День О оркхтага

Версия повторно отредактированная. Есть небольшие, однако существенные отличия от той, что была опубликована в "Fantomas", #5.
Иллюстрация — Татьяна Квитковская (для альманаха "Fantomas")

— Добряк пахнет зверем, — сказав это, мать закашлялась от смеха. В дурмане безудержного веселья она забыла, что в руке у нее по-прежнему огромный нож для разделки мяса. Сотрясаясь от хохота, она неосторожно вскидывала руки. Нож то и дело проносился над головой младшего сына или вспарывал воздух у носа старшего.
Моргах и Гримха сгрудились плотнее, поближе к жертвенному огню. На их зеленых лицах трепетали глубокие тени — и это тоже здорово забавляло семейство. Смех лился почти без умолку. Багрянец заката угас. На сумрачном небе высыпали мириады голубых звезд.
Праздничные семейные посиделки имели место на обширной лесной проплешине, посреди странных, давно утративших формы изваяний и каменных кругов. Поляна была обрамлена круглой стеной хвойного леса. Гигантские ели покачивались и шумели, как старые сварливые ведьмы, которых нагло потеснили в сторону, заняв их исконное место для колдовства.
А место и вправду было непростое. Это можно было заключить при одном только взгляде на все это таинственное нагромождение языческих идолов, потемневших и поросших лишайником, и спиралевидных рядов из гранитных булыжников, уложенных здесь много веков назад. Там, где в частоколе леса образовалась брешь, где зияла сумрачная арка, сложенная из валежника, и темнели пустоты от некогда исчезнувших камней, словно от огромных вырванных зубов пролегала уводящая в темную чащобу тропа. Один ее конец тонул в лесном мраке, другой огибал поляну по кругу и, сбегая вниз по склону покатого холма, терялся между стволами деревьев.
— Он смердит как старый кабан, у которого жесткое мясо и густой твердый ворс, — подхватил слова матери Моргах.
И смех вдруг оборвался. Мать погрозила увесистым лезвием перед носом у младшего. Все разом стихли. Мать обернулась и тревожно поглядела на вход в чащу дремучего леса. Братья последовали ее примеру, потом переглянулись между собой, и Гримха вдруг дал хлесткую затрещину младшему брату.
— Эй, — заскулил Моргах, потирая саднящий затылок.
Мать схватила за шиворот обоих, хорошенько встряхнула и выписала каждому по тяжелой оплеухе. Из глубин леса донесся протяжный волчий вой. Младший вмиг повеселел, по мерцающей в свете костра роже расплылась широкая улыбка, обнажающая ряды желтых конических зубов. Глаза большие, со здоровым блеском детского задора, показались матери столь умилительными, что она не удержалась и, обхватив дитя огромными ручищами, прижала его к груди. Тот ойкнул и снова засмеялся, когда его грубо отпихнули в сторону.
Мать выглядела счастливой. Она радовалась, что может вдоволь посмеяться вместе со своими любимыми чадами в день О'оркхтага.
— Прошлым летом Добряк пожрал почти всех рыбаков в окрестностях, дюжины две детей в поселке под холмом и уволок в лес несколько неосторожных баб, когда те стирали одежу на речке, — произнес Гримха, ковыряя когтем в осклизлых патрохах.
— Всего-то две, — с сожалением подметил Моргах, глядя на то, как брат вытягивает из кровавого лоснящегося комка тонкую голубоватую, с красными прожилками кишку и кладет ее конец себе в рот. Он с возмущением уставился на мать. Та неодобрительно покачала головой, сверля суровым взором старшего сына. Но затем ее взгляд подобрел, она снисходительно склонилась  над младшим, вздохнула.
— Не для вас это, сами знаете, ну да ладно... Возьми и ты немного, полакомься, коль брату досталось.
Моргах жадно выхватил из кучи самую толстую кишку и принялся громко всасывать ее ртом, покуда не подавился и не закашлялся. Тыча в своего младшего брата когтистым пальцем, Гримха посмеялся:
— Посмотрите на него… сейчас удавиться и сдохнет. Будет Добряку добавка. Еще и мы твоими потрохами отужинаем.
