а развиднится, нада будя травки атварить. Дыша вон л;гка, ета у его не шкарлатина. Можа, дн;м раньша проти сонца пиригрелси, а можа,  учорась и прастыл. Я уже прачитала «от испугу», «сглазу», вычитала «от бышихи»…

До войны  висловцы в случае болезни кого-нибудь из членов семьи обращались в местную участковую больницу. В период оккупации в е; корпусах  располагался немецкий госпиталь, и от безысходности люди вынуждены были обращаться за помощью к тамошнему врачу. Теперь обращаться было не к кому. Немца прогнали, своя армия тоже прошла, а гражданская власть ещ; на успела наладить работу разрушенного хозяйства, в том числе и медицинское обслуживание населения, тем более что больница почти разрушена. Вот и гадали мать и бабушка, чем и как вылечить заболевшего реб;нка.

Наступивший рассвет женщины встречали уже на ногах. Они хоть и раньше особо не задерживались с подъ;мом, теперь же причина для раннего пробуждения была ещ; более веская.

– Маня, табе  нада  нарвать крапивы, мать-и-мачехи, пагляди в канце гарода мяту. Я патом исделаю атварчика, и мы его напоим, а пака я ишшо раз прочитаю унуку ат усех балезней.

– Мамаш, если Сер;жи будет плоха, я панясу его у Гостищеву, там уже есть районная власть, а значить, должан быть   и доктар. Можа, и пилюли какие есть.

– О-ох, Ма-ня, да туда ж дюжа дал;ка. Рази ты с им ;в говоре – съим; пешком туда дайдешь? Ты пака ни спяши. Вот напоим атварчиком, а патом паглядим. 

К обеду помощник и будущий солдат повеселел, попил парного молока и перестал хныкать, а после обеда на косогор явился посыльный из сельского Совета и сообщил Марии, что е; срочно вызывает председатель.

– Маня, а чивой-та вон тибе вызывая? – поинтересовалась свекровь. – Ты там дюжа ни ругайси, Маня, – посоветовала Наталья Ивановна, – а то сашлють на Салавки.

У хаты, в которой размещался сельский Совет, стояли пятеро висловских мужчин. Они о ч;м-то оживленно беседовали, попыхивая самокрутками. Недалеко от них лежали на земле автоматы, винтовки и ещ; какое-то оружие, рядом с которым сидел на корточках  военный и что-то записывал в блокнот.

– Наверна, сабрали на палях? – подумала Мария и, поприветствовавшись со сборщиками, направилась к председателю.

– Маш, падажди, не спяши, – раздался  голос Варвары из  т;много угла коридора. – Ты к сельск;му?

– Да, вызвал зачем-та.

– Щас вон нада мною толькя тапатал. Ты на работу нынча не хадила? – почти ш;потом спросила Варвара Марию.

– Нет. У меня реб;нок забалел.

– Ну, ета вон тибе вызвал за невыход на работу. Я падажду,  – проговорила Варвара и быстро вышла на крыльцо.

– Та-ак, – начал председатель сельского Совета, как только Мария вошла в переднюю, которую местное начальство использовало под свой кабинет. – Серых Мария Егоровна, бывшая Косищева, дочь раскулаченного Косищева Егора. Вас при организации колхоза приняли в него, чтобы вы трудом искупили свою кулацкую сущность и жадность, – зло проговорил председатель, вставая из-за стола и не предложив Марии присесть на стоящую у стены лавку. – Почему же, Мария Егоровна, когда нашей Советской власти и родному колхозу нужна помощь, ты не ходишь на работу?  Почему, я спрашиваю, ты сегодня не вышла на работу! – почти прокричал хозяин кабинета. – У меня молчанкой не отделаешься. Ещ; раз спрашиваю! Почему ты не на работе?

– Да какая можа быть сиводня работа, пасляй такога дожжу. Пахать усюдно сыра, – попробовала Мария убедить предсовета в невозможности работать в поле.

– Да, пахать сыро, но пахарей туда никто и не посылал. В колхозе надо готовить к зиме коровник, конюшню и овчарник. Там сегодня люди обмазывают стены.

– А што там мазать? – не удержалась от замечания Мария. – У нас в калхозе больша чем четыреста челавек. Неужта на абмазку нельзя найти пять челавек, кроме пахарей? Дайте нам хочь атдахнуть. Станя жа суха, мы с темна да темна будим в поле. А щас я  не магу работать.

– Это что, опять ваши кулацкие выходки?

– У меня реб;нок забалел. Куда ж я пайду. Я уже хатела его нести у Гостищеву. Гарить агн;м. И ишшо, мы щас живем в погребе. Падмагните лесом. Есть разбитые блиндажи, есть бесхозные хаты, кругом села лесов многа. Скора ж зима…

– Реб;нок заболел?! – прервал е; председатель – В погребе, блиндажи, лесов много.  А  ты-то здорова? Или ты тоже заболела вместе с реб;нком? У тебя есть свекровь, вот и пусть посидит с ним. Красная Армия бь;т фашистскую гадину на всех фронтах, доблестные защитники ложатся под танки, а в тылу,  где на уч;те каждый человек, антисоветские элементы, противники колхозного строя, не ходят на работу. Это как понимать? Распустил вас председатель колхоза. Но мы и на него управу  найд;м! – пообещал председатель сельсовета. – Что касается, оказания вам помощи в строительстве жилья… у вас хватит денег и без помощи Советской власти! – со злобой в голосе произн;с хозяин кабинета, явно намекая на случай с выкупом Марии отцом в тридцать седьмом году. – Чтобы у Советской власти просит помощь, надо отработать все свои старые долги и ликвидировать кулацкие замашки. Завтра ты должна быть на работе. Не выйдешь, влепим тебе принудработы, – пообещал председатель. – Будешь потом работать бесплатно. И забер;м на военные нужды корову.

Пока Марию воспитывал, наставлял и унижал сельский руководитель, в е; душе закипала злость, которую она уже намерена была выплеснуть из себя и таким образом очиститься от всего, что накопилось в ней за многие годы бесправия. Но после того как председатель сделал паузу, чтобы услышать ответ Марии, она вдруг, сама не понимая почему, спокойно, но тв;рдо ответила:

– Ат работы я никада не увиливала и буду работать, но тока посля таго как выздаравея мой дит;нак. А ваенным уреминем не пужай. Када суда приш;л немиц, вы усе, мужики, удрали, а нас, баб, аставили. Пашти два года над нами издевались немцы, а типерь… ты можашь мине расстрилять пряма тут, но я выйду на работу, как тока выздаравея сын. А помащь… выкарабкаемси. Ни адни мы, полсила сгарела, – глухим голосом проговорила Мария и медленно пошла к двери. Однако, не переступая порога, она обернулась и, глядя председателю в глаза, тихо, но достаточно внятно проговорила: – А карову не палучите, не имеете права. Аб етом нам гаварил сам секретарь райкома. Вон к нам на поле приежжал…

– Ну што, Маш? – спросила поджидавшая е; Варвара.

