…И отвращение от жизни,
И к ней безумная любовь,
И страсть и ненависть к отчизне...
И чёрная, земная кровь
Сулит нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи...
«Возмездие», А. Блок. 1910-1921.
Сумерки случились внезапно. Как и погорелое, изуродованное поселение, к которому Мирко, спотыкаясь, выбрел из лесу, с трудом волоча за собой огромную, перепачканную грязью и тошнотворно-смрадной, гнилой жижей, из памжи брызнувшей, обомшелую рогатину.
Сперва мальчик, рухнув с дерева на жуткую тварь, в горячке одурелого ужаса слепо отбрыкнулся, лягнул сипящее чудище, попытался вцепиться обломанными, мягкими, для того совсем не пригодными, человеческими ногтями в омерзительно-скользкую, липнущую пролежнем шкуру. И, хвала Хозяину Солнца, благополучно слетел с приподнявшегося на дыбки, обескураженного буйным отпором уродища. Откатился по прелому валежнику, выдрал первый под руку подвернувшийся куст и, не помня себя от страха, пережитой за минувшие дни боли, голода и невыносимой, помешательство напоминавшей ненависти ко всем этим прожорливым страховидлам, поганым тварям, падким до чужих потрохов, принялся лупить по серому хребту, исступлённо подвывая. Нечисть визжала, хрипела и металась. «Маленький вещун» сам не понял, как умудрился выжить и, более того, одолеть тварь. Он лупцевал серое существо, даже когда то, рухнув, перестало дергаться, даже когда брызнуло что-то буро-чёрное, а в нос ударило зловоние. Даже когда в глазах потемнело. Очнулся мальчишка лишь поутру, весь перемазанный, с ломящими руками, рассаженными коленками и драным боком. Ни то об ветку зацепился при падении, ни то бестия, издыхая, всё же задела.
Худо-бедно обтерев мхом грязюку с лица и залепив землёй кровоточащую ссадину, в прорехе рубашки выглядевшую совсем неважно, пацан зачем-то снова взял рогатину, не соображая до конца, обтряс остатки земли с комля и потащил за собой. Мирко понятия не имел, зачем делает всё это. Мальчику казалось, он вот-вот проснётся на повети или у печки, где тёплый, сдобный дух сморил его после дневной беготни на подворье. И ласковая Ладка погладит по волосам, нальёт свежего, сладкого молока, украдкой отломит горбушки на закуску… Или Добря, посмеиваясь в усы, оделит куском терпко-солёной, жёсткой, как вожжа, но такой вкусной сушёной рыбины. Потом «вещун» спотыкался, падал или натыкался на какую-нибудь корягу, всхлипывал, оглядывал неприветливый, седым лишайником поросший бурелом, через который упорно продирался, сознавал себя до сих пор не съеденным и упрямо шёл дальше. Сопли и лихорадка, язвящий гнус, сбитые ноги и шатавшийся зуб тревожили его всё меньше. Точнее, пареньку сделалось так дурно, что он не старался определить, где именно болит сильнее всего. И вот, каким-то чудом выкарабкавшись из сырой, промозглой чащобы с её оврагами, корнями, цепкой, жгучей порослью и осклизлым валежником, оглушительно хрустевшим-чавкавшим под ногами, пацан замер на окраине ляды, впервые всерьёз заметив вонючую рогатину, нежданные сумерки и запах. Удушливый смрад погорелого жилья. Страшный… И тошнотворно-привлекательный. Потому что впитал в себя намёком что-то съедобное, что-то… Мирко утёрся размочаленным рукавом, загнанно покосившись на темнеющее небо. Селение – курящийся дымом остов - мальчик уже мог разглядеть. И прекрасно понимал: живых там не осталось. А всё равно обречённо поплёлся по кулиге* (* - новь, раскорчёванное место, лесная поляна или часть поля, расчищенная для земледелия) к пепелищу, бороной волоча проклятую рогатину. Ветка цеплялась и мешала идти, но какой-то дикий, животный страх не давал пареньку её выбросить. Она будто приросла к ладони, стала продолжением руки.
Село оказалось небольшим, может, в два-три раза Овражки превосходившим. Городьба бревенчатая, некогда территорию защищавшая, местами прогорела, местами обрушилась. Чёрные столбы торчали уродливыми рогами или наростами. Сажа висела в ещё тёплом воздухе. Мирко, пачкаясь в золе, брёл вдоль выжженного заплота, слепо, бессмысленно таращась на закопчённый костяк, от строений людских оставшийся. Местами конструкции выглядели совсем странно. Мальчик даже не пытался понять, на что смотрит: брёвна, угли, обгоревшие кости. Нюх его не подвёл. Воняло не только костром, пахло печёным мясом. Палёной шерстью. А кое-где завалы ещё тлели.
Обойдя часть поселения, парень тупо сел в остывавший пепел, борясь с искушением перебраться через прокопчённый, поваленный забор и порыться в том, что осталось после пожарища. Смущало только, что никто больше этим не занят: не воют погорельцы, не рыщут, не ворочают сгоревшее добро уцелевшие, не скулят псы, даже воронья не видать. Неужели никто не успел выбраться из охваченного огнём села? Следов Мирко особенно не искал, а, тем не менее, отстранённо, полуосознанно заметил, как вытоптана кургузая ляда. «Я хочу выжить, - уже не слишком уверенно, бесцветно пробормотал под нос мальчик, чувствуя, как заваливается навзничь, подтянул колени к животу. – Я хочу… Судьба-Куделя, защити… матушка…». Видимо, балий из соседнего хутора не так, чтобы сильно преувеличил. И Алянка, летами умудрённая, суеверия свои к месту поминала. Потому что на дороге, промеж сгоревшей городни да лядины вившейся, показался верховой. И по посадке да выправке судя, не холоп-челядинец, батрак, меринка заседлавший, а всамделишный всадник. Мирко тихо заскулил. Всадников, тем паче, благородных, на высоких сёдлах да с оружием, стоило опасаться, пожалуй, не меньше клятой памжи. А этот ещё и гнедка своего, подъезжая, придержал, объехал мальчонку, в грязи скорчившегося, нешироким кругом, чуть не топча. Окликнул. Пацан сжался в клубок, чувствуя, как подаётся под могучими копытами стынущая зола, вдыхая облачка взвивавшейся сажи. Верховой, спрыгнув с седла, потыкал мальчугана носком смазного сапожища. Опустился на корточки.
-Живой, что ли? Слышь! – Мирко снова заскулил. – Местный, Паданский? Эй? – ответа не дождавшись, конник сердито сплюнул на дорогу, ухватил за шиворот и без видимых усилий закинул поперёк седла. – Разберёмся, - постановил он сквозь зубы, в пепел брезгливо поплёвывая. Разглядеть непонятного доброхота – да и доброхота ли – «вещун» даже не пытался. Только щёлкал зубами и плакал, чувствуя, как врезается в разодранный бок жёсткая лука. Верховой что-то напевал. А дальше вдоль дороги, возобновляя сгоревший частокол страшным подобием, по-за селом уходил в поле ряд свежеструганных колов. И почерневших, изуродованных тел, причудливо те колья украшавших…
***
Стылый, въедливый сквозняк исподволь теребил усталые, выцветшие гобелены, скрёбся мышиными стаями по углам, перегоняя скудную пыль, шелушащимися стенами порождённую. Свечи почти прогорели – снулые челядники снимали жирный нагар, подновляя освещение. С бесшумной вкрадчивостью сменялась стража. Адалин, неспешной, легкомысленной походочкой записного вельможи вывернув из-за угла, небрежно оглянулся. И замер, беззаботное выражение с податливой физиономии согнав. Из затенённого арочного проёма, продолжая со Спутником забавляться, показался паскудно усмехавшийся Эльзант. Искра сновал по хозяину вёрткой молнией, то и дело смешно вздыбливаясь и мелодично пощёлкивая.
-Хорош ты… спать, - фыркнул, оглядывая принаряженного упырюгу, Сполох. Фладэрик, изъязвив ухмылку до полного безобразия, покивал. Кафтан мужик бросил наопашь* (* - На одно плечо), недошнурованный ворот парадной туники и не подумал подтянуть. – Живописно смотришься, - оценил белёсый Тегейриан, ласково поглаживая шелковистую холку зверька. Ласка устремила на хозяина проницательный взор, обмерев на плече чутким столбиком.
-Как же, - фыркнул чернявый. – Побрился ради такого случая.
-Красавец, - похвалил насмешливо динстманн. – Я уж думал, не дождусь…
-Дождался, - насилу от циничного комментария удержавшись, хмыкнул Упырь. Впрочем, судя по глумливому оскалу коронного чароплёта, Эльзант без труда мысли дружка угадал. – С чем и поздравляю.
-Где Позёмыш? – пряча Искру, возмущённого внезапным самоуправством, за пазухой, вскинул хрустальную бровь Сполох. В куртке и самодельном поясе, в основном, из карманов да петель разномастных состоявшем, смотрелся Тегейриан не менее занимательно, чем расхристанный прелагатай. Адалин пожал плечами, сворачивая в затенённый лаз.
-Шныряет где-то, полагаю, возле кухонь казарменных, по погребам.
-Запасы разоряет, - с очевидным одобрением протянул чародей. – Чудо-зверь, - и, без всякого перехода, вытащил из-под куртки увесистую, грубой бечевой сшитую да перекрученную стопку замусоленных листов. – Откопал я записи свои… того времени. Тут подробные описания. Так что, наслаждайся… - Фладэрик, габариты тех «наслаждений» оценив, присвистнул.
-А ты, оказывается, тот ещё сказочник. Целая гримория*. (* - Гримуар или гримория - книга, описывающая ритуалы и заклинания для вызова неких сверхъестественных помоганцев (и помоганок), или содержащая иные колдовские рецепты)
-Гримории – это по твоей части, - осклабился Эльзант. В полумраке его перламутровое, скуласто-костистое, заострившееся лицо выглядело эдаким мрачным предзнаменованием. Адалин рассеянно покивал, пачку под тунику благополучно упихав, да на измождённого чародея с беспокойством непрошенным, отстранённым поглядывая. Сполох, насмешливо ломая прозрачные брови, покачал головой. – Хоть бы рассказал чего, поделился…
-По поводу? – легко согласился мужик, любопытству чароплёта не шибко удивившись. Тегейриан слишком ловко и проворно соображал, дабы вопросом соответствующим не задаться. К тому же, неосвещённый, пыльный, что божница в губной избе, кут, полого вниз спускавшийся, весьма располагал к подобного рода разговорам.
-Своих предположений, - чародей хитро прищурил синевой загробной мерцавшие зенки. – Думаешь, я не в курсе, что ты там в библиотеках старых изучал, о чём западных посвящённых допытывал да шаманов степных. А теперь ещё это…
-Ну, - философски пожал плечами чернявый, паскудно ухмыльнувшись. – Раз в курсе, сам, полагаю, догадаешься. Что запад, что восток – в этом вопросе солидарны.
-Выходит, одного мира любомудрам державным мало сделалось? – ожидаемо проницательно предположил Тегейриан, положенного трепета не обнаруживая, но и лукавое ехидство придержав. Адалин не спешил реагировать, задумчиво в тяжеловесные потёмки коридора вглядываясь. Эльзант, сдавленно откашлявшись – явно, стервец, терпел до последнего, о реакции чернявого памятуя, – утёрся рукавом, цедя сквозь зубы заковыристую брань. Упырь, наконец, кивнул. – Паскудство, - оценил чародей. – Может, сказать Корнфлиду? Или кому иному из Круга?
-Не надо, - в голосе Фладэрика убеждённость мешалась пополам с издёвкой. И Тегейриан вопросительно хмыкнул, предполагая некие объяснения. Чернявый надменно прищёлкнул языком. – Если Гельхард до сих пор не в курсе, значит… не его сукна епанча.
-А если в курсе?
-А если в курсе, Сполох, - мрачно улыбнулся Адалин, смерив тоже лицом поскверневшего динстманна долгим, выразительным взглядом, - хм… лестницы у вас в Башне уж больно опасные. Того и гляди, сверзится кто, костей не соберёт.
-Хм, - межбровье растирая, насупился чародей. – Не знаю… Расточительно. Корнфлид – сильный чародей. Один из сильнейших.
-Ну, попробуй, пощупай, - после краткого раздумья согласился Фладэрик, на миг задержавшись перед низкой дверью, ход замыкавшей. – Только последствия наперёд… просчитай, - понятливо кивнув, Эльзант первым проскользнул за отворившуюся бесшумно створку. Чернявый Адалин, оглядев мрачный лаз позади, вздохнул, помянув древних зодчих да нынешних, нерадивых, хозяев. Пыль чуть не на зубах скрипела. Да и сквозняки на романтически-артритный лад настраивали. Исполинская громада Розы впечатляла: снаружи – неприступной мощью да нарядностью, изнутри – на глазах ветшавшей, дряхлой неповоротливостью. Могучий вампирий оплот – ещё одна иллюзия, обманка, пожиравшая сама себя.
Расставшись с чародеем, призрака замковых катакомб напоминавшим куда больше реальных представителей, на одной из стен, Упырь, надеясь освежиться, прогулялся вдоль по боевому ходу, разглядывая из-за массивных зубцов окрестности: казарменный двор с прилегающими территориями, мощёными фигурной, пёстрой черепицей приземистыми галереями, хозяйственными постройками и деревянными сооружениями неопределённого назначения. Забрались сюда подданные скорее по старой памяти, чем из необходимой предусмотрительности. Живописный до колик, студёный северный рассвет к прогулкам не располагал, стражников, пневмонию по-над пряслами карауливших, разогнав по притаённым в башнях укрытиям, а дворню работящую вынудив к излишней расторопности. Даже в выстывших за ночь коридорах больше духи неприкаянные шарахались, основной контингент потеснив. Тегейриан язвил и насмешничал по своему обыкновению, старательно, но малопродуктивно самочувствие бодрое симулируя. Фладэрик, в кои-то веки получавший отстранённое удовольствие от происходящего, быстро манёвр вероломный раскусил да безапелляционно прогнал неудавшегося лицедея обратно «к ретортам». И теперь, всё больше мрачнея, дивился внезапному затишью, замок охватившему: ни собак, ни птиц, ни лошадей, ни дворни, казалось, даже крысы в подвалах затаились.
Разговор оставил по себе двоякое впечатление, зато потеснил из памяти образы минувшей ночи, исподволь, погань такая, нет-нет, да выворачивавшиеся лукавыми посулами. Сладкая повелительница Каменной Розы, госпожа и самодержица, не только мизансцену толково сочиняла да птице-ящеров разводила. Отдав должное коварному таланту, Адалин постарался из головы всю эту дичь выкинуть. Облокотившись о вылизанную беспощадными горными ветрами, отполированную до неправдоподобного блеска кладку бруствера, Фладэрик долго смотрел на лиловые в хрустально-звонком рассветном серебре сосны, вальяжно поскрипывавшие за акведуком, на алую стремнину Олвадарани, так напоминавшую сабельный след, на далёкие башни, отсюда смахивавшие на изящную бутафорию, резные фигурки для детских забав. Милэдон, Стимбор, Латарэт, Корсвиц, Дормэрсет, Амитгард, Стрэлэнд, Гвердэн, Таридон, Валдэн, Орэндайль, Кердзэн. Что останется от богатых, укреплённых доменов? Что осталось от Гвердэн, в тридцати верстах к северо-западу лежавшего? Белокаменный кружевной остов, брошенная обомшелая голубятня, зачарованная руина из страшной сказки, поросшая терновником и плющом. Что осталось от замка Кердзэнов? Обгорелый костяк. Проклятая пустошь, обходимая даже ветрами. И сколько таких ещё? Мрачных проплешин, гниющих язв. Долина Олвадарани безнадёжно больна. И хворь эта пострашнее любых восточных напастей.
Скрипнув клыками, Упырь поглядел в издевательски-ясные, прозрачно-синие, цвета аквамарина, небеса. Рассветные перламутры уступали более насыщенным, хоть и приглушённым в здешних краях, оттенкам погожего дня. Такими темпами, к Остре-Заре* (* - Один из семи основных праздников традиционного календаря, отмечающий день весеннего равноденствия. Обозначал пробуждение природы. Посвящен, соответственно, Остре-Заре), глядишь, и развиднеется, вопреки обычаю, может, даже потеплеет. Чего в кветень* (* - Апрель) тут отродясь не бывало.
-Хоть изредка даже тебе не помешало бы спать, - крепко призадумавшийся, Фладэрик к собственной досаде гостя одинокого, в корзень* (* - Корзно. Мантия знати. Накидывается на кафтан, застегивается на правом плече фибулой. Плащ с меховой опушкой) предусмотрительно закутанного, приметил с очевидным опозданием. То есть, когда оный, тактично покашляв для порядка, сакраментальное наблюдение под боком озвучил. Несмотря на ранний, явно неуставной, час, выглядел Эзрель подчёркнуто-строго. Даже респектабельно, во многом благодаря роскошной меховой опушке из чернобурки. Что, памятуя о прозвище Советника, показалось Адалину забавным. Упырь даже посмаковал идейку ободрать соплеменника на воротник. А что, некоторые, вон, кафтанами из кожи человечьей не брезгуют, скальпами дурно выделанными обвешиваются, зубами да иными мелкими, легко отделимыми подробностями вражеской, а то и дружеской анатомии. Остроумный, а главное, практичный подход. И декор занимательный, и перекус какой-никакой. Упырь, подивившись хмельной придури усталого рассудка, потёр переносицу, бредни жутенькие отгоняя. В меру почтительно поклонился, бегло физиономию подданного оценив:
-Мессир Гуинхаррэн. Полагаю, это справедливо для нас обоих.
