Глава восемнадцать 2. Холмс расставляет фигуры

- Почему? – просто спросила Рона и поглядела на него самым невинным, ничем не замутнённым взглядом.
- Довериться этому альрауну? Он – наш враг. Он ненавидит каждого из нас.
- Он – ребёнок, а ребёнок, как чистый ничем не испорченный лист. Его союзники его обманули, вовлекли в преступление, сделали зависимым, восстановили против отца. По сравнению с ними мы – ангелы, не сделавшие ему ровно ничего плохого. Думаю, нескольких дней ему вполне хватит, чтобы это понять – он не выглядит совершеннейшим дураком. Особенно если беседовать с ним так. как это сейчас сделал Кларк, и сдерживать болезненные явления постепенно снижающимися дозами лекарства.
- Мне кажется, этого недостаточно, - спокойно сказал Холмс. – Завоевание доверия – дело небыстрое, времени у нас немного, да и содержать его… не держать же мальчика, как профессора Крамоля в клетке. А без клетки он убежит раньше, чем проникнется доверием к нам.
- Вы же не убежали – при всём уважении, - заметила Рона.
И тут я снова услышал смех Холмса – вернее увидел, потому что смеялся он беззвучно, изломив брови и запрокинув голову – заразительно настолько, что не только у меня и Роны, но и у Вернера поползла невольная улыбка. Но затем он внезапно оборвал смех.
- Это верно, я никуда не убежал, - сказал он. – Хотя, доктор на даст соврать, мысль такая меня посещала, - он обратился ко мне, как бы за подтверждением, и я невесело кивнул. – Но я не убежал просто потому, милая юная леди. что мне было некуда бежать. Человеку, надо полагать, свойственно стремиться прочь из любого места, в котором его удерживают насильно.
- Ну, без клетки мы пока обойдёмся, - проговорил Вернер, вставая, - а за тюремщика я, пожалуй, у юного Ленца пока побуду. Час поздний, леди и джентльмены, а день был длинным. Давайте-ка мы поужинаем, чем Бог послал, а дальнейшее попечение об этом деле отложим до завтра – тем более, что доктору Уотсону, уж точно, нужен поскорее отдых. После такого-то ушиба.
Я невольно ещё раз ощупал место удара – там вскочила внушительная шишка, покрывшаяся кровяной коркой, и я представил, как ещё несколько дней она будет ныть и мешать мне расчёсывать волосы, но вслух сказал:
- Могло быть хуже. Мэртон сильнее пострадал в Брокхилле. Но, однако, эти джентльмены не знают никакого удержу в своем нахальстве! – неожиданно для самого себя. взорвался я. – Подменяют собой полицию – этого мало, Господа Бога пытаются собой подменять. И с таким глубоким чувством абсолютной безнаказанности, что их, право, до боли хочется в этом разочаровать.
- Ну вот, - чуть улыбнулся Холмс. – Вот вам и понятны стали мои мотивы, заставляющие меня прибегать к таким авантюрам, как игра в «наживку».
- Они мне были понятны с самого начала, - вздохнул я. – Просто я за вас боюсь, - тут мне вдруг пришла в голову мысль, которую при всех озвучивать я никак не хотел.
Мы торопливо поужинали хлебом и молоком – ничего более существенного Рона из-за набегающих друг на друга событий приготовить просто не успела – и поскорее разошлись. Все, действительно, очень устали.

- Вам есть, что мне сказать, - с огромной убеждённостью проговорил Холмс, как только мы остались в комнате одни. – У вас возникло это желание сначала, когда я заговорил о суггестии: вы метнули на меня быстрый взгляд, и ваши губы приоткрылись, но вы тут же их плотно сжали, а взор потупили. Верный признак подавленного порыва рассказать о чём-то– уж настолько-то я успел вас узнать. А прямо перед ужином вы снова встрепенулись и были готовы заговорить – с этакой искрой идеи в глазах – но снова сдержались. Скажите, это об одном и том же? Что-то связанное с суггестией? Может быть, вы вспомнили о каких-то особых способностях в этой области Мармората?
- Не Мармората, - решился я. – Я подумал о другом человеке. Этот человек владел суггестивной терапией лучше всех в мире. Он буквально чудеса творил, подчиняя человека своей воле – не со зла, в лечебных целях.
- А теперь он что, умер? – насторожился Холмс.
- Упаси Боже! Впрочем. я не знаю, где он сейчас. Этот человек был вашим учителем в этой области, Холмс, хоть вы и не помните. Его имя Виталис Орбелли, итальянец, скитающийся много лет с цыганским табором – мистика, окружающая этот народ, была ему всегда очень полезна. Впрочем, он, кажется, и родился в таборе, незаконный сын какого-то романтического аристократа, отказавшегося признавать его, но исправно обеспечивающего содержание. Вот уж, действительно, невольно поверишь в голос крови и в предопределённость унаследованной судьбы… Я обещал вам рассказывать о прошлом, Холмс, так что слушайте теперь – так. как вы умеете слушать… Но, может быть, вам и самому о чём-то говорит это имя?
На лице Холмса отразилось усилие – он напряжённо сдвинул свои густые, но тонкие брови, стараясь извлечь что-то неуловимое с глубины своей души – не смог и покачал головой, продолжая вопросительно смотреть на меня.
- Орбелли получил образование уже в зрелом возрасте, - принялся рассказывать я всё, что знал. – Может быть, именно поэтому он прилагал особенные усилия, получая его как можно полнее. Окончил медицинский факультет, бакалавриат и докторантуру, получил высшую учёную степень – всё это за какие-то пять-шесть лет, словно боясь не успеть. Он специализировался по душевным болезням и неврозам, и там его способности к гипнозу и суггестивному воздействию оказались, как нельзя более. востребованы. Он не покупал практику – он создал её с нуля, и по всему острову, а через несколько лет о нём стало известно и на континенте. При всём при том, он так и оставался цыганом – кочевал с табором, подолгу нигде не задерживаясь, у него то и дало возникали связи с женщинами самого разного социального положения, но было бы неправильно назвать его поведение скандальным – он всегда старался быть аккуратным в отношении репутации своей очередной пассии и. насколько мне известно, никто из них не остался в обиде. До тех пор, пока его не занесло однажды в Суссекс, где тогда находилось крошечное поместье вашего отца. Шёл пятьдесят второй год, если я не ошибаюсь, и вашей матери было едва за двадцать, тогда как вашему отцу под сорок. Нрава он был не злого, но угрюмого, лишённого какого бы то ни было налёта романтичности, упрямого и своенравного, в суссекском захолустье молодой девушке – его жене – едва ли было с ним хорошо и комфортно. Красавец-цыган, умный, образованный и, надо признать, в целом неплохой человек показался на контрасте со скучным и в то же время властным супругом достойным самой нежной дружбы.
- Как красиво вы называете банальную измену, - с горечью заметил Холмс – в памяти или нет, но его явно трогала эта история.
- Я не думаю, что там была банальная измена, - покачал я головой. – Скорее, их отношения, действительно, напоминали любовь. Я свечки не держал, и когда именно это переросло в нечто большее, сказать не берусь.
- Но переросло?
- Да, безусловно, и это послужило причиной трагедии в вашей семье, но ещё не так скоро. А поначалу Орбелли осел в Суссексе, и у него сформировалась своя клиентура постоянных пациентов из ближайших мест, в число которых попал и тогда ещё ничего не подозревавший ваш отец. Потом родились вы – не слишком здоровый, хрупкий ребёнок, и Орбелли сделался фактически вашим домашним врачом и другом семьи, одновременно выполняя функции добровольного гувернёра при вашем подрастающем брате, а там и при вас. Это длилось не месяц и не два – добрых одиннадцать лет. Из чего я делаю вывод о том, что и ваша мать. И Орбелли были осторожны и сдержаны настолько, насколько могли. Однако, рано или поздно это должно было случиться: в руки вашего отца, и без того уже что-то подозревающего, попала некая записка. В бешенстве прихватив ружьё, он сказался уехавшим, а сам, улучив момент, ворвался в спальню супруги. Сказать, что ему повезло застать любовников. Я никак не могу – везением это не назовёшь. Он выстрелил в обоих по очереди, при этом жену убил, а Орбелли только ранил, бросился в свой кабинет в состоянии, близком к помешательству, и покончил с собой – всё это фактически у вас на глазах.
От увиденного у вас началась нервная болезнь, последствия которой остались с вами навсегда в виде периодических эпилептоидных припадков – это не профессора вам подарок, вы ими страдали и раньше, выбыли в ужасном состоянии. Родни в Суссексе у вас не было, прислуга немедленно скрылась, Майкрофт учился в колледже в Лондоне, и Орбелли ничего не оставалось, как принять на себя заботу о вас. Оставаться при этом в доме вашего отца, да и вообще в Суссексе он, понятно, не мог, к тому же его рана тоже не была пустяковой. Так что лучшим выходом для него было привычно прибиться к табору и зарабатывать, как бродячий лекарь – почти фокусник. За год он и в таборе сделал карьеру – сместил таборного вожака и сам стал бароном, а вы, как вы мне сами рассказывали, научились основам суггестии, верховой езде, фехтованию, скрипичной игре и своему завидному хладнокровию, так пригодившемуся вам впоследствии. Ну а через год вы не без содействия Орбелли и подросшего вашего брата получили место в колледже и половину наследства родителей, и уже могли обходиться без его опекунства… - я сделал паузу.
Холмс сидел на краю постели, потупив взгляд, и нервно перебирал в пальцах тесьму рукава своей рубашки.
- Ну, как вам история? – мягко спросил я. - Я вижу, она вас не на шутку взволновала. Но вы ведь ничего из этого не вспомнили, Холмс?
- Нет, ничего, - хрипло ответил он. -  И вы всё равно не сказали главного. Например, где теперь этот человек и как его найти?
- О! – делано рассмеялся я. – Спросите, что полегче. Я понятия не имею – он может оказаться в любом месте Европейского континента, если не за океаном. Вот вы спросили, жив ли он, а я и этого не знаю. Но пять лет назад он был точно жив, и вы порой получали от него известия.
- Сколько же лет ему должно быть сейчас?
- Примерно как Идэму, но он удивительно моложав. И был совершенно здоров, насколько я знаю.
Холмс снова ненадолго замолчал, что-то обдумывая, затем кивнул своим мыслям и снова спросил:
- Из вашего рассказа я понял, какие события связывали меня с этим человеком. Но вы ничего не сказали о чувствах. В каких мы оставались отношениях, по вашему мнению? В неприязненных? Враждебных?
- Что вы! – горячо запротестовал я. - Он любил вас, как сына – он ведь принимал вас при рождении, был с вами всё ваше детство. Да и вы всегда платили ему примерно тем же, хотя и не смогли до конца простить смерть родителей.
- А мы… виделись при вас?
- Неоднократно.
- Значит, вашему суждению можно доверять – на эмоции у вас, мне кажется, хорошее чутьё, - сказал он.
А я задумался про себя, не имели ли отношения Орбелли и Шерлока под собой некой особой, более материально обусловленной, чем просто привязанность, базы. Как врач, я не слишком верил в голос крови, но кое что наводило на мысли. Так, хоть кровь Сэмплиеров и казалась мне очень сильной во внешних проявлениях – особенно теперь, в Шотландии, когда я увидел родственников Холмса, так сказать. во всей красе, мне именно теперь стали заметны некоторые отличия. Например, та текучая грация, которая лишь проскальзывала в Вернере и которой совсем не было у Майкрофта, в движениях моего друга казалась утрированной, словно отполированной латинской составляющей. Опять же, волосы, у Вернера и Майкрофта тёмно – русые, в сероту, у Холмса были гораздо темнее, вместе с тем при ярком свете чуть отливая в шатен – почти незаметно, тогда как ресницы – густые и длинные, точно, были ближе к тёмному шоколаду. У Орбелли ресницы тоже казались коричневыми, а кудрявая шевелюра вообще напоминала о трёхцветных кошках, постоянно растрёпываясь от малейшего дуновения ветра и переливаясь всеми этими оттенками – от чёрного до рыжего – сразу. Если Холмс, как сейчас, не пользовался бриолином, его волосы тоже делались чрезвычайно лёгкими и непослушными, а у Вернера, у Майкрофта, даже у Идэма волосы были прямыми и тяжёлыми, легко ложащимися крылом.
Но я промолчал о своих догадках – в конце концов, лёгкий оттенок цвета – не то же самое, что горб Ленца-младшего, и Орбелли мог не иметь к этому никакого отношения.
- Ах, какая у вас выразительная физиономия, дорогой доктор! - проговорил между тем Шерлок Холмс, с интересом разглядывая моё лицо. – По ней легко можно читать - просто как по книге. Смотрите на меня и мысленно сравниваете с сохранившимся у вас в памяти образом того человека. Видимо, чтобы решить для себя важную задачу: будет ли он готов помочь мне, коль скоро второй визит в лабораторию профессора повредит мою личность сильнее, чем первый, насколько это вообще может быть в его силах, и стоит ли прямо сейчас начать его разыскивать по этому поводу? А вы и способ знаете? Только что говорили, что это нереально.
- Почти нереально, Холмс. Но… и всё-таки способ есть. Существует, знаете ли, такой вид связи – цыганская почта. Не слишком быстрый и не слишком надёжный… Впрочем, нет: достаточно надёжный, лишь бы с почтовым ящиком не ошибиться.
- Цыганская почта? Как ей пользоваться?
- Довольно просто: нужно встретить какого-нибудь цыгана и передать ему на словах послание для другого цыгана – лишь бы он понял, для кого, и лишь бы он взялся это передать.
- То есть, нужно быть убедительным?
- И желательно знать их язык. Впрочем, одно это будет уже убедительно. Что касается цыгана. Одного я – и то знаю. Здешний барышник, который занимается перепродажей лошадей. Вернер с ним знаком. Осталось вам припомнить: знаете ли вы хоть слово по-цыгански. Потому что я, если и знал, то…
- У меня в голове вертится что-то, - с сомнением проговорил Холмс. – Увы, вокруг такой туман, что… - он беспомощно развёл руками и вдруг произнёс: «Мэ вангар. Мэту мангав, яв дарик - мангэ нашука»
- Что это значит? – оторопел я.
- Не знаю. Это всплыло, когда я подумал о том, чтобы позвать этого человека. Наверное, я когда-то пользовался этой мантрой.
- Слово «мантра» вы знаете, – заметил я.
- Да. Я похож на книгу с вырванными страницами.
И тут я сам вспомнил:
- Вангар? Вы сказали «Вангар»?
- Да. Это прозвучало бессмыслицей и для меня – не только для вас. но…
- Я думаю, - это вовсе не бессмыслица, - сдерживая эмоции, проговорил я. – Вангар означает «уголь». Насколько я знаю, вас так звали в таборе за не слишком покладистый нрав, я полагаю. А «мэ» - «я» или «мне». Стало быть, вы сказали: «Я – Вангар», а оно так и есть. Запомните вашу фразу, а лучше дайте я её запишу. Мы попробуем.