Разговор с повешенным о распятом

Аннотация
Проблемы отношений церкви и общества, христианства и современности волнуют очень многих, вне зависимости от того - 80% православных в России или в десять раз меньше. Эти вопросы не оставляют равнодушными даже убежденных атеистов. Чуть больше ста лет назад русские философы, литераторы, политики активно обсуждали их и в статьях, и в ходе публичных дебатов. Достаточно назвать имена Бердяева, Розанова, Мережковского, чтобы понять, насколько острыми эти вопросы были и тогда. Но вот, парадокс - сегодня при очевидном интересе к теме, пишут о ней, либо представители клира, либо аффилированные с ним теологи и публицисты. Эта книга - попытка такого же открытого и свободного осмысления острых вопросов веры, как и те, что имели место во времена «Серебряного века». Она многослойна. Что и отражено в ее структуре – от попыток осмысления «сложных мест» Писания до публицистики в жанре политической теологии.



Содержание

ВОПРОШАНИЯ
«Любовь» к насильникам
Письма повешенного
«Совершеннолетнее» отчаяние
Посюсторонний выбор
Мир – тварь
Проклятые вопросы

ЧЕЛОВЕК
За ближнего – ответишь…
«Никто не спасен, кроме избранных»
Церковь и свиньи…
«Будут издыхать от страха»
«Шифр» от Христа
Этика Каина
Логика Калигулы
Кастовая справедливость
Я – не я…
Солнце и ничто
Гор(до)сть праха

ВЕРА
Распятие невозможного
Промах Пилата
Смерть вторая…
Никто не благ…
«О нем судить никто не может»
Вера центуриона
«Беззаконное» христианство
Бунт Ивана
О «удовлетворении»
Чтобы блудный сын не очнулся…
«А ты всё ещё не принимаешь нашего пророка, не любишь его?»
Отель сатаны
Тайна покаяния

ВЛАСТЬ
Навуходоносор Виссарионович
Абсолютное зло
Патриотизм против Христа
Насколько ты православный…
«У неимеющего отнимется»
Диалектика рабства
Либерализм как кризис
«Одиноко брести»
«Негатив» и «позитив»
Экспроприация имени
Республика и Апокалипсис
Правое и Левое
Адский прогресс
Святость отделенности
Русский аморализм
Теология угнетения

Благо тому, кто понял эту проповедь! Если бы здесь не было ни одного человека, я должен был бы сказать ее этой церковной кружке.
Майстер Экхарт


ВОПРОШАНИЯ

«Любовь» к насильникам
Как воспринимать массовое «покаяния» белых людей перед черными, доходящее до целования ботинок последних? Есть мнение, что это следствие некоего гипертрофированно христианского отношения к миру и «ближним». Однако речь должна идти об извращенном христианстве, о ереси...
Приведу впечатляющий и весьма характерный пример ровно этого же извращенного понимания «любви к ближнему». Некоторое время назад норвежец Карстен Нордал Хаукен, называвший себя социалистом, феминистом и антирасистом, был жестко изнасилован сомалийским мигрантом. Стоит отметить, что сам он, несмотря на всю свою левую прогрессивность – гетеросексуал. Причем, из-за полученных анальных повреждений ему даже пришлось обращаться за медицинской помощью. То есть, страдания он испытал отнюдь не только моральные.
Полиция поймала насильника. Ему дали небольшой срок, после чего депортировали в Сомали.
Через некоторое время Нордал заявил журналистам парадоксальную вещь: «Моя жизнь была разрушена, но теперь я чувствую себя виновным, что его (преступника) депортируют из страны. Раньше я ощущал облегчение и счастье, что он исчезнет навсегда. Я чувствовал, что норвежское государство взяло на себя ответственность осуществить окончательный реванш, как разъяренный отец, стоящий перед обидчиком его ребенка. Но я также испытываю чувство вины и ответственности. Я стал причиной того, что он не будет больше жить в Норвегии, а отправится в темное неопределенное будущее в Сомали».
То есть, тут не то что «подставь левую щеку», тут все куда жертвенней...
Между тем, вполне уместно вспомнить, какие аргументы приводил византийский император Алексей Комнин, который призывал «франков» прийти на помощь державе ромеев.
Вот, что он рассказывал в своем послании:
«Святейшая империя христиан греческих сильно утесняется печенегами и турками: они грабят ее ежедневно и отнимают ее области. Убийства и поругания христиан, ужасы, которые при этом свершаются, неисчислимы и так страшны для слуха, что способны возмутить самый воздух. Турки подвергают обрезанию детей и юношей христианских, насилуют жен и дев христианских на глазах у их матерей, которых они при этом заставляют петь гнусные и развратные песни. Над отроками и юношами, над рабами и благородными, над клириками и монахами, над самими епископами они совершают мерзкие гнусности содомского греха».
Тогда, в эпоху «мрачного Средневековья» ответом стал Первый крестовый поход, в результате которого рыцари примерно наказали содомитов и взяли Иерусалим. Теперь же Запад за крестовые походы активно кается. И радушно открывает двери для современных насильников.
Честертон некогда очень верно писал: «Современный мир отнюдь не дурен. В некоторых отношениях он чересчур хорош. Он полон диких и ненужных добродетелей. Когда расшатывается религиозная система (как христианство было расшатано Реформацией) на воле оказываются не только пороки. Пороки, конечно, бродят повсюду и причиняют вред. Но бродят на свободе и добродетели, еще более одичалые и вредоносные.
Современный мир полон старых христианских добродетелей, сошедших с ума. Они сошли с ума потому, что они разобщены. Так, некоторые ученые заботятся об истине, и истина их безжалостна; а многие гуманисты заботятся только о жалости. И жалость их (мне горько об этом говорить) часто лжива».
Да, нынешнее «сумасшествие» следствие долгого пути западной христианской теологии, которая в лице своих авангардных представителей еще в 60-х годах прошлого века согласилась с тезисом Ницше о «смерти бога». Однако, сделала из него не атеистическо-сверхчеловеческий («фашистский») вывод, но напротив отвлеченно пан-гуманистический.
Например, самый, наверное, яркий и парадоксальный представитель этой школы мысли Томас Альтицер, автор «Евангелия христианского атеизма» заявляет, что если «раньше и был такой Бог, которому было можно и даже необходимо поклоняться, молиться и верить, то сейчас такого Бога нет».
При этом, он верит в реальность крестной смерти на Голгофе, но дает ей абсолютно не церковное, антицерковное толкование. В момент распятия трансцендентный Бог полностью воплотился в личности Иисуса и уничтожил Себя в качестве самостоятельно существующего «объекта». И таким образом, дальнейшая история Бога - это история мира. То есть он верит в смерть Христа, но не верит в Его воскресение и вознесение. Христос, с его точки зрения, воплотился в мир. В котором и должны полностью реализоваться Его заповеди, которые расцениваются как чисто этические установки. Ведь, раз сам Христос, в его видении не воскрес, не воскреснем и мы. И все, что мы имеем – мир сей.
Альтицер пишет: «В Евангелии от Иоанна есть революционное христианское утверждение - Бог есть любовь… Знать, что Бог - это Иисус, значит знать, что сам Бог стал плотью; Бог больше не трансцендентный дух и не Господь Вседержитель, отныне Бог есть любовь». То есть, любовь к ближнему – это и есть бог. И никакого иного нет. Собственно, эта формула многое объясняет.
Разумеется, большинство западных людей Альтицера и ему подобных не читало, но их реакция на откровенное зло и насилие, показывает, что живут они, именно исходя из этой парадигмы. При этом, парадигма эта, разумеется, не просто еретична, но и абсурдна.
Напомним, что говорит апостол Павел в Первом послании к Коринфянам:
«Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес; а если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша.
Притом мы оказались бы и лжесвидетелями о Боге, потому что свидетельствовали бы о Боге, что Он воскресил Христа, Которого Он не воскрешал, если, то есть, мертвые не воскресают; ибо если мертвые не воскресают, то и Христос не воскрес.
А если Христос не воскрес, то вера ваша тщетна: вы еще во грехах ваших.
Поэтому и умершие во Христе погибли.
И если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков...
По рассуждению человеческому, когда я боролся со зверями в Ефесе, какая мне польза, если мертвые не воскресают? Станем есть и пить, ибо завтра умрем!»
И это, в отличие от «проповедей» Альтицера и образа мыслей современных западных «непротивленцев», строго логичная позиция: зачем мне кого-то любить, в чем-то себя ограничивать, что-то терпеть, если смерть – это конец, если мое Я исчезнет? Все, что делает христианин, вся его аскеза имеет целью жизнь вечную. Иначе, разумеется, такой образ действий не имеет никакого смысла. При этом, Христос, прощая грешников, говорил: «иди и не греши». Для современных же «христиан»-богоубийц нет никакого иного греха, кроме отказа от толерантности ко греху…
Но реально именно Россия первой явила миру пример безбожного и антихристианского воплощения мирского «христианства» в «Кодексе строителя коммунизма». И тут Запад наконец… сходится с Востоком. Ведь этот опыт был крайне интересен Альтицеру, и одновременно, его вполне одобряет Путин: «Коммунистическая идеология очень сродни христианству…Свобода, братство, равенство, справедливость — это все заложено в Священном писании, это все там есть».
Но правда в том, что как раз этого ничего там нет. Чтобы «далеко не ходить», вот ровно из той же 15 главы Первого послания к Коринфянам:
«Есть тела небесные и тела земные; но иная слава небесных, иная земных.
Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе.
Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении;
сеется в уничижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе;
сеется тело душевное, восстает тело духовное. Есть тело душевное, есть тело и духовное.
Так и написано: первый человек Адам стал душею живущею; а последний Адам есть дух животворящий.
Но не духовное прежде, а душевное, потом духовное.
Первый человек - из земли, перстный; второй человек - Господь с неба.
Каков перстный, таковы и перстные; и каков небесный, таковы и небесные.
И как мы носили образ перстного, будем носить и образ небесного.
Но то скажу вам, братия, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления».
Эта цитата разом опровергает и Альтицера, и Путина – нету никакого равенства, согласно Новому Завету, даже «по ту сторону».
Но какую позицию среди «тел небесных» занял повешенный?

Письма повешенного
Поговорить с мертвецом о Воскресшем…
Почему, с ним? «У Бога все живы». Тем более, это имеет смысл, если мертвец, во время земного присутствия сам себе задал вопросы, на которые не успел ответить. А вместо него за это взялись как раз Альтицер и его единомышленники с вышеописанным результатом.
Но автор вопросов, протестантский пастор и теолог Дитрих Бонхёффер дал ответ своей смертью, потому что «проклят всякий повешенный на древе» (Втор. 21:23). И он тем самым, вне зависимости от того, что он думал и писал, приблизился ко Христу.
Впрочем, не факт, что на древе. В концлагере, возможно, это была некая металлическая конструкция.
Вообще, обстоятельства его смерти апрельским днем 1945 года не до конца прояснены. Есть воспоминания, рисующие благостную картину последней молитвы и мужественного восхождения на эшафот. А есть, свидетельства, что он, вместе с «подельниками» были казнены после пыток в полубессознательном состоянии.
Другой протестантский богослов Юрген Мольтманн, который во время войны был в действующей армии, а после мучительно осмысливавший тот страшный опыт, так писал о пути Бонхёффера на Голгофу в своей статье «Христианские мученики современности»:
 «Решающую роль в его жизни сыграла борьба Исповедующей церкви против подчинения Церкви тоталитарному гитлеровскому государству. Бонхёффер принадлежал к радикальному крылу Исповедующей церкви. Она была для него «истинной Церковью», а между истинной и ложной церковью, по его мнению, нет ничего промежуточного, никакой нейтральной середины. «Кто удаляется от Исповедующей церкви, тот удаляется от спасения», — заявил он в 1935 г. Дитрих Бонхёффер руководил школой проповедников Исповедующей церкви в Финкенвальде. В 1939 г. он поехал в Нью–Йорк и вернулся в Германию незадолго до начала войны. Друзья предостерегали его и хотели удержать в Америке, ему предлагали работу в Нью–Йоркской теологической семинарии, где он когда–то стажировался. Однако Бонхёффер знал, что его место во время предстоящих событий — в Германии. Он продолжал работать в Исповедующей церкви, а также вошел в группу Сопротивления во главе с адмиралом Канарисом и полковником Остером, которая действовала в германском абвере («Заговор Канариса»). Он был связным группы. 3 апреля 1943 г. его арестовали. 9 апреля 1945 г. Дитрих Бонхёффер, а также адмирал Канарис и полковник Остер были казнены в концлагере Флоссенбюрг».
Мольтманн пишет: «Он прошел путь от церковного сопротивления к политическому. Почему это произошло? Потому что Церковь должна протестовать не только тогда, когда государство вмешивается в ее дела; она обязана протестовать уже тогда, когда это государство становится противозаконным, преступным, бесчеловечным. Церковь обязана протестовать, когда преследуют и убивают евреев, коммунистов и сторонников демократии, когда затыкают рот всему народу. Бонхёффер погиб не только за право исповедовать веру в Церкви, но также и за право покоряться требованиям веры в политической жизни».
Пастор Дитрих провел в заключении два года. Надо отметить, что это не было временем пыток и истязаний. Довольно долго он содержался в условиях, которые даже можно назвать комфортными. И имел основания надеяться на освобождение. В этот период он обладал возможностью писать.
Мольтманн скажет после войны: «Как человек „после Аушвица“ может говорить о Боге, это его проблема, но ещё в большей мере проблемой человека является то, как он после Аушвица может не говорить о Боге. Иначе о ком тогда говорить, если не о Боге?».
Бонхёффер говорил о Нем не после. Он говорил о Нем, думал и писал о Нем непосредственно в Берлинской тюрьме Тегель. И передавал свои записки (иногда отрывочные, иногда вполне четко выстроенные) своему другу Эберхарду Бетге. Он и сведет их после войны воедино, и опубликует.
Естественно, мысль, исповедание, запечатленное мученичеством, требует внимания. И его наследие, включающее в себя, разумеется, не только тюремные письма, но и ранее созданные теологические работы, стало предметом активного изучения.
И все же, важнее всего оказались именно тюремные вопрошания. Они давали широкую возможность для интерпретаций. Одной из которых и стало «смертобожество». Но только одной. И разумеется, отнюдь не исчерпывающей…
А вопросы «повешенного» не только не потеряли актуальности, но стали еще острее. И главный из них: «Как может Христос стать Господом и для нерелигиозных людей?»
И в самом деле – как? Но тут же возникает вопрос – зачем? А следом и вовсе скандальный – кто такие «люди»?
Правда, двумя последними вопросами Бонхеффер не задавался. А мы зададимся…И не только ими, но и еще менее очевидными.

«Совершеннолетнее» отчаяние
Каковы же вопрошания «повешенного»? Какие из них для нас актуальны? При ближайшем рассмотрении окажется, что от их решения и сегодня зависит как наша «здешняя» жизнь, так и вечная…
Бонхёффер пишет:
«Что меня постоянно занимает, так это вопрос, чем для нас сегодня является христианство и кем—Христос? Время, когда людям все можно было высказать словами (будь то теологические рассуждения или благочестивые речи), давно миновало; то же относится ко временам интереса ко внутреннему миру человека и к совести, а это значит, и ко времени религии вообще.
Мы приближаемся к абсолютно безрелигиозному периоду; люди уже могут просто быть нерелигиозными. Те же, кто честно называет себя «религиозными», не практикуют религии никоим образом; возможно, под «религиозностью» они понимают нечто иное.
…Как может Христос стать Господом и для нерелигиозных людей? Существуют ли безрелигиозные христиане? Если религия представляет собой лишь внешнюю оболочку христианства (да и эта оболочка в разные времена выглядела совершенно по-разному), что же такое тогда безрелигиозное христианство?
Барт, единственный, кто начал размышлять в этом направлении, все-таки не реализовал и не продумал эти идеи, но пришел к позитивистскому пониманию откровения, причем это понимание в основном не вышло за пределы реставрации прежнего подхода. Для безрелигиозного рабочего или вообще для человека здесь ничего не решено. Вопросы же, которые ждут ответа, таковы: что означают церковь, община, проповедь, литургия, христианская жизнь в безрелигиозном мире? Как мы можем говорить о Боге—без религии, т. е. без обусловленных временем предпосылок метафизики, душевной жизни человека и т. д., и т. п.? Как можем мы говорить (или, может быть, об этом даже нельзя «говорить» как прежде) «мирским» языком о «Боге», как можем мы быть «мирскими и безрелигиозными» христианами, как мы можем быть экклесией, вызванными, не считая себя избранниками в религиозном плане, а относя себя всецело к миру? Тогда Христос уже больше не предмет религии, а нечто иное, действительно Господь мира. Но что это означает? Что в атмосфере безрелигиозности означают культ и молитва?»
Согласитесь, что и сегодня кризисные явления, которые очевидны во всех христианских деноминациях, говорят о том, что на эти вопросы, нет общего ответа.  Однако, очевидно, что в своем прогнозе о наступлении тотально «безрелигиозной» эры Бонхеффер ошибался. Напротив, с началом нового тысячелетия наметился радикальный поворот. Значительное влияние на Западе обретает такое движение как «Радикальная ортодоксия». Но это, конечно, лишь свидетельствует о крайней актуальности тем, поднятых «повешенным».
Карл Барт, упомянутый в вопрошании, один из учителей Бонхёффера, ведущий протестантский теолог прошлого столетия, давал жесткие и бескомпромиссные ответы:
«Наша солидарность друг с другом не может быть основана на чем-то позитивном, так как во всем по-человечески позитивном («религиозные склонности», «нравственное сознание», «человечность») всегда уже находятся зародыши социального разложения. В этом позитивном позитивно лишь нечто различное и основывающее различие. Реальная общность между людьми существует в негативном – в том, чего им не хватает. Мы познаем, что все мы – братья, познавая, что все мы – грешники. Наша солидарность с другими имеет твердое основание тогда, когда мы с ними (или без них, так как мы не можем ждать других!) выходим за пределы того, что мы есть и чем мы обладаем, осознаем самих себя в нашей радикальной сомнительности».
Как видим, Бонхёффера такие ответы не удовлетворяли. И пастор Дитрих продолжал свои вопрошания из «каменного мешка»:
«Барт был первым теологом, начавшим критику религии (и в этом его великая заслуга), но на место религии он поставил позитивизм откровения, допускающий две возможности: «клюй, птичка, или подыхай»; будь то рождение от Девы, Троица или что-либо еще, все является равнозначной и равнонеобходимой частью целого, которое должно заглатываться целиком или вообще отвергаться. Это не в духе Библии. Существуют ступени познания и ступени значимости; то есть необходимо восстановить институт посвященных, с помощью которого тайны христианской веры защищаются от профанации….»
К сожалению, мысль об «институте посвященных» он додумать не успел. Бонхёффер сконцентрировался на ином. Он говорит о том, что мир стал «совершеннолетним», то есть научился объяснять то, что было ранее непостижимо, с помощью научных методов. И таким образом, пространство в котором был необходим Бог, стремительно сокращается:
«Мир, осознавший себя и законы своей жизни, настолько уверен в себе, что нам становится не по себе; неправильное развитие и неудачи не в состоянии поколебать мир в его представлениях о необходимости пути, по которому он развивается; неудачи и поражения с мужской твердостью принимаются как неизбежное зло, и даже такая катастрофа, как эта война, не составляет исключения. Теперь же против этой уверенности в себе выступила в самых различных формах христианская апологетика. Делаются попытки доказать ставшему совершеннолетним миру, что он не может жить без опекуна—«Бога». Хотя по всем мирским проблемам и была подписана капитуляция, тем не менее остаются так называемые «последние вопросы»—смерть, вина, — на которые может дать ответ только «Бог» и ради которых необходимы Бог, церковь и священники. Наше существование в известной степени обеспечивается этими так называемыми последними человеческими вопросами.
Но как быть, если в один прекрасный день они уже перестанут быть «последними» или же на них будут получены ответы «без привлечения Бога»? Тут, правда, на помощь приходят секуляризованные преемники христианской теологии — экзистенциальная философия и психотерапия—и доказывают уверенному, довольному и счастливому человеку, что в действительности он несчастен и пребывает в отчаянии и просто не желает замечать этого; что он находится в бедственном положении, о котором не подозревает и из которого его могли бы вывести только они. Всюду, где налицо здоровье, сила, уверенность, простота, они чуют сладкий плод, который подтачивают или откладывают в него свои тлетворные яйца. Главное для них—повергнуть человека в отчаяние, и тогда победа за ними».
Бонхёффер считает такой подход неприемлемым:
«Простой человек, повседневная жизнь которого протекает в труде и семейных хлопотах (ну и конечно, развлечениях), остается в стороне от этого. У него нет ни времени, ни охоты заниматься своим экзистенциальным отчаянием и анализировать свое, пусть и неказистое, счастье в аспекте «нужды», «заботы» и «несчастья».
Нападки христианской апологетики на совершеннолетие мира я считаю, во-первых, бессмысленными, во-вторых, нечестными, в-третьих, нехристианскими. Бессмысленными — потому что они напоминают мне попытку отбросить ставшего мужчиной человека на стадию переходного возраста, т.е. навязать ему зависимость от тех вещей, от которых он фактически уже не зависит, ввергнуть его в гущу проблем, которые на деле уже перестали быть для него проблемами. Нечестными — потому что здесь стремятся использовать человеческие слабости ради чуждых, принудительно навязанных ему целей. Нехристианскими— потому что Христа подменяют определенной ступенью религиозности человека, т. е. человеческим законом».
Конечно, пастор Дитрих читал человека, совершившего в религиозной (и не только) философии революцию – Сёрена Кьеркегора. Но, Бонхёффер полностью отвергает его взгляд на феномен отчаяния. Ведь, тот посвятил рассмотрению оного отдельный труд – «Болезнь к смерти». Кьеркегор считал отчаяние неизбежным состоянием человека. Впрочем, кто есть человек? Возможно, как раз, отчаявшийся? А не отчаявшийся – нет?
О простых и «жизнерадостных», тех, кого Бонхёффер стремится защитить от навязывания им «нужды», «заботы» и «несчастья», Кьеркегор пишет:
«Сознание вырастает, и его развитие отмечает собою все более растущую напряженность отчаяния; чем более вырастает сознание, тем более напряженно отчаяние. Это обстоятельство, очевидное повсеместно. более всего проявляется в двух крайних точках отчаяния. Отчаяние дьявола наиболее напряженно из всех, поскольку дьявол — это чистый дух и, как таковой, есть абсолютное сознание и прозрачность; в нем нет ничего темного, что могло бы послужить к его оправданию, смягчению отчаяния; потому что отчаяние — это сама вершина вызова. Здесь мы наблюдаем максимум. В точке минимума же пребывает некое состояние, как бы невинность, как ее хотелось бы назвать, невинность, которая и не подозревает, что причастна к отчаянию. Таким образом, на самой вершине бессознательного отчаяние находится на нижнем пределе, столь низком, что поневоле спрашиваешь себя, можно ли еще обозначать его этим именем.
Отчаяние, которое и не подозревает о себе, или же отчаявшееся неведение (Uvidenhed) того, что имеешь Я, вечное Я (evig Selv)
Почти всегда, когда некто кажется счастливым и полагает себя таковым, на самом деле, в свете истины, являясь несчастным, он весьма далек от того, чтобы желать избавления от своей ошибки. Напротив, он гневается и считает худшим своим врагом того, кто пытается это сделать, полагая разбойным покушением и почти убийством то, как это делается, то есть, как обычно говорят, погубление своего счастья. Почему же? Попросту он является жертвой чувственности, и душа его совершенно телесна, жизнь его знает лишь категории чувств — приятное и неприятное, отказываясь от духа, истины и прочего... Он чересчур погружен в чувственное, чтобы обладать отвагой и выносливостью быть духом…
… По сравнению с сознательно отчаявшимся тот, кто отчаялся, не зная этого, удаляется от истины и спасения еще на один негативный шаг. Отчаяние само по себе — уже негативность (Negativitet), а неосознавание этого отчаяния — еще одна негативность.
…В своем неведении отчаявшийся некоторым образом гарантирован, но как бы в ущерб себе, вопреки своему сознанию, иначе говоря, он наверняка пребывает в когтях отчаяния.
Именно в таком неведении человек менее всего сознает свою духовность. И по правде говоря, само это неосознавание есть отчаяние, что, по сути, является уничтожением всякого духа, простой растительной жизнью или же жизнью умножаемой, основой которой все так же остается отчаяние. Здесь происходит как при чахотке: именно когда отчаявшийся чувствует себя лучше и верит в то, что ему лучше, а здоровье его может показаться вам цветущим, болезнь на деле свирепствует сильнее всего.
Это отчаяние, не сознающее самое себя, чаще всего встречается в мире».

Посюсторонний выбор
Кьеркегор писал эти строки за сто лет до того, как Бонхёффер встал на защиту «совершеннолетнего мира».
Это были времена, когда материализм, и в церкви, и в миру уже, фактически торжествовал. Но Кьеркегор в своих поисках и вопрошаниях, пробивал его, на глазах каменевшую скорлупу и пробивался к живому Христу.
А о чем, Христос говорит в Нагорной проповеди? Кого именует «блаженными», то есть имеющими шанс обрести высшее благо? На самом деле, никак не любезных сердцу Бонхёффера «простых» и «здоровых» людей:
«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.
Блаженны плачущие, ибо они утешатся.
Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.
Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.
Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.
Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.
Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.
Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас».   
То есть, блаженство обретут те, кто в «мире сем» совсем не чувствуют себя «как дома», для кого – это место максимально дискомфортно, не в силу каких-то случайных обстоятельств, а по самой своей сути.
Один из героев романа Густава Майринка «Голем» говорит об ощущениях таких людей: «Жизнь язвит и жжет, как власяница, а солнечные лучи духовного мира ласкают и согревают».
А по поводу «простых» великий немецкий мистик XIV века Майстер Экхарт говорил:
«Найдутся жалкие люди, которые вернутся домой и скажут: я сяду на свое место, буду есть свой хлеб и служить Богу. Я говорю воистину, эти люди должны оставаться в заблуждении, и они никогда не смогут достичь того, что дается другим, которые следуют за Богом в его нищете и обнаженности! Аминь».
Но Бонхёффер, фактически, напрямую спорит (осознанно или нет) с Экхартом (и как можно убедиться, вчитываясь в Нагорную проповедь, не только):
«За последние годы я все больше научаюсь видеть и понимать глубокую посюсторонность христианства. Не homo religiosus, а человек, просто человек—вот что такое христианин, как Иисус был человеком в отличие, скажем, от Иоанна Предтечи. Разумею не пошлую посюсторонность людей, «знающих жизнь» и умеющих в ней устраиваться, но глубокую посюсторонность, которая крепко стоит на ногах и, хотя и знает о смерти и воскресении, никогда не отрывается от земной действительности. Таким посюсторонним человеком был, как мне кажется, Лютер».
Похоже, даже насчет Лютера лютеранский пастор ошибается. Ведь тот говорил: «Если ты желаешь быть сонаследником Господа Иисуса Христа и Его братом, стать подобным Ему, но не страдать с Ним, то, несомненно, в день Страшного суда Он не признает тебя братом и сонаследником, но спросит тебя, где же твой терновый венец, крест, гвозди и плеть, был ли ты отвращением для всего мира, как Он сам и все принадлежащие Ему от начала мира.
Если же ты не сможешь показать всего этого, то и Он не сможет считать тебя своим братом».
Да, Бонхёффер смог показать Христу «терновый венец, крест, гвозди и плеть». Бесспорно! Но стал ли он «отвращением для всего мира»? Нет, мир охотно принимает его мысли, и не морщится…
Впрочем, пастор сам не вполне уверен в правильности своих рассуждений:
«... Ты считаешь, что в Библии о здоровье, счастье, силе и т. п. говорится довольно редко. Я еще раз обдумал это серьезно. Во всяком случае, для Ветхого Завета это не так. Промежуточным теологическим понятием в Ветхом Завете между Богом и счастьем и т.д. человека является, на мой взгляд, понятие благословения. Разумеется, в Ветхом Завете, как, например, у патриархов, речь идет не о счастье, а о Божием благословении, включающем в себя все земные блага. Это благословение означает, что Бог претендует на всю земную жизнь, а потому оно содержит все обетования. Считать, что ветхозаветное благословение преодолено в Новом Завете, означало бы разделять распространенное спиритуализованное восприятие Нового Завета.
Но случайно ли то, что, указывая на возможность злоупотребления Евхаристией («Чаша благословения...» 1 Кор 10,16! 1 Кор 11,30), Павел говорит о болезни и смерти, что Иисус исцеляет людей, что ученики Иисуса ни в чем не испытывают недостатка? Нужно ли противопоставлять ветхозаветному благословению—крест? Так поступал Кьеркегор. В результате крест или страдания превращаются в некий принцип, а вот отсюда-то и проистекает нездоровый методизм, лишающий страдание характера конкретной реализации божественного Промысла. Надо сказать, что и в Ветхом Завете праведники, удостоенные благословения, много страдают (Авраам, Исаак, Иаков, Иосиф), но нигде (в том числе и в Новом Завете) в связи с этим не выводится взаимоисключающей оппозиции: счастье—страдание или благословение—крест. Различие между Ветхим и Новым Заветами в этом отношении заключается, по-видимому, лишь в том, что в Ветхом Завете благословение включает в себя также и крест, а в Новом Завете крест включает в себя также и благословение.
Еще кое-что по совершенно иному поводу: не только дело, но и страдание есть путь к свободе. В страдании кроется освобождение, ибо человек получает право передать дело своей жизни в Божьи руки. В этом смысле смерть венчает человеческую свободу. Является человеческое дело предметом веры или нет, зависит от того, понимает ли человек страдание как продолжение своего дела, как завершение свободы или нет. Мне кажется это очень важным и очень убедительным».
Его смерть была настолько убедительной, что стала мощным эмоциональным аргументом в пользу его идей. Что, в свою очередь, позволило использовать их весьма произвольно. Впрочем, никакого цельного учения он не создал.
И создать не мог, поскольку пытался решить в принципе нерешаемую задачу – найти способ рассказать о Боге тем, кому Бог не нужен. Но разве, с христианской точки зрения, Он нужен не всем? Вот, это один из тех роковых вопросов, о которых пойдет речь в последующих главах. Они тоже не сложатся, в итоге, в систему. Но уже по другой причине – облечь в систему мысли о Том, Кто по ту сторону любой возможной рационализации – разве это не богохульство?
Барт писал: «Как богословы мы должны говорить о Боге. Но мы – люди, и поэтому мы не можем говорить о Боге. Нам следует знать как об этом долженствовании, так и об этой невозможности, и тем самым прославлять Бога».
В православии подлинным богословом считается лишь тот, кто на пути аскезы стяжал Духа Святого. Но, при этом, каждый христианин призван к апостольству. И невозможно уклониться от вызова Бонхёффера – пытаться говорить о том, чего не хотят слышать. При этом, совсем иначе, нежели сам «повешенный»…
Речь пойдет о вопросах, которые не давали ему покоя до последнего часа, но увиденных под углом зрения, который для самого пастора Дитриха, показался бы совершенно неприемлемым. Поговорим о людях и «свиньях», возможности Веры и правах власти…

Мир – тварь
Накануне революции, которая похоронила Россию, в предчувствии апокалипсиса литераторы русские много размышляли о вере. Сейчас – нет. Наверное, потому что мы живем уже не накануне, а в процессе. Тем уместнее вспомнить, о чем шла речь тогда, сто с лишним лет назад. И может быть, продолжить начатый разговор, с учетов вопросов повешенного…
Ведь, в конечном счете, не важно количество земных собеседников, когда ты говоришь перед лицом Небесного.
Василий Розанов очень любил «мир сей», а потому Иисус его реально страшил. Но и потому же, он вывел новое филологическое доказательство его абсолютной неотмирности, а соответственно, божественности:
«Если кусок из прозы Гоголя, самый благожелательный, самый, так сказать, бьющий на добрую цель, вставить в Евангелие -- то получим режущую, несносную какофонию, происходящую не от одной разнокачественности человеческого и Божественного, слабого и сильного, но от разно-категоричного: невозможно не только в евангелиста вставить кусок Гоголя, но -- и в послание которого-нибудь апостола. Савл не довоспитался до Павла, но преобразился в Павла; к прежней раввинской мудрости он не приставил новое звено, пусть новую голову -- веру во Христа, нет: он изверг из себя раввинство. Отношение в нем есть именно Савла и Павла: взаимно пожирающих друг друга "я". И так бывало со всяким, обращавшимся ко Христу: пожирание новым старого. Апостол Павел вовсе не предлагал афинянам: "поверуйте во Христа сверх того, что вы ходите на олимпийские игры". В минуту отдыха, ну хоть какого-нибудь отдыха, суточного, часового, -- он все же не пошел в греческий театр посмотреть трагедию. Тонким чувством психических нюансов мы знаем твердо, что об этом не только не рассказано в "Деяниях", но этого и не было. Павел в театре -- невозможное зрелище!! Одобряющий игру актеров -- какофония! разрушение всего христианства!! Между тем это было бы только то самое "примирение", "гармония", о которой спрашивает Д. С. Мережковский. Да, Павел трудился, ел, обонял, ходил, был в материальных условиях жизни: но он глубоко из них вышел, ибо уже ничего более не любил в них, ничем не любовался. Он брал материю только в необходимом и утилитарном, он знал и нуждался только в прозе плоти. Христос был единственным цветком в ней; моноцветком, если позволительно выразиться. "Я хожу, ем, сплю, вкушаю: но наслаждаюсь только Иисусом", -- может сказать о себе всякий подлинный христианин».
Истинно так. И в этом же проблема Бонхёффера. Он тоже любил мир. И не желал принять ни слов апостола Иоанна (любимого ученика Иисуса): «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей» (1Ин. 2:15).
Ни апостола Иакова: «Не знаете ли, что дружба с миром есть вражда против Бога? Итак, кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу» (Иак. 4:4).
Он хотел как-то совместить. Но это и есть «вражда против Бога»!
Впрочем, и Розанов не вполне понимал суть вопроса:
«Дело в том, в согласии ли дети Божии -- Мир-Дитя и Иисус-Дитя? На этот вопрос я ответить не умею, и на него нельзя ответить без детальных изысканий, проверок, сопоставлений.
Мир раздался -- и пало в него Евангелие. Мир его принял, принял с любовью. Евангелие инкрустировалось в мир.
Но Гоголь инкрустациею не входит в Евангелие; любовь, влюбление не инкрустируются туда. И Евангелие вообще не раздвигается для мира, не принимает его в себя. Мир -- за переплетом небесной книги. И с него сходит румянец, он бледнеет, как только приближается к этому переплету. Тут я вспоминаю бледного Всадника из Апокалипсиса, но сейчас не могу хорошенько припомнить, что он значит».
Этому всаднику имя – Смерть. Вы этого не могли позабыть Василий Васильевич. Просто, стало страшно произнести его, начертать на бумаге. Но Христос победил смерть! И не только.
«В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир», - говорит Он в Евангелии от Иоанна.
Мир – не дитя. Мир – тварь. Он создан из ничто. И он и есть ничто. И не победив ничто вместе со Христом, нельзя наследовать жизнь вечную.
Западное христианство давно пытается «инкрустировать» мир во Христа. И можно, вполне зафиксировать, с кого этот процесс пошел особенно активно.
Франциск Ассизский увидел мир. И воспел его как Божий. А он падший.
Один западный святой, задолго до явления Франциска, как-то ехал с учениками вдоль берега прекрасного озера. И когда они его миновали, ученики обратились к нему с восторженными призывами оценить красоту. Но аскет ответил им, что не видел озера вовсе. Он был погружен во внутреннюю молитву.
А Франциск увидел:
«Славься, мой Господи, со всем Твоим твореньем,
особенно, с господином братом Солнцем,
который являет день и которым Ты нас озаряешь.
И сам он красив и, лучась великим сияньем,
собой знаменует Тебя, о Всевышний.
Славься, мой Господи, за сестру Луну и за звезды,
которые в небесах сотворил Ты: ясны, драгоценны они и прекрасны.
Славься, мой Господи, за брата Ветра,
за воздух, и тучи, и ведрие, и любую погоду,
через которую пищу даешь Ты Твоим созданьям.
Славься, мой Господи, за сестру нашу Воду,
которая столь полезна, смиренна, чиста и драгоценна.
Славься, мой Господи, за Огня, нашего брата,
которым ты ночь озаряешь,
и сам он – красивый, веселый, могучий и сильный.
Славься, мой Господи, за сестру нашу матерь Землю,
которая носит нас и направляет
и разные произращает плоды, и цветов многоцветье, и травы».
Разве здесь есть какая-то ересь? Нет, нисколько! Но Франциск увидел «цветов многоцветье». А за ним первый живописец Ренессанса – Джотто (создавший фрески о его житии). А за ним – уже «титаны Возрождения». И для них, в отличие от Франциска и Джотто, «многоцветье мира» уже заслонило Бога.
Так начинался путь отказа от Творца в пользу твари…
А вот, кстати, стихи Бонхёффера, пастора-протестанта. Но как они близки мировиденью католического святого:
«Люди дают расцвести
и прекрасному васильку.
Никто не сажал его, не поливал, беззащитно растет на свободе он
и в бесконечной уверенности, что жизнь
под просторным небом
ему даруют.
Рядом с необходимым, соделанным из тяжкого земного праха, рядом с браком, трудом и мечом, хочет и вольный цветок
жить
и расти солнцу навстречу.
Не зрелый плод только, но и цветы прекрасны.
Служит ли плоду цветок, или только цветку плод, кто знает?
Но нам дано и то и другое».
Бонхёффер пишет: «Иисус для себя и для Царства Бога претендует на всю человеческую жизнь во всех ее проявлениях.
…Иисус Христос претендует на мир, ставший совершеннолетним».
Но, отчего же? Если Он не претендовал и на «несовершеннолетний», но только на «врагов мира»…


Проклятые вопросы
Следствием абортирования большевиками русской философии, посредством соответствующего парохода и репрессий, стала полная утрата самой способности к дискуссии. Проблема спорящих соотечественников в том, что для них есть самоочевидные, сами собой разумеющиеся истины. Для каждого - свои. И несогласие с оными воспринимается как тотальное негодяйство.
Для одних самоочевидны ценность родины и государства, для других русского народа, для третьих - прав человека и пр. Между тем, никаких, ни одной самоочевидной истины нет. Все - результат некоего интеллектуального консенсуса.
Дело в том, что Россия только-только начала осмысливать «смерть бога», как большевики отменили вообще интеллектуальную жизнь, как таковую. И «смерть человека», с вытекающими из нее смертями всех его «неоспоримых ценностей», являвшаяся предметом философской рефлексии на Западе, прошла мимо нас. Мы как бы вообще не в курсе.
Характерно, что и после крушения Союза никакого философского ренессанса не случилось. И ценности сначала решили вообще все отменить, решив, что так модно, в силу постмодернизма, а затем как реакция пришло утверждение, в качестве ценностей, просто неких смутных представлений о «правильном» большинства («глубинного народа»), плюс все покрывающий официально утвержденный «патриотизм». И это предполагается навязывать в качестве Истины.
Одна из наших проблем - филологическая. Метанойя - изменение сознания. А наш перевод - покаяние - имеет очевидно иное в массовом понимании значение. Именно тотальное нежелание не то что переосмысливать, а просто мыслить погубит Россию.
Константина Леонтьева сейчас, наверное, назвали бы русофобом:
 «Оригинален наш русский психический строй, между прочим, и тем, что до сих пор, кажется, в истории не было ещё народа менее творческого, чем мы. Разве турки. Мы сами, люди русские, действительно, весьма оригинальны психическим темпераментом нашим, но никогда ничего действительно оригинального, поразительно-примерного вне себя создать до сих пор не могли. Правда, мы создали великое государство; но в этом царстве почти нет своей государственности; нет таких своеобразных и на других влияющих своим примером внутренних политических отношений, какие были в языческом Риме, в Византии, в старой монархической Франции и в Великобритании».
 «Сомнительна долговечность её (России) будущности; загадочен смысл этой несомненной будущности, её идея. И я ли один так думаю? Нет, я знаю, многие в этом согласны со мною. Только не скажут громко, а лишь «приватно пошепчут».
«Русское общество, и без того довольно эгалитарное по привычкам, помчится ещё быстрее всякого другого по смертному пути всесмешения, и — кто знает? — подобно евреям, не ожидавшим, что из недр их выйдет Учитель Новой веры, и мы, неожиданно, из наших государственных недр, сперва бессословных, а потом бесцерковных или уже слабо церковных, — родим антихриста».
К.Н. многое предсказал очень точно. Никак нельзя исключать и последнего…
Впрочем, сейчас многие убеждены, что наша цель просто стать «нормальной» страной. Но вот, в чем проблема -  не может смыслом многовековой ненормальности нашей быть такой исход.
Тогда вся наша история абсурд. Собственно, так она и видится отечественным «либералам». Но этим жить нельзя. Если все это было ни зачем, то и дальнейшее незачем.
Впрочем, из того, что смысл нам жизненно необходим вовсе не следует с необходимостью, что он есть. Из этого исходят имперцы. И это логическая ошибка. Возможно, был, и не стало. А может, изначально померещился. После всего с нами бывшего, нам ничто не гарантировано, ничто не очевидно. И это почти никого не заботит.
Впрочем, тот же Леонтьев ободряет: «Человек, истинно верующий, не должен колебаться в выборе между верой и отчизной. Вера должна взять верх, и отчизна должна быть принесена в жертву уже по тому одному, что всякое государство земное есть явление преходящее, а душа моя и душа ближнего вечны, и Церковь тоже вечна; вечна она в том смысле, что если 30 000, или 300 человек, или всего три человека останутся верными Церкви ко дню гибели всего человечества на этой планете, — то эти 30 000, эти 300, эти три человека будут одни правы, и Господь будет с ними, а все остальные миллионы будут в заблуждении». «Вера во Христа, апостолов и в святость Вселенских Соборов не требует непременно веры в Россию. Жила Церковь долго без России, и, если Россия станет недостойна, — Вечная церковь найдет себе новых и лучших сынов».
Для православного христианина (а не «православного» сталиниста) эти слова могут стать ответом на его вопрошание о смысле. А для остальных?
В «Духах русской революции» Бердяев пишет:
«На Достоевском, величайшем русском гении, можно изучать природу русского мышления, его положительные и отрицательные полюсы. Француз - догматик или скептик, догматик на положительном полюсе своей мысли и скептик на отрицательном полюсе. Немец -- мистик или критицист, мистик на положительном полюсе и критицист на отрицательном. Русский же -- апокалиптик или нигилист, апокалиптик на положительном полюсе и нигилист на отрицательном полюсе. Русский случай -- самый крайний и самый трудный.
     Француз и немец могут создавать культуру, ибо культуру можно создавать догматически и скептически, можно создавать ее мистически и критически. Но трудно, очень трудно создавать культуру апокалиптически и нигилистически.
     Культура может иметь под собой глубину, догматическую и мистическую, но она предполагает, что за серединой жизненного процесса признается какая-то ценность, что значение имеет не только абсолютное, но и относительное.
     Апокалиптическое и нигилистическое самочувствие свергает всю середину жизненного процесса, все исторические ступени, не хочет знать никаких ценностей культуры, оно устремляет к концу, к пределу. Эти противоположности легко переходят друг в друга. Апокалиптичность легко переходит в нигилизм, может оказаться нигилистической по отношению к величайшим ценностям земной исторической жизни, ко всей культуре. Нигилизм же неуловимо может приобрести апокалиптическую окраску, может казаться требованием конца. И у русского человека так перемешано и так спутано апокалиптическое и нигилистическое, что трудно бывает различить эти полярно противоположные начала. Нелегко бывает решить, почему русский человек отрицает государство, культуру, родину, нормативную мораль, науку и искусство, почему требует он абсолютного обнищания: из апокалиптичности своей или нигилистичности своей. Русский человек может произвести нигилистический погром, как погром апокалиптический; он может обнажиться, сорвать все покровы и явиться нагишом, как потому, что он нигилист и все отрицает, так и потому, что он полон апокалиптических предчувствий и ждет конца мира. У русских сектантов апокалипсис переплетается и смешивается с нигилизмом. То же происходит и в русской интеллигенции. Русское искание правды жизни всегда принимает апокалиптический или нигилистический характер. Это -- глубоко национальная черта. Это создает почву для смешений и подмен, для лжерелигий. В самом русском атеизме есть что-то от духа апокалиптического, совсем не похожее на атеизм западный. И в русском нигилизме есть лжерелигиозные черты, есть какая-то обратная религия. Это многих соблазняет и вводит в заблуждение».
Весь этот исконно-посконный русский ужас явлен нам сегодня и грозит самыми фантастическими перспективами завтра.
И ведь из всех Христианских Церквей Русская Православная в XX веке понесла самое страшное за всю историю гонений наказание.
За что? Что ею было сделано такое, что отличило ее среди прочих сестер? Она полностью смирилась пред государством....
Веками причина нашего духовного Западу противостояния была одна: кто из нас во Истине Христовой? Евразийство - Атлантизм - совсем о другом. Введение Турана совершенно меняет картину. Мы автоматически солидаризируемся с нехристианским миром против, пусть павшего, но в основе христианского.
Тот же Бердяев писал: «Вл. Соловьев признает великую миссию славянства и России, он философ русского мессианизма. Все, что было творческого и значительного в истории русской мысли XIX века, было связано с признанием миссии России. Но вера в мировую миссию России предполагает веру в правду, хранящуюся в глубине русского духа, которую Россия призвана поведать миру. Правда эта может быть лишь правдой религиозной, правдой христианской, правдой мистического опыта православного Востока. О существовании этой религиозной правды, которой Запад изменяет все более и более, свидетельствует великая русская литература. Все творчество Достоевского есть документ русской души, обнаружение религиозной ее муки. Всех мучит на Руси вопрос о религиозном смысле жизни, мучит Бог с малых лет и до могилы. Вся духовная энергия русских уходит внутрь, во внутренние отношения человека к Богу, и не до внешних дел им, не остается у них сил для исторической активности, для практического жизнеустроения, для культурного развития. Даже политика принимает у нас форму мечтательной экзальтации и религиозного максимализма. Это может рождать тревогу за будущее России, но нельзя не видеть особенного религиозного характера России».
И какое, спрашивается, это имеет отношение к современной стране нашего обитания? Никакого. А к той, в которой жил сам Бердяев? Лимонов как-то заметил, что Достоевский не русских описывает, а особый народ «достоевцев». Выходит, напридумывали писатели-философы себе и нам Россию? А ей задание-миссию изобрели. А она плюнула-растерла и обернулась, по слову поэта-пророка «своею азиатской рожей». Так и смотрит. Моргает. Западную «бездуховность» осуждает.


