Конечная остановка

    «…Почему троллейбус грустный? - Потому что он с рогами, вот бы вам рога наставить, посмотрел бы я на вас! И салон его продрогший, точно душу сапогами, беззастенчивые люди топчут каждый Божий час!..»


  Неизвестно почему запомнившаяся,  со времён далёкой глупой юности,  «Баллада о грустном троллейбусе» совершенно некстати пришла мне в голову  когда я вышел из электрички на пустую привокзальную площадь.  Вспомнилась она мне совершенно не ко времени и не к месту, ведь  не троллейбус    ожидал меня у вокзала, а автобус, и был он не просто грустный, а откровенно печальный.  По крайней мере, таковым он являлся для меня; именно на нём мне  предстояло преодолеть последний участок моей дороги.

  Начинался же мой путь два месяца назад, с  тихого сентябрьского вечера;  и были теплота родного дома, покой и умиротворение, и выкопанная, наконец-то, картошка, и запах жареных грибов на кухне, и портфель в руке и ключи от машины в кармане, и щемящее чувство вины и бессилия, и её прощальный взмах руки над одеялом: «Лети, сынок, дорогой, главное - чтобы тебе было хорошо, спасибо за то, что нас не забываешь; не беспокойся слишком много: если что случится - тебе сообщат…спасибо тебе за всё».

 Предсказанное случилось и мне сообщили.

  Бортовой дисплей,  продемонстрировав открытие дверей самолёта, разрешил экипажу отключить  полётный режим  средств мобильной связи; экран телефона, вспыхнувший  колонкой красных сообщений,  разделил жизнь на «до» и «после».  «До» - были негаснущие окна на четвёртом этаже  за которыми меня любили и ждали так, как никто и никогда любить и ждать уже не будет; а «после»…после была дорога  от тропического островного рая до печального автобуса на привокзалке далёкого  райцентра.

 Через воздушные пространства различных категорий, зоны диспетчерского, полётно-информационного, консультативного и прочих обслуживаний,  по трассам и  по прямой, ортодромиям и локсодромиям, мимо радиомаяков и светосигнальных систем, через хитросплетения  рулёжек, стоянок и терминалов.

Под воздействием мега- , кило- ,  гигагерцев, и миллизивертов, в тщетных попытках удержать в плывущем сознании сухую математику флайт-планов,  радиалы,  курсы, расстояния, скорости и ограничения.

  В сопровождении бесконечных сообщений от компании и коллег с выражениями таких ненужных соболезнований; электронных писем со вложенными  билетами и просьбами подтвердить дальнейшее расписание и сообщить хотя бы примерную дату возвращения.

 Под аккомпанемент  телефонных звонков с теми же соболезнованиями, подтверждениями почты, надоедливой  помощью и советами попавшему в беду иностранцу, который, того и гляди, где-нибудь заблудится и которого уже ищут в зоне посадки на самолёт.

  Через секторы прибытия, отправления и ожидания, мимо  монгольской детской  спортивной команды, развлекающейся  какой-то новой игрой под названием «Коронавирус!», похожую на догонялки, но только с дурашливым кашлем.

 До далёкой привокзальной площади, на которой, словно дожидаясь меня, стоял старенький печальный автобус; стоял, немного покосившись, открыв обе двери и принимая в своё чрево всех тех, кто спешил, а также тех, кому спешить было уже некуда.

 Бабушки с авоськами, работяги со смены, пассажиры с электричек, запылённые водилы с расположенного неподалёку автопарка, обычный грустный привокзальный люд,  попарно и поодиночке рассаживались по скамеечкам; кто молчком, кто тихо переговариваясь;  каждый, будучи  на волне своих повседневных забот, мало обращал внимания на выступления колоритного  дядечки, занявшего сразу два кресла.

  Дядечка тот изо всех сил старался хоть как-то развлечь публику и обратить на себя внимание. Шутки-прибаутки вперемешку с незамысловатыми матерками сыпались из него горохом; по его обличью, стилю и содержанию  его речи трудно было определить, по какую - правильную или неправильную -  сторону решётки, он провёл большую часть своей жизни. Он то рассказывал как он «…с сотрудниками из райотдела весь город вот тут держал…», демонстрируя  татуированным кулаком некий жест, долженствующий, очевидно, по его мнению, продемонстрировать силу и могущество его, и его «сотрудников», то  вдаваясь в музыковедение, объяснял  что музыка потому и камерная, что в камере исполняется,  как-то, например: «Будь проклята ты, Колыма…» и приводя другие, не менее душещипательные примеры сего жанра: «Первый срок, нечаянная «ходка», пацана ментовка замела…».  Он, очевидно, был многим давно знаком,  поэтому на его эскапады пассажиры автобуса реагировали довольно вяло, если вообще как-то реагировали.

  Меньше всех обращал на него внимания молодой человек, расположившийся напротив и являющийся полной ему противоположностью. Если единственным украшением дядьки были золотые фиксы, телогреечка и сакральные синие  знаки на пальцах, то парень напротив был похож либо на Жар-птицу в курятнике, либо на Блудного Попугая Кешу: «Таити, Таити…кстати, вы не были на Таити?»  Вызывающе и ярко детый, украшенный всевозможными феничками и аксессуарами, которые большинство его попутчиков не то что  в кино не видели -   даже не догадывались о их существовании, он казался пришельцем из другого мира; трудно было понять, кто он, и как оказался на захолустном вокзале.

