Побег

- Постарайтесь не волноваться, дышите свежим воздухом, - сказал мне доктор.
Не хотела бы я оказаться на его месте и произносить ничего не значащие слова. Хотя нет, лукавлю: сейчас я готова быть даже одышливым мужчиной, лишь не той, кто я есть. У меня – рак, я умирающая, и меня выписали домой умирать. Ваш безразличный взгляд, доктор, за толстыми очками и несвежий халат я буду помнить до конца жизни. До конца.

Дочь сняла дачу, мою кровать поставили так, что в огромное окно я вижу сад с дымкой цветущих вишен. Окно открыто, по комнате носится ветер, и я дышу свежим воздухом, как советовал доктор.

В юности мне казалось, что я умру пронзительно-синими мартовскими сумерками. Помните: последний краешек солнца только-только скрылся за кромкой леса. Длинные тени скользят за тобой по насту, который даже остриём лыжной палки протыкается не каждый раз, что уж говорить о лыжах. Хрустальный воздух в мелких-мелких звёздочках снежной пыли слегка звенит и так остро осязаем, что хочется потрогать его шерстяной варежкой, варежкой в матовых сосульках от оттаивающего и опять замерзающего снега. Непонятная тоска наваливалась на меня в эти минуты, тоска, огромная, как куполом нависающее небо над головой, как знак того, что в такой же закат снежной пылью стану и я.

Нет, до марта я не доживу. Дожить бы до августа, до той прекрасной благодатной поры, когда золотистое густое марево дышит любовью, и женщины падают в объятья мужчин спелыми яблоками. Тугими, спелыми яблоками.
Все мои романы начинались именно в августе. Некоторые были скоротечны, заканчивались вместе с бабьим летом, а один протянулся через много-много лет и тянется сейчас, когда жизни во мне почти не осталось. По забавной случайности его зовут Роман. Роман, Ромка.

Мы познакомились на работе, на общем скучном и бесконечно-длинном совещании. В тот день в центральный офис приехали представители изо всех филиалов, и Роман был среди них. Сидели рядом, слово за слово… Так эти отношения и продолжаются: он - в своём городе, я - в своём. Видимся редко, созваниваемся ещё реже. Наверное, у него – семья. Наверное. Не скажу, что это меня не волнует, ещё как волнует. Даже теперь. Но сначала это было не важно, а потом, когда увязла в этой своей привязанности по самые ушки, не смогла от него оторваться.

Все ждут моей смерти: дочь, подруги, сестра. Нет, никто не хочет её, ждут, скорее с ужасом, чем с нетерпением, но ждут. Ждут, когда всё закончится и можно будет жить дальше, пусть с болью утраты, с болью потери, которая, тем не менее, постепенно сойдёт на нет. Не жду её только я и мой «последний роман» - самый главный, самый лучший мой Роман. Причины у нас разные: я - просто живу, не загадывая, что будет завтра – завтра в самом прямом смысле этого слова. У меня не осталось никакой даже самой маленькой лазейки для мечты, не осталось даже следа неизвестности и перспективы. Только сегодняшний день, только окно, только вишня в цвету, только ветер.

У Ромки… Он ничего не знает. Хотела написать ему письмо, но «если ты читаешь эти строки, то меня уже нет среди живых» кажется банальной заезженной пошлостью, а как ещё это сделать, чтобы не встречаться - не знаю. Не хочу, чтобы он видел меня такой, бледной и беспомощной, и уж совсем не хочу, чтобы видел такой, какой я стану совсем скоро – в дощатом ящике, в цветах… Не хочу. Мой телефон выключен, но думаю, пока Ромка не разыскивает меня. Смущает только то, что я решила всё за него. Может, он хотел бы подать мне тот пресловутый стакан воды, сидеть ночами у моей кровати, ловя ускользающие звуки дыхания, привыкая, что скоро меня не будет. Как знать, что лучше? Мы никогда не говорили с ним об этом. А о чём говорили? Не помню. Болтали, смеялись. Он говорил: «только смерть разлучит нас». Только смерть.

Я почти не сплю ночами, но так легко скатываюсь в дрёму на 15-20 минут. Интересно, как это – умереть во сне? Засыпаешь здесь, а просыпаешься уже на другом берегу? Когда, в какой момент пересекаешь эту невидимую, неосязаемую, невесомую границу? Что испытываешь, когда комья глинистой почвы стукаются о крышку твоего последнего дома? Этот звук вызывает нутряной необъяснимый страх у тех, кто бросает эти комья. А я? Увижу ли это уже незрячими глазами? Услышу ль своим бестелесным ухом?

Нет, не думать об этом. Смотреть на звёзды, такие маленькие в высоком светлом небе, слушать стук далёкой электрички.

Однажды, возвращаясь из командировки, я уснула в такой поздней электричке. А когда проснулась – оказалось, что я – одна в вагоне. Пусто, холодно, грязно. За окном – беспросветная темнота с моим растерянным отражением на стекле, хлопают на поворотах сдвигающиеся двери. «Конечно, не одна», - успокоила себя сразу, как только сошёл морок сна в неудобной позе. Там, в первом вагоне – отлично знающий дорогу, уверенный, спокойный и, наверное, немного скучающий машинист. Ведь кто-то ведёт этот поезд, точно зная и маршрут, и расписание. Неведомый и недосягаемый машинист.

Так и теперь: верю, что Неведомый и Недосягаемый знает, когда и куда я доберусь, а я болтаюсь беспомощно в пустоте и одиночестве. В одиночестве. Такая хлопотливая, полная забот, встреч, дел и обязательств была жизнь и иссякла, как будто меня поместили в камеру-одиночку. В тюрьму.
 Моё тело – тюрьма. Это оно не даёт мне двигаться, ограничивает свободу и мешает думать о чём-то другом, кроме него. Так, может, сбежать? Какой зэк не мечтает о побеге?! До окна каких-нибудь десять шагов. Придвинуться к краю кровати, опустить одну ногу, вторую. Опираясь на край кровати встать. Ноги в белых носках не почувствуют прохладной гладкости пола, но я так явно её ощущаю, как будто уже иду. Только не упасть по пути, а уж добравшись до окна, перегнуться на подоконнике, свесившись вниз на улицу, и под тяжестью тела упасть на влажную рыхлую землю. Свобода!

Сбилось дыхание, пузырьками шампанского брызнул в вяло текущую кровь азарт побега. Оставлю это ставшее клеткой тело, вдохну до судорог в диафрагме сладких запахов сада, побегу, как в детстве, по упругой тропинке. Солнце вспыхивает сотнями маленьких солнц на траве и на листьях, слепит и заставляет слезиться глаза. И в этой радужной пелене кажется, что тропинка ведёт прямо на небо.
В пылу этой идеи вдруг полегчало. Так хорошо, так воздушно и невесомо я давно себя не чувствовала! Птицей пролечу эти десять шагов, выпущенной из лука стрелой, кинутым в пустоту дротиком. Бежать, бежать! Хватит с меня. Решено. Сегодня ночью. Сегодня!! И позвоню Роману. Ведь только смерть разлучит нас, правда, Ромка?

В мае рассветает рано. Зашумели в кустах смородины воробьи, затенькала неведомая птичка. Жидкий утренний свет растёкся по комнате, колесом прошёлся по ней ветер, тронул волосы вокруг бледного лба маленькой худенькой женщины на кровати. Её неестественно вытянувшиеся ноги, её открытые глаза на спокойном лице были обращены к окну.