Отирая слезы, Моргах обиженно отвернулся. Мать сочувственно похлопала его по плечу. Будучи вечным задавакой, ни разу в жизни не упустившим случая поиздеваться над младшим братцем, Гримха долго еще потешался и бросал обидные колкости, касающиеся внутренностей бедолаги Моргаха. Мать жалела сына, но тихо посмеивалась про себя. Наконец Гримха заткнулся, но лишь тогда, когда из лесу донесся стрекот и сопение, а также треск веток. Глаза детей расширились, губы Гримхи лихорадочно задергались — он один выказал признаки горячечной радости, когда в ужасном стрекоте все единодушно признали появление Добряка.
Мать напряженно сосредоточилась, ее кустистые брови насупились, кровь хлынула к большому лицу, отчего оно приобрело пурпурный оттенок. Моргах весь сжался, не ожидая от себя, что так испугается прихода великого О'оркхтага. С верхушек елей вспорхнули сойки. Звук ломающихся веток взбудоражил лесную глушь. Судя по тому, как отчаянно и протестующе скрипели раздвигаемые в стороны стволы вековых древ, по лесу шло что-то невообразимо большое и очень сильное.
Возбужденные глаза Гримхи уставились на мать. Она заметила, как старший тужиться, вытягивая толстые губы, словно недоразвитый идиот, пытающийся что-то вымолвить — и сделала запретительный жест пальцем. Но тот не владел собой.
— О... — в его расширенных глазищах плясало пламя костра. — О-о-о… — простонал Гримха и запнулся от охватившей его лихорадки изумления. — О-о-оркхтаг, — выдавил он из себя.
Мать упрятала окровавленный нож под ворох тряпья, на котором сидела, скрестив ноги.
— Подбросьте хвороста да побольше, — наказала она сыновьям.
Младший повиновался, спешно вскочив на ноги, и принялся накладывать сучья в костер. Огонь взялся прожорливо обгладывать дрова. Сизый дым, точно дух, высвободившийся из обгоревшей плоти дерева, скручиваясь и клубясь, густо потянулся ввысь. Но даже едкий запах гари не мог перебить внезапно возникший насыщенный смрад крупного зверя.
Старший не шевельнулся, он продолжал глядеть в черноту прохода в лесную глушь. Дурацкая маска восторга по-прежнему не сходила с его плотоядной рожи. За минуту пламя жертвенного кострища заполыхало с утроенной силой. Головешки трещали и то и дело плевались в ночную мглу снопами оранжевых искр. Вся поляна раскраснелась в мареве танцующего огня. У самой кромки прогалины, у корней гигантских елей, рваными лоскутами прыгали черные тени.
— Мам? — шепнул Гримха. — Ему ведь понравятся потроха?
Мать уверенно кивнула:
— А то!
Моргах уселся подле матери, защищаясь рукой от слепящего света костра. Он был напуган. От жара звездное небо колыхалось. Гримха щурился, но глаз не сводил с места, где из-под свода валежника выползала лесная тропа.
Тяжелый топот великана, ломающего все на своем пути, становился все ближе. Псиной разило пуще прежнего.
— Добряк пахнет зверем, — пролопотал Моргах.
Гримха тупо ухмыльнулся.
— Дети! — шепнула мать. — Замрите!
Моргах вжался в ее пышный бок, не желая лицезреть страшилище из лесу. Но почему-то мать грубо отпихнула его локтем.
— Гляди, дурачок! — сердито прохрипела она. — Только не шевелись, не то…
Когда он шагнул из дремучего темного леса, раздвинутые в стороны деревья с шумом сомкнулись за ним. Арка была слишком мала для такого великана. Но существо проворно пригнулось, так что заботливо выстроенный проем остался невредимым. По естеству белый, в отсветах костра, Добряк стал красным — и от того, еще более страшным. Любопытство заставило Моргаха открыть один глаз — и он сразу об этом пожалел. Трусливо взвизгнув, он зажмурился сильнее. А что, если Добряк услыхал, как Моргах посмеялся над тем, что всем и так известно? Что если О'окхртаг зол из-за того, что тот отпускал о нем неподобающие шуточки? Моргах дрожал, внимая, как в тихий посвист ветра вплетаются пугающие натужные вздохи.
Великан не спешил приступать к специально подготовленному для него блюду. Он принюхивался. И стрекотал как огромный сверчок. Моргах не видел, но мог предположить, что безглазый гигант обратил свою заостренную зубастую морду-клюв (Моргах успел заметить, что морда Добряка походит на клюв вороны, только из нее торчали длинные острые зубы) к расположившемуся полукругом семейству гулей.  На камнях, над которыми взмывало пламя жертвенного костра, влажно отсвечивали растянутые на них кишки. Лесное чудище должно подойти к жертвеннику и получить то, что преподнесено. Но почему-то медлило. От этого Моргаха наполнял ужас.