-Воистину, - туже запахнувшись, покивал Корсак. – Хм. Перейдём уж к делу. А то, знаешь, красотами здешними по нынешней поре не шибко сподручно любоваться: того и гляди застудишься, кашлять начнешь… - Фладэрик, на Советника глянув чуть пристальнее, фыркнул.
-Блодвэна за мной послал?
-Какое там, - отмахнулся Гуинхаррэн. – Себе дороже. Уж больно ты ловок. Случайно я твоего дружка углядел. Приметный он. К тому же, Шуйца при Стяге, - в случайности такие вампир не верил, однако покладисто наивность малахольную симулировал, покивав. Эзра, ёжась, вновь подтянул богатый корзень. – Волей-неволей за такими приглядываешь, - Адалин молча устремил взгляд по-над сизыми сосновыми шапками да островерхими макушками могучих ёлок за Эреттурн, навстречу медленно восходящему в палевой дымке над кряжем солнцу. Советник привычно щурил продолговатые, хитрые зенки, тоже притихнув.
-Зачем ты… прикрываешь меня, Эзрель? – и обыкновенно-то не слишком ласковый, низкий и хриплый, что звук жерновов, зерно в подвалах смалывавших, голос чернявого сделался особенно угрюм. Прочные ассоциации с медведями бессонными да обвалами горными вызывая. Гуинхаррэн усмехнулся без тени веселья в физиономии.
-Я всё объяснил. Ты талантлив и полезен Короне.
-Чушь. А впрочем, ляд с тобой, - Упырь обернулся. – На тебя донесли. Канцлер уже отписался Её Величеству. Жди нарочных, - в лице Советник не переменился. Разве прищур характерный сделался жёстче. – И… надеюсь, у тебя высокий болевой порог.
-Хм, весьма любезно с твоей стороны, благодарю, - не дрогнув, галантно поклонился сухопарый вельможа. – Предупреждение несколько запоздало. О слухах мне доносили давно. Полагаю, место моё долго пустовать не будет?
-Понятия не имею, - отрывисто, чуть не брезгливо дёрнул плечами Адалин. – Я собираюсь… покинуть Долину...
-Ничего не знаю и знать не хочу, - тотчас откликнулся Эзрель с занятной поспешностью. И, ухмыльнувшись, выразительно покивал. – Да, мой болевой порог много уступает твоему. Спыток могу и не выдержать.
-На то они и спытки, - снисходительно обронил Фладэрик, возвращаясь к рассеянному любованию наливавшимся дневными соками пейзажем. В казарме прогремела первая побудка. На хозяйственном дворе откликнулась изобильная замковая живность, засновала обслуживавшая её, судя по наружности отталкивающей, дохлость, широчайшим ассортиментом с могильников Голоземья поднятых умертвий представленная. Ясновельможная братия мало интересовалась жизнью слуг. Хозяйственная возня их не занимала. Как, впрочем, и многое другое. Адалин напряжённо потёр совсем, казалось, зажившую бровь, сосредоточенно пересчитывая мглисто-бурые ёлки.
-Что, даже не спросишь про мой план? – насмешливо уточнил Корсак. Чернявый прелагатай с непроницаемым видом покосился на усмехавшегося соплеменника. Философски пожал плечами.
-Полагаю, он существует, - Упырь помолчал, выжидая. Эзра, всё так же иронично щурясь, с очевидным любопытством, здорово отдававшим вивисекцией, пялился в ответ. - А мессир Советник достаточно проницателен, дабы сохранить его при себе, - заключил мужик, растянув губы в холодной улыбке, любезность симулировавшей довольно вяло. Позабавленный неизвестно чем Гуинхаррэн живо покивал:
-О да, мессир Советник достаточно проницателен... И заметь, он даже не просит подробностей, - Адалин смутно поморщился, изобразив досадливое непонимание, видимо, Эзрой ожидаемое. Корсак, всё усмехаясь, тряхнул пепельно-русой шевелюрой. Хотя узкие, тёмные щели продолговатых глаз не смеялись. – Донос. Ты, я полагаю, прочёл его, пока обследовал кабинет Её Величества, - Упырь легко поклонился, отчего раздражающе-въедливая ухмылочка подданного сделалась ещё ехидней. Точа густую скабрезность, будто свежие соты - мёд. – Как тебе это удаётся?
-Она… довольно легкомысленна в некотором отношении, - ветер рассеянно чесал хвойные шапки могучего королевского бора, ёлки мерно, дремотно раскачивались под пальцами-сквозняками, шуршали скрипучими стволами пушистые сосны. По-над чащей, блеща конопатой черепицей, высверкивали кровли башен, шпили и флюгера, зыбкими лучинами-росчерками едва различимые в утреннем, студёно-хрустальном воздухе. Эзрэль расхохотался. Отчего призадумавшийся несколько крепче позволенного Упырь, усилием воли поборов мгновенное желание смазать соплеменнику по физиономии, удивлённо обернулся. И натолкнулся на неожиданно-восхищённый взгляд хитро блещущих зенок. Гуинхаррэн, слегка откачнувшись, демонстративно разглядывал чернявого прелагатая, скорчив подчёркнуто-красноречивую мину. Фладэрик высокомерно изломил бровь.
-О, нет-нет! – бравурно воздел ладони Советник. – Не надо испепелять меня взглядом. Я совсем не это имел в виду, - язвительное покаяние насквозь проросло очевидной издёвкой. И, тем не менее, Упыря отчего-то проворно охладило. Мужик лишь презрительно искривил губы да ладонь машинально на пояс положил, запоздало констатировав отсутствие сабли. Эзра, жест характерный приметив, фыркнул. – Воистину, доблестный муж, краса и гордость. Вопрос только, чего, - интонация неуловимо переменилась. Вампир запрокинул голову, любуясь кружившими в поднебесье созданиями. Возможно, на охоту отпущенными обитателями птичника. Или исчадиями чародейского зверинца. Что, само собой, не сулило добра легкомысленным – и легковооруженным – зевакам. – Я говорил не про кабинет, Адалин, - пояснил почти с тоской подданный. – Даже не про высочайшее внимание и милости. Страсть Её Величества, которую ты так ловко разыгрываешь и подогреваешь, объяснима, - Фладэрик скрипнул клыками, но предпочёл не прерывать. А Эзрэль, облаками прозрачными, видимо, налюбовавшись, взглянул на прелагатая крайне серьёзно. С подкупающей – и настораживающей – искренностью, обыкновенно, лицу сухощавому чуждой. - Меня завораживает другое. Ты – старший сын Тайдэрика, наследник Адалин по праву рождения. Благородный. Достойного рода и блестящего воспитания, гвардеец Стяга, Высший. Не отпрыск каких-то местечковых хозяйчиков, запаршивевших ленников или обнищавших динстманнов. Не какой-нибудь Блодвэн, Гартэм, Тэрглофф, даже Гуинхаррэн… - Корсак невесело осклабился. – Как ты стал этим?
-«Ублюдской тварью» Её Величества? – Упырь выскалился, подставляя сведённые судорогой скулы отдававшему металлом сквозняку. Снизу, со двора, тянуло подвальной сыростью, скисавшим вином и прелым сеном, но ветер нёс с гор иные ароматы. – Так на твоих глазах всё было…
-И то верно, - кивнул Советник. – Только… это лишь первая часть моего вопроса. Речь о другом. Как ты сумел… пересилить клятву? Обет гоминиума – не просто блажь, пустой ритуал, игрушка впавших в маразм Магистров, - рассуждая, Эзрэль всё качал головой, устало разглядывая плиты могучей кладки, зубцы и скосы бойниц. Как будто избегая смотреть на мрачно сощурившегося соплеменника. Чернявый Адалин тоже вернулся к натурным наблюдениям. – Эту клятву нельзя нарушить, во всяком случае, без последствий. Что бы там ни пел Тэрглофф в своих наветах. Никто, даже твои юношеские дружки-заговорщики, не смогли перешагнуть через неё. Именно так разоблачили «кружок Кердзэна»… Однажды поклявшийся в верности, прошедший ритуал и принявший на себя Знак – не в силах противиться. Как бы отчаянно ни ненавидел. Обычно, - повременив, добавил Эзра, вероятно, всё ещё надеясь на ответ. Упырь не реагировал долго, будто вовсе окаменел. Впрочем, в лице Второго Советника он обрёл «собеседника» достойного. По сугубо субъективному мнению Фладэрика, как минимум, личного болта. Потому, в конце концов, пришлось повернуться. И осчастливить:
-Отчего мессир Гуинхаррэн так уверен, что я сумел?
-Но… – заметно опешил вампир, аж полы корзня, тотчас ветром подхваченные, выпустив. – Разве… На что ты тогда, вообще, надеешься? Это самоубийство?
-Самоубийство – это королевские шалости и вельможные бредни.
-И ты позволишь Радэрику пройти Посвящение и гоминиум? – настолько непритворно ошарашенным хитрого Советника видали немногие. Почти польщённый, Адалин лишь пожал плечами:
-Я – верный слуга Короны. Зачем мне нарушать гоминиум? Или препятствовать… елейному отроку в шёлковых кудрях…
Несмотря на подкупающую убеждённость, ушлый Корсак, скорее всего, не поверил. А Фладэрик усердствовать излишне поленился. Очевидно, от недосыпа. Неожиданно впав в настроение дремуче-тягостное, под стать ёлкам. Почему, обнаружив в палатах по возвращении прикорнувшее на креслах елейно-шёлковое чудо, уютным калачиком свернувшееся да эдак трогательно ладошку щекой прижимавшее, откровенно рассердился.
Братишка, застенчиво кафтанцем вышитым прикрывшись, сладко, обидно беззащитно, посапывал, и не помышляя о коварстве, родственничком блудным затеваемом. Ну, разумеется. Таковой-то и воочию узри – не поверит, сплетни крамольные ушами доверчивыми прохлопает.
Упырь, брезгливо от кафтана постылого освободившись ещё на пороге, постоял над пареньком, каштановые локоны, нежное личико милосердно прикрывшие, разглядывая. Протянул ладонь, но, так и не коснувшись, отдёрнул руку, устало щипнул переносицу, отвернулся. Дивное творение студармских менторов, на сонетах, альбах* (* - (окс. alba, фр. aube, aubade «заря», нем. Tagelied «песня на заре», «утренняя песня») — жанр средневековой лирики, трубадуров. Тайное свидание рыцаря с женой сеньора), бесконечных ле* (* - яркое выражение куртуазного стиля в новеллистической продукции средневековья, фантастическая «новелла настроений», переносящая действие в неведомые экзотические страны) да рыцарском самодурстве взращенное, не заслуживало предуготовленной участи. Старший Адалин всё тёр удручённо от усталости немевшую физиономию, бессознательно на пол подле кресла опустившись. Привалился спиной, припоминая навскидку наиболее занимательные сюжеты, по городам да весям вдоль Окуня кочевавшие фаблио. Благородного – или какого-то еще, возможно, Слепого или Покалеченного… за правое лево – Барсука. Премудрую Выпь и Бодрую Ондатру. А то и Подпаска смекалистого, вместо господских коров мавок похотливых на выгоне собиравшего. Чем не развлечение? Сейран той дичью много вдохновлялся, вирши скабрезные формулируя…
Над Мрачными Холмами разверстой пастью исполинского дракона багровел, пурпурным светом наливаясь, огненный закат. Густой и жуткий, как похлёбка людоеда. Точно зарево огромного пожара, зарницами вересковую гать исхлеставшее. Голоземье, купаясь в солнечной крови, отчаянно скреблось иссохшими стеблями, ржавым мхом да бурым очеретом затканное. Вечерние пустоши завораживали опасным, злым великолепием, но это не походило ни на один, даже самый лютый, морок. Гангреной лиловевший небосклон точил багряную сукровицу надтреснутым струпом. А из земли, желтушный сухостой кроша, ломко дыбились нескладные, болезненные тени причудливых пропорций. Чёрные и несуразные, как веревочные куклы в пальцах хмельного потешника. Курганы Голоземья, некогда мертвецами щедро засеянные, принесли-таки богатую пажить. Но толком разглядеть те «всходы» Фладэрик не успел. Что-то волколаком прожорливым вцепилось в хребтину промеж лопаток.
Упырь, пошатнувшись от толчка, опустил взгляд, скорее удивлённый: спереди, чуть влево от грудины, пророс какой-то бурый шип, блескучий и влажный. Адалин моргнул, опознав наконечник. И обернулся с ленивым равнодушием, даже не пытаясь обломить или вытащить предательский снаряд. Судлицу* (* - Метательное копье, по размеру меньше копья, но больше, чем стрела для лука. Судлицы имели самые разнообразные формы — листовидные и в виде ромба)? Плюмбату* (* - Метательное оружие: короткий дротик, утяжелённый свинцовым грузилом)? Самодельный дрот? Странно, чернявый, как будто, совсем не озаботился закономерными последствиями ранения. К примеру, неминуемой и, строго говоря, мгновенной смертью. Завидная верность руки метателя, аккурат в сердце угодившего, впечатляла. Как и отстранённое любопытство, с которым оседавший в цепкие колючки Адалин высматривал врага… Девица шла через пыльную пустошь, озаряемая жуткими рдяными сполохами. Белокожая, растрёпанная, как кешалия* (* - прекрасные горные девы, дочери царя туманов) или русалка. Плотно сжав вишнёвые, яркие губы, сладкие даже на вид. Зыбко-лазурное платье туманом вилось над ржавой, иссохшей воргой. А чёрные, нескладные твари окружали тесным кольцом. Фладэрик, уже припав на колени, всё не мог рассмотреть бледного лица, ясного и неуловимого одновременно. Пока жуткая девка, приблизившись вплотную да подол невесомый подобрав, ни толкнула в грудь с обжигающим, жестоким равнодушием носком сафьянового сапожка. Судлица, злорадно серебрясь в потёках чёрной крови, едва не на аршин продвинулась, скобля по обломкам рёбер. Адалин, на спину опрокинувшись, вцепился костенеющими пальцами в осклизлое древко, вглядываясь, почти узнавая: растрёпанные волосы полоскал ядовитый ветер Голоземья, бледное лицо купали страшные зарницы. Винноцветные, стиснутые губы не шевелились. «Летавица!» Дивный кошмар.
Рывком проснувшись, чернявый скривился от боли, всё ещё колотившейся о рёбра свихнувшимся воробьём. И лишь отдышавшись, сообразил оглядеться. Проспал мужик, очевидно, совсем недолго. Радэрик по-прежнему уютно сопел над ухом. А Позёмыш, тишком с разбоя подвального возвернувшийся, сытый и довольный, под боком едва пригрелся. Адалин, Спутника разъевшегося и оттого ленивого за пазуху припрятав, скверно, заковыристо матерясь, нехотя поднялся на ноги. Мерзкое видение оставило по себе самые гадкие впечатления. А место на груди, куда ткнулся приметный сапожок, основательно ныло, будто и не намороченное вовсе. Вот уж ещё летавицы сонные его не пинали. Ухмыляясь безрадостным размышлениям, Упырь тихо ушёл, оставив братишку досматривать, очевидно, куда более воодушевляющие грёзы. Взлохмаченная девка в голубом среди полыхавшего, упырями наводнённого Голоземья – и привидится же такое. На трезвую-то голову.
***
В углу, похвально неприметная, бедным, заголодавшим основательно и потому отчаянным родственником, шуршала в пыльной соломе, прелой и липкой даже на вид, одинокая мышь. Догрызая замызганные циновки, так камышом весенним и не сменившиеся, несмотря на требования и сезон. Помнится, прежде подобного не случалось. При суровом Милэдоне, порядок с дисциплиной наперёд всего пестовавшем, да за Постом надзиравшим с рачительностью записного феодала, ключник бы костьми лёг – возможно, буквально, – а беспорядка не допустил. Хоть Сейран, официально, и отвечал лишь за свою обожаемую, вылизанную и выдрессированную на зависть всем придворным псарям да конюхам Прихоть, на деле, за главного Командир речистый почитался на всём протяжении от Клыка до самого Стилета. Валдэн не возражал. Куда там! Это калёное порождение солдатской муштры с житейской домовитостью при необходимости и навалять могло, и высмеять. А то и эдак невзначай, запанибрата, почти по-отечески, затрещиной отпотчевать. Гарнизон суровое начальство не то чтобы любил, но уважал и боялся. Что, на вкус скептичного Астаза, в чувства и сохранность оных по нынешней, опасной, поре, не шибко верившего, даже лучше. В общем, былые, как водится, славные, потому как подзабытые да подзапитые, деньки за чаркой мрачно поминая, Смотрящий Стилета пощипывал краюху подчерствелой ковриги, обминал да украдкой в угол пошвыривал.
Мышь, сперва под обстрелом ошалевшая, проворно сориентировалась. И теперь ожесточённо изничтожала с небес ниспосланное лакомство. Астаз, угрюмо ухмыляясь, давился той кислятиной, что по некоему чудовищному стечению обстоятельств у косоглазого Йермоша, в погребах властвовавшего, почиталось «смородиновым вином» и выдавалось в виде знака чрезвычайного расположения, тайком и скаредно, реликвией почётной. Почёта того Астаз, видимо, до сих пор не распробовал. Однако попыток мужественно не оставлял. Хотя кордегардия перед глазами плыла и туманилась. Щедро политая, пятнистая доска, на козлы положенная, кренилась, а оружейные стойки с грубыми нарами, и вовсе, бранль* (* - круговой, хороводный танец) плясать, кажется, затевались. Валдэн, обозрев муторно всё более дискредитировавшую себя окрестность: сводчатый каменный мешок с вмурованными в глухие стены факельными кольцами да скобами неведомого назначения, - тяжко навалился на грубую столешницу. Хмуро подавил отрыжку, закономерную реакцию организма на оформительские изыски да сомнительные интерьерные «находки» местного зодчества.
