Олмалиит

Быть может, звезды еще хранили какие-нибудь тускнеющие воспоминания, но столь далекие, с холодным безразличием взирающие свысока, они едва ли пожелают открыть позабытую историю о днях ее появления. О месте, где суждено ей прозябать в совершенной безвестности, среди суровых ветров буйного Борея, не знавали даже страшные обитатели зачарованного леса, и сам Пархат, великий сновидец-исследователь, обошел его стороной в своих бесконечных странствиях по Землям Грез. Ни одна таверна в окрестностях Селефаиса не слыхала молвы о существования этого места, и никто из тварей и людей, равно как по одну сторону бытия, так и по другую, не ведает о нем абсолютно ничего. А ведь, если бы в одну из безмолвных ночей довелось какому-нибудь неосмотрительному путнику, следующему из древнего Оот-Наргай к берегам Южного моря, быть обманутым неверными созвездиями в туманном небе, то он непременно бы сбился с дороги и угодил бы в пустынный Олмалиит. Тогда под напором дерзких ветров ему пришлось бы искать укрытие в сумрачной долине, где в пышных травах белеют странные фосфоресцирующие лилии, а в сыром воздухе пархают черные мотыльки-кровопийцы. Там бы он обязательно набрел на НЕЕ.
Диковинные цветения, обретя в плавных изгибах удобное подспорье для своего бесконечного произрастания, раскрепощено устремились вверх, увив ее всю без остатка. Таким образом, сама здешняя природа позаботилась о том, чтобы уберечь ее первоначальную красоту от неразборчивых и безжалостных ветров и дождей.
Некогда озаренная сиянием звезд, Ламилия, чей смиренный взор вечно устремлен на восток, и чей изящный белый лик обладает поистине чарующей красотой, ныне истосковалась по живым голосам людей и богов, которые жили в этих краях еще в незапамятные времена. Отвергнутые боги удалились в иные земли, а лишенные за свои преступления их милости люди, разбрелись по свету, так что и следа после них не осталось. Прошли века, сменились эпохи, и память о блистательной славе золотых дворцов древнего града Олмалиит канула в бездну времен.
Лишь изредка в Олмалиитский край залетали гуги. Их привлекали изобилующие в долине огромные валуны и брошенные мраморные блоки. Хватая их своими сильными лапами и тяжело хлопая крыльями, косматые гиганты стремительно уносились прочь, исчезая за гребнем восточного холма. Иногда предзакатное солнце, играя слепящими бликами на шлифованных поверхностях мрамора, подсказывало гугам, где под руинами древности залегал заветный материал для строительства их странных каменных кругов в зачарованных лесах. Но это было еще до того, как разгневанные земные боги сослали страшных гугов в подземелья. С той давней поры позабытый всеми Олмалиит не знал гостей.
Поутру свет солнца заливает вершины холмов и блистает в каплях росы. Но долина всегда темна и мрачна, оставаясь недосягаемой для солнечных лучей от рассвета до заката. А после... только мерцание звезд мягко струится сквозь пористые пласты тумана и заставляет сверкать мертвенной белизной безжизненный дол, где издревле стоит одинокая, увитая лозами диких трав статуя таинственной девы.
Тонкие сложенные у груди руки и глубина смирения в ее прекрасных очах увековечили образ верной служительницы старых богов. В то время, когда луна перелетает с одной вершины холма на другую, Ламилия возносит моления Акриду, богу, которому она была посвящена еще в отрочестве, будучи на весенних празднествах на храмовой горе Нумфаис. Оттуда лег ее жертвенный путь — с хрустальных склонов, молебных уступов и темных святилищ-пещер, куда под страхом смерти воспрещен вход непосвященным. Под дикий пляс фанатичных полуобнаженных нумфаитов, в присутствии семи адептов древнейшего культа праотцов, невинных дев представляли пред ликом Неведомого. Только по прошествии обучения мистериям первой ступени, юным неофитам позволялось прикрыть наготу, облачившись в платья цвета небесной лазури, подпоясавшись багровой тесьмой. Как завершающее действо, жрец возлагал на чело каждой из дев венок из молодых трав весеннего луга, после чего новопосвященные признавались достойными своего высокого звания.
Дочь каменотеса Дафоса и благочестивой Илгурии, белокурая красавица Ламилия, после своей инициации почла за величайшую честь служить богу Акриду, ежедневно принося ему в дар медовый нектар, смешанный с соками ифритового древа, и исполняла ритуальный танец, который выучила она, глядя на грациозные игрища черных лебедей на озере Маав.
После брака с царевичем Тирионом, очаровательная Ламилия, превзошедшая красотой древнюю богиню Мелиссу, продолжила ревностное служение божественному покровителю и с неизменным постоянством преподносила ему жертвенный нектар. Еженощно она воспевала его милость к людям и превосходство над безразличными богами, что давно поселились на горах Кадата . А он в свою очередь щедро одарял ее силой духа и множил ее неземную красоту.
Рамул, Царь славного Олмалиита, будучи в преклонных годах даже по меркам Сновидческого мира, уповая на силу и поддержку великого Акрида, не переставал исполнять благочестивые пожелания невестки. По ее слову в десять лун был отстроен блистающий великолепием храм Акрида, а также достойные восхищения жертвенные дома в честь бога Малакая, сложенные из голубого мрамора с колоннадами и ониксовыми лестницами. Колоссальную поддержку в строительстве олмалиитцы получили от несговорчивых гигантов с ближнего плато Кхерог. Конечно, за такое необычайное обстоятельство придворные зодчие должны были благодарить проведение свыше. Без помощи могучих гато сотворить подобные шедевры за столь короткий отрезок времени было просто невозможно. Молва людская приписала сию заслугу неусыпным молитвам великолепной Ламилии.