Внезапный порыв ветра подхватил пламя, и костер взревел. Моргаха обдало волной жара. В этот момент он услышал чавкающие звуки. Но решимости сново открыть глаза и узреть, как Добряк пожирает подношение, ему не хватило, хотя дрожь отступила и он просто лежал, как один из многочисленных камней на этом загадочном месте, где издревле совершались колдовские ритуалы и многие годы приносились жертвы хищным, надменным божествам леса.
Часто они взбирались на вершину холма всем племенем, тогда ночи оглашались игривым воем. Мать говорила, что пронзительный вой голодных гулей наводит неописуемый ужас на селян. И Моргах с удвоенным интересом подвывал остальным. На поляне не оставалось свободного пространства, когда из лесных колоннад вываливали тучные броги с короткими хвостами и черными глазами: они очень велики, поэтому для них отводились отдельные места, на самых больших глыбах; их обиталища пролегают в северной части холма, в удачной близости с кладбищем людей. Рухты спускаются с неба, они всегда появляются, громко хлопая своими кожистыми крыльями. Поскольку они не жадничают на улов и часто приносят в лапах добычу, — нередко еще живую —  то на собраниях они всегда желанные гости. На подобных мероприятиях Моргаху в свои годы удалось побывать всего пять раз. И он неизменно удивлялся, наблюдая за тем, как сытые гули после окончания кровавого пиршества с особым прилежанием убирали поляну от обглоданных костей. Мать объяснила, что подобные предосторожности необходимы. Пир обычно проходил на исходе осени, когда ночь становилась длиннее. Последний пир состоялся две луны назад. В ту ночь Моргах узнал, что пришло его время узреть Добряка, покровителя племени, великого и ужасного О'оргхтага.
Мать выждала подходящий случай, чтобы дать возможность младшему сыну преподнести в дар Добряку плоды своей первой охоты на человека. Моргах был сильно удивлен, узнав, что еда, которая ценится среди гулей превыше любой другой, добывается с относительной легкостью и не требует таких усилий, как при охоте на лесного зверя. У человека недостает ни скорости в ногах, ни ловкости, чтобы увильнуть от стремительного прыжка гуля. И человек не обладает способностью видеть в темноте, как любой другой обитатель леса, что и делает его легкой добычей.
Пока Добряк набивал свое чрево внутренностями, мать и старший брат сидели неподвижно, как будто обратились в каменные статуи, каких здесь полно. Мерзкое хлюпанье перемежалось с сопением. Затем снова стало тихо, только в елках шуршал ветер, да постреливали догорающие головешки.
И вдруг что-то затрещало, захрустело где-то совсем близко, почти у Моргаха над головой. Казалось, будто Добряк теперь принялся за испачканные кровью камни, громко перемалывая их своими острыми зубами. Добряк жадно поглотил все, что ему было подарено от имени Моргаха, и не побрезговал самим алтарем. Вот и выяснилось, куда пропадали старые замшелые булыжники со своих мест в осклизлой почве.
Прожорливое страшилище протяжно отрыгнулось и застрекотало. Моргах в ужасе вздрогнул. Послышался звук удаляющихся шагов, однако открыть глаза Моргах не отважился, пока необъятная туша изрядно насытившегося Добряка не втиснулась с пронзительным треском в лесную чащобу. Огонь поник. Тьма навалилась со всех сторон; она будто вдавила две округлые фигуры в бугристую землю. На том месте, где сидела мать, и рядом, где располагался старший брат, теперь возлежали неподвижные бесформенные глыбы, чьи неясные очертания мерцали в тусклом свете затухающего огня. Моргах подтянулся к костру, чтобы повнимательнее разглядеть подмену. Он заметил, что у той фигуры, что помассивней, имелись руки… и ноги, скрещенные под обрюзгшим, накренившимся набок телом. Моргах рыдал, порыкивал и скулил — как еда, которая особо ценится кладбищенскими гулями.
Вторая фигура казалась сплющенным мешком, на котором посидел толстый брог. Моргах понял, что так отвратительно хрустело на зубах чудища.  Гримха, его старший брат, и мать, — они были обезглавлены О'оркхтагом.
Маленький осиротевший гуль злостно и отчаянно взвыл в небо. Мать говорила, что вой гуля наводит на селян неописуемый ужас.