– А-а! – отмахнулась Мария.

– Ты глянь, Маш, што етат гад исделал, – показала  подруга на растворенное окно. – Ета ж вон спицальна аткрыл, штоб усе слыхали, как вон нас чихвостя. Вот зараза. А кричить…  как резаный. Другой уже пупок ба накричал, а етаму хоб-хны. Бедная баба. Я б уже зыкнула, как карова ат авадов.

К своему косогору Мария шла по выгону медленно, устремив взгляд на протоптанную в траве множеством ног тропинку. Она часто вздыхала, порой замедляла шаги и почему-то разглядывала свои руки с огрубевшими мозолистыми ладонями, с узловатыми пальцами и набухшими венами.

Сжав кулак, Мария внимательно осмотрела его со всех сторон и усмехнулась. Усмехаться и даже смеяться было отчего. Таким увесистым кулаком мог гордиться грузчик или какой-нибудь кузнец. Мария же женщина, да к тому же ещ; и молодая. Глубоко вздохнув, она ускорила шаг и обратилась к Богу с одним лишь вопросом:

– Госпади, чего я не мужик? Ани вон, хто председатель, хто считавод,  бригадирами паустроились, кладавщиками, а тут…

Чтобы сократить свой путь и избежать  встречи со слишком любопытными односельчанами, Мария направилась по едва заметной тропинке, мимо колхозного двора, в конец своего огорода и, не останавливаясь, как это она обычно делала, для осмотра своего кормильца, она вышла к пепелищу.

– Маня, а мы вот тут с Казьмичом плануем, как што исделать, – увидев сноху, проговорила Наталья Ивановна.

– Мари-ия, да мы вот с Ивановной гаварили… в обчем, я был у  Микишаки. Мы вам, Мария, падсобим выкрутиться. Харомы не исделаем, а землянку спилюгаем ;сделаем;, – улыбнулся Кузьмич. – Табе тока нада на карове нынча перевезть с маего двара сталбы и у Микишаки забрать на верхнюю абвязку. У вас тут, я глядел, можна выбрать дрючочки на верх землянки. Ну, што не будя хватать, можна украсть вон аттуда, – Герасим показал на ольховник. – Мы пасляйзавтря можем и начать. За пракорм ты ни валнуйси. Мы щас усе аднаковы. Тибе с работы не атпустють, а мы тут с Ивановной как-нибудь. Мы за четыре дня управимси. Можа, и накрыть успеим. Што делать дальша, патом скажам. Нам главна – паставить и накрыть, штоб у сир;дку дажжи ни заливали.

– Маня, – ш;потом  заговорила Наталья Ивановна, как только Кузьмич отош;л от землянки, – я ж казала, што нада Бога прасить, штоб вон пасылал людям харошаи думки, вот вон и паслал их дедам. Прасить нада меньша, вон скарее услыша и падмагне. 

Свекровь подняла к небу лицо и, закрыв глаза, начала благодарить Бога за помощь:

 – Спасиба табе, Госпади, –  громко и ч;тко говорила она. – Спасиба, што ты услыхал наши малитвы и увидал нашу горю. Спасиба. Пашли им здаровья. Спасиба, Госпади.

– Мамаш, а где Сер;жа? Што-та я ево не вижу. Как вон? – спросила Мария свекровь, когда та поблагодарила Бога.

– Ничиго, Маня, спить наш памошник. Галовка у его халодная, глазки пависилели, к завтриму, можа, выздаравия. Нихай паспить. Я его атварчикам папаила, и вон сам улагавилси. А тибе што, апять аспиды ругали?

– Да, сельск;й ругал, што не вышла нынча на работу.

– Мань, а чивой-та вон к табе пристипалси? Пряма поедом есть. Глянь, скока па сялу баб сидить. Вон, Стручкова, усю жисть прасидела, ни разу у калхозе не работала, и ничиго. А ты тока падумаешь астаться дома, как во-т а-ни. Ета  ани зло налажили, то-та, на усю жисть…

– Мамаш, ни нада за их, Бог им судья. Я щас пагляжу Сер;жу и, наверна, карову запрягу да начну свозить столбы.  Казьмич хоть живе близка, а к деду Микиши пака даедишь, дак и стимнея.  Тут хочь бы управиться сиводня пиривесть.

– Мань, ты падажди ехать-та. Там астались картохи вар;наи и пышка есть, перекуси хочь чуть-чуть, – предложила свекровь.

Посмотрев на сына и убедившись, что его состояние намного лучше, чем было даже утром, Мария присела у кострища на толстый обугленный дубовый чурбак и, достав из чугуна две картофелины, съела их с куском рассыпающейся в руках ржаной леп;шки, запив свой более чем скромный полдник кружкой кислого молока.

– Мамаш, ты разбуди Сер;жу,  выспится да вечера, а ночью спать не будя, – попросила Мария Наталью Ивановну. 


Для перевозки тр;хметровых столбов от Кузьмича и ещ; более длинных от Микишаки Марии пришлось взять у первого старика облегч;нную телегу на четыр;х кол;сах, потому как на своей укороченной тачке она могла перевозить бр;вна длиной лишь чуть более двух метров.

Закончила Мария перевозку строительного материала вместе с заходом солнца. Скинув с тележки последнее бревно, Мария опустила на него сво; уставшее тело и, подняв голову, обратилась к Всевышнему с необычной просьбой:

– Госпади, пашли нам завтра дожжу паболя, я так умарилась, што засну пряма на етих вот дравеняках.



          ГЛАВА  СЕДЬМАЯ

Когда утро только начало осветлять тьму ночи, Мария сквозь сон услышала  мычание коровы и  хруст древесных углей. По пепелищу явно кто-то ходил. Мария медленно откинула с себя ложник и привстала, намереваясь выглянуть из шалаша. Осторожно, чтобы не разбудить сына и свекровь, она на коленях почти бесшумно продвинулась к выходу, заставленному снопами камыша.

Протянув руку к снопу, Мария вдруг почувствовала гулкое биение своего сердца, а через мгновение по е; телу  прошлась, словно удар молнии, резкая боль, зазвенело в ушах, и Марию начало трясти, как от приступа лихорадки.

– Илюша, Илю-шка, – чуть слышно прошептала она и, откинув дрожащей рукой сноп, выползла  на коленях из шалаша.



Сил у Марии хватило только опереться правой рукой о землю и поднять левую в сторону сидящего на чурбаке у кострища, оборванного и заросшего многодневной щетиной… мужа, и Мария почувствовала, как е; покидают силы.