В замужестве Ламилия была счастлива, хотя и потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к роскошным чертогам дворца после скромных и весьма стесненных условий родительского дома, в котором она выросла и была воспитана в традициях маанурийских вед. Постоянное присутствие слуг смущало ее, а роскошные одеяния и богатство украшений, в которые ежедневно облачалась по настоянию мужа, она принимала за излишества. Казалось, ничто не могло омрачить благословенных дней супружеской четы. Однако с приходом зимы в теплый приморский край потянулись жители отдаленных мест Нумфаиса и предгорий Трога, где в бесчисленных лабиринтах и гротах пещерного города Мгава, гномы и люди с большим трудом делили сумрачные пространства, нередко вступая в межрасовые конфликты и кровавые столкновения.
Наплыв долгожителей батогов, непревзойденных лучников и мастеров по обработке древесины, на первых порах их миграции с запада, не вызывал тревожных опасений у граждан Олмалиита, но спустя какое-то время в дальних поселках стали расхаживать страшные слухи о склонности западного народа почитать темных богов. Старые паромщики и торговцы рыбой поговаривали, что в запретном пантеоне батогов имелось место для демона кошмаров Буату, ужасного и кровожадного изгоя земных богов, а также подтверждали возрождение культа Блакина-вампира, дарующего своим последователям проклятый дар бессмертия.
Чужаки наводнили златой град, вызывая страх и омерзение у истонченного негой, отроду не знавшего иных культур, местного населения. Странноватые обычаи пришлых косматых батогов и коренастых бородатых гномов с их вороватыми глазками и грубыми голосами, были для олмалиитцев чуждыми, дикими и наводили их на пугающие подозрения. На улицах все чаще слышались чужие наречия и нередко вместо привычного приветствия на родном языке, можно было услышать заковыристые гномьи словечки с их вульгарным произношением.
Совет архатов не на шутку встревожило появление на стенах жертвенных домов и колоннах храмовых приделов многочисленных таинственных надписей на забытых языках племени некромантов из Найгобийских пустынь. Жрецы высшего круга ломали головы, рассуждая, откуда могли прийти знатоки запрещенных архаичных письмен, некогда употреблявшихся в проклятом городе Хардауг. Вековые устоявшиеся традиции и образ поклонения светлым богам заметно пошатнулись под влиянием сомнительных культов, что принесли с собой чужестранцы.
Но Ламилия оставалась непоколебимой во всем, что касалось ее служения милосердному Акриду, которому подвластны стихиалии далеких звезд — тех самых, что воспевались в маанурийских гимнах, в книгах Алой Звезды.
В один зимний вечер, при убывающей луне, под доносящийся откуда-то из-за городских стен монотонный бой барабанов, в окно супружеской спальни влетела летучая мышь. Когда стражникам, наконец, удалось изловить мелкое отродье ночи, оно неожиданно заговорило на языке древних Найгобийских бедуинов-некромантов. Мудрая царевна не имела затруднений с определением языка. Она попыталась узнать у незваной гостьи причину ее внезапного вторжения в стены дворца, как внезапно нетопырь вспыхнул синим пламенем и на глазах у ошеломленных очевидцев растворился в облаке дыма. В ту ночь у дверей усилили охрану и укрепили ночной дозор на башнях дворца.
На следующий день Тирион сильно захворал и не мог встать с постели. Придворный лекарь лишь разводил руками, глядя на бледный, почти мертвенный лик угасающего царевича. Усмотрев в случившемся действие черной магии, обеспокоенный царь Рамул призвал известных магов и целителей со всех концов Олмалиита, и даже мрачные знахари, беседующие с болотными демонами, не остались без внимания. Дворец наполнился множеством самых разношерстных типов, с их странными посохами и клюками; одни из них носили длинные плащи, сотканные из лоскутов коры волшебного дерева Млао, иные были почти наги, имея лишь набедренные повязки из шкур черных леопардов.
Двенадцать дней придворный лекарь Лайеромир надзирал над жалкими манифестациями колдовства подозрительных шаманов, колдунов и прочего сброда с болот. И ни один из них, по его мнению, не мог помочь царевичу встать на ноги. Денно и нощно, жена усиленно молилась, но ничего не помогало Тириону, и он по-прежнему лежал в немощи. Вскоре царевича охватила горячечная лихорадка, и царь пришел в глубокое отчаяние, видя, как его единственный сын чахнет у него на глазах. Опечаленная супруга с каждым днем теряла надежду и была готова смиренно принять волю богов, какой бы она ни была.
Однако на день тринадцатый, когда красный диск солнца спрятался за гребнем объятого сумерками холма, и тени поползли по длинным коридорам дворца, а стражники уже оттеснили толпящихся самозванцев и недоброжелательных искателей легкой наживы, Лайеромир по просьбе больного царевича стал закрывать высокие двери его покоев. Как вдруг худосочная, темная рука, чьи пальцы были одеты в кольца, остановила тяжелую створку двери, и лекарь моментально оценил нечеловеческую силу хозяина этой руки.