Стилет, скальная крепость, выстуженный каменный муравейник, изначально враждебный таким понятиям, как свежий воздух и естественное освещение, по зрелом размышлении, изумительно подходил для отчаяния, пьянства, чахотки и, возможно, самоистязаний. В качестве дежурного развлечения, разумеется. А ещё тут можно было разводить мышей. Или крыс. Хотя последние благоразумно сбегали – скопидомный Йермош, не будь дурак, потравой умащал каждую пядь подведомственных угодий, а порой, увлёкшись, и в солонину, стервец, подкладывал… видать, для аромату.
Наконец, насытившись, мышь в углу затихла. Приглядевшись, вампир понял, что сбегать горазды все хвостатые. «Я назвал бы тебя… как-нибудь, - буркнул в пустоту молодец, завидные плечи напрягая. – А ты… курва! Эх!» И, залпом проглотив отчаянно-кислую дрянь, залихватски отмахнул чаркой об стену, походя сочиняя дальнейшие развлечения на день. Однако, понаслаждаться одиночеством вдосталь не получилось: дощатая, широкими полосами исправно проклёпанного металла оправленная да заметно по полу уже скрежещущая створка натужно растворилась, пуская чадные рдяные розблески плясать по оружейной свалке да настенным железякам. В образовавшуюся щель робко протиснулся один из гарнизонных.
-Астаз… тут… того… из Розы нарочные… и Ланброк…
-Кто? – мотнув всклокоченной башкой (к слову, безрезультатно: взгляд паче чаяния и не подумал фокусироваться), зыркнул грозно на совсем осовевшего с перепугу подчинённого Валдэн. Гарнизонный – какой-то свежий хлыщ из последней партии, - боязливо скосившись на сторону, тщетной пантомимой попробовал описать нечто несусветное. Смотрящий, брезгливо сплюнув, поднялся на ноги, упираясь обеими руками в предательски шаткий, неожиданно пластичный стол. Догадываться пришлось самостоятельно и проворно, поскольку «хлыщ», пока безымянный, но, кажется, всерьёз вознамерившийся на позиции Лупоглазого Пугала утвердиться, усердно пятнал и без того скорбно-пёструю честь свежих лычек. Блеснув фамильной сообразительностью, Валдэн недобро выскалился. – Ах, Ланброк… Командование пожаловало… Ну-ну…
Кордегардия, продолжая исправно придуряться на все лады, слегка накренилась. Лупоглазый проворно откачнулся в сторону, вытягиваясь во фрунт. Дорогу означенному «командованию» уступая.
Нынешний командир Прихоти, смазливая мерзопакость без тени совести в лазоревых – ну, хорошо, бледно-серых, цвета измороси на стене – глазах, прозывалась Элейасом, происходила из семьи Ланброков, мелких ленников Амитгард, и выглядела, мягко говоря, несуразно. Чего стоили подвитые на железках волосья да тщательно выстриженные бакенбарды. Астаз, мрачно протянув пятернёй по колючей, липковатой от вина щеке, воззрился на объявившееся в тревожном факельном мерцании лощёное чудище исподлобья. Предвкушая, и даже не без удовольствия злорадного, неминуемую выволочку. Юный командирчик выглядел на диво уместно: эдаким кокетливо посиневшим, лежалым умертвием, в щёгольский кафтанец роднёй безутешной принаряженным. Скрипнув челюстями, сероглазая прелесть сердито вытаращилась в ответ:
-Я требую объяснений!.. – Валдэн окинул тягучим, медленным и далеко не ласковым взором всю компанию. За спиной разгневанного командирчика наблюдалась оказия поплоше. Астаз и без посторонней помощи признал. Однако нарочные, в отличие от самонадеянного недоросля-карьериста, издержками этикета пренебрегать не любили. Мягко, тактично кашлянув, старший сделал выверенный полушаг вперед, наклоняя угловатую, русую башку:
-Мэссир Валдэн, я Хизель Родмунд, нарочный при особе Канцлера Двора, мэссира Тэрглоффа, - второй, моложавый, опрятный и деревянный, отрывисто дёрнулся, видимо, кивнув на свой лад:
-Астор Тэрглофф, - ещё один счастливый отпрыск «благословенного семейства». Смотрящий широко осклабился, чувствуя опасную щекотку в подреберье – все его «приключения», обыкновенно, начинались с этой паскудной щекотки. Будто свербело чего, подзуживая к очередному безрассудству, будь то пьяный дебош, неосторожное высказывание или непрошенная откровенность.
-Что ж, милости просим, - продолжая скалиться, повёл гудящей башкой Астаз. – Могу предложить вина… дрянного, правда, но какое уж сподобились… а на обед сегодня… что на обед, э-э-э… дружище? Луковая похлебка и горох? Или репа? – Лупоглазое «дружище» ошалело – и предсказуемо – вытаращилось на свихнувшегося соплеменника, кажется, перестав дышать вовсе. У хорошенького Ланброка очевидным образом отвисла челюсть.
-Мессир Валдэн весьма любезен, - ласковым, увещевательным тоном, для особо коварных нарушителей приберегаемым, провещал холёный отпрыск, полировано-неподвижную морду к плечу выверенно наклоняя. – Зазорно пренебречь столь щедрым предложением. Мы с радостью разделим с вами луковую похлёбку и…горох?
-Репу, - слабо проблеял из угла полотном побелевший гарнизонный. – Со строганиной и грибами.
-Тем лучше, - кивнул со стылой улыбочкой назвавшийся Родмундом.
-Угу, отменное сочетание, - мрачно пошутил не больно вдохновлённый очередными сомнительными изысками падкого на всякую кулинарную придурь повара-экспериментатора, лишь по случайности не ставшего пока поваром-отравителем, Астаз. Впрочем, репа хотя бы прикидывалась безобидной. А вот грибы в списке ингредиентов сразу настораживали. Особенно местные, Йермошем в подполе выращиваемые, похвально скромные: традиционно бледные и подозрительно нарядные, при собственных пелеринках. Короче, славное подспорье для удачного синтеза вполне сносной потравы. Видать, на той почве умельцы и сдружились. Один сырьё поставлял, второй – крысиное лакомство… Валдэн вовремя оборвал буйно расцветшую да заколосившуюся уже фантазию, исподлобья гостей улыбчивых озирая. – Если хотите разделить ещё и здешние нужники…
-Мессир весьма остроумен, - тошнотворно-сладко проворковал младшенький Тэрглофф, обледенелого выражения алебастровой физиономии, в целом, не меняя. Фамильно-жутенькие зенки источали приторный яд. – Достойный сын благородного Дизельма…
-Официально? – фыркнул, видимо, всё-таки перебравший Астаз, скверно ухмыляясь. – А то на деле пёс его знает, с кем там моя возлюбленная матушка путалась, а? – гарнизонный медленно влип в стенку. Ошарашенный Ланброк, смазливое воплощение великосветской оторопи, тоже попятился. Хотя Смотрящий ни на миг не усомнился в осведомлённости лощёного командирчика по части паскудных сплетен, при дворе исправно заплетаемых. И, к вящему удовольствию, не беспочвенных. Слишком уж детишки от папеньки отличались, приметные черты семейства Валдэн игнорируя. За исключением, разве, самого старшего, тем, впрочем, не упасённого: родитель благородный от отпрыска благополучно открестился, когда Канцелярия того уличила да в Башни сосватала. Астаз, Годэвана разухабисто-беспечного припомнив, скрипнул клыками. Брата он родителю так и не простил. Да и родителю ли? Русоволосый Хизель изъязвил тонкие губы в усмешке, брови густые сардонически ломая. Чуть менее закалённый в силу возраста да происхождения Астор, поперхнувшись, вытаращился придавленной колесом жабой:
-Мессир в себе? – обескураженность изрядно шла к его вытянутой, постной мордашке, на фоне обычной деревянности выгодно отличаясь.
-А в ком я, по-вашему? – хохотнул, едва приметно пошатнувшись, Валдэн. – Прошу к столу… коль… наведались. Или мне, что, уже собираться?
-О, нет, - первым вернул самообладание – отбежать толком не успевшее - русый Родмунд, на скамью липкую опускаясь почти без видимой гадливости. – Мессир всё не так понял. Мы прибыли лишь для прояснения некоторых подробностей… кхм… так сказать, возвращения старшего Адалина… - Астаз, нетрезво ухмыляясь, кажется, лишь одной половиной странно окоченевшего лица, покосился на присмиревшее Командование с плохо скрываемым – а то и бурно демонстрируемым – сарказмом:
-Так то не ко мне вопрос, - осчастливил смотрящий, выразительно бухнувшись обратно на скорбно захрипевшую разъезжавшимися по соломе ножками скамью. – Вон… юность пытайте… - Ланброк, поперхнувшись возмущением, отчаянно-сипло закашлялся. «Дружище» окончательно и бесповоротно вросло в стену, робко мигрируя к вожделенному косяку. Налюбовавшись вытянувшимися вдругорядь мордами соплеменников, Валдэн с невинным лукавством «поспешил» исправиться. – В смысле, спрашивайте. Они там трепались сам-на-сам, пока я за охламонами студармскими завалы разгребал. Да и ремонтировал вашего Адалина кто-то из Прихоти… Я так… подобрал только.
-Да я… я… - одышливо прохрипел зримо позеленевший Элейас. – Да…
-С мэссиром Ланброком мы побеседуем позже, - любезная улыбка русого Хизеля навевала воспоминания жизнерадостно поблескивавших во мраке застенка клещей, а вернее того – гвоздиков, уже в крышку гроба заколачиваемых. Командир, испепелив Смотрящего рассеянно-ненавидящим взглядом – после озвученного обещания сконцентрироваться на предметах, так или иначе с шибеницей не связанных, удавалось не сразу, – сполз на один из немногочисленных сундуков. Какие-такие богатства крайне аскетичного, как покинутая пещера отшельника-каннибала, Стилета предполагалось в них хранить, Астаз за годы службы так и не придумал. А потому держали в – предсказуемо - железом окованных монстрах то, что на виду оставлять казалось невместным даже по меркам окрестности. Крайне, можно сказать, беспросветно невзыскательным меркам. Видимо, дабы оное наружу не выбралось да чего не утворило. Валдэн подозревал по-за изукрашенной резьбой крышкой зарождение новых форм жизни и суеверно не вмешивался. Предоставив потенциальным цивилизациям полную свободу самовыражения в выделенных рамках. Разумеется, сидеть, и даже рядом останавливаться, избегая. А потому на командирчика злополучного покосился с некоторым естествоиспытательским, злорадства не избежавшим, любопытством. Впрочем, не сильно от происходящего вокруг фарса отвлекаясь. Ибо не вежливо… ну, и опасно. Деревянная физиономия Астора, напротив пристроившегося, как раз сподобилась на гримасу чуть менее безобразную: отпрыск решил создать «дружелюбную, располагающую атмосферу», непонятно только, зачем он начал для этого улыбаться.
-Сейчас нас интересуют подробности «подбирания», - ласково оповестил младшенький канцлерёныш, обстоятельно сложив холёные лапки на занозистой, измызганной поверхности «стола». Родмунд согласно кивнул:
-Как я понимаю, обстоятельства… кхм… возвращения, так сказать, были несколько… неординарными…
-Как же, - кивнул Валдэн, мрачно размышляя, что разумнее предпринять в сложившейся ситуации. В принципе, ничего предосудительного, во всяком случае, по его субъективному мнению и нетвёрдой памяти, в обстоятельствах упомянутых не просматривалось. Но уж коли речь зашла об этой чернявой холерине… пёс его знает. Астаз пожал плечами, машинально проморгавшись. Икоту после Йермошевой кислятины даже симулировать не пришлось. Дрянь едва не пузырилась, пищевод прожигая, да в скулах ломотой отзываясь. – Эта погань меня покусала, - объявил, наконец, даже супротив истины не погрешив, молодец.
-Адалин? – откровенно изумился Астор. Ланброк, сизыми зенками хлопая, ошарашенно на сундуке засёдланном пошатнулся. Валдэн почесал во всклокоченных вихрах, призадумавшись:
-Да нет… тварь его, хорёк этот бесноватый, Позёмыш, - и молодец в доказательство сунул гостям наскоро замотанную, изгвазданную уже перевязку. - Лютая же зверюга. Перепуганный, побитый, а жалит, змейство… Ещё и, как очухался, повадился, паскудина, мясо у Йермоша таскать. Этот, косоглазый, думал, крыса, ловушек на него понаставил. Да сам по темноте на них напоролся. Бестолочь косолапая. Хорошо, всего три дня у нас этот… Адалин «гостил», - Астаз решил слегка притормозить. Ложь, набирая обороты, делалась всё более нарочитой. Хотя в отношении фактической стороны дела Смотрящий и не лукавил. А тем не менее. Излишне бравурно излагать в присутствии канцлеровых прихвостней без риска оказаться уличённым – хоть в чём-нибудь – не следовало даже собственное имя.
-Три? – тотчас «принюхался» Хизель. Младший Тэрглофф тоже эдак невзначай подобрался. Стойка Валдэна убедила окончательно: вампир пожал плечами, пьяно ухмыльнувшись:
-Ну, вроде… Князь весть… а сегодня который день? Я тут слегка… занят был. Э-э-э. После «седмицы» в порядок приводил, э-э-э, всё… - порадовавшись отстранённо удачно найденной – в должной, из соображений личной безопасности, степени расплывчатой – формулировке, Астаз, разумеется, малодушно придержал расшифровку. Впрочем, не сильно на успех рассчитывая. Слишком уж ехидно-проницательно щурился младший Тэрглофф да гаденько кривил губы русый Родмунд. - Не следил я за ним, в общем…
-А напрасно, - с нарочным переглянувшись, отметил назидательно канцлерёныш. Астаз против воли скрипнул зубами, чувствуя, как напрягается и без того зудевшая кожа вокруг глаз. Вообразить выражение не составило труда. Валдэн прекрасно знал, как бесит эта физиономия собеседников, особенно, титулованных, вроде папеньки надменного или самодурствующего деда-советника. Или сих славных защитничков порядка со справедливостью, властью с лёгкой канцлеровой руки облечённых да здравомыслия не удостоенных. Очевидно, в виду естественной чуждости самого понятия как делу надзора высочайшего, так и самому блюстителю ярому, процессом заправлявшему. Иначе чем объяснить лихую придурь, с которой народ изничтожался? И неужели невдомёк паскудине улыбчивой, что, рано или поздно, скорее, конечно, с солидным опозданием, надоест жителям Долины кровавый балаган. Найдётся какой-нибудь очередной Кэрдзэн или Таридон. Да хотя бы тот же Фладэрик. Взбесится окончательно, прелестями монаршими пресытившись, плюнет на остатки фамильной гордости, да устроит властям предержащим танцы с бубноплясками. Не погнушается. Валдэн, к примеру, не погнушался бы… Ведь и непонятно толком, что его, Астаза, допрежь останавливало. Уж не пылкое же – да, закономерно, безответное – жизнелюбие.
Помянув поганое пристрастие – пусть даже воображаемое – и практическую пользу оного, смотрящий вперил потяжелевший, неожиданно прояснившийся от хмельной поволоки взгляд в липкую столешницу. Ненависть и презрение к избирательной бесхребетности собственного нрава неизменно сводили на нет все труды исчадий Йермошевых погребов. И ладно бы последовательно как-то бесхребетность эта клятая проявлялась: сидел бы в поместье, олениной потчевался да медки духмяные прихлёбывал, по охотам с егерями разъезжая, батюшкины вздохи да дедовы бредни смиренно слушая, матушке-лиходейке улыбаясь. Нет, куда там… Приспичило ведь.
-…Мессир? – кажется, Хизель, гадость чуткая, взывал уже не в первый раз. Икнув для порядка, Астаз потряс головой, старательно, однако, уже не столь убедительно симулируя лёгкое одурение. Нарочито бессмысленно зенками хлопая да «Дружище», под дверью с испугу костенеющее, невзначай пародируя.
-Аюшки…
-Возможно, нам следует несколько освежить вашу память? – с леденящей душу учтивостью пакостно промурлыкал Тэрглофф. Ланброк, верхом на обетованном сундуке, окончательно с лица сбледнул, дышать толком не решаясь. Родмунд согласно покивал. Эдак размеренно и величаво. К пробрезжившему внезапно эфемерному аромату клещей принюхиваясь да дыбу предвкушая, Валдэн неожиданно для самого себя расхохотался:
-Да она, похоже, околела! Вы как по части некромантии?
***
Перво-наперво, от очередного мутного, металлом ржавым отдававшего видения очнувшись, старший Адалин удержал естественное желание схватиться за саблю, а то и наговором каким вслепую шарахнуть: вокруг, в стылом мареве нетопленной, на застенок отшельнический здорово смахивавшей спальни, отчаянно смердело какими-то притираниями. А то и ладошкой Равнсварт. А ещё по комнате в самозабвенном упоении, достойном лучшего применения, а пуще того, крепкой оплеухи, порхало некое неидентифицируемое создание, отчаянно Трясовицу напоминавшее.
На локтях приподнявшись да поморгав для порядка, Фладэрик сипло прокашлялся, сплюнув сердитое «сгинь, лихо». Замковые привидения отличались завидной общительностью. Но даже они себе подобного не позволяли. Мужик, присмотревшись, фыркнул: эфемерная дрянь и на вид отличалась бойкой придурью, тут не одни манеры подкачали. Лиловое непотребство, бултыхая полупрозрачными драпировками, стать имело истончённую, а волосы – неправдоподобно длинные, водорослями извивавшиеся вкруг блёклого лица-черепа под гротескной короной. Зашипев, тварь рванула навстречу насмешливо оскалившемуся Упырю, лишь за миг до предполагаемого столкновения рассыпавшись радужным пеплом. Фладэрик, блескучие ошмётки «призрака» с груди отряхивая, отчётливо вообразил, как захихикал в кряхтящей Башне клятый Эльзант. Дурацкие шуточки Сполоха, порой, отличались, прямо-таки, записным идиотизмом. Но развлекали. В гнетущей, удушливой атмосфере коронного Замка, чопорной надменностью исходящего, ровно лежалый труп – миазмами.
Потому мужик, привычный туалет окончив, к братцу вышел в самом благодушном умонастроении, разве ухмылка смотрелась кривовато. Радэрик, разумеется, успел навернуть кружок по Розе, принарядиться в новенькое, ещё более изощрённое платье, мальчонку превращавшее в кружевное исчадие дамских грёз, мандрагоровыми парами осиянных, да где-то подозрительной наружности свиток надыбать, в который и уткнулся носом, заспавшуюся родню на креслах поджидая. Подозрителен свиток был своей подчеркнутой, прямо-таки вопиющей романтичностью, явно неспроста и неслучайно образовавшейся, при активном участии свечки, розовой воды и, возможно, наговоров. В общем, все паскудные приметы любовной эпистолы сходились. Даже ленточка присутствовала.
-Здравствуй, Радэрик, - едва углами рта дрогнув, поприветствовал чернявый, проходя к окну. Тяжёлые рамы, ледяной изморосью подёрнутые, точили зверский, загробный хлад. Тронув мутно-заиндевелое стекло, старший Адалин вздохнул: весна-весной, а в долине ночами подмораживало. Нет, до Остры-Зари* (* - Праздник весеннего равноденствия) поблажек ждать нечего, как бы погода хвостом ни крутила, а студёные сквозняки, с Лунного Кряжа да из Сизоледья, что по-за горами, потустороннюю стужу пригонявшие, никто не отменял.
-Здравствуй! – колокольцами бойкими отозвался парень, воодушевлённо подбираясь, видимо, для броска наперерез. Мужик предусмотрительно обернулся, но кидаться на шею вампирчик, кажется, пока раздумал, удручённо склонив набок аккуратными локонами отороченную головку. – Ты что, не менял… э-э-э… наряд? – пожалуй, «наряд» мрачное нечто на тему придворного облачения, Упырём в качестве уступки этикету пользуемое, напоминало в последнюю очередь. Мужик удивлённо покосился вниз:
-Это свежая рубашка… - скорее, и впрямь, от неожиданности, зачем-то пояснил он. Шатен округлил и без того от недостатка выразительности не страдавшие глазищи:
-Но туника! И кафтан!
-А… что с ними должно было случиться? – всё отчётливее хмурясь, уточнил старший, то самое «что» злорадно воображая. Получалось презанятно: ни то Юзэрин погрызла, ни то Советник из мести оплевал. – Оставь, Радэрик. Что это за свиток?
-О! – проворно вспыхнул парень. – Это… поэма…
-Потрясающе, - оценил чернявый Адалин, между делом к камину прогулявшись. Присел на корточки, пару опрятных чурбачков из аккуратной поленницы выбирая, покосился на притихшую юность, усердно ушами полыхавшую. Прислугу, непрошено назойливую, мужик, как мог, за годы обитания в Алой Башне от покоев отвадил, что, разумеется, отроку заботливому не помешало на корню начинание братишкино загубить в мгновении ока: челядники призванные не только об умывании с лёгкой закуской позаботились, но и, язва их забери, охапки какие-то вонючие по углам насовали. Упырь только глаза закатил: мода новая, что ли? Или духов каких заморских зловонием навязчивым отгоняют, вредителей мелких ратоборствуют… – Босого? – подозрительно, то есть, уже худшее заподозрив, подбодрил мужик. Радэрик странновато пожал плечами:
-Нет… кого-то из Замка.
-Ого, - возвращаясь к растопке, буркнул мужик насмешливо. – Восхитительно. Ужель ещё писать не разучились? Тем паче, связно.
-…Прискорбна участь бедного поэта… - явно безадресно и, вероятно, бессмысленно, провещал парень с сакраментальным видом. Фладэрик, хмыкнув, подкинул на ладони очередное поленце, ровно для броска примеряясь.
-…Воспевшего в стихах кончину табурета? Радэрик, зачем тебе эта дичь?
-Не знаю, - виновато пожал плечами шатен. – Нашёл утром у себя в вещах…
-Хм, - на сей раз, балаган с камином проворненько свернув да огонёк в поленья сощёлкнув, чернявый обернулся с куда более искренним участием. – И что… в поэме?
-Ну, это явное подражание простонародному стилю, - уклончиво глазки потупив, начал Радэрик без тени обычного воодушевления. – Тут…э-э-э… лесной дух под видом Змея Огненного навещает знатную даму… которая на деле оказывается служанкой, решившей ободрать чешуй себе на монисто…
-Какая сказочная дурь, - восхитился, зловеще щурясь, старший Адалин. Густо-багровый братишка вдругорядь пожал обтянутыми златотканым сукном плечиками. – Поди, и не подписанная? Дашь почитать? Или она тебе … ещё пригодится?
-Фладэрик! – охотно и, кажется, даже поспешно дискредитирующий свиток протягивая, возмутился мальчишка.
-Шучу. В твоей морали не усомнится и Проповедник. Чем глазами хлопать, садись и поешь. Полагаю, поднос по твоему распоряжению новый приволокли?
-Это всего лишь хлеб и сыр, - робко возразил шатен, тем не менее, вины не отрицая. Как и предполагал чернявый, поздний семейный завтрак получился весьма занимательным. Во многом, благодаря дурацкому пасквилю, довольно прозрачному в отношении подразумеваемых фигурантов. И, погань сквернословная, неправдоподобно забавному. Неужели у кого из придворных острословов интеллект прорезался. Радэрик, так и не дождавшийся комментариев, а потому, молчанием язвительным приободрённый, уплетал означенные скромные яства, радостно щебеча о каких-то очередных приключениях непутёвого бугаистого дружка-Орэндайля, за младшенькой девицей Стимбор усердно ухлёстывавшего, да тревогах о предстоящем Вызове. Причём, Гоминиум волновал паренька, явно, значительно меньше. А Фладэрик, невинную юность не спеша разочаровывать, смиренно внимал, в уме прикидывая, как половчее из Долины выбраться, да ещё Милэдона на закорках метафорических невозбранно вывезти. У катов придворных, канцлеровых дознатчиков да королевиных осведомителей под вострым носиком. Так увлёкся, что и не заметил, как Радэрик, слабину почуяв, переключился на разгульные фантазии о грядущих совместных странствиях. Чернявый, покривившись, решил не возражать. Зато, ломоть сдобный рассеянно искрошив да трапезу тем ограничив, определил первый пункт на повестке дня. Как успел прикинуть мужик, Лучистых Командиров, Высших и их наследников сейчас, перед Присягой, в замок съехалось видимо-невидимо, неизвестно на что уповая да каких-таких милостей сказочных взыскуя. Их рвение, да в конструктивное русло, Миридик бы с полпинка опрокинули. Следовательно, кто-то из приличных тоже решил на всякий случай почтение лизоблюдством симулировать. Тот же Ирджи Джебрик наверняка не отказал себе в удовольствии младшего отпрыска проведать да перед Величеством злопамятным помелькать, дабы отроку несмышлёному палки в колёса «доброжелатели» местные не понатыкали, про братца старшего благоглупости монархине скармливая. Любил Тэрглофф под знаком «породы, себя дискредитировавшей», целое семейство извести. Особенно при владениях, столь завлекательно расположенных. Радэрик, как раз какую-то заумь, до колик поэтичную, вдохновенно декламировавший, чутко охолонул, братишкин манёвр раскусив в зачатке. И горестно подхватился, чуть поднос не опрокинув.
-Ты снова уходишь?
-Угу, - буркнул, походя растрёпанную шевелюру оправляя да ворот туники лениво затягивая, старший Адалин. – Пойду, Джебрика проведаю. Хочешь со мной?
-Джебрика, - «повёл ухом» парень. – Это зачем?.. Фладэрик!.. Ну, Фладэрик! – отрок, презрев обыкновенно тщательно оберегаемые приличия, просто махнул через кресла, приятно удивив не ждавшего подобной прыти от холёных замковых недорослей мужика. Чернявый против воли одобрительно фыркнул, точно коня на торгу присматривал да норовистого опознал. Впрочем, когда юность мёртвой хваткой вцепилась в плечо, зенки свои романтические во всю ширь распахнув да ещё эдак заискивающе, испуганно снизу-верх в физиономию ими заглядывая, впечатление разом околело. - Я думал, мы вчера договорились! Я думал… мы вместе! А Джебрик…
-А Джебрик сделает из тебя путного Лучистого. А не… бродягу со скверным характером. Радэрик, жизнь в Долине, серьёзно, куда интереснее. Да и за Адалин кто-то должен приглядывать, - вообще говоря, последний довод убедительным не показался бы и страдавшему излишней доверчивостью сельскому хлопчику, персонажу неистребимых бывальщин-анекдотов, на придурь всякую, кажется, от природы падкому. Младший, закономерно и предсказуемо, «закусил удила»:
-До сих пор же кто-то приглядывал! – отрезал шатен решительно. – А нет – так ведь не развалилось…
-А ты… давно там был? – вкрадчиво, аккуратно и тактично из цепких рук высвобождаясь, уточнил Упырь. И, воспользовавшись некоторым замешательством, покуда младший картины тотальной разрухи и увядания, родовое гнездо безвременно постигших, в уме прорисовывал, поспешил к выходу.
-Я с тобой! – отчаяние взяло верх, парень припустил следом, сердито звеня подкованными каблуками. – И, чтоб ты знал, это, вообще, несправедливо!
-Как и всё в этом мире, - пожал плечами мрачно ухмылявшийся Адалин.
-Я, между прочим, в курсе, что к чему! В поместье есть управляющий, кастелян, дворня, в конце концов! - слегка забегая вперёд, продолжал Радэрик, не больно заботясь о судьбе невзначай с пути разбегавшихся слуг да удивлённо зенки таращивших караульных. Чернявый Упырь, тоже вниманием окрестность не баловавший, правда, из брезгливости да высокомерия благоприобретённых, целеустремлённо форсировал нескончаемые, дурно освещённые коридоры приободрившегося к полудню замка. И братишкины причитания слушал, хорошо, если вполуха. – Фладэрик!
-Что? – продолжая пялиться строго в пространство между соплеменниками, для разнообразия вздумавшими изобразить какую-никакую активность, откликнулся Упырь.
-Ты… ты думаешь, я совсем бесполезный? – что-то в интонации, с которой парнишка вопрос изрёк – по-другому не назовешь манеру изложения – заставило чернявого слегка притормозить. Проворно оглядевшись, старший Адалин покачал головой, решительно, пусть и тактично, брата к стене отстраняя. Местечко подвернулось не шибко для подобных сцен подходящее, проходное, что спальня Её Величества, да ещё солдатнёй наводненное, ибо предваряло выход на казарменный двор. В смоляном удушье исправно коптящих своды открытых очагов, больше тени по углам сгущавших, задушевные беседы вести не хотелось. Тем более, с очевидным риском заполучить пару-тройку не к месту любопытных соучастников. Вроде праздных гвардейцев, сновавших без цели и видимого толку челядников да странного вида пегих кобелей, чем-то неаппетитно в напольной соломе, с духмяной травой перемешанной, похрустывавших. И всё же, презрев обычное здравомыслие, Фладэрик заговорил. Вкрадчиво и, как сам он надеялся, убедительно:
-Послушай. Сейчас совсем не то время, чтобы без дела мотаться по дорогам. За пределами Долины опасно. И, очень возможно, нас ждёт война. После смерти отца именно я отвечаю за твою безопасность, понимаешь? Я – старший, глава нашей семьи, Хозяин. И мне решать, кто и где будет находиться. Я хочу, чтобы ты был тут. Ты взрослый и разумный. Ты должен понимать. Мы несём ответственность. Оставь романтику трубадурам. Мечты о подвигах хороши лишь в качестве дежурного досуга, и то, дозированно. Мир за пределами Долины несколько… приземлённее, чем твои на его счёт соображения, - Радэрик какое-то время молчал, побелев пригожей физиономией, но подбородок вздёрнул решительно и даже вызывающе:
-Если… будет война… с чего ты взял, что здесь мне безопаснее?
-Хм… первое, что приходит на ум – азы стратегии и тактики. Есть возражения? – судя по зенкам полыхавшим да выражению непримиримому, возражения ещё как были. Вот только высказать их юноша не успел. – Я съезжу в Адалин, проверю, что к чему. Не хочешь сидеть в Розе – милости просим. Возвращайся в поместье, займись делами, - задохнувшись от очередной несправедливости, Радэрик, кажется, с трудом припомнил родную речь:
-То есть… теперь… ты… ты, вообще, решил меня в Адалин запереть? Что происходит? Ты… к чему готовишься?
-К тому самому, Радэрик, - не стал вилять неожиданным долготерпием проникшийся упырюга. Только глаза, недобро вызолотившиеся в рдяном полумраке, сузил. – И вообще, что за манера со старшими пререкаться? Этому теперь в стенах Стударма многомудрые менторы обучают? – вампирчик, тряхнув подвитой шевелюрой, мрачно насупился и забурчал под нос едва слышно:
-Прости... Я не собирался тебе перечить. Просто… Фладэрик… Я так мечтал об этом.
-О чём? – всё пристальнее миловидное воплощение обманутой добродетели озирая, уточнил с кривой ухмылкой старший Адалин. – О ночёвках по оврагам? Или поселянах с факелами да кольями? Хватит и на твой век приключений. К тому же, обычай велит после принесения клятв трон с полгодика покараулить… Пёс знает, за какой-такой волшебной надобностью. А тем не менее.
Упырь отвернулся, устало растёр переносицу, на мгновение, не больше, позволив отпустить привычный контроль. И будто впервые увидел царившее вокруг, до оскомины характерное, державное «благоденствие». Холёные физиономии «верных сынов Долины», полублаженных отпрысков себя исправно дискредитировавшей аристократии, надменно-подлых выскочек-карьеристов, упорно в облаках метафорических витавших кутил-зубоскалов, охочих до блестящей придворной мишуры, как стая сорок. Плотоядных сорок. Волшебное собрание злоумышленников всех мастей. Не мудрено, что гвардия увядает.
Впрочем, и раньше прискорбный факт для мужика секрета не составлял. Но как-то особенно едко контрастировало пёстрое облачение, сборище точёных масок, с пыльным, прогорклым от сотен чадных факелов и благовонных чаш, неистребимым хладом насквозь протравленным антуражем.
Каменная Роза, тяжеловесное, обрюзгшее как будто исчадие древних зодчих, тихо, скорбно ветшало под пышной паволокой цветов и гобеленов. Чернявый Адалин, брезгливо посторонившись от рыщущих по полу в поисках нерасторопных крыс придворных гончаков, сердито скрипнул челюстями. Соплеменники, рассеянному досугу предаваясь, друг друга подчёркнуто игнорировали. Кто кружком у железных корзин с углями, кто кочующими бессистемно стайками по интересам, кто – просто мимохожим недоразумением. Наводя на размышления самого паскудного характера. Упырюга с первого взгляда определил сразу с полдюжины активно прислушивавшихся.
-Брат, - позвал нерешительно оставленный без внимания шатен, аксамитовый кафтанец оправляя да тоже по сторонам оглядываясь, правда, не без очевидного смущения. Видимо, прикидывая впечатление, сценкой импровизированной произведённое на не слишком впечатлительную публику. Оная, разумеется, подчёркнуто безмолвствовала. Как успел уже прикинуть старший, в полном соответствии с паскудным обычаем. Младший же, пока в тонкостях и хитросплетениях подковёрных не разобравшийся, успел уже нафантазировать причин куда более занимательных. И послушно розовел ушами, донельзя смущенный, прикидывая, как бы половчее сквозь пол провалиться или под гобелен заползти. – Фладэрик… Так… мне с тобой идти?
-Как хочешь, - пожал плечами заметно физиономией, и без того не шибко ласковой, поскверневший мужик, на родственника охолонувшего не глядя. – Князь весть, где этих Джебриков нынче носит…
Носило Джебриков не так чтоб уж очень непредсказуемо: как быстро выяснил чернявый, отловив среди праздного стойбища витязя с портретом поосмысленнее, старший Корнэль занемог ногами ещё с начала сеченя да в поместье отпросился, препоручив заботам сына подчинённых. Почему Ирджи, исполнительный до полной нежизнеспособности, усердно вкалывал на благо отечества, совмещая непосредственные обязанности с административными нуждами. Короче, разрывался между казармами, разъездами и бесконечными «советами», опальным Аманиром ляд знает чего ради затеваемыми. И в данный момент, буквально, грызся с окольничим, Масьяжем Войнчем, одним из подпевал Орэндайля, снабжением Стяга ведавшим. Посему беседа получалась прелюбопытная. Старший Адалин, парочку обнаруживший в арке врат промеж дворами, над какой-то неаппетитной бочкой, кокетливо дерюжкой от посторонних глаз занавешенной, тактично замер в некотором отдалении, исподволь прислушиваясь.
Спор, предсказуемо, касался оскорбительного расточительства «не одного такого умного» командира, вздумавшего затребовать из казны дополнительных ресурсов. Да ещё посмевшего пенять на негодный провиант, в качестве довольствия от щедрот ниспосланный.
Ирджи, невысокий, крепкий, чуть сутуловатый, уже закипал, несмотря на фамильную выдержку, сделавшую честь иному послу. Черта передавалась, как успел рассудить Упырь, по наследству, став отличительной особенностью – благоразумный Данжик, товарищ Фладэрика по Стударму, пожалуй, сносил паскудный нрав чернявого непотребника почти без видимых усилий. И даже в охотку. А теперь, вроде, частенько гостил в Коммуне у Диланта – пакостника Адалину под стать. И умудрился ни разу ни с кем не подраться, но и достоинства не уронить.
Ухмыляясь под нос, упырюга рассеянно наблюдал. Суть происходящего, разумеется, вызывала иные гримасы, но Фладэрик привычно скромничал по части мимики. И лишь раз гадливо сплюнул, когда доведённый до исступления записной тупостью начальства Ирджи, в сердцах пнув клятый бочонок, заорал, что скорее сам помрёт с голоду, чем будет кормить лошадей гнилым сеном. Соразмерно взбешённый Масьяж, козлом горным отскочив от пузырящегося месива, фонтаном зловонным прорвавшегося на свободу из прелых тенет лопнувшей бочки, взвыл что-то нечленораздельное. И, подобрав длиннющие рукава темно-лилового кафтана, улепетнул через парящий вонью на холодке разлив к хозяйственным постройкам внутреннего двора за подмогой.
-Что это? – неспешно выходя из укрытия гранёного портала арки, уточнил Упырь, стараясь не дышать без особой надобности. Капуста – видимо, капуста, хотя уверенности как окрас сизый, так и аромат… подчёркнуто несъедобный, не внушал – стремительно отвоёвывала пространство.
-Фладэрик, - страшно кривя подвижную физиономию, вероятно, всё-таки обрадовался Ирджи, брезгливо отирая заляпанные сапоги о заросли плюща, ближайшую стену милосердно прикрывавшие. – Здравствуй! Не ждал тебя увидеть! Приехал на гоминиум поглядеть?
-Ну да, - привычно раздвигая губы на манер дежурной улыбки, кивнул Адалин, поджидая, пока Командир оставит безнадёжные попытки избавиться от налипшего на голенища непотребства. Джебрик, насилу отплевавшись, и впрямь, махнул рукой.
-Курвино племя… Не приведи Князь, разъест ведь! Видал, чем нынче солдат потчуют? Да и в Стяге не лучше! Был бы жив батюшка твой, передушил бы голыми руками умников, что это выдумали!
-М-да, - пожимая протянутую ладонь, покивал мужик рассеянно, стараясь не смотреть, как подоспевшие к месту катаклизма слуги старательно сгребают «угощение» в кадушки. Подозрительно-характерные такие кадушки. – У меня разговор, Ирджи.
-За брата пришёл просить? – понятливо улыбнулся командир, сощурив бледно-серые, вечно воспалённые от ветра да бдения глаза. Фладэрик пожал плечами:
-А стоит?
-Нет, дорогой, - стареющий вояка, тряхнув подстриженными, полуседыми волосами, усердно в хвост собранными и не шибко тем довольными, усмехнулся. – Радэрик – достойный юноша. Я с радостью приму его Близким. Если ты не попросишь об обратном, разумеется, - странно понизив голос да поближе подступив, добавил он. Упырь, поддавшись впечатлению, вздёрнул бровь. Не сговариваясь, оба кровососа двинулись вдоль стены. Ирджи наблюдал за солдатнёй, тут же упражнявшейся. Чернявый прикидывался, что тоже. На деле больше самого командира изучая. – Думаю, слухи тебя не миновали. Стяг... по лавкам рассадят. Корнэль, как проведал, чем дело пахнет, разом отбыл. И я скоро к нему присоединюсь. У нас есть … воины. И соседи. Твои, между прочим, министериалы, - Упырь, скрипнув клыками, уставился на ворон, обсадивших жирной грязной полосой конёк ближайшей крыши. Кивнул. Джебрик шмыгнул некогда перебитым носом. – Сдаётся мне, скверные времена настали, Фладэрик. И, стыдно говорить, я рад, что Данжик… пропал без вести, того не дожидаясь.
-А младший Корнэль? – подданный, на чернявого прелагатая покосившись, сурово сдвинул пепельные брови. И кивнул. С какой-то жуткой, неправдоподобной омертвелостью во взгляде. Адалин понял.
***
Королева Юзэрин, дивноокая владычица Каменной Розы, госпожа и повелительница всея Долины, аккуратно разбирала сложную, бесчисленными камнями-самоцветами переложенную, проволокой золотой перевитую причёску, деликатно складывая извлекаемые драгоценности небольшой сакральной насыпью благополучия казны на столе подле. Задумчиво в посеребрённом стекле нежный портрет наблюдая. И жеманно, продуманно улыбаясь припудренными губками.
-Кто занимается довольствием армии, Ваше Величество? – почти безразлично, куда больше внимания листаемому кодексу уделяя, бросил Фладэрик, прискучив немолчным воркотанием из принесённых по приказу монархини птичьих клеток. Пели заразы вдохновенно. Так, что Упырь всерьёз опасался скорого кровотечения, периодически мочки зудевших ушей растирая да серьгу покручивая. Въедливые трели мешали думать.
Отражённая Равнсварт устремила на мужика проникновенный взор, томно приспустив хищно выгнутые ресницы. Тяжёлая копна волос цвета мёда, наконец, освободилась из бесценного капкана, занавесом упав вдоль нарочито-прямой спины. Несколько позабытых шпилек со стуком покатились по полу – ну да, обыкновенно дивная госпожа прибегала к помощи куда более поднаторевших в «раскопках» служанок.
-Армии? – изящно вздёрнув брови да подбородок точёный приподняв, удивилась Королева, очевидно, о существовании таковой доселе и не подозревавшая. – О чём ты, Адалин?
-Я о тех «конных и оружных», которыми пока заправляет Аманир, - со смешком, кодекс в шкуры отложив да позу невзначай переменяя, подался слегка вперёд Фладэрик. Красавица в отражении непроницаемо улыбалась, задумчиво поглаживая бархатистую щёчку тончайшей работы гиацинтом, не иначе, умельцами Дзедзнэ по особому заказу сотворённым. Да, в Резном Квартале Армандирна, да и в Златых Вёрстах Дзвенцска столичного, побрякушек такого класса не водилось. Даже из-под полы.
-Хм, - задумчиво постучав «цветочком» по скуле, мурлыкнуло синеглазое создание. – Мне передали, что ты успел перемолвиться словечком с одним из Командиров. Как здоровье старого Корнэля? Колени всё ещё беспокоят?
-Скорее всего, - с подчёркнутым равнодушием, даже не моргнув, покивал Упырь. – Годы берут своё. В здешних краях да по такой погоде – не удивительно.
-Возможно… - томно изрекла правительница, небрежно запустив надоевшую игрушку по столу. – Джебрики, вроде, бывшие министериалы Адалин? Твой отец им даровал бенефиций и ввёл в число Малых Благородных Домов, - Фладэрик без видимой заинтересованности пожал плечами. – Любопытно. О чём ещё вы говорили, кроме… довольствия?
-О брате, - в кои-то веки не слукавил чернявый.
-И впрямь. Твой младший брат хочет стать Лучистым… Занятно… Я позабочусь о его Вызове...
К обычным, неизбежным злом воспринимаемым, ароматам королевских покоев нынче примешался странный, не сразу опознанный по непредсказуемости, запашок. И то был вовсе не птичий дух, как сперва не без злорадства подумалось глумливому упырюге. Пахло иначе, лесной прелью и кузней. А ещё – отдалённо – горным сквозняком, как на террасах скального Гравароса. Чернявый расчётливо прикусил угол рта, машинально щурясь.
Королева нынче примерила очередной перламутрово-атласный туалет, утончённая и невинная, точно ландыш в буреломе. Тонко затканное серебром платье, узкие рукава, безупречный ворот. Никаких следов – портрет беспечного очарования записной непорочности. Жемчуга на шее и в ушах. Нежнейший румянец цветет на гладких скулах. Юзэрин безукоризненно разыграла внезапный приступ благонравия, одарив отражение робкой улыбкой.
-Странный взгляд, Адалин, - так и не дождавшись не только предсказуемых комплементов, но и, элементарно, сносной реакции, прокомментировала уязвленная повелительница, возвращаясь к прерванному разоблачению. Упырь пожал плечами:
-Госпожа сегодня особенно свежа и, как никогда, прекрасна. И не предположить, что колдовала… - а вот этим «взором» вполне сподручно стены пробивать, подумал вдогонку Упырь, перехватив стремительный, точно бросок разъярённой змеи, взгляд сапфировых омутов. Меланхолично усмехнулся, неспешно поднимаясь. С видом почти скучающим и по возможности праздным. Хоть напряжение в лице самодержицы нервировало. А ещё мужик заметил-таки пустые клетки. Голосистых истеричек осталось куда меньше, чем их изысканных, ажурных узилищ. Фладэрик тактично коснулся высокомерно расправленных плеч, погладил мимоходом золотистую волну благоухавших бергамотом волос. Королева зенки бесподобные вновь потупила. Улыбнулась, правда, уже скорее плотоядно, чем чарующе:
-Сегодня у нас состоялась небезынтересная беседа с мессиром Гуинхаррэном, Вторым Советником и твоим, как выяснилось, большим почитателем. Пришлось проверить полученные сведения. Мне он не показался достаточно… искренним, - Упырь, задумчиво точёные плечики оглаживавший да бусы невзначай перебиравший, неожиданно остро вообразил, как скручивает клятое ожерелье гарротой. И, поспешно заманчивую картинку отогнав, разыграл понимающую усмешку, невзрачную, как шалаш Проповедника. – Тебе приятно будет узнать, что мессир Гуинхаррэн с честью выдержал… разговор.
-Мне приятно будет узнать, что Розе и её дивной Госпоже ничего не угрожает, - с прежней гримасой, призванной выражать безбрежную солидарность одесную с трепетным обожанием, галантно сообщил мужик. Равнсварт благосклонно кивнула, охотно нежную шейку ладоням подставляя. Старший Адалин давно подозревал, что пленительное змейство нет-нет, да догадывается, предполагает нечто на его счёт. Не зря же угроз подпускает едва не через раз. И теперь не без язвящей самоиронии угадал определённое удовольствие, монархиней по этому поводу испытываемое. А потому разозлился пуще прежнего, к виску благоуханному наклоняясь. Юзэрин, глянув на подданного сквозь отражение, неожиданно ухмыльнулась:
-Очень надеюсь, Фладэрик. Потому что… знаешь… я люблю тебя, - чернявый прелагатай, физически чуя подвох, замер. Слова прозвучали скорее предупреждением, многообещающим посулом, и совсем не в том тоне, что пристал волнительным девичьим признаниям. Бездонные омуты тёмных глаз в полумраке, открытым очагом лишь нагнетаемом, смотрели пристально и жутко. – И ты будешь со мной. Так или иначе, - любопытно поглядеть на то «иначе». Впрочем, от ядовитых ремарок Упырь вовремя удержался, щегольнув нежданным благоразумием. Вместо этого мужик, не сморгнув, изобразил безобидную усмешку:
-Моя прекрасная госпожа второй день кряду признаётся мне в любви. Чем я заслужил подобное счастье?..
***
Несколько позже, задумчиво перебирая в памяти подробности вечера, по сути, мало чем отличавшегося от многих других замковых вечеров, Адалин понял, что именно эта самовластная убеждённость «князепосланной госпожи» вызывает в нём наиболее острые приступы омерзения. Вкупе с цинизмом, охотно демонстрируемым, да хозяйственной близорукостью. Клятый гиацинт никак не шёл из головы. Шкатулки Дам, подвалы поместий, кованные сундуки Высших. И «гнилое сено» в конюшнях. Фладэрик прогулялся по кабинету, без особенного труда ориентируясь в кромешной тьме. Рыться в королевской макулатуре нынче мужик не собирался, почти физически ощущая спазмами подступавшее к глотке отвращение. Нежная «девица Равнсварт» перещеголяла саму себя. Упырь жестоко улыбнулся в лиловых потёмках, выбирая среди мятых пергаментов листок поновее.
По плану, тут же сочинённому подле Её лучезарного Величества, пока оное придавалось лазоревым мечтам о грядущих каверзах, народу возлюбленному предуготовленных, да лапшу подданному на уши «раскидистые» наматывало, оставалось накатать послание, желательно, с замашкой на правдоподобие да какую-никакую искренность. Фладэрик, сочинения Босого припоминая, с сожалением отмёл идею посильного плагиата. Судя по всему, потуги трубадуров пользовались в Розе завидной популярностью. Мужик фыркнул: конечно, куда увлекательнее компендиумов* (* - Сокращённое изложение основных положений какой-либо дисциплины) по воинскому искусству. Что говорить о философских благопожеланиях грядущим самодержцам от искушённых в подлостях мирских Ллакхарских мудрецов. Чтиво мрачное, но занимательное и, во всех отношениях, полезное.
«Моя нежная госпожа,
Я вновь вынужден покинуть Розу. Надеюсь, ты простишь меня. Это – мой долг и моя служба. Я клялся защищать тебя и Долину Олвадарани.
Вести с востока неумолимы. Единственное, о чём смею просить: не огорчайся столь скорым расставанием.
Адалин».
Почесав в шевелюре кончиком пера, вампир удовлетворённо кивнул: большего «госпожа» вряд ли ожидала и, в противном случае, подвох бы заподозрила. А вот деловитую отрывистость интонации, скорее всего, воспримет адекватно. Ну, или огненным шаром вдогонку метнёт с башни – это как повезёт. В самозабвенно благоухавшую драгоценными беллемлинскими фимиамами, сонно щебечущую клятыми недрёманными горлопанками спальню упырюга вернулся неслышным шагом бредущего с ночного разбоя кота. Не без сожаления посмотрел на утонувшую в мехах красавицу.
Юзэрин, вопреки всем предпосылкам, бессонницей никогда не страдала, разве что, самочинной, для вящей убедительности разыгрываемой. Чернявый Адалин, с невольной усмешкой покачав головой, аккуратно уложил скромное послание подле госпожи. Некоторое время понаблюдал за спящей в смутных раздумьях. Но лишь поморщился, с досадой передёрнув плечами. Да челюсти плотнее стиснул, справиться впотьмах с мерзким впечатлением без последствий стараясь. Омерзение пучком осоки царапало глотку изнутри. Упырь поспешил убраться от греха подальше, пока глотка самой повелительницы от оного не пострадала. Удушить во сне коронованную потаскуху – не слишком выгодная для дальнейшей карьеры идея. Да и не рискнул бы сейчас Фладэрик рассудить, кого ненавидит и презирает больше.
Стоял тёмный, предрассветный час. Адалин шёл по коридорам очередной безымянной, неузнанной тенью, успешно избегая ненужных встреч. Просто ещё один ночной призрак спящего упырьего замка, для разнообразия, бесшумный и необщительный. Со свитком, перевитым туго ллакхарскими чарами.
Каменная Роза, дремавшая в привычном сонме тревожных шорохов-скрипов, хрестоматийно-мрачных и достоверно-ужасающих, на скромного полуночника не реагировала. Ясновельможные, понятно, придавались камерному, потаённому досугу, разнообразя отдых. Слуги торопились сладить постылый труд. Фладэрик особенно головой не вертел, но за коридорами следил пристально. Потенциальных наблюдателей да «случайных» попутчиков выглядывая. Взять хоть кастеляна. Этот старый… дядя, с виду безобиднее радостно алевшего на весенней лужайке мухомора, на деле щеголял эквивалентной ядовитостью. И суть совсем не в сомнительных ораторских способностях недоброй памяти пыльного Ансэльма. Тонкогубое порождение кулуарных войн умудрялось побочные обязанности исполнять куда проворнее непосредственных, но скрытно и успешно, чем всерьёз досаждало. Упырь, как ни старался, изловить прохвоста «на горяченьком» сумел лишь пару раз, да и то шельмец благополучно отбрехался.
Про брата, к собственному вящему стыду, мужик вспомнил, лишь обнаружив оного в покоях. Радэрик вновь уснул в креслах, предварительно благоразумно устроившись у камина да ноги укрыв каким-то ни то гобеленом, ни то попоной. Теперь поленья почти прогорели. И алые огоньки с дремотным, баюкающим треском сновали в чёрных бороздах детёнышами вёртких саламандр. Что парень потерялся где-то по дороге между дворами, чернявый ещё рассеянно отметил, а вот дальше благополучно позабыл. И теперь, облокотившись о высокую спинку, привычно потрепал юнца по щеке, размышляя. Гоминиум обещал быть расчудесным. Довольная жизнью Равнсварт сыто поулыбается невинному братишке, братишка в ответ сподобится изобразить восторг куда искреннее, чем беспутный родственничек, вновь в обожаемые болота усвиставший. И Величество, вероятно, очарует.