– Ма-ня, у нас там хтой-та… ета, наверна, Люля приш;л, – донеслось откуда-то издалека, и Мария, опускаясь беспомощно на землю, увидела перед глазами какую-то тень…

– Живой, – была последняя е; осознанная мысль.

Когда Илья подбежал к шалашу, его мать уже сидела около Марии и, глядя на сына,  крестилась, кланяясь до земли и наш;птывая какую-то молитву. Ранее не отличаясь особой сентиментальностью, Илья опустился на колени и неуклюже прижал к себе плачущую сухонькую мать и беспамятную жену. 

– Ма-ма, Мария, мама, Мария, ну што вы, живой я, живой, – скороговоркой произносил Илья, не зная, как их успокоить. – Я приш;л. Не нада. Живой я.

Наталья Ивановна и пришедшая в себя Мария довольно долго сидели молча на земле, разглядывая и поглаживая руками Илью. Они вс; никак не могли поверить в то, что он живой.

– Успокойтесь, живой я, – в который раз повторял им Илья.

Первой от неожиданной, хотя и давно ожидаемой встречи пришла в себя Наталья Ивановна.

– Люля, а ты видишь, што тут у нас…

– Вижу, мам. Мне две недели назад сказали, што у нас вс; сгарело. Мария, а как… иде… сын, сын иде? Живой, цел?

– Живой наш Сер;жа, спить в курене, – успокоила мужа Мария. – Чуть-чуть прибалел, а щас ничиго, спить.

– Ну што мы тут сидим, пошлите хоть на бр;вна присядем, – предложил Илья, вставая с земли. – Сыро тут. Пошлите, – и, взглянув на жену, спросил: – Мария, у нас есть… што-нибудь сохранилось, штоб переодеться?

– Да-а, да, Илюша, есть, есть. Штаны… трое… есть. Рубахи, кальсоны… ус; есть. Я щас, – заторопилась Мария.

– Нет, нет, Мария, тока не щас. Мне вначале нада как-то помыться. Тут, – Илья взял тремя пальцами за полу свой порванный в нескольких местах л;гкий пиджак, – тут полна вшей и блох. Спим иде папало, в ч;м папало и… в общем, мне бы как-та нада абмыться.

Вскоре все трое уже сидели  у костра, над которым висело ведро с водой. Чтобы вши, не дай Бог, не переползли на Марию и мать, Илья им  подтащил к костру бревно, а сам уселся на уложенные один на один красные кирпичи.

– Ну, Люля, рассказавай, как и што, – тв;рдо проговорила Наталья Ивановна и, чтобы было теплее, прижалась к Марии.

– А что рассказывать, – покачал головой Илья. – Работаем мы щас на станции Ржава. Вернее, там мы все, и начальники, и мы, рабочие. Они командуют, а мы ремонтируем вагоны и пути. Во Ржаве щас находятся все службы. В Белгород должны будем перебраться к зиме, а пока  там работают мин;ры, – объяснял Илья, временами сбиваясь на местный говор.


– А иде ж спитя? – поинтересовалась Наталья Ивановна.



– Где прид;тся. Иде можно, мам, там и спим. Щас всей бригадой ремонтников, ну, те, кто не жив;т во Ржаве, спим в вагоне. Зиму и весной жили  в самой станции. В общем, где токо можна, там и ночуем.

– Илюш, а как же вы кормитесь? – удивилась Мария.

– Паследний месяц при станции арганизовали для нас сталовку, а да этого кармились сами, как магли. Пайку нам давали, ну а гатовить… в общем…  жив;м.

– Илюш, – начала несмело Мария. – Да мы вот тут решили с мамашей, ну… землянку. Как ты? Лесу – вот она дагаварилась и с дедами. Можа… не так?

– Да вс; так. Лучшего мы пока вс; равно ничего не сможем сделать. Придумать можна, а вот сделать нельзя. Лес…

– Да, – поспешила с ответом Мария. – Герасим Кузьмич и Микишака. Ета они дали. Платить мы пака ничего  не платили. Они завтря далжны к нам притить, штоб начать ставить сталбы. И они сказали, што падмагнуть паставить верх и накрыть. Ну мы ж… – Мария развела руки в стороны и д;рнула плечами, – мы ж хатели с мамашай исделать быстрея.

– Так, та-ак, – тихо проговорил Илья и, встав с кирпичей, прош;лся по пепелищу. – То, што вы обо вс;м уже договорились, харашо. В нашем положении лучше ничего придумать нельзя. Значит, так…

Илья хотел было уже садиться на кирпичи, но резко выпрямился и быстро пош;л к тачке, откуда вернулся с увесистым  вещмешком военного образца.

– Савсем забыл. Я…  тут…  вот…  кое-что прив;з.

Илья присел на кирпичи и, опустив вещмешок на землю, начал его торопливо развязывать.

– Как же это я? Савсем выскочило из головы, – упрекал он себя за забывчивость. – Я тут… вот… четыре буханки хлеба, вот тут у меня кансервы. Есть мясные, вот рыбные… пять кусков сахара… вот…  махорка. Пряников вам прив;з, в Курск нас посылали, так я там купил, – пояснил Илья. – Вот… ещ;, – он достал из мешка и положил у ног две бутылки водки  – И вот…  мам, это тебе, – Илья подал матери св;рток. – Это, штобы ты щас не ходила босиком. Тут парусиновые тапки. Разворачивай, мам. Мария, а эти… я прив;з тебе, – Илья вынул из мешка кожаные рабочие ботинки. – Возьми. Они хоть и не дюжа красивые, зато крепкаи. Чистая кожа. Бери. А это вот… сыну, – Илья вынул из мешка маленькие штанишки. – И вот… – положил он на колени Марии детскую т;плую шапку. Это ему. Тут, – показал муж на мешок, – ещ; два куска простого мыла и три коробка спичек. А то ж вы, наверна, по дворам бегаете, штобы  растапить, или кресалом научились?

– Мамаша два раза хадила, када я пахала, а я кресалом научилась высикать агонь, – засмеялась Мария.

Наталья Ивановна, быстро развернув сверток, тут же примерила обновку и прошлась в новых тапках вокруг костра.

– Люля, да ети ж тапки нада насить тока па бальшим празникам, глянь, какие ани харошаи да красиваи.

Мария ж, взяв ботинки и прижав их к груди, сидела молча. По е; щекам катились сл;зы, она часто шмыгала носом, вздыхала и не отрываясь смотрела на пламя костра.   

– Мария, што ты? – не понимая е; молчания, спросил Илья. – Не нравятся? Или большие? Ты примерий.


– Спасиба, Илюша, спасиба табе за батинки. А то б мне етой восенью не в чем была б хадить. Сапаги, што я насила да вайны, савсем развалились, а у батинок лопнула падошва. А типерича я абута. Спасиба табе. А што ани чуть бальшаваты, так ета даже харашо, я пад чулки буду падматавать партяначки, и мягка будя, и тепла.  Спасиба табе за их.