 Нетрудно, впрочем, было предположить, что, обладая выбором, парень с удовольствием променял бы всё своё недешевое барахло на пару целых ног и руку, которых ему так не хватало;  можно было также догадаться, что выбора такого ему никто и никогда  не предоставил.     Всё, что досталось ему, были роликовые коньки вместо голеней,  и  некое механическое устройство, напоминающее стрелу башенного крана,  заменяющее  левую руку. Вышеупомянутое ограничение физических возможностей нисколько не смущало юного господина, по крайней мере никак не сказывалось на его отношении к жизни и социальной активности. Прикрепив к стреле крана два заграничных электронных коммуникатора и, закинув в лежащий рядом рюкзак шнур питания, парень вёл документооборот, по накалу и уровню интенсивности сравнимый разве что с работой Нью-Йоркской биржи. Или, чтоб было понятнее -  работой Московской телефонной станции во время трансляции балета «Лебединое Озеро». Он копировал и вставлял, удалял и форматировал, создавал ссылки и переходил по ним, смахивал окна налево, направо и менял их местами. Надвинув на буйную  африканскую шевелюру   солнцезащитные очки,  он вызывал бурю в интернет-сообществе, общаясь одновременно с громадным количеством корреспондентов. Шнур питания, так же как и эфир, казалось, стонал от перенапряжения; чрезвычайная занятость не позволила оператору увидеть появления ещё более колоритных, чем он сам, персонажей.

  Каковые появились как дети кукурузы Стивена Кинга или манкурты  Чингиза Айтматова -  внезапно, из полной темноты и пыли, на очередной остановке посередине частного сектора, расположенного между вокзалом и, собственно, городом. Элегантные парень и девушка в драных пуховиках и благородным посинением на одухотворённых лицах. Девушка несла в руках полупустую бутылку «Кока-Колы» и, почему-то, электрическую плойку. Шнур плойки размотался и болтался до земли, штепсель бил мадам по ногам.
    Пройдя в центр салона, они  приступили к  финансовым транзакциям, а именно -  начали шариться по своим карманам в поисках мелочи. Очевидно, что результаты поисков их не очень  удовлетворили, поскольку девушка, отойдя  к кабине, подключила к переговорам главного бенефициара сделки, то есть водителя. Парень же, предоставленный сам себе, решил более не углубляться в тему маркетинга и инвестмента; перед ним стояли более насущные проблемы, как-то: хотя бы определить, в каком секторе пространства-времени он, собственно говоря, находится.

  В автоматическом режиме он проследовал между креслами пассажиров, затем, совершенно неожиданно, резко повернулся и  вышел из пока ещё стоявшего  автобуса, оставив  всех в крайнем недоумении. «Девушка, девушка, ваш спутник, того, покинул вас!»: загомонили сердобольные старушки, хотя  по  тому, как тревожно  они сжимали свои ридикюльчики, было видно что  данный факт их нисколько не расстраивал. Девушка, оставив свой содержательный диалог с водителем и,  путаясь ногами в шнуре от плойки, бросилась в погоню. Непроглядная чернь осенних сумерек поглотила её фигуру, ночной ветерок унёс вдаль её слова, полные накала и страсти.

   С быстротой молнии парнишка с дредами на голове и роликовыми коньками вместо ног, бросился за ней. Это было совпадением, но выглядело впечатляюще. Он, очевидно, поняв, что чуть было не проехал нужную остановку, вскинулся, забросил в рюкзак свои электронные устройства и, с неожиданной резвостью и грохотом роликов, оставив за собой запах больницы и дорогого  парфюма, кинулся к выходу. С невероятной скоростью парень  промчался мимо окон автобуса, помогая себе палкой вроде лыжной, которую держал в единственной руке; в сумерках быстро исчезли африканские дреды и яркий рюкзачок со светоотражателями.

 Представление подходило к концу;   взбаламученная публика потихоньку затихала, нахохливалась и снова погружалась в свои извечные думы о работе, внуках, бытовых неурядицах и неустройстве. Балагур с туманным прошлым рассаживал на своём диване только что вскарабкавшихся в автобус усталых тёток с грузом овощей в колёсных сумках, называемых в этих краях «автогражданками». Он взял над попутчицами шефство,  помог им взобраться в автобус, уступил своё место и сбегал за билетами. Под лирические отступления на тему: «И в вагонах, прокуренных «планом» малолетки за жизнь говорят…», он развлекал их историями из жизни райотдела, постоянно извиняясь, что сегодня немного «употребил». И весь автобус ему конечно же верил, хотя  и внимал вполуха.

    Выщербленные балясины школьной ограды, сухие листья под ногами, дымок далёких костров. Негаснущие окна на четвёртом этаже, за которыми меня любили и ждали так, как никто и никогда уже любить и ждать не будет.  Осенний вечер, двадцать первый век. Конечная остановка.