О последствиях мужик предпочитал не думать, очень рассчитывая на житейскую сметку «курносой» Сэнатайн, себя недурно на сей счёт зарекомендовавшей. Развлекаясь вольными фантазиями на избранную тему, любитель болот с физиономией завзятого лиходея-душегуба и манерами верстового столба на перепутье, убрёл собираться. Проворно: сальная свеча не сгорела бы до половины.
Возвернулся упырюга уже переодетый, в полотняной, проклеенными вставками укреплённой тунике с плотной шнуровкой у горла, походной куртке, прошитой стальными квадратами клёпок в полпальца шириной, одной рукой связку амулетов по карманам распихивая, в другой, бесцеремонно за хвост ухватив, Позёмыша удерживая. Горностай, до праздной жизни, наконец, дорвавшийся, попробовал улизнуть под лавку, которую непритязательный – и крайне недальновидный – хозяин по какому-то недоразумению почитал подходящим лежбищем. Теперь, принудительно извлечённый, заверещал не хуже сигнального артефакта легионеров. Радэрик пошевелился под гобеленом, сворачиваясь теснее, что-то неразборчиво пробормотал, но не проснулся. Упырь, фыркнув, проворно упихал Спутника за пазуху. И мрачно подтянул ворот.
Саблю в оплётке ножен и ремней портупеи мужик вытащил из-за «неразговорчивого» сундука, где по старой привычке, возвращаясь, прятал опасные цацки от любопытного братца. Скатал несколько праздно валявшихся листов, забросил поверх прочего «барахла». Потом проворно, чуть не на колене, вывел:
«Прости, что не остался. Срочное поручение Её Величества. Не улыбайся до дёсен, парень.
Уверен, отец был бы доволен твоими успехами. Я горжусь тобой.
Фладэрик».
Приложив к письму гостинец: фибулу, прикупленную по такому случаю в Армандирне, - бросил послание на стол рядом с недопитым бокалом вина. Подарочек, как и все продаваемые в Резном Квартале из-под полы побрякушки, отличался свойствами заковыристыми, как божился Аргвар-Торгаш, мало не бесценными, сберегая обладателя не только от сглаза да поноса, но и любой вредоносной ворожбы, внушения и, почему-то, мужского бессилия. Над последним, многозначительно подчёркнутым при описании прочих чудесных свойств товара, Фладэрик особенно умилился.
Откупиться от братишки Упырь не надеялся. Но и поразмыслить да пофантазировать над душевным состоянием младшего, от поноса благополучно упасённого, Адалина времени не достало. Предвкушая первую зорю в казармах, когда караул сменится, а там и сонные страдальцы разбредутся, причём, не факт, что вкушать заслуженный отдых. По приблизительным расчётам, Упырь к тому моменту предпочёл бы уже драпануть из замка. Потому и выскочил из покоев, необдуманно резко отмахнув тяжёлой, однако на смазанных петлях смертоносно-бесшумной дверью. К вящему ужасу раздался гулкий удар и тихий стон. Прикрывал створку Фладэрик куда рачительнее, почти опасливо. А вот обнаруженное за оной благолепие, предсказуемо вызвало обострение жестокого сарказма, в Замке прогрессировавшего с проворством бубонной чумы. Кастелян в расшитом кафтане распростёрся на полу без сознания с преглупым выражением постной, пришибленной нелепо физиономии. Пегие волосёнки разметав да кафтанец трухой напольной припорошив. Упырь, просияв, невозмутимо пнул бесчувственную руку. Старая крыса…
По парадной лестнице упырюга, несмотря на выведенного из строя соглядатая, спускаться не пожелал, мягко спрыгнув сразу на пол первого этажа у одной из внешних галерей. С гобеленов провожаемый недовольными взглядами древних кровососов. Пыльных и оттого весьма нелюбезных. Фладэрик, фыркнув, покачал головой со злорадным смешком, но от комментариев воздержался. Тикать из Замка упырюга навострилась профессионально, доведя искусство до полного автоматизма.
В конюшнях, как обычно, пришлось повозиться: заседлать да свести втихаря. Конь навострил уши, издали опознав лёгкую хозяйскую поступь, и загодя предуготовился, в отличие от прочих обитателей. Когда Упырь, уже предвкушавший добрый путь да бодрых волколаков, самодовольной, чуть приплясывающей походкой пересекши двор, распахнул двери стойла, пара замковых жеребчиков, захрапев, предсказуемо встали на дыбы под впечатлением. Норовя разбудить похмельных конюхов. «Тпру, волчья сыть, не по ваши души», - осадил мрачно «еретник», вразумившись. «Сыть», тем не удовлетворённая, фыркала и плясала по своим загонам, молотя устланный сеном, хрусткий пол. Дух, проникшись общим настроением, теребил удила, храпел да скалился, но возникать активнее не рисковал.
На востоке, злорадным предзнаменованием грядущих непотребств, занималась нежная, точно Юзэрин в опочивальне, румяная заря, красившая шапки Лунного кряжа причудливым многоцветьем. Фладэрик хмыкнул, разминая плечи да физиономию потирая. Холод бодрил. Седой двор форбурга купала перламутровая дымка, пропахшая опрелым камнем. В кустах робко копошилась неопознанная живность – возможно, сонные псари, здесь хоронившиеся от прожорливых подопечных. Да ещё гвардеец спал, на пику опираясь да по стеночке холодной кафтанцем вышитым неспешно оползая. Выглядело патриотично. Звучало – того гаже. Хриплые рулады могли посрамить иных равнинных дударей.
Адалин вздохнул, припоминая. Лгать особо не пришлось: кожа нежная, плоть холёная, личико прелестное – красивая женщина, распутное вдохновение, в зримые формы облёкшееся. К тому же, не бесталанное. В некотором смысле. Да «улыбаться до дёсен» Упырю крепко надоело. Проезжая вновь опустившийся без ведома бдительно посапывавшего караула мост, Фладэрик устремил невидящий взгляд в холодный наволок туч к северу над кряжем. Горы стыдливо румянились, небо привычно вскипало непогодой. Мужик гадливо сплюнул в ров, отпуская поводья. Дух шёл без указки, ровно и бойко.
Каменная Роза не может стоять в вазе на столе Миридиканского дворца. Семь Ветров не хозяева тут и никогда не будут.
Утро бередило мрачную упырью долину. Долина отзывалась старческим скрипом высоких стволов и шорохом редких птиц – большей частью, ленивого и наглого воронья. Есть правда, пусть и небольшая, в меланхолических побасенках праздных рифмачей – владения Её Величества наводили смертную тоску, очарование долгого и мучительного умирания среди душных перин, шёлковых наволочек, да горшков с касторкой. Фладэрик, подрёмывая в седле, лениво отмечал привычное запустение да общую необитаемость предместья. Омшелое, ползучим диким виноградом да плющом обросшее городище скрипело проржавленными прапорицами да ставнями, точно зубами, стыдливо постукивало. Флажки висели и тут – растяжки с фигурной крашениной, ветром задираемой, на фоне угрюмо-сизых стен смотрелись жутковато. Под стать облезлым, скрюченным кустам и редким работягам, спин не разгибавшим с первых петухов, а перестук подкованных копыт по брусчатке издали заслышав, и вовсе носом в землю утыкавшихся. Выезжая за внешние ворота, Адалин продолжал слепо таращиться по-над косматыми верхушками огромных сосен, посад коронный исподволь обступавших. На сердце при виде сомнительного державного процветания завывали метафорические волколаки.
Верстах в пятидесяти по восточному тракту, впереди, по-за густыми зарослями одичавшего и потому безнаказанно-пышного боярышника, непролазного бересклета да ещё какой-то колюче-ветвистой оказии, замаячили памятные, не слишком изящные, зато общему антуражу коронных земель верные стены Адалин. По местному гостеприимному обычаю, «фортификационные» до полного одурения.
Сердитые башни по углам, недоверчивый вертикальный прищур окон, двускатная крыша основного монолита и неприветливое карканье вспугнутой вороны, кляксой размазавшейся по утренним, пыльным небесам. Никакого забора, никакого сада. Просто стена и замковое сооружение на опушке леса. Лёгкую возвышенность заседлавшее. Не приведи Князь, лешак какой на голову сверзится. Крупная серая кладка заметно оживлялась кустиками зеленовато-бурого мха и пятнами курчавого лишайника. Здесь давно никто не бывал, даже сборщики податей игнорировали покинутое поместье некогда знатного рода, и дом пропах пустотой. В прежние времена, ещё при жизни отца, поместье выглядело иначе. На дворе вечно отсвечивали какие-то не в меру ретивые личности, чаще – при оружии и знаках Адалин, положенных динстманнам. Сновали проворные отроки и те, кого принято называть слугами. Тайдэрик обращался с ними по-своему и сына приучил, почему тот, оказавшись в роли хозяина, не нашёл ничего лучше, как распустить всю свору к ляду. Оставив самый минимум, на присутствие которого, к слову, теперь не наблюдал и намёка. Надо было видеть недоумение старого кастеляна. Ойон чуть не плакал, взирая, точно на потенциального покойника, без году неделя намеренного приставляться. Вестимо, сразу, как поленница иссякнет, да крысы в подполе голодный бунт поднимут. Что, при известной житейской сметке запасливых пращуров беспутному наследничку не светило при всём желании.
Адалин строили три с половиной столетия назад, когда память о войне ещеё не успела обомшеть до полного окоченения, а подданные успешно симулировали признаки интеллекта. И, судя по характеру сооружения, общую суровость, царившую в долине Олвадарани, пестовали со всем тщанием истинных патриотов. Спрашивается, куда что девалось? Громоздкое исчадие инженерного гения прошлого вполне годилось, скажем, держать круговую оборону десяток-другой вполне благополучных, сытых годков. А то и организовать небольшую державу на автономных от короны началах. Фладэрик, затейливую фантазию развивая, от души веселился. Конечно, против чародеев Её Величества, Лучистых да динстманнов выстоять думать нечего, даже нынешним, мало не в треть обмелевшим да на порядок деградировавшим составом. А повоображать, на пегие от лишая стены глядючи, – отрадно.
Вампир придержал коня, потянул трензеля, понукая жеребца недоуменно поплясать, выводя пируэты на заросшей подъездной лужайке, но всё же спешился, через плечо поглядывая на невзрачно-помпезное сооружение. Поместье насупилось в ответ, прозрачно шелестя окрестными зарослями: ни тебе ржания из конюшен, ни птичьего воркотания, ни лая, ни привычных бытовых шумов. Тайдэрик держал голубятню и, разумеется, кречатню, почему дремотное безмолвие теперь насторожило. Экая лесная благодать, подумал Фладэрик ехидно. Почти слышно, как ветшает фамильное добро за толстыми стенами, да в склепе предки разлагаются.
Нехорошее предчувствие возникло исподволь, стоило лишь подобраться к тяжёлому монолиту врат, железяками исполосованному с фанатизмом, достойным лучшего применения. Скажем, дороги мостить. Размышляя о превратностях судьбы и каверзах истории, Адалин брёл в пыльных сумерках, не помышляя об огне. К чему? Память услужливо дорисовывала недостающие детали. С избытком, так что хотелось ещё зажмуриться. В каминном зале, где раньше они с отцом попивали подогретое вино после зимней охоты, висело гробовое молчание. Ватная, простёганая запустением тишь. Словно Фладэрик чудесным образом миновал дом и очутился прямиком в катакомбах, спрятавшихся стыдливо по-за задним двором. Очередные двери с грохотом захлопнулись, и упырь не удивился бы, лязгни за спиной упавшая в пазы перекладина. На камине, на сундуках, на гобеленах – везде висела пыльными клочьями густая паутина.
После смерти Тайдэрика старший Адалин, питая потаённую ненависть как к поместью, так и к самой идее феодальных привилегий, и правда, пустил хозяйство на самотёк, а младшего брата отправил в школу на пансион. Хозяйство, разумеется, не преминуло оскорбиться стремительно и беспощадно. А оставленные присматривать за имуществом слуги разбежались. Странно, что на память того имущества не прихватив. Любопытно только, что стало с преданным Ойоном? Пал жертвой, защищая хозяйское добро? Теперь даже летучки – прожорливое нечистиковское зверьё, учинявшее в запущенных домах липкие ловушки незадачливым посетителям и опосля сытно содержимым вечерявшее, – покинули ветшающее жильё Адалинов. Выцветшее, точно гобелен, на припёке позабытый, обескровленное и жалкое. Некогда семейство почиталось одним из знатнейших, Гуинхаррэн не лукавил. Да и теперь, по самым скромным подсчётам равнодушного наследничка, метафорически выражаясь, на бедность не собирало. Упырь чуял горьковатый, тлетворный душок затхлого подпола, прописавшийся в залах некогда роскошного жилища. Сколько прошло лет с тех пор, как под этими сводами последний раз звучала речь: сдержанно перекликались ли то слуги, возглашали здравицу падкие на халяву динстманны или бранились Хозяин со своевольным, непослушным первенцем…
Фладэрик, не растягивая удовольствие созерцания – как же, милая сердцу руина, куда романтичнее – направился прямиком к лестнице. Парадный портрет отца из-под пыльной вуали взирал на пришельца с мрачным выражением. Ещё один преисполненный неизъяснимого благородства старый… упырь, подумал мужик, покосившись на родителя. Суровое лицо, тугое сплетение углов и теней, неодобрительно хмурилось. Ясно, в кого Радэрик такой «возвышенный». Хотя, конечно, живой портрет – лишь игра воображения. И безутешный папенька из пыльной рамы, просвечивая потрохами, не полезет, как ни фантазируй. Ибо по смерти сгорел, согласно доброму миридикскому обычаю дотла, и, вероятно, обрёл упокоение. В отличие от буйного отпрыска, паче чаяния осерчавшего за непрошенное самоуправство услужливых колдунов.
Наверху «еретник» привычно, почти позабывшись, повернул направо, не удостоив взглядом ни отцовский кабинет, предварявший хозяйскую опочивальню, ни женскую, давно пустую половину одесную его. Угрюмо проскользнул в побочную анфиладу, где располагались их с братом комнаты. Толкнул приросшую к косяку дверь. И сморщился, услышав характерный скрежет, ржавым сверлом мозг пробуривший. Заранее. В предвкушении опочивальни. Створка оставила в пыли чёткий, издевательский полукруг. Адалин, ничего иного и не предполагавший, скривился против воли. Пыль и прах – вот всё наследие. Набитые небылицами сундуки, мешки и бочки. Сокровища, тщательно новым Хозяином распределённые да частью из Долины тишком вывезенные.
Оценив иронию момента, Фладэрик бухнулся на пыльную кровать, взметнув столб серого тумана. Перед глазами отчётливо плыло. Адалин зевнул, бессмысленно борясь с одолевавшей дремотой, чему, к слову, весьма способствовало общее, омерзительное впечатление запущенных покоев. Спать в этом затхлом вертепе казалось чреватым. Либо пригрызёт кто, спонтанно приблудившийся да на пыльном пайке оголодавший, либо воздуху не хватит. В силу осмотрительности, презрительным цинизмом недодушенной, мужик нехотя поднялся на ноги, небрежно отряхнул кафтан. И не без труда распахнул первый из сундуков, выбрасывая на грязный пол содержимое без тени положенного тщания. Отправлять в прахом исходящее царство старины братишку с его неокрепшей, романтизмом попорченной душевной организацией – пожалуй, себе дороже. А то как тронется под впечатлением. Упырь, усмехаясь, выгреб шелка-аксамиты, вытряхнул притаённые некогда шкатулки.
Позади хрустнуло, заскрежетало. В темноте, среди пыльных гобеленов, кто-то схоронился, разглядывая сонного кровососа, пьяно ворочавшего дорогие тряпки.
Заслышав сиплое дыхание за спиной, Фладэрик развернулся, взвесил куль с древним барахлом в ладони, примеряясь для броска. По комнате бодро мелькало серое Нечто, медленно, но целеустремлённо трансформируясь в Нечто сугубо пакостное. Однако по-прежнему серое. Хоть какая-то стабильность. Ругнувшись, упырюга отбросил неслучившийся снаряд в сторону, обнажив прихваченную сабельку. Пришлое лихо требовало приёма посолиднее.
Не дожидаясь, пока нечисть – в самом буквальном смысле – окончательно доформирует неприглядное обличие, Упырь отмахнулся клинком, привычно изъязвив рот в приветливом оскале. От какого сельских старост кондрашка на раз хватала, а рыцарство западное, гремя доспехом, впереди коня драпало. Впрочем, нежить, к ужасам мироздания притерпевшаяся по долгу службы да душевному сродству, реагировала куда спокойнее. Толерантнее, чтоб её крысы поглодали. Первый карлик прыгнул из-за сундука. Встопорщив свалявшуюся шерсть, шипя и целясь в горло незадачливому господину облюбованной руины. Вампир отскочил, саблей спровадив нежить в сторону окна под едкий звон разбитых витражей. Цацки в вороте воссияли спятившей радугой, осыпая окрестности пёстрыми, нарядными бликами, точно полоумная Летавица. Адалин запрыгал по пыльной спальне, отбиваясь от взбунтовавшейся округи. Несмотря на габариты, пустодомки да злыдни, облюбовав новое жилище, легко и проворно избавлялись от нежеланных соседей, вроде пресловутых хозяев. Аппетитом обладая отменным, а нравом – под стать паскудной наружности. Нежить, кривя узловатые, больше сучковатые древесные корни напоминавшие лапы, карабкалась из-под кровати. Фладэрик кривился, представляя последствия неудавшейся сиесты.
В сумрачных потёмках, от которых не спасали узкие окошки, комната шуршала растревоженным крысиным гнездовищем. С люстры, шипя в оскале, спикировала очередная тварь. Адалин ухватил нежить налету, не дожидаясь приземления, и отшвырнул об стену. Где гадина протяжно взвыла, изломив хребет. Упырь, не размениваясь дотошным учётом, рубил кудлатые рожи, вспарывал пыльные телеса, отсекал конечности, отчего трупы корёжились на полу, мешая передвигаться. Мужик прыгал по окованным железом сундукам завзятым акробатом, красой и гордостью нищего балагана. Даже отрубленные, зубастые головы продолжали кусаться и цеплять клыкам сапоги. Под оглушительный визг и слюнявое шипение.
Одна из тварей, звучно шмякнув Упыря косматым лбом в грудину, сподобилась опрокинуть на некстати подломившую ноги койку. Фладэрик, чихая от взвившейся пыли, коленом поддел злыдня, вслепую нашарив на стольце первый попавшийся предмет, да всадил со всего маху. Ориентируясь по глазам. Попался удачно: свечник с иглой на конце, так что, очевидно, мужик не прогадал. Заострённый штырь пробил шкуру и кость, застряв в черепе. Бестия, коротенько взвыв, свела зрачки к обрубку носа, затем на новоприобретённый рог. Лизнула тёмным, длинным языком окровавившийся мех. И шмякнулась прямо на оторопевшего Адалина. Брезгливо выскалившись, Упырь отбросил прочь кусачий остов. Мелкие заразы изголодались. Фладэрик ругался и щерил клыки, чуя приближение запустня: довёл фамильное гнездо, коль уж эдакое завелось.
Запустни частенько избирали обиталищем ветшавшие долинные постройки. Добротные, просторно-путанные, ухоженные некогда, но заброшенные из-за дурных воспоминаний, а лучше – проклятий родительских да кровных скандалов. Особенно если пустеет владение пару-другую дюжин лет. Не обладая собственным вменяемым обличием, тварь с кромки принимает произвольную форму, порой, не гнушаясь личиной безалаберного хозяйчика-идиота, гнездо фамильное до безобразия запустившего. Чаще, правда, напоминая самоходную свалку, шкурой плешивой от посторонних глаз стыдливо занавешенную. И охотится бестия, не чинясь да по мелочам не размениваясь, за всем мало-мальски съедобным, что на зубах приятно похрустывает. Превыше прочего оценивая человечину, но и упырьими мослами не брезгуя. Особенно после основательного воздержания. Этот, судя по тревожно-гулкому, слюнявому рыку, пост держал порядочно. И аппетит нагулял соразмерный. Фладэрик прищурился, покрепче перехватив потемневшую от грязной крови саблю.
Появлялся Запустень по чрезвычайной скромности своей, не сразу, а - милосердно - частями. Сперва – как ощущение взгляда щекоткой по позвоночнику, потом – как двойственное осознание: вроде притаилась какая мерзопакость в углу, а вроде не увидишь. И лишь затем оно. Лохматый гость с кромки. Запустень. Огромная мохнатая зверюга вне всяких описаний, гадостная, как крысий труп в киселе.
Отчего паскудство промышляет полиморфизмом – достоверно никто не знал. Фладэрик догадывался: уж больно страховидло в первичной ипостаси смотрелось омерзительно. Безнадёжно. Полумеры, вроде кокетливого паричка, маски или даже очехления с головы до пят, не спасали. Отдалённо, как мухоморный кошмар – привычную реальность, тварь напоминала медведя. Безобразно раздутого, не одну зиму коротавшего в окрестностях токсичных свалок Миридика или на дне ядовитых топляков Хмури. На жутком тулове нахлобучилась башка, напоминавшая побагровевшего от ярости человеческого идола понепригляднее. Задние лапы оканчивались нарядными, рыжими копытцами. Селекционная деятельность, хвала Князьям, не могла не сказаться на репродуктивной функции. Размножаться твари не умели, кроме как подменяясь с незадачливыми жертвами.
Взопревший после прикроватных поскакушек Упырь, сплюнув налипшее пёрышко, жестом поманил мохнатое чудо, не стремясь покидать «опорного» пункта на разодранных перинах. Возвышенность давала некоторое – пусть, незначительное, - тактическое преимущество.
Запустень одним гигантским скачком махнул через всю спальню, когтистой лапой размером с горшок полоснув по деревянной опоре полога. Полог, возмущённый непритязательным нахальством, затрещал и накренился. Чернявый вовремя отшатнулся в сторону, перескочив на стол. Запустень, по-звериному вздыбившись, прыгнул следом. Если дальше так пойдёт, подумал мельком Фладэрик, даже добротная, раритетная, мать её, как девственность в портовом квартале, мебель Адалин, праотцами в приличных домах свистнутая, не выдержит. Мужик клинком отбил длиннющие - в пядь – когти, кошмар цирюльника и мечту древодела. Даже поцарапать мохнатую лапищу, норовившую оттяпать башку целиком или, на худой конец, ухом сувенирным поразжиться, умудрился. Покойным примером естествоиспытательских устремлений пытливой нежити упырь становиться не хотел. Впрочем, страшилище о том мало беспокоилось.
Запустень взвыл и попытался наверстать упущенное. Упырь не растерялся, схватил под мохнатый локоток и швырнул через себя. Дрянь, как выяснилось, весила, что твоя корова. Бросок не получился, и Фладэрик, поднырнув под по-отечески гостеприимные объятия, снова прыгнул на кровать. Стол зашатался. Оценив борозды на драгоценной древесине – внушительные – чернявый осторожничал. Тварь, зацепившись лапищей за полог, пуще того затрещавший от натуги, подскочила, на лету меняя облик. Но не преуспела, пощадив нервишки уже в предвкушении выскалившегося упырюги. Вместо патлатого, расхристанного мужика с ломанным носом да погано прищуренными жёлтыми зенками, кувыркнувшись, спружинил в ворохе перьев подозрительный тип неопределённо-гадкой наружности, тощий и плешивый. Фладэрик, вслух изумившись, воровато покосился по сторонам в поисках сносного отражения, предсказуемо заподозрив неладное. Чудесное избавление от сомнительной радости буквального самобичевания отчего-то больше настораживало.
Хоть облик и был намороченным, сабли сшиблись вполне правдоподобно, с лязгом и скрежетанием, искрами да прочими эффектами заштатной выразительности. Два упыря закружили по комнате, рубя мебель, стены и изредка даже друг друга. Наглядным пособием по фехтованию. Несмотря на очевидную хромоту плешивого. Фладэрик аж восхитился: экое несуразное чучело досталось, а рубится, как первый мечник королевства. Ну, или около того. Тут Адалин поскромничал.
Перемахивая через несчастные сундуки – искалеченные с азартом да выдумкой, вдохновенно – плодя пируэты да спонтанные шедевры вынужденной эквилибристики множа, а заодно и мебелью швыряясь, резвые поединщики разгромили спальню окончательно. Упырь, вроде, лидировал, хотя уверенности не было. Плешивый обрушил-таки пресытившийся долготерпием полог. Запутался в пыльном, наглухо затканном и оттого неподъёмном полотне. Забился. Чернявый, не размышляя, схватил обломанный столец за ножку и хорошенько нахлобучил брыкавшийся комок. Не факт, что Запустень, но взвыл душевно.
Разрубив ревущий куль прежде, чем тварь успела выпутаться, Фладэрик отёр предплечьем лоб и рухнул в сломанный шалашиком полог. Седая пыль кружила в воздухе, с потолка печально планировали мягкие пёрышки да порошил хлопьями пух. Упырь вздохнул, закашлялся, сполз на пол, раскинув ноги, упираясь в опрокинутый сундук поглоданными сапогами. Блаженно вздохнул, растянувшись во весь рост на пегом, потоптанном да дохлой нежитью попятнанном полу.
Растаяло, как дым: и Запустни, и пустодомки. Остался только грохот и звон разбитого стекла.
Довершив убойное зрелище триумфального возвращения домой старшего наследника, на кровать свалилась ненавистная люстра. Чёрная бровь «еретника» нервно дернулась, но глаз мужик не открыл. Уже живописуя полотно в раме: упырь после побоища…
Над выцветшим в ночи, поблекшим будто, одичалым садом перекликалось сварливое вороньё, и ветер, подвывая в тон, носил оборванные, ломкие листы. Сухие ветви в косах мха ворчливо скрежетали. А ведь Упырь успел забыть… Здесь, по-за заросшим буреломом, некогда благоухавшим чубушником, редкими жасминовыми кустами, цветущей в червень* (* - Июнь) вишней и яблонями, за рухнувшей беседкой в кружевах проржавленной обрешётки и выродившегося винограда, из-под намётов многолетней прели торчали расколотые камни древнего буёва. Князь весть, кого тут хоронили. И кто хоронил, ибо, судя по формам, смутно в обломках рисовавшимся, существа то были презанятные. С фантазией и остроумием записными. Менгиры и дольмены Голоземья здорово напоминая, размерами местные развалины заметно уступали. Ну, и сохранностью. Фладэрик подчёркнуто неспешно обвёл ленивым взглядом неодобрительно скрежещущую, навязчиво «гостеприимную» округу. Раскрошившиеся могильники чернели обомшелыми боками, изъязвлённые отверстиями произвольных очертаний, погрызенные и зализанные прихотливой непогодой, в наростах лишайников да путаных космах седых трав. И впечатление производили гнетущее. Упырь понятия не имел, зачем припёрся сюда среди ночи. И, задрав голову, попробовал определить час. Не тут-то было. С небес, прямиком из пышных, жатый шёлк монарших простыней напоминавших туч брызнуло пламенем. Не молнией или заклятьем. Огонь полился жалящим дождём, сперва свечными язычками, трепещущими искрами каганцев, шипящих на влажном валежнике и отсырелых стволах, а там, разойдясь, лёг сплошной стеной, вмиг иссушив и сад, и полусгнившие захоронения. Фладэрик, шарахнувшись из-под палящего покрова, упал в тени беседки, судорожно отползая из-под рыжих шлей, полосовавших окрестность. Бересклет и чёрная осока занялись мгновенно. С противным треском, раскаляясь, проседали древние дольмены, оглушительно шипя, кренились обгорающие стволы. Мужик так ошалел, что позабыл все ругательства. А из сплошного огненного зарева, рыча и подвывая, полезли чёрные создания, какая-то иссохшая, ирреальная жуть, с очертаниями человеческими имевшая столько же общего, как мирный волкодав с рехнутой мантикорой. Со скрипом разевая пустые рты, создания выламывались из-под земли и, огрызаясь, беспорядочно сшибая друг друга, бежали сквозь огонь. Адалин, уткнувшись спиной в проржавленную обрешётку, тщетно нащупывал саблю у пояса, ощущая страшный жар всё ширящегося пожара и тошнотворный смрад незваных гостей. Когда первая тварь, истекая чернотой, будто смолой облитая, выскочила из огня, мужик только и успел, что с хрипом рот захлопнуть, куда-то выпадая. Да так удачно, что проснулся.
На деле, разбудил Адалина сквозняк, беспечно заигрывавший с шевелюрой да норовивший ввинтиться под тунику. А никак не вывих челюсти, который мужик уже всерьёз подозревал. Хоть зубы и саднило.
Фладэрик поморщился, не без труда сел, тряся головой в надежде, что та либо отвалится вовсе, либо перестанет так бесстыдно-зверски болеть. Окинул комнату быстрым взглядом: неутешительно. Ну, да оно и к лучшему. Люстра мужику никогда не нравилась, сундуки, и вовсе, лучше сжечь, кровать… теперь уж и жалеть нечего – груда щепы с выломанным балдахином. Фрагменты гарнитура прихотливой мозаикой испещрили комнату в самых неожиданных местах. Даже с потолка, с крюка для люстры, кусок тюфяка свисал. В темноте погром смотрелся милосерднее.
Пошатываясь, Адалин выпотрошил ящики стола, подсчитывая убытки. О столешницу давеча кого-то разбили. Запихнув избранные листы в сумку, прочее Упырь убедительно порвал, имитируя нечаянную вспышки бешенства… как со стульями. Но кое-что пришлось-таки жечь. Над свечкой. Как и пристало матёрым заговорщикам.
Всё необходимое рачительный упырюга загодя из Долины «спас», оставалась, разве, пара-тройка милых сердцу «канделябров». Тайник для которых прежние Адалины устроили, не мудрствуя без надобности, в хозяйском кабинете, традиционно, в камине – ну, без воображения мастерили… давно это было. Игнорируя тривиальные сундуки, чернявый польстился лишь на обёрнутый шагренью свёрток, и не преминул обрушить бывшее укрытие. В целях конспирации. Крушить отцовские владения пришлось в гордом одиночестве. И ломать на деле выходило куда сложнее, вопреки всем поговоркам.
Допустим, перебесившийся Запустень вздумал подзакусить фамильным фарфором. Стольцы попортил, вазы поколотил – зверьё же, пусть и кромешное. Покои брата Фладэрик даже не отмыкал, как и женскую половину. Поскольку, окромя не вдохновлявших «роскошеств» придворного пошиба, и не хранил там ничего.
Пресытившись разрушениями, мужик спустился в большой зал, затеплил камин, игнорируя отсутствие дров, и покаянно рухнул в жёсткие объятия пыльного кресла. Проследил, как занялись сухие листы, потом, водрузив ноги на решётку, приступил к изучению колдовских достижений на литературном поприще. В области словесной эквилибристики заразы продвигались семимильными шагами. Обширно задействовали метафоры, оговорки, обороты покруче «снега», «востока» да «стрыечки». Картинка же, в итоге, вырисовывалась неутешительная. Союз, Ллакхары, древняя ворожба, кромка, бодрые налёты и полное истребление, да Князь же упаси! А Юзэрин – Адалин воочию узрел сахарную, жеманную улыбочку – согласна, более того, девица Равнсварт проворно впереди всего Сартана скачет те Калейдоскопы отмыкать да подданными потчевать… Фладэрик, такой подлости отчего-то никак не ожидавший, задумчиво подался вперёд, предсказуемо сверзил ноги с припылённой каминной обрешётки да и саму её опрокинул. Во взметнувшийся пожарищем огонь. Почему и подскочил, с руганью стряхивая искры. Правая штанина дымилась. На полу, сиротливо выцветая в серебро, догорала какая-то разрозненная макулатура. Справившись с занявшимся гардеробом, буйный Адалин свернул свиток, спрятал за пазуху: с огнём ему в последнее время везло ещё меньше, чем с поселянами.
Вампир, энергичный хруст притаившегося по-за сундуком да там очередной изловленной ни то крысой, ни то ещё какой незадачливой бедой пировавшего горностая игнорируя, убрёл за ворота, свистнул, подзывая коня. Дух недоверчиво выглянул из ближайших раскидистых лопухов, тоже характерно двигая челюстями. Но повторного – возможно, болезненного – приглашения дожидаться не стал. Заседлывая всхрапывавшего да нетерпеливо мордой мотавшего жеребца, Фладэрик огляделся. Адалин напоминало поле битвы. Окна – ну, или то параноидально-узкое, что здесь ими притворялось – справа, где располагались покои старшего из сыновей, отсутствовали, часто, вместе с рамами, нарядно обвесившими ближайший бурелом. Обрывок гардины драпировал помятый бересклет. Черепица кровли местами облупилась. Но полюбоваться вдосталь мужику не удалось.
Позёмыш змеёй вёрткой выскочил из ворот да драпанул через одичавшие, запущенные, давно выродившиеся кусты к хозяину, умудрившись единым духом шмыгнуть за пазуху, практически, с самой земли. Заподозрив очередное непотребство, сотворившееся внутри, Адалин нахмурился. Неужто изловленная крыса в момент потребления прекрасным принцем обратилась, с отгрызенными-то конечностями? Или запустень оклемался? Да нет, не реально. Второе. Первое – сомнительно, но возможно. Горностай трясся. Мужик чувствовал лишь слепой страх, что со Спутниками выучки проныры случалось редко. Потому загодя живописные особенности недожранного принца воображал. С плохо скрываемым злорадством.
И, конечно, поспешил обратно. В покинутом зале у догоравшего камина восседал длинный дядька в раритетном облачении. Зачёсанный да чёрно-серебряными бакенбардами опушённый. Ещё и зенками нечеловечьими – и не упырьими – паскудно так блиставший:
-Проходи, Фладэрик, - позвал ехидно старикан. Упырь мрачно опознал Хроника – призрачного, и нудного, что Юзэрин в припадке меланхолии, майордома, Ойоновского помощника да заместителя. Ну и дряни же завелось в пустующем поместье, подумал не без яда угрюмый Адалин. Впрочем, наличие Хроника свидетельствовало об обратном. Пустодомок привидения боялись. Фладэрик, похоронив намерение в скорости распрощаться с фамильным гнездом, оседлал столец напротив. Старик улыбался, отчего пергаментное лицо морщилось, как маринованный овощ. Воспитанный обычно Адалин выдавил бы ответную «улыбку», да представил потенциальный эффект, и сдержался. Хватит кондрашка впечатлительного старца… А хроников лучше не обижать.
-Ты учинил знатный разгром, мальчик, - сообщил дух, озираясь.
-Я старался, - пожал плечами мужик, привычно игнорируя назидание. – Не думал, что найдётся зритель.
-Так что же, восстановить поместье?
-Весьма своевременное предложение. Позволь спросить, как ты догадался? - Фладэрик тоскливо покосился на дрожащий огонёк в исполинском жерле пространного камина и пожалел, что дровами не озаботился. В зале, несмотря на благостную пору, ощутимо холодало. Эдак по склепному.
-Ох, Фладэрик, откуда столько яда? – как же, подумал упырь, с Королевой пообщался. Одолжила. - Ты знаешь, я не могу защищать дом от мелкой нечисти. Это забота хозяев…
-Угу. Всё так, - отмахнулся, вытягивая ноги, уставший Адалин. – И, к слову, где Ойон? Где… все? И что за… типа запустень изображал? – дух скорбно покачал головой, покаянно сложив на груди нарочито-старческие, пятнистые ладони.
-Мальчик мой, - затянуло эдак характерно, с драматизмом и проникновенностью, печальное привидение. - Большое зло здесь приключилось…
-Прошу, по возможности, короче и по делу, - устало оборвал Упырь, уже предвкушая затяжную трагедию в шестнадцати актах. Хроник неожиданно понятливо кивнул:
-Ойона убили помощник оружейника со своею девкой. Потом воспитателя твоего, старого Мейнарта, на цепь посадили, зарезали кухарку, конюших и псарей. Егерей, что не в отъезжих жили, потравили. Остальной контингент поддержал… предприятие. Потом явился запустень. Сожрал сперва хозяина, а там, его лицом пользуясь, и прочих «домочадцев», потом подъел собак и лошадей…
-Потрясающе, - едва приметно челюстями скрипнув, «восхитился» счастливый наследник. – Ойона с Мейнартом похоронили?
-Обоих съели, - пожал плечами пергаментно-невозмутимый дух. – Дикари.
-Курвино племя, - буркнул Фладэрик, растирая разом окаменевшую физиономию. – Как же я устал...
-Устал? - старик поганенько прищурился. – А кто, позволь спросить, во всём этом виноват?
-Молчи, Хроник, - вскинул ладонь Упырь, криво выскалившись. Но припозднился.
-Не ты ли сам, вот здесь же, в этом зале…
-Молчи, - окончательно помертвел физиономией Адалин.
-Я вижу, снова зол… А ведь отец тебя предупреждал, - Хроник стыло улыбнулся. Глаза бесцветно загорелись. – Ты, мальчик, всегда был самовольным. Вот твоя вина.
-Ага, - Фладэрик мрачно осклабился. – Расскажи поподробнее, - сарказма дух, очевидно, не замечал профессионально.
-Тебя предупреждали, - начал он, взяв патетичный тон, которому отозвался слабый, безнадёжный вздох закатившего глаза Упыря. – Я повторюсь и повторю речь твоего батюшки, здесь же, в этих самых стенах произнесённую. Потому что, как видишь, всё сбывается по сказанному им, - дух не лукавил и не злорадствовал, но легче от того не становилось. Скорее наоборот. - А я, как хранитель родового поместья, должен наставлять неразумное поколение и сохранять традиции. Для этого я призван, такова моя суть, - подлая суть, угрюмо уточнил Упырь, готовясь огрести порцию пыльной мудрости, в закромах фамильных безнадзорно плесневевшей. – Род Адалинов почётен и древен. Испокон веку служит он долине Олвадарани и владычице её, хозяйке коронного замка, госпоже Каменной Розы. Многие столетия Адалин входит в число Благородных родов Долины, являясь опорой престола Её Величества, подчиняясь лишь Её приказам и признавая над собой лишь Её власть. Никто из твоих предков не запятнал себя, верой и правдой служа престолу, - или просто не попадаясь, переиначил на свой лад Адалин. - Не было в нём ни предателей, ни трусов. Они чтили закон и уважали обычаи. За что Королева и пожаловала в незапамятные времена Найдэрику Верному титул и домен, - Фладэрик покивал. Уж эти радости в него вбивали в детстве с особым тщанием и, изредка, тычками. - Однако скорбен дом тех, над кем простёрлось проклятье бесчестия. Нет хуже, чем запятнать имя предков, Фладэрик. Нет страшнее преступления, нет безобразнее поступка, - Упырь вздохнул, сосредоточенно ломая брови. Продолжение он тоже знал. Заранее. - С древнейших времен мораль установила строгие рамки отношений, порядок и ритуал, которые ты, по своей глупости и молодости, посмел так опрометчиво преступить, - Адалин со скучающим видом уставился на сапоги. Он помнил и эту распевку. – Мудрые вампиры древности и глаз не смели поднять на блистательную госпожу.
-Вот она и взвыла от счастья… - протянул мужик, расстегнув пожёванный кафтан да на кресла невзначай перебираясь. Беседа обещала быть долгой.
-Молчи, - велел Хроник ревниво. - Ты слишком молод для суждений, твоё сердце отравлено гордыней. Ты силён и смел, но сила твоя стала жестокостью, и смелость превратилась в бесстыдство. Ты отрёкся от семьи, покрыв позором имя рода, и напрасно считаешь, будто произнесённое здесь, в этих стенах, стенах наследного поместья, останется пустыми речами строптивого юнца, - Упырь зевнул, рассеянно почесав ободранную скулу. - Глупостью мальчишки, запутавшегося в сердечных порывах. Твой батюшка – да хранит в мире его покой вечная слава – был добр. Он простил тебя и твою горячность. Он любил тебя и уповал на твою мудрость, мальчик мой. И он ошибся, поступил неверно по мягкосердечию своему. И по чрезвычайной любви к тебе, - Хроник важно умолк, выразительно качая прозрачной головой. Упырь остекленело таращился в вечность. Вечность на взгляд не реагировала. - Королева, - возобновил попытки дух, – Святыня, подножию пьедестала которой следует поклоняться в почтении и трепете. О чём ты позабыл. Не должно оскорблять её чистоту…
-Было бы чего оскорблять, - хмыкнул рассеянно Упырь.
-Молчи, – проворно оживился проявленному участию Хроник. - Ты должен опустить глаза и покаяться…
-При всём честном народе, - перебил ехидно Фладэрик к вящему недовольству упрямого в деле насаждения морали да нравственности среди непоротой молодёжи духа. – Что за бред? Как это должно вину загладить?
-Молчи, - повторил Хроник сердито. – Строптивостью своей ты лишь усугубляешь её, а зубоскальством холопским порочишь славу семьи. Покайся, говорят тебе. Попроси прощения у Её Величества… - Фладэрик хотел, было, возразить, но, образумившись, лишь тряхнул спутанными волосами.
-Прощения, говоришь? - скучающим тоном проронил он, поигрывая ремешком Валтарова амулета, как назло под руку подвернувшегося. – Ещё что? В ножках, может быть, поползать, подол курве поцеловать? - Дух, к несчастью, понял просьбу буквально.
-По-прежнему, не понимаешь, юноша, - скорбно вздохнул он. – Как не понимал тогда. Не желал услышать… Кричал и бросался оскорблениями, отрекаясь от отца и предков. Собственную семью проклиная. Взгляни, к чему это привело, - дух обвёл обветшалый зал широким взмахом полупрозрачной, перламутровой руки. - Все мертвы, а дом разрушен. Ведь Тайдэрик мог проклясть тебя на веки, мог, точно так же, отказаться от тебя и тем самым спасти фамильную честь. Что ж, не мне судить его за излишнюю привязанность к первенцу, - выглядело привидение прямо противоположным образом: ровно, будь его воля, в колыбели бы означенного сквернавца удушило. - Ты был славным юношей, Фладэрик. Ты подавал большие надежды, - вещал Хроник монотонно. - Ты был любим, горячо любим. Когда ты хворал в детстве, матушка высиживала у твоей кровати дни и ночи, сплетая заговоры, не подпуская слуг. Ты разбил её сердце. И оскорбил отца… - Адалин тяжко вздохнул, неопределённо, сам до конца не понимая, к чему, помотав пальцами в воздухе. То ли поторапливаться призывая, то ли отмахиваясь. Хроник качнул полупрозрачной головой. – Что ж, дела минувшие. Тем паче, батюшки твоего уж нет под этим небом. И, Князья свидетели, он не держал на тебя зла. Ты сам знаешь.
-Знаю, - угрюмо бросил Адалин.
-Он благословлял тебя, умирая…
-Оставь это, Хроник, - окончательно побелев, приказал едва слышно Упырь. Призрак лишь пожал плечами:
-Тогда поговорим о насущном. Я могу опустить упоминание о традициях и долге, коль скоро они для тебя столь малозначительны. Я могу напомнить тебе и о практической стороне дела. Представь, как плачевно будет положение Её Величества, если она – королева - понесёт от презренного вассала…
-Никто её за уши к «презренным вассалам» не тянет, - философски развёл руками упырь, явно не относя эпитет на свой счёт. – Да и не так глупа, чтоб вовремя тинктурой не отпотчеваться.
-Хм, - дух откровенно пропустил мимо ушей возражение. Фладэрик благодушно повторил прежний жест, заранее сознавая тщетность. – Ты, по-прежнему, живёшь во власти страстей и подлых чувств, достойных челяди, не господина. Руководствуешься ими и их же разжигаешь лишь сильнее, - дух, мало, сам верил в изрекаемое, умудрялся сострадать со всем отчаянием просвечивавшего насквозь естества. Фладэрик почти проникся. – Отец предупреждал тебя: ты заблуждаешься, принимаешь блеск битого стекла за драгоценность, - Адалин вздохнул: что ж, следовало признать, прозорливость батюшки настораживала и удручала. А пуще того – злила. - Помнишь, как ты кричал тут о любви? Что ты кричал… и в чём клялся. Ты расторг помолвку, отрёкся от отца и матери, проклял собственное имя, чем навлёк бесчестие на весь род. И к чему это привело? Лишь к разрухе и запустению, - Фладэрику оставалось лишь скрипеть зубами: изложенная в таком ключе, жизнь представлялась совсем безрадостной. - Ты бежишь, точно безумный или вор. Но тебе не скрыться от этого. Оглянись вокруг, Фладэрик. Отец мёртв, преданный Ойон убит, Мейнарт затравлен псами, поместье опустело, а сам ты, неприкаянный, носишься по свету без приюта и цели. Это ли не знак? Это ли не знамение? Опомнись, пока не поздно, - Хроник поджал пергаментные губы, вытаращив на побелевшего линялой простынёй Хозяина сияющие зенки. Адалин отчётливо скрипнул стиснутыми враждебно челюстями вдругорядь:
-Чего ты хочешь, дух? На мне род не пресечётся. Папенька с маменькой позаботились, состряпали наследника, стоило отвернуться. И не прикидывайся, я знаю, как всё было, - Хроник, вознамерившийся, было, что-то возвестить, устало тряхнул головой. – Не беспокойся. Уж Радэрик тебя не разочарует. Истинное олицетворение лощёной куртуазности о белых рюшах да очах невинных. Цинизмом не тронутое да разумом помилованное. Истинный вельможа, ни тени челядинца. Доволен?
-Ты любишь брата, - неизвестно, с чего, внезапно заключил прозорливый дух. Упырь, осёкшись, сдвинул брови, поморщился.
-Разумеется. Что за дурацкий перескок? Это же не вопрос?
-Нет, мой мальчик, - печально улыбнулся Хроник. – Простое наблюдение. Твои речи резки и насмешливы. Ты и себе, наверное, боишься признаться… И страх этот прячешь за насмешкой, ехидством мелочным от себя самого прикрываешься. Пойми же, Фладэрик, я не от злости, не из чванства тебе говорю столь … неприятные вещи. Я Хроник, хранитель Адалин. А ты, хоть трижды проклял собственный род, остаёшься Хозяином, старшим в семье, владельцем домена и всех титулов. И мне жаль тебя. Потому что ты несчастен.
Упырь сделал вид, будто утирает сентиментальную слезу. Заметив это, дух, однако, не пожелал останавливаться на достигнутом. И в закрепление эффекта присовокупил протяжно:
-Фладэрик, - на гласных аж вибрируя.
-Да слышу, слышу, - успокоил его Упырь, мысленно глубоко сожалея. Хроник начал напоминать ему помесь странствующего проповедника с Равнсварт.
-Фладэрик. Пока не поздно. Сдержи наклонности дурного нрава, – Хроник возвысил голос, норовя оскрести потолок звенящими модуляциями. – Отдели, наконец, зёрна от плевел.
-В смысле, королеву не пользуй? – ощерился едко вампир.
-Да, – обрезал дух, патетично и веско, явно иронии не замечая. – Ты должен очиститься. Смыть позор со своего рода ты уже не в силах, проклятий собственных возвратить. Искупи же хоть часть вины…
-Что, душеспасительное странствие? – не без злорадства предположил чернявый.
-Очнись, святотатец, - взвыл суеверно призрак, аж зарябив от демонстрируемого нахальства. - Преступление твоё куда страшнее. Обычаи неумолимы. Ты проклят, само естество твоё отравлено. И лишь смирением, лишь полным покаянием ты можешь искупить содеянное. Отрекись от своих наклонностей, очисти свою жизнь, изгони насилие и блуд.
-Клянусь на трупе Пустодомки, - заверил его Упырь с ядовитой торжественностью укреплённого в ереси нечестивца.
-Охальник, не клянись так запросто! Очнись и оглянись вокруг: ты подобен рухнувшему склепу!.. – чернявый Адалин в ответ меркло выскалился, зевнул, устраиваясь удобнее, и сам не заметил, как начал клевать носом. Под монотонные посулы вдохновенного прорицания дремалось как-то особенного сладко. - … Не будет исцеления, ничто не принесёт успокоения, глупец … и твари гогочущие уволокут в смрадные глубины… за кромкой, под вопли терзаемых там нечестивцев … Князь Тёмный будет торжествовать и попирать ногами чело ... Ты только разрушаешь явь … множишь преступление … сам причиной множества страданий … Гордыня и непотребство несут бедствие и разложение ... Ужасное клеймо порочит род … злонравием своим… и свет солнца, … князепосланную и благословенную… могущественной владычицы Олвадарани… и воссияет присно!..
Под пыльными сводами пространного зала скорбное эхо множило причудливый узор осколков назидания. И как Упырь ни прислушивался, связь уловить не получалось. От камина пахнуло подвальной, стылой затхлостью. В чугунном кружеве обрешётки взвихрился случайным сквозняком подхваченный пепел, причудливо, инисто серебрясь в сгустившемся нежданно полумраке. Фладэрик моргнул, сердито растирая переносье: сажистый прах парил, свиваясь языками призрачного пламени цвета лунного камня или халцедона. Пыльная взвесь, гостиную кутавшая, всё более напоминала туман над гатью. Слова сливались в монотонный гул. А по стенам, ломаясь и корчась в жутких судорогах, расползались странные, невнятные и, вроде, с предметами обстановки никак не связанные тени. Пьянящий дух костров Бовтуня мешался со сладковатым ужасом истлевших, обомшелых городищ, на пустошах гниющих брошенными трупами, оставленными без погребения на радость стервятникам всех мастей. Адалин с немалым трудом, оскальзываясь в грязи, обрывая пучки сизой травы, резавшей пальцы не хуже осоки, выкарабкался из пологого распадка, раскисшего болотиной. Косой дождь стегал в лицо, вспенивая грязь. Оглушённый ни то подвываниями стихии, ни то ударом, выбившим из седла, Упырь затряс головой, пытаясь сквозь серебристый мрак разглядеть происходящее. Визг подрубленной кобылы ещё вибрировал в голове. Что-то сверкало и рвалось. Мужик, шатаясь, выдернул саблю из перепачканных жирной грязюкой ножен, зарычал. Огни на стенах Дор Гравэнна сливались золотыми полосами. До предместья считанные вёрсты, так что уже учуять можно. Но кто догадается караулить нежить вдоль Багрянки, проржавленных пустошей, в лесистые эскеры западного Ваэррагена вгрызавшихся?.. И кто сподобится так ловко бросить колдовскую сеть?.. В висках ещё колотилось хриплое «облава», когда видение с треском и скрежетом, ровно заскорузлое сукно, когтями раздираемое, рассыпалось узорами вмурованного в стылую супесь предгорий калейдоскопа. Осколки маслянисто блестели, с шелестом переменяя положение. По стенам дёргались, шипя, колченогие тени. Откуда стены в Голоземье? «Одумайся… ты пожалеешь…». Столько рук, сизые пальцы скребутся, точно ветки мёртвого куста. Цепляются, царапают. Сплошной клубок. Но у той, что говорит, есть лицо, поблекшее и полузабытое, истлевшее в уродливую маску без глаз. «Остановись! Князья свидетели, мой сын так не поступит!». «Тогда я тебе не сын!». Скрюченные пальцы разом распрямились, ладони почернели, растекаясь кляксами смолы, с бранчливым клёкотом разлетаясь по углам вспугнутым вороньём. И кромка расступилась.
Чернявый Адалин, насилу вывернувшись из удушливых объятий ни то кошмара намороченного, ни то, и правда, иномирья, меркло улыбнулся без тени веселья в обозлённых, вызолоченных глазах: сквозь узкие оконца скудный дневной свет цедился блёклым, лишь пыль, висевшую в воздухе, проявляющим маревом. А в отдалении, едва различимо, настороженно ржал одинокий, встревоженный конь. Милэдон всё-таки сподобился поторопиться.
Самозванка. Глава 4. Долина
© Copyright: Терри Лис, 2021
Свидетельство о публикации №221060800231
Свидетельство о публикации №221060800231
Рецензии