Мария примерила обновку и, завязав шнурки из сыромятной кожи, прошлась вокруг пепелища.

– Илюш, харошие батинки, нага пряма спить. Они ж, наверна, и прамакать не будуть?

– Да-а, эти не промокают, – подтвердил догадку Марии муж, –  лишь бы в дырочки не набрала воды.

– Илюш, а вада гатова, – кивнула  в сторону ведра Мария. – Мамаш, я пайду пагляжу Сер;жу, а то вон ночью апять штой-та металси и был гарячий, и вазьму Илюши смену, а ты падлажи дров, штоб не затухла.

– Мария, а… как же… может, я на речку схажу, помоюсь? – предложил Илья, оглядываясь по сторонам. – Тут жа…

– Ни-че-го, ты иди у ямку, там нихто не увидя, а я принясу туда воду и сменку. На речку. На речку уже позна хадить. Илюхин день праш;л. Даже дети перестали туды бегать. А посля дожжу вада савсем стала халодная. Илюш, ты мыла тока вазьми, а то у нас его нетути. И… ета… ты палажи сваю ад;жу у вугалок падальша, я патом ие пастираю, праварю и защью усе дырки. А то падумают мужики, што у тибе бабы нету…

– Маня,– тихо проговорила Наталья Ивановна, – ты пака купай Люлю, а я к  саседки схажу, ана штой-та прибалела.

После того как свекровь ушла, Мария, приготовив два ведра воды и взяв сменную одежду, спустилась в яму, в которой, переминаясь с ноги ногу,  уже стоял полураздетый муж.

– Илюш, падажди, я щас принясу табе пад ноги травы и воду, – засуетилась Мария, взглянув мельком на исхудавшего и покрытого от утренней свежести гусиной кожей  мужа. – Какой же вон худой, – отметила она про себя. – Чем жа там ра-бо-тать? Да ишшо бальшим малатом стукатеть.

Ко времени, когда солнце начало пригревать, а в селе проснулись самые закоренелые лежебоки, Илья, уже вымытый и в чистой одежде, сидел на чурбаке и, пристроив осколок зеркала в сноп камыша у входа в шалаш, сбривал на щеках последнюю щетину. При этом он частенько поглядывал внутрь шалаша, туда, где под ложником, на толстой подушке сена спал его сын.

– Мария, а он меня узнает? – поинтересовался Илья у жены.

– Илюш, – засмеялась та, –  да как жа вон тибе узная, если и видел-та тибе усиго адин раз у канце хвевраля, када ты заскачил к нам, штоб пириадеться. Тада вон тока начинал хадить, а ты хочишь, штоб вон тибе запомнил, да ишо и папаю назвал, – усмехнулась Мария. – Вон и щас забаится тибе. Вот выздаравия, патом будите привыкать друг к другу. Илюш, там у нашей Лыски передняя правая нага забалела. Я пайду на калхознай двор, бригадира или председателя нада придупридить, а то скажут, што я увиливаю ат работы. Мать ушла к саседке.

Спокойное начало дня и семейной жизни на косогоре нарушило неожиданное появление на пепелище председателя сельского Совета.

– Значит, броимся, гражданин Серых, – с официальной грубостью и как-то по-милицейски пробасил  утренний гость вместо приветствия, проговорил так, словно это были не слова человека, а камни, которые предсовета надо было выкинуть на пепелище. – Домой вы, насколько мне известно, явились ещ; затемно. За прошедшее время вы обязаны были явиться в сельский Совет. Сейчас на территории района действует особое положение, согласно которому запрещены всякие передвижения из села в село и выезды за территорию насел;нных пунктов без особого на то разрешения. К тому же сельские Советы и правления колхозов должны и обязаны оказывать всемерное содействие Советской власти по выявлению изменников Родины, предателей и контрреволюционных элементов.

– Григорий Викторович, к чему такая официальность. Вы знаете, что я работаю на железной дороге, а железнодорожников на фронт не берут. На этот сч;т существует специальное постановление нашего правительства, и вы, как председатель сельского Совета, должны об этом знать. Постановление о запрете передвижения из села в село и вс;, о ч;м вы мне рассказали, – это постановление местной районной власти. И было оно ещ; в феврале месяце, а сейчас уже август. Это раз. Второе. Постановление районной власти обязательно для вас. У нас, у железнодорожников, имеются свои начальники с генеральскими знаками отличия. Григорий Викторович, вы ночуете дома? – задал Илья Сергеевич председателю Совета вопрос, явно с каким-то подвохом.

– А где ж мне ночевать, у соседки? – съязвил гость.

– О-о, значит, ваше начальство не может вам приказать жить, к примеру, рядом с райкомом. А мы, железнодорожники, согласно приказу нашего начальника, находимся на казарменном положении. А это означает, что, если бы мне было нельзя приехать домой, меня бы здесь не было. В связи с тяж;лым семейным положением меня отпустили… Сегодня какой день? – спросил Серых.

– Среда, – подсказал председатель сельского Совета.

– Значит, среда, четверг, – начал считать Илья Сергеевич, прижимая при этом пальцы, – пятница, суббота, воскресенье, а в понедельник, в восемь утра, я должен быть на станции Ржава на работе. И если я опоздаю даже на несколько минут, то  могу оказаться то ли на передовой, то ли в глубоком тылу буду пилить лес. Мне известно только то, что премию мне не дадут.

– Прошу документы, – строго потребовал предсовета.

– Это можно.

Илья Сергеевич развернулся и пош;л к шалашу, из которого вскоре прин;с интересующие местную власть бумаги. Григорий Викторович протянул руку.

– Не-ет, эти справки вам я могу только показать. В руки не дам. Смотрите на расстоянии. Вот справка удостоверяет, что я работаю на железной дороге и именно на станции Ржава, а вот в этой справке говорится о том, что меня приказом моего начальника, тут вот есть даже номер приказа, отпустили на пять дней, в связи… дальше я уже говорил.

– Гражданин Серых, дай я посмотрю сам, – потребовал предсовета. – может это подделка.

– Извини, Григорий, но справки тебе я не дам. Тебе  Губарев Игнат уже такие бумаги давал. Где его справки? В столе? Ты его, Григорий, подв;л под трибунал. Это хорошо, что знакомый машинист взял Игната  на паровоз и он доехал до Ржавы. А если бы не машинист?

– У нас есть указание районной власти, и я обязан проверять каждого человека.

– Обязан, Григорий Викторович, обязан, только не так проверять, как ты поступил с Игнатом. Мы же с тобой односельчане, и ты знаешь, что мы не дезертиры, не воры и не какие-нибудь душегубы, зачем же так с нами поступать? В тех условиях, в которых мы сейчас работаем, Григорий Викторович, не выдержал бы ни ты, ни председатель колхоза и ни один колхозник. Вы все спите в постелях, и у вас есть что поесть. Мы же спим, как бродячие собаки…

Илья Сергеевич на некоторое время задумался, а потом взял председателя сельсовета за рукав и подв;л к костру, над которым висело ведро с кипящей водой.