ЧЕЛОВЕК

За ближнего – ответишь…
Каждый православный должен адресовать себе бессмертные слова Виктора Цоя: «следи за собой, будь осторожен». То есть, отсекать греховные помыслы, смиряться, поститься и, разумеется, не превозноситься. Это так. Но в то же самое время, каждый христианин призван к апостольству.
Многим это может показаться как раз тем самым «превозношением», гордыней, тщеславием. И все это, действительно, может проявиться (почти наверняка), в случае, если человек берется за это служение. Но то же самое, проявлялось и в первых, избранных самим Христом апостолах:
«Тогда подошли к Нему сыновья Зеведеевы Иаков и Иоанн и сказали: Учитель! мы желаем, чтобы Ты сделал нам, о чем попросим. Он сказал им: что хотите, чтобы Я сделал вам? Они сказали Ему: дай нам сесть у Тебя, одному по правую сторону, а другому по левую в славе Твоей».
А остальные немедленно впали в грех осуждения:
«И, услышав, десять начали негодовать на Иакова и Иоанна. Иисус же, подозвав их, сказал им: вы знаете, что почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими. Но между вами да не будет так: а кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом. Ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих».
То есть, никакие наши человеческие немощи не снимают с нас обязанности нести Слово Божие. Нести, падая и поднимаясь. Но отказаться от этого долга мы не можем.
Священноисповедник епископ Василий Кинешемский, которого советская власть доканала (он скончался в ссылке после многих лет тюремных мытарств) аккурат в «победном 45-м», оставил нам такое наставление:
«Конечно, дело апостолов было совершено Божественною силою. Апостолы – только ее орудия. Но орудия должны быть особым образом приспособлены для того, чтобы сила проявила через них всю свою действенность. Эта-то приспособленность, позволившая силе Божией слиться с личностью апостолов настолько полно и тесно, что она была от них как бы неотделима, и может рассматриваться как их собственная сила.
В чем она состояла?
Вопрос для нас чрезвычайно важный, так как на каждом из нас до известной степени лежит долг апостольского служения – обязанность заботиться о нравственном возрождении и христианском воспитании окружающих нас людей. Мы призваны Господом не только к личному спасению, но и к тому, чтобы содействовать спасению братьев наших. Это долг христианской любви.
«Не могу поверить, – говорит святитель Иоанн Златоуст, – чтобы тот спасение получил, кто о спасении ближнего не радит».
Эти слова вселенского учителя любил приводить святитель Тихон Задонский и прибавлял от себя:
«Никто не может более Христа любить, как тот, который спасения ближнего ищет».
Ту же мысль несколько подробнее поясняет святитель Димитрий Ростовский:
«Христианин человек по Божией заповеди есть любити ближнего, яко себе. Аще же любити, яко себе, убо и спасение ему, яко себе желати и искати долженствует. Небрегий же о спасении ближнего, не любит того, яко сам себе, ниже имать истинныя любви к Богу. Но речет кто: довлеет ми себе смотрети, а не другого, довлеет ми своему спасению внимати, а не о прочих спасении пещися. Таковому отвечает св. Златоуст, глаголя: аще и вся исправит, а ближнего не пользует, не внидет в Царство. Ни едино исправление велико быти может, егда приобретения других не преподает, сия есть не довлеет мужу добродетельному к спасению свое исправление, аще прочих ни пользует, ни исправляет.
Паки кто речет: несмь учитель, ни иерей, ни духовник, ни пастырь душ; не належит ми кого учити, таковому отвечает св. Феофилакт: не глаголи: несмь пастырь, ни наставник, иныя учити и пользовати не долженствую: лжеши, учители бо не довлеют к наставлению всех ко единому; хощет же Бог, да каждо наставляет и созидает другою (1Сол.5:11,;14). Но и в Ветхом Завете Давид Святый, царь сущий, не имеет ли попечения о пользе ближних? Научу, глаголет, беззаконныя путем Твоим, и нечестивии к Тебе обратятся... Кольми паче мы новоблагодатнии то творити долженствуем».
Если, таким образом, мы обязаны не только думать о своем спасении, но влиять и на других, давая им почувствовать тепло и свет Евангелия и привлекая их к Богу, то неизбежен вопрос: как это делать? Как побеждать неверующие умы и порочные сердца, и от чего зависит действительное влияние на людей? Здесь так возможны ошибки: неумелыми приемами вместо обращения можно лишь оттолкнуть человека и вместо любви вызвать в нем отвращение ко Христу и Его Евангелию, а это ужасно. Мы знаем, что пустая, назойливая, педантично-фарисейская проповедь вызывала часто лишь отрицательные результаты.
Вольтер, один из самых язвительных противников христианства, воспитывался в духовной иезуитской школе.
В чем же подлинная христианская сила влияния на людей? Эту тайну пастырства Господь открывает Своим ученикам, поручая им раздать благословленный Им хлеб голодному народу.
Сила эта – служение».
Сегодня и всегда хлеб этот – Благая Весть, без которой мы обречены на безумие…
Что есть тотальное человеческое безумие? Тотальное доверие собственному разуму. Априори ограниченная операционная система, имеющая дело с информацией, получаемой посредством органов чувств ее носителя – нелепого трехмерного истукана – замурованного в заданной и непреодолимой системе координат. При этом, ловушка в том, что какие-бы «высокоточные» и «дальнозоркие» приборы ни изобретались, невозможно вытянуть самого себя за волосы из болота своей трехмерности, невозможно с помощью разума бежать из концлагеря «человеческого слишком человеческого» восприятия. Еще старина Кант сказал вам: «наш рассудок сам же и предписывает природе её законы». Но вы верите в «реальность»?
За много веков до Канта сам Господь обращается к Иову, отвечая на его вопрошания, и разрушая на корню саму претензию человека понять «ПОЧЕМУ».
Человек – это «ходячая катастрофа». Таково его наиболее адекватное определение. Он сам есть продукт катастрофы – первородного греха – ухода в автономное плавание, оторвавшихся от Первого и Последнего источника жизни и информации Адама и Евы. И они же транслирует во все творение катастрофу, действуя согласно своему «разумному» произволу.
«Господь отвечал Иову из бури и сказал:
кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла?
Препояшь ныне чресла твои, как муж: Я буду спрашивать тебя, и ты объясняй Мне:
где был ты, когда Я полагал основания земли? Скажи, если знаешь.
Кто положил меру ей, если знаешь? или кто протягивал по ней вервь?
На чем утверждены основания ее, или кто положил краеугольный камень ее,
при общем ликовании утренних звезд, когда все сыны Божии восклицали от радости?».
Человек НИКОГДА не даст ответа на эти вопросы. Он НИКОГДА не будет обладать полнотой информации. Потому, тысячу раз прав был Мартин Лютер:
"Верящий и доверяющий Слову Божьему, как
это сделал Авраам, праведен перед Богом; ибо у него есть такая вера, которая воздает Богу подобающую Ему славу, то есть он дает Богу то, что он Ему должен и чем Ему обязан. Ибо так говорит оправдывающая вера: Боже мой, я охотно верю во все, что Ты говоришь. Но что говорит Бог?
Если здесь отвечает только разум, то он скажет: Бог говорит абсолютно невозможные, ложные, глупые, слабые и незначительные, нелепые, даже мерзкие, еретические и дьявольские вещи. Ибо для разума так смешно, глупо и невозможно то, что Бог говорит Аврааму... Поэтому все истины нашей христианской веры, как Бог открыл их нам через свое Слово, для разума абсолютно невозможны, нелепы, лживы...
Однако вера настолько искусна, что она сворачивает шею разуму и удушает хищника, которого весь мир со всеми своими созданиями не может задушить иным образом. Как же? Она держится за Слово Божье, рассматривает его как правильное и истинное, хотя оно звучит так глупо и невозможно. Итак, Авраам заточил свой разум...
Так поступают и все остальные верующие, вместе с Авраамом входя в темноту и скрытый мрак веры, удушая разум и говоря: слышишь, ты, разум? Ты всего лишь безумный, слепой глупец, ты ничего не понимаешь в вещах Божьих, поэтому не производи пустого шума своим тявканьем, но умолкни, закрой рот и молчи! Не смей быть судьей над Словом Божьим, но сядь, послушай, что оно говорит тебе, и веруй ему!
Так душат верующие этого хищника, которого не может удушить весь мир, и совершают тем самым Господу Богу нашему наиблагоприятнейшее богослужение, которое должно совершаться Ему всегда. По сравнению с этой жертвой и богослужением верующих все жертвы и богослужения, бывшие у всех язычников вместе со всеми делами всех монахов и
святых на земле, – суетное ничто».
Протест первых протестантов был направлен не только и не столько против злоупотреблений церкви в материальной сфере, но прежде всего против нечестивых по сути своей и абсурдных попыток схоластов «объяснить» и «описать» Бога. Но следствие никогда не сможет понять причину. Находясь на своей позиции. Но только, непосредственно, лицом к лицу столкнувшись с самой Причиной, сможет ее принять. Или не принять…
Иов и Авраам приняли и это «вменилось им в праведность».
Но вот, уже две тысячи лет любой и каждый может увидеть ее в Евангелии. В Откровении Иоанна Христос говорит: «Я Первый и Последний и тот, кто живёт».
Мы не живем. Мы находимся в процессе умирания. Это можно понять даже с помощью разума…
Мы имеем шанс обрести Жизнь только, приняв Его. Для этого Он и воплотился. Не для того, чтобы нечто «объяснить» (мы не можем понять), не для того, чтобы облегчить страдания (они неизбежное следствие катастрофы, которой мы являемся и которую творим), не для того, чтобы дать нам «моральные нормы» (они не спасут).
В Евангелии от Иоанна Он говорит зачем:
«Я открыл имя Твоё человекам, которых Ты дал Мне от мира; они были Твои, и Ты дал их Мне, и они сохранили слово Твоё.
Ныне уразумели они, что все, что Ты дал Мне, от Тебя есть,
ибо слова, которые Ты дал Мне, Я передал им, и они приняли, и уразумели истинно, что Я исшёл от Тебя, и уверовали, что Ты послал Меня.
Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои.
И всё Моё – Твоё, и Твоё – Моё; и Я прославился в них.
Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду. Отче Святой! соблюди их во имя Твоё, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы».
Кальвин так объясняет эти слова:
«Христос прямо отрицает, что молится за мир. Ведь Он заботится лишь о Собственном стаде, которое принял из рук Отца. Однако это может показаться глупым. Ведь самая лучшая форма молитвы – следовать примеру, показанному Христом. Однако нам велено молиться за всех. Кроме того, впоследствии Христос также без различия молился за всех, говоря «Отче! прости им, ибо не знают, что делают». Отвечаю: молитвы, которые мы возносим за всех, все же ограничены избранными Божиими. Мы должны желать спасения тому или иному человеку, и даже каждому в отдельности. Таким образом, сюда включается весь человеческий род, ибо мы не можем отличать избранных от отверженных. Между тем, мы одновременно молимся о наступлении царствия Божия, когда Он истребит Своих врагов. Различие в следующем: мы молимся о спасении всех тех, о ком знаем: они сотворены по образу Божию и имеют одинаковую с нами природу. Погибель же некоторых мы оставляем суду Божию. Тех, кого Он сам считает отверженными».
Христос приходит, чтобы те, кто Его, больше не задавались вопросами о смысле. Он сам есть ответ. Апостол Иоанн говорит: «мы теперь дети Божии; но ещё не открылось, что будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть».
Это никак не значит, что те, кто «узнали» (опознали) Его «успокоились» и приняли мир «без всяких почему». Нет, напротив, они отвергли его «без всяких почему».
Авва Исайя говорит:
«Кто утверждается на собственном своем разуме и держит свою волю, тот привлекает к себе толпы бесов и не может быть от Духа Божия, приносящего сердцу сокрушение.
Кто, видя словеса Писания, творит их по собственному своему разуму, и на нем утверждаясь, полагает, что так должно понимать слова те, — таковой не знает славы Божией и богатства Его; а кто, видя, говорит: не знаю, — человек есмь, и воздает славу Богу, — в таковом обитает богатство Божие, по силе его и по помыслу его».
Недавно один шведский ученый выступил с обоснованием рациональности и благотворности для окружающей среды поедания людей. А в программе Малышевой объяснили, что каннибализм не вреден для здоровья.
Каким образом, с позиций атеизма, рационализма, экологизма и т.д. можно обосновать неприемлемость каннибализма, инцеста, педофилии? Никаким. Абсолютно. А значит, безбожное человечество к этому непременно придет. И если вам не понятно, зачем современному человеку Бог, так это очень просто - Он вам нужен, чтобы вас не съели. Потому что для безумия рационализма нет преград, кроме заповедей, которые не подлежат ни пересмотру, ни коррекциям.
То, что мы не можем смириться, принять смерть, страдание, абсурд, которыми мир переполнен, отказываемся оправдать их каким-то смыслом - это и есть христианство.
Ведь мы не приемлем мир, который во зле лежит, и будет лежать. До Конца…
И наше единственное упование - Христос, который не от мира. Упование, которое не может быть обосновано рационально.
И больше того, попытка такого обоснования - богохульство. И никто от него не застрахован. Ведь, последователи обличителей бессильного «рацио», протестанты последующих веков, так же, как и их оппоненты вновь поработили себя его власти. Но если человек слаб и неверен, то Бог верен своим обетованиям.
Христос пришёл принять все наше страдание. Пришел плакать вместе с нами, как некогда перед гробом Лазаря. Но Он не приходил, чтобы объяснять. Не приходил, чтоб избавить нас от страдания и ужаса. Он пришёл явить смысл вопреки бессмыслице и тотальному абсурду нашей жизни. Мы не можем понять ее и принять. А тот, кто может, тому, зачем Христос?
Христос входит в самый центр катастрофы человеческого бытия. Он принимает не только страдание, но, что страшнее всего и без чего нет Его вочеловечения – отчаяние – «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» - Его вопль на кресте.
Кьеркегор пишет: «Превосходство человека над животным состоит в том, что мы подвержены отчаянию; превосходство христианина над естественным человеком — в том, что он это сознает…»
Есть что-то не то, не Христово в любой попытке уйти от отчаяния. Но ведь, скажут, что цель наша обрести благодать, обрести мир Божий.
Христос говорит: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам. Да не смущается сердце ваше и да не устрашается». Значит, Его мир это ни в малейшей степени не довольство, не успокоение, то есть ни что из того, что может в великой своей щедрости дать нам мир сей, чтобы скрыть от нас отчаяние, чтобы помочь нам обрести шкуру носорога, чтобы мы научились «объяснять» и «принимать» боль, страдание, смерть.
Его мир – это дарованная нам готовность встретить страдание и пройти сквозь отчаяние, взирая на Распятого, который есть единственный ответ на все вопросы. Ответ, отвергающий анестезию. Ответ, беспощадно утверждающий, что только через боль мы можем прийти к Нему.
Есть нечто опасное в монашеской практике, в связи с этим. Да, в ней (в нормальном случае) есть принятие на себя повышенного объема лишений, есть возможность, не отвлекаясь и не увлекаясь мирским, сконцентрироваться на стяжании Духа Святого. Но есть и уклонение от невыносимого трагизма мирского бытия…
Путь Христа противоположен пути Будды. Иисус погружается в страдание и принимает его в себя. Сиддхартха бежит от него. Он хочет освободиться от него. Но это человеческое, слишком человеческое. Каждый смертный жаждет того же. Но большинству хватает разных примитивных «наркотиков», чтобы просто забыться. А Будда обретает тотальное «угасание» Нирваны…
Трагедия рождается из сочетания банальной будничности с ужасом. Вернее, из будничности ужаса. И любой эскапизм – не Христов путь. Он «прослезился», услышав о смерти друга своего Лазаря, когда Марфа буднично говорит Ему «уже смердит». Прослезился, хотя, через минуту воскресит его. Но Он принял этот неизбывный трагизм и ужас человеческого бытия в Свое сердце. И христианин не может видеть этот мир иначе. Он не может банализировать ужас…
Кьеркегор утверждает: «блаженство христианина — в возможности исцеления от отчаяния».
Но продолжает: «Нет никого, в ком глубоко внутри не пребывало бы беспокойство, тревога, дисгармония, страх перед чем-то неизвестным или перед чем-то, о чем он даже не осмеливается узнать, — страх перед чем-то внешним или же страх перед самим собой. И как говорят врачи о болезнях, человек носит в себе как инфекцию некое зло, чье внутреннее присутствие временами, краткими вспышками обнаруживается для него в необъяснимом страхе. И во всех случаях никто никогда не жил и не живет вне христианства без того, чтобы быть отчаявшимся, — да и в христианстве никто, если только он истинный христианин, не живет без этого, — ибо, по крайней мере, если он и не пребывает в отчаянии целиком, в нем всегда остается зерно этого отчаяния».
Свои, взорвавшие «христианский мир» «95 тезисов» Лютер завершает так:
«Надлежит призывать христиан, чтобы они с радостью стремились следовать за своим главой Христом через наказания, смерть и ад.
И более уповали многими скорбями войти на небо, нежели безмятежным спокойствием».

«Никто не спасен, кроме избранных»
Меня всю жизнь «терзают смутные сомненья» относительно того, что все и каждый может обрести Веру. А, соответственно, стремление Бонхёффера научиться говорить о Христе тем, кому он не нужен, представляется более чем странным.
И чем больше общаешься с людьми, тем больше убеждаешься, что многие (если не большинство) либо не желают думать о посмертной участи, либо даже не вполне понимают, что собственно, утратят, в случае аннигиляции своего «я». В вечные муки заведомо большинство не верит.
Это вдвойне странно, поскольку в наши дни уже можно ориентироваться не только на свидетельства Священного Писания, но и на непосредственные «показания», переживших клиническую смерть. Казалось бы, опыт посмертного существования должен вызывать у любого живого живой же интерес и желание в него поверить. Однако, наблюдается противоположное. Это самое большинство, либо его отрицает, либо просто игнорирует.
Между тем, в наши дни гораздо проще поверить в даже смущавший многих догмат о воскресении во плоти. Достаточно посмотреть, как работает 3D-принтер, и сразу картина того, как из праха будут восстановлены наши тела, уже вовсе не кажется фантастичной. Но не смотрят. И не видят.
Подозреваю, что и в былые «религиозные века» большинство было (за исключением периодов апокалиптических лихорадок) тоже довольно индифферентно. Но общий консенсус относительно адских мук заставлял каким-то образом соотносить свою жизнь с этой угрозой.
Но ныне мы живем не в моменте, но в столетии истины. Ведь, несмотря на то, что впервые в истории, наука все чаще подтверждает установки Веры (или по крайней мере, дает повод о них задуматься), большинство не задумывается о том, что, собственно, важнее всего, учитывая очевидную конечность нашего на земле пребывания.
И вот, в связи с этим вновь вспоминаешь «жестокое» учение Жана Кальвина, утверждавшего, что Вера, а через нее спасение дарованы меньшинству избранных. А остальные не могут ни уверовать, ни спастись.
Во времена Английской революции в церкви Вестминстерского Аббатства в Лондоне с 1 июля 1643 г. по 22 февраля 1649 г. богословы и пасторы со всей Европы (всего 151 делегат) провели 1163 полных дня заседаний, чтобы чётко определиться по вышеизложенному и ряду других вопросов. Итогом стало «Вестминстерское исповедание», которое почитают истиной сегодня порядка ста миллионов человек, входящих в разные деноминации, придерживающиеся доктрины Кальвина.
Что же там сказано на эту неважную для большинства тему:
«По Божьему предопределению, для явления славы Его, одни люди и ангелы предопределены к вечной жизни, другие предназначены к вечной смерти.
Все ангелы и люди, и предопределенные и предназначенные, предуставлены лично и неизменно, их число определено и установлено таким образом, что оно не может быть увеличено или уменьшено.
Людей, предопределенных к вечной жизни, Бог, еще прежде создания мира, согласно Своему вечному и неизменяемому намерению и тайному изволению Его благой воли, избрал во Христе в вечную славу, и это исключительно по Его благодати и любви, без какого бы то ни было предвидения их веры или добрых дел, или их верности, или чего-нибудь иного в людях, что было бы для Бога условием или причиной сделать это. Все соделано только для прославления Его великой благодати.
Предуставив избранных к славе, Бог, по изволению Своей вечной и независящей от чего бы то ни было воли, предопределил все, что для этого необходимо. Падшие в Адаме избранные искуплены Христом, действенно призваны к вере во Христа Его Духом, действующим в должное время, оправданы, усыновлены, освящены, сохраняются Его силой чрез веру ко спасению. Никто из иных не искуплен Христом, не имеет действенного призвания, не оправдан, не усыновлен, не освящен и не спасен, — никто, кроме избранных.
Остальных людей было угодно Богу, по непостижимому изволению Его собственной воли, оставить во грехах (букв. — пройти мимо), — ибо Он дает и удерживает благодать по Своему изволению, для явления славы Своей суверенной власти над творениями, — и определить их на бесчестие и гнев Божий за эти грехи, к похвале Его величайшей справедливости».
Неожиданный для большинства подход, не правда ли? Но зато, он прекрасно объясняет индифферентность этого самого большинства…
Но вот, вам еще одна неожиданность. В 1629 году, то есть за 14 лет до первого заседания Вестминстерского собора, в Женеве, цитадели Кальвинизма было опубликовано «Исповедание веры православной» за подписью Константинопольского патриарха Кирилла Лукариса. В нем были, например, такие строки:
«Мы верим, что преблагий и превеликий Бог прежде создания мира предопределил избранным своим блаженство не по делам их, и что не было никакой иной причины для такого избрания, кроме благоволения и милосердия Божия. Что Он точно так же, прежде создания мира сего, отверг тех, кого отверг. Причиной такого отвержения является, учитывая абсолютное право Божие, Его Божия воля. Учитывая же право, закрепленное законами, причиной этого является праведность Божия. Ибо Господь милосерд и праведен».
Впоследствии текст этот Православной церковью был осужден. А сейчас даже утверждается, что он был злостно приписан Кириллу Лукарису. В самом деле, получается неприятная вещь – Кирилл погиб, как мученик, казненный османами. Признавать, что он пытался согласовать православное учение с кальвинизмом не хочется. Но с другой стороны, утверждается, что казнен то он был, в результате интриги иезуитов, как раз опасавшихся его протестантской ориентации. И они, на всякий случай донесли султану о его подозрительных контактах с царем нашим Алексеем Михайловичем.
Как оно все было, на самом деле, только Господь ведает.
Но вот, ведь, какая штука, Христос и правда, не утверждает, что пришел спасти всех. Даже, наоборот:
«После сих слов Иисус возвел очи Свои на небо и сказал: Отче! пришел час, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя….. Я открыл имя Твое человекам, которых Ты дал Мне от мира; они были Твои, и Ты дал их Мне, и они сохранили слово Твое. …. Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои….»
Иоанна 17: 1-9
Да, и формулировка Символа Веры - «Нас ради человек, нашего ради спасения сшедшего с Небес» - оставляет открытым вопрос – всех ли человек ради?
Однако, «Божье Предопределение истинно есть лабиринт, из которого разум человека никак не может выбраться». Это сказал Кальвин. И это истинно так - предопределение, как факт зафиксировано в Библии. Мы можем по неким признакам опознать его в жизни. Но рационально объяснить его невозможно. И сам Кальвин со своими последователями напрасно пытались. Рационализация Слова Божьего - нечестие и соблазн, которому поддавались даже самые последовательные разоблачители разума. Ибо он тоже лабиринт.
И невозможно постичь, и увязать в логически непротиворечивую схему, речения на которые опирается Кальвин, и, например, такие слова Христа: «От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его». То есть, требуется для спасения не только воля Божья, но и усилие самого человека. И именно, на таком понимании основана практика православной аскезы…


Церковь и свиньи…
«Мы исповедуем, что грех распространяется на всех. Но Божье милосердие помогает лишь некоторым. Пусть оно поможет всем, говорят они. Мы отвечаем, что есть достаточно оснований для того, чтобы Он явил Себя также праведным наказующим Судьёй. Если они не желают смириться с этим, то не желают ли они тем самым отнять у Бога способность творить милость или позволить Ему делать это лишь при условии, что Он откажется творить суд? Здесь очень уместно привести суждения св. Августина. «Если случилось так, говорит он, что в результате осуждения Адама пал весь человеческий род, то люди, принятые в славу, суть сосуды не собственной праведности, а Божьего милосердия. Что же касается людей, низверженных в погибель, то здесь нельзя указывать ни на что, кроме Божьего суда, вовсе не упрекая Бога в несправедливости» (Августин. Письма, 186 (к Паулину), VI, 18 (МРL, XXXIII, 823))», – так говорит Кальвин.
Снова этот беспощадный «нехристианский» подход, - скажут многие православные. Однако, святой Августин, который цитируется в этом фрагменте, святой и для нас…
Но как же справедливость?
Но, причем, здесь человеческое понятие о справедливости? Причем здесь логика «жалкого евклидовского ума», о которой говорил Достоевский?
Господь возвещает, через пророка Исайю:
«Мои мысли – не ваши мысли, ни ваши пути – пути Мои, говорит Господь.
Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших.
Как дождь и снег нисходит с неба и туда не возвращается, но напояет землю и делает её способною рождать и произращать, чтобы она давала семя тому, кто сеет, и хлеб тому, кто ест, –
так и слово Моё, которое исходит из уст Моих, – оно не возвращается ко Мне тщетным, но исполняет то, что Мне угодно, и совершает то, для чего Я послал его».
А вот, что утверждает апостол Павел:
«А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: "зачем ты меня так сделал?"
Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого?
Что же, если Бог, желая показать гнев и явить могущество Свое, с великим долготерпением щадил сосуды гнева, готовые к погибели,
дабы вместе явить богатство славы Своей над сосудами милосердия, которые Он приготовил к славе,
над нами, которых Он призвал не только из Иудеев, но и из язычников?»
Равные возможности?
Их нет. Они не предусмотрены…
Ведь, сам Христос говорит:
«Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас».
Как это сочетается с требованием проповедовать всем, не ставить «светильник под спудом»?
Святой Иоанн Златоуст объясняет:
«Под именем же псов Он здесь разумел тех, которые живут в неисцельном нечестии, без всякой надежды исправления; а под именем свиней – всегда живущих невоздержно; все таковые, по слову Его, недостойны слушать высокое учение. То же самое и Павел выразил, сказав: Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием (1 Кор. 2:14). И во многих других местах Он развращение жизни поставляет причиною того, что не приемлется совершеннейшее учение. Потому и повелевает таким людям не отворять дверей, потому что, узнавши, они становятся еще более дерзкими. Когда это учение открывается людям признательным и благомыслящим, то они благоговеют пред ним; а люди безнравственные уважают более тогда, когда его не знают. Итак, поелику по природе своей такие люди не могут познать этого учения, то пусть будет оно от них скрыто, говорит Спаситель, чтобы, по крайней мере, почтили его по причине своего неведения.
И свинья не знает, что такое бисер, а если не знает, то пусть и не видит, чтобы не попрала того, чего не знает. Ничего, кроме только еще большего вреда, не произойдет от слушания для людей с таким расположением. Они ругаются над святынею, не зная ее, и еще более возносятся и вооружаются на нас. Таков смысл слов Христовых: Чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас. Но скажешь: святыня должна быть так крепка, чтобы и по узнании осталась непобедимою, и другим не подавала случая вредить нам? Нет, не она подаст к тому случай, но то, что приемлющие ее – свиньи. Так и бисер попираемый – не потому попирается, что достоин пренебрежения, но потому, что попал к свиньям. И хорошо сказано: обратившись, не растерзали вас. В самом деле, сначала они принимают на себя личину кротости, чтобы узнать; потом, когда узнают, сделавшись совсем иными, ругаются, поносят, смеются над нами, как бы над обманутыми. Потому и Павел говорит Тимофею: Берегись его и ты, ибо он сильно противился нашим словам (2 Тим. 4:15). И в другом месте: Таковых удаляйся (2 Тим. 3:5). И еще: Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся (Тит. 3:10).
Итак, врагов всего священного вооружает против нас не сама святыня, но их доводит до безумия то, что, познав ее, они исполняются гордостью. Вот почему немалая польза оставаться им в неведении: в таком случае они не будут пренебрегать; если узнают, то двойной вред: и сами не получат от того никакой пользы, разве еще больший вред, и тебе причинят бесчисленные беспокойства. Пусть слышат это те, которые без всякого стыда сводятся со всяким без разбору и делают предметом пренебрежения то, что достойно всякого уважения. От того-то и мы, совершая таинства, затворяем двери и возбраняем вход непросвещенным – не потому, будто мы признаем недействительность совершаемых таинств, но потому, что еще многие не довольно к ним приготовлены. От того-то и сам Христос многое говорил иудеям в притчах, что они видя не видели (Мф. 13:13). Потому и Павел повелел дабы вы знали, как отвечать каждому (Кол. 4:6)».
Вы заметили, святой говорит о «псах», что они «живут в неисцельном нечестии, без всякой надежды исправления». Без всякой надежды! Значит, о таковых говорят не только кальвинисты, но и столпы православия. Да, и как не говорить, если и апостол Петр свидетельствует:
«Ибо сказано в Писании: вот, Я полагаю в Сионе камень краеугольный, избранный, драгоценный; и верующий в Него не постыдится.
Итак, Он для вас, верующих, драгоценность, а для неверующих камень, который отвергли строители, но который сделался главою угла, камень претыкания и камень соблазна,
о который они претыкаются, не покоряясь слову, на что они и оставлены.
Но вы - род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет;
некогда не народ, а ныне народ Божий; некогда непомилованные, а ныне помилованы».
Сейчас многие христиане, особенно священство разных конфессий и стран горюет по поводу оттока «верующих». А стоит ли? Может быть, напротив, пора закрыть двери, чтобы не пускать на церковный порог псов и свиней?
Вместо этого святыню пытаются адаптировать под всех. То есть и под свиней, и под псов, значит.
То есть, делается обратное тому, что следует – вместо того, чтобы стремиться следовать без всяких для себя поблажек Христовым заповедям, чтобы быть «светом миру» и привлекать, тем самым «тех, кто не от мира» - через всю историю христианства магистральной линией проходит стремление привлечь и псов со свиньями, а тех, кто воистину Христов, наоборот, оттолкнуть…
Но проблема в том, что, как только Церковь была признана государством, как только она стала «институтом» и обзавелась иерархией, участие в которой давало власть, почести, деньги, свиньи и псы сами потянулись в церковь. И до тех пор, пока христианином быть выгодно (чего не может быть просто, по определению, исходя из всего, что сказано Иисусом, критерий того, что ты Его – неприятие тебя миром), от псов и свиней в церковной ограде не избавиться.
Но в этой перспективе то, что видится, как кризис церкви и ее отношений с обществом, напротив – надежда на ее подлинное возрождение.
«Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство», - говорит Христос. Бояться стоит как раз того, что паства велика и необъятна, ибо тогда пастырями в ней неизбежно становятся псы и свиньи…
Но каково будет пастырям, если закрыть двери, перед «чужими»? Какова будет, вообще, судьба и структура клира? Разумеется, совсем другой. Такой, какая нужна «малому стаду», нужна настолько, что оно и будет брать на себя материальные вопросы. И только так, а по-другому – только полное подчинение псам…

«Будут издыхать от страха»
Почему, когда рисуется некая круглая дата (Миллениум), или сквозь космос лети метеорит, с недобрым относительно Земли намерением, люди начинаю бояться, что грядет Конец Света? В чем угроза? Они же и так умрут: все эти атеисты, агностики...Так, что их пугает - всеобщность уничтожения? Но разве, наоборот, вот так вот, всем вместе, не веселее?
Кроме того, исчезает напрочь предсмертная зависть: «я уйду, а они останутся...». Никто не останется. Реализуется, наконец, братство и равенство. В чем же причина страха? Наверное, в том, что люди, в большинстве своем живут, не думая о смерти вовсе. А тут, вдруг, раз, и прилетает...метеорит. И от него не спрячешься. Но, ты, ведь, и от обычной, своей личной смерти не спрячешься...
Нет в этом страхе, короче, никакой логики. Если только, не брезжит в подсознании подозрение, что этот Конец, вдруг, да обернется Страшным судом...
О Конце Света Христос говорит, например, так:
«И будут знамения в солнце и луне и звездах, а на земле уныние народов и недоумение; и море восшумит и возмутится;
люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются,
и тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаке с силою и славою великою.
Когда же начнет это сбываться, тогда восклонитесь и поднимите головы ваши, потому что приближается избавление ваше.
И сказал им притчу: посмотрите на смоковницу и на все деревья:
когда они уже распускаются, то, видя это, знаете сами, что уже близко лето.
Так, и когда вы увидите то сбывающимся, знайте, что близко Царствие Божие.
Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все это будет;
небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут».
Лк. 21:25-33
Но, почему, даже многие «христиане» боятся Конца Света уже сейчас, а когда он приблизится, и вовсе будут «издыхать от страха»?
Философ-лютеранин Пауль Тиллих описывал ход мыслей подобных людей, отождествляющих себя со вселенной:
«Тревога судьбы побеждается самоутверждением индивида — бесконечно значимого микрокосма. Он медиатор сконцентрированных в нем сил бытия. Он обладает ими в себе — сознавая их и преображая в действии. Индивид направляет ход своей жизни и может противостоять трагедии и смерти в «героическом порыве» и любви к миру, зеркалом которого он является. Даже одиночество его — не абсолютное одиночество, ибо в человеке заключено все содержание Вселенной. …
…Восторг, порождаемый лицезрением мироздания, его познанием и созиданием, отвечает и на вопрос сомнения и бессмысленности. Сомнение — необходимый инструмент познания. И бессмысленность не угрожает до тех пор, пока восторг перед Вселенной и человеком — ее средоточием — живет. Тревога вины устранена; символы смерти, Страшного суда и ада отброшены. Сделано все возможное, чтобы лишить их серьезности. Мужество самоутверждения не должно быть поколеблено тревогой вины и осуждения».
У подзабытой ныне группы «Рондо» была песня, которая самому ее солисту, видимо, казалась весьма глубокомысленной:
«Бледный бармен с дрожащей рукой,
Дыма табачного пленный,
И та, что согласна ехать со мной,
Тоже является частью Вселенной
….
Тусклый рассвет в холодном окне,
Время конвейерной лентой.
Всё, что сейчас происходит во мне
Тоже является частью Вселенной».
Это поразительное в своем откровенном идиотизме подтверждение мысли Тиллиха. И «бармен», и «та», и сам «поэт» находят оправдание и смысл в том, что «являются частью вселенной». Но сама то вселенная, как таковая, тотально бессмысленна. Потому что однажды «люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную, ибо силы небесные поколеблются».
А мы в это время «поднимем головы наши, потому что приближается избавление наше…»

«Шифр» от Христа
Наблюдая развитие западного христианства (что католичества, что протестантизма) обнаруживаешь, что уже довольно давно, его проповедники судорожно стремятся сделать Весть Христову максимально доступной современным, погрязшим в материализме и меркантилизме людям, то есть, так или иначе, решают задачу Бонхёффера…
И это прямо противоречит тому, как проповедовал сам Христос. Его стилю…А значит, все эти адаптации – нечестие.
В Евангелие от Матфея ученики недоумевают – зачем Учитель намеренно «зашифровывает» свои проповеди:
«И, приступив, ученики сказали Ему: для чего притчами говоришь им?
Он сказал им в ответ: для того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано,
ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет;
потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют;
и сбывается над ними пророчество Исаии, которое говорит: слухом услышите - и не уразумеете, и глазами смотреть будете - и не увидите,
ибо огрубело сердце людей сих и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их.
Ваши же блаженны очи, что видят, и уши ваши, что слышат».
То есть, Христос говорит народу притчами, чтобы таким образом выявить «своих» - тех, кто способны понять Истину и прийти к Нему, чтобы услышать о ней уже открытым текстом.
А для «внешних», «чужих» - это будет как раз этапом отсечения. Ему не нужны все и каждый. «Чужие здесь не ходят». А современные Его «последователи» зачем-то, вопреки Его заповедям, стремятся адаптировать (при этом, неизбежно искажая) их для абсолютно посторонних Царству Божию…
Ведь как велит Он апостолам нести Его Слово в города и села, куда посылает их с проповедью? Из того же Евангелия от Матфея:
«В какой бы город или селение ни вошли вы, наведывайтесь, кто в нем достоин, и там оставайтесь, пока не выйдете;
а входя в дом, приветствуйте его, говоря: мир дому сему;
и если дом будет достоин, то мир ваш придет на него; если же не будет достоин, то мир ваш к вам возвратится.
А если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, отрясите прах от ног ваших;
истинно говорю вам: отраднее будет земле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому.
Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби».
Да, последняя Его заповедь перед Вознесением такова:
«Итак идите, научите все народы, крестя их во
имя Отца и Сына и Святаго Духа,
уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се,
Я с вами во все дни до скончания века. Аминь».
Все народы, но не всех и каждого.
Именно для этого «адаптировался» апостол Павел:
«Ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести:
для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных;
для чуждых закона - как чуждый закона, - не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, - чтобы приобрести чуждых закона;
для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых».
Он сам становился «всем для всех», а не Евангелие превращал в «то, что изволите».
Все народы давно научены. По всему миру доступен Новый Завет. А уж, теперь в интернет-эру, тем более.
Зачем же пытаться привлечь тех, кто «видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют»?
Зачем именно об этом так мучительно думал Дитрих Бонхёффер?
Но ведь, Бог есть Любовь. Бог есть сама Жизнь. Но может ли, любящий потребовать страдания от любимого? Человек - нет. Бог - да. Но может ли умереть сама Жизнь? Да, во Христе это произошло. Теодицея - попытки сформулировать человеческие оправдания для непонятных ему действий Бога - неверие. Если мы веруем в существование Творца, то очевидно - для Него нет ничего невозможного. Нет ничего, что Его ограничивало бы. И одновременно Он никак не может быть ограничен в том, чтобы ограничить Себя…
Как может быть предопределение к спасению или погибели и одновременно свободная воля? Может. Безусловно может, потому что в Евангелиях и посланиях апостолов есть речения, которые свидетельствуют и о том, и о другом. А значит, так и есть. И абсурдно пытаться лезть в эту тайну с человеческой логикой.
Но если, некий человек избран от вечности, он уже не может пасть, избрание не может быть отменено - утверждают кальвинисты.
Но кто им позволил предписывать правила Творцу? Как нелепо пытаться ограничивать Его.
Вы сами творите в компьютерных играх миры. И уж теперь можете легко представить себя в роли всемогущего. Может ли созданный вами персонаж претендовать на то, чтоб в чем-то вас ограничить? Нет, вы в своем мире полный хозяин. Но вы не благи. Только Бог благ. Что это значит? Вы не можете наделить своих персонажей единственным подлинным благом - бессмертием. Он может. И в этом Его Любовь, а не в том, что человек себе, по аналогии с самим собой нафантазирует.
«Любить означает сказать: «Ты не умрешь», - написал Габриель Марсель.
Но это может сказать только Бог. А может, и не сказать...
Но чем Ему может ответить человек?
Об этом сказал Максим Исповедник:
«Любовь есть благое расположение души, по которому она ничего из существующего не предпочитает познанию Бога. Но в такое любительное настроение невозможно прийти тому, кто имеет пристрастие к чему-либо земному...
 ...Любящий Бога предпочитает познание Бога всему от Него сотворенному, и непрестанно прилежит к тому с вожделением.
Если все сущее существует чрез Бога и для Бога; Бог же лучше всего чрез Него получившего бытие: то Бога оставляющий и занимающийся низшими предметами, показывает тем, что он предпочитает Богу то, что стало быть чрез Него.
Чей ум прилеплен к Богу любовью, тот ни во что ставит все видимое, даже самое тело свое как бы чужое».
Тотальная ориентация на потустороннее, вместо попыток Бонхёффера и его единомышленников протащить в христианство, буквально контрабандой, посюсторронность.


Этика Каина
Что такое «светская этика»? Это абсолютный грех, порождение первородного. А вы думали, что он про секс? Ни в коем случае. Ведь, вот, как все было, если кто не знает, или забыл, а может, не понял:
«И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их.
И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими [и над зверями,] и над птицами небесными, [и над всяким скотом, и над всею землею,] и над всяким животным, пресмыкающимся по земле».
То есть, «плодиться и размножаться» было заповедано до грехопадения. Правда, способ разможения не оговорен. А, соответственно, и фантазировать на эту тему нелепо.
Но, что же тогда, случилось, когда Ева «яблоко» надкусила. Как одно из последствий, появилась корпорация Apple. Но это не самое печальное…
«И заповедал Господь Бог человеку, говоря: от всякого дерева в саду ты будешь есть,
а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь».
Что значил этот запрет? Некоторые толкователи считают, что человек, мол, не созрел тогда еще для сих плодов. Надо было обождать. Но это, однако странно. Человеку была вверена вся земля и все, кто ее населяют, он нес в себе образ Божий, как так, не созрел?
Возможно, суть в другом. Дитрих Бонхёффер в своем труде, который так и называется «Этика» говорит скандальную для современного человека вещь: мы не должны задаваться, казалось бы, основными «этическими» вопросами «Как я становлюсь добрым?» или «Как мне совершить нечто доброе?».
Вовсе нет: «Истоком христианской этики не может быть ни действительность собственного Я, ни действительность норм и ценностей, но только действительность Бога в Его откровении в Иисусе Христе. Это и есть то неслыханное требование, которое по чести должно предъявляться прежде всех других каждому, кто желает заниматься проблемами христианской этики».
Благо – это не консенсус «общечеловеческих ценностей». «Вопрос о благе превращается в вопрос о причастности к открытой во Христе божественной действительности». То есть, вопрос об этике – это вопрос о воле Божьей. И ни о чем другом. То, что исходит от Бога – добро, как бы нами это ни воспринималось.
И именно от этого отрекаются в Раю Адам и Ева:
«Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог. И сказал змей жене: подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю?
И сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть,
только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть.
И сказал змей жене: нет, не умрете,
но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло.
И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также мужу своему, и он ел.
И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания».
Что значит, открылись глаза? На самом деле, совершилась катастрофа – они разорвали свою связь с источником жизни – Богом. И этот разрыв вызвал тотальный внутренний хаос. Радикально изменилось восприятие себя и мира. Они открыли для себя возможность произвола в выборе «добра и зла».
«И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно.
И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят.
И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни».
Что это значит – «зная добро и зло»? Это, значит, что Адам теперь, говоря современным языком, лишенный полноты информации и, соответственно, критериев оценки, обрел волю судить о том, «что такое хорошо и что такое плохо». И разумеется, бессмертие такого существа имело бы для всего творения самые сокрушительные последствия.
Ведь, «автономная этика» сразу порождает убийство:
«И сказал Каин Авелю, брату своему: [пойдем в поле]. И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его.
И сказал Господь [Бог] Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему?
И сказал [Господь]: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли;
и ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей;
когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле.
И сказал Каин Господу [Богу]: наказание мое больше, нежели снести можно;
вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня.
И сказал ему Господь [Бог]: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь [Бог] Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его.
И пошел Каин от лица Господня и поселился в земле Нод, на восток от Едема.
И познал Каин жену свою; и она зачала и родила Еноха. И построил он город; и назвал город по имени сына своего: Енох».
Итак, Каин ничуть не раскаивается, напротив, он «не тварь дрожащая», он спорит с Богом о правомерности и степени наказания.
А потом он строит первый город. Так рождается цивилизация «автономной этики» - из отречения от Бога и братоубийства.
Ведь, «Закон», в котором «не убий» был дан Моисею Господом много поколений спустя. А в автономном режиме каиниты дошли до того, «что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время».
И были они истреблены Потопом. Спасен был лишь Ной, потомок третьего сына Адама – Сифа. Но и они несли в себе первородный грех отречения от Сущего и произвола. Несли в себе смерть. И все мы несем.
Известный греческий богослов, конца XX века Панайотис Неллас так описывал последствия падения праотцев: «Преподобный Максим Исповедник, вознесшись в созерцание внутренних причин Адамова падения, зрит первозданного человека стремящимся поспешно обладать теми же свойствами, что и Бог (в противоборстве Ему), так чтобы иметь в себе «без Бога, прежде Бога и не по Богу» то, что является исключительно Божиим, а именно – самосущую жизнь. Для этого он отвергает соответствующую своей природе божественную пищу и избирает, чтобы утвердить независимую жизнь, плод запретного древа, несмотря на то, что был научен, что это плод смерти, то есть непрестанного изменения, мутации и распада. В соответствии с плодом, которому отдано предпочтение, питающаяся им жизнь делается предметом распада, и в человеке открывается источник смерти.
Ведь смерть существует, поясняет преподобный Максим, как распад непрестанно воссоздающегося, и тело, принимая и извергая пищу, непрестанно разлагается естественным образом; и то самое, что, по мнению Адама, составляло жизнь, на деле породило в нем и в нас смерть, питая ее и по сей день. Так всю природу Адам отдал в пищу смерти. И «смерть живет во все последующее время, сделав нас своей пищей, а мы истинно никогда не живем, поскольку всегда через тление пожираемы смертью». Вот почему чуть далее преподобный Максим называет «завершение этой жизни не смертью, а избавлением от смерти».
Святой Максим дает и множество толкований «темных мест», которые протестанты понимают буквально. Вот, например, как многоуровнево он объясняет один из подобных фрагментов:
«Почему в Писании сказано, что Бог возненавидел Исава еще до его рождения, а Иакова возлюбил?
Если толковать буквально, то ясно, что Бог, знающий все прежде рождения их, знал, какими оба станут по их собственному произволению, а зная, одного ненавидел, а другого любил. Если же искать смысл через анагогическое толкование, то ненавистен пред Богом каждый ум, наподобие Исава, косматый – [обросший] мирской вещественностью и огрубевший от нечестивых помыслов. А возлюблен всякий Иаков, ум гладкий – простой, нематериальный и однородный. [Можно толковать] и иначе: у всякого Исаака два сына, один из которых еще до рождения ненавистен, а другой возлюблен. Эти [два сына] – закон духа и мудрование плоти, ибо еще до того, как проявиться на деле, первый – любим, а второе – ненавистно.
Или иначе: Исаак понимается как образ Божий. У Него два сына – закон писаный и закон духовный, и один из них косматый и грубый, а второй гладкий. Ведь Закон содержит неисчислимое множество предписаний. А ненавистен он оттого, что, по словам Исайи, праздники ваши и субботы ненавидит душа Моя (Ис.;1,;13–14). Другой же любим, ибо он гладок, а ведь Евангелие гладко и сжато, ибо требует [лишь] искренней веры и доброй совести [в отношении] к ближнему.
Или еще, исходя из значения имен: пред Богом ненавистен всякий презирающий благочестие и нерадивый в нем – ведь так и толкуется имя «Исав». Возлюблен же всякий запинающий зло, как и толкуется имя «Иаков».
Преподобный Максим великий экзегет. Но, вот вопрос: почему и он, и другие византийские отцы буквально не хотели видеть и в этом, и ряде других фрагментов явного и недвусмысленного указания на избрание одного и отвержение другого, вовсе не по «предзнанию», а именно, вне всякой зависимости от их дел. Ведь апостол Павел максимально четко проговаривает в 9 главе Послания к римлянам, что стали они, кем стали не «по собственному произволению»:
«11 Ибо, когда они еще не родились и не сделали ничего доброго или худого (дабы изволение Божие в избрании происходило
12 не от дел, но от Призывающего), сказано было ей: больший будет в порабощении у меньшего,
13 как и написано: Иакова Я возлюбил, а Исава возненавидел.
14 Что же скажем? Неужели неправда у Бога? Никак.
15 Ибо Он говорит Моисею: кого миловать, помилую; кого жалеть, пожалею.
16 Итак помилование зависит не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего.
17 Ибо Писание говорит фараону: для того самого Я и поставил тебя, чтобы показать над тобою силу Мою и чтобы проповедано было имя Мое по всей земле.
18 Итак, кого хочет, милует; а кого хочет, ожесточает.
19 Ты скажешь мне: "за что же еще обвиняет? Ибо кто противостанет воле Его?"
20 А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: "зачем ты меня так сделал?"
21 Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого?».
Кальвин честно признавался, что его это ничем и никем не обусловленное предопределение Божие ужасает, что оно, как и пишет Павел, выше человеческого понимания. Но он не закрывал него глаза, не пытался, как византийские отцы истолковать это в «морально» приемлемом ключе.
А почему они не хотели принять сего? Может быть, это «эллинство» (базис эллинской философии) в них не принимало такого «безумия»? И нет ли, как раз в этом «мудрования плоти»?