Дерзость незнакомца вызвала гнев придворного лекаря, чьи навыки врачевания оказались совершенно бесполезны против силы колдовской порчи, без сомнения принесенной на крыльях мерзкой ночной твари. Лайеромир воспротивился небрежному проходимцу и окликнул стражника, но на зов никто не явился, лекарь с силой налег на дверь и та с шумом захлопнулась. Он набросил тяжелый засов и все еще вне себя от злости, шагнул к ложу, где в лихорадке возлежал истощенный царевич. Но к своему ужасу он узрел высокую фигуру незнакомца, что преградил ему дорогу. Жестокий взор черных глаз навел на лекаря страх. Так он и остался стоять, словно заколдованная статуя, посреди спальни, в то время, пока странный человек в черных одеяниях о чем-то шептался с занемогшим Тирионом.
Девять ночей в покоях царевича появлялся наводящий трепет и недоброе предчувствие черный человек в тюрбане с аспидовым камнем в форме звезды. Каждый раз он выступал из полумрака вечерних, сгустившихся в спальне сумерек. Никто не слышал, о чем говорил незнакомец царевичу, и никому и ни под каким предлогом не удавалось выведать о том у самого больного.
На день десятый, в сером рассвете небо выглядело угрожающе ненастным. За дальними холмами сверкали молнии, и нестройный бой барабанов разразился по другую сторону стен с особой яростью. По коридорам дворца носились взволнованные люди. В этот день готовился роскошный пир в честь выздоровления царевича Тириона. Одна лишь Ламилия не выказывала радости. Очи ее синие и прекрасные таили тревогу. Ее мрачный вид вызывал удивление у придворных и бросал тень на всеобщее праздничное настроение, поэтому приближенные царя настоятельно попросили ее покинуть зал, где проходил праздничный пир и удалиться в свои покои. Но царевна отправилась в храм Акрида и там провела многие часы в глубоких молитвах к возлюбленному богу, прося открыть ей истинную суть черного человека.
Ночью, когда в зале пиршеств отзвучали последние хвалебные гимны и стихли литавры и кифары, царевич вошел в супружескую спальню. Стоя у окна, Ламилия в безмолвной задумчивости глядела на звезды. С рыночных улиц доносились вульгарные песни гномов, ревели мулы и временами, слышалось, как за холмами порыкивали леопарды. Комната была озарена ярким светом свечей. Опасаясь, что из мрака явится черный колдун, который неизвестно откуда пришел в их край и где он обитает в свое отсутствие, супруга позаботилась об обильном освещении в спальне. Но стоило Тириону появиться, как в окно ворвался буйный ветер, и свечи погасли. В комнате упал густой мрак. В темноте раздался звук хлопающих крыльев — и царевна подумала, что в спальню вновь ворвалась проклятая летучая мышь, владеющая запретным языком племени заклинателей мертвецов.
В следующую секунду из кромешной черноты выросла зловещая фигура колдуна. Он отверз свои нечестивые уста и поведал Ламилии о дьявольской сделке, что заключил с ним Тирион. Он рассказал ей об условиях договора, в случае если царевич вернет себе здоровье. Помимо этого, таинственный черный человек, чье имя было ведомо лишь Тириону, объявил, что отныне царевич возглавит войско бездны, что ему поручено исполнить великую миссию и стать посланником владыки хаоса, Нергала. Разрушение старого мира, священных устоев и верований впредь ложится в основу нового порядка и нового культа — черного и кровавого. Сардонический смех предварил слова о последнем и главном условии их страшного вероломного договора. Плата за столь великое и недоступное доселе ни одному смертному могущество взыщется теперь немедленно. Царевна, благочестивая почитательница милосердного Акрида, благоверная супруга Тириона, обязана стать женою этому демоническому отродью, бессердечному и коварному служителю нечестивого культа.
Отказываясь верить лукавым речам черного человека, Ламилия сокрушенно упала на холодный мраморный пол. Тотчас ее окутали синие косы зловещего тумана. В тот же миг, со стороны городской площади донесся ужасающий рокот. Это рухнули стены и колоннады колоссальной постройки храма — того, над которым, заручившись помощью исполинов гато, трудились лучшие зодчие Олмалиита; того, красота и великолепие которого не знала равных во всем мире, и никогда больше не найдет своего воплощения без помощи богов.
Тогда чистая сердцем Ламилия взмолилась старым богам. И это была последняя искренняя, горячая молитва, достигшая божественного слуха. Ламилия просила смерти, ибо лучше для нее была смерть, чем осквернение и хула на старых богов. Но Акриду, которому прекрасная Ламилия посвятила всю свою жизнь, стало жаль губить свою самую преданную служительницу и он решил увековечить ее святой, целомудренный образ, запечатлев ее чарующий, несравненный лик в белом мраморе. Несмотря на то, что приютившие старых богов горы Кадата разделены с забвенным Олмалиитом бескрайними водами Южного моря, между Ламилией и божественным отшельником ныне существует духовное упоительное единение, которое уже никто не в силах нарушить.
Здесь, в укромном и неведомом никому во всем мире месте, льет тихую молитвенную песнь чистое, исполненное неугасаемой любви, заключенное в холодный камень сердце. Лишь когда созвездие Иранона взойдет над вершинами Танорийских гор, прекрасная дева оросит бледную каменную ланиту слезой тоски по своему сгинувшему народу, погорюет о страшной судьбе возлюбленного царевича и помянет навсегда утраченный Олмалиит словами ныне забытой песни.