– Ты знаешь, что варится в этом ведре?

..?

– Не мучь мозги, Григорий. В ведре варятся мои вши и блохи. Я думал, что ты приш;л посмотреть, в каких условиях я живу, и решил оказать помощь, а ты… на этом бугру, Григорий, дезертиров нету.

– Мы пока не получили из района директиву, что и как … ну, вс; делать, – начал было объяснять председатель, стараясь уйти от неудобной для него темы разговора.

– Она, наверное, пошла пешком и заблудилась, – высказал предположение Илья Сергеевич по поводу задержки этой самой директивы.

– Кто заблудился? – не понял подвоха сельск;й.

– Директива ваша, Григорий Викторович. Люди во всех освобожд;нных районах сейчас строят столько, что в довоенное время об этом никто и мечтать не мог. В колхозах созданы бригады плотников, печников, каменщиков, даже бригады сапожников имеются. Мне приходится часто ночевать в с;лах и хуторах, которые находятся радом с железной дорогой. Там эту директиву уже давно получили. Со мной работает Вдовенко Иван. Он из Луханино, село есть такое за Быковкой. Так вот, там сейчас строят одновременно тридцать пять хат. И на полях работают, и строят. А тут я прош;л утром, полсела сгорело, и нигде не слышно ни стуков, ни тюков топоров. Поэтому, Григорий Викторович, раз от вас нет никакой помощи, не ищите на этом бугре дезертира. Мне надо, чтобы вот над этой ямой в воскресенье была уже крыша. Чтобы под крышей можно было к концу сентября обустроить землянку. Ты ж меня с семь;й к себе не пустишь? Нет. Да и жить у кого-то подселенцем – это, значит им мешать и самому быть… Эх, – махнул рукой Илья Сергеевич. – Не о том мы говорим, Григорий Викторович.

– А где жена? – не смягчая тона, спросил председатель.

– Она пошла  в колхозную контору.

– Слишком она у тебя долго ходит. Люди уже пашут, а она вс; ходит. Чтобы сегодня была с коровой в поле на пахоте.

– Корова на пахоте пару дней не будет. У не; правая передняя распухла. Может, наступила на что  или оступилась как, а может, и наколола. Сейчас Мария прид;т, будем с нею смотреть. Иди сам погляди, а то скажешь, что обманываю.

– Если на корове работать нельзя, пусть бер;т косу и ид;т косить рожь, если ей нельзя, иди ты.

– Григорий, скажи, что тебе от меня надо? Что?! – не выдержал спокойного тона и переш;л на крик Илья. – Хата у меня сгорела, сараи погорели, мать старая и больная, сын больной. Жить зимой негде. Что те-бе на-до?! Сколько вы ещ; будете мучить мою жену? Раскулачивание прошло ч;рт-те когда, и кулачили е; отца, а не Марию, хотя они были середняками. А у меня отец батрачил, и я пош;л на мелзавод с тринадцати лет. Ско-ль-ко м-ожно?!

Неизвестно, чем бы закончился разгвор между председателем сельсовета и разор;нным войной до последней нитки Иль;й, если бы не возвратилась Мария.

– Здравствуйте, Григорий Викторович, пришли паглидеть, как тут мы живем?

– А что смотреть, сейчас так живут миллионы людей.

– Григорий Викторович, там в сельский Совет пош;л упалнамочинай, и вон искал вас.

Председатель сельсовета кашлянул, внимательно, как будто он только что сюда приш;л, осмотрел пепелище и, поправив на поясе широкий офицерский ремень, медленной походкой уш;л с обугленного косогора.

– Што, апять ругаться прихадил? Илюш, если б была цела наша хата, я бы с поля не ухадила. Надаела уже слухать адно и то жа. Вайна, вайна, асобое палажение, судить па законам ваенного уремини. Да я магу работать и хачу работать круглые сутки без их напаминаний и угроз. Пахать я уже налавчилась и втянулась. Я што, не знаю, што хронту нада памагать? Да у мине етага самага сазнания больша, чем у тех, хто сидить у сельском Савете. Неужели вон не видя, у каком мы находимси палажении? –  прерывисто проговорила Мария и заплакала.

– Успокойси, Мария. У него такая должность. А куда это пропала наша мать? – спохватился Илья, вспомнил, что его мать рано утром уходила к соседке.

– Ана ушла к дочери, – шмыгнув носом и вытерев сл;зы, проговорила Мария.

– К Пашке? А что ж она ничего не сказала. Я хоть бы ей буханку хлеба дал, – заволновался Илья.

– Да ничего. Успокойси, они придуть суды. Хочь ты схади. Ус;-таки она табе систра, – посоветовала мужу Мария. – А я  пака сгатовлю завтрик, а то праснется наш памощник, я патом ничего не успею. Што мы будим нынча делать?

– Щас я быстро схажу к Пашке, а… в общем, будем заготавливать на крышу камыш. Я думал накрыть землянку саломаю, но у нас ие мало, ходить жа и просить по дворам… ты сама знаешь… – вздохнул Илья. – Не хочу ходить по селу и мозолить людям глаза. Лучше мы с табою после обеда сходим на став. Камыша там многа. Мы его часа за два загатовим и перенесем. За три дня он подсохнет, а што не успеет, дойд;т на крыше. А на макушку нам хватит своей соломы.

Три дня с восхода и до заката солнца на вершине крутого косогора стучали топоры и раздавались мужские голоса. Три дня Илья, деды Микишака и Герасим Кузьмич устраивали  нехитрое бедняцкое жиль; – землянку.

Прибив на верху крыши самодельным гвозд;м последнюю ольховую жердину, Илья спустился вниз и подош;л к старикам, которые сидели на неиспользованном бревне и тихо о ч;м-то беседовали, попыхивая самокрутками с вонючим табаком собственного приготовления, который сельские курильщики, за его неимоверную крепость, называли «горлод;ром».

В первый день, когда у них был короткий отдых перед началом работ, Илья предложил им для курева махорку, которую прив;з из Ржавы. Дед Кузьмич отказался сразу.

– Не-е, Илья, ету я не курю, слабая ета махра. Я как-та курнул разок, сасед ею цельнай день пыхтить, и…. ана мине  разнаравилась. Сла-бая. Маю курни, – предложил он тогда хозяину будущей землянки. – Мой табак да пич;нки прадирая и, ета, ну силиз;нка, аж трусится.
 
По их виду Илья понял, что за три прошедших дня дед Микиша и Герасим Кузьмич изрядно устали. Сказывались годы и, как выразился дед Герасим, «обчий недокорм».   

