Мёд да полынь
* * *
Генри мёд да полынь. Его приглушенные шаги и мягкий скучающий взгляд путающийся в моих бесконечно вьющихся. Снова посещает нелепое чувство, словно кто-то следит, всматривается из полутьмы пустого зала, ловя каждый вздох, невольное "О!" и случайное обрывистое “Delicieusement!”. Шаг. И эхо пробегает по мраморным плитам, заставая врасплох под совершенно надменное "tu est parfaite".
— Я не знаю французского.
Улыбается. Генри мёд да полынь. Я не знаю французского, но в груди расцветает царапающееся “ты прекрасен”, подобно искрящимися в полуденном зареве цветам чертополоха. Отчасти Генри и сам похож на чертополох, всем своим видом предупреждая “Nemo me impune lacessit”. И я ранюсь о надменный взгляд и внезапный холод, как только появляется она.
Мне он улыбается иначе. Со мной он забывает говорить на английском, пренебрегая, отвергая, даже не всматриваясь, когда с ней всё его внимание приковано к её светящимся озорством глазам, скрывающим тайное, непостижимое, в коих и я успел потонуть.
Генри мёд да полынь. Он тяжело вздыхает и смотрит сквозь рассыпающуюся на осколки реальность, пока Банни травит очередной анекдот. Мигрень мажет чернильными пятнами по белоснежным манжетам. В растёкшейся чернильной дыре исчезает аккуратное: "Но мне как быть? Мне жизнь мила...". Он слабо улыбается и исчезает.
Всю следующую неделю Банни жалуется на игнорирование его благородных попыток помочь бедному больному. Только Камилла спокойно смотрит в окно.
Генри исчезает надолго. Внезапно выпавший снег холодил сердце.
Банни жалуется все больше, выплёскивая своё раздражение на окружающих. Френсис шутливо произносит: "Что на прохожих мирных, пёс, кидаешься? Знать волка тронуть боязно?". И в ответ получает фут омерзительных шуточек. Прячусь за книгой, краснея то ли от злости, то ли от ужасной обиды, краем глаза замечая вошедшего "волка".
Генри мёд да полынь. И я снова теряюсь под тихое "o ma joie...", видя как Камилла сладко улыбается. Стараюсь подавить, уже ставшее привычным, желание сбежать и забыть о существовании своих одногруппников. Я всё больше ощущал себя бесполезным и обессиленным, пока мелодичный голос професора приобщал нас к прекрасному в этой маленькой аудитории.
Генри мёд да полынь, обжигающий заледеневшее в зимнем сумраке сердце.
Когда Банни говорит об Италии, я невольно завидую, представляя свою отнюдь не радостную перспективу. Только открытки и частые письма спасают от погребённых под снегом крыш и дорог.
Он появляется внезапно. Под ногами кружатся яркие пятна алеющего чертополоха, а карманы тяготит собранная наспех мелочь. Если и умирать, то чувствуя нежность во взгляде, что когда-то казался жгучей пощёчиной.
(— Вообще-то Плотин мне не очень интересен.
— Да? Почему же?)
— Галлюцинация...
— Что?
— Ты должен быть в Италии...но я очень рад тебе...
— Ричард тебе нужна помощь, давай я...
— "Злая сдается зима...Смех и Пыл любви вкруг тебя витают...".
Сладость поцелуя не поддаётся простому "мёд да полынь", ведь собственные слёзы отдают неукротимой морской стихией, и смерть не кажется такой жестокой. Если только немного.
(— Мне нравится Гораций
— Это не одно и тоже.)
Генри галлюцинация. А Италия слишком далеко, только поэтому меня накрывает волной стыда под надменное "O ma joie tu te sens mieux?" в полутьме больничной палаты.
— Я не знаю французского.
— Ты взял курс в нагрузку и мне думалось, у тебя есть хоть незначительные познания в языке. Tu me plais vraiment. Разве не очевидно?
— Звучит как оскорбление.
— Разве?
Генри мёд да полынь. Он садится на край больничной койки и долго всматривается. Сердце невольно замирает.
Со мной он забывает говорить на английском, надменные французские речи задевают что-то внутри едва уловимым "tu est parfaite", когда взгляд прикован к юноше с чертополохом. Позади слышаться чьи-то шаги и женский смех, заставляющий отвернуться, вернуться к такой простой английской речи, без прикрас и поэтичного слова.
Со мной он говорит иначе. Ответ слишком очевидный больше не такой солёный, чтобы скрыть горечь полыни.
Свидетельство о публикации №221060801249