О, дивный край, Олмалиит!
Страна сияний необъятных,
В златой оправе слов занятных,
В потоке сладкозвучных лит;
С веками многим непонятны
Стихи провозглашенной клятвы
О неусыпности молитв.


Во мраке тени, что упала,
О том, не ревнуя нимало,
Не усмотрели знак богов,
Под чей несокрушимый кров
В бедах колени преклоняла
Без подношения даров
Горсть перебежчиков жрецов,
Принявших покровительство Нергала.

Отвергли руку, что вела
Средь вихрей заунывных стонов,
От страха огненных драконов,
Из века в век, что берегла.
И приняв темное ученье,
В сердца закралась крамола.
И хороводила толпа,
Алтарь воздвигнув из каменьев.

Олмалиит, чудесный край!
Утрачен, но не позабыт.
Нет больше проку от молитв —
Не внемлет добрый Малакай
И не заступится Акрид.

Вероотступник Тирион,
Был славным воином и другом,
За узким посвященным кругом,
Солгав, возглавил легион
Посланников чужого бога,
Из бездны страшного чертога,
Был данной властью ослеплен.

А были дни, когда зарницы
Плыли над синею водой
Реки широкой и большой,
Куда стекались те девицы,
Акрида преданные жрицы,
Чарующие редкою красой.

Одна из них, милее прочих,
Пред лунным ликом обнажась,
В священном танце закружась,
Скрывалась под пологом ночи.
Но божья воля — кто рассудит?
С рассветом слышала она,
Что царской властью скреплена
— царевичу женою будет.

Наученная верности богам,
Ламилия была царевичу верна
И слово доброе о нем усердно
берегла,
Не веря злым людским молвам
О фолиантах и томах,
Что возят мрачные купцы,
О балахонах и чалмах,
В которые облачены жрецы.

Немало зим терпел народ
И с первою весенней птицей,
Вначале, угрожая у ворот,
Потом, ворвавшись, у входа во дворец
толпиться,
Призвал Акрида ревностный десница,
Возглавивший восстание Нимрод.

А благоверная помыслить не могла,
Что Тирион предался колдовским наукам,
Что сердце мужа поглотила мгла,
После ночных бесед с отшельником из Хардауга.