– Ну что, деды, уморились? – присаживаясь рядом с ними, с сочувствием в голосе спросил их Илья.

– А как тут не уморисси, – начал обосновывать свою усталость Герасим Кузьмич. – Мы ж за время, пака у нас нимчура хазяйнавал, из хат или из пагребов никуды, шшатай, не вылазили. Дажа, – дед дважды кашлянул и продолжил, – за хату схадить и то дн;м нельзя была. А ежели каму была неумагату, те садились на вид;рки. А ты ж сам знаишь, как сидеть на видре, если на тибе, шшатай, што усе глидять. Вот и бегали за хаты по начам.  Засиделись, как курицы-квочки.

– Твой тистяка, – хриплым голосом начал дед Микиша, – кали б ни вылазил дн;м, можа, щас ба сидел тут с нами, а можа, вон ба вас на зиму к сабе пустил. У его хата бальшая…

– Не-е, Илья, вы тут са сваею харашо придумали. Хоть у зимлянке, зато свой вугал, – перебил деда Микишу Герасим Кузьмич. – Макарычу, царства яму нибесная, нада была ни вылазить из сваей кануры. А то, вишь… бах, и нетути…

– Казьмич, – перебил деда Герасима его сосед, – давай за дела пагаварим. Мы тут вот сидели, пака ты, Сергеич, на макушки сидел, как варабей, и надумали завтря табе падсабить накрыть крышу, а то табе долга придится лазить па ей аднаму. Далазисси, што и на работу не успеешь, а ты сам казал, што можа за ета быть. Как, Казьмич?

– Да-а, да, Сергеич. Мы ведь можам и задержаться, ежели што. Ты пайдешь паравозы лавить, штоб уехать, а мы тут даделаем. А щас мы па дамам, Сергеич. Завтря пасидим. У тибе мы абедали, спасиба табе, Ивановне и тваей жане благадарение, а вужанать мы и дома паядим. У вас дит; малая, да и сами… ни обижайси, Илья. Кончится вайна, тада и насидимси. – Пашли, дед, па сваим халупам, – тронул Герасим Кузьмич деда Микишу за плечо. Пашли, а то ишо свалюсь иде-нибуть.

Как и предполагал прошлым вечером дед Микиша, покрыть камышом каркас будущей землянки к отбытию Ильи не удалось. Даже увеличение коллектива строителей до четыр;х человек не ускорило работу, хотя этот четв;ртый и вовсю старался. Выздоровевший Сер;жа иногда брал в руки лозинку и подгонял отца с дедами. При этом он громко пыхтел, кряхтел и даже кричал «но-о». Однако работа продвигалась не так, как хотелось и самому маленькому, и самым старым.


Время неумолимо торопило. И чтобы доехать до Ржавы и не опоздать на работу, Илья Сергеевич решил уйти заблаговременно, намереваясь уехать к месту назначения вечерним товарным поездом. Ему пришлось уходить от родного очага, а Марии с сыном и свекрови провожать своего мужа, сына и отца после того, как только пообедали.

Положив в вещмешок приготовленную женой смену белья и узелок с ужином, Илья поблагодарил стариков за оказанную помощь, взял на руки сына и, провожаемый матерью, женой и взглядами деда Микишаки и Герасима Кузьмича, медленно пош;л по едва заметной ст;жке к железной дороге.

Обидно, конечно, было, работы-то осталось всего на каких-то пару часов, ну, может, чуть больше. Подумаешь, уложить слой ржаной соломы  поверх  камыша на самой верхушке крыши и насыпать на не; белой глины. Зато Илья знал бы, что намеченная работа сделана полностью. Но…

Работу Кузьмич и дед Микиша заканчивали уже без него.

– Ну што, хазяйки, – горделивым тоном обратился Герасим Кузьмич к Наталье Ивановне и Марии, – крышу мы исделали бальшую, дож засикать и заливать на стены не будя, а раз так, то и у вашей зимлянке усигда будя суха, – подв;л старик итог четыр;хдневной работы. – Спасиба вам, хазяйки, за абеды, Илюшки спаиба за… – дед помялся, но, собравшись с духом, после покашливания, хрипловатым голосом проговорил: – Мы хочь с Микишкаю и стараи, но мы дюжа рады, што вон ни атказалси ат нашай помачи. И за деньги спасиба, а то я ужо и забыл, какие ани есть. И ишо. Приедя Илюшка, ты яму скажи, што водка дюжа была харошая. Правда ж, Микишк? Ну мы, Мария, пайдем, а то у мине штой-та ноги стали заплитаться, – засмеялся Герасим Кузьмич.

– Мария, – вдруг заговорил дед Микиша. –  Падажди, Казьмич, ну дай хочь я што-нибудь скажу, ты ж глянь, скока нагаварил, я дажи запуталси в тваей гаварильни, как мой Шарик на чепки. Значить, Мария, ты дрючочки или там какие колушки, приделавай у стену, как я паказавал. Унизу закапавай, а увярху нада прибивать. Стенку забирешь, патом нада будя клинцовку прибить и абмазать. Печичку я вам малинькию слажу. Ну, грубку такуй-та вот, – дед Микиша показал руками, какую он сложит в землянке печку.

Деды разошлись по домам, а Мария, взяв сына за руку, пошла в землянку, в которой перед тем скрылась е; свекровь. Теперь у них была уже собственная крыша над головой. А стены? Они тоже будут.


            ГЛАВА  ВОСЬМАЯ

Прошло два дня, как Мария вернулась в поле. Вернулась отдохнувшая  и заметно повеселевшая. А почему бы и не быть  ей повеселевшей. Илья, которого они с матерью ожидали и за спасение которого каждодневно просили Бога, побывал дома. Землянка, можно уже говорить, наполовину построена, а главное, что он, е; Илья, одобрил замысел своей жены и матери по строительству, хотя и убогого, но вс;-таки жилья.

Мария два дня хотя и работала, и работала неплохо, так сказал бригадир, вс; же мысленно она каждую минуту была на косогоре, в своей землянке, в которой были только каркас с крышей и потолком да остекл;нная оконная рама, вставленная между двумя столбами.

В связи с малым расстоянием между крышей и земл;й фасадной стены раму пришлось крепить не вертикально, как это обычно делается, а горизонтально, то есть класть набок, от-чего землянка приобрела довольно необычный вид и вызвала у строителей даже некоторое оживление.

– Илюшка, а твая землянка как будта за кем-та падглядавая, – засмеялся Герасим Кузьмич, командовавший установкой рамы. – Или как салдат, што выглядавая из акопа.

Первоначально об окне ни Илья, ни его помощники и тем более Мария с Натальей Ивановной речи даже и не вели. Когда же над земл;й поднялся каркас крыши и выяснилось, что если перед передней (фасадной) стеной немного убрать земли, то можно будет вставить небольшое окно. Остекл;нная рама нашлась у Кузьмича. Вот и вставили окно, хоть и оказалось оно нижней своей стороной на уровне земли…

– Зато с ею у сир;дки будя видна, – довольный своим предложением, проговорил Кузьмич. – И типерича ета уже и не зимлянка, а как ба напалавину хата, а напалавину зимлянка.

– Ничиго, Илюшка, дюжа ни тужи, – подбодрил главного погорельца дед Микиша. – Места у тибе тут на бугре т;плая, да ишшо и акно на т;плаю сторану, ни зам;рзните. Тут дажа и тапить-та ни нада будя, а если што, то вон бурьянком пракинул чуть, и т;пла. Глянь, его тут скока расте, – показал он на возвышающиеся по склону бурьяны. – Да и камыша с лазою на ставу многа, правда, за их ругають, но ты живешь на атшибе, можа, и не увидють. Тока вот на твой бугор хадить плоха…

Работая в поле, Мария на протяжении всего дня торопила время и с нетерпением ожидала конца работы. После прошедшего дождя земля размякла, и корова уже без особой напруги тащила плуг. А может, привыкла, либо поняла, что от этой, не коровьей работы ей вс; равно деться некуда. Вот и тянула лямку, словно бурлак. Соскучиться ж по пахоте Лыска не могла. Пахота – это не душистое сено.

Но так или иначе, а работа шла споро, и к обеду Мария со своей помощницей Леной оказались впереди всех женщин-пахарей третьей бригады. В бригаде пахали и четверо мужчин, но они наотрез отказались работать с женщинами на одном поле, и поэтому их результаты этого дня были неизвестны. Свой отказ работать вместе мужчины мотивировали тем, что, мол, они, то есть женщины, будут гнаться за их достижениями и угробят своих коров. Но, как потом оказалось, выработка на одну корову в мужском звене была даже меньше, чем у женщин. На что на другой день отреагировала комсомольская стенная газета «Овод», в которой были нарисованы мужики, спящие под кустом большущего лопуха.

 Узнав, что  ими вспахано с утра больше всех, Мария только незаметно улыбнулась, Лыска ж на эту новость отреагировала так спокойно, будто она такое количество соток пахала всю свою жизнь. И только Лена, узнав, что они с т;тей Машей вспахали больше всех, аж взвизгнула от восторга и радости.

– Т;ть Ма-аш, мы пе-рвы-е! – закричала она, как только стали известны итоги дообеденной работы пахарей.

Но заковыристее всех отреагировала на эту новость соседка по загонке, подруга Марии, Варвара, когда  бригадир назвал имена передовиков.

– Кузьма Иваныч, ты вот тут тока сказал, што мая лучшая падруга меня абскакала на сваей карове. Да как жа она не абскакая нас усех?  У ей жа мужик цельных пять начей дома был. Я за дни не гаварю, я гаварю за ночи. Вот ана и сразу стала передовичкаю. Да ты вярни нам наших мужиков-та, так мы табе все поля за адин день вспахаем, – под громкий смех закончила свою пламенную речь Варвара. – А ты, Маш, не абижайси. Был ба мой дома, я б им лапатой больша вскапала, чем щас пашу на карове. Будь ана трижды проклята, наша бабская доля. Што ани нас агитирують и угаваривають? Я, ты или другая какая баба, как мы с табою, мы што, не знаем, што нада кармить наших защитников? Не знаем што, нада работать? Да пускай же председатель или бригадир пагаварить са мною па-человечески, да я возле плуга буду спать, штоб раньша начать пахать. А то адин ходил с кнутом, как гайдамака, сельсоветскай рычит на всех, как сабака. Ани тока гаразды горлы драть, самагонку жрать да на нас кричать, – стихотворным слогом закончила свою бичующую местных начальников речь Варвара. – Им бабами пабыть ба годика два, радить ба аднаго, а лучшее двух, да мужа такога-та, как они сами, так, можа, патом ани были б мягчее.


В послеобеденное время Мария особо не подгоняла свою корову, хотя первенство можно было и удержать.


– Зачем? – задавала она себе вопрос. – Ныня я вспашу больша усех. А завтря, а послезавтря? – рассуждала Мария, выравнивая ранее проложенную борозду. – Харашо, што Лыска перестала храмать, – подумала она. – А как апять начне, што я патом буду делать? Дрючки на сибе насить? Да ишо и сельск;й скажа, што я сабатажница. Харашо, што хочь председатель калхоза не такой, – с благодарностью вспомнила Никиту Арсентьевича Мария.

На утреннем наряде председатель колхоза подош;л к ней и, отведя немного в сторону от женщин, спросил, как идут дела со строительством землянки.

– Да как идут. Сталбы паставили, крышу накрыли. В общем, навес сделали, а вот стены забирать нечем. У нас были сваи дрючочки, их палажили на паталок, а теперича не знаю, што делать, – призналась она Арсентьевичу.

– А много вам их надо?

– Скока штук, не знаю. Казьмич сказал, што нада забирать пачти двадцать метров. Я председателю сельсовета сказала, а вон… – Мария махнула рукой.

– Я вс; знаю, Мария. И что сделано у вас, я уже видел. Я ж каждое утро прохожу через ваш двор. Ты блиндаж видела в Серкино (урочище, лес)?

– Видала. Так его уже хтой-та разабрал. Там харошай лес был. Из его можна была и цельнай дом исделать.

– Сам блиндаж разобрали по разрешению сельсовета, а вот стены траншеи остались. Там я насчитал сто пятьдесят штук хорошего тонкомера. Этот лес, как ты говоришь, дрючочки, пош;л бы вам в стены. Забери ты их, вс; равно кто-нибудь прибер;т к рукам. Если кто спросит, скажешь, что я разрешил.

Мария тогда поблагодарила председателя колхоза. Теперь же ей надо было продумать, как привезти тонкомер. Колхозный председатель разрешил, а как повед;т себя предсовета, она не знала. Марии не хотелось ставить в неудобное положение Арсентьевича, хотя тонкомер нужен был, что называется, позарез. Поэтому она после окончания работы, отправив домой Лену, сама поехала в Серкино. Для первого раза Мария решила взять всего четыре дрючочка. Если она и попад;тся на глаза строгому начальству, то за четыре штуки принудиловки не дадут, да и на Соловки ссылать не будут.

Положив в тачку тонкомер и уложив поверх него свежескошенную траву, Мария поехала домой. Она уже представляла, как будет закапывать в землю нижний конец кругляка, а верхний, как учил е; Кузьмич, чуть-чуть подтесав, прибь;т к  бревну обвязки. Может она, размечтавшись, и «забрала бы» за время пребывания в дороге какую-нибудь стену, да вот только с момента въезда е; в село произош;л сбой хороших мыслей и начались неприятности. Когда до косогора осталось проехать всего каких-то триста метров, навстречу ей повстречался председатель сельсовета.

– Остановись-ка, Мария.  А что это ты вез;шь? – показал он на выступающие из-под травы дрючочки (столбики, колья).

– Да… ета я узила в траншее, в Серкино, ани ж там усюдно прападаюь или их хто-нибудь забире на топку, а нам ани нужны в стены. У нас же в землянке стены, Григорий Викторович, земляные. Их чем-та нада забрать, – начала объяснять председателю сельского Совета растерявшаяся Мария.

– Разворачивай корову к сельсовету, – буркнул, как бы себе под нос, сельск;й. – Я щас приду.

У крыльца хаты, в которой располагалась местная власть, стояли секретарь сельсовета и счетовод колхоза, или, как его называли селяне, «Арифметика». Взглянув на них, Мария поняла, что и работник сельского Совета, и «правая рука» председателя колхоза в изрядном подпитии.

– Что т-ты, Мария, п-пришла к нам? – с резким выделением в говоре буквы «ч» и небольшим заиканием спросил односельчанку секретарь. – Может, ты нам закусить привезла? А то мы тут с «Арифметикой» чуть-чуть выпили, а закусить нечем.

– Я к вам не шла, ета мине на дароге астановил председатель сельского Совета и сказал, штоб я падъехала суда. Наверна вот из-за етих, – показала Мария на торчащие из-под травы концы дрючков.

– О-о! Эт-та уже   под-д-падает пад ст-татью «Хищение соц-циалистической с-собственности», – засмеялся секретарь.

– Что за балаган устроили? – резким голосом спросил подошедший незаметно председатель сельсовета. – Разгружай, – скомандовал он Марии.

– Григорий Викторович, это ж трава, ей же надо кормить корову, – попробовал вступиться за Марию счетовод. –  Мы ж на совместном заседании правления колхоза и исполкома об этом говорили. Мария на своей корове пашет.

– А ты не встревай, – оборвал сельск;й счетовода. – Эти тоже разгружай, – кивнул головой на дрючки председатель, – и положи их к завалинке. А теперь слушай внимательно. Согласно постановлению оргбюро РК ВКП(б) население обязано сдавать местным органам Советской власти самовольно разобранное имущество. В случае несдачи имущества виновные будут привлекаться к строжайшей уголовной ответственности по законам военного времени. Тебе понятно, кулацкое семя?

– А как же нам быть? – задумчиво спросила Мария.

– Это пускай думает твой мужик. Переш;л бы работать в колхоз, может, мы и подумали бы, как вам помочь. А раз он хочет получать деньги, то пускай он и думает, где будет жить его семья. Траву можешь забирать и чтоб завтра на работе была без опоздания, – бросил напоследок Григорий Викторович и, повернувшись к своему секретарю и к колхозному счетоводу, пригласил их в сельсовет.

Мария, с трудом сдерживая сл;зы, подошла к корове и, взяв в руки повод, пошла домой.

– Пашли, Лыска, пускай ета трава астанется им, я табе накашу на вадапое.

Утром следующего дня о вечернем инциденте знало уже вс; село. Колхозники по-разному отнеслись к решению председателя сельского Совета. Одни, хотя их было меньшинство, одобряли его действия, мотивируя свою поддержку местной власти тем, что, мол, так ей, дочери кулака, и надо, и что дрючки уж лучше пусть сгниют в траншее, чем достанутся ей (Марии), другие ж, а их оказалось большинство, сочувствовали ей и не поддерживали решения сельского руководителя. Ид;т война, и негоже сводить давнишние сч;ты.   По-своему отреагировала на произошедшее Наталья Ивановна, когда Мария, возвратившись с работы, рассказала ей, что сельск;й не разрешил разобрать траншею.

– Не гарюй, Маня, я завтря схажу к Казьмичу. Иди вужанай и лажись спать. Сер;жу я накармила, и вон ужо спить. Иди.

Вечером следующего дня, возвратившись домой, Мария застала в землянке Герасима Кузьмича и свою свекровь. Они утепляли стены, вставляя в них вместо колышков, дрючков и тонкомера снопы камыша. К приходу Марии Наталья Ивановна и Кузьмич успели утеплить торцевую стену.

– Гляди, Мария, – начал Кузьмич, как только та зашла в землянку. – С той стараны сталбов… ну, от земляной стяны, нада привязывать четыре толстых палки..  Адну увярху, другую чуть нижа, патом ишшо нижа, а патом уже и у самам низу. Патом к палкам приставляешь, вот тах-та, – дед Гриша взял сноп камыша и поставил его в нишу между столбами, а потом ловко придавил лозовым прутом, который раза три обвил тонкой проволокой.   – Паставишь у стены камыш, а патом уже можно будя клинцавать, а патом и мазать. Камыша у вас сухого многа. В стены хватя. Не гарюй. Там пагаваривають, што Гришку нашага скора снимуть. Дураков, знаишь, и при царе была, хочь запруду делай, да и сачас их, как бурьянов на гародя. Ну ета, Мария, не Саветская власть винавата, ета, наши дураками паделались. Им дюжа хочится камандавать. Вон, ну наш Гришка, другой раз ни зная, как што делать, усюдно кричить. Нидаром жа его «Крикуном» кличуть. Им, Ягоровна, дали вожжи у руки, а кнуты ани уже сами…  – сделал заключение Герасим Кузьмич.

…Три вечера Мария утепляла стены землянки камышом, четыре дождливых дня она украдкой от людских глаз, а особенно от местного начальства, заготавливала на лугу лозовые прутья для оклинцовывания стен и прятала их в высокой осоке у дороги, чтобы ночью можно было перенести  в погреб.

Целый день Илья, снова приехавший домой, вместе с Кузьмичом и дедом Микишей прибивали гвоздями эти прутья к столбам, после чего дед Микиша, пока Мария работала в поле, за два дня сложил грубку (печку). И шесть вечеров Мария обмазывала глиняным раствором стены при свете «моргунка» («моргунок» – маленький светильник, сделанный из стеклянного пузырька, в который, через металлическую трубку, вставлялся фитиль. Для горения в «моргунке» использовался керосин, которого полную четвертушку дал взаймы дед Микиша. Почему «моргунок»? А вблизи этого светильника нельзя было ни кашлянуть, ни чихнуть, потому как он тут же гас).

 А двадцать девятого сентября, во время очередного приезда на выходной день Ильи, они всей семь;й собрались в землянке, затопили грубку, а вечером перенесли  из шалаша свои пожитки. Так началась жизнь бабушки, моих родителей и моя, в том числе, в землянке на вершине косогора, из которой мы выйдем «на свет божий» только в сорок седьмом году.

Село Вислое.
2008 г.