Логика Калигулы
Все мы знаем фразу «Если Бога нет, то все позволено». Впрочем, в оригинале - у Достоевского в «Братьях Карамазовых» эта мысль выражена не столь афористично, но зато аргументированно. Вот, что рассказывается о взглядах Ивана Карамазова во время разговора в келье старца Зосимы:
«Не далее как дней пять тому назад, в одном здешнем, по преимуществу дамском, обществе он торжественно заявил в споре, что на всей земле нет решительно ничего такого, что бы заставляло людей любить себе подобных, что такого закона природы: чтобы человек любил человечество — не существует вовсе, и что если есть и была до сих пор любовь на земле, то не от закона естественного, а единственно потому, что люди веровали в свое бессмертие. Иван Федорович прибавил при этом в скобках, что в этом-то и состоит весь закон естественный, так что уничтожьте в человечестве веру в свое бессмертие, в нем тотчас же иссякнет не только любовь, но и всякая живая сила, чтобы продолжать мировую жизнь. Мало того: тогда ничего уже не будет безнравственного, все будет позволено, даже антропофагия. Но и этого мало, он закончил утверждением, что для каждого частного лица, например как бы мы теперь, не верующего ни в Бога, ни в бессмертие свое, нравственный закон природы должен немедленно измениться в полную противоположность прежнему, религиозному, и что эгоизм даже до злодейства не только должен быть дозволен человеку, но даже признан необходимым, самым разумным и чуть ли не благороднейшим исходом в его положении. По такому парадоксу можете заключить, господа, и о всем остальном, что изволит провозглашать и что намерен еще, может быть, провозгласить наш милый эксцентрик и парадоксалист Иван Федорович.
— Позвольте, — неожиданно крикнул вдруг Дмитрий Федорович, — чтобы не ослышаться: «Злодейство не только должно быть дозволено, но даже признано самым необходимым и самым умным выходом из положения всякого безбожника»! Так или не так?
— Точно так, — сказал отец Паисий.
— Запомню.
Произнеся это, Дмитрий Федорович так же внезапно умолк, как внезапно влетел в разговор. Все посмотрели на него с любопытством.
— Неужели вы действительно такого убеждения о последствиях иссякновения у людей веры в бессмертие души их? — спросил вдруг старец Ивана Федоровича.
— Да, я это утверждал. Нет добродетели, если нет бессмертия.
— Блаженны вы, коли так веруете, или уже очень несчастны!
— Почему несчастен? — улыбнулся Иван Федорович.
— Потому что, по всей вероятности, не веруете сами ни в бессмертие вашей души, ни даже в то, что написали о церкви и о церковном вопросе».
Обычные люди не желают вдумываться в беспощадную логику, которую отстаивает Иван. А для тех, кто хочет ее понять, Альбер Камю написал пьесу «Калигула», где ее герой, Римский император, вошедший в историю, как кровавый деспот и самодур, пытается (с успехом) обосновать произвол, как единственно логичное поведение перед лицом небытия, перед лицом невозможного:
«Калигула. Я хотел луну.
Это одна из тех вещей, которых у меня нет.
Но я не сумасшедший, более того, я никогда не был так разумен, как сейчас. Просто я вдруг почувствовал потребность в невозможном. Вещи, такие, как они есть, не устраивают меня.
Этот мир, такой, как он есть, невыносим. Следовательно, мне нужна луна, или счастье, или бессмертие, что угодно, пусть даже безумие – но не от мира сего.
Геликон. Этот принцип хорош сам по себе. Но ему невозможно следовать до конца.
Калигула. Ты ничего не знаешь об этом. Потому что еще никому и никогда не удавалось быть последовательным в чем-либо. Но может быть, просто достаточно до конца оставаться логичным».
И Калигула начинает следовать открывшейся ему логике с беспощадной последовательностью:
«Калигула. Теперь слушай. Во-первых: все патриции, все граждане Империи, располагающие какими-либо средствами – не важно, большими или малыми, это все равно, – обязаны лишить своих детей наследства, завещав все государству.
Управитель. Но, Цезарь…
Калигула. Я еще не давал тебе слова. Исходя из наших нужд, мы будем этих людей казнить в порядке свободного списка. В нужном случае этот список можно будет изменять – как нам заблагорассудится. И мы унаследуем все эти средства.
Цезония (высвобождаясь). Что это ты выдумал?
Калигула (невозмутимо). Порядок казней на самом деле не имеет никакого значения. Или, скорей, эти казни имеют равное значение, из чего вытекает, что значения они не имеют. Кстати, все виновны в одинаковой степени. И к тому же заметьте, что ничуть не более безнравственно обворовывать граждан открыто, нежели исподтишка, увеличивая косвенный налог на продукты, без которых они не смогут обойтись. Править – значит воровать, все знают это. Но можно это делать разными способами. Лично я хочу воровать открыто. Я сравняю вас с чернью! (Управителю, сурово. ) Ты будешь исполнять приказы без промедления. Граждане Рима подпишут завещания сегодня же вечером, а жители провинций – в течение месяца. Разошли гонцов.
Управитель. Цезарь, ты не отдаешь себе отчета в том, что…
Калигула. Слушай хорошенько, идиот. Если казна что-либо значит, человеческая жизнь не значит ничего. Это очевидно. Все, кто рассуждает подобно тебе, должны принять этот довод и согласиться, что их жизнь ничего не значит, потому что деньги для них значат все. Я решил следовать логике, а так как я имею власть, вы увидите, чего вам эта логика будет стоить. Если понадобится, я начну с тебя.
Управитель. Цезарь, пусть моя готовность не вызывает у тебя сомнений…
Цезония. Это невозможно, Кай!
Калигула. Именно.
Цезония. Я тебя не понимаю.
Калигула. Речь идет именно о невозможном или, точнее, о том, чтобы сделать невозможное возможным.
Сципион. Твоя игра переходит всяческие границы. Это развлечение сумасшедшего.
Калигула. Нет, Сципион. Это свойство всякого императора. (Устало отворачивается.) Я понял наконец, в чем польза власти. Она дает шанс достичь невозможное. Начиная с сегодняшнего дня, свобода больше не имеет границ.
Цезония (печально). Не знаю, следует ли радоваться этому, Кай.
Калигула. Я тем более не знаю. Но полагаю, что этим следует жить».
В том-то и дело, что не верящий в бессмертие, если обладает мужеством, обречен принять свободу, как произвол. И он уже не может стать «как все», принять «правила», которые ни на чем не основаны:
«Цезония. Тебе нужно спать, долго спать. Расслабиться и больше не думать. Я буду хранить твой сон. Когда ты проснешься, мир для тебя обретет свой прежний вкус. Воспользуйся своей властью, чтобы любить то, что еще достойно любви. Нужно испытать все возможное.
Калигула. Но ведь тогда нужно спать, нужно забыться. А это невозможно».
Это невозможно. Этот выбор не оставляет пути назад, не дает возможности уснуть «как все»:
«Калигула некоторое время расхаживает по сцене, потом направляется к зеркалу.
Ты решил быть логичным, идиот. И нужно лишь определить, до каких пор. (С иронией.) Если тебе принесут луну, все изменится, не так ли? И в тот же миг невозможное станет возможным и все преобразится. Почему бы и нет, Калигула? Кто может знать? (Озирается.) Вокруг меня все меньше и меньше людей, и это забавно. (Своему отражению, глухо.) Слишком много мертвых. Слишком много. Это опустошает. И даже если мне принесут луну, мне уже не вернуться назад, к тому, с чего я начал. И пусть даже мертвые вновь встрепенутся под нежным лучом солнца, земля не поглотит совершенных убийств. (С яростью.) Логика, Калигула! Нужно следовать логике. Власть до конца. Одиночество до конца. Назад не вернуться. Нужно идти, пока все не окончится само собой».
Тем не менее, один из патрициев вступает с императором в спор. Он не оспаривает логику произвола. Он утверждает право большинства жить «во сне»:
«Керея. Я сказал тебе: я считаю, что ты приносишь вред. Я люблю безопасность. У меня потребность жить в безопасности. Большинство людей подобны мне. Они не способны жить во вселенной, где самая причудливая мысль в единый миг может стать реальностью. Я тоже, я не могу жить в такой вселенной. Я хочу сам распоряжаться собой.
Калигула. Безопасность и логика несовместимы.
Керея. Это правда. Это нелогично, но разумно.
Калигула. Продолжай.
Керея. Мне нечего больше сказать. Я не хочу принимать твою логику. У меня другое представление о моем человеческом долге. Я знаю, большинство твоих подданных думают так же, как я. Ты мешаешь всем. Будет естественно, если ты исчезнешь.
Калигула. Все это очень понятно и вполне законно. Для большинства людей это очевидно. Однако не для меня. Ты умен. Ум должен дорого платить за себя либо себя уничтожить. Я плачу. А ты, почему ты не уничтожаешь себя и не хочешь платить?
Керея. Потому что я хочу жить и быть счастливым. И я думаю, что ни то ни другое невозможно, когда собственная логика все время приводит к абсурду. Я такой, как все. Для того, чтобы чувствовать себя свободным, я иногда желаю смерти тем, кого люблю; желаю тех женщин, которых законы семьи и дружбы запрещают мне желать. Чтобы оставаться логичным, я должен был бы убивать или насиловать. Но я считаю, что все эти смутные желания значения не имеют. Если бы все стали их осуществлять, мы не смогли бы ни жить, ни быть счастливыми. А только это мне и нужно.
Калигула. Тогда надо верить в какие-то высшие идеи.
Керея. Я верю, что можно поступать лучше и хуже.
Калигула. Я думаю, что все равны.
Керея. Я это знаю, Кай. Именно поэтому у меня нет к тебе ненависти. Но ты всем мешаешь, и нужно, чтобы ты исчез».
Калигула опротестовывает попытку дать хоть какое-то обоснование любого человеческого «права», если нет высших ценностей. И более того, утверждает, что можно обрести «счастье убийцы», если следовать логике абсурда, а мир, который обречен на уничтожение и человек, как пленник небытия, тотально абсурдны:
«Калигула. Кто тебе сказал, что я несчастлив?
Цезония. Счастье великодушно. Оно не живет разрушением.
Калигула. В таком случае, бывает два счастья. Я выбрал счастье убийц. Ибо я счастлив. Было время, когда мне казалось, что я достиг предела страданий. Но нет: можно идти еще дальше. И в конце пути тебя ждет великолепное, бесплодное счастье. …
Ты видишь, мне нет оправданий. Ни тени любви, ни горечи отчаяния. У меня нет алиби. Но сегодня я еще свободней, чем тогда. Я свободен от воспоминаний и иллюзий. (Истерически смеется.) Я знаю, ничто не длится. Знать это! Нас двое или трое в истории, сумевших выдержать эксперимент и достичь сумасшедшего счастья! Цезония! ты до конца досмотрела эту очень забавную трагедию. Настало время, чтобы занавес для тебя опустился.
Я живу, я убиваю, я пользуюсь властью разрушителя, рядом с которой власть создателя кажется лишь жалким кривлянием! Это счастье, счастье, да, это счастье! Это невыносимое освобождение, это всеобщая ненависть, презрение и кровь вокруг меня, это одиночество человека, вся жизнь которого – у него перед глазами. Это радость безнаказанного убийцы, это неумолимая логика, которая дробит человеческие жизни (смеется), которая уничтожит тебя, Цезония! И я обрету наконец вечное одиночество, которого так хочу!»
Но, разумеется, это логика убийцы, неизбежно ведет к самоуничтожению. И Калигула сам знает, что все должно быть оплачено. Что высшая честность, в отсутствии шанса на вечность, на «невозможное» - это суицид, пусть даже совершенный чужими руками.
Уже слыша шаги убийц, он задает вопрос, на который у них нет ответа. И за то, что он осмелился его не просто задать, но дойти до конца в логике произвола, как единственно оправданного выбора, они несут ему смерть, которая для него лишь освобождение от невыносимости достичь невозможного:
«Калигула отворачивается. Во взгляде его безумие. Он подходит к зеркалу.
Калигула. Калигула! И ты, ты тоже виновен! Но кто осмелится осудить меня в этом мире, где нет судьи? где все виновны?»
И в самом деле, как можно судить о чем-то в мире, где нет не только судьи, но и легитимного законодателя? А таковым может быть только Тот, кто Начало и Конец, Альфа и Омега.
И больше никто и ничто…


Кастовая справедливость
С середины XIX века базовым становится общественное мнение, что цель социального развития - забота о простом человеке. Причем, это якобы обязанность сложных. Многие века до этого, как раз все было наоборот. И это было вполне логично и готично-иерархично. Сложные, в результате все больше усложнялись и являли миру чудеса святости, героизма, шедевры искусства и архитектуры - в соответствии с их сложным представлением о должном и прекрасном.
Да, Христос сказал: «Будьте мудры, аки змии, и просты аки голуби». Но это и есть высшая сложность. А когда простого поставили во главу угла и сделали краеугольным камнем, на нем возвели не храм, а супермаркет.
Результатом последних двух веков стало заметное упрощение сложных, а из простых в итоге только и вылетают теперь нарушающие их простую гармонию сложные формулы, вроде абырвалг или дефолт. Внутренняя же их структура ничуть не усложнилась, однако испортилась. Сама попытка усложнить простого преступно разрушила его цельность и породила неприкаянных, несчастных существ. А сложные, между тем, терзаемые комплексом вины (совсем не за то, за что следовало), продолжают упрощаться уже просто в целях мимикрии с глобальным трендом.
«Будь проще, и люди потянутся», - главная заповедь демократически-популистской политики. Так из политики уходит всякий смысл.
Часто приходится сталкиваться с непониманием, мол, подразумевается, что рассуждения о кастовых принципах - это все глубоко книжная, ненужная, а может и вредная тема. Но к ней приходят исключительно от жизни, от богатого опыта встреч и их осмыслений. Речь ведь, прежде всего не о превосходстве одних над другими, а о тотальном различии. Об абсолютно разных критериях и мотивациях у людей, говорящих на одном языке и схожего фенотипа.
В современном мире, произнося формулу «кастовое общество», неизбежно провоцируешь поток обвинений в самом лютом мракобесии и стремлении угнетать-порабощать свободных тружеников. Подобная реакция вполне объяснима, поскольку наследственные касты, действительно, формат абсолютно неадекватный и тотально несправедливый, ибо человек воинского типа может родиться и в хижине какого-нибудь свинопаса. И наоборот, наследник благородного рода может проявить склонность к ростовщичеству.
Однако неизменной от тысячелетия к тысячелетию остается четверичная структура общества: подразделяющая его на людей духовного типа, людей действия и управления (воинов), предпринимателей и тружеников. В некоторых обществах каст три – торговцы, как самостоятельный вид отсутствуют. Разумеется, немало и смешанных типов, но эта структура - факт. Она продуцировалась веками везде и всюду. Не везде так жестко как в Индии конечно, но касты под именем сословий существовали в Европе повсеместно вплоть до 19 века, а в России до Октябрьской революции.
Конечно, кастовая система кажется вопиющим попранием принципа свободы, но парадокс в том, что как раз именно бессословное общество его отрицает. Хотя, казалось бы, сословия ликвидировались как раз во имя торжества свободы и равных возможностей.
Проблема в том, что свобода понимается людьми четырех указанных видов принципиально по-разному.
Справедливость правых предполагает, что на земном уровне у каждого своя правда и их надо гармонизировать, а не нагибать всех под одну.
Итак, для труженика свобода - это свобода от тревоги за завтрашний день (социальные гарантии), это свобода от произвола работодателя, свобода от угрозы безработицы. Именно на эти свободы ориентировался СССР, и их стремился обеспечить. Но при этом полностью игнорировался следующий человеческий тип.
Для предпринимателя свобода - это свобода экономического творчества, собственно, предпринимательства, свобода от коррупционного гнета чиновников, свобода от государственного произвола. Надо отметить, что современная система РФ, чем дальше, тем больше угнетает этот слой (за исключением узкой прослойки высочайше утвержденных олигархов и их орбиты), не по-советски, конечно, но тоже вполне беспощадно.
Для воинов свобода - это свобода любви и ненависти (характерен средневековый культ прекрасной дамы), - тотальная антитолерантность, свобода выбора пути – витязь на распутье архетипическая картина. В то же время, выбор подлинного воина всегда в том, чтобы служить чему-то высшему: сюзерену, идее, нации.
Отметим, что при Совдепии воины могли удовлетворять свои потребности служения некоему величию, пускай ложному, но воин не всегда способен глубоко задумываться о природе объекта поклонения. В нынешней ситуации воины в легальном поле всех вышеперечисленных свобод лишены. Поэтому многие и ринулись на Донбасс за шансом повоевать бессмысленно и беспощадно.
Для людей духовного типа свобода - это свобода духовного поиска и служения обретенной Истине, свобода совести и слова.
Разумеется, вот для них-то СССР был подлинной, беспросветной тюрьмой.
Есть еще, правда и пятый тип – неприкасаемые. Для них свобода - это свобода привольно деградировать, свобода от любых обязательств и любой ответственности. Трагизм ситуации в том, что сегодня процент подобных существ в РФ растет угрожающими темпами. Неприкасаемые – это опять же не какая-то определенная социальная группа. Это не только бомжи. Подобные во множестве встречаются и в модных клубах, и во власти, разумеется. И они сегодня, несомненно, самые свободные из всех.
Если брать, нормальный, не коррупционно-олигархический капитализм, то он в полной мере удовлетворяет потребности в свободе предпринимателей, отчасти - людей духовных, в меньшей – кшатриев и шудр. Советский строй удовлетворял в полной мере потребности тружеников и частично воинов.
В обоих случаях, поскольку декларируется ложная доктрина равенства, то есть, в конечном счете, одинаковости человеческих потребностей, возникает неизбежная напряженность со стороны угнетенной части общества.
Кроме того, когда в управленческом слое оказываются люди, имеющие чисто трудовые или предпринимательские склонности, это в первом случае приводит к стагнации, во втором к коррупции и трансформации свободы экономического творчества в свободу стяжательства.
Акцентирование наличия каст не следует трактовать, как призыв в современном мире возродить сословное государство. Нет, это - постановка задачи стремиться к балансу различных пониманий свободы, не допускать урезания прав ни одной из этих психо-физическо-ценностных групп, и путем работы со сдержками и противовесами обеспечивать правильную иерархию при этом. Важно осознать, что подлинно свободным можно быть только на своем, а не на чужом месте. И именно во имя свободы необходимо признать, что люди не равные, люди разные. И еще во имя качества.
Как ни странно, при то, что нашего собеседника Бонхёффера вполне можно заподозрить в эгалитаризме, он прекрасно понимал его опасность.
И важность качества, о чем и поведал в небольшой статье «тюремного» периода:
«Чувство качества
Если у нас не достанет мужества восстановить подлинное чувство дистанции между людьми и лично бороться за него, мы погибнем в хаосе человеческих ценностей. Нахальство, суть которого в игнорировании всех дистанций, существующих между людьми, так же характеризует чернь, как и внутренняя неуверенность; заигрывание с хамом, подлаживание под быдло ведет к собственному оподлению. Где уже не знают, кто кому и чем обязан, где угасло чувство качества человека и сила соблюдать дистанцию, там хаос у порога. Где ради материального благополучия мы миримся с наступающим хамством, там мы уже сдались, там
прорвана дамба, и в том месте, где мы поставлены, потоками разливается хаос, причем вина за это ложится на нас. В иные времена христианство свидетельствовало о равенстве людей, сегодня оно со всей страстью должно выступать за уважение к дистанции между людьми и за внимание к качеству. Подозрения в своекорыстии, основанные на кривотолках, дешевые обвинения в антиобщественных взглядах—ко всему этому надо быть готовым. Это неизбежные придирки черни к порядку. Кто позволяет себе расслабиться, смутить себя, тот не понимает, о чем идет речь, и, вероятно, даже в чем-то заслужил эти попреки. Мы переживаем сейчас процесс общей деградации всех социальных слоев и одновременно присутствуем при рождении новой, аристократической позиции, объединяющей представителей всех до сих пор существующих слоев общества. Аристократия возникает и существует благодаря жертвенности, мужеству и ясному сознанию того, кто кому и чем обязан, благодаря очевидному требованию подобающего уважения к тому, кто этого заслуживает, а также благодаря столь же понятному уважению как вышестоящих, так и нижестоящих. Главное—это расчистить и высвободить погребенный в глубине души опыт качества, главное—восстановить порядок на основе качества. Качество—заклятый враг омассовления. В социальном отношении это означает отказ от погони за положением в обществе, разрыв со всякого рода культом звезд, непредвзятый взгляд как вверх, так и вниз (особенно при выборе узкого круга друзей), радость от частной, сокровенной жизни, но и мужественное приятие жизни общественной. С позиции культуры опыт качества означает возврат от газет и радио к книге, от спешки—к досугу и тишине, от рассеяния—к концентрации, от сенсации—к размышлению, от идеала виртуозности—к искусству, от снобизма—к скромности, от недостатка чувства меры—к умеренности. Количественные свойства спорят друг с другом, качественные—друг друга дополняют».

Я – не я…
На Руси есть гнусная еретическая формула: «Не согрешишь - не покаешься. Не покаешься – не спасешься». Ее авторство приписывают хлыстам. Вполне возможно. Но она успешно взята на вооружение и многими «православными».
Между тем, она прямо противоречит речению апостола Павла, который явно и сам сталкивался с таким подходом:
«Что же скажем? оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать? Никак.
Мы умерли для греха: как же нам жить в нем?
Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились?
Итак, мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни.
Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения,
зная то, что ветхий наш человек распят с Ним, чтобы упразднено было тело греховное, дабы нам не быть уже рабами греху;
ибо умерший освободился от греха».
Но, что значит, «свобода от греха»? Почему Павел называет своих адресатов «святыми», укоряя их, при этом, во вполне конкретных прегрешениях?
А значит, это то, что «святость» апостолы понимали не как совершенство, но как «отделенность» - посвящение себя Богу. Как это совместить с тем, что каждый (все без исключения) поражены грехом?
Это объясняет Карл Барт:
«Благодать – это связь видимого человека с его невидимой, основанной в Боге личностью, которая относится к нему, как смерть – к жизни. Распространяя вокруг себя сомнение,
неопределенность, потрясение, невозможность, Futurum aeternum нашего бытия и существования – то, что мы есть в Боге, знаем и желаем в Нем – как отвесная скала нависает над нашим прошлым, настоящим и будущим. Тот человек, который попадает в поле зрения с началом этой атаки, тот человек, который «будет» родственным Христу в воскресении (6:5), не есть то, что я есть, он не знает того, что знаю я, не желает того, что желаю я. Как умерший он не способен к действию живущего человека, не способен к обожествлению человека и очеловечиванию Бога, в чем я неизбежно виновен в прошлом, настоящем и будущем. Он живет прощением греха, противоречащим видимой человеческой возможности судебным оправданием Божьим, собственной (с нашей точки зрения, невозможной) возможностью жизни от Бога. Он живет отрицанием отрицания, отпадения, невидимого греха Адама. От него (и, поскольку благодать – это установление идентичности между ним и мною, от меня) бытие, знание и действие человека греха не получит пищи. От него (и от меня) можно ожидать только взятия на измор, подрыва, скепсиса. Им (мной) перевернут лист греха, и находящиеся на его оборотной стороне следы невидимы. Пусть хоть тысячу раз неизбежно, что я как тот, кто я есть, в моем видимом бытии, знании и действии становлюсь повинным греху: как облагодатствованный я связан с тем, кто я не есть, с новым человеком, я не могу считаться даже с возможностью этой неизбежности. Прошлое, настоящее и будущее, в котором это неизбежное неизбежно, – вчерашний день для меня, поскольку я через благодать идентичен новому человеку».
Барт, объяснив эту парадоксальную ситуацию максимально развернуто, дает в итоге сжатую формулу:
«Я распят, умер, погребен как грешник, если я во Христе идентичен точке Х, которая находится по другую сторону этого уничтожения известного нам человека».
Вот, и все. И тут уместно вспомнить другую русскую поговорку, которая интуитивно приближается к этой истине о «точке Х»:
«Я – не я, и лошадь не моя».
То есть, Я истинный – со Христом, по ту сторону здешнего моего я со всеми его лошадьми и тараканами.
И еще, вот, что говорит Барт о самом главном:
«Если человек (в том или другом положении) действительно, экзистенциально, неповторимо, ясно, неизбежно, всецело столкнулся с вопросом «кто я?», то он любит Бога. Противостоящее «ты», заставляющее человека отличать себя от самого себя, есть Бог; и, будучи вынужденным противостать самому себе таким образом, человек уже осуществил свою любовь к Богу».
«Бездна бездну призывает в шуме водопадов Твоих; все валы Твои и волны Твои прошли надо мною».
Этот фрагмент из 41 псалма толкуют иногда, как призыв бездны человеческого греха к бездне Божьего милосердия. Однако, исходя из антропологии святого Григория Нисского, это непостижимое в человеке взывает к непостижимому Богу. И только оно и взывает, на самом деле...
«Кто разуме ум Господень?» — говорит апостол (Рим. 11:34). А я присовокуплю к этому: кто уразумел собственный свой ум? Пусть скажут утверждающие, что разумением своим объяли естество Божие, уразумели ли они себя самих? Познали ли естество собственного своего ума? Есть ли он что-либо многочастное и многосложное и поэтому умопредставляемое в сложности? Или ум есть какой-то способ срастворять разнородное? Но ум прост и несложен; как же рассеивается в чувственной многочастности? Отчего в единстве разнообразное? Как в разнообразии единое?
Но нашел я решение этих недоумении, прибегнув к Божию слову. Ибо сказано: «Сотворим человека по образу нашему и по подобию» (Быт. 1:26). Образ, пока не имеет недостатка ни в чем представляемом в первообразе, в собственном смысле есть образ, но, как скоро лишается в чем-либо подобия с первообразом, в этом самом не есть уже образ. Поэтому так как одним из свойств, усматриваемых в Божием естестве, является непостижимость сущности, то по всей необходимости и образ в этом имеет сходство с Первообразом. Если бы естество образа оказалось постижимым, а Первообраз был выше постижения, то эта противоположность усматриваемых свойств обличила бы погрешительность образа. Но как не подлежит познанию естество нашего ума, созданного по образу Сотворившего, то имеет он точное сходство со Сверхсущностным, непознаваемостью своею отличая непостижимое свое естество.»
(св. Григорий Нисский. «Об устроении человека.»)

Солнце и ничто
Бонхёффер любил жизнь. Тем значительнее его жертва. Для него были существенны «клейкие листочки» Ивана Карамазова. Но ни первый, ни второй не видели сквозь них Ничто…
За окном – «мороз и солнце-день чудесный». С детства сидящая в нас формула еще одного жизнелюба, который, вдобавок «наше все».
Но, ведь это - еще один день жизни, которая не есть жизнь, но умирание, в которой все ненастоящее, но только знаки и образы истинного.
«Проходит образ мира сего», - говорит апостол Павел. Но большинство этого вовсе не ощущают. Даже те, кто считают себя христианами. Для них этот мираж нечто «материальное», а потому требующее резца и зубила, анализа и прогноза...
Но святой Иоанн Златоуст так говорит по поводу сего речения апостола «и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся; ибо проходит образ мира сего»:
«Блаженный Павел показывает, что все человеческое есть только призрак и проходит, как тень, или сон, потому что не имеет в себе ничего истинного и твердого. Не детскому ли же уму свойственно гоняться за тению, гордиться сновидением и привязываться к тому, что мгновенно исчезает? «Преходит бо, – говорит, – образ мира сего». Когда ты слышал, что «преходит», то для чего еще ищешь (благ мира)? Когда ты слышал, что все человеческое есть только призрак, не имеющий истины, то зачем добровольно сам подвергаешь себя обольщению? Почему, размышляя о переменчивости и непрочности (здешних благ), не презираешь их и не устремляешь своего желания к тем благам, постоянным, твердым, прочным и не подлежащим никакой перемене?»
(Гомилия 19 на 1-е послание к Коринфянам).
Можете ли вы увидеть это? Не просто прочитать и согласиться, а именно увидеть, что картинка солнечного морозного дня или ясного весеннего утра, или даже всерастворяющей летней ночи - мираж? Не потому что, это иллюзия, а потому, что это «проходит»...
Августин Аврелий писал об этом в своем «Граде Божием»:
«О жизни человеческой, которую скорее следует назвать смертию, нежели жизнью.
Ибо с того момента, как кто-либо начинает быть в этом теле, подлежащем смерти, для него всегда речь идет о приближении смерти. Изменяемость его во все времена этой жизни (если, впрочем, следует называть ее жизнью) ведет его именно к смерти. Ибо нет никого, кто не был бы ближе к ней через год, нежели годом раньше, и завтра, нежели сегодня, и немного спустя, нежели теперь, и теперь, нежели немного ранее. Проживаемое время отнимается от времени жизни, и с каждым днем его остается все меньше и меньше, так что время этой жизни есть вообще не что иное, как путь к смерти, на котором никому не разрешается остановиться на некоторое время или идти несколько медленнее, – но все вынуждены по необходимости одинаково продвигаться и равномерно приближаться (к смерти)».
Однажды был задан вопрос, на который я не нашел, и не имею вовсе некоего «обоснованного» ответа, - «Зачем тебе вечная жизнь?»
Казалось бы, абсолютная ценность личного бытия, самоосознающего Я - нечто врожденное и самоочевидное.
Мы знаем по погребальным обрядам, что посмертная участь «живо» интересовала людей с древнейших времен. Последние исследования в этой сфере, кстати, отвечают на предположение Бонхёффера о том, что, возможно, «религиозность» лишь этап в истории человечества. И было, когда ее не было. Нет, не было такого, говорит наука, базируясь, как раз на анализе погребений.
Вообще, уже само погребение как таковое имеет смысл только, если ты имеешь некую концепцию загробного мира. Животные похорон не устраивают.
И собственно, и для атеистов тоже это совершенно нелогично. Даже те, кто завещают развеять где-нибудь свой прах, непоследовательны. Подлинному атеисту, категорически отрицающему всякую возможность вечности, как-то глупо заморачиваться мыслями о посмертной памяти (а только этим и может быть в данном случае "оправдано" следование погребальным традициям).
Логично было бы сказать, мол, выкиньте куда-нибудь в лес - пусть зверушки пожуют.
Кстати, напротив именно это завещал святой Нил Сорский, исходивший из прямо противоположной доктрины, но тотально осознававший тщетность всего земного.
И снова вопрос – может быть, это равнодушие у многих было всегда, но они просто послушно следовали обрядам, которые измышляли те, для которых было "не все равно", и которые в те "варварские" времена определяли вообще, Как надо жить и умирать.
А теперь с утверждением повсеместно демократии (в любых формах) возвращение к прежнему мировиденью становится невозможным именно поэтому? Поскольку, если человеку безразлична его посмертная участь, он в принципе не может понять, О ЧЕМ вообще, христианство...
А имеет ли человек право на гибель? То есть, выбрать смерть, как физическую, так и духовную?
Да - Богом в Раю ему была дарована свобода выбора и определена абсолютная ответственность за его последствия.
Именно из этого и должны исходить христиане в политической сфере: мы обязаны возвещать Истину, но не можем никого принуждать к ее принятию.
Мы живем в весьма значительной мере безбожном мире, где понятие «грех» для многих ничего не значит.
В таком мире невозможно утверждение законодательно норм, основанных на Заповедях. Просто потому, что безбожнику нельзя доказать пагубность, например, гомосексуализма и наоборот, ценность «семьи, любви и верности».
Вообще невозможно с рациональных позиций защищать традиционный брак и осуждать гей-мерридж. Аргументы в плоскости ответственности перед нацией, грядущими поколениями и пр. неэффективны, поскольку в мире ничем, никакими высшими нормами не связанных индивидуумов, эти понятия - фикция.
Мы не можем воспрепятствовать чужой свободе гибели. НО мы имеем право и на свою свободу.
Например, врачи не могут принуждаться к исполнению эвтаназии. Каждый может сделать выбор в пользу смерти, но никто не имеет права перекладывать ответственность на другого. Если такое решение принимает сам человек, пусть сам и исполняет. Или родственники, пусть сами производят инъекцию, например, парализованному близкому. Медики же могут лишь предоставить им такую возможность. Если же, они не против поучаствовать в чужой гибели и тем самым, резко повысить шансы собственной (вечной), то, это также их выбор.
Единственное, с чем категорически нельзя согласиться - право на аборт. Сама ситуация, в которой он в большинстве случаев происходит, - следствие безответственности. Но, не несущий ответственности, лишается права на свободу. Это, во-первых.
Во-вторых, что бы ни утверждали медики-сторонники, они никогда не смогут доказать, что «эмбрион не человек», поскольку критерии оценки здесь не могут быть абсолютными. А сомнение трактуется в пользу обвиняемого в правовом государстве. В данном случае, в пользу эмбриона, обвиняемого в том, что он «не человек»...
Поэтому главный показатель духовного состояния народа - отношение к абортам, а не к гей-парадам.
Россия в числе самых либеральных (и чуждых заповедям), в этом вопросе, входит в число 30% стран, где для аборта достаточно желания женщины. И они так активно желают, что мы по их количеству лидируем.
А в Англии, между тем, желания недостаточно, аргументом могут быть только социально-медицинские показатели, не говоря уж про католические Ирландию и Польшу, где подход еще жестче. Да и в США, в ряде штатов (например, Техасе) «свобода женщин» ограничена.
Наряду с Россией в убийстве детей, чисто по воле матерей, участвуют в Европе не только развратные Нидерланды и Франция, но все православные страны, вот, ведь парадокс. Можно было бы, отнести это на постсоветскость. Но вот, Греция советской не была, а католическая Польша, наоборот. Первая «либеральна», а вторая консервативна...
Впрочем, речь не о проблемах православия и не о том, что «самый высокодуховный» народ, «богоносец» - увлеченно практикует детские жертвоприношения.
Речь о свободе во Христе...

Гор(до)сть праха
Многих христианство отталкивает проповедью смирения, самоуничижения и пр. Как можно такое принять гордому человеку? Как можно признать гордость (гордыню) главным грехом? Что же тогда у человека останется?
Вот, кто он такой, если не «директор», или «успешный бизнесмен», или...?
Подставьте любое самоопределение того, кто забыл, что он человек, а не все эти нелепые маски, за которыми он от самого себя прячется.
Но обнаружить себя, как «человека», а не социальную роль - это полдела. Надо после деконструкции «директора», проделать и с новообретенным «собой» то же самое...
И в том то и цель христианской практики, чтоб не осталось ничего... от ветхого человека. Чтоб человек осознал себя прахом и только прахом. Каковым он и является. «Яко семя тли во мне есть» - человек находится в состоянии непрерывного тления, имеющим итогом полный распад и разложение всего того, что сегодня чем-то гордится.
А завтра оно «во гробе бесславно и безобразно». Это ведь, не страшилки. Это реальность, от которой человек прячется под кровать и играет там совершенно по-детски в те игрушки, какие кому нравятся. И гордится «успехами».
Старцы прошлого часто рекомендовали, дабы победить гордыню, культивировать в себе сознание того, что ты, напротив, хуже всех. Наверное, в христианском (пусть, даже, номинально) обществе, такую мысленную операцию было произвести не сложно. Да, и сейчас не сложно в храме, глядя на сомолитвенников. Но в целом, в постхристианском мире рекомендация эта становится уже не столь однозначной. В самом деле, она провоцирует на некую рефлексию относительно окружающих, что, в общем то, может, как раз-таки спровоцировать их осуждение.
Другой подход надежней. Известно предание о том, что Святой Лазарь, воскрешенный Господом, заглянув по ту сторону, по эту уже никогда не улыбался. За исключением одного случая. Когда увидел, как на базаре вор крадет керамический горшок, он усмехнулся: «Глина ворует глину».
Бытие. 2:7. «И создал Господь Бог человека из праха земного,
и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою».
Осознание себя прахом, глубокое, всерьез, исключает гордыню, исключает осуждение окружающих, интерес к ним, интерес к их мнению о тебе. И много чего еще исключает...
Но христианство не ограничивается предельно трезвым, взрослым призывом осознать себя прахом, оно ведёт дальше, вглубь - туда где под прахом - образ Божий, и если, хотя бы забрезжит он сквозь прах, все увидится в Ином Свете.
Есть такая формула максимального уничижения оппонента: «Ты никто, и звать тебя никак».
Произносящий ее думает, что сам то он Нечто. Думает...вернее, не думает, а по сформированной извне привычке, считает, что знает кто он такой. И это верная дорога к тому, чтобы жить и умереть воистину «никем».
До тех пор, пока вы смотрите в зеркало и ... (нет не думаете), а без всякой рефлексии принимаете – «это я» - у вас нет ни малейшего шанса что-то понять...
На самом деле, начало пути Духа - адресовать эту формулу уничижения самому себе. Мы никто, потому что - не живы, не мертвы. А имя наше условно. Оно дается нам, чтоб иметь святого, к которому обратиться. Но это не «собственное» наше имя.
Потому, при постриге монашеском дается новое. Но и оно не истинное, не вечное. Имя обретет не каждый. Только тот, кто станет Собой истинным:
«Имеющий ухо (слышать) да слышит, что Дух говорит церквам: побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает». Откр. 2:17
Это одна из загадочных формул «Апокалипсиса», книги, которая вовсе не о смерти и разрушении, но о подлинной Жизни, пропуском в которую будет истинное имя - собственное...




ВЕРА

Распятие невозможного
Как мы можем говорить о Боге? Вопрос – кому – вторичен. ЧТО мы можем сказать о Вечности? О Том, кто совершенно вне нашего понимания…
Но есть такие творения художников-визионеров, которые сами по себе – ответ. Карл Барт увидел в Изенгеймском алтаре не просто опережающий время экспрессионизм отчаяния, но глубокое богословское виденье.
Алтарь – создание загадочного мастера рубежа XV-XVI веков Матиаса Грюневальда. То есть, под этим именем, из-за ошибки позднейшей идентификации, он вошел в историю искусств. Но подлинное его имя Матиас Нитхарт Готхарт. Нам известно не более десятка его работ. А о его судьбе, практически, ничего. И нам неведомо, как он получил свое Откровение.
Барт описывает два из семи фрагментов этого беспримерного творения. Один из которых посвящен Рождеству Христову...
«Можно наглядно показать это условие, при котором только и возможна христология, на примере главного изображения Изенгеймского алтаря М. Грюневальда (Grunewald). Предмет этого изображения как раз и есть вочеловечение. Картина состоит из трех частей, и трудно сказать, откуда ее нужно начинать смотреть и где нужно заканчивать. На заднем плане, в небесной выси, за высочайшими горами земли, в окружении бесчисленных ангелов мы видим Бога Отца в Его славе. На переднем плане слева располагается святилище Ветхого Завета, также наполненное и окруженное ангелами, но неумолимо отделенное от заднего плана непреодолимо высокой, темной стеной. Но справа отдернут занавес, и здесь мы можем видеть во главе предрождественского мира, обратившего свои взоры навстречу Мессии, Марию как восприемницу благодати, представительницу всех остальных, в преклонении перед тем, что она видит по правую сторону. А там, справа, изображен совершенно одинокий младенец Иисус на руках своей матери, в окружении совершенно ясных напоминаний о том, что это такой же земной ребенок, как и все прочие. Только сам этот Младенец, но не Его мать, видит то, что должно видеть, — Отца, и только Отец смотрит в глаза этого Младенца. Вместе с этой первой Марией церковь также остается по эту сторону, на расстоянии, «напротив». Правда, церковь имеет открытый доступ на ту сторону, она поклоняется, она прославляет и восхваляет, а значит, она видит — видит славу Единородного от Отца, полного благодати и истины. Но все же видит она лишь косвенно, ибо то, что она видит непосредственно, есть лишь ребенок в его человечестве. И Отца она видит лишь в том свете, который падает на Сына, и Сына — только в этом свете Отца. Воистину так верует и так познает церковь Бога во Христе. Она не может как-либо перебежать на правую сторону, где можно было бы непосредственно увидеть славу Божью. Она может лишь взирать из мрака туда, где виден Человек — виден в свете, источника которого сама церковь не видит. Ради этого падающего сверху света она преклоняется перед этим Человеком как перед самим Богом, несмотря на то что Он в ее глазах именно и всецело человек.
Также и Иоанн Креститель на изображении распятия того же Грюневальда может только указывать: и здесь все еще резче и смелее, потому что нет никаких намеков на откровение Божества: он может указывать лишь на несчастного, распятого, мертвого человека. Здесь и есть место христологии. Она предстоит перед тайной. Она не проникла внутрь этой тайны. Она может и должна поклоняться вместе с Марией и указывать вместе с Крестителем. Большего она не может и не должна. Но это она может и это она должна».
Но этот алтарь нам может не только рассказать об этом. Он может ПОКАЗАТЬ, как свершается Невозможное.
Барт подробно описал праздничную, Рождественскую развертку алтаря. Но в пост монахи и прихожане видели совсем другое зрелище - Распятие. И оно не имеет аналогов. Это воплощенный ужас и отчаяние. О фигуре Иоанна Крестителя указующего на крест, Барт упомянул. А по другую сторону от Распятого – павшая на колени, заломившая руки Мария Магдалина и потерявшая сознание Богородица, подхваченная апостолом Иоанном.
О каждой фигуре этой композиции можно говорить долго и подробно. Но нужно только одно – взирать на Распятого. Таким Его больше никто не посмел, не рискнул изобразить.
Гигантское, заметно превосходящее по размерам всех прочих участников действа, тело Спасителя – воплощенная смерть и страдание. В нем нет и намека на благостный, иконный покой. Зеленоватого, трупного цвета тело, покрытое ранами от бича. Мертвое лицо обращено в землю, во прах. Ребра, кажется вот-вот порвут обтягивающую их кожу.
Вывернутые руки, прибитые к древу, застыли в последней судороге агонии, окостеневшие пальцы пронзенных рук обращены в небо. А его нет. Есть только тьма…
В этом пространстве тотального отчаяния воскресение Невозможно!
Но, с наступлением праздничных дней, открывалась вторая развертка алтаря. И на ней, помимо описанных Бартом сюжетов – Воскресение. Причем, оно столь же беспрецедентно, как и Распятие.
Христос как-бы воспаряет из гроба. И Он, весь – СВЕТ. Его лик сливается с оранжево-золотым ореолом, который как-бы раздвигает, расширяясь во все стороны, тьму.
Самое поразительно, что больше всего это изображение напоминает рассказ Николая Мотовилова о том, как Серафим Саровский явил ему, что значит быть в Духе Божием:
«Что ж, батюшка, не смотрите мне в глаза? Смотрите просто и не убойтесь — Господь с нами! Я взглянул после этих слов в лицо его, и напал на меня еще больший благоговейный ужас. Представьте себе, в середине солнца, в самой блистательной яркости его полуденных лучей, лицо человека, с вами разговаривающего. Вы видите движение уст его, меняющееся выражение его глаз, слышите его голос, чувствуете, что кто-то вас держит за плечи, но не только рук этих не видите, не видите ни самих себя, ни фигуры его, а только один свет ослепительный, простирающийся далеко, на несколько сажен кругом, и озаряющий ярким блеском своим и снежную пелену, покрывающую поляну, и снежную крупу, осыпающую сверху и меня, и великого старца…»
Именно этот опыт созерцания нетварного света Божьего мы видим у Грюневальда. И это зримое свидетельство того, что невозможное возможно! Что смерть побеждена. Но путь к победе идет через тотальную муку и богооставленность распятия.
А какую роль в нашему пути к Свету играет Церковь?
Карл Барт очень точно говорит о том, что «церковь» успокаивает человека в том решающем и единственно важном вопросе, в котором не может быть никакого успокоения. Но здесь мы должны отличать Церковь, как мистическое Тело Христово, членами которого мы (если мы христовы) являемся, от церкви, как «человеческого слишком человеческого» института. Последний «работает» именно так:
«И вот Благой вести Иисуса Христа противостоит Израиль, церковь, мир религии, как они проявляются в истории (и сразу же добавим: как они проявляются в истории в самом чистом, сильном, соответствующем своей сущности виде); ибо мы говорим не об испорченной, но о совершенной, идеальной церкви. Противостоит? Разве одна позиция здесь противоположна другой позиции? Может ли и желает ли здесь кто-то быть правым против кого-то, кто не прав?
Да, несомненно. Евангелию противостоит церковь как воплощение последней человеческой возможности по эту сторону невозможной возможности Бога. Здесь пропасть разверзается так, как нигде более. Здесь прорывается наружу болезнь человека в Боге. Ибо церковь есть то место, где по эту сторону пропасти, отделяющую человека от Бога, откровение из вечности стало чем-то временным, данным, привычным, само собой разумеющимся, небесная молния – земной печью непрерывного действия, лишение и обнаружение – обладанием и пользованием, божественный покой – человеческим беспокойством, а божественное беспокойство – человеческим покоем, «потустороннее» – второй метафизической данностью наряду с «земным» и тем самым простым продолжением земного. Церковь – это то место, где есть знание о Боге и обладание Им, но тем самым нет этого знания и обладания, это то место, где Он кажется оттесненным из неведомого начала и конца в известную середину, где больше не надо постоянно думать о смерти, чтобы быть мудрым, но человек обладает здесь верой, любовью и надеждой в высшей степени непосредственно, в высшей степени непосредственно он есть чадо Божье, в высшей степени непосредственно он ожидает Царство Божье и стремится к нему – как если бы все это были те вещи, которые человек может  осуществить, иметь, ожидать и усвоить. Церковь – это более или менее всеобъемлющая и энергичная попытка очеловечить божественное, овременить, овеществить, обмирщить, сделать его чем-то практичным, и все это – на благо людей, которые не могут жить без Бога, но и не могут жить с живым Богом (вспомним «великого инквизитора»!), то есть попытка сделать постижимым непостижимый и поэтому неизбежный путь»....
«Пусть вместит это тот, кто может вместить: Христос там, где человек безутешно знает, что он изгнан от Христа, но никогда не там, где человек считает себя защищенным от скорби этого знания».

Промах Пилата
«Что есть истина?» - Пилат задает Христу этот самый главный, но самый бессмысленный, с его точки зрения, вопрос. И он ждет неких аргументов и обоснований. А он, искушенный в философии римлянин, легко докажет, что все относительно. Что никакой абсолютной истины нет. Что все понятия о добре и зле текучи и изменчивы. И что высшая мудрость - римская поговорка «человек человеку волк».
Но Христос молчит. И это озадачивает Пилата. А Иисус молчит, потому что - Он есть Истина. А никакой другой нет. И если не смотреть на Него, если отвернуться, «то человек человеку волк» и есть высшая мудрость. Это нечем опровергнуть.
Но в Евангелии от Иоанна Он говорит:
«Я есмь путь и истина и жизнь;
никто не приходит к Отцу, как только через Меня.
Если бы вы знали Меня, то знали бы и Отца
Моего. И отныне знаете Его и видели Его».
И Пилат смотрит на Него. Но не видит...Он должен все сам понять. Но он упускает свой шанс. Он допускает роковой промах. Ведь, по-гречески слово «грех» - означает «попадание мимо цели». Мимо Спасения...
Все то, что дано нам в заповедях и что мы привыкли считать чем-то уже само собой разумеющимся, абсолютно ничем нельзя обосновать. В мире волков (а он именно мир волков и ничто иное), любовь, жертвенность, милосердие - набор нелепостей. Власть, наслаждение, право сильного - вот, это все, совсем другое дело. Это абсолютно логично и целесообразно.
Иными словами, то, что мы считаем «добродетелями», не сами по себе добро, а потому что именно Христос, засвидетельствовавший собственную истинность смертью крестной и воскресением, Он нам их явил.
И значит, приняв их, живя ими, обретешь Жизнь. А отказавшись, пребудешь в смерти. И ныне, и присно, и вовеки веков...
Но «Какие ваши доказательства?», - как говорил герой Шварценеггера в «Красной жаре». Наши доказательства, например, Петр и Павел.
Их часто вспоминают вместе - первоверховных апостолов Петра и Павла. И память их в один день - Праздник, завершающий Петров пост.
Они, помимо всего прочего, явили каждый по-своему зримые психологические доказательства Воскресения Христова. Того, что сие есть несомненный факт.
Петр, трижды отрекшийся от Учителя, накануне Его распятия, становится абсолютно непоколебимым и бесстрашным, после оного. Возглавляет первую христианскую общину, окруженную ненавистью иудеев.
И заканчивает свой путь в Риме, распятый вниз головой, ибо считал себя недостойным пострадать так же, как и Учитель. Подобная метаморфоза, немыслима была бы, если бы не несомненность Воскресения.
Еще ярче пример Павла. Потомственный фарисей, римский гражданин (то есть, лицо определенно привилегированное), ученик знаменитого раввина и исходя из всего этого, вполне логично, гонитель христиан. Сталкивается лицом к лицу с Реальностью, с Сущим.
И выбирает участь изгоя, чтобы проповедовать эту Реальность, вплоть до лютой смерти...
Из 2-го Послания апостола Павла к Коринфянам:
«От Иудеев пять раз дано мне было по сорока ударов без одного;
три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл во глубине морской;
много раз был в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями,
в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе».
Зачем же из уважаемого члена общества превращаться в изгоя, «побиваемого камнями», если у тебя не абсолютного знания об Истине?
Но, впрочем, все это доказательства для «имеющих уши», прочие, наверняка, найдут «правдоподобные» объяснения, чтобы их не принимать. Они остаются во вражде с Богом. Они не примиренные, не принимающие Искупление.
Но в чем оно, в самом деле? Что значит крестная жертва? Она принесена за наши грехи. Но кому? В поисках ответа на этот вопрос, многие попадали в богословский лабиринт.
Неожиданный, но истинно христианский ответ дает Барт:
«в Рим. 5 нет речи о вражде Бога против мира, которая подлежала бы устранению путем примирения. Установленный примирением мир, согласно Рим.5,1, есть наш мир с Богом. Здесь речь идет о примирении Павла и мира с Богом, а не о примирении Бога с Павлом или миром. На нашей стороне – тот вред, который подлежит устранению. Заметим, что изображение гнева Божьего в Рим.1,18 целиком и полностью состоит в изображении извращенности людей. Не Богу нужно примирение с людьми, а людям - примирение с Ним».
Барт говорит: «Понятие наказания проникло в христианский богословский ответ из Ис.53,5. В Новом Завете это понятие в таком контексте не встречается. Но его нельзя по этой причине полностью отвергать и исключать. За моим отвращением от Бога следует уничтожающее отвращение Бога от меня. Его любовь проявляется в виде смертоносного гнева там, где она оказывается отвергнута. И вот если Иисус Христос прошел наш путь грешников вплоть до его горестной цели, в самый мрак внешний, то вполне можно сказать, что Он претерпел наше наказание. Но не подобает делать понятие «наказание» главным, как это бывало в старых версиях учения о примирении (особенно у последователей Ансельма). Важно не то, что Иисус Христос, претерпев вместо нас наказание, избавил нас от него; тем более нельзя сказать, что Он «удовлетворил» этим гнев Божий, дал ему сатисфакцию. Последняя мысль совершенно чужда Новому Завету. Но и по поводу представления о том, что Иисус Христос избавил нас от заслуженного наказания, нужно заметить, что новозаветные высказывания указывают в этом направлении лишь косвенно. Самое важное не то, что нам не пришлось претерпеть наказание, которое нам причиталось. Конечно, это тоже верно. Но это следует только из того важнейшего, что совершилось в страданиях и смерти Иисуса Христа: именно пойдя на смерть, Он положил конец нам, как грешникам, и самому греху. Он в своем лице предал грех уничтожению, Он устранил, упразднил, перечеркнул его, а тем самым и поражавшее нас обвинение, приговор, проклятие. Он вновь открыл доступ человека к Богу. Этот доступ был ведь до этого перекрыт изнутри, со стороны человека, и должен был вновь открыться изнутри. Именно это и произошло, когда Иисус Христос позволил в своем собственном лице (как в лице великого грешника!) пригвоздить к распятию и убить грех, носителем которого Он пожелал сделать самого себя. Именно в предании уничтожению грешного человека и самого греха Он перекрыл источник нашей погибели».
Если сама личность Христа, Его Распятие и Его Воскресение не сокрушают в нас стену, отделяющую от Бога, состоящую из бесконечных вопросов, претензий, недоумений, если Он для нас не есть окончательный и абсолютный аргумент Любви, то мы сами себе суд и осуждение.
В Евангелии сказано: «Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы» (Ин. 3, 19).

Смерть вторая…
Она предстоит подавляющему большинству, однако оно (большинство) и о первой не помнит.
А между тем, Откровение Иоанна, глава 20:
«1И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей.
2Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет,
3и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время.
4И увидел я престолы и сидящих на них, которым дано было судить, и души обезглавленных за свидетельство Иисуса и за слово Божие, которые не поклонились зверю, ни образу его, и не приняли начертания на чело свое и на руку свою. Они ожили и царствовали со Христом тысячу лет.
5Прочие же из умерших не ожили, доколе не окончится тысяча лет. Это - первое воскресение.
6Блажен и свят имеющий участие в воскресении первом: над ними смерть вторая не имеет власти, но они будут священниками Бога и Христа и будут царствовать с Ним тысячу лет.
7Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань; число их как песок морской.
8И вышли на широту земли, и окружили стан святых и город возлюбленный.
9И ниспал огонь с неба от Бога и пожрал их;
10а диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк, и будут мучиться день и ночь во веки веков.
11И увидел я великий белый престол и Сидящего на нем, от лица Которого бежало небо и земля, и не нашлось им места.
12И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими.
13Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим.
14И смерть и ад повержены в озеро огненное. Это смерть вторая.
15И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное».
Между тем, есть оптимистическое учение - апокатастасис, называется. Восходит к Оригену, выдающемуся богослову III века, который был осужден как как еретик. Но конкретно учение осуждено не было. И сегодня, например, его сторонником является известнейший популяризатор в рядах РПЦ, профессор Алексей Осипов. Он считает, что Бог-Любовь не может потерпеть вечных адских мук и что рано или поздно все помилованы будут. Однако, эта мысль противоречит большей части евангельских речений на эту тему.
Например, Апостол Павел говорит в Послании к Коринфянам:
«Но Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших.
Ибо, как смерть через человека, так через человека и воскресение мертвых.
Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут,
каждый в своем порядке: первенец Христос, потом Христовы, в пришествие Его.
А затем конец, когда Он предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство и всякую власть и силу.
Ибо Ему надлежит царствовать, доколе низложит всех врагов под ноги Свои.
Последний же враг истребится — смерть,
потому что все покорил под ноги Его. Когда же сказано, что Ему все покорено, то ясно, что кроме Того, Который покорил Ему все.
Когда же все покорит Ему, тогда и Сам Сын покорится Покорившему все Ему, да будет Бог все во всем».
Как же, говорят оптимисты, если Бог «все во всем», то где же место для вечных мучений? Логично? Вот, только логика – это человеческое, слишком человеческое…
Может ведь, быть и совсем не оптимистический ответ. Смерть вторая – не есть альтернативная вечность мук, а есть полная аннигиляция чуждых Богу. После чего Он и пребудет вечно «все во всем».
Подобный вариант тоже не согласуется с принципом Любви? А разве с ним, по-человечески понятым, согласуются в принципе любые адские муки? Это такой воспитательный фактор выходит?
Да, как отвечает на критику Осипов – это все тайна, последняя тайна. И нет у Церкви и быть не может об этом окончательного приговора.
Однако, духовному трезвению больше способствует мысль о максимальном риске, а не логически, чисто человечески, обоснованном всепрощении.
Но и с логикой тут не все в порядке. Мир погибнет. Это мы знаем наверняка. И тот, кто был «от мира», кто его и только его любил, что с тем вполне логично произойдет?
Что же касается ада (то есть, того что ждет отверженных в промежутке между первой и второй смертями), то вот авторитетное мнение:
«Ибо душа, находясь в теле сём, хотя и ведёт борьбу от страстей, но имеет и некоторое утешение от того, что человек ест, пьёт, спит, беседует, ходит с любезными друзьями своими. Когда же выйдет из тела, она остаётся одна со страстьми своими и потому всегда мучится ими; занятая ими, она опаляется их мятежем и терзается ими, так что она даже не может вспомнить Бога; ибо самое памятование о Боге утешает душу, как и в псалме сказано: «помянух Бога и возвеселихся» (Пс.76:4), но и сего не позволяют ей страсти.
Хотите ли, я объясню вам примером, что говорю вам. Пусть кто-нибудь из вас придёт, и я затворю его в тёмную келлию, и пускай он хотя только три дня не ест, не пьёт, не спит, ни с кем не беседует, не поёт псалмов, не молится и не вспоминает о Боге; и тогда он узнает, что будут в нём делать страсти. Однако он ещё здесь находится: во сколько же более, по выходе души из тела, когда она предается страстям и останется одна с ними, потерпит тогда она, несчастная?»
(Авва Дорофей, VI век)
То есть, ад, согласно этому святому, - это не «черти с вилами» и прочие простонародные страшные сказки. И даже не высокохудожественные фантазии Данте. Ад - это тотальная лишенность. Это и «отрезанность» от Бога, который закрыт от вас жаждой земного, которую невозможно удовлетворить. Потому что вы лишены того, к чему были привязаны. А разве вас не предупреждали, что надо отвязываться? При, этом, если вы даже не принимаете христианства, но допускаете некую форму существования по ту сторону, все равно, лишенность станет адом - это же, вполне очевидно.
Тут можно, кстати, вспомнить диалог Свидригайлова с Раскольниковым. Думаю, Достоевский читал авву Дорофея:
«– Нам вот всё представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится.
– И неужели, неужели вам ничего не представляется утешительнее и справедливее этого! – с болезненным чувством вскрикнул Раскольников.
– Справедливее? А почем знать, может быть, это и есть справедливое, и знаете, я бы так непременно нарочно сделал! – ответил Свидригайлов, неопределенно улыбаясь».
Но, как видим, не все даже не просто именующие себя христианами, но и богословы, и даже священники не готовы принять подобную справедливость. И не только…
Священник, да еще к тому ж, катехизатор, отрекся от веры и стал атеистом, поскольку «не смог оправдать Бога за страдания мира сего». Да, и такое случается. Это, конечно, феномен, о котором стоит кое-что сказать...
Оставим вопрос, как человек пришел в церковь, да еще стал священником, не решив для себя сей вопрос.
Поговорим об оправдании.
А, его нет, собственно.
Из того, что Бог - это Любовь, совершенно не вытекает, что это та самая любовь, которую мы сами к кому-то испытываем.
Например, меня еще в ранней юности этот же вопрос смущал, который уже не юного священника настиг.
Я размышлял: выходит, что человек добрее Бога. Ведь, представим, мы идем вдоль реки, в ней тонет человек, и он не только не зовет нас на помощь, но и поносит нас всячески. Или наоборот, по каким-то причинам не видит нас (не верит, что здесь может некто быть). Что же мы не спасем такого?
А Бог не спасает... «Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет» (Мк. 16:16).
Или, например, разве вы скажете любимому человеку, что если он не примет страдания ради вас, то вы знать его не хотите? А Христос говорит: «Кто не берет креста своего и следует за
Мною, тот не достоин Меня».
Но вопрос, который породил обширную литературу, посвящённую теодицее - почему в мире столько зла, если есть Бог (и Он есть любовь) - на самом деле, неадекватен. Адекватен противоположный: откуда в мире вообще берутся добро и любовь, если допустить, что Бога нет? Из естественного отбора они никак не вытекают...
Но это истинный Бог - Любовь, отвергающий кровавые жертвы. А есть ещё и множество «богов», которые их охотно принимают. И такой порядок людей устраивает, куда больше, чем требование любить ближнего. Они и Ему, заповедавшему сие, то и дело, всю дорогу кровавые жертвы предлагали. Такова уж падшая сущность человеков. От неё - и то самое зло, ответственность за которое они со времён Адама и Каина нести не хотят.
В житиях святых нас может и удивить, и даже озадачить, то, что они до смертного часа скорбят о своих грехах. Может, в этом современнику нашему нечто наигранное почудиться. О чем, в самом деле, плакать и сокрушаться инокам, отрекшимся от всего? Но, каково это - вовсе отречься от себя?
Потому и стремились к мученичеству, что этот жест окончательная победа в борьбе с ветхим человеком...
Каждый из нас, при усилии, все же сможет понять, о чем плачут даже, всеми почитаемые старцы. Грех - это любое движение мысли не по любви. Что значит, не в согласии с Богом, но против него.
То есть, любое наше даже микро-раздражение на ближнего есть согласие с дьяволом...
Мы этого либо не понимаем вовсе, либо лишь мгновениями, а старцы постоянно созерцают, что на какую-бы высоту они ни поднялись, в один миг можно скатиться вниз. От одного движения мысли.
И поэтому, нет страшнее поругания имени Христова, чем, когда им пытаются оправдать свою лютую ненависть к кому-либо, сколь угодно, грешному. Максим Исповедник свидетельствует: «Видящий в сердце своем след ненависти к какому-либо человеку, за какое-либо падение, совершенно чужд любви к Богу. Ибо любовь к Богу никак не терпит ненависти к человеку».
В Eвангелии от Иоанна есть характерный эпизод:
«Cказал Господь ко пришедшим к Нему иудеям: ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь пребывает во Мне, и Я в нем. Как послал Меня живый Отец, и Я живу Отцем, так и ядущий Меня жить будет Мною. Сей-то есть хлеб, сшедший с небес. Не так, как отцы ваши ели манну и умерли: ядущий хлеб сей жить будет вовек. Сие говорил Он в синагоге, уча в Капернауме. Многие из учеников Его, слыша то, говорили: какие странные слова! кто может это слушать? Но Иисус, зная Сам в Себе, что ученики Его ропщут на то, сказал им: это ли соблазняет вас? Что ж, если увидите Сына Человеческого восходящего туда, где был прежде? Дух животворит; плоть не пользует нимало. Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь. Но есть из вас некоторые неверующие. Ибо Иисус от начала знал, кто суть неверующие и кто предаст Его. И сказал: для того-то и говорил Я вам, что никто не может придти ко Мне, если то не дано будет ему от Отца Моего. С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним. Тогда Иисус сказал двенадцати: не хотите ли и вы отойти? Симон Петр отвечал Ему: Господи! К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни: и мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога Живаго».
Вот, это и есть ответ. Другого нет. И не ищите.
Тот, кому «есть куда идти», уйдет.
Останутся те, кто услышал «глаголы жизни вечной». И знает, что больше он иx нигде не услышит. А значит, сколько бы ни было вопросов и недоумений, идти больше некуда.
На самом деле, любое абстрактное определение Бога будет Его обвинением с позиции страдающего человека. И только страдающий Бог не может быть обвинен. Не потому, что Его страдание страшнее нашего. И не потому, что как говорил Майстер Экхарт «Добрый рыцарь не жалуется на свои раны, взирая на короля, который ранен вместе с ним».
А потому, что Он и говорит, и демонстрирует нам - иного пути кроме Креста нет. Он может разделить с нами страдание, провести сквозь него, но не может («всемогущество» - тоже слишком человеческое определение) отменить необходимость крестного пути. Ведь, если спасти Человека Бог может лишь через Крест и никак иначе, то какое же это «всемогущество»?


Никто не благ…
Никто не может претендовать на полноту ведения, никто сам себя не может почитать святым.
«Он же сказал ему: что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог», - это говорит Христос богатому юноше, который допытывался, как ему спастись. При этом, почитал Иисуса не Богом, но «учителем». И отошел потрясенный, когда узнал, что совершенство он «купит», только продав свое имущество, раздав деньги бедным и пойдя за Христом, без единой мысли о завтра и вчера…
«Услышав это, ученики Его весьма изумились и сказали: так кто же может спастись?
А Иисус, воззрев, сказал им: человекам это невозможно, Богу же всё возможно».
Невозможно человеку, даже соблюдя (вроде бы) все заповеди и отрешившись от всего (казалось бы) быть уверенным в своем спасении. И точно так же, он не может быть уверен в погибели других.
Но мы то и дело слышим от «христиан» (в кавычках, потому что в этот момент они говорят вопреки велениям Его), что «в РПЦ», «у никониан», «у католиков», «у раскольников» (и т.д.) нет Духа Святого.
Но понимают ли эти люди, что говорят и чем рискуют? Христос сказал:
«Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них».
То есть, вышеупомянутые утверждения как-бы припечатывают: нет и двух-трех в этих конфессиях, которые бы пришли в храм одновременно во имя Христа…
И как вы не страшитесь сказанного: «Посему говорю вам: всякий грех и хула простятся человекам, а хула на Духа не простится человекам; если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святаго, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем». (Мф. 12:31–32).
Апостол Иоанн говорит:
«Духа Божия (и духа заблуждения) узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога.
А всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста, о котором вы слышали, что он придет и теперь есть уже в мире».
Вот, это и есть однозначный критерий. А все прочие – не однозначны.
То есть, мы не имеем права судить о Духе Святом, ибо, Христос сказал: «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа».
Это никак не значит, что мы не можем обличать того, что считаем в иной конфессии грехом и заблуждением. Но мы не в праве судить и решать за Бога, является ли все это непреодолимой преградой для прихода Его Духа в среду сих «еретиков».
Есть ведь история о чуде святого Фёдора Тирона, который явился архиепископу еретику-арианину, чтобы спасти его столь же еретическую паству от осквернения идоложертвенной кровью. Спасти еретиков от осквернения...
Но ведь, они отлучены от Духа Святого, согласно убеждённости «правоверных». Однако, «Дух дышит, где хочет»!
А сегодня как рискуют утверждать, что Фатимское, например, явление не от Бога? Относиться к нему с осторожность - одно, отрицать безоговорочно и хулить - другое.
Нельзя забывать, что как сказал Авва Агафон: «Одно дело суд человеческий, а другое дело суд Божий». И не дай Бог нам стать теми, кто против Него, пребывая в убежденности, что «за».
И еще неплохо иметь ввиду, как осторожно высказывался на эту болезненную тему святитель Филарет Московский в своей замечательной и поистине увлекательной книге «Разговоры между испытующим и уверенным о православии восточной греко-российской церкви».
 «Уверенный», в ответ на упорные вопросы «испытующего» относительно католической церкви говорит, ссылаясь на вышеприведенное речение апостола Иоанна:
«Ты непременно хочешь заставить меня судить. Знай же, что, держась вышеприведенных слов Священного Писания, никакую Церковь, верующую, яко Иисус есть Христос не дерзну я назвать ложной. Христианская Церковь может быть только либо „чисто истинная“, исповедующая истинное и спасительное Божественное учение без примешения ложных и вредных мнений человеческих, либо „не чисто истинная“, примешивающая к истинному и спасительному веры Христовой учению ложные и вредные мнения человеческие».
Мы только одним можем доказать свою правоту и истинность нашего пути. Опять же, по слову Христову: «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою».
Вот, например, Христос запретил разводиться. Разве, это не «бесчеловечно»? Даже ученики, не то, что прочие были озадачены:
«И приступили к Нему фарисеи и, искушая Его, говорили Ему: по всякой ли причине позволительно человеку разводиться с женою своею?
Он сказал им в ответ: не читали ли вы, что Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их?
И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, 6так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает.
Они говорят Ему: как же Моисей заповедал давать разводное письмо и разводиться с нею?
Он говорит им: Моисей по жестокосердию вашему позволил вам разводиться с женами вашими, а сначала не было так;
но Я говорю вам: кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует; и женившийся на разведенной прелюбодействует.
Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться.
Он же сказал им: не все вмещают слово сие, но кому дано,
ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит».
О чем здесь? О святости брака? Да, но далеко не только. Здесь очень ярко подчеркнуто, что Христос никогда не «снисходил» к жестокосердию. Он не давал ему никогда ни единого шанса оправдаться. А это для человеков самое страшное. Вот, ведь, даже у учеников первая мысль - уж лучше не жениться тогда...
Но Он отвечает, что, мол, что ж, попробуйте вместить. Тут вам тоже никаких поблажек не будет.
Эта Его «беспощадность» беспрецедентна. Любая другая религия всегда идет навстречу жестокосердию. Так, или иначе дает ему место.
Христос нигде и никогда. Потому что «право имеет». И все, кто пытаются свое жестокосердие (в любой сфере) Христом оправдать, не обманывайтесь - вы не наследуете Царства Божия. Сие просто невозможно. Для жестокосердых, так и ушедших по ту сторону нераскаянными, ничего, кроме жестокости Там не будет...

«О нем судить никто не может»
Есть у верующих одно неоспоримое преимущество, перед атеистами. О сути его сказал еще апостол Павел:
«Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием, и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно.
Но духовный судит о всем, а о нем судить никто не может.
Ибо кто познал ум Господень, чтобы мог судить его? А мы имеем ум Христов».
То есть, когда мы общаемся с вами, господа атеисты, мы прекрасно понимаем вашу логику и способны вполне увидеть мир вашими глазами. Потому что, и мы все были некогда «душевными». Сразу «духовными» мало, кто, прямо с детских лет становится.
То есть, у нас ваш опыт есть, а у вас нашего – нет. Даже, при том, что конечно, никто не может с таким, как апостол дерзновением, сказать, что имеет «ум Христов», все равно он уже у нас иной нежели у вас…
Разумеется, наш опыт вам и не нужен. Но с другой стороны, понять нашу логику, как бы ни пытались, вы в связи с этим, не сможете.
ОК, скажете вы, но мы не можем понять и сумасшедших, что ж, с того?
И это предусмотрено: «мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие». Современные атеисты и есть эти самые «еллины», то есть, язычники, которые поклоняются самым разнообразным идолам – карьере, борьбе за свободу, деньгам, сексу, просто угару…
Но, при этом, как раз вы, с любой точки зрения, безумны. Почему?
Отвечу…
Что есть «душа», о которой мы тут говорим? Это, собственно то, что вы развиваете или услаждаете, то, что вы считаете своим «я». И то, о чем Христос говорит:
«Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет
ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и
Евангелия, тот сбережет ее».
Как это потерять душу? И главное зачем? Затем, что это «я» несомненно, смертно. Первый шаг в сторону становления «духовным» - осознание, что раз оно конечно, оно мне и не нужно. Мне нужно только вечное. И оно обретается, через распятие своего «ветхого человека», того самого «я», кроме которого атеисты ничего в «себе» не знают.
Но это, совсем не обязательно значит, что человек себя насильно заставляет перестать быть «собой». Нет, когда он осознает с кристальной ясностью, что он ничто, то его «я» постепенно (естественно, с Божьей помощью) начинает разваливаться, исчезать. Ведь если ты конечен, то ты – прах, находящийся в становлении. Ты не есть, на самом деле, некое фиксированное «я» (нечто желающее и мыслящее), а просто отложенное до времени ничто.
Если ты мысленно форсируешь превращение этого ежесекундно саморазрушающегося «нечто» в ничто, многие из желаний и помыслов, начнут также, какие быстрее, какие медленнее, растворяться.
Но ради чего? Ради смысла. Потому что смысл может быть только у вечного, а вечен, просто по определению, только Бог.
Смысл для человека фундаментальная категория. Именно она отличает его от животного. Не даром, еще в Псалтири о тех, кому он не нужен сказано:
«Егда увидит премудрыя умирающыя, вкупе безумен и несмыслен погибнут, и оставят чуждим богатство свое.
И гроби их жилища их во век, селения их в род и род, нарекоша имена своя на землях.
И человек в чести сый не разуме, приложися скотом несмысленным и уподобися им».
То есть, те, кто не делают никаких выводов из очевидности своей смертности, и живут, не задумываясь, ничем не отличаются от животных. Впрочем, не о них ведем мы речь.
Есть же множество тех, кто изобретают себе какой-нибудь смысл, помимо Бога, помимо вечности. Здесь можно услышать и диковинные идеи о том, что они намереваются «жить в своих детях», «в своих делах». Циолковского, например, согревала мысль, что атомы, из которых он состоит, бессмертны. Для кого-то успокоительна мысль о вечности человечества, и он фантазирует о том, как звездолеты будут где-то что-то бороздить, даже если погибнет Земля, а о нем самом и памяти не останется.
Но вот, какая незадача, подавляющее большинство актуальных научных теорий, говорит о том, что сама вселенная, в итоге погибнет, вплоть до того, что и с атомами, из которых Циолковский состоял, не весть что произойдет.
То есть, аннигиляция в атеистическом сценарии неизбежна. Есть, впрочем, более маргинальные теории, которые утверждают вечность вселенной. Однако, это недоказуемо, ровно так же, как и существование Бога…
Что же более безумно – отрицать вечность, но жить так, как будто она хоть в каком-то виде есть? Или «принять крест»?
Кстати, если человек приходит в Церковь не ради единственно возможного смысла – Христа, а по каким-то иным поводам – ради традиции, патриотизма или чего-то подобного – то это, с точки зрения обретения вечности, совершенно бесполезно.
Ведь, прямо перед словами об отречении от своей «души», Христос говорит:
«Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня;
и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня».
То есть, он заранее аннигилирует все «смыслы», за которыми пытаются спрятаться от ужаса небытия «осмысленные» атеисты.
И кстати, таких «христиан», которые могут найти смысл в ком-то/чем-то кроме Христа, атеисты понять вполне могут. И те, и другие – «душевные».


Вера центуриона
Толстовство - это такая русская беда. Почему беда? Потому что – это попытка быть «святее» не то что «папы римского», а самого Христа. Смотрит Толстой в Евангелие и видит там то, что не совпадает с его гуманистическими представлениями. Он ведь, и Христа «гуманистом» считает. А значит, что? Все, что не соответствует этому представлению о Нем – убираем или, по крайней мере, забываем, а всех, кто не забывает клеймим реакционерами…
Именно этот подход пародировал покойный Майк Науменко (группа «Зоопарк»):
«Здрасьте! Я родом из Бобруйска.
Я -- гуру, по-вашему это будет "учитель".
Я щас вам расскажу о смысле жизни.
Я, в натуре, профессионал, а не любитель.
…..
Сначала маленький экскурс в историю,
А к практике мы перейдем потом (опосля, значит).
Так вот, все это началось в те самые времена,
Когда Иисус Христос сказал впервые "Ом".

И Будда -- этот тоже был из наших.
Он выпустил приказ -- всем всех любить,
Носить цветы, усы, бороду и хаер подлиннее,
А на войну ни в коем разе не ходить».

Вот, такими «гуру из Бобруйска» и по сей день земля русская не оскудела.
Но вспомним, что говорил Христос реальный, а не «толстовский» и не булгаковская пародия на Него – Иешуа га Ноцри о представителях «негуманного» рода занятий - воинах.
Евангелие от Матфея, Глава 8; Стихи 5-13:
«Когда же вошел Иисус в Капернаум, к Нему подошел сотник и просил Его: Господи! слуга мой лежит дома в расслаблении и жестоко страдает. Иисус говорит ему: Я приду и исцелю его. Сотник же, отвечая, сказал: Господи! я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи только слово, и выздоровеет слуга мой; ибо я и подвластный человек, но, имея у себя в подчинении воинов, говорю одному: «пойди», и идет; и другому: «приди», и приходит; и слуге моему: «сделай то», и делает. Услышав сие, Иисус удивился и сказал идущим за Ним: истинно говорю вам, и в Израиле не нашел Я такой веры. Говорю же вам, что многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном; а сыны царства извержены будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов. И сказал Иисус сотнику: иди, и, как ты веровал, да будет тебе. И выздоровел слуга его в тот час».
Кто такой сотник? Это римский центурион. Он оккупант. Его работа – убивать. Он обосновывает свою веру ссылкой на иерархическую структуру общества. И что ему говорит Христос? Он поражается его вере, и вовсе не призывает его отказаться от своего воинского дела, а также отпустить на волю раба. Он, напротив, говорит о том, что такие, как он спасутся. А праведники многие, у которых ни рабов нет, и крови они ничьей не проливали, но не уверовали в Него, канут в геенну.
Скандал какой-то для «толстовца»!
А что Иоанн Креститель сказал воинам к нему пришедшим? Лук.3:14 «Спрашивали его также и воины: а нам что делать? И сказал им: никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованьем».
И опять, ничего по отказ от насилия, мечи – в землю и прочее…
Но как же тогда «взявшие меч, мечом погибнут»? Нормально. Мечом погибнут, но не в геенну же сгинут. По закону воздаяния, воин всегда готов принять смерть от меча, но нигде не сказано, что это смерть вечная.
А «не убий» как же? Очень просто. Это для «толстовцев», то, что убивать нельзя – само собой разумеется. Но реально ничего тут очевидного нет. Ибо на соседних страницах сказано «око за око и зуб за зуб». Эти заповеди устанавливают нормативы легитимного насилия, чтобы не допускать беспредела. И утверждают, что убийство Господь не считает «нормой жизни». Что сие есть грех смертный, если «по своей дурацкой воле». А если, в рамках воинского долга, то все неоднозначно.
Ибо, сколько их было святых воинов-мучеников в первые века! И их Церковь таковыми признала. Сама. А не по государственному заказу. Георгий Победоносец – лишь самый известный. И никто из них, став христианином, не дезертировал из имперского войска. Не вложил меч в ножны. Но каждый пострадал за исповедание Христа. И принял смерть за Него, и вошел в Жизнь вечную…

«Беззаконное» христианство
В христианстве нет Закона – того корпуса правил, предписаний, установлений, которые есть, само собой разумеется в иудаизме, есть в исламе, есть и в большинстве неавраамических религий. Собственно, следование им и обеспечивает «праведность».
Но с точки зрения христиан, факт Боговоплощения (абсолютно экстраординарного, все меняющего события) означает не отмену, но завершение всякого закона. Об этом говорит и Христос: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить».
Но говорит это в ответ на упреки в нарушении базовых норм закона. Так, что же он реально ГОВОРИТ?
«Фома сказал Ему: Господи! не знаем, куда идешь; и как можем знать путь?
Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня».
Он не отменяет закон, Он – его воплощение.
Все, что после Боговоплощения - последние времена, в которых есть одна только цель - Царство Небесное. Все земное оценивается, исходя не из писанных норм закона, а сверяясь с образом Богочеловека. Взять крест свой и следовать за Ним – все, что нужно.
Разумеется, «беззаконность» христианства для многих неприемлема и непонятна. Причем, среди них и номинальные «христиане». И по-другому быть и не может, поскольку, как и сказано апостолом Павлом: «Мы проповедуем Христа распятого – иудеям соблазн, эллинам безумие».
Вот, один из таких соблазнительных моментов Нового Завета:
«На другой день, когда они вышли из Вифании, Он взалкал;
и, увидев издалека смоковницу, покрытую листьями, пошел, не найдет ли чего на ней; но, придя к ней, ничего не нашел, кроме листьев, ибо еще не время было собирания смокв.
И сказал ей Иисус: отныне да не вкушает никто от тебя плода вовек! И слышали то; ученики Его....
Поутру, проходя мимо, увидели, что смоковница засохла до корня».
Этот фрагмент из Евангелия от Марка часто толкуют в том ключе, что смоковница являет собой образ иудеев, не давших плода, ожидаемого Богом.
Но, обратим внимание, на фразу «еще не время было собирания смокв». Не говорит ли это, на самом деле, о том, что последователь Христа должен преодолеть само свое естество. Что никакие законы мира сего не должны уже иметь над ним власти? И если он буквально не сумеет стать «сверх-смоковницей», то он обречен?
Да, несомненно. Человек призван «выйти из себя» прежнего, ограниченного и «определенного» законами и конвенциями.
Апостол Павел в Послании к Галатам говорит:
«Узнав, что человек оправдывается не делами закона, а только верою в Иисуса Христа, и мы уверовали во Христа Иисуса, чтобы оправдаться верою во Христа, а не делами закона; ибо делами закона не оправдается никакая плоть.
Если же, ища оправдания во Христе, мы и сами оказались грешниками, то неужели Христос есть служитель греха? Никак.
Ибо если я снова созидаю, что разрушил, то сам себя делаю преступником.
Законом я умер для закона, чтобы жить для Бога. Я сораспялся Христу,
и уже не я живу, но живет во мне Христос. А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня.
Не отвергаю благодати Божией; а если законом оправдание, то Христос напрасно умер».
Но, что становится следствием Веры? Немыслимые, по человеческой мерке, дела:
«Иисус же сказал им в ответ: истинно говорю вам, если будете иметь веру и не усомнитесь, не только сделаете то, что сделано со смоковницею, но если и горе сей скажете: поднимись и ввергнись в море, - будет; и все, чего ни попросите в молитве с верою, получите».
Блаженный Августин писал: «Люби Бога и делай, что хочешь». Это тоже констатация преодоленности закона. Но разве, это апология произвола? Никак. Тот, кто сподобился возлюбить Бога, неизбежно, помимо предписаний и норм, возлюбит и ближнего. Причем, авва Дорофей сумел доказать это буквально с помощью геометрической теоремы:
«Предложу вам сравнение, преданное от отцов. Представьте себе круг, начертанный на земле, средина которого называет центром, а прямые линии, идущие от центра к окружности, называются радиусами. Теперь вникните, что я буду говорить: предположите, что круг сей есть мир, а самый центр круга – Бог; радиусы же, т.е. прямые линии, идущие от окружности к центру, суть пути жизни человеческой. Итак, на сколько святые входят внутрь круга, желая приблизиться к Богу, на столько, по мере вхождения, они становятся ближе и к Богу, и друг к другу; и сколько приближаются к Богу, столько приближаются и друг к другу; и сколько приближаются друг к другу, столько приближаются и к Богу. Так разумейте и об удалении. Когда удаляются от Бога и возвращаются ко внешнему, то очевидно, что в той мере, как они исходят от средоточия и удаляются от Бога, в той же мере удаляются и друг от друга; и сколько удаляются друг от друга, столько удаляются и от Бога. Таково естество любви: на сколько мы находимся вне и не любим Бога, на столько каждый удален и от ближнего. Если же возлюбим Бога, то сколько приближаемся к Богу любовью к Нему, столько соединяемся любовью и с ближним; и сколько соединяемся с ближним, столько соединяемся с Богом».
Вы спросите, а зачем же тогда посты, церковные службы, это разве не подобие закона? Нет, это проявление любви…и стремления уже здесь оказаться в Ином, не подверженным страстям (в частности, чревоугодию), пребывающим как можно чаще в священном пространстве храма, которое и есть образ того самого Иного. Где царствует Бог-Любовь.
Но разве всем такое по силам? Разве, для большинства не нужен Закон? А для чего он нужен? Для социальной гармонии? Но Христос пришел не для гармонии.
«Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч,
ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее», - говорит Христос.
«Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу», - почему? Потому-что кесарь и есть гарант социальной гармонии? Нет, потому что, она вообще, не есть ни цель, ни смысл.
Смысл в этом: «Иди за Мною, и предоставь мертвым погребать своих мертвецов»…

Бунт Ивана
Именно так называется кульминационная, с точки зрения христианской проблематики, глава самого известного и, пожалуй, самого выдающегося произведения Достоевского – романа «Братья Карамазовы».
Иван максимально остро ставит здесь вопрос о страдании. О страдании невинных, причем максимально возможно невинных – детей. Если это плата, то за что? И не слишком ли велика цена?
Именно это буквально и спрашивает Иван у брата Алеши:
«Слушай: если все должны страдать, чтобы страданием купить вечную гармонию, то при чем тут дети, скажи мне пожалуйста? Совсем непонятно, для чего должны были страдать и они, и зачем им покупать страданиями гармонию? Для чего они-то тоже попали в материал и унавозили собою для кого-то будущую гармонию?».
Иван страдает, внутренне сраспинается этим детям. Он не может сделать шаг в забвение себя и отречение от поиска всякого смысла, погрузившись в стихию разврата «черной», карамазовской крови, он жаждет Бога, но Бога, который был бы ему понятен…
«О, Алеша, я не богохульствую! Понимаю же я, каково должно быть сотрясение вселенной, когда всё на небе и под землею сольется в один хвалебный глас и всё живое и жившее воскликнет: "Прав ты, господи, ибо открылись пути твои!" Уж когда мать обнимется с мучителем, растерзавшим псами сына ее, и все трое возгласят со слезами: "Прав ты, господи", то уж конечно настанет венец познания и всё объяснится. Но вот тут-то и запятая, этого-то я и не могу принять. …Пока еще время, спешу оградить себя, а потому от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка… Не стоит потому что слезки его остались неискупленными. Они должны быть искуплены, иначе не может быть и гармонии. Но чем, чем ты искупишь их? Разве это возможно? Неужто тем, что они будут отомщены? Но зачем мне их отмщение, зачем мне ад для мучителей, что тут ад может поправить, когда те уже замучены. И какая же гармония, если ад: я простить хочу и обнять хочу, я не хочу, чтобы страдали больше. И если страдания детей пошли на пополнение той суммы страданий, которая необходима была для покупки истины, то я утверждаю заранее, что вся истина не стоит такой цены».
И требует от брата, который, как ему кажется «уютно» спрятался в церковной догматике от страшных вопросов, взглянуть в лицо ужасу:
«Представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулаченком в грудь и на неотомщенных слезках его основать это здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги!».
И Алеша, напомним, что он послушник в русском православном монастыре, отвечает:
«-- Нет, не могу допустить. Брат, -- проговорил вдруг с засверкавшими глазами Алеша, -- ты сказал сейчас: есть ли во всем мире существо, которое могло бы и имело право простить? Но Существо это есть, и оно может все простить, всех и вся и за всё, потому что само отдало неповинную кровь свою за всех и за всё. Ты забыл о нем, а на нем-то и зиждется здание, и это ему воскликнут: «Прав ты, Господи, ибо открылись пути твои».
Показательно, что картина финального всепрощения и всеобщего слияния всех от века живших в Боге, не смущает Алешу. Он фактически соглашается, что это именно и есть упование христианское. Между тем, у этой доктрины есть имя – это тот же, уже упомянутый, апокатастасис.
Процитируем по этому поводу младшего современника Достоевского, Преподобного Варсонофия Оптинского, который говорит как раз, похоже, не только об Иванах, но и об Алешах:
«В настоящее время не только среди мирян, но и среди молодого духовенства начинает распространяться такое убеждение: будто бы вечные муки несовместимы с беспредельным милосердием Божиим, следовательно, муки не вечны. Такое заблуждение происходит от непонимания дела. Вечные муки и вечное блаженство не есть что-нибудь только извне приходящее. Но все это, прежде всего внутри самого человека. «...Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17, 21). Какие чувства насадит в себе человек при жизни, с тем и отойдет в Жизнь Вечную. Больное тело мучается на земле, и чем сильнее болезнь, тем больше мучения. Так и душа, зараженная различными болезнями, начинает жестоко мучиться при переходе в Вечную Жизнь. Неизлечимая телесная болезнь кончается смертью, но как может окончиться душевная болезнь, когда для души нет смерти? Злоба, гнев, раздражительность, блуд и другие душевные недуги — это такие гадины, которые ползут за человеком и в Вечную Жизнь. Отсюда цель жизни и заключается в том, чтобы здесь, на земле, раздавить этих гадов, чтобы очистить вполне свою душу и перед смертью сказать со Спасителем нашим: "...Грядет сего мира князь и во мне не имать ничесоже" (Ин. 14, 30). Душа грешная, не очищенная покаянием, не может быть в сообществе святых. Если бы и поместили ее в рай, то ей самой нестерпимо было бы там оставаться и она стремилась бы уйти оттуда».
То есть, Иван «почтительнейше возвращает билет», который не только самому ему никак не гарантирован, но, более того, на событие, которое вовсе не обещано. Мать, замученного ребенка не обнимется с садистом-помещиком. Последний несет свое осуждение в себе самом. Не Бог его не простит, но сам он испепелит себя, зажженным в собственной душе еще при жизни дьявольским пламенем.
Но мы помним – Ивану не нужна месть. Вечность осуждения он тоже не может принять своим «евклидовым умом». Тут и ответ на его вопросы: евклидовое сознание в принципе не способно понять парадоксы неотмирной вести Христовой. Для того мы и обращаемся к опыту святых, к их текстам, чтобы получить ориентиры от тех, кто вышел за пределы трех измерений.
Великий консервативный мыслитель, убежденный, что ничего путного, кроме православного «византизма» на Руси никогда не было и не будет, ушедший из жизни монахом Троице-Сергиевой Лавры, Константин Леонтьев писал:
«В творениях г. Достоевского заметна в отношении религиозном одна весьма любопытная постепенность. Эту постепенность легко проследить в особенности при сравнении трех его романов: "Преступление и наказание", "Бесы" и "Братья Карамазовы". В первом представительницею религии являлась почти исключительно несчастная дочь Мармеладова (торговавшая собою по нужде); но и она читала только Евангелие... В этом еще мало православного - Евангелие может читать и молодая англичанка, находящаяся в таком же положении, как и Соня Мармеладова. Чтобы быть православным, необходимо Евангелие читать сквозь стекла святоотеческого учения; а иначе из самого Священного Писания можно извлечь и скопчество, и лютеранство, и молоканство и другие лжеучения, которых так много и которые все сами себя выводят прямо из Евангелия (или вообще из Библии). …."Братья Карамазовы" уже гораздо ближе к делу. Видно, что автор сам шел хотя и несколько медленно, но все-таки по довольно правильному пути. Он приближался все больше и больше к Церкви….Правда, и в "Братьях Карамазовых" монахи говорят не совсем то или, точнее выражаясь, совсем не то, что в действительности говорят очень хорошие монахи и у нас, и на Афонской горе, и русские монахи, и греческие, и болгарские».
Это цитата из статьи Леонтьева, посвященной речи Достоевского на открытии памятника Пушкину. Она имела огромный общественный резонанс. И в ней снова шла речь о гармонии. На этот раз, о чаемой писателем, уже, даже не пост-апокалиптической, вневременной, а о здешней, земной, якобы возможной и «грядущей» гармонии.
Константин Леонтьев надежду на нее опротестовывает: «Вера в божественность Распятого при Понтийском Пилате Назарянина, который учил, что на земле все неверно и все неважно, все недолговечно, а действительность и веко-вечность настанут после гибели земли и всего живущего на ней,- вот та осязательно-мистическая точка опоры, на которой вращался и вращается до сих пор исполинский рычаг христианской проповеди. Не полное и повсеместное торжество любви и всеобщей правды на этой земле обещают нам Христос и его апостолы, а, напротив того, нечто вроде кажущейся неудачи евангельской проповеди на земном шаре, ибо близость конца должна совпасть с последними попытками сделать всех хорошими христианами...
"Ибо, когда будут говорить: "мир и безопасность", тогда внезапно постигнет их пагуба... и не избегнут" (1- е поел. к Фессал. гл. 5, 3).».
Это истинно «византийское» «пессимистическое» виденье противоположное «оптимистическому», характерно русскому, в котором жажда «всех обнять», легко сменяется стремлением передушить не желающих «обниматься».
Леонтьев не оставляет надежд «евклидовому» оптимизму и прогрессизму, даже если они вдохновляются христианской моралью:
«Верно только одно - точно, одно, одно только несомненно - это то, что все здешнее должно погибнуть! И потому на что эта лихорадочная забота о земном благе грядущих поколений? На что эти младенчески болезненные мечты и восторги? День наш - век наш! И потому - терпите и заботьтесь практически лишь о ближайших делах, а сердечно - лишь о ближних людях: именно о ближних, а не о всем человечестве. Вот та пессимистическая философия, которая должна рано или поздно, и, вероятно, после целого ряда ужасающих разочарований, лечь в основание будущей науки».
Мы с вами живем уже после этих «ужасающих разочарований», о которых пророчески говорил Леонтьев. И поэтому для нас нет извинений, как для мечтателей прошлого. Мир не спасет красота. Мы знаем имя Спасителя. И кроме него не на кого и не на что уповать.
А как же Федор Михайлович? Леонтьев и тут очень точен:
«Мнения Ф. М. Достоевского очень важны - не только потому, что он писатель даровитый, но еще более потому, что он писатель весьма влиятельный и даже весьма полезный. Его искренность, его порывистый пафос, полный доброты, целомудрия и честности, его частые напоминания о христианстве - все это может в высшей степени благотворно действовать (и действует) на читателя; особенно на молодых русских читателей. Мы не можем, конечно, счесть, скольких юношей и сколько молодых женщин он отклонил от сухой политической злобы нигилизма и настроил ум и сердце совсем иначе; но верно, что таких очень много».
Так что, нет, и не будет на пути духа «евклидовых» решений. Можно и нужно искать Христа вместе с Достоевским. Но в романах, пусть, даже великих, его не найти.
«Я не Бога не принимаю, - говорит Иван Карамазов, - я мира Божьего не могу принять». И он ждет, что без-пяти-минут монах Алеша поможет этой его беде. А тот теряется в трех соснах буквально. Об этом и говорит Леонтьев, как о главной проблеме Достоевского.
Ответа ведь, нет нигде у Достоевского, который вопросом этим мучился. Хотя ответ очевиден. Как раз принятие мира, наречение его в наличном состоянии «божьим» - это богохульство, ведь, по слову Апостола «мир во зле лежит». А значит, приятие мира - приятие зла. Конформизм - это богохульство.
«В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь, ибо я победил мир», - говорит Христос. Разве после Его победы, мир стал, как при сотворении и вплоть до грехопадения «божьим»? Никак. Ибо Иоанн Богослов говорит о «лежании» мира во зле уже после самого Воскресения, после победы не только над миром, но и над смертью и адом. Мир остается и после этого во власти князя своего, но мы имеем против него оружие, и мы имеем Полководца в нашей борьбе с миром. Мы знаем, как его одолеть.
Но для начала его никак нельзя «принять»...Если бы Церковь эту истину ясно и недвусмысленно утверждала, то скольких бы «иванов» она, возможно, спасла от нигилизма. Но тогда, конечно, возникали бы и чаще проблемы с представителями «власти, которая от Бога», как принцип иерархии, а не как конкретный Петр Петрович или даже Владимир Владимирыч.
Братья Карамазовы, все три – это духовные типажи русской потерянности – безответного вопрошания, поиска пути в беспутьи.


О «удовлетворении»
Достоевский заклеймил католичество своей «Легендой о великом инквизиторе». Однако, при всей своей художественной и символической ценности, она видит западное христианство слишком односторонне.
 Католичество всегда было соблазном для многих православных. И эстетикой своей, и исторической ролью. Есть замечательная книга князя Александра Волконского «Католичество и Священное Предание Востока». Рекомендую всем, кто не удовлетворен пропагандой. А она и в Церкви не редкость. Автор, сам по себе, личность незаурядная – внук декабриста Волконского, после революции остался в Италии и стал там католическим священником. Потому-то и интересна его книга, что он прекрасно знаком с наиболее характерными моментами пропаганды и на них концентрируется.
Показательно, что все касаемое основных догматов, за которые католиков нарекают еретиками, он весьма аргументированно, со ссылками именно на восточных отцов сие обвинение опровергает. Особо интересен разбор знаменитого Ферраро-Флорентийского собора, о котором мы (православные) знаем только именно пропагандистскую историю.
И тем не менее…
Помимо католической «специфики» таинств крещения (обливание) и причастия (под одним видом для мирян до недавнего времени) есть доктрина чистилища, более чем спорная и сыгравшая разрушительную роль в истории самой западной церкви.
У Волконского в главе «Учения, связанные с догматом чистилища» приводится весьма показательная аргументация.
Князь-клирик пишет:
«С догматом чистилища тесно связаны учения: а) о заслугах, б) об «удовлетворении» за грех, и в) об индульгенциях. Эти учения, первое – частично, другие два – полностью, отрицается греко-российским богословием. Посмотрим, в чем они состоят….
а) «Заслугой» (meritum) называется добро, сделанное во службу Богу и способное подвигнуть Его на дарование сверхъестественной награды. …
Католическое учение различает два вида заслуг. Одни заслуги награждаются в силу справедливости Божьей, во исполнение Его обещания награждать данное доброе дело.
….
Другие заслуги – это добрые дела, относительно которых нет обещания награды. Здесь награда плод не справедливости Божией, а Его милости и щедрот.

При обоих видах заслуг награда и «по долгу» (de condigno), и «по милости» (de congruo) идет на пользу того, кто совершил доброе дело. Но есть в заслугах обоих родов элемент «удовлетворения», который может пойти частью на благо других. Так, например, св. кюре д’Арс († 1859) налагал на грешника легкую, посильную ему, епитимью и удовлетворял за его грех, нещадно бичуя себя проволочной плеткой.
б) «Удовлетворение» (satisfactio) есть выполнение некоего действия в возмещение оскорбления, нанесенного Богу грехом, отпущенным в таинстве покаяния.
Грех является двояким злом: 1) он есть действие нашей злой воли, воли, ставшей в противоречие воле Божией – это вина греха (culpa) и 2) он есть объективное зло, происшедшее от греховного действия. Я украл; покаялся; мне отпустили вину греха, но последствия греха остались еще, и я обязан вернуть украденное. Это пример упрощенный. Есть ведь и иные плоды греха, коим так конкретно удовлетворить нельзя: порожденные грехом соблазн, ненависть, зависть, чувство оскорбления, сомнение в правде Божией, отчаяние, телесные страдания, болезнь – остались в мире. Это зло и после моего покаяния будет жить и множится, принося плоды дальнейшего зла. Только внесение в мир нового добра (оно ведь тоже «плодится») или покорное перенесение временных страданий способно уравновесить это зло и удовлетворить правде Божьей.
….
Итак, на исповеди покаявшийся получает с отпущением смертного греха и освобождение от вечных мук; но необходимость отбыть временное наказание за него и за его следствия остается в силе.
Среди дел, которыми человек праведный может удовлетворять правде Божьей, имеются так называемые «сверхдолжные дела» (opera supererogatoria) – это добрые дела, невыполнение которых не является грехом. Сюда относятся дела, соответствующие евангельским «советам». Так, добровольная бедность Христа ради – надежный путь к святости; но и богатый может спастись и даже достичь святости, не раздав всего своего состояния. Девственность выше супружества; но и выполнение супружеских и материнских обязанностей может привести ко святости. Добровольный пост или самобичевание не являются необходимым условием спасения. Такие сверхдолжные дела могут пойти на благо третьих лиц, могут быт выполнены именно с мыслью о благе других душ.
в) «Индульгенции». Откройте русские энциклопедии, и вы узнаете, что «индульгенцией называется в католической церкви отпущение грехов за деньги». В этом определении каждое слово ошибочно. О «продаже» индульгенций мы скажем ниже в главе XII-й, где отвечаем на ходячие невежественные суждения о католичестве, в основе которых так часто лежит сознательная клевета врагов Христовой правды. Но и остальные слова определения неверны: индульгенция не есть отпущение грехов. Как раз обратно: чтобы воспользоваться ею надо уже быть в состоянии благодати, т. е. надо уже иметь грехи отпущенными (в таинстве покаяния и крещения).
Что же такое индульгенция?
Индульгенция (отпуст) есть частичное или полное отпущение временных страданий, кои душе причитается вынести для удовлетворения за те грехи, вина которых и вечное наказание за которые уже ей прощены, – отпущение, даруемое Церковью вне таинства покаяния, путем приложения заслуг Иисуса Христа и святых. Или короче: она есть освобождение от мук чистилища, коим человек при несовершенном покаянии подлежит, хотя бы его грех был отпущен».
Вот, такое, и правда, удивительное для православного учение, в котором Бог-Любовь, простив грех, тем не менее, осуждает на муки, для равновесия в природе. И больше того, не менее удивительно наличие неких «сверхдолжных» заслуг святых, коими они могут «поделиться». Православный вообще не в состоянии принять мысль, что Бог ему что-то должен.
Сказано ведь:

«Я Господь, Бог ваш: освящайтесь и будьте святы, ибо Я Господь, Бог ваш, свят». (Лев.11:44)
«по примеру призвавшего вас Святаго, и сами будьте святы во всех поступках». (1.Пет.1)
«Что делаете, всё делайте во славу Божию» (1Кор.10:31).
И наконец, в приветствии к римским христианам апостол Павел говорит, что они «призваны быть святыми» (Рим.1:7).
Вот, что говорит по поводу этих и других речений Преподобный Иустин (Попович):
«Богочеловек есть совершенный пример Человека, в Котором в совершенной мере осуществилось божественное добро. И таким образом открылся совершенный пример святости. Он всем Своим существом, всем Своим учением, всей Своей жизнью, Своим Воскресением, Крестом, Вознесением призывает человека к этой святости.
Мы, христиане, если действительно принадлежим Христу, обязаны быть святыми во всей нашей жизни: По примеру призвавшего вас Святаго, и сами будьте святы во всех поступках (1 Пет. 1:15)».
То есть, мы, если мы христиане, «обязаны быть святыми». То есть, ничего «сверхдолжного» мы приобрести не можем. Что можно, обрести «сверх» святости? А именно она – наш долг. И она никак количественно не измеряется…
В этом, кстати, смысл имени Святая Русь. Наши далекие предки именно воспринимали святость, как «норму жизни», при том, что понимали, как безмерно далеки от нее…
То есть, главное противоречие между католичеством и православием, на самом деле, не в «Филиокве». Его признавали вполне православным многие восточные отцы, ибо имеется ввиду исхождение не от Сына отдельно, но от Отца и Сына, поскольку они – «одно». Или «от Отца через Сына». Главное противоречие в понимании отношений между Богом и человеком, которое и проявилось в вышеупомянутых «сверхдолжных заслугах». А они, в свою очередь, породили индульгенции. Ну, а те привели к взрыву Реформации. Чем не явный знак от Бога, что вся эта доктрина неверна?

Чтобы блудный сын не очнулся…
Недавно весь мир потрясло известие о том, что папа Франциск одобрил, якобы, гей-браки. Потом, оказалось, что все не совсем так. А как утверждают сторонники понтифика даже совсем не так. Сейчас, когда фокус общественного внимания сместился на другие события, стоит разобраться, что, на самом деле, произошло, и насколько это катастрофично.
Генеральный викарий Архиепархии Божией Матери в Москве священник Кирилл Горбунов так растолковал слова папы:
«Речь идет о союзе, партнерстве, которое имеет определенные правовые последствия. Например, если люди живут вместе и должны иметь возможность быть допущенными в больницу, когда один из них находится в тяжелом состоянии. Или, например, нести совместную материальную ответственность. Речь идет о том, что государство должно признавать определенные права, которые существуют между живущими в таком союзе людьми. Они не должны в этом смысле дискриминироваться».
Выходит, никакой речи о церковном браке для геев не идет. То есть, подразумевается, что ничего ТАКОГО не случилось. Папа сказал, что, мол, геи тоже «дети Божьи». Так, кто же, бросит в него, по этому поводу, камень?
Дети-то, дети, спору нет. Но, согласно Священному Писанию, блудные…И Ветхий и Новый Завет свидетельствуют однозначно:
Левит 18:22 «Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость». «Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них» (Лев 20:13).
И первое послание апостола Павла к Коринфянам 6:9-10: «Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют».
Но и блудный сын, конечно, может раскаяться. Вспомним соответствующую притчу из Евангелия от Луки:
«У некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу: отче! дай мне следующую [мне] часть имения. И [отец] разделил им имение.
По прошествии немногих дней младший сын, собрав всё, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно.
Когда же он прожил всё, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему. Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих.
Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся. И начали веселиться».
Отец в этой притче, разумеется, Бог, который предоставляет любому человеку полную свободу грешить, но эта свобода ведет к неизбежным печальным последствиям – уподоблению свинье. Если же, блудный сын осознает свое бедственное положение, и от блуда отречется, то обретет шанс встретиться, через покаяние с Богом.
Но к чему призывает папа Франциск? Он хочет облегчить жизнь блудных детей, создать им еще более комфортные условия для блуда. Вот, ведь, какая загогулина…
То есть, он, фактически, своим «гуманизмом» способствует тому, чтобы осознание свинства стало более проблематичным, чтобы сын, так и не вернулся к Отцу.
Согласно пророчеству католического святого Малахии (XII век), этот папа – последний. И Франциск регулярно дает поводы отнестись к этому предсказанию со всем вниманием…
Впрочем, приходится уже сталкиваться с вполне снисходительным отношением к содомии и со стороны православных. Мол, это типа грех в ряду других грехов... Что сказать? Читайте, что в своих «Беседах на послание к Римлянам» пишет по данному поводу святой Иоанн Златоуст. И поймете, почему именно LGBT на острие «прогресса»:
«Что делают блудницы, тоже, а лучше сказать – более безобразное совершают и мужеложники. Смешение с блудницами хотя беззаконно, но естественно, а мужеложство и противозаконно, и противоестественно. Если бы не было геенны и не угрожало наказание, то это было бы хуже всякого наказания. Если же они наслаждаются, то это говорит лишь об усилении наказания. Если бы я увидел, что бежит нагой человек, вымаравший все свое тело грязью, и не только не стыдится, но и хвалится этим, то я не стал бы радоваться вместе с ним, но больше его рыдал бы о нем, потому что он не чувствует стыда своего. Но, чтобы яснее представить вам поругание, выслушайте от меня и другой пример. Если бы кто-нибудь уличил девицу в том, что она в своей опочивальне имела смешение с неразумными животными, а она и после того стала бы услаждаться таким смешением, то недостойна ли была бы она слез, преимущественно вследствие того, что не могла избавиться от этой болезни по той причине, что не сознавала порока? Конечно, это всякому ясно. А если то беззаконие тяжко, то и это (мужеложство) – не менее того, так как терпеть поругание от своих прискорбнее, чем от чужих. Я утверждаю, что эти (мужеложники) хуже убийц, так как лучше умереть, чем жить после такого поругания. Убийца отторгает душу от тела, а этот губит и душу вместе с телом. Какой ни назови грех, ни один не будет равен этому беззаконию. И впадающие в него, если бы сознавали совершаемое, приняли бы бесчисленные смерти, чтобы только не подвергаться этому греху.
Ничего, ничего нет неразумнее и тяжелее такого поругания. Если Павел, рассуждая о блуде, сказал: «всяк... грех, егоже аще сотворит человек, кроме тела есть: а блудяй во свое тело согрешает» (1Кор 6.18), то что сказать об этом безумии, которое настолько хуже блуда, что нельзя и выразить? Не говорю, что ты только сделался женщиною, но более: ты погубил свое существование, как мужчина, ты ни в женское естество не изменился, ни того, какое имел, не сохранил, а сделался общим предателем того и другого естества и достоин изгнания и от мужчин и от женщин и побиения камнями, так как ты оскорбил тот и другой пол».

«А ты всё ещё не принимаешь нашего пророка, не любишь его?»
Как-то довелось услышать от мусульманина упрек в расистском подходе, поскольку у него сложилось впечатление, что для меня белый содомит предпочтительней, чем праведный последователь ислама.
Но расизм тут совершенно ни при чем. Логика тут совсем другая – грешник имеет гораздо больше шансов покаяться и прийти ко Христу, нежели праведный мусульманин. Оппонент ответил молчанием. Но разве, для спасения праведности недостаточно?
Вот, что прямо и недвусмысленно отвечает по этому поводу в одном из писем святитель Игнатий Брянчанинов:
«Напрасно ж, ошибочно вы думаете и говорите, что добрые люди между… магометанами спасутся, то есть вступят в общение с Богом! напрасно вы смотрите на противную тому мысль как бы на новизну, как бы на вкравшееся заблуждение! Нет! таково постоянное учение истинной Церкви, и Ветхозаветной, и Новозаветной. Церковь всегда признавала, что одно средство спасения: Искупитель! она признавала, что величайшие добродетели падшего естества нисходят во ад. Если праведники истинной Церкви, светильники, из которых светил Дух Святой, пророки и чудотворцы, веровавшие в грядущего Искупителя, но кончиною предварившие пришествие Искупителя, нисходили во ад, то как вы хотите, чтоб… магометане, за то, что они кажутся вам добренькими, непознавшие и неуверовавшие в Искупителя, получили спасение, доставляемое одним, одним, повторяю вам, средством, – верою в Искупителя? – Христиане! познайте Христа! – Поймите, что вы Его не знаете, что вы отрицались Его, признавая спасение возможным без Него за какие-то добрые дела! Признающий возможность спасения без веры во Христа отрицается Христа и, может быть не ведая, впадает в тяжкий грех богохульства».
Вот, так! А вы, как думали?
Но ведь, мусульмане чтят «пророка Ису», чтят «Мариам». Разве этого, с христианской точки зрения недостаточно?
Это все очень старые вопросы. Еще в далеком XIV веке на них очень четко отвечал святой Григорий Палама. Причем, спор с мусульманами он вел, находясь у них в плену. И надо отдать им должное, несмотря на откровенные ответы, отрезать ему голову им в голову не пришло.
Вот, как проходила дискуссия:
«Председательствующий Палапан, после того, как призвал всех к тишине, сказал епископу: «Владыка требует от тебя ответа на вопрос, как мы принимаем Христа, любим его, уважаем его, исповедуем его Божественным Словом и дыханием, и мы также помещаем его матерь рядом с Богом, а ты всё ещё не принимаешь нашего пророка, не любишь его?» Тогда епископ сказал: «Кто не любит слова учителя, тот не любит самого учителя, вот почему мы не любим Мухаммада. Господь наш и Бог Иисус Христос сказал нам, что Он придёт опять судить весь мiр. Он также повелел нам не принимать никого, пока Сам не вернётся к нам опять. Он также сказал неверовавшим в Него: «Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной придёт во имя свое, его примете» (Ин.5:43). Вот почему ученик Христа пишет нам: «Но если бы и ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема» (Гал.1:8).
В самом деле, в христианской логике абсолютно невозможно допустить мысль, что после того, как Бога сам сошел на землю, то есть, свершились Боговоплощение, Его проповедь, Крестная смерть и Воскресение, может возникнуть необходимость еще что-то «досказать».
После слов самого Бога, запечатленных в Евангелиях, добавить уже нечего. Остается, только их понять…
Иеромонах Серафим Роуз, отвечая на вопрос - одному и тому ли же Богу поклоняются христиане, иудеи и мусульмане - писал:
«Можно было бы сказать, что в этих трех религиях, не касаясь прошлого, допустимо согласиться с тем, что Иисус Христос – существо необыкновенное и исключительное и что Он был послан Богом. Но ведь мы, христиане, допустив, что Иисус Христос – не Бог, уже не можем считать Его ни «пророком», ни «посланцем Божиим», а только великим, ни с кем не сравнимым самозванцем, который провозгласил себя Сыном Божиим, приравняв себя этим Богу (Мк.;14,;61–62)!»
Нет! У нас вовсе не тот же самый Бог, как у нехристиан!
Непременное условие познания Отца есть Сын: «Видевший Меня видел Отца; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин.;14,;6,9). Наш Бог – Воплощенный, «...что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши...» (1Ин.;1,;1). «Невещественное стало вещественным ради нашего спасения, – как говорит св. Иоанн Дамаскин, – и Он «проявил» Себя в нас». Но когда же Он проявил Себя среди современных иудеев и мусульман, чтобы мы могли предположить, что они знают Бога? Если у них есть знание Бога, кроме Иисуса Христа, значит, Христос воплотился, умер и воскрес напрасно!».
Серафима Роуза в миру звали Юджин, он был американцем, изучал в Калифорнии мировые религии и был…гомосексуалистом. Дело в том, что, приняв православие с именем Серафим, Юджин не только покаялся в свое грехе и отрекся от него, но принял на себя подвиг подлинно отшельнической жизни. А позже написал немало книг, которые в 90-х годах прошлого века активно переводили и печатали в России и благодаря которым очень многие пришли в православие. И я, в частности.
Эта история, в том числе и лишний аргумент, против позиции Папы Римского, относительно легализации гражданских гомо-союзов.
Но, как же, исходя из всего этого христиане могут взаимодействовать с мусульманами? По-разному. В личном плане, так, вообще, богословские вопросы, вряд ли могут помешать общению адекватных людей. Но они не мешают и в более глобальных делах, причем, при полном осознании, всего того, что выше было из святых отцов процитировано.
Один из ярких примеров – судьба того же Григория Паламы. Он смог занять свою епископскую кафедру в Фессалониках, благодаря тому, что оттуда были изгнаны мятежники, а в самой масштабной в истории Византии гражданской войне победил его сторонник и последователь император Константин Кантакузин, опиравшийся на помощь турок…

Отель сатаны
Христианин и мир. Мы уже много говорили об этом. Однако, у темы множество аспектов. Очевидно, что та реальность, в которой мы обитаем, социальные и политические ее институты формировались, либо под влиянием христианства, либо в борьбе с ним. Но как на эту реальность должен не только видеть, но реагировать на нее сам христианин?
Святитель Игнатий Брянчанинов очень образно и доходчиво объясняет:
«Я – "странник" на земле: странствование начинаю с колыбели, оканчиваю гробом: и странствую по возрастам от детства до старости, странствую по различным обстоятельствам и положениям земным. Я – «пришелец и странник, якоже вси отцы мои». Отцы мои были пришельцами и странниками на земле: вступив на нее рождением, они удалились с лица ее смертью. Исключений не было: никто из человеков не остался навсегда на земле. Уйду и я. Уже начинаю отшествие, оскудевая в силах, подчиняясь старости. Уйду, уйду отсюда по непреложенному закону и могущественному установлению Создателя и Бога моего.
Убедимся, что мы – странники на земле. Только из этого убеждения мы можем сделать расчет и распоряжение безошибочные для земной жизни нашей; только из этого убеждения можем дать ей направление верное, употребить ее на приобретение блаженной вечности, не на пустое и суетное, не на погубление себя. Ослепило и ослепляют нас падение наше! И принуждены мы насильно, в течение долгого времени убеждать себя в яснейших истинах, ненуждающихся, по ясности своей, в убеждении.
Странник, когда остановится на пути, в странноприимном доме, не обращает на этот дом особенного внимания. К чему внимание, когда он приютился в доме на кратчайшее время? Он довольствуется одним необходимым; старается не истратить денег, которые ему нужны на продолжение пути и на содержание в том великом городе, в который он шествует; недостатки и неудобства претерпевает великодушно, зная, что они – случайность, которой подвергаются все путешественники, что ненарушимое спокойствие ожидает его на том месте, куда он стремится. Не привязывается он сердцем ни к какому предмету в гостинице, как бы предмет ни казался привлекательным. Не теряет он времени для посторонних занятий: ему нужно оно для совершения многотрудного путешествия. Постоянно углублен он в размышление о великолепной царской столице, в которую направился, о тех значительных препятствиях, которые должно преодолеть, о средствах, могущих облегчить путешествие, о разбойничьих засадах, наветующих путь, о несчастной участи тех, которым не удалось совершить этот путь благополучно, о счастливейшем положении совершивших его с желанным успехом. Пробыв нужное время в гостинице, он благодарит хозяина ее за оказанное ему гостеприимство, и, ушедши, забывает о гостинице или помнит о ней поверхностно, потому что хладно было к ней сердце его».
То есть, очевидно, что, воспринимая мир сей, как гостиницу, место временное и чужое, христианин не стремится перестроить работу ее менеджмента. Не может принимать всерьез любые попытки найти оптимальную управленческую стратегию, которой могут быть воодушевлены те, кто рассматривают этот отель, как «дом родной».
Когда христианин знакомится с любым «измом» (все равно национал- или либерал-) он не может не быть поражен фиксацией его адептов на мире сем. На некоем «благе», которое зачем-то надо обеспечить здесь и сейчас (в случае коммунистов всегда послезавтра) некой человеческой общности. Но как может быть воистину благом и воистину целью и смыслом что-то земное, если мы все умрем? И это обесценивает любое «благо».
Этим удивлением делился некогда с читателями Константин Леонтьев:
«А общее благо, если только начать о нем думать (чего, обыкновенно, говоря о благе и пользе, в наше время и не делают), что в нем окажется реального, возможного?
Это самое сухое, ни к чему хорошему, даже ни к чему осязательному не ведущее отвлечение, и больше ничего. Один находит, что общее благо есть страдать и отдыхать попеременно, и потом молиться Богу; другой находит, что общее благо это
— то работать, то наслаждаться всегда и ничему не верить идеальному; а третий — только наслаждаться всегда и т. д.
Как это примирить, чтобы всем нам было полезно (то есть приятно-полезно, а не поучительно-полезно)?»
Так было не всегда. Средневековье знало только одно благо – Спасение, жизнь вечную. Сейчас знают только временную, которую воспринимают (парадокс), как вечную.
Что же, из этого следует? Аполитейя, как рекомендовал совсем не христианин, но «человек Средневековья» барон Юлиус Эвола?
Осмысленную христианскую позицию в мире сем можно назвать «реакционным» подходом. То есть, реагировать на то или иное явление, исходя не из догм любого «изма», а исключительно из своей христианской совести. Без всякой надежды на победу в «мире сем», но с полным осознанием своего долга сопротивляться до последнего разложению, деградации, оскотиниванию и осатанению окружающей реальности.
То есть, христианин не может быть безучастным по отношению к тому, что творится в «гостинице». Должен свидетельствовать об Истине. Должен бороться (как – это опять же вопрос его христианской совести) с насилием и произволом. Но не должен никогда забывать, что управляющим отеля (в результате рейдерского захвата) издревле является сатана. А потому он не подлежит перестройке. Просто он однажды сгорит…


Тайна покаяния
«В это время пришли некоторые и рассказали Ему о Галилеянах, которых кровь Пилат смешал с жертвами их.
Иисус сказал им на это: думаете ли вы, что эти Галилеяне были грешнее всех Галилеян, что так пострадали?
Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете.
Или думаете ли, что те восемнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех, живущих в Иерусалиме?
Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете».
(Лук.13:1-5).
Погибнете все…Умрешь ты сегодня, а я завтра…
Здесь или в вечности? И там, и тут.
Апостол Павел свидетельствует о нашей полной и беспросветной неадекватности и обреченности:
«Как написано: нет праведного ни одного;
нет разумевающего; никто не ищет Бога;
все совратились с пути, до одного негодны; нет делающего добро, нет ни одного.
Гортань их – открытый гроб; языком своим обманывают; яд аспидов на губах их.
Уста их полны злословия и горечи.
Ноги их быстры на пролитие крови;
разрушение и пагуба на путях их;
они не знают пути мира.
Нет страха Божия перед глазами их».
(Рим.3:10-18).
Но, как же так, мы же в большинстве своем «не злодеи и не грабим лесом»? Неужели, «хорошее поведение» не спасает? Неужели даже еженедельное посещение храма не идет в зачет?
Карл Барт отвечает:
«Нет извинения», нет основания и возможности быть исключением ни для незнающих неведомого Бога, ни для знающих! И знающие живут во времени, и они – люди. Не существует человеческой праведности, которая могла бы избавить человека от гнева Божьего! Никакая вещественная величина, никакая пространственная высота не оправдывает его перед Богом! Не существует никакого состояния или позиции, образа мыслей или настроения, понимания и постижения, которые сами по себе были бы угодны Богу! Человек есть человек, и он находится в человеческом мире. «Рожденное от плоти есть плоть».
То, что в человеке и через человека получает бытие, форму и протяженность, – это всегда и везде нечестие и непокорность. Царство человеческое – это никогда не Царство Божье. Никто не исключен, никто не освобожден, никто не прощен. Не существует счастливых обладателей».
Что значит, не существует? Это какой-то религиозный экстремизм…Но сам Иисус объявляет о том же:
«Не всякий, говорящий Мне: 'Господи! Господи!', войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного. Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие»?
(Матф.7:23)
И дальше в притче о неразумных девах, тех, что не озаботились заблаговременно купить для своих светильников достаточно масла, и отлучившись на базар, обнаружили брачный чертог закрытым:
«После приходят и прочие девы, и говорят: Господи! Господи! отвори нам. Он же сказал им в ответ: истинно говорю вам: не знаю вас».
(Матф.25:11-12)
Но, как Бог может кого-то «не знать», ведь Он всезнающ?
Об этом говорит Клайв Льюис:
«Просто быть познанными Богом – значит относиться к категории вещей. Мы такие же объекты божественного знания, как червяки, капуста и туманности. Но когда мы реально осознаем это и всей волей стремимся быть познанными, то рассматриваем себя по отношению к Богу уже не как вещь, а как личность. Мы раскрылись, Богу ничто не мешает нас видеть, перемена происходит в нас самих. Пассивность сменяется активностью. Вместо того чтобы просто быть познанными, мы сами открываем себя».
Но как стать лично знакомым Богу? Что это значит, перестать быть для Него «червяком» и «туманностью», которые, конечно «не записаны в книге жизни»?
Он сам отвечает, в самом начале своей проповеди:
 «Иисус начал проповедывать и говорить: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф. 4: 17).
И дальше, о том, как его обрести:
«От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его».
(Мф.11:12)
Что значит приблизилось? Это очевидно – благодаря Его явлению, Вечность стала доступна для смертных. Можно сказать – более доступна, ведь в ней обретались уже Авраама, Исаак и Иаков, как минимум…Но близость к вечности нельзя измерить рулеткой. Однако, какое от нас требуется усилие?
Относительно этой «силы» есть множество толкований. Но все они, так или иначе сводятся к беспощадной борьбе со своей греховностью, со злом в себе. Так преподобный Антоний Великий говорил ученикам:
«Иоанн пришел прежде того дня, проповедуя людям Царствие Небесное, и когда пришел Спаситель, то те, кто без колебаний и воистину веровал, те великой аскезой и страданиями превзошли установления природы, и перешли телом к бесстрастию и, перелетев через запинания тела, умертвили телесные похоти, ходя в добродетели по узкому и болезненному пути. Они сами себя понуждают, совершая подвиг для венка вышнего призвания, как сказал святой Апостол».
Но гарантирует ли даже самое крайнее усилие что-либо? Дает ли уверенность в спасении?
Барт утверждает:
«Избранный Богом никогда не скажет, что он избрал Бога. Ввиду того факта, что благочестие и смирение перед Богом могут присутствовать в человеке, возможность веры может быть осознана только как невозможность, как неизъяснимое «богатство Его благости»: каким образом я заслужил то, что я – слеп, но вместе с тем и вижу?
…
«Мы знаем: суд Божий совершается согласно истине». Истинные мужи Божьи знают об этом своем трагическом и парадоксальном положении. Они знают, что они делают, становясь на определенную точку зрения, знают, что ее, собственно говоря, не существует, и не считают себя прощенными благодаря своему призванию. Они знают, что вера – только тогда вера, когда она не претендует на бытие исторической или психологической реальности, а представляет собой невыразимую божественную реальность. Они знают, что «разумное видение» (1:20) – не метод и не малозначительное открытие, а вечная основа познания.
Они знают, что вера сама по себе оправдывает так же незначительно, как и все остальное человеческое. Они не избегают парадокса, делая из него новую данность и вещественность! Они не пытаются ослабить божественное «нет», приближая его слишком близко к собственному человеческому «нет»! Они не избегают строгости суда, рассматривая положенное склонение перед ним как этап продолжающегося во времени пути спасения (ordo salutis!), чтобы затем оставить его за собой как нечто уже оконченное! Из открывающейся праведности Божьей благовестия они ни в коем случае не делают убежища для себя и укрепления против других. Они знают, что суд Божий совершается согласно истине. Кто может устоять там, где человек измеряется согласно истине Божьей? Как, когда и где все человеческое не должно пасть?»
Барт протестант. Но вот, Сисой Великий, «употреблявший усилие» в той же келье, где некогда Антоний, перед смертью исповедовал: «Поистине я не знаю, сотворил ли я хоть начало покаяния моего».
Но что же тогда покаяние?
Это принятие праведности и безоговорочной истинности суда над тобой. И это воистину усилие. И оно может переменить участь уже осужденного – снова парадокс!
Как и случилось с жителями Ниневии после проповеди пророка Ионы:
«1 И было слово Господне к Ионе вторично:
2 встань, иди в Ниневию, город великий, и проповедуй в ней, что Я повелел тебе.
3 И встал Иона и пошел в Ниневию, по слову Господню; Ниневия же была город великий у Бога, на три дня ходьбы.
4 И начал Иона ходить по городу, сколько можно пройти в один день, и проповедовал, говоря: еще сорок дней и Ниневия будет разрушена!
5 И поверили Ниневитяне Богу, и объявили пост, и оделись во вретища, от большого из них до малого.
6 Это слово дошло до царя Ниневии, и он встал с престола своего, и снял с себя царское облачение свое, и оделся во вретище, и сел на пепле,
7 и повелел провозгласить и сказать в Ниневии от имени царя и вельмож его: "чтобы ни люди, ни скот, ни волы, ни овцы ничего не ели, не ходили на пастбище и воды не пили,
8 и чтобы покрыты были вретищем люди и скот и крепко вопияли к Богу, и чтобы каждый обратился от злого пути своего и от насилия рук своих.
9 Кто знает, может быть, еще Бог умилосердится и отвратит от нас пылающий гнев Свой, и мы не погибнем".
10 И увидел Бог дела их, что они обратились от злого пути своего, и пожалел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведет на них, и не навел».
Гнев Божий не обрушился на ниневитян. Но, что есть Гнев Его? Современный человек не может помыслить Гнев-Любовь, не может помыслить парадоксы веры. Но для этого и нужно покаяние…
Барт говорит:
«Гнев Божий» – это суд, которому мы подлежим, если мы не любим судью. Противостоящее нам «нет», если мы не утверждаем его. Постоянно и повсеместно заявляемый протест против бытия мира и его характера, если мы не принимаем этот протест как свой собственный. Проблематика жизни, если мы не понимаем ее. Наша ограниченность и бренность, если мы не осознали их необходимости. Суд, которому мы подлежим, – это объективный факт, абсолютно независимый от нашего отношения к нему. Это наиболее важный для нашей жизни факт».
Покаяние, по-гречески - ;;;;;;;; — «перемена ума», «перемена мысли», «переосмысление». Но переосмысление чего? Всего – опознание себя, как абсолютного грешника, часть лежащего во зле мира, подчиняющегося его законам и одновременно отравляющего его собственным злом. Это осознание себя, как подлежащего суду, на котором сам готов быть обвинителем.
Преподобный Софроний (Сахаров) пишет о Христе:
«Он открыл нам тайну Своего Бытия, заповедав нам любить Бога до ненависти к себе (ср. Лк. 14, 26–27, 33)….
… Тайна Божественного Кенозиса — непостижима твари: беспредельный Бог, пребывая неизменно в полноте Своего всемогущества, умаляется до края, «до конца» (ср. Ин. 13, 1). И это характерно для вечной жизни Бога. Она, тайна, нам не доступна, потому что мы живем сие истощание-кенозис как смерть; и это — доколе не снидет на нас благоволение Вечного Бога. Ни один из человеков не может следовать за Христом, если нет с ним силы Отчей (ср. Ин. 6, 65). Не может естественный человек, доколе не родится он Свыше (ср. Ин. 3, 3), воспринять евангельское слово как благую весть об обожении человека чрез сообщение ему Божественной вечности в его, человека, неотъемлемое обладание. Заповеди Христа суть не иное что, как самооткровение Бога, как проекция Его бытия в плане Земли. Да, в них, заповедях, ощущается запах — для одних смертоносный, на смерть; а для других — живительное благоухание на жизнь нетленную. Но как подойти к сему таинству (ср. 2 Кор. 2, 16)? Начало сему — молитва, хотя бы отчасти подобная Гефсиманской».
А моление это завершалось словами: «не Моя воля, но Твоя да будет».
И потому, после и апостол Павел, оставивший свою волю, мог сказать: «Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Христос. А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня».
Это и есть та самая перемена ума. Но, что же тогда наша свобода без собственной воли? Она есть выбор покаяния, изменение сознания, его перерождение, а значит и возможность изменить само предопределение, которое относится к тому, кого ты возненавидел и распял. В тебе же, живет Христос, а значит, твоя свобода беспредельна…
Но может ли любой и каждый прийти к покаянию? Или первая же проповедь Христа обращена к избранным? Это и есть тайна покаяния.
Но, ведь, в любом случае, лишь «употребляющий усилие» «восхищает Царство Божие». А «восхитить», не значит ли, что оно может открыться и тому, кому, казалось бы, никак не предназначено? Не предопределено…
Но нам не познать путей Божьих. Наш шанс – «усилие». Но чье? Точно не того, кого надлежит распять. У него таких сил, и быть не может.
Авва Пимен говорил: «Воля человека есть медная стена между им и Богом, и камень отражающий. Если человек оставит волю свою, то говорит себе: Богом моим прейду стену (Пс. 17:30). Но если правда его основывается на собственной воле, он изнемогает».


ВЛАСТЬ

Навуходоносор Виссарионович
«Попытка убрать Гитлера, даже если бы это означало убийство тирана, была бы по сути делом религиозного послушания; новые методы угнетения со стороны нацистов оправдывают новые способы неповиновения… Если мы утверждаем, что мы христиане, нечего рассуждать о целесообразности. Гитлер — это антихрист», - так считал Бонхеффер.
А, как вы думаете, Сталин малый антихрист или просто Навуходоносор? Это вопрос никак не праздный. От ответа на него зависит оценка слов и деяний иерархов РПЦ, пошедших с ним на сотрудничество, а соответственно и самой этой церкви...
Известно, что многие епископы и священнослужители осудили местоблюстителя патриаршего престола Сергия Страгородского за его декларацию 1927 года. Особенно за эту фразу:
«Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи».
В самом деле, она звучит скандально, ведь официальной политикой этой самой «гражданской родины» было откровенное богоборчество. Как же могут быть у гонимых и гонителей общие радости?
Однако, Апостол Павел в Послании к Римлянам говорит:
«Благословляйте гонителей ваших;
благословляйте, а не проклинайте.
Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими».
О каких гонителях он говорит? А вот, о именно богоборцах и говорит...
Тогда правил Нерон, которого многие христиане считали антихристом. Он и воздвиг первое гонение на христиан.
А что же, все-таки, со Сталиным? Именно на годы Большого террора приходится явление многих новомучеников. Множество, отбывавших срока священников, просто расстреливали в лагерях по новым приговорам.
То, что он восстанавливает патриаршество, конечно, никакое не знамение покаяния, как бредят «православные» сталинисты, но чисто прагматический жест, обусловленный и давлением союзников, и тем, что немцы храмы на оккупированных территориях открывали, а при их освобождении, вновь закрывать их, было, опять же, прагматически неправильно. Кроме того, можно было использовать иерархов в своих целях в международных делах. Опять же, чисто прагматически.
У него не было цели изнутри необратимо исказить Церковь, как в случае с обновленчеством, которое в 20-х годах поддерживал Троцкий. Сталин, напротив этот эксперимент сворачивает. То есть, он не фанатик-атеист, как Ленин, например. Он древневосточный тиран, который проявился, вопреки всякому диалектическому материализму в XX веке.
Явился в наказание и вразумление, как некогда царя Вавилонского Бог навел на древнюю Иудею. И пророк Иезекииль вещал народу от имени Его:
«И ныне Я отдаю все земли сии в руку Навуходоносора, царя Вавилонского, раба Моего, и даже зверей полевых отдаю ему на служение.
И все народы будут служить ему и сыну его и сыну сына его, доколе не придет время и его земле и ему самому; и будут служить ему народы многие и цари великие.
И если какой народ и царство не захочет служить ему, …, и не подклонит выи своей под ярмо царя Вавилонского, — этот народ Я накажу мечом, голодом и моровою язвою, говорит Господь, доколе не истреблю их рукою его.
….
Народ же, который подклонит выю свою под ярмо царя Вавилонского и станет служить ему, Я оставлю на земле своей, говорит Господь, и он будет возделывать ее и жить на ней».
Так и Сталину, чуть ни полмира было отдано «в руку» по итогам Второй Мировой.
И православные, «народ Божий» подклонили выю под ярмо Сталина, как прежде под ярмо турецких султанов или ордынских владык, которым тогдашние иерархи тоже служили всячески. Причем, обосновывали свое поведение именно «прецедентом Навуходоносора».
Но, почему, все же, я считаю его Навуходоносором, а не антихристом? Из-его за прагматизма. Макиавеллист не утопист. А именно утопия дело чисто сатанинское, поскольку основано на лжи о доброй природе человека, отрицая пораженность ее грехом.
Нынешние левые (настоящие) никак его «своим» не считают. Потому-что, он явно делал не то, что каноны их утопии требовали - не демонтировал государство (что есть цель коммунистической утопии), но созидал железную древневосточную монархию. Кладя в основание своего трона столько трупов, сколько ему прагматически представлялось подходящим.
И главное - он уж точно не верил в Человека, в его естественную тягу к разумному, доброму, вечному. Что лежит в основе коммунизма, и что есть явная форма его обожествления. И что есть необходимое условие прихода сына погибели.
Ведь, каков главный признак антихриста, как главного, так и предшественников оного? Апостол Павел в Послании к Фессалоникийцам призывает нас:
«Молим вас, братия, о пришествии Господа нашего Иисуса Христа и нашем собрании к Нему, не спешить колебаться умом и смущаться ни от духа, ни от слова, ни от послания, как бы нами посланного, будто уже наступает день Христов. Да не обольстит вас никто никак: [ибо день тот не] [придет], доколе не придет прежде отступление и не откроется человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога».
Сталин требовал царского поклонения. Не более, но и не менее. Как обычный Навуходоносор.
Однако, в известном смысле, живой Сталин для русского православия был менее опасен, чем его миф. Живой Сталин просто использовал иерархов в своих целях (после того, как перестал их убивать). Его государственная религия, в пантеоне которой были Ленин и он, не нуждалась в привлечении православия, в качестве несущего элемента. А вот, созидаемая в наши дни государственная религия требует от православия стать именно несущим элементом культа патриотизма как такового, предполагающего, фактически сакрализацию всех этапов истории (начиная от печенегов и половцев).
Но прежде всего, советского периода (который и так уже активно мифологизируется снизу самими его живыми продуктами). Но главная основа - Культ Победы - требует от православия поклониться его алтарю, на котором неизбежно будет (и он уже на нем явно проявляется) образ усатого Зверя...

Абсолютное зло
«Это для Вас, возможно, какая-то существенная разница между царской и комиссарской властью.
А для меня разница лишь в эффективности тех же самых репрессивных и антихристианских практик», - с таким мнением пришлось столкнуться.
Но разница в ином.
Грехи царской власти есть грехи обычные, от века людьми творимые. В какой-то век больше, в каком-то месте – меньше.
А грех коммунистов и прочих утопистов – чистый сатанизм. Потому как речь идет не о количественных категориях (сколько кем казнено, замучено). Речь о планировании и попытке построения совершенного общества без угнетения и почти-что без зла и страданий. Вот, эти то попытки и есть воплощенное зло, потому как отрицают, пораженность воли (природы ли) человека грехом, как в молитве сказано – «яко семя тли во мне есть». То есть, зло исходит и будет до Конца Света исходить из самого человека, из «семени тли». И чем дальше, тем больше, согласно Откровению Иоанна и иным речениям Нового Завета.
Еще раз. Коммунизм зло абсолютное не потому, что миллионы погубил, а потому, что погубил их во имя заведомой лжи (и то, что коммунисты веровали в нее как в истину, лишь усугубляет их грех). Дьявол – отец лжи и вы хотите исполнять похоти его.
Сама идея «конструктивизма» (главная в Модерне), возможности нечто точно по чертежам из общества соорудить и есть зло. Сам оптимизм относительно человеческой природы, способности быть сознательным, ответственным, рациональным – зло.
Среди царей «конструктивистом» был только Петр. Но он был дисциплинарным утопистом. В благую добрую природу человека он, разумеется, не верил, будучи (хоть и своеобразным) христианином.
А истину о человеке и обществе очень доступно сформулировал все тот же Константин Леонтьев:
«Терпите! Всем лучше никогда не будет. Одним будет лучше, другим станет хуже. Такое состояние, такие колебания горести и боли – вот единственно возможная на земле гармония! И больше ничего не ждите. Помните и то, что всему бывает конец; даже скалы гранитные выветриваются, подмываются; даже исполинские тела небесные гибнут… Если же человечество есть явление живое и органическое, то тем более ему должен настать когда-нибудь конец. А если будет конец, то какая нужда нам так заботиться о благе будущих, далеких, вовсе даже непонятных нам поколений? Как мы можем мечтать о благе правнуков, когда мы самое ближайшее к нам поколение – сынов и дочерей – вразумить и успокоить действиями разума не можем? Как можем мы надеяться на всеобщую нравственную или практическую правду, когда самая теоретическая истина, или разгадка земной жизни, до сих пор скрыта для нас за непроницаемою завесой; когда и великие умы, и целые нации постоянно ошибаются, разочаровываются и идут совсем не к тем целям, которых они искали? Победители впадают почти всегда в те самые ошибки, которые сгубили побежденных ими, и т. д. …Ничего нет верного в реальном мире явлений».
То есть, исходя из этого, и можно, и должно христианину бороться с конкретными проявлениями зла, а не изобретать схемы его тотального уничтожения, которые Всегда ведут только к умножению зла уже вовсе запредельному. И должно знать, что всякая твоя победа над злом внутри себя или вовне, в следующее же мгновение может (и скорее всего) обнулится. Но, при этом, не отступать и не сдаваться, ибо «претерпевший же до конца спасется».
Вот, понимание и отстаивание этой правды о мире и человеке и есть политический консерватизм, каковой только и совместим с Вестью Христовой.
А грех коммунистической власти перед людьми не только в приношении миллионов жизней на алтарь утопии. Он в том еще, что еще большие миллионы она погружала в «смертный сон».
Как-то мимоходом заметил старую женщину. А потом и Увидел ее, погруженную в отчаянье. На скамейке, на краю пустого загородного футбольного поля, высохшая, замершая в ожидании смерти, на краю залитого солнцем радостного пространства, глядящая в него почти уже запредельными глазами затаенного ужаса.
Кошмарна судьба стариков, которые родились, выросли прожили большую часть жизни в советской власти. Они не понимают, что такое смерть, они жили, как и положено советским людям, согласно директивам сатанинской партии, о смерти не думая. Ее в СССР не было. Как секса. Эроса и Танатоса не было. Был тотальный обман - марево князя мира сего. Но теперь то мысль о смерти никуда не отодвинешь, не спрячешься. Но к ней они абсолютно не готовы. Не спрячешься даже в повседневность детей и внуков.
Ведь их жизнь совсем иная. Старики, пожалуй, вдобавок, первое поколение, чей жизненный опыт полностью обнулен. Он в нынешнем мире не может быть никак востребован.
И старики обреченно глядят в смерть. Они не знают Христа, благодаря их «родной» сатанинской власти. Они не могут уйти даже, как Иов «насыщенными днями». Большинство не насытилось.
Слишком многого они не увидели и не узнали, опять же, благодаря сатанинской власти, которая навсегда их сделала своими жертвами. Причем, жертвами, которые так и не в силах осознать, кто их палач. И тоскующие по его садо-мазо клетке, где им когда-то казалось так комфортно, где «не было» смерти.
Ну, а в Гулаге в советские годы разыгрывалась драма противостояния тотальному насилию, путем принятия абсолютного насилия как личного внутреннего принципа.
В рассказах Варлама Шаламова мы обнаруживаем два важных типажа: блатных и «троцкистов». То есть, иначе - тотальное отрицалово и утопистов. С метафизической точки зрения, первые несомненно заслуживают уважение за интеллектуальное мужество, вторые - нет, как раз, за его отсутствие.
Еще Альбер Камю в «Бунтующем человеке» подробно разбирает возможные виды реакции человека на факт неизбежной смерти, в случае, если человек не верит в посмертное бытие. Единственной человеческой реакцией (а не скотской) может быть только бунт против этого факта. Человек не может согласиться оправдать свою конечность, он не может ее принять. Он ДОЛЖЕН взбунтоваться. При этом, этот бунт качественно отличен от революции. Потому что не имеет в виду никакого смысла. Ибо небытие уничтожает всякий смысл.
Поэтому ответом на этот вызов, для человека, обладающего достаточным мужеством, чтобы вынести этот факт, является чистое «я хочу», ничем не ограниченное и ничем не обусловленное. То есть, в лагерной вселенной Шаламова - это воровской ход. И именно, поэтому он все время подчеркивает, что воры не люди. Что все человеческое «моральное» ими начисто отринуто. Но только тотальное отрицалово и есть достойная позиция в мире где «бог умер».
Совсем иная ситуация с самим Шаламовым и другими революционерами. Они, также не признавая посмертного бытия, не способны принять бессмысленность как факт. Им именно недостает интеллектуального мужества (как и их сегодняшним наследникам, коммунистам и утопистам всех мастей). Они начинают изобретать смысл из количества - раз нет смысла в индивидуальной жизни (единоличной), он вдруг (не весть почему) появляется у коллектива.
Да, некая человеческая общность долговечней индивида. Но и она, любая (в том числе, человечество, в целом) тоже конечна. Да, и спрятавшись в коллективный проект, ты в нем просто растворяешь свой страх перед небытием и страх принять факт бессмысленности.
То есть, нелюди-воры несомненно неизмеримо выше в ницшеанском нигилистическом смысле революционеров и всех разнообразных утопистов.
При этом, характерно, что Шаламов не мог не признать, что лучше всех держались «религиозники». Что, само собой разумеется, ведь они, в отличие от обеих выше рассмотренных групп имели реальный Смысл…

Патриотизм против Христа
Читая «Церковную историю англов» Беды Достопочтенного, спотыкаешься на неожиданном - описывая завоевание англами и саксами Британии, он поначалу называет их врагами и явно симпатизирует бриттам, хотя сам - англ.
Однако оценки меняются, после принятия язычниками англами христианства. И Беда осуждает бриттов за то, что они не проповедовали его англам. Весть Христова пришла из Рима.
На этом примере очень просто понять, как правильно формируется Идентичность христиан. Христианин не может идентифицироваться с родными по крови, но чуждыми Христу.
А вот, когда родные принимают Христа и вступают в борьбу с другими христианами, тогда, конечно, голос крови и может и должен быть услышан...
Христос говорит: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня».
А Блаженный Августин так комментирует это речение:
«Пусть отец говорит: «Люби меня». Пусть мать говорит: «Люби меня». На эти слова я отвечу: «Умолкните». Но разве не справедливо то, о чем они просят? И не должен ли я вернуть им то, что получил? Отец говорит: «Я породил тебя». Мать говорит: «Я родила тебя». Отец говорит: «Я обучил тебя». Мать говорит: «Я вскормила тебя». Пожалуй, их слова справедливы, когда они говорят: «Движется сила в крыльях его, но не улетай должником, верни то, что мы прежде доставили [тебе]». Давайте ответим отцу и матери, справедливо говорящим: «Люби нас», давайте ответим: «Я люблю вас во Христе, но не вместо Христа. Будьте со мной в Нем, но я не буду с вами без Него». «Но нам не нужен Христос», - говорят они. «Но мне нужен Христос больше, чем вы. [Неужели] я позабочусь о родителях и забуду Создателя?»
Эта аргументация (кто родил, кто обучил) часто экстраполируется на родину. И также призывается отождествляться с ней, любой, в том числе и богоборческой.
Слишком часто люди хотят максимально комфортно устроиться - чтить безбожных предков и одновременно считать себя «богоносцами».
Только, подобные кульбиты Христом прямо воспрещаются. Он именно и говорит: надо выбирать или Он, или отец с матерью...и даже деды, с победой...
Историк и публицист Дмитрий Саввин уподобил взаимосвязь России и СССР с таковой между империей ромеев и османов.
В самом деле, общего много. И там, и тут произошел захват государства и его переформатирование вовсе не абсолютно этнически чуждыми элементами (Анатолия была главным человеческим резервуаром для обеих империй), но идеологически чуждыми.
Османская исламская идеократия разгромила православную в одном случае. Большевицкая - в другом. Вот, только в первом случае вовсе уничтожать православие в планах не было. В отличие от второго...
Владимир Блохин в своей «Истории Поместных Православных Церквей» пишет:
 «Положение греческой общины в условиях османского господства резко изменилось. Тем не менее, османские власти прибегли к системе непрямого управления: греческий народ и, соответственно, Греческий (Константинопольский) Патриархат стал представлять собой церковно-гражданскую организацию, которой была определенная внутренняя автономия. Главой этой общины стал Патриарх. Таким образом, Патриарх в османскую эпоху был не только главой Церкви, но и политическим вождем греков в рамках империи (он получил титул «милет-баши», то есть главы нации). Патриарх был в ответе перед султаном за повиновение православных греческих подданных.»
Так что, когда проводят параллели между линией Сергия Страгородского и греческих патриархов в османский период, так это неверно.
Греки имели дело с теми, кто рассматривал их как граждан второго сорта и веру их так же. Но речь не шла о ее уничтожении. Более того, им, фактически, организовали теократию. Хотя были периодически и гонения, и патриархов казнили, но на саму Церковь не покушались.
И тем не менее, вряд ли можно найти сегодня грека, который считал бы историю Османской державы своей и гордился бы ее победами над католиками, например.
А ведь этнических греков и ренегатов, и даже православных было немало там на ответственных постах. Более того, знатные греки-фанариоты (жители стамбульского православного квартала Фанар) регулярно назначались наместниками Дунайских княжеств, которые в период Ромейской империи греки никогда не контролировали.
В Советском же Союзе человека, открыто исповедующего веру во Христа, к власти и на маузерный выстрел не подпустили бы...
Однако «православные» все равно гордятся достижениями советской власти.
Не хотят выбирать между Христом и дедами. Но это нежелание и есть выбор....

Насколько ты православный…
«Ты настолько Русский, насколько ты Православный, и настолько ты Православный, насколько ты Монархист», - такие слова Достоевского любят приводить современные сторонники самодержавия. Источник, однако, не указывают. Впрочем, согласимся, что если Федор Михайлович и не говорил такого буквально, то по совокупности всего им в подобном духе высказанного, можно согласиться – он вряд ли против такого утверждения возразил бы.
Между тем, в Библии есть прямое опровержение богоустановленности монархической власти: «И не понравилось слово сие Самуилу, когда они сказали: дай нам царя, чтобы он судил нас. И молился Самуил Господу. И сказал Господь Самуилу: послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними» (1Цар.8:6-7).
Этот фрагмент, впрочем, русские монархисты любых времен попросту знать не хотят. И всячески стремятся обосновать исконность царской власти. Так или иначе, они вторят Карамзину, его знаменитой формуле: «Самодержавие есть палладиум России; целость его необходима для её счастья».
Беда в том, что наш актуальный исторический миф глубже Ивана Грозного не идет, потому и не находит ничего кроме тирании, и потому для русских свобода - это всегда что-то новое и глубоко подозрительное. А вот в Англии борьба за права и вольности была всегда «реакционной», всегда - консервативной революцией против тиранических новаций.
«Славные законы короля Эдуарда» лежат в основе национального мифа. А любое абсолютистское поползновение - это как раз подрывной по отношении к традиции и порядку заговор. Еще требуя принятия Великой хартии вольностей, бароны говорили именно о возврате к правовым нормам «золотого века», ассоциировавшегося с предпоследним саксонским королем (середина XI века).
Для англосаксов свобода – это власть над правителями и внутренней тьмой. Бернард Бейлин в «Идеологических истоках американской революции» писал о британских публицистах, вдохновлявших отцов-основателей США: «Они верили, что англии;скии; народ, несмотря на все усилия рождавшихся в его недрах деспотов, сумел дольше и лучше прочих сохранить власть над своими правителями и над темными сторонами человеческои; природы, угрожающими всеобщему благоденствию… Идеи, в основе которых лежала забота о правах отдельнои; личности, и недоверие к правительству, выливались в мрачные предсказания. Оппозиционеры не оспаривали успехов Англии и ее процветания, однако напоминали о слабости человеческои; природы, доказаннои; великим множеством примеров».
Мы часто упускаем из вида принципиальную для нашей истории вещь – почти везде в Европе монархам приходилось договариваться с сословиями. Из чего и выросло на практике разделение властей. У нас князьям надо было договариваться не с сословиями, а с Ордой. Ярлык означал, что любое возмущение против князя подавят монголы. Любое возмущение против монголов первым бросится давить князь.
Сегодня же «исконность» самодержавия и его «богоданность» используется в то числе для оправдания тирании, мол «всякая власть от Бога». Наши «православные» тиранолюбцы всегда были ленивы и нелюбопытны. А главное, для них эта формула настолько мила, что они ее подлинный смысл понять и не пытаются. Ведь, только тирания делает их воистину, в их понимании, свободными – свободными от ответственности.
Потому не знают и знать не желают, как это речение толкуется святым Иоанном Златоустом. А он, между тем, все разъяснял в прямо противоположном их воззрениям духе: «Несть бо власть, аще не от Бога, - говорит (апостол). Как это? Неужели всякий начальник поставлен от Бога? Не то говорю я, отвечает (апостол). У меня теперь идет речь не о каждом начальнике в отдельности, но о самой власти. Существование властей, при чем одни начальствуют, а другие подчиняются, и то обстоятельство, что все происходит не случайно и произвольно, так чтобы народы носились туда и сюда, подобно волнам, - все это я называю делом Божьей Премудрости».
То есть, речь никак не об оправдании тирании, но лишь о вредоносности анархии.
Разумеется, разными типами людей тирания воспринимается по-разному. Для раба тиран предпочтителен, потому что лучше один господин, чем много. Господин, то есть тот, кто неким образом претендует на участие в определении собственной судьбы, в том числе, в управлении государством (например, как осмысленный гражданин-избиратель), разумеется, с узурпацией господства Одним мириться не может.
А Свободный (как антропологический тип) не может с ним мириться по метафизическим причинам - тирания есть претензия на создание альтернативного Небесному земного полюса абсолютной власти, что есть сатанизм в своей основе.
Между тем, сам Бог в Раю ведет себя как либерал. Он дает Адаму и Еве свободу выбора, но и предупреждает об ответственности. И она неотвратимо наступает. Но человек имеет право выбирать, даже если это ему «гибелью грозит». В этом и состоит свобода, которую безотзывно даровал Бог человеку. И покушение на нее тирана – это и есть бунт против Бога.
Опять Бейлин: «В деи;ствиях англии;ского правительства и его колониальных представителеи; они [американцы] увидели то, к чему их издавна готовила унаследованная ими специфическая традиция политическои; мысли, их взгляд на общие исторические закономерности и современное положение в Англии. Все лучше и лучше они различали вокруг себя не просто ошибочную или даже злонамеренную политику, отступавшую от принципов свободы, но признаки широкого заговора против исконнои; англии;скои; и американскои; вольности. Им казалось даже, что события в Америке — лишь малая часть общеи; опасности, угрожающеи; полным уничтожением англии;ского конституционного строя вместе со всеми укорененными в нем правами и привилегиями.
Эти убеждения изменили суть политическои; борьбы колонистов и придали сил оппозиционному движению. Теорию заговора, однажды привившуюся, трудно было развеять: опровержения только подтверждали ее, поскольку заговорщики по определению говорят не то, что думают, а лживая видимость скрывает злые умыслы. После 1763 года колонисты, как им казалось, получили бесспорные и бесчисленные доказательства гибельных кознеи; врагов свободы, готовых добиться своеи; цели во что бы то ни стало, и не в последнюю очередь благодаря этому решились в конце концов на революцию.
Страх перед заговором против свободы, деи;ствующим по всеи; Британскои; империи и поэтапно развивающимся в определенных формах, возник в колониях еще до начала общеизвестных англоамериканских столкновении;».
«Заговор против свободы» - в российской политической традиции сама эта формула немыслима.
Тип государства нашего, начиная с Грозного и даже Ивана III был военно-служилый. Сегодня (и уже давно) такой формат совершенно неконкурентен и дик. Но дело в том, что национальная психология сформирована именно им. И сейчас мы видим, без учета этого фактора необъяснимое – наличие стремления служить и умирать без поиска смысла этих действий. Они сами по себе являются смыслом для стремящихся.
Английская революция против тиранических претензий Карла I имела своей идеологической основой кальвинизм. Первый и главный принцип которого - Total Depravity – абсолютная греховность, полная развращенность. То есть, утверждение, что каждый человек тотально испорчен первородным грехом. И это касается монарха ровно в той же степени, что и кухарки. Отсюда и политические меры, предохраняющие общество против выхода из-под контроля «темных сторон человеческои; природы».
Но, вот это чувство угрозы, исходящей от «темной стороны» стало, вообще одним из базовых свойств англосаксонского мировосприятия. В Тwin peaks и других фильмах гениального Дэвида Линча есть одна главная мысль - тотальное недоверие к дневному измерению природы, человека, реальности данной нам в ощущении. Эдгар По, Лавкрафт и другие в американской традиции заглядывали по ту сторону задолго до него. Важно, что для попадания в иное (темное, трактуемое, как подлинная реальность) не нужны у Линча какие-то особые магические манипуляции. Один шаг - и ты уже монстр. И любая жертва, на самом деле сама себе (и не только) палач. Каждый человек способен на все, но он при этом тотально за все несет ответственность. Очень важное виденье.
Похоже, что оно отсутствует в русской культурной традиции (у нас монструозность пытаются чаще всего оправдать внешними влияниями), что препятствует формированию этики Недоверия. Настороженности по отношению к «темной стороне» в самих себе и окружающих, в том числе и в пресловутых «маленьких людях». И это, в свою очередь, не дает прорваться в пространство свободы. Ведь подлинно свободным можно стать, лишь будучи уверенным, что любой близкий и дальний - в шаге от обращения в монстра. И у тебя нет права их судить, но есть возможность попытаться предотвратить подобное развитие событий, уже потому, что ты знаешь об Этом.
А от незнания Этого - русское патологическое доверие к власти: чай, хоть и воруют, а люди. Но, на самом деле, хоть и люди (были), но многие уже сделали шаг за обозначенную Линчем черту. «А мужики то не знали». Хотя мужики, при этом не знают самого главного, что и сами монстры.
Английский мыслитель Клайв Стейплс Льюис взглянул на демократию с неожиданной для многих стороны. Между тем, эта позиция единственно по-христиански адекватна:
«Я — демократ, потому что верю в грехопадение. Обычно демократами бывают по иной причине — Руссо, например, верил, что люди мудры и добры, а потому имеют право править. Опасность в том, что это неверно. Как только об этом догадываются, приходит час бранить демократию. Мне догадываться не надо, я просто знаю себя, а я — не вправе править и курятником. Истинное оправдание демократии в том, что мы — создания падшие, и человеку нельзя доверить власть над собратьями. Аристотель считал, что некоторые годятся только в рабы. Очень может быть. Но никто не годится в хозяева».
И именно потому и нужно разделение властей и контроль их друг за другом. Потому, что грех живет в каждом.
Льюис говорит: «Быть демократом можно по двум причинам. Можно считать, что все хороши, и потому способны совместно править обществом. Такое мнение я считаю романтическим и неверным. Можно считать иначе: падшие люди так плохи, что нельзя препоручать одному из них власть над другими.
Вот это — верно. Я не думаю, что Бог создал демократическим мир. Он поставил родителей над ребенком, мужа — над женой, ученого — над невеждой, человека — над животным. Если бы человек не пал, патриархальное единовластие было бы и впрямь лучше всего. Но мы грешны, и поэтому, как сказал лорд Эктон, «всякая власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно». Лекарство от этого одно — не допускать абсолютной власти, заменяя ее фикцией равенства. Всевластие отца или мужа запрещены законом не потому, что они мнимы (напротив, я думаю — они установлены Богом), но потому, что отцы и мужья бывают очень плохими. Теократия дурна не потому, что добрые, мудрые пастыри не могли бы править мирянами, а потому, что священники — такие же люди, как все мы, а это значит, что многие из них и не мудры, и не добры. Даже власть человека над зверем надо обуздывать, ибо ею непрестанно злоупотребляют».
Одна из самых страшных проблем сегодняшних обитателей РФ в том, что они, в большинстве своем, сами себя считают «хорошими». Такое самоощущение – верный путь и к политическим катастрофам, и к гибели души.
Однако, несмотря на то, что все так запущено, у нас, все же есть на что ориентироваться. Есть пример обоснования христианской национал-демократии и на нашей родной почве. Это Катехизис Сергея Муравьева-Апостола, одного из лидеров Южного общества декабристов, одного из пяти повешенных. Декабристы тоже пытались свою революцию, как и англичане, утвердить на «консервативной» основе. В нашем случае - новгородских вольностей и правильно понятого Православия.


«У неимеющего отнимется»
В «последние времена» не только монархисты пытаются «оправдаться» христианством, но даже коммунисты.
Свобода на земном уровне – это возможность в каждой точке жизненного маршрута делать осмысленный выбор. Воля к свободе и воля к власти – в конфликте внутри одного субъекта. Пара «господин – раб» вечна. И об этом нам говорят притчи вечной книги – Евангелия. И из нее же следует, что нельзя обрести свободу, реализовавшись в качестве господина, ибо так или иначе твой выбор будет обусловлен в дальнейшем фактом наличия раба. Если свобода есть основная жизненная потребность, то путь к ней лежит через обретение максимально возможной независимости от зависимых.
Как только ты начинаешь бороться за свободу того, для кого она не есть высшая ценность, кто не принимает личной ответственности за каждый свой шаг, ты обретаешь собственных рабов и утрачиваешь свою свободу.
Так было и с великим циником и злодеем Ильичем. Думаю, умирал он с сознанием (когда оно возвращалось) того, что все океаны крови и все триумфы воли были напрасны. Ведь, он похоже, в самом деле верил, что главное – «реорганизовать Рабкрин», что раб может стать свободным. Однако, даже за краткий период мирного советского строительства убедился, что раб внутри. Его не расстрелять и не перевоспитать. И даже заклинание, начертанное на тысячах школьных досок, «мы не рабы» - бессильно.
Да, коммунистические идеи возникли под влиянием христианства. И да, община апостолов представляется образцом в этом смысле. Однако, коммунисты сделали абсолютно еретический вывод, что подобный стиль жизни - образец для всех, что все способны быть «сознательными». Между тем Христос много раз акцентирует, что Истина Его не всеми постижима, оттого Он и обращается к внешним посредством притч. Оттого и говорит: «много званных, но мало избранных». Потому и «коммунизм» был в христианском мире только в монастырях.
Лев возляжет рядом с ланью, а волк с агнцем только в Царстве Божьем, после кончины века сего. А попытка устроить это в земной реальности всегда приводила, и будет приводить к террору и истреблению львов, после чего овцы становятся свиньями.
Все проекты уподобления земного небесному игнорируют отравленность грехом человеческой натуры.
Никаких прямых аналогий, типа Бог - на Небе, царь - на земле быть не может, равно и общим все станет только, когда ВСЕ изменится. И не человеческим усилием. Ибо «мир во зле лежит». И по пророчеству апостола Иоанна зло будет нарастать вплоть до финала. Христианин не может верить в возможность переустройства мира на началах взаимоуважения и солидарности. Но он должен делать максимум возможного для противостояния экспансии зла.
В государственном строительстве это означает созидание систем, учитывающих неизбывную иррациональность и греховность человеческой натуры и стремящихся оные нейтрализовать. В то время как коммунизм убежден именно в возможности их изживания, если не всеми, то большинством. Верит в моральный прогресс. Это ересь.
А вот прямой пример антикоммунистичности христианства. Обратимся к притче о талантах. И вспомним, что талантом тогда именовалась счетно-денежная единица.
25 глава Евангелия от Матфея:
«13 Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий.
14 Ибо [Он поступит], как человек, который, отправляясь в чужую страну, призвал рабов своих и поручил им имение своё:

15 и одному дал он пять талантов, другому два, иному один, каждому по его силе; и тотчас отправился.
16 Получивший пять талантов пошёл, употребил их в дело и приобрёл другие пять талантов;
 17 точно так же и получивший два таланта приобрёл другие два;
 18 получивший же один талант пошёл и закопал [его] в землю и скрыл серебро господина своего.
 19 По долгом времени, приходит господин рабов тех и требует у них отчёта.
 20 И, подойдя, получивший пять талантов принёс другие пять талантов и говорит: господин! пять талантов ты дал мне; вот, другие пять талантов я приобрёл на них.
 21 Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего.
 22 Подошёл также и получивший два таланта и сказал: господин! два таланта ты дал мне; вот, другие два таланта я приобрёл на них.
 23 Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего.
 24 Подошёл и получивший один талант и сказал: господин! я знал тебя, что ты человек жестокий, жнёшь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал,
 25 и, убоявшись, пошёл и скрыл талант твой в земле; вот тебе твоё.
 26 Господин же его сказал ему в ответ: лукавый раб и ленивый! ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал;
 27 посему надлежало тебе отдать серебро моё торгующим, и я, придя, получил бы моё с прибылью;
 28 итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов,

 29 ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и [то что имеет…]
30 а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов».

Эта притча - одно из опровержений эгалитарности христианства. Здесь духовный рост уподоблен удачному инвестированию, а отказ от капиталистической активности - духовной обделенности и лености. Разве Господь не мог иначе сформулировать эту мысль? Но Он в очередной раз подчеркнул в ней фундаментальное неравенство людей и благотворность «предпринимательского» подхода.
Отметим, что свершись вдруг коммунистическое марксистское чудо, граждане бесклассового, нерыночного и безденежного общества вообще не поняли бы этой притчи. А значит, уже поэтому с христианской точки зрения, даже в теории коммунизм зло, ибо препятствует постижению пути спасения.
Коммунистические агитки, кстати, вполне оправданно приводили сию притчу в качестве доказательства непролетарской сущности учения Христа. Но главное в ней, конечно, как и во всех речениях Спасителя - обращение к личному, а не общественному (коллективистскому) в человеке, что делает и капитализм. Поскольку только человек с развитым чувством абсолютной ценности Я способен все сделать для его спасения. То есть, в итоге как раз отказаться от богатства земного во имя сокровища Небесного.
У Борхеса есть гностический рассказ «Три версии предательства Иуды». Этот текст указует на неисчерпанность и неисчерпаемость евангельских сюжетов. Предлагаемая версия, куда менее оригинальна, чем Борхесовская. И, тем не менее, обычно под таким углом («коммунистическим») не смотрят.

В Евангелиях четко указывается, что послужило толчком для предательства:
«За шесть дней до Пасхи пришел Иисус в Вифанию, где был Лазарь умерший, которого Он воскресил из мертвых.
Там приготовили Ему вечерю, и Марфа служила, и Лазарь был одним из возлежавших с Ним.
Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира.
Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал:
Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим?
Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали.
Иисус же сказал: оставьте ее; она сберегла это на день погребения Моего.
Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда».
(Евангелие от Иоанна 12:1-8)
Этот же эпизод приводится, как соблазнивший Иуду, и у Матфея, и у Марка. Причем они отмечают, что по поводу подобного «нерационального» расходования мира высказались и другие апостолы. Но предательство совершил лишь один.
Предательство во имя чего? Надеюсь, не будет дерзостью предположить, что дело было не только и не столько в любостяжании Иуды. Ведь, мы помним, что после, осознав свою преступность, он бросит сребреники под ноги членам Синедриона и удавится в отчаянии. То есть, здесь некий более глубокий внутренний конфликт.

Больше похоже на то, что в лице Иуды мы имеем дело с одним из первых социалистов, предающим Бога во имя человеков. Ведь, мы не можем исключать того, что сребрениками он поделился бы с нищими.
То есть, очевидно, что он не видит в Иисусе Бога, он видит пророка, который принимает поклонение, который, как ему кажется, не чужд роскоши. А значит, выходит, он не истинный пророк.
Иуда не сумел понять послание сцены с миропомазанием – одно движение истинных Любви и Веры важнее борьбы за «счастье человечества». Во всем, что делает и говорит Христос, нет ни капли абстрактного гуманизма. Он не стремится улучшить материальное положение или физическое состояние людей, даже, когда исцеляет. Его цель – создать у них запрос на Спасение, пробудить Веру, которая есть необходимое его условие.
Его знаменитое «осуждение богатого» связано не с самим фактом наличия состояния. Вспомним коллизию:
«И спросил Его некто из начальствующих: Учитель благий, что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Иисус сказал ему: что ты называешь Меня благим? никто не благ, как только один Бог; знаешь заповеди: «не прелюбодействуй», «не убивай», «не кради», «не лжесвидетельствуй», «почитай отца твоего и матерь твою». Он же сказал: все это сохранил я от юности моей. Услышав это, Иисус сказал ему: еще одного недостает тебе: все, что имеешь, продай, и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи, следуй за Мною. Он же, услышав сие, опечалился; потому что был очень богат. Иисус, видя, что он опечалился, сказал: как трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие! Ибо удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие». (Лк. 18, 18-25).
То есть, проблема не в богатстве как таковом, но в привязанности. К нему ли, к чему-либо еще земному, висящему грузом, не дающему подняться по Лестнице в Небо. Христос не говорит - возьми на содержание нищих и заботься о них. Создай приют или коммуну, например. Он предписывает просто резко и безотзывно отсечь привязанность к богатству.
В этом вечный соблазн для левых, привязанных к чисто земному измерению, и предающих Бога и Спасение ради «хлебов» в «пустыне». Вечное ради временного. Это не значит, что предписывается равнодушие к земному страданию, но: «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мф.6:33).
Левые именно эту последовательность отрицают. Недаром существует устойчивая легенда о том, что большевики возвели в 1918 году Иуде памятник в Свияжске. И собственно, грех отступничества, совершенный русскими в 1917-м, он именно в этом. Это иудин грех, нераскаянный – неосмысленный.
Предателей родины часто называют иудами, что явное недоразумение. Иуда предал Бога, а не родину. Более того, с точки зрения бойцов еврейского сопротивления, сам Иисус был как минимум коллаборационистом. Не возражал против выплат податей оккупантам («кесарю – кесарево»), исцелил слугу римского центуриона.
А вот Иуда Искариот-то как раз, вполне возможно был патриотом, вдобавок к «коммунизму» (натурально, член КПРФ), которого явно раздражала «неразборчивость» Господа: мытари, блудницы, тот же «натовский» центурион...

Диалектика рабства
Жозеф де Местр задается вопросом: «Каким образом случилось, что до христианства на рабство всегда смотрели как на необходимую часть правления и политического устройства и в республиках, и в монархиях и ни одному философу не приходило даже в голову осуждать рабство, а законодателям противодействовать ему посредством законов?
Для последовательного ума ответ на сей вопрос нетруден.
Дело в том, что человек вообще, если предоставлен он самому себе, слишком плох для свободы.
Пусть каждый внимательно рассмотрит природу человеческую в собственном своем сердце, и он поймет, что если гражданская свобода принадлежит всем, то не остается никаких средств править людьми как целостной нацией.
Вот почему до возникновения христианства природным состоянием огромнейшего большинства людей всегда было рабство, а поелику всеобщий здравый смысл чувствовал необходимость сего порядка вещей, противу него никогда не выступали ни закон, ни философия».
Де Местр пишет об этом неспроста. Посланник Савойского короля при Российском дворе, пламенный реакционер, стремившийся дать философский ответ на вызов кровавой Французской революции, был обеспокоен планами императора Александра I по поводу отмены крепостного права. Де Местр был убежден, что резкое и непродуманное «освобождение» приведет государство к краху. Это фрагмент записки, в которой он, фактически предлагал себя как эксперта-консультанта по вопросам свободы и рабства.
Итак, он продолжает:
«Один из глубочайших мыслителей древности Аристотель говорил даже, «что есть люди, рожденные от природы быть рабами». Глядя на некоторые расы, чувствуешь крайнее искушение поверить ему; однако оставим метафизику и будем придерживаться неопровержимой вещественности».
Между тем, вот, что конкретно говорил о рабах Аристотель: «Раб по природе - тот, кто может принадлежать другому (потому он и принадлежит другому) и кто причастен к рассудку в такой мере, что способен понимать его приказания, но сам рассудком не обладает».
То есть, великий философ был уверен, что рабство именно природное свойство, от которого нельзя «освободиться».
Но приходит Христос и взгляд на рабство меняется. Апостол Павел говорит: «нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни
необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но
все и во всем Христос».
Как, то есть, нет? Отрицаются расовые и национальные различия, «природность» рабства?
Речь о другом – принявшие Христа, становятся «новым народом», как скажет позже Блаженный Августин, «гражданами Града Небесного». Здесь во временном и падшем мире они только странники, чающие Царствия Божьего.
Но ведь, «земной град» и его законы тем самым вовсе не уничтожаются. Они существуют параллельно. Однако, теперь «небесное» начинает свою «экспансию» на земное.
Де Местр продолжает:
«Наконец, божественный закон явился на землю. И сразу же овладел он сердцами людей и переменил их настолько, что всякий добросовестный наблюдатель не может не отдать ему дань вечного восхищения. Прежде всего религия начала свой неустанный труд ради уничтожения рабства-—дело не только не виданное, но и не мыслимое ни для какой иной религии, ни для какого другого философа или законодателя. Действовавшее божественным путем, христианство именно в силу этого и продвигалось вперед медленно, ибо все дела закона, чего бы они ни касались, творятся без поспешания; везде, где шум и сумятица, горячка и поруха, там, можно не сомневаться, царят преступление или безумие: Non in commotione Dominus.
Итак, религия начала войну противу рабства и вела ее то в одном месте, то в другом, таким или иным способом, но неустанно и беспрерывно. Законодатели же, видя, что духовная власть освобождает их от части забот и трудов, начали постепенно споспешествовать благотворным ее начинаниям.
Наконец, в 1167 году папа Александр III провозгласил, что все христиане должны быть изъяты из рабского состояния. Вольтер, которого никак уж не заподозришь в симпатиях к религии, невольно восхищается той эпохой: «За один лишь этот закон имя сего папы сохранится в благодарной памяти всех народов».
Несомненно, так оно и должно быть, но, когда читаешь историю, надобно уметь это делать. Она ясно доказывает, что род человеческий в целостности своей пригоден для гражданских свобод лишь в той мере, насколько проникся он христианством.
Повсюду, где царствует другая религия, рабство вполне законно, а если христианство ослабевает, нация в точной сему пропорции делается менее пригодной для свободы».
Что дает де Местру основания для такого неполиткорректного заявления?
Снова апостол Павел: «Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков». Действительно, сущность раба в том, что у него может быть только один хозяин. Если христианин раб Божий, то ни чьим иным рабом он быть не может.
Но апостол Павел развивает свою мысль парадоксально: «В каком звании кто призван, братия, в том каждый и оставайся пред Богом».
Как же так?
Феофилакт Болгарский толкователь XI века дает такое диалектическое объяснение:
«Это говорит не к одним рабам, но и к свободным, увещевая всех христиан ничего не делать для угождения людям и не повиноваться им, если их повеления противозаконны. … Пред Богом присовокупил для того, чтобы чрез повиновение беззаконным владыкам не отпасть от Бога. Заботится о том и другом, то есть чтобы, с одной стороны, под предлогом повиновения Богу рабы не отпали от владык, а с другой, оказывая своим владыкам сверхдолжное повиновение, не отпали от Бога».
Таким образом, мы видим, что христианство устанавливает такую систему взаимодействия между «Градом Небесным» и «градом земным», которая дарует внутреннюю свободу гражданам первого. И даже, признавая свою зависимость от земных законов, и повинуясь им, они имеют высшую санкцию противится их вторжению в сферу законов «Града Небесного».
Младший современник Де Местра великий диалектик Гегель, рассматривает пару раб и господин в их взаимодействии. О сознании господина он говорит:
«И только риском жизнью подтверждается свобода, ... Индивид, который не рисковал жизнью, может быть, конечно, признан личностью, но истины этой признанности как некоторого самостоятельного самосознания он не достиг. Каждое должно в такой же мере идти на смерть другого, в какой оно рискует своей жизнью, ибо другое для него не имеет большего значения, чем оно само…»
А вот, что он думает о рабе:
«Это сознание испытывало страх не по тому или иному поводу, не в тот или иной момент, а за все свое существо, ибо оно ощущало страх смерти, абсолютного господина. Оно внутренне растворилось в этом страхе, оно все затрепетало внутри себя самого, и все незыблемое в нем содрогнулось».
Может показаться, что эта трактовка далека от христианской. Но это не так. В первые века от Рождества Христова, принять крест означало готовность взойти на него совершенно не метафорично, абсолютно буквально и конкретно. То есть, христианин манифестировал свою готовность идти на смерть свою, но не «другого», как гегелевский господин. И вовсе не во имя подчинения кого бы то ни было или самоутверждения.
Таким образом, мы обнаружили трех взаимодействующих персонажей: свободного, господина и раба.
И перед нами встают естественные вопросы: может ли раб быть «освобожден» в результате некоего революционного действия? Есть ли рабы «по природе»? И вообще, нужно ли рабов освобождать?
Начнем с последнего: мы вполне можем рассматривать выбор раба быть рабом, как его свободный выбор, перед лицом риска смерти (по Гегелю) или даже без оного. Ведь рабство – это свобода от ответственности за свою судьбу. Это огромное облегчение для определенного типа людей.
Один из отцов либерализма Джон Стюарт Милль задается вопросом, а можно ли считать вариантом свободы выбор в пользу рабства:
«У нас и в большей части других цивилизованных государств признается недействительным обязательство, по которому человек продает себя в рабство или соглашается на подобную продажу; силу такого рода обязательств равно отрицают и закон, и общее мнение. Почему в этом случае власть индивидуума над самим собой подвергается ограничению, очевидно само по себе. Действия индивидуума, касающиеся только его самого, признаются не подлежащими ничьему вмешательству единственно из уважения к его индивидуальной свободе; свободный выбор индивидуума принимается за очевидное свидетельство, что избранное им для него желательно, или по крайней мере сносно, и его личное благо признается наилучше для него достижимым при том условии, если ему предоставлена будет свобода стремиться к этому благу теми путями, какие признает за лучшие. Но продажа себя в рабство есть отречение от своей свободы; это – такой акт свободной воли индивидуума, которым он навсегда отрекается от пользования своей свободой, и, следовательно, совершая этот акт, он сам уничтожает то основание, которым устанавливается признание за ним права устраивать свою жизнь по своему усмотрению. С минуты совершения этого акта он перестает быть свободным и ставит себя в такое положение, которое не допускает даже возможности предположить, чтобы он мог оставаться в нем по своей воле. Принцип свободы нисколько не предполагает признания за индивидуумом свободы быть несвободным. Признать за индивидуумом право отречься от своей свободы не значит признавать его свободным».
Итак, ответ Милля – отрицательный. Между тем, свобода – это неотъемлемое свойство человека, как такового, как создания Божия, как Его образа…
Значит, не все так однозначно. Если и не буквально продать себя в рабство, но принять эту роль можно совершенно «свободно». А значит, в таком случае, «освобождение раба» условным «Спартаком» невозможно? Думается, весь тот исторический путь, который прошло человечество со времен первой попытки тотального «освобождения» - Французской революции, породившей острую реакцию де Местра – отвечает на этот вопрос.
Опыт сей свидетельствует о том, что рабский тип самовоспроизводится в любых условиях. И даже в условиях официально провозглашенных прав и свобод он никуда не исчезает. Ведь свобода – это всегда вызов, на который надо отвечать, делая все ту же «гегелевскую» ставку. Поставить жизнь на кон? Кому это надо? Многие ли готовы поставить под угрозу даже просто комфорт? Тем более, когда жизнь становится все «увлекательней», когда чудеса «града земного» зачаровывают даже многих из тех, кто как-то попытался двигаться в сторону «Града Небесного»…
Но означают ли эти ответы, что и свободные должны отказаться от своей свободы? Никоим образом. Ведь, собственно, ставка не стала выше. Жизнь всегда одна и всегда твоя. И ты всегда свободен ею распорядиться.
Но что это может значить в политической плоскости? Ответ на этот вопрос нужно искать, только учитывая сказанное Аристотелем, Де Местром, Миллем, Гегелем. Между тем эгалитарный догматизм мира Модерна-Постмодерна все это принципиально игнорирует, что и провоцирует «кризис демократии», из которого и нет никакого эгалитарного выхода…

Либерализм как кризис
Путин заявил: «Либеральная идея устарела. Она вступила в противоречие с интересами подавляющего большинства населения». И если бы он один. И до, и после на разные голоса – и слева и справа уверенно заявляют о кризисе либерализма. Но всегда ли эти обличители понимают, о чем говорят? А говорят они о кризисе того, что само по себе является разворачивающимся во времени и пространстве кризисом. Либерализм – это кризис традиционного понимания человека, его роли и его цели.
В начале XI века епископ Ланский писал:
«Таким образом, дом Бога тройствен, выглядя при этом единым: одни здесь молятся (orant), другие сражаются (pugnant), а третьи трудятся (laborant); все трое объединены и не разделены; поэтому дело каждых двух зиждется на службе третьего, и каждый в свою очередь приносит облегчение всем».
Традиционное христианское общество было иерархично и солидарно одновременно. В теории, разумеется, но этот идеал определял представления о норме, о должном для любого и каждого.
«Рабом ли ты призван, не смущайся; но если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся», - учил апостол Павел. И действительно, каждый, как оставаясь на своем, определенном фактом рождения месте, или совершая рывок (в университетах в «темное Средневековье» учились и дети простых горожан, и свободных поселян) имели целью (по крайней мере, опять же, нормативно) не какие-то достижения в мире сем, но Царство Божие.
Христианская республика (так называли Европу задолго до ее формального объединения в Евросоюз) и соответственно, ценности и представления, на которых она была основана, начали рушиться с началом Реформации. Прежде всего, потому что Библию начали переводить на национальные языки. И потому, что грамотность становится не такой уж редкостью даже среди крестьян.
Сама же Реформация стала, помимо богословских причин, реакцией на нарушение традиционного баланса между правами сословий, папской и королевской властью. Две последние инстанции, соперничая друг с другом все больше посягали на вольности знати, а те, в свою очередь, перестают воспринимать «трудящися», как людей, находящихся под их защитой, но видят исключительно, как объект закабаления. И тогда в ходе крестьянской войны в Германии в 1525 году появляются знаменитые «12 статей», в одной из которых заявлялось:
«До сих пор было в обычае считать нас 'собственными' людьми, что жалости подобно, принимая во внимание, что Христос пролитием Своей драгоценной крови освободил и искупил всех нас, — как пастуха, так и самого высокого, не исключая никого. Поэтому соответствует писанию, чтобы мы были и хотим быть свободными».
Если такой эффект имела проповедь Лютера и сделанный им перевод Библии, то в Англии учение Кальвина и опять же, Писание на родном языке породили не просто бунт, но революцию.
Кристофер Хилл пишет: «Милтон и другие радикальные протестанты верили, что, когда Библия стала доступной на родном языке всем англичанам, это стало основой для серьезного критического обсуждения общества и его институтов, его обычаев и требований. Учение о священстве всех верующих, подразумевающее, что все верующие могут толковать Библию сами для себя, могло привести к относительно демократическим идеям, противоречащим традиционной точке зрения, что политика является делом элиты, аристократии и духовенства, и только их. Тиндел думал, что пахарь мог бы понять Писание так же хорошо (или лучше), как многие ученые клирики. Не следовал ли из этого вывод, что пахари могут лучше, чем некоторые из прелатов, управлять государством?».
Если Папство заложило основы сопротивления светской власти многовековой войной гвельфов и гибеллинов, то кальвинисты восстали против всех форм тирании, в том числе, папской. Кальвинист воспринимает любую претензию на абсолютную власть, как богохульство. Он рассматривает спасение в обратной перспективе по сравнению с католицизмом. В последнем спасение есть следствие веры и добрых дел, на которые человек вполне способен. А вот, у реформатов, напротив, вера и дела - следствия спасения.
В кальвинизме человек не способен ни на что, кроме греха. Но парадокс в том, что Бог, будучи абсолютным сувереном, от века одних избрал для спасения, а других обрек на гибель. Это не постичь человеческой логикой. Это нужно просто принять. И осознать именно себя спасенным. Но для этого нужны доказательства, явные и осязаемые подтверждения.
Избранные, наделенные верой, и благодаря этому уверенные в спасении, творят дела, не накапливая аргументы праведности, но преображая мир в соответствии с Волей Божьей. Пуритане сознавали себя солдатами Господа, уже искупленными от вины за многие и тяжкие грехи, присущие каждому.
Вестминстерское исповедание, принятое в ходе Английской революции, осудившей на смерть самого короля, исходя именно из соответствующего прочтения Библии, гласило:
«Тех, кого Бог действенно призывает, Он, также по Своему изволению, оправдывает, не наделяя их праведностью, но прощая им грехи, признавая их праведными и принимая их как праведников; не ради чего бы то ни было совершившегося в них или сделанного ими, но только ради Христа».
И в Англии была предпринята попытка учредить правление «святых». Хилл пишет: «Чтение Библии, особенно Ветхого Завета, привело многих к тому, чтобы считать английский народ или некоторую его часть избранным народом. Это могло спровоцировать сопротивление режиму, который, как верили, был антихристовым, чтобы, установив правление святых, приготовиться к Тысячелетнему царству».
Именно крушение этого проекта и восстановление монархии Стюартов и привело к возникновению либерализм. Ведь, результатом всех этих потрясений стало рождение нового человека, отвергающего любой авторитет, кроме своей собственной совести. Милтон писал: «все превосходящий и верховный авторитет... это авторитет Духа, который является внутренним и индивидуальным владением каждого человека».

«Одиноко брести»
Говоря о роли Кальвинизма, Макс Вебер писал: «Это учение в своей патетической бесчеловечности должно было иметь для поколений, покорившихся его грандиозной последовательности, прежде всего один результат: ощущение неслыханного дотоле внутреннего одиночества отдельного индивида. В решающей для человека эпохи Реформации жизненной проблеме — вечном блаженстве — он был обречен одиноко брести своим путем навстречу от века предначертанной ему судьбе».
Так и явился на свет тот самый «атомизированный индивидуум», который так ненавистен, как правым, так и левым утопистами. Которые с тех пор пытаются упорно втиснуть его в некий коллективный проект, навязать ему взамен традиционной, утраченной навсегда, новую псевдо-целостность.
Исайя Берлин пишет: «История политической мысли, можно сказать, являет собой историю борьбы двух основных концепций бытования общества. По одну сторону баррикад находятся защитники плюрализма, множественности идей, то есть такого порядка вещей, который требует постоянных сознательных усилий, направленных на поддержание баланса, установление компромиссов. По другую сторону — те, кто считает, что, пока общество раздирает борьба, оно болеет, ибо здоровье проявляется в единстве, мире, в невозможности какого бы то ни было раздора, в осознании общей, единой цели или же нескольких не противоречащих одна другой целей; получается, таким образом, что разногласия допустимы только в споpax о средствах».
Изначально, опять же, ненавидимый многими плюрализм родился из борьбы за свободу совести. Когда был отринут авторитет Папы Римского, для протестантов не стало никакой высшей инстанции, которая могла бы безоговорочно утверждать, какая трактовка тех или иных текстов Библии истинная, а какая ложная. Так, и возникли во множестве секты, которые и потребовали права на свободное исповедание собственной эксклюзивной веры.
Так, появилось либеральное понимание свободы, как невмешательства. Джон Стюарт Милль писал: «Единственная свобода, заслуживающая этого имени, — это свобода следовать своей собственной пользе своим собственным путем».
Но что есть польза? И это либеральная мысль полностью отдает на откуп личному выбору каждого индивидуума. Она может пониматься, как все то, что ведет к Царству Божьему (крайне редко в нынешнем мире), а может – как то, что удовлетворяет самые низменные инстинкты. И оба выбора в либеральной модели равноправны.
При этом, несомненно, что «одинокий голос человека», действительно рожден Библией. Христос никогда не обращается к коллективу, к роду, традиционной общине, но всегда, даже когда говорит с толпой - к каждому лично. Для Него - это собрание индивидуальностей. И каждый из них обретет (или не обретет) личное спасение. Никак не вследствие своего отношения к коллективу, но к ближнему. То есть, опять же к конкретному человеку, вне зависимости от его пола, возраста и национальной принадлежности.
Одинокие голоса мытарей и грешников, слепых и прокаженных в отчаянии взывают к Нему, часто вопреки всем традициям и правилам. И Христос из этих уже «не эллинов, не иудеев» творит «народ Божий» - Церковь.
Именно в XVII веке этот «народ» раскалывается снова на одиноких людей. Невиданные ужасы Тридцатилетней войны творятся во имя утверждения единственно верного исповедания Веры. А завершается она компромиссом, который явно никак не стоил такого безумного количества жертв и опустошения целых регионов. А в России тем временем, во имя «единственно возможного исповедания» яростно преследуют «раскольников».
В Англии гражданские войны тоже предельно обесценивают конкретную физическую жизнь одиноких людей. И тогда они и начинают ценить ее превыше всего, превыше вечной, которая и вовсе ставится под вопрос, как и само существование Бога. Ведь параллельно совершает свои открытия Галилей и другие «апостолы» научного мировоззрения. И сама вселенная начинает казаться просто сложным механизмом, тайны которого можно разгадать и тогда не придется вновь воевать за сомнительные уже Небесные ценности. И вот, уже Томас Гоббс создает политическую теорию, в которой впервые высшая ценность - просто физическая безопасность отдельного индивида.
А Джон Локк заявляет, что каждый признаётся «владельцем собственной личности». Это и становится фундаментальным принципом либерализма, основой нового понимания свободы.

«Негатив» и «позитив»
Исайя Берлин называет свободу, отвечающую либеральным принципам «негативной свободой»: «значение [свободы в негативном смысле] подразумевается в ответе на вопрос: «Какова та область, в рамках которой субъекту — будь то человек или группа людей — разрешено или должно быть разрешено делать то, что он способен делать, или быть тем, кем он способен быть, не подвергаясь вмешательству со стороны других людей?».
И разумеется, самого государства. Оно в либеральном проекте должно, в идеале, выполнять лишь функцию «ночного сторожа», защищая индивида от каких-либо вмешательств в его личное пространство, в его бизнес, его ценностный мир. В понимании Берлина, этому подходу соответствует утверждение: «Я никому не раб».
Но этой позиции противостоит, так называемая, «позитивная свобода», ее адепт утверждает: «Я сам себе хозяин». Эта концепция отвечает на вопрос: «Что или кто служит источником контроля или вмешательства и заставляет человека совершать это действие, а не какое-нибудь другое, или быть таким, а не другим?».
С точки зрения Берлина и его последователей «позитивная свобода» в поисках ответа на данный вопрос может привести (и приводит) к тоталитарным системам, отождествляющим «свободу» с идентификацией (вплоть до растворения) личности с неким великим целым – нацией или проектом (коммунизм). И таким образом, оборачивается в реальности тоталитаризмом.
Берлин пишет:
«Свобода не связана, во всяком случае — логически, с демократией или самоуправлением. Самоуправление может лучше гарантировать гражданские права, чем другие режимы, потому его и отстаивают приверженцы свободы. Но между личной свободой и демократическим правлением нет необходимой связи. Ответ на вопрос «Кто мной управляет?» логически отличен от ответа на вопрос «Насколько вмешивается власть в мои дела?». Именно в этом различии и состоит в конечном счете огромная дистанция между понятиями негативной и позитивной свободы. «Позитивный» смысл понятия «свобода» появляется тогда, когда мы пытаемся ответить на вопрос: «Кто мной правит?» или «Кто вправе сказать, что я должен делать именно это и быть именно таким?» Связь между демократией и личной свободой гораздо слабее, чем представляется их защитникам. Желание быть себе хозяином или, по крайней мере, участвовать в процессах, которые управляют моей жизнью, может быть столь же глубоким, как и стремление обеспечить себе зону свободного действия. Наверное, исторически оно старше. Но это разные желания. Они настолько различны, что в конце концов привели к великому столкновению идеологий, расколовшему наш мир. Именно это, «позитивное» понимание свободы не как «свободы от», а как «свободы для»  — для того, чтобы вести определенный, предписанный образ жизни — приверженцы «негативного» взгляда считают подчас просто благовидным прикрытием безжалостной тирании».
Берлин развивает свою мысль:
«Легко вообразить, что ты принуждаешь других для их же блага, в их же собственных, а не в своих интересах. Поскольку я знаю их подлинные нужды лучше, чем они сами, они не стали бы сопротивляться, если бы были такими же разумными и мудрыми, как я, и так же хорошо понимали свои интересы. Можно пойти и дальше. Можно сказать, что на самом деле они стремятся к тому, чему по своей косности сознательно противятся, так как в них таится некое мистическое начало — латентная воля или «подлинная» цель. Начало это, хотя ему противоречит все, что они чувствуют, делают и говорят, и есть их «истинная» натура, о которой может не знать их бедное эмпирическое «Я»; и считаться надо только с ее желаниями. Встав на эту точку зрения, я могу игнорировать реальные желания людей и обществ, бесчинствовать, угнетать, мучить их во имя и от имени их «подлинных» натур в твердой уверенности, что какая-то настоящая цель (счастье, исполнение долга, мудрость, справедливое общество, самореализация) должна быть тождественной их свободе — свободному выбору «подлинной», но, увы, часто неосознанной натуры....
Общая посылка этих мыслителей (и многих схоластов до них, и коммунистов после) состоит в том, что разумные цели наших «настоящих» натур должны совпадать или их надо к этому принудить, как бы яростно ни протестовали наши бедные, невежественные, обуреваемые желаниями и страстями эмпирические «Я». Свобода не есть свобода поступать неразумно, неверно или глупо. Принуждая эмпирические «Я» к правильному образу действия, мы не подавляем их, а освобождаем».
Позитивная свобода стать «сверхчеловеком» с одной стороны и «творцом коммунистического будущего», с другой в прошлом веке бросила вызов «буржуазной» - негативной.
И «позитивная свобода» проиграла, принеся на алтарь своих утопий невиданные прежде миром жертвы. Но проиграла она отнюдь не в силу каких-то более или менее случайных факторов.

Экспроприация имени
Либерализм - это неизбежность секулярного мира. Когда нет абсолютного критерия, совершенно не понятно, почему и во имя чего индивид должен жертвовать не то что собой, но даже своими интересами. Позитивная свобода обладает уникальным свойством опьянять миллионы и вести их на убой. Но потом, когда приходит отрезвление, ответ на вопрос о критерии истины обнаружить не удается.
Советский Союз разрушил не «план Даллеса», его изнутри уничтожил естественный индивидуализм человека Нового времени. Он может быть на какое-то время приглушен пропагандой и террором, но истребить его невозможно. Та глубинная трансформация самого человеческого мировосприятия, которая началась в XVII веке, не может быть отменена никакими даже сверх-тоталитарными усилиями.
И нет сомнений, что, если бы победу в войне одержал национал-социализм, то через какое-то время «либеральный человек» проснулся бы и внутри этой системы, и разрушил бы и ее.
Либеральный человек может преобразиться только через Веру. Но это никак не может затронуть мировоззрения широких масс. Это опять же, удел отдельных индивидуумов.
Классический либерализм, прежде всего, претендует на реализм. Фон Хайек утверждает:
«В одном отношении либерала действительно допустимо поместить посередине между социалистом и консерватором: либерал так же далёк от грубого рационализма социалиста (который хочет перестроить все общественные институты по плану, возникшему в его отдельно взятой голове), так и от мистицизма, который столь часто становится последним убежищем консерватора. Позицию, которую я описываю как либеральную, роднит с консерватизмом недоверие к разуму в той мере, в какой либерал отчётливо сознает, что не все ответы нам известны, да к тому же не уверен, что известные ему ответы правильны или что мы вообще в силах найти ответы на все вопросы. Также он не стесняется прибегнуть к помощи любых иррациональных институтов или обычаев, которые доказали своё достоинство. От консерватора либерал отличается готовностью не закрывать глаз на собственное невежество и признать мизерность наших познаний, не ссылаясь в случаях, когда разум бессилен ему помочь, на сверхъестественные источники. Вынужден сознаться, что в каком-то смысле либерал — отъявленный скептик, но требуется определённая доля уступчивости, чтобы позволять другим идти к счастью их собственными путями и твёрдо держаться принципа толерантности, составляющего неотъемлемое свойство либерализма».
Tем не менее, фон Xайек вынужден признать, что уже в то время, когда он писал эти строки (1960 год), термин «либерализм» приобрел чрезвычайно размытые формы:
«Пока социализм не набрал силу, оппозицию этому мировоззрению составлял либерализм. Их противоборство не имеет никаких параллелей в истории США, поскольку то, что в Европе называлось «либерализмом», здесь было общей традицией, послужившей основой для построения американской государственности: итак, по европейским критериям приверженец американской традиции был бы либералом. Эта уже существующая путаница была усугублена недавними попытками пересадить на американскую почву консерватизм европейского типа, который, будучи чужд американской традиции, приобрёл здесь несколько странный характер. За некоторое время до этого американские радикалы и социалисты начали называть себя «либералами». Тем не менее я и далее стану именовать «либеральной» свою собственную позицию, которая, по моему убеждению, отличается от истинного консерватизма не менее сильно, чем от социализма».
Tо есть, сторонники позитивной свободы на сегодняшний день уже давно и прочно присвоили себе имя, которое всегда принадлежало «негативистам». И получается, что последние (как иx теперь ни назови), сегодня главная преграда на пути носителей тоталитарного мышления, взявших на вооружение толерантность и превративших ее в инструмент борьбы именно с негативной свободой, активно вторгаясь в ранее неприкосновенные зоны.
И тем не менее, эти экспроприаторы имени, внутренне остаются теми же одинокими потерянными существами, порожденными кризисом XVII века, сбившимися в стаю под очередными абсурдными лозунгами.
Либерализм - это и есть кризис. Это форма жизни общества в период утраты традиционных ценностей. Свобода в нем - это только и исключительно возможность выбора, не обусловленного насилием.
После «убийства бога» человек неизбежно начинает творить идолов. Поклонение идолу свободного индивида гораздо логичней, чем идолам Нации, Родины, и уж тем более – «общества всеобщего благоденствия».
Идол индивида даже не требует обоснования и агитации (в отличие от всех прочих) - это естественно для любого существа стремиться к максимально устраивающей именно его жизненной ситуации.
Однако, сегодня «экспроприаторы имени» предлагают (и даже навязывают) такую «позитивную свободу», которая предлагает, как единственный логичный путь трансформацию в пост-человека. Но, это, впрочем, отдельная тема…
В то же время, характерно, что когда сегодня «путинисты» возмущенно спрашивают «либералов», какой, мол, свободы им не хватает, они рассуждают сами, исходя из сугубо либерального понимания свободы, как невмешательства государства в их частную жизнь, ни на что иное не претендуя.
Если в Англии «либеральный человек» родился в результате разочарования в пуританской утопии, то в России - в коллективистско-коммунистической. При этом, он в отличие от западного, прямо сразу естественным образом, минуя классический либерализм, пришел к левому. Среднестатистический россиянин понимает свободу сугубо в негативной версии, весьма дорожит внутренним пространством, но при этом, несомненно - сторонник социального государства. То есть, мечтая о некоем новом СССР, он никоим образом не готов отказаться от обретенной свободы личной жизни.
Ни о каком даже формальном «моральном кодексе строителя коммунизма» он точно не тоскует. Принимать новые для него, старые консервативные ценности он тоже отнюдь не готов. «Атомизировали» его не «либералы» 90-х, а сами же большевики, разрушив до основания естественные общинные формы коллективизма и заменив их искусственными, фальшивость которых номенклатура даже и не пыталась как-то к концу «советской эры» вуалировать.
Значит, либерализму в секулярном мире нет реальной альтернативы, которая исходила бы из иного понимания свободы, но не оборачивалась бы, при этом, тоталитаризмом или, напротив анархией?
Все-таки, есть. Она гораздо древнее либеральной модели. И она гораздо «требовательней» к самому «человеческому материалу». О ней дальше...

Республика и Апокалипсис
Пророчества об антихристе издревле не просто будоражат умы, но и так или иначе, оказывают влияние на политический выбор. Особенно, нижеследующее:
«И ныне вы знаете, что не допускает открыться ему в свое время. Ибо тайна беззакония уже в действии, только [не совершится] до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь. И тогда откроется беззаконник, которого Господь Иисус убьет Духом уст Своих и истребит явлением пришествия Своего, того, которого пришествие, по действию сатаны, будет со всякою силою и знамениями и чудесами ложными" (2 Фес.2:6–9).
Кто же этот «удерживающий» (Катехон, по-гречески), хранящий, по словам апостола Павла, мир от прихода антихриста? Русские имперцы издавна уверены, что это православный Царь.
Эту позицию, буквально в одном абзаце, опроверг известный православный проповедник, трагически погибший отец Даниил Сысоев:
«Если мы примем мнение, что удерживающий — именно православный Царь, тогда мы встаем перед рядом проблем. Как мог сдерживать разгул мирового зла царь Константинополя на закате Византии, когда его владения ограничивались лишь пределами города и окрестностей? Почему прошло уже более восьмидесяти лет со дня убийства последнего православного Императора, а антихрист еще не пришел? Где был удерживающий в первые три века христианства (а ведь именно тогда о нем упоминает апостол Павел)?».
Убедительно, но кто же тогда «Катехон»? Одну из самых популярных трактовок этому темному месту дал Святитель Иоанн Златоуст еще в IV веке. Вот, только дело в том, что как это часто бывает большинство «принимающих» ее видит в ней то, что им желательно, а не то, что сказал Святитель. И как это ни покажется кому-то странным, его версия имеет прямое отношение и к современным политическим теориям, и даже непосредственно практике…
Но для начала, выслушаем Златоуста:
«Справедливо всякий может, во-первых, спросить, чтоб такое удерживающее (;; ;а;;;;;), и потом обнаружить желание узнать, почему так неясно говорит об этом Павел? Что же такое "не допускает открыться ему" то есть, "препятствующее"? Одни говорят, что это благодать Св. Духа, а другие – римское государство; с этими последними я больше согласен. Почему? Потому что, если бы (апостол) хотел говорить о Духе, то не выразился бы об этом неясно, но (сказал бы) определенно, что теперь препятствует ему явиться благодать Св. Духа, т. е. (чрезвычайные) дарования. … Но так как (апостол) говорит это о римском государстве, то понятно, почему он только намекает на это и до времени говорит прикровенно. Он не хотел навлечь на себя чрезмерной вражды и бесполезной опасности. В самом деле, если бы он сказал, что в непродолжительном времени разрушится римское государство, то тогда немедленно его, как возмутителя, стерли бы с лица земли, и (вместе с ним) всех верующих, как живущих и подвизающихся для этого.
…Ибо тайна беззакония уже в действии". Здесь он указывает на Нерона, как на прообраз антихриста, потому что и он хотел, чтобы его считали богом. Хорошо сказал он – тайна, потому что (Нерон) не так явно и бесстыдно (выдавал себя за бога), как антихрист. Итак, если еще прежде того времени, говорит, нашелся человек, который немного в злобе уступал антихристу, то что удивительного в том, если со временем явится (настоящий антихрист)? … Так же точно говорить он и здесь: "только [не совершится] до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий (; ;;;;;;;) теперь". То есть: когда прекратится существование римского государства, тогда он (антихрист) придет. И справедливо, – потому что до тех пор, пока будут бояться этого государства, никто скоро не подчинится (антихристу); но после того, как оно будет разрушено, водворится безначалие, и он будет стремиться похитить всю – и человеческую и божескую – власть».
Обратим внимание на поразительную вещь – не глава государства, император (как уверены многие русские монархисты) является «удерживающим», но само государство. В то время, как император как раз может быть предшественником антихриста. И мы знаем, как именно римляне «удержали» Нерона:
«Меж¬ду тем при¬шли вести, что взбун¬то¬ва¬лись и осталь¬ные вой-ска. …Тогда он стал разду¬мы¬вать, не пой¬ти ли ему про¬си¬те¬лем к пар-фя¬нам или к Галь¬бе, не вый¬ти ли ему в чер¬ном пла¬тье к наро¬ду, чтобы с рост¬раль¬ной три¬бу¬ны в горь¬ких сле¬зах молить про¬ще¬нья за все, что было, а если умо¬лить не удаст¬ся, то выпро¬сить себе хотя бы намест¬ни¬че¬ство над Егип¬том. Гото¬вую речь об этом нашли потом в его лар¬це; удер¬жал его, по-види¬мо¬му, страх, что его рас¬тер¬за¬ют рань¬ше, чем он достигнет фору¬ма.
… Нерон, как был, босой, в одной туни¬ке, наки¬нув тем¬ный плащ, заку¬тав голо¬ву и при¬крыв лицо плат¬ком, вско¬чил на коня; с ним было лишь чет¬ве¬ро спут¬ни¬ков…
Доска¬кав до пово¬рота, они отпу¬сти¬ли коней, и сквозь кусты и тер-нов¬ник, по тро¬пин¬ке, про¬ло¬жен¬ной через трост¬ник, под¬сти¬лая под ноги одеж¬ду, Нерон с трудом выбрал¬ся к зад¬ней стене вил¬лы. Тот же Фаон посо¬ве¬то¬вал ему до поры укрыть¬ся в яме, откуда бра¬ли песок, но он отка¬зал¬ся идти живым под зем¬лю. Ожидая, пока про¬ро¬ют тай-ный ход на вил¬лу, он ладо¬нью зачерп¬нул напить¬ся воды из какой-то лужи и про¬из¬нес: «Вот напи¬ток Неро¬на!»… Все со всех сто¬рон умо-ля¬ли его ско¬рее уйти от гро¬зя¬ще¬го позо¬ра. Он велел снять с него мер¬ку и по ней вырыть у него на гла¬зах моги¬лу, собрать кус¬ки мра-мо¬ра, какие най¬дут¬ся, при¬не¬сти воды и дров, чтобы упра¬вить¬ся с тру¬пом. При каж¬дом при¬ка¬за¬нии он всхли¬пы¬вал и все вре¬мя повто-рял: «Какой вели¬кий артист поги¬ба¬ет!». Пока он мед¬лил, Фао¬ну ско-ро¬ход при¬нес пись¬мо; выхва¬тив пись¬мо, он про¬чи¬тал, что сенат объ-явил его вра¬гом и разыс¬ки¬ва¬ет, чтобы каз¬нить по обы¬чаю пред¬ков. Он спро¬сил, что это за казнь; ему ска¬за¬ли, что пре¬ступ¬ни¬ка разде¬ва-ют дона¬га, голо¬ву зажи¬ма¬ют колод¬кой, а по туло¬ви¬щу секут роз¬га¬ми до смер¬ти. В ужа¬се он схва¬тил два кин¬жа¬ла, взя¬тые с собою, попро-бо¬вал ост¬рие каж¬до¬го, потом опять спря¬тал, оправ¬ды¬ва¬ясь, что роко¬вой час еще не насту¬пил. То он уго¬ва¬ри¬вал Спо¬ра начи¬нать крик и плач, то про¬сил, чтобы кто-нибудь при¬ме¬ром помог ему встре¬тить смерть, то бра¬нил себя за нере¬ши¬тель¬ность таки¬ми сло¬ва¬ми: «Живу я гнус¬но, позор¬но — не к лицу Неро¬ну, не к лицу — нуж¬но быть разум¬ным в такое вре¬мя — ну же, мужай¬ся!» Уже при¬бли¬жа¬лись всад¬ни¬ки, кото¬рым было пору¬че¬но захва¬тить его живым. Заслы¬шав их, он в тре¬пе¬те выго¬во¬рил: Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает,
и с помо¬щью сво¬его совет¬ни¬ка по про¬ше¬ни¬ям, Эпа¬ф¬ро¬ди¬та, вон¬зил себе в гор¬ло меч. Он еще дышал, когда ворвал¬ся цен¬ту¬ри¬он, и, зажав пла¬щом его рану, сде¬лал вид, буд¬то хочет ему помочь. Он толь¬ко и мог отве¬тить: «Позд¬но!» — и: «Вот она, вер¬ность!» — и с эти¬ми сло-ва¬ми испу¬стил дух. Гла¬за его оста¬но¬ви¬лись и выка¬ти¬лись, на них ужас¬но было смот¬реть».
Кто же конкретно обрек на смерть этого «антихриста»? Сенат – республиканский орган. «Удерживающим» является РЕСПУБЛИКА.
Да, нам скажут, что, начиная с Цезаря, Римом правили императоры. Но это вовсе не значит, что республика была упразднена. Это было попросту невозможно. Поскольку – это не есть «государственное устройство» в современном смысле слова. Это именно - res publica — «общественное дело». Или – общенародное дело. Цицерон дает такое определение: «Республика есть достояние народа» (Est … res publika res populi). То есть, это не привычное нам государство, как аппарат подавления. Это форма бытия самого народа.
Но народом Цицерон считает не некое множество людей, объединенных единством происхождения, языка и территории. Совсем нет. Народ для него - «соединение многих людей, связанных между собою согласием в вопросах права и общностью интересов».
И это абсолютно принципиально – где нет права и правового сознания – там нет республики, там невозможно общее дело. А там, где оно есть, даже единоличное правление ничего принципиально не меняет. Тот, кто выходит за пределы этого общего правового консенсуса – обречен. Вся история Рима тому свидетельство – до Нерона республика «устранила» Калигулу, вскоре после – Домициана. Всех нарушителей «правового консенсуса» и их печальные судьбы перечислять не будем…
Заметим, что апостол Павел, автор строк о загадочном «удерживающем» весьма ценил «римское право» и активно апеллировал к нему в критической для себя ситуации.
Из «Деяний апостолов» мы знаем, что однажды Павел, по навету гонителей христиан был схвачен властями. «Священное писание» повествует:
«Но, когда растянули его ремнями, Павел сказал стоявшему сотнику: разве вам позволено бичевать Римского гражданина, да и без суда?».
И этот вопрос не на шутку испугал его мучителей. Они осознали, что нарушают закон. А римский закон был суров к его нарушителям. Этот отрывок из «Деяний Апостолов» прекрасно показывает, что значило быть гражданином res publica. Либо отец, либо дед Павла оказал Риму некую услугу и превратился из простого поданного, обитающего в далекой покоренной провинции, в полноправного гражданина. И поэтому Павел, обвиняемый иудеями, потребовал суда самого императора. А местные власти обязаны были организовать его доставку в Рим. Такова была сила закона. Все дело в том, что, став империей Рим не перестал быть Res publica.
И даже более того, ей, согласно некоторым новейшим исследованиям, не перестал быть и «Второй Рим» - Византийская Империя. Не так давно была опубликована монография Энтони Калделлиса «Византийская республика: народ и власть в Новом Риме». По мнению Калделлиса, «Византия была республиканской монархией, а не монархией по божественному праву».
Он утверждает, что, называя себя ромеями (римлянами), «византийцы» руководствовались римскими политическими идеалами. И соответственно, их государство было ничем иным, как Римской политией – «республикой».
Разумеется, книга была встречена академическим сообществом неоднозначно. Однако, именно этот взгляд помогает понять одну из причин удивительной долговечности ромейской государственности, несмотря на регулярные перевороты, долгое время не позволявшие создать устойчивые династии.
Но, если опираться на формулу Цицерона «согласие в вопросах права и общность интересов», то вплоть до Раскола на Руси тоже была весьма своеобразная «монархическая республика». Одним из проявлений ее, конечно, можно назвать Земские соборы.
Более того, даже Петр, представляющийся воплощением абсолютизма, несомненно опирался на новый, созданный им самим «народ» - довольно обширную группу пассионариев, захваченных его проектом строительства Империи, то есть «общим делом» для них. И лишь позднее, когда дворянство высочайше освобождают, а крестьянство тотально порабощают, говорить об «общем деле», «согласи в вопросах права и общности интересов», а соответственно, о едином народе уже никак не приходится.
Но, это, как говорится, уже другая история…
А мы поговорим о том, что сегодня все более влиятельным становится новый республиканизм. Филипп Петтит, один из видных его, ныне здравствующих представителей, пишет:
«Старая республиканская традиция, о которой я говорю, — это традиция, которую мы ассоциируем с Цицероном и Римской республикой, с Макиавелли—«божественным Макиавелли» в его «Рассуждениях», — а также с многочисленными другими авторами, жившими в итальянских республиках эпохи Возрождения. Это традиция, к которой принадлежат Джеймс Гаррингтон и множество других, менее значительных фигур эпохи английских гражданских войн и республики, а также последовавшего за нею периода и многочисленные теоретики республики в Англии, Америке и Франции XVIII в. Предмет моего особого интереса—республиканцы, занимавшие господствующее положение в английской и американской политической мысли с конца XVII по XVIII в. включительно. Республиканцы были преданы идеалу свободы как не-доминирования — свободы как избавления от произвола — и способствовали формированию навыков политического действия и мышления, которые живы и сегодня. Республиканцы любили повторять, что, хотя дело свободы как не-доминирования зависит целиком и полностью от государства и его чиновников (в конце концов, именно благодаря государству и конституции люди пользуются такой свободой), государственные служащие все же представляют существенную угрозу для дела свободы, и народ должен «держать ублюдков в узде». Ценой свободы является неусыпная бдительность».
Чем же республиканизм отличается от либерализма? Прежде всего, мы видим, что в отличие от последнего, он ведет свою родословную из глубокой древности, и соответственно, на протяжении множества веков имелось немало примеров успешной реализации республиканского идеала. В конце концов, именно перечисленные Петтитом ориентиры имели отцы-основатели США.
Новый республиканизм привносит важный, отличающий его от либеральной доктрины невмешательства акцент. Он борется за «не-доминирование». Вот, что говорит Петтит об этом понимании свободы:
«В старых республиканских взглядах на политическую свободу удивляла возможность трактовать этот идеал как общественный по своему характеру, эквивалентный гражданству в республике, и в то же время как вполне субъективную ценность, ощущение защищенности и статуса. Но затем мы поняли, что такое понимание свободы возможно, если признавать в качестве центральных два момента. Во-первых, что существует важное различие между ограниченным вмешательством, направленным на общее благо (скажем, вмешательством закона, которое никто не оспаривает), и вмешательством, основанным на произволе. И, во-вторых, признавать, что существует важное различие между возможностью каким-то образом избегать такого произвольного вмешательства (скажем, пользуясь особой любовью властей к вашей персоне) и большей или меньшей неуязвимостью перед лицом произвола. Признайте значение этих различий, и вы легко согласитесь с тем, что свобода — это общественный статус, позволяющий чувствовать себя относительно защищенным от произвольного вмешательства со стороны других, чувствовать, что вы в безопасности и на хорошем счету. С точки зрения такого подхода свобода — это не-доминирование, положение дел, при котором человек пользуется иммунитетом, причем более или менее высоким иммунитетом, от вмешательства, основанного на произволе».
То есть, либеральное «невмешательство», в принципе не исключает ситуации, когда у раба добрый хозяин, который не вмешивается в личную жизнь и оставляет ему достаточно обширное приватное пространство. С либеральной точки зрения, такой раб будет «свободен».
Для республиканца – это нонсенс. Республиканец понимает свободу, как твердые гарантии от произвола по отношению к личности, как со стороны других членов общества (в том числе, разумеется, разного рода идеологизированных тоталитарных групп), так и со стороны государства.
Этот идеал совмещает требование независимости «одинокого индивида», порожденного войнами и революциями XVII века, с «общим делом», которое собственно, и состоит в том, чтобы не допускать доминирования и произвола со стороны кого бы то ни было. Очевидно, что это возможно лишь при условии гражданской солидарности. И вышеупомянутой Петтитом постоянной «бдительности» по отношению к притязаниям «ублюдков».
Правда, тут же он делает знаковую оговорку: «Прославляя идеал свободы как не-доминирования, английские республиканцы всегда считали этот идеал достоянием элиты — состоятельных мужчин, принадлежащих к мейнстриму... Но ничто не мешает сделать этот идеал свободы всеобщим, разделяемым всеми членами современного общества».
Однако, последнее утверждение («ничто не мешает») сомнительно. Сомнительна совместимость республиканизма и эгалитаризма… Уже потому, что далеко не все способны на упомянутую «бдительность» и готовы постоянно пребывать в этом состоянии.
Но республиканский идеал не есть утопия, и он стоит того, чтобы за него бороться. Ведь, именно такая система способна «удерживать», в том самом новозаветном смысле – не допускать воцарения главного и последнего «доминатора» - антихриста.
Однако, вот вопрос – а какое это все могло бы иметь отношение к России? Многие ли наши сограждане хотят той самой республиканской свободы от произвола и доминирования? Похоже, что большинству вполне хватает невмешательства в их личную жизнь «доброго хозяина»…
Ведь народа в цицероновском смысле у нас по-прежнему нет.


Правое и Левое
Из всех христианских конфессий православным проще всего стать подлинными христианами. Ведь, у нас уже есть половина от необходимого - Литургия святого Иоанна Златоуста. Осталось просто не только в богослужебной практике следовать за ним и повторять слова его молитвословий, но и в жизни своей, в своих реакциях на окружающий мир, подражать святому, который осуждал богатых за их одержимость сребролюбием и забвение о долге перед ближними, и обличал саму императрицу Евдоксию за роскошь, за тщеславие, за нарушение имущественных прав подданных. За это он и был разумеется, отправлен в ссылку, в которой скончался.
Так, как же мы, участвуя в Литургии, составленной им, можем отрицать наш христианский долг осуждать коррупцию, возвеличивание высшей власти, и выход ее из берегов? Никак.
Из письма Златоуста царице:
«Бог, будучи создателем всей природы, по существу стоит выше всякой власти и господства, а все люди равны, хотя один кажется имеющим превосходство над другим. И тебе дал (Он) царский скипетр не для того, чтобы ты считала себя выше других, а чтобы оказывала всем равенство пред законом и справедливость. Не слава, богатство и мирская высокость поможет нам в страшный день суда, а только исполнение заповедей, соединенное с сохранением правильных догматов. Не забывай сама об этом и не изгоняй страха Божия из твоей души, хорошо зная, что дыхание всех в Его власти; одному Он прибавляет годы жизни, а другому сокращает, по воле Своей».
Но при этом, святой Иоанн вовсе не был проповедником равенства в современном смысле.
«Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе», - эти слова апостола Павла Златоуст объяснял так: «Как в земных телах есть различие, так и в небесных, и различие не малое, но простирающееся даже до последних (звезд); есть различие не только между солнцем и луной, между луной и звездами, но и между самими звездами; хотя все они на небе, но одни имеют более, другие менее славы. Чему же мы научаемся отсюда? Тому, что, хотя все праведники будут в царстве (небесном), но не все получат одинаковое блаженство; и грешники, хотя все будут в геенне, но не все будут одинаково мучиться».
Все дело в том, что никакие земные венцы не помогут занять высшие ступени в иерархии небесной.
Но в то же время, мы видим, что с христианской точки зрения, само это явление, иерархия не есть следствие человеческого произвола, но важнейший мироорганизующий принцип. Это явным образом противоречит торжествующим сейчас в мире левым идеям. 
Но левая сторона – место отверженных. В Евангелии от Матфея Христос говорит:
«Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей,
и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов;
и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов - по левую.
Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира:
ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня;
был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне.
Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили?
когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели?
когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе?
И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне.
Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его:
ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня;
был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня.
Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе?
Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне.
И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную».
Но, как же так, левые у нас ассоциируются, как раз с теми, кто борется за «справедливость», то есть за «сытость» «сих меньших». Однако Бог судить будет, согласно вышеприведенному речению за личный выбор, который мы делаем в каждой конкретной ситуации, а не за политические взгляды.
Но они, в свою очередь, конечно влияют на наш выбор. Однако, кто же такие правые и левые, согласно строгой политической теории?
Норберто Боббио итальянский философ, историк, политолог, один из крупнейших итальянских интеллектуалов XX века, сам представитель либерального социализма попытался дать корректное определение. 
Прежде всего, Боббио, в своей работе, которая так и называется «Праве и левые», вполне справедливо, констатирует, что главное, корневое отличие – это отношение к вопросу о равенстве-неравенстве.
Но, для начала он дает не свои, а некоторые альтернативные определения. В частности, от Дино Конфранческо: «правый — это тот, кто озабочен, в первую очередь, охраной традиции; левый же — тот, кто намеревается прежде всего освободить себе подобных от цепей, в которые их заковали привилегии расы, сословия, класса и т.д.».
Затем, начинает развивать уже свою аргументацию:
«Итак: эгалитаристами по праву могут называть себя те, кто, хотя и не отрицает того факта, что люди столь же равны, сколь и неравны, судя людей и приписывая им определенные права и обязанности, придает большее значение тому, что делает их равными, чем тому, что делает их неравными; антиэгалитаристами же, соответственно, те, кто, отталкиваясь от того же самого положения, в тех же обстоятельствах придает большее значение тому, что делает людей неравными, чем тому, что делает их равными».
С христианской точки зрения все люди равны лишь во грехе. То есть, все «семя тли» имеют, все смертны, благодаря первородному греху (попытке познать Добро и Зло без Бога) Адама и Евы.
И еще, «во Христе», то есть, в сообществе верных снимаются национальные и расовые различия («Несть ни эллина, ни иудея»), но только в Нем, а не вообще…
Следующий этап рассуждений Боббио:
«Эгалитарист исходит из убеждения, что большая часть проявлений возмущающего его неравенства, которые он хотел бы уничтожить, социально обусловлены и, таким образом, устранимы; антиэгалитарист, напротив, исходит из противоположного убеждения, что неравенство естественно и, таким образом, неустранимо».
И здесь, уже вопрос упирается в противоречие между здравым смыслом и «прекрасной» мечтой. Первый констатирует естественность неравенства. Вторая воодушевляет своих приверженцев на насильственные попытки устранить неустранимое, что и являет собой как раз левизну в ее радикальных (от марксизма до анархизма) проявлениях.
Другой вопрос, что неустранимое в нашем мире, который, согласно христианству «лежит во зле», может и должно смягчаться. И смягчалось веками, благодаря христианским заповедям.
Каким образом? Апостол Павел увещевает:
«Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу, не с видимою только услужливостью, как человекоугодники, но как рабы Христовы, исполняя волю Божию от души, служа с усердием, как Господу, а не как человекам, зная, что каждый получит от Господа по мере добра, которое он сделал, раб ли, или свободный. И вы, господа, поступайте с ними так же, умеряя строгость, зная, что и над вами самими и над ними есть на небесах Господь, у Которого нет лицеприятия».
Вот, только так, с учетом того, что каждый по ту сторону ответит за то, как он, что и с кем здесь вытворял.
И благодаря этой проповеди, рабство постепенно стало абсолютно свободным личным выбором. Но никуда не исчезло (и не исчезнет) и в современном мире. Ведь, тот, кто не берет на себя полную ответственность за свою жизнь, кто принимает бездумно социальные роли – раб, что и было выше подробно рассмотрено …
Но вернемся к Боббио, дальше он предлагает два абсолютных полюса:
«Этот контраст между различными оценками природного и социального равенства можно образцово проиллюстрировать, обратившись к двум авторам, которым вполне можно доверить представлять, соответственно, эгалитарный и антиэгалитарный идеалы: с одной стороны — Руссо, с другой — Ницше, анти-Руссо.
Контраст между Руссо и Ницше очевиден на примере различного отношения одного и другого к естественности или искусственности равенства и неравенства. В «Рассуждении об истоках неравенства» Руссо исходит из положения, что люди рождаются равными, но гражданское общество, то есть то общество, которое медленно накладывается на естественное государство посредством развития искусств, делает их неравными. Ницше же, наоборот, основывается на предположении, что люди по природе неравны (и это хорошо, помимо прочего, поскольку общество, основанное на рабстве, как, например, древнегреческая цивилизация, именно благодаря существованию рабов было высокоразвитым) и лишь общество с его стадной моралью и религией сострадания и смирения сделало их равными. Та же самая деградация, которая, по Руссо, породила неравенство, по Ницше, породила равенство. Там, где Руссо видит искусственное неравенство, подлежащее осуждению и упразднению, поскольку оно противоречит фундаментальному природному равенству, Ницше видит искусственное равенство, достойное ненависти, поскольку оно разрушает благотворное неравенство, которое заложено в людях природой. Противопоставление не могло бы быть более радикальным: во имя природного равенства эгалитарист осуждает социальное неравенство, во имя природного неравенства антиэгалитарист порицает социальное равенство. Достаточно следующей цитаты: природное равенство — это «благонравная задняя мысль, которой еще раз маскируется враждебность черни ко всему привилегированному и самодержавному, маскируется второй, более тонкий атеизм».
Нельзя не признать, что Ницше исключительно точен. Особенно в последней цитате.
И наконец, включив, в качестве второго элемента свободу, Боббио переходит к окончательной классификации. Может быть, ее не назовешь безупречной. Некоторые моменты, чтоб себя лично идентифицировать надо уточнять. Но, тем не менее, каждый, мне думается, сможет, согласно оной определиться.
Кстати, обратите внимание, что термин «либерал», согласно этой классификации, не говорит нам, сам по себе, ни о чем. Поскольку либерал может относить себя и ко второй, и к третьей группе.
Итак, читайте и определяйте:
«Если согласиться с тем, что релевантным критерием разграничения правых и левых является различное отношение к идеалу равенства, а релевантным критерием разграничения умеренного и экстремистского крыла, как среди правых, так и среди левых, является различное отношение к свободе, можно схематически разделить спектр политических учений и движений на следующие четыре части:
а) крайне левыми являются движения, одновременно эгалитарные и авторитарные; наиболее важным историческим примером тому является якобинство, даже ставшее нарицательным понятием, которое можно применить (и которое действительно применяется) для характеристики различных исторических периодов и ситуаций;
б) левоцентристскими являются учения и движения, одновременно эгалитарные и либертаристские, которые сегодня мы можем обозначить выражением «либеральный социализм», включающим в себя все социал-демократические партии, хотя они и различаются по своим политическим практикам;
в) правоцентристскими являются учения и движения, одновременно либертаристские и антиэгалитарные, в число которых входят консервативные партии, отличающиеся от правых реакционных партий своей приверженностью демократическому методу, но при этом в отношении идеала равенства они провозглашают себя сторонниками исключительно равенства перед лицом закона, которое подразумевает единственно обязанность судьи беспристрастно применять законы;
г) крайне правыми являются учения и движения, одновременно антилиберальные и антиэгалитарные, и мне представляется излишним указывать на такие печально известные исторические примеры подобных идеологий, как фашизм и нацизм».
Чем полезна эта классификация нам здесь и сейчас? А тем, что помогает держаться главного, того, в чем каждый из представителей этих типов безусловно убежден, а не реагировать на частности, пусть представляющиеся в конкретный исторический момент важными и значимыми.
При этом, нельзя не заметить, что в современном мире левизна, как правило, есть агрессивный инфантилизм. Со всеми вытекающими…


Адский прогресс
Большинство живет в абсурдном умопомрачении, суть которого в строчке из советской детской песенки – «лучшее, конечно впереди». Ведомый этим девизом человек добирается до смертного часа и застывает с открытым в ужасе ртом – а, что же теперь впереди?
Это катастрофическое мировиденье проистекает из двух взаимосвязанных идей, без которых большинство современных людей и не способно воспринимать реальность. Эти идеи – прогресс и утопия.
Они утверждают, что человечество движется в истории от худшего к лучшему, и что совершенное мироустройство возможно. «Утопия – царство человеческой надежды, - утверждал философ неомарксист Эрнст Блох.
При этом, утверждения о принципиальной несбыточности этой надежды на возможность построения справедливого общества, как идея блокируется и маргинализируется.
Блох настаивает на самодостаточности утопий: «Когда утопический гуманизм вообще не согласуется с наличным миром, то тем хуже для этого мира, тем по праву ценнее и плодотворнее мышление по справедливости».
Исследователь утопического сознания Чед Уолш приводит основные его установки (верования):
«1. Человек по своей природе добр, причина имеющихся недостатков – не в низменности человеческой природы, а неблагоприятные условия жизни;
2. Человек пластичен по своей природе, т.е. меняется сам в меняющихся условиях;
3. Нет неустраняемого противоречия между благом индивида и благом общества;
4. Человек – существо разумное, способное становиться разумнее с течением времени, поэтому принципиально возможно устранить абсурд общественной жизни и установить рациональный порядок;
5. В будущем имеется ограниченное количество возможностей, которые полностью поддаются предвидению;
6. Следует стремиться обеспечить каждому человеку счастье на земле;
7. Человек неспособен пресытиться счастьем;
8. Возможно найти справедливых правителей, или по крайней мере научить справедливости избранных для правления;
9. Утопия не угрожает индивидуальной свободе, ибо «подлинная свобода» осуществляется в её рамках».
Между тем, важно иметь в виду, что большую часть своей истории человечество жило, не имея в виду ни прогресса, ни утопической мечты. Этих идей не знала ни Античность, ни Средневековье.
И тем не менее, утопизм есть порождение очень древней ереси пелагианства.
Алистер Макграт, исследователь Реформации, так описывает противостояние двух богословских доктрин, которое лежит в основе всей мировоззренческой и политической борьбы с момента, когда это противоречие было выявлено:
«Для Августина человечество, пользуясь только своими собственными силами, не могло войти в общение с Богом. Ничто из того, что человек мог сделать самостоятельно, не было достаточным для того, чтобы вырваться из объятий греха. Используя современный образ, с которым Августин, к счастью для себя, никогда не сталкивался, можно сказать, что это похоже на наркомана, пытающегося вырваться из героиновой или кокаиновой зависимости. Создавшееся положение нельзя преобразовать изнутри. Поэтому, если это преобразование все — таки состоится, оно должно прийти извне. Согласно Августину, Бог вмешивается в эту человеческую дилемму. Он не обязан был это делать, но из любви к падшему человечеству Он в Лице Иисуса Христа входит в человеческое положение, чтобы искупить и улучшить его.
Августин уделял такое большое внимание благодати, что его часто называют «доктором благодати». «Благодать» является незаслуженным даром Божиим, посредством которого Он добровольно разрушает оковы греха, сковавшие человечество. Искупление возможно лишь как Божественный дар. Сами мы не можем его достичь, это должно быть сделано за нас. Таким образом, Августин подчеркивает, что средство к спасению находится вне человечества, в Самом Боге. Бог, а не человек, кладет начало процессу спасения.
С точки зрения Пелагия дело обстояло не так. Он учил, что средства к спасению находятся внутри человечества. Отдельные человеческие существа способны спасти себя сами. Они не захвачены грехом в ловушку, но в состоянии сделать все необходимое для своего освобождения. Спасение заслуживается добрыми делами, которые накладывают на Бога определенные обязанности по отношению к человечеству. Пелагий понимает идею благодати, в виде требований, выдвигаемых перед человечеством, например, Десяти Заповедей. Другими словами, пелагианство можно свести к «спасению по заслугам», а то, чему учил Августин, к «спасению по благодати».
Очевидно, что эти две богословские школы по-разному понимают человеческую природу. Для Августина человеческая природа слабая, падшая и бессильная; для Пелагия она автономна и самостоятельна. Для Августина спасение зависело от Бога; для Пелагия Бог лишь указывает, что нужно сделать для достижения спасения, и оставляет людей одних. Для Августина спасение было незаслуженным даром; для Пелагия — честно заслуженной наградой».
Главная разделительная линия, проходящая через самые разные сферы человеческой жизни связана с ответом на вопрос: зол или добр человек по природе?
В 115 Псалме говорится: «Сказал я во исступлении своем: всяк человек ложь». В «исступлении» значит в состоянии молитвенного озарения. То есть, имеется ввиду, что это истинное и непреложное свидетельство о состоянии всякого человека после грехопадения. Но это, разумеется не аргумент для атеистов.
Тем не менее, необходимо отдавать себе отчет в том, что, если вы верите в идею морального прогресса человечества, вы принимаете левую парадигму и так или иначе, работаете на нее. Кем бы вы себя, при этом ни считали...При этом, принятие этой идеи говорит о двух вещах: либо о злостной ангажированности, либо о неспособности или нежелании мыслить.
Поскольку, всерьез говорить о моральном прогрессе после опыта XX века могут только эти категории. После беспримерных двух мировых гекатомб, после Освенцима и Гулага эта парадигма, торжествовавшая в XIX веке, полностью и окончательно дискредитирована.
Из этого осознания, собственно родился постмодернизм - неспособный вернуться к Богу, но осознающий тотальный кризис «гуманизма». Жан Бодрийяр сказал: «идея прогресса исчезла, но прогресс продолжается». Впрочем, она исчезла для философов, но не для обывателей, и не для политиков.
Хотя, казалось бы, для всех кроме интеллектуальных инвалидов, должно быть очевидно сегодня, что человечество так долго живет без мировой войны, вовсе не в силу его морального совершенствования и приближения к «царству надежды», но исключительно благодаря ядерному оружию, которое до нынешнего времени, дает гарантию, что победителя в этой войне не будет.
При этом, разнообразные зверства, являемые нам в ходе локальных войн (представителями всех народов и рас) и без мировых конфликтов наглядно свидетельствуют, что моральный прогресс - это миф, но даже мертвый, как «призрак коммунизма», продолжающий бродить в мозгах большинства наших «братьев по разуму» и бередить их.
И это не удивительно, ведь там, где в основе «человеколюбивая» ересь, доводы разума часто бессильны. Тем не менее, и даже именно поэтому вскрывать адскую природу «благих намерений» необходимо.
Интересно, что Эрнст Блох часто вспоминает Иоахима Флорского, католического монаха XII века, который проповедовал о скором создании общества Третьего Завета, «Третий Рейх» (в немецком варианте) – это царство Святого Духа, в котором восторжествуют свобода, равенство и братство.
Влияние ереси Иоахима Флорского Блох обнаруживает на протяжении истории в самых разных религиозно-политических движениях. Например, он полагал, что «Третий Райх» в понимании Иоахима начал воплощаться в СССР. А предпосылки он видел в самом православии по-русски: «В русском христианстве… жила постоянная неписаная сущность Иоахима Флорского: она жила в легко воспламеняемом чувстве братства, в адвентизме сект, в основном мотиве всего: в незавершенном откровении».
Показательно, что он говорит именно о русском православии. В византийском ничего похожего не обнаруживается. Ведь, что есть политический византизм, не в контексте пресловутого «византийства», а исихазма (теории и практики безмолвной молитвы, направленных на отречение от мира и соединение с Божественными энергиями)? Это есть принципиальный отказ от попыток построения общества «свободы, равенства и братства», равно, как и «царства человеческой надежды», в силу абсурдности самой такой претензии.
«Мир во зле лежит», «В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь, Я победил мир», - эти и иные новозаветные речения формируют виденье, которое исключает сам подобный подход к социальной реальности. Борьба с грехом и адом в самом себе и вовне – только так и никак иначе. В себе, посредством исихастского метода. Вовне – посредством обличения греха, в ком бы и где бы он ни был явлен. Но без малейших иллюзий относительно возможности окончательной победы над ним в земной реальности. Напротив, с полным осознанием того, что в конце истории грех восторжествует, практически тотально. После чего мир будет уничтожен и заменен вневременным, вечным Царством Божьим.
Конечно, так веровало, так мыслило и большинство русских святых. Однако, Достоевский, например, в одном из самых известных фрагментов из «Братьев Карамазовых», разговоре в келье старца Зосимы, транслирует совсем другие идеи и упования.
Иван Карамазов так излагает свою концепцию:
«Духовное лицо, которому я возражал, утверждает, что церковь занимает точное и определенное место в государстве. Я же возразил ему, что напротив церковь должна заключать сама в себе все государство, а не занимать в нем лишь некоторый угол, и что если теперь это почему-нибудь невозможно, то, в сущности вещей, несомненно должно быть поставлено прямою и главнейшею целью всего дальнейшего развития христианского общества».
И самое удивительное, что его немедленно поддерживает инок:
«Совершенно справедливо! - твердо и нервно проговорил отец Паисий, молчаливый и ученый иеромонах...
…То-есть в двух словах, - упирая на каждое слово, проговорил опять отец Паисий: - по иным теориям, слишком выяснившимся в наш девятнадцатый век, церковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший вид, чтобы затем в нем исчезнуть, уступив науке, духу времени и цивилизации. Если же не хочет того и сопротивляется, то отводится ей в государстве за то как бы некоторый лишь угол, да и то под надзором, - и это повсеместно в наше время в современных европейских землях. По русскому же пониманию и упованию надо, чтобы не церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а напротив государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь церковью и ничем иным более. Сие и буди, буди!».
Несмотря на то, что Константин Леонтьев утверждал, что Оптинские старцы откровенно смеялись над этим фрагментом, когда к ним попал роман, невозможно отрицать, что Блох со стороны углядел, действительно имеющуюся в русской духовной жизни утопическую специфику. Очевидно, что секуляризованные идеи «отца Паисия» из «Братьев Карамазовых» прокладывают дорогу большевизму.
Одна из причин тому - полное игнорирование нашей традицией здравого и сурового учения Августина о Двух градах, которое как раз исключает любые утопические выводы их Христовой Вести. Еще в IV веке он дал христианам ориентиры для понимания того, как им воспринимать государство и к нему относиться...
«Итак, о Каине написано, что «построил он город» (Быт. IV, 17); Авель же, как странник, города не построил. Ибо град святых есть град вышний, хотя он и здесь рождает своих граждан, в лице которых странствует, пока не наступит время его царства, когда соберет он всех воскресших с их телами и когда последним дано будет обетованное Царство, в котором они будут со своим Главою и Царем царствовать вовеки.
….
Итак, мы находим в земном граде две части: одна представляет саму действительность этого града, а другая служит посредством этой действительности для предызображения града небесного. Граждан земного града рождает испорченная грехом природа, а граждан града небесного рождает благодать, освобождающая природу от греха; поэтому первые называются сосудами гнева Божия, а последние – сосудами милосердия (Рим. IX, 22–23). Это было предызображено и двумя сыновьями Авраама тем, что один, Измаил, родился по плоти от рабы, которая называлась Агарь; другой же, Исаак, родился по обетованию от свободной Сарры. И тот и другой – от семени Авраама; но того родила связь, служившая выражением природы, а этого дало обетование, служившее образом благодати. Там указывается на человеческое совокупление, здесь же – на божественное милосердие.
....
Итак, два града созданы двумя родами любви: земной – любовью к себе, дошедшею до презрения к Богу; небесный – любовью к Богу, дошедшей до презрения к себе. Первый полагает славу свою в самом себе, второй – в Господе. Ибо тот ищет славы от людей, а для этого величайшая слава – Бог, свидетель совести. Тот в славе своей возносит главу, а этот говорит Богу своему: «Ты, Господи... слава моя, и Ты возносишь голову мою» (Пс. III, 4). Тем правит похоть господствования, в этом служат друг другу по любви. Тот любит в своих лучших людях свою же силу, а этот говорит: «Возлюблю Тебя, Господи, крепость моя!» (Пс. XVII, 2). Поэтому в том граде мудрые его, живя по человеку, добивались некоторых благ для тела или души своей, или для того и другого разом, но которые могли познать Бога, «не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце: называя себя мудрыми» (т. е. превозносясь под влиянием гордости своею мудростью), «обезумели и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся» (ибо в почитании идолов этого рода были или вождями народов, или последователями), «и поклонялись и служили твари вместо Творца, Который благословен во веки» (Рим. I, 21–25). В этом же граде нет иной мудрости, кроме благочестия, которое правильно почитает истинного Бога, ожидая в обществе святых, не только людей, но и ангелов, той награды, когда «будет Бог все во всем» (1Кор XV, 28).
...
Итак, от этих двух родоначальников человечества прежде был рожден Каин, принадлежащий к человеческому граду, а потом Авель, принадлежащий к граду Божию. Как относительно одного отдельно взятого человека мы по опыту убеждаемся в истинности сказанного апостолом: «Не духовное прежде, а душевное, потом духовное» (I Кор. XV, 46), – и потому каждый, поскольку рождается от осужденного отростка, сначала по необходимости бывает по Адаму злым и плотским, а потом, когда, возродившись, возрастает во Христе, становится добрым и духовным, – так и в целом человеческом роде, лишь только существование этих двух градов стало выражаться сменою поколений рождающихся и умирающих, первым родился гражданин этого века, а потом уже – чужой для этого века, принадлежащий к граду Божию, благодатью предназначенный, благодатью избранный, по благодати – странник земли, по благодати – гражданин неба. Ибо, что касается его самого, то он происходит из той же массы, которая первоначально была осуждена вся; но Бог, как горшечник (это сравнение не безрассудно, а мудро употребил апостол), из одной и той же глины творит один сосуд для почетного употребления, а другой – для низкого (Рим. IX, 21)».
Интересно, что идея прогресса, в практически современном виде, родилась в католической среде на рубеже XVII и XVIII веков. Считается, что впервые она намечена в труде епископа Боссюэ «Рассуждение о всеобщей истории» (1681). А более глубоко она была обоснована аббатом де Сен-Пьер в работе «Замечания о непрерывном прогрессе всеобщего разума» (1737).
Протестанты, строгие последователи Августина, всегда считали, что под эгидой папского Рима возрождается ересь Пелагия.
Но как это работает - переход от раннехристианской ереси к левацкой диктатуре?
Алистер Макграт так рисует базовое противоречие, лежащее в основе всей христианской цивилизации:
«Основная мысль Августина сводилась к следующему. Во-первых, утверждение естественной свободы человека - мы поступаем не по необходимости, а по свободной воле. Во-вторых, в результате греха человеческая воля была сильно ослаблена и уменьшена, однако, не устранена полностью. Для восстановления или исцеления свободной воли необходимо действие божественной благодати. Свободная воля действительно существует, однако, она искажена грехом.
Для объяснения этого вопроса Августин использует мощную аналогию. Рассмотрим весы. Одна чаша представляет добро, другая зло. Если эти чаши правильно сбалансированы, доводы в пользу добра и зла могут быть правильно взвешены, и сделан правильный вывод. Параллель с человеческой волей здесь очевидна: мы взвешиваем доводы в пользу того, чтобы сделать добро или зло, и поступаем соответственно. Но что же происходит, спрашивает Августин, если в чашах весов уже есть некоторые гири? Что происходит, если кто-то поместит несколько тяжелых гирь в чашу зла? Весы все еще будут работать, однако, они будут склоняться в сторону принятия злого решения. Августин утверждает, что именно это происходит с человечеством в результате греха. Человеческая свободная воля начинает склоняться ко злу. Она продолжает существовать и действительно может принимать решения - точно так же, как продолжают работать перегруженные с одной стороны весы. Однако, вместо взвешенного суждения, наблюдается сильная склонность ко злу. Используя эту и подобные аналогии, Августин утверждает, что у грешников действительно существует свободная воля, однако, она искажена грехом.
Однако, с точки зрения Пелагия и его последователей (таких как Юлиан Экланум) человечество обладает полной свободой воли и в полной мере ответственно за свои грехи. Человеческая воля по сути своей свободна и хорошо создана, и она не испорчена или ослаблена какими-то таинственными слабостями. Согласно Пелагию, любое несовершенство в человеке отрицательно отразилось бы на благости Божьей. Прямое божественное вмешательство в человеческие решения было бы равносильно нарушению целостности человека. Возвращаясь к аналогии весов, пелагианцы утверждали, что свободная воля похожа на весы, находящиеся в совершенном равновесии, не подверженные какому-либо влиянию извне. Не существует какой-либо необходимости в божественной благодати, как её понимает Августин...
В 413 г. Пелагий написал длинное письмо Деметре, которая незадолго до этого решила отказаться от богатства и стать монахиней. В этом письме Пелагий с безжалостной логикой изложил следствия своих взглядов на свободную волю человека. Бог сотворил человечество, и Он точно знает, на что оно способно. Следовательно, все предписания, данные нам, могут быть выполнены; более того, они рассчитаны на выполнение. Утверждения о том, что человеческая слабость не позволяет выполнить эти предписания, ничем не оправданы. Бог сотворил человеческую природу и требует от нее лишь того, что она в состоянии выполнить. Таким образом, Пелагий делает бескомпромиссное утверждение о том, что «поскольку человечество способно на совершенство, это совершенство является обязательным». Нравственная строгость этой позиции и ее нереалистичный взгляд на человеческую природу лишь укрепили позиции Августина».
То есть, именно исходя из осужденной впоследствии Церковью позиции Пелагия, строились все утопии. И продолжают создаваться по сей день. Исходя из якобы имеющейся у людей способности на ответственные взвешенные благие поступки, утописты видят зло в репрессивных институтах, якобы коверкающих эту природу, и разрушают их.
Но сам Христос говорит, что источник зла не вне, а в самом сердце человека:
«Не то;, что; входит в уста, оскверняет человека, но то;, что; выходит из уст, оскверняет человека.
Тогда ученики Его, приступив, сказали Ему: знаешь ли, что фарисеи, услышав слово сие, соблазнились?
Он же сказал в ответ: всякое растение, которое не Отец Мой Небесный насадил, искоренится; оставьте их: они - слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму.
Петр же, отвечая, сказал Ему: изъясни нам притчу сию.
Иисус сказал: неужели и вы еще не разумеете?
Еще ли не понимаете, что всё, входящее в уста, проходит в чрево и извергается вон?
А исходящее из уст - из сердца исходит - сие оскверняет человека, ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления - это оскверняет человека».
Итак, разрушая репрессивные институты и искореняя «репрессивные» идеи, исходя из ложной концепции человека, леваки всегда и везде приходят к институтам, которые реализуют куда более страшные репрессии, имея целью уничтожить всех, кто мешает исходной «доброте» человека, и одновременно «перековывая» оного, не отвечающего их воззрениям под заданный стандарт. И это последствия учения «доброго» Пелагия. От его умозаключений до ГУЛАГа и мотыг Пол Пота, разбивающих головы интеллигентам – прямая линия.
А вот, выводы из взглядов сурового Августина принципиально иные - репрессивные институты неизбежность падшего мира. И их задача не «перековка», не искоренение зла, а его ограничение. А чтобы сами институты эти не вышли за пределы своего функционала, они в свою очередь должны находиться под жестким контролем соответствующих гражданских инстанций. При этом, Церковь должна заниматься «умягчением злых сердец». И только так, возможно недопущение торжества ада на земле, к каковому ведёт «вера в людей»...
Мартин Лютер в своей книге «О светской власти» развивал доктрину Aвгустина о двух царствах, утверждая неизбежность сосуществования неслиянно христианской общины, живущей по заповедям Христа и государства, которое никогда подлинно христианским не станет:
«И вот, если бы кто-нибудь захотел править миром по-евангельски, упразднить всякое светское право и светский меч под предлогом, что все де крещеные, все христиане, среди которых Евангелие не предписывает иметь ни права, ни меча, и они вообще не нужны; любезный, угадай, что бы он натворил? Он снял бы путы и цепи с диких, злых зверей, так что они растерзали и перегрызли бы всех, в то же время он уверял бы, будто это - его ручные, безобидные зверюшки; но я почувствовал бы [истину] по ранам своим. Подобно этому стали бы злые под именем христиан пренебрегать евангельской свободой, творить свои бесчинства и утверждать, что они христиане и не подчинены ни мечу, ни закону; ведь уже сейчас некоторые неистовствуют и творят глупости.
Таким [людям] нужно сказать: конечно, правда, что христиане ради самих себя не подчинены ни праву, ни мечу и не нуждаются в них; но прежде постарайся, чтобы весь мир наполнился христианами, а потом уже управляй по-христиански, по-евангельски. Но этого ты никогда не сможешь сделать. Ведь мир и большинство людей - нехристиане и таковыми останутся, хотя все одинаково крещены и называются христианами. Настоящие же христиане живут друг от друга, как говорится, не рукой подать. Поэтому невозможно, чтобы христианский порядок распространялся на весь мир, или на целую страну, или на большую группу людей. Ведь злых всегда гораздо больше, чем благочестивых. И заставить целую страну или мир управляться при помощи Евангелия - равносильно тому, как если бы пастух собрал вместе в одном хлеве волков, львов, орлов и овец и позволил каждому свободно ходить среди других и сказал бы: паситесь здесь и будьте благочестивы и миролюбивы, хлев открыт, пастбища всем достаточно, собаки и дубинки пусть вас не пугают. После этого овцы стали бы сохранять мир, мирно паслись бы и управлялись; но они не смогли бы жить долго так, ибо ни одной из них не осталось бы в живых.
Потому-то эти два правления должны усердно разделяться, и оба должны оставаться: одно, которое делает благочестивым; другое, которое создает внешний мир и защищает от злых дел. Ни одного из них недостаточно в мире без другого. Без духовного Правления Христова никто не может стать благочестивым перед Богом. Но Правление Христа простирается не над всеми людьми, ибо во все времена христиан - меньшинство, и они живут среди нехристиан. Там же, где действует только светское правление или закон, царит лишь лицемерие, точно так обстояло бы дело, если бы применялись лишь заповеди Божьи. Ведь без Святого Духа в сердце никто не может быть истинно благочестивым, каждый совершает такие дела, какие может. А где над страной и людьми осуществляется только духовное правление, узда ослабевает и открывается простор для всяческих злодейств. Ведь мир земной не может ни принять, ни понять [духовного правления]».
Именно поэтому в протестантских странах утопические проекты и само утопическое сознание (за исключением коротких быстро подавляемых, или изживаемых аномалий) не имели места. Не имели места в получивших антиутопическую протестантскую прививку сердцах. И совершенно не случайно утопия перешла в наступление в США именно тогда, когда они перестали быть страной «белых англосаксов протестантов»…
Но значит ли это, что сознавая злую природу человека и неизбежность, в связи с этим, государства как аппарата насилия, христиане должны самоустраниться от вмешательства в политику? Никоим образом.
О том, каким образом и в каких случаях оно осуществляться вполне определенно высказался Карл Барт:
«Христианская община «подчиняется» гражданской общине, когда она, измеряя масштабом своего познания Господа, который является Господом всего, различает (проводя различия «по совести» в сфере внешних, относительных, преходящих возможностей этой внешней сферы!) справедливое и не справедливое государства, т.е. смотря по обстоятельствам лучше или хуже представленные политическую форму и реальность, порядок и произвол, господство и тиранию, свободу и анархию, общность и коллективизм, право личности и индивидуализм, различает государство по Рим., 13 и по Откр., 13. В соответствии с этими различиями в вопросах, возникающих для обоснования, сохранения и осуществления государственного порядка, она судит в зависимости от случая и от ситуации. И согласно ее определенной таким образом оценке в зависимости от случая, в зависимости от ситуации она будет выбирать и желать это (справедливое, т.е. смотря по обстоятельствам, лучшее государство), и не выбирать и не желать другое (несправедливое, т.е. смотря по обстоятельствам, худшее государство). И согласно этому выбору или не-выбору, желанию или не-желанию, здесь она будет содействовать, а там сопротивляться».
То есть, христиане должны противостоять, как тирании, так и анархии не потому, что у них есть свой «план» построения идеального общества, а по прямо противоположной причине. Потому что любая подобная претензия чревата созданием никак не рая, но ада на земле.

Святость отделенности
В приуготовление к Великому посту в храмах читается притча о мытаре и фарисее:
«Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как сей мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть от всего, что приобретаю. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне, грешнику! Сказываю вам, что сей пошёл оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится» (Лк.;18:;9–14).
Смысл притчи разъясняет сам Христос. Но, как любая Его проповедь, она провоцирует самые разные размышления и выводы. В частности, о том, кто такие христиане и что есть Церковь.
«По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою», - говорит Христос ученикам на Тайной вечери.
Фарисей из притчи явно любви к мытарю не имеет. И сегодня, именующие себя христианами, имеют ли? Дай Бог, чтоб не ненависть или презрение…
Так, кто же мы, на самом деле? Но преподобный Ефрем Сирин, вроде бы успокаивает нас: «Церковь — это не собрание святых, а толпа кающихся грешников». Ну, и все в порядке, выходит? Все же православные регулярно к таинству покаяния прибегают?
То есть, все ОК, мы все Церковь Христова?
Но вернемся к притче. Фарисей благодарит Бога, что он не какой-то асоциальный элемент и не растленный тип. Уже, вроде, хорошо – понимает, что это не его заслуга. Но именно отсутствие покаяния, помимо осуждения ближнего ставит его «оправданность» перед Богом под вопрос.
Дело то в том, что апостол Павел утверждает:
«как написано: нет праведного ни одного;
нет разумевающего; никто не ищет Бога;
все совратились с пути, до одного негодны; нет делающего добро, нет ни одного».
То есть, покаяние, на самом деле – это совсем не признание отдельных своих проступков или даже преступлений. Нет, это осознание себя абсолютной скотиной. Как и сказано в Покаянном каноне Господу нашему Иисусу Христу: «Якоже бо свиния лежит в калу, тако и аз греху служу».
В любую минуту, в любом месте мы можем пасть самым глупым пошлым и нелепым образом. Любой. И ты не падаешь, не потому, что научился себя контролировать, а лишь из-за того, что не посылается тебе соблазн свыше твоих сил. И только поэтому. И все отцы-пустынники это знали. Даже физически, убежав от всех соблазнов мира, «семя тли» будешь нести до самого конца в своем сознании. И одну только надежду иметь, что Божественный огонь испепелит в тебе это семя, а не тебя самого…
И осознавая это, никогда не осудишь никакого мытаря, никогда не впадешь в безумие счесть себя праведником. Но может быть, дерзнешь уповать на то, что ты не чужд той самой Церкви, которая есть «толпа кающихся грешников».
Да, но ведь, одновременно, Церковь – святая. Мы это исповедуем ежедневно в Символе Веры.
И апостол Павел именует в своих посланиях первохристиан святыми. Вот, например, коринфян:
«Павел, волею Божиею призванный Апостол Иисуса Христа, и Сосфен брат,
церкви Божией, находящейся в Коринфе, освященным во Христе Иисусе, призванным святым, со всеми призывающими имя Господа нашего Иисуса Христа, во всяком месте, у них и у нас:
благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа.
Непрестанно благодарю Бога моего за вас, ради благодати Божией, дарованной вам во Христе Иисусе,
потому что в Нем вы обогатились всем, всяким словом и всяким познанием, -
ибо свидетельство Христово утвердилось в вас, -
так что вы не имеете недостатка ни в каком даровании, ожидая явления Господа нашего Иисуса Христа,
Который и утвердит вас до конца, чтобы вам быть неповинными в день Господа нашего Иисуса Христа».
И тут же продолжает:
«Ибо от домашних Хлоиных сделалось мне известным о вас, братия мои, что между вами есть споры.
Я разумею то, что у вас говорят: "я Павлов"; "я Аполлосов"; "я Кифин"; "а я Христов".
Разве разделился Христос? разве Павел распялся за вас? или во имя Павла вы крестились?».
То есть, выходит святые, изначальная церковь, только возникнув начала впадать в расколы. Но это еще не все:
«Есть верный слух, что у вас появилось блудодеяние, и притом такое блудодеяние, какого не слышно даже у язычников, что некто вместо жены имеет жену отца своего.
И вы возгордились, вместо того, чтобы лучше плакать, дабы изъят был из среды вас сделавший такое дело».
О какой же, святости тут идет речь, применительно к людям, чей моральный облик, очевидно, похуже, чем у среднестатистического современного безбожного россиянина?
Ведь, в представлении того же россиянина, святость – это как раз абсолютная моральная безупречность. И плюс к тому – чудеса…
И нельзя сказать, что они тут вовсе неправы. Но все гораздо сложнее. Дело в том, что первое условие святости – отделение от мира и полное посвящение себя Богу. Ведь сам Творец именуется святым, именно в силу своей абсолютной инаковости по отношению к созданному им и исковерканному грехом миру. В Писании говорится: «…Кто, как Ты, величествен святостию…» (Исх.15,11). «Нет столь святого, как Господь…» (1Цар.2,2). «…Ты един свят…» (Откр.15,4).
Таким образом, Павел, именуя святыми ярко выраженных грешников, фиксирует их статус, как иных по отношению к миру, указывает на то, что уверовав во Христа, они искуплена из рабства греху. И тем самым, уже причастны святости, хотя полная свобода от греха в мире сем и недостижима. Апостол Иоанн предупреждает: «если говорим, что не имеем греха, - обманываем самих себя, и истины нет в нас».
Однако, это отделение уже есть залог освящения (в протестантской терминологии) и обОжения (в православной). И хотя, эти термины трактуются по-разному, однако цель исинного христианина любой деноминации стать сыном Божьим по усыновлению. Это и есть приобщение к полноте святости.
Но мы живем на земле, которая ранее именовалась Святой Русью. В каком смысле? Смысла было два. И они конфликтовали. В понимании монахов-нестяжателей, учеников святого Нила Сорского Святой Русью были те, кто отрекались от соблазнов века сего, от богатств, от соучастия в жизни мира, и работе по созиданию Царства. Они понимали Церковь по слову апостола Иоанна: «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».
И этот свет – маяк для душ, призванных и избранных Господом…
Но отнюдь не это понимание восторжествовало. Теория, которую Достоевский вкладывает в уста старцам Зосиме и Паисию, конечно, не есть фантазия писателя. И пусть реальные старцы того времени не приняли ее в подобном экзальтированном изложении, но невозможно отрицать, что она есть развитие, доведение до предела идеи «симфонии властей».
В своей книге «Воссоздание Святой Руси», уже находясь многие годы в эмиграции профессор, историк церкви и богослов Антон Карташев, который, к тому же являлся последним обер-прокурором Святейшего правительствующего синода, министром исповеданий Временного правительства и одним из организаторов Поместного собора (то есть, фигура весьма знаковая) все равно мечтает совсем о другой версии Святой Руси.
Он апеллирует к историческому византийско-российскому опыту: «Император Юстиниан, римский юрист и византийский богослов, окрестил синтез «двух даров Божиих» человечеству, «священства и царства», т. е. церкви и государства «симфонией». Этот термин был только транспозицией христологической Халкидонской формулы в область каноническую. Но осуществлять в истории эту симфонию церкви и государства, как мы видели, самой древле-благочестивой Византии далеко не удавалось. А в новую эпоху это красивое видение и совсем исчезло с горизонта эмансипировавшихся от религии государств и их народов. Ослабевшая теократическая сила церквей соблазнила их пассивно примириться с своим изгнанием с территории строительства видимого «града Божия» на земле. Церкви забиты агрессивным лаицизмом в границы почти одного личного, духовного делания, загнаны подневольно на позицию далеко не ортодоксальную, не халкидонскую. …Церковь, оторванная от государства непредвиденным и неодолимым идейным поворотом истории, утратила почти совсем надежду на восстановление симфонии с ним. Но, как мы видели, наша стратегия не должна приходить в отчаяние. Неудавшаяся пока симфония с государством должна быть, во имя догматического и практического торжества православия, перенесена на занятие церковью позиций и на укрепление их через верующий народ, через организованных в братства верных сынов, на всем широком поле национальной, всероссийской жизни, через влияния изнутри на мысль, на чувства, на волю нации: от столицы до деревни, от правительства до пастуха и стрелочника ж. д. полустанка. Повторяем, актуальная задача нового времени есть воссоздание той-же симфонии, но не с государством, а с живым обществом, с верующим народом».
Заключительная мысль кажется вполне здравой, несмотря на апелляции к невозможной по причине греховности человека (что в царской порфире, что в патриаршем облачении) «симфонии». Но мы видим удивительное для богослова смешение понятий. Юстиниан говорил о симфонии священства и царства, а Карташев тут же ставит знак равенства между этими понятиями с одной стороны, и церковью и государством, с другой. И дальше из текста мы видим, что церковь он и в самом деле отождествляет со священством. Что миряне для него как будто и не церковь, а некий к ней придаток. То есть, сам финальный посыл есть очевидный абсурд – «верующий народ» - это и есть церковь. Какая с ним может быть симфония? Кто ее второй участник – клир?
Далее Карташев, впрочем, спорит уже как раз с одним из видных клириков, отнюдь не разделявшим его «симфонического» энтузиазма. И так излагает позицию оппонента:
«И в Нов. Завете и в первохристианском предании еп. Кассиан советует не упускать из вида самой существенной и характерной черты: – «отчуждения» Царства Божия от царства кесаря. «Отчуждения» и при самом утверждении положительной и благословенной службы царства кесаря царству Божию. Полезная служба, но низшая, лишь вспомогательная. Без претензий на уравнение и тем более на превознесение. Царство кесаря по модной терминологии просто сосуществует с Царством Божиим. Но в идеале ненужно последнему. Царство Божие есть совершенство и полнота. А царство кесаря нужно и полезно только в этом, низшем, дефективном, греховном и временном мире. Первородный грех царства кесаря в том, что оно вырождается в самодовлеющий тоталитаризм, не хочет знать своей меры, своего места, требует себе абсолютного послушания, т. е. претендует, чтобы ему воздавали не «кесарево» только, но и «Божие». Самоочевидно, что отсюда вытекал и всегда будет вытекать неизбывный конфликт для совести христианина. «Божьего» ни в целом ни по частям христианин не имеет права предавать в распоряжение «кесаря».
Но, на самом деле, православные именно отдали кесарю Богово – созидание Царства Божия на земле. Но оно никак не может быть создано не только собственно человеческими усилиями, но и в синергии человеческого и Божественного. Нигде и никак об этом не сказано в Священном Писании. Царство Божие явится, как отмена всего человеческого и тотальное преображение мира. Как сообщает нам апостол Павел: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его». Здесь нет места соучастию человека, кроме как в форме исповедания Истины.
За это и наказаны были так страшно православные царства – Ромейское и Русское, за дерзновенное присвоение себе святости, которую видели лишь в хранении догматов и следовании обрядам. Да, и в эту чисто церковную сферу православные кесари не раз грубо и кроваво вторгались.
Церковь – это сообщество спасающихся. Недаром ее символ издревле – корабль. И его пристань в Небе. И только там. А на земле он может приставать к тому или иному берегу, но никоим образом не может быть задачей его команды обустраивать этот берег, в соответствии со своими представлениями о Царстве Небесном. Ибо их не может быть, этих представлений. Настолько оно Иное по отношению ко всему земному.
Карл Барт, в отличие от Карташева, ничуть не противоречит епископу Кассиану, когда говорит: «Христианская община (церковь – Д.Т.), взяв на себя ответственность за гражданскую общину (государство – Д.Т.), не должна предлагать различным политическим образованиям и реальностям некую необходимо ей присущую теорию. Она не в состоянии выставлять некое учение как христианское учение о справедливом государстве. Она также не в состоянии ссылаться на уже проведенное осуществление совершенного государства или проектировать создание такового. Существует только одно тело Бога, рожденное из воспринятого в вере слова Божьего. Таким образом, не существует некоего соответствующего христианской Церкви христианского государства, никакого дубликата Церкви в политическом пространстве».
Но и сама Церковь не должна заслонять Бога. Барт указывает: «Христианская община не является самоцелью. Она служит Богу и именно потому вместе с тем людям».
И тут же напрямую спорит с Достоевским: «Это действительно правда, что глубочайший, конечный божественный смысл гражданской общины состоит в создании пространства, чтобы провозглашать и внимать Слову, и в этом смысле, соответственно, пространства для существования христианской общины. Но путем, на котором гражданская община, согласно Провидению и предписанию Бога, делает и может это сделать, является природный, мировой, мирской путь установления права, обеспечения свободы и мира в пределах человеческого благоразумия и человеческих возможностей. Таким образом, согласно божественному смыслу гражданской общины речь идет вовсе не о том, чтобы она постепенно более или менее превращалась в Церковь. Так, политическая цель христианской общины состоит не в том, чтобы постепенно сделать государство Церковью, т.е. в наибольшей степени поставить его на службу своим собственным задачам. Если государство обеспечивает ей в какой-либо из возможных здесь форм свободу, признание и особые права (государственно-правовая гарантия Церкви того или иного рода, доступ в школу и на радио, защита воскресенья, финансовые поблажки и поддержку и прочее), то она даже не начнет думать о церковном государстве. Она будет благодарна за это как за дары, в которых она видит действие Божественного провидения и предписания: и прежде всего для того, чтобы она в таких расширенных границах являлась тем более верною, тем более ревностной Церковью, и чтобы она также зримо оправдывала направленные на нее со стороны гражданской общины ожидания. Однако она не станет делать такой дар требованием, который она должна отстаивать у гражданской общины. Если гражданская община отказывает ей в таком даре, то она будет сначала искать ошибку не у той, а у себя самой. Здесь действует: "Не противься злу!" В этом случае христианская община задаст вопрос, привела ли она уже гражданской общине доказательство духа и силы, представила ли и провозгласила ли она уже в мире Иисуса Христа так, что она со своей стороны может уже ждать соответствующего внимания к себе, как важному, интересному и благотворному фактору общественной жизни. Она спросит себя, например, действительно ли следует ей говорить нечто с ее точки зрения значительное, что должно было быть услышанным и сказанным в школе».
Таков ли путь РПЦ? Нет, она в карикатурном виде реализует старую идею симфонии властей. В отсутствие императора, подойдет и любая другая. Даже большевистская вполне могла рассматриваться, как соработница…Но в чем? Весьма характерно, что митрополит Никодим Ротов, обвинявшийся в содомском грехе, лелеял мечту, что коммунистическая власть однажды воспоет псалмы.
Его соратник протопресвитер Виталий Боровой признавал: «Владыка стремился к установлению постоянных связей, контактов и взаимных обменов в необходимом Церкви объеме, чтобы выжить внутри советского организма, а не вне его, так, чтобы Церковь смогла сыграть активную роль в обществе тогда, когда государство осознает ее необходимость».
И ближайший ученик Никодима Кирилл Гундяев проникся этими идеями, продолжив «симфоническую» политику в новых условиях, доведя ее до мрачной пародии на изначальную идею. Но такое постыдное вырождение последней, как раз и свидетельствует о том, что сама она была изначально ложной…

Русский аморализм
Есть все основания полагать - нет ничего, что вызвало бы у постсоветского населения моральное негодование. А без него реальные, фундаментальные перемены невозможны.
Разоблачениям неких властных злодейств разных времён не просто не верят и не то, чтобы не хотят верить. Дело обстоит хуже, для большинства - это НЕ ВАЖНО. Потому что не касается их лично. А кроме того, в их системе координат, где нет моральных императивов, многое из разоблачаемого почитается вполне допустимым.
Сейчас впервые в нашей истории мы больше не можем тешить себя иллюзией, что люди просто чего-то не знают, и что достаточно их «просветить», как у них откроются глаза. Нет, большинство не хочет знать, не хочет открывать глаза. Это выводит их зоны комфорта. И они испытывают резонное озлобление по отношению к выводящим. Именно этого не учитывают те, кто апеллируют к моральному чувству.
Потому, в частности, антикоррупционная повестка не привела к искомому результату. Потому мы имеем неосоветский ренессанс. Собственно, с человеком, который говорит, мол, да в СССР репрессии были, но зато - Победа, Гагарин, мороженное…, вообще не о чем разговаривать. Ибо это человек абсолютно аморальный. И таких большинство. Однако, парадокс в том, что эти люди самих себя считают самыми духовными в мире и охотно принимают официальную концепцию, согласно которой зарубежные «русофобы» ненавидят нас именно за это. И это наше исконное. Это наше проклятье.
Из дневников святителя Николая Японского. 18 июля (31 июля) 1904 г.:
«Бьют нас японцы, ненавидят нас все народы, Господь Бог, по-видимому, гнев Свой изливает на нас. Да и как иначе? За что бы нас любить и жаловать? Дворянство наше веками развращалось крепостным правом и сделалось развратным до мозга костей. Простой народ веками угнетался тем же крепостным состоянием и сделался невежествен и груб до последней степени; служилый класс и чиновничество жили взяточничеством и казнокрадством, и ныне на всех степенях служения - поголовное самое бессовестное казнокрадство везде, где только можно украсть.
Верхний класс - коллекция обезьян - подражателей и обожателей то Франции, то Англии, то Германии и всего прочего заграничного; духовенство, гнетомое бедностью, еле содержит катехизис, - до развития ли ему христианских идеалов и освящения ими себя и других?.. И при всем том мы - самого высокого мнения о себе: мы только истинные христиане, у нас только настоящее просвещение, а там - мрак и гнилость; а сильны мы так, что шапками всех забросаем... Нет, недаром нынешние бедствия обрушиваются на Россию, - сама она привлекла их на себя.
Только сотвори, Господи Боже, чтобы это было наказующим жезлом Любви Твоей! Не дай, Господи, вконец расстроиться моему бедному Отечеству!».
Но это упование оказалось тщетным.
И большевики выиграли в значительной мере за счёт своего тотального аморализма. И им же привлекли на свою сторону «пролетарские массы», а также «творческую интеллигенцию».
И вот, что должно шокировать любого незамутненного сомнениями православного – сопротивление атеистическому террору оказали католики-индейцы, когда наши предки, кто склонился перед ним, а кто сам стал его реализатором: «Пальнем ка пулей в Святую Русь».
А вот, мексиканские крестьяне пальнули как раз по тем, кто покусился на святое. В предисловии к роману Грема Грина «Сила и Слава», посвященного этим событиям, Александр Мень писал;
«В начале XX века антицерковные силы вновь перешли в наступление. Переворот 1910—1919-х годов, потрясший Мексику, привел к власти непримиримых врагов христианства. Прежнее законодательство приняло еще более жесткий характер в Конституции 1917 года. Губернаторы штатов получили полномочия регулировать по собственному усмотрению число духовных лиц на их территориях. С непокорными расправлялись сурово и беспощадно.
Вожди мексиканской революции отнюдь не были марксистами. Один за другим они создавали полувоенные режимы, обычные в Латинской Америке. Антиклерикальные лозунги требовались им только для того, чтобы сломить соперника — Церковь. Их идеологией был светский либерализм и просвещение в духе XIX века. Однако жизнь при этих режимах меньше всего походила на жизнь свободного общества, обещанного старым либерализмом. В ответ на массовые репрессии Лига защиты свободы религии начала открытую борьбу с правительством. Вспыхнула гражданская война, длившаяся с 1926 по 1929 год. Против 50-тысячной правительственной армии выступило 23 тысячи добровольцев-католиков, сражавшихся под девизом: «Слава Христу-Царю!» Отсюда их название — кристерос».
Армия повстанцев, практически полностью состояла из крестьян. Вождями отдельных отрядов были священники, сами принимавшие участие в боях. Война за веру закончилась соглашением с правительством. Последнее позже было нарушено. Епископат предал кристерос. Многие из них были казнены. Тем не менее, благодаря пролитой ими крови, Мексика не стала страной победившего атеизма.
Отметим, что повстанцами двигали чисто духовные мотивы. «Либерал-реформаторы» не покушались на их собственность, исключительно на их Веру. Какой же это контраст с тем, что творилось в это же время в России…
Горький в своей воистину горькой статье «О русском крестьянстве» писал:
«Но где же — наконец — тот добродушный, вдумчивый русский крестьянин, неутомимый искатель правды и справедливости, о котором так убедительно и красиво рассказывала миру русская литература XIX века?
В юности моей я усиленно искал такого человека по деревням России и — не нашел его. Я встретил там сурового реалиста и хитреца, который, когда это выгодно ему, прекрасно умеет показать себя простаком. По природе своей он не глуп и сам хорошо знает это. Он создал множество печальных песен, грубых и жестоких сказок, создал тысячи пословиц, в которых воплощен опыт его тяжелой жизни. Он знает, что «мужик не глуп, да — мир дурак» и что «мир силен, как вода, да глуп, как свинья».
Он говорит: «Не бойся чертей, бойся людей». «Бей своих — чужие бояться будут».
О правде он не очень высокого мнения: «Правдой сыт не будешь». «Что в том, что ложь, коли сыто живешь». «Правдивый, как дурак, так же вреден».
….
Существует мнение, что русский крестьянин как-то особенно глубоко религиозен. Я никогда не чувствовал этого, хотя, кажется, достаточно внимательно наблюдал духовную жизнь народа. Я думаю, что человек безграмотный и не привыкший мыслить не может быть истинным теистом или атеистом и что путь к твердой, глубокой вере лежит через пустыню неверия.
Беседуя с верующими крестьянами, присматриваясь к жизни различных сект, я видел прежде всего органическое, слепое недоверие к поискам мысли, к ее работе, наблюдал умонастроение, которое следует назвать скептицизмом невежества.
…
Мне кажется, что революция вполне определенно доказала ошибочность убеждения в глубокой религиозности крестьянства в России. Я не считаю значительными факты устройства в сельских церквах театров и клубов, хотя это делалось — иногда — не потому, что не было помещения, более удобного для театра, а — с явной целью демонстрировать свободомыслие. Наблюдалось и более грубое кощунственное отношение ко храму, — его можно объяснить враждой к «попам», желанием оскорбить священника, а порою дерзким и наивным любопытством юности: что со мною будет, если я оскорблю вот это, всеми чтимое?
Несравненно значительнее такие факты: разрушение глубоко чтимых народом монастырей — древней Киево-Печерской лавры и сыгравшего огромную историческую и религиозную роль Троице-Сергиевского монастыря — не вызвало в крестьянстве ни протестов, ни волнения, — чего уверенно ждали некоторые политики. Как будто эти центры религиозной жизни вдруг утратили свою магическую силу, привлекавшую верующих со всех концов обширной русской земли. А ведь сотни тысяч пудов хлеба, спрятанного от голодной Москвы и Петербурга, деревня защищала с оружием в руках, не щадя своей жизни.
Когда провинциальные советы вскрывали «нетленные», высоко чтимые народом мощи, — народ отнесся и к этим актам совершенно равнодушно, с молчаливым, тупым любопытством. Вскрытие мощей производилось крайне бестактно и часто в очень грубых формах — с активным участием инородцев, иноверцев, с грубым издевательством над чувствами верующих в святость и чудотворную силу мощей. Но — и это не возбудило протестов».
Россия погибла в 1917-м, но грехи ее живут и воспроизводятся во все более зловещей форме. Ведь семидесятилетнее безбожие и аморализм их только усугубили. Цинизм и тотальная лживость советской эпохи породили наш нынешний тиранический постмодернизм. Поколения, присягавшие «Моральному кодексу строителя коммунизма», не веря ни в коммунизм, ни в прилагавшуюся к нему мораль, неизбежно передали свою «группу крови» потомкам.
И при этом, несмотря на официальные данные о том, что верующими у нас являются, чуть ни 80% населения, реально аморальное большинство никоим образом не озабочено соответствием своей жизни заповедям Христовым. Причем, часто хождение на церковные службы, ничего в этом смысле не меняет. Характерное для русской традