Эйлатские истории. Часть 2

Тоже как будто путевые заметки, но не совсем. Кроме того, все это здесь уже когда-то было, разбавленное дневниковыми записями. А теперь пусть будет неразбавленное

Здесь, в Эйлате, у моего воображения выросли крылья. Подчеркиваю: не у меня, а у него. Со мной ему по-прежнему трудно, хоть я уже и быстрее перемещаюсь благодаря велосипеду. Но воображение успевает раньше.
– Вот, смотри, ну смотри же!
– Что?
– Вон там!
И оно мне показывает что-то за углом вдалеке, куда я доберусь еще не скоро.
– Большие крылья ты себе отрастило, – говорю я с некоторой грустью.
Кстати. Я не грущу, не надо сочувствовать. Просто некоторые вещи думаю с некоторой грустью, ничего такого. Она всегда присутствует в одном из слоев моего внутреннего моря. Грусть глубоководная и постоянная рыба, она не мешает ничему радостному, что плещется на поверхности.
Воображение не отвечает на мои слова, оно занято, оно чувствует и видит одновременно всё вокруг. Вот я сейчас сижу в комнате и набираю эти слова на клавиатуре, а воображение видит море, слышит его плеск, чувствует его соль, смотрит на горы и щурится на солнце. Гуляет по каменным и деревянным поверхностям того, что можно назвать набережной, смотрит на людей и ощущает их беззаботность, деловитость, жажду и голод. Мужчины со спортивным выражением на лицах бросают металлические шары. Проносятся на электровелосипедах парни с грузом и без. Несколько бегунов переговариваются на ходу. Отдельно бежит девушка, в ее руке телефон и в ушах наушники, она сама по себе и бежит по другой планете. Возле самого моря лежат крупные камни, из-за одного виден черный подергивающийся хвост. Это кот. Увидев меня, он громко орет «мяу». Но не встает, продолжает валяться. Стоит отойти – звук выключается. Проходят три женщины, они непрерывно говорят по-русски, кот снова включает сирену, но женщин ему не перекричать – они обмениваются вчерашними впечатлениями, они спешат к морю.
– А помнишь, – говорит воображение, и хочет показать мне одну женщину, которую мы с ним вчера увидели возле фармацевтического магазина. Это совершенно чужая женщина с очень знакомым (здесь было другое слово) лицом.
– Прекрати, – говорю я воображению. – Ты заигралось.
– Уж и пошутить нельзя.
Оно показывает мне утренний Подол, я не возражаю, а сам думаю: вот я сижу в комнате, и зачем мне стремиться сейчас к морю, если у меня под рукой такое услужливое воображение?


Я все-таки выбрался к морю. Воображение вещь хорошая, но и личное присутствие не помешает. Итак. У берега колышется каноэ. В нем женщина и собачка. Судя по выражению ее лица, ей хочется на берег. Я про собачку. Может, ее укачало... Но она не решается оставить хозяйку без присмотра. Следующий кадр – женщина легко плывет по морю, а коротконогая собачонка, чуть подпрыгивая, бежит рядом с ней. И все довольны.


Муж и жена движутся навстречу мне по гулятельному пространству между морем и чередой гостиниц.
– Ты ради меня пройдешься, – говорит он, – а я ради тебя залезу в море.
Девять утра в Эйлате. Температура воздуха 18 градусов, воды около 21.

Медленно кручу педали вверх по Дерех Йотам, крутизна улицы примерно как у нашей Бульварно-Кудрявской. Меня обгоняет маленький электрокарчик с маленькой бабушкой за рулем и маленькой внучкой. Бабушка громко, нараспев читает ребенку стихи, шум улицы ее заглушает, но слово «Обезьяна» прорвалось. Обезьяна без кармана? – думаю я, – быть этого не может.


Человек и его сердца
Утром на набережной было всего шестнадцать градусов. Люди все равно ходили и бегали, но им чего-то не хватало.
– Надо хотя бы до двадцати шести дотянуть, – озаботились эти шестнадцать. – Где еще десяток?
– Дрыхнут, не вышли на работу.
– А мы что, за них отдувайся теперь?
Однако к полудню все градусы по одному, зевая и потягиваясь, явились на службу. И набережная сразу стала тесной. Но все равно веселой. Дети бегали по ней зигзагами, велосипедисты притормаживали и улыбались. Родители этих детей разговаривали, не беспокоясь ни о чем: они набережной доверяли.
Один человек тоже неторопливо шел в потоке, но не замечал его, потому что думал. Когда любишь, думал он, в человеке просыпаются дополнительные сердца. Наверное, потому что одно не справляется. И стучат новые сердца где хотят. Вопрос этот исследовали ученые и йоги, но так и не обнаружили никаких закономерностей. К тому же влюбленные не поддавались исследованиям, а когда на них соглашались, они уже не были влюбленными. Такой вот феномен. «Лучше бы вы исследовали не вопрос, а ответ», – подумал человек, понимая впрочем, что и это бы не помогло.
Этой ночью в нем проснулось сразу семь сердец, но усилием воли или чего-то еще, что работает при ее отсутствии, ему удалось уменьшить их количество до пяти.
***
– Зря ты это пишешь, – сказал соавтор, – тебя не поймут.
– Кому надо поймет.
– Тем более зря.
(молчание)
***
А потом, с помощью специальных упражнений, человек уменьшил количество сердец до одного основного. Упражнения несложны, надо просто стучать пальцами по клавиатуре. Но это годится далеко не каждому.
***
– Опять ты о своем, сколько можно.
– Ты же мне не помог, теперь буду писать что хочу.
– Разве не помог? Я сделал намного лучше. И потом, сюжет ты сам сочиняешь, так что сам и отвечай.
(молчание)
***
Человек шел и думал уже не о любви, что о ней думать, она или есть или нет, и к ней совсем не прилагается слово «думать». А размышлял он о том, что город у моря – это просто город у моря, и не надо делать из него что-то особенное. Не надо никого возвышать и никому поклоняться.
Но все же человек поклонился: пришлось остановиться и выловить из-под ног малыша с самокатом. Малыш улыбался, и человек улыбнулся.
«Батарея разряжена, подключите зарядное устройство», – сказал человеку организм. Да, его никакими рассуждениями с толку не собьешь.
И человек отправился домой.
Обедать.


Из домика спасателей на весь пляж звучит обращение на иврите, потом на английском – с игривыми интонациями, хмыканьем и улыбкой. Текста много. Потом на русском:
– Обратите внимание, спасатели закончили работу.
То есть предупреждают, что уходят, и намекают: осторожнее, дескать.
Однако не уходят. Наоборот, к ним являются знакомые, семья с детьми, и начинается смех, ржачка, похлопывания, подталкивания и громкоголосые непрерывные разговоры. Вообще я тут не слышал ни одного человека, который на иврите разговаривал бы тихо или хотя бы вполголоса. Это что, мне тоже так придется надсаживаться? Гевалт.
Муж с женой и двухлетние близнецы расположились рядом со мной. С ними пришел большой черный лабрадор. Он исследовал велосипед, меня, кивнул: допущен, – и скрылся в тени под домиком.
Один из мальчиков посмотрел на меня. Я улыбнулся ему, и он тут же подбежал, улыбаясь в ответ. Залепетал что-то. Я хотел ему сказать, что ани ло медабэр иврит, но вовремя прикусил язык. Потом его позвала молодая мать, а я теперь думаю: может, дитя усы мои хотело потрогать?


Зашёл в магазинчик неподалёку от берега, соку купить.
– Шалом, – говорит немолодая продавщица.
И еще что-то говорит непонятное.
– Шалом, – отвечаю, естественно.
Взял бутылку, поставил на прилавок.
– Хау мач? – спрашиваю.
– Тэн, – отвечает.
И уже по-английски чего-то лопочет. Тоже непонятное.
Тогда я высыпал монеты из кошелька на ладонь и ей протянул.
– Ой, – обрадовалась она на чистом русском языке, – давайте я вам поменяю, что ж вы тяжесть такую таскаете.
Забрала пять монет по 10 агарот, взамен дала полтинник. Ну и десятку свою забрала.
Ну вот как?


Когда есть смысл
Человек стоял на берегу, смотрел вдаль и думал.
– Он над нами издевается, – сказали горы. – Мы тут такие красивые прямо у него перед глазами торчим. А он думает совсем не о нас!
Море протянуло самую серебристую из своих лунных дорожек к ногам человека. Но он как будто не заметил.
– Надо же, и правда, – медленно вздохнуло море. – Он что сюда, думать приехал? Странный какой-то.
– Люди вообще странные, – прошелестели пальмы. – Но вот, кстати, на нас он недавно очень долго смотрел. Потому что мы красивые.
Остальные части пейзажа заспорили, кто красивее.
Человек всё это прекрасно слышал, но молчал. Он был погружён в себя, в ту красоту, что хранилась в его памяти. Это была такая красота, что от нее не хотелось отводить взгляда, даже если тебе показывают горы, море, пальмы. Да уж, неудобно выходило перед местным пейзажем.
Хотя вот на пальмы он действительно долго смотрел. Удивлялся, как они вырастают. Оказывается, ствол пальмы состоит из ее одеревеневших листьев. Точнее, из оставшихся от них стеблей. А на макушке пальмы весело трепещут пока еще свежие зеленые перья. Интересно, если бы они знали, что скоро одеревенеют, трепетали бы так беспечно?
Хотя, может, и знают. Это ведь их смысл – из самих себя выращивать свою пальму.
А когда есть смысл, будущего не боишься.
Пора было идти домой, записывать. «Ну, я не всё подряд очеловечиваю, – разговаривал человек с кем-то. – Песок под ногами у меня всё-таки пока не разговаривает. Кстати, а мысль интересная...»


Море вздыхает, ворочается с боку на бок, потом не выдерживает:
– Ты не даёшь мне спать. Сколько можно? Хватит глазеть!
Я притворяюсь, что только сейчас его увидел.
– Какие проблемы? – спрашиваю. – Кто кому не даёт спать, это ещё вопрос.
Оно продолжает ворчать и бухтеть своими бухтами.
– Ночь на дворе, а он уставился. Мне отдыхать надо, завтра рабочий день. И корабли жалуются, что волнуюсь.
Я падаю обратно на подушку.
– Ладно. Всё. Не смотрю на тебя. Спи.
Море затихает.
Ночь затихает.
Правда, я всё равно вижу море на внутреннем экране век, слышу в раковинах ушей.
Ну а как иначе. Оно же теперь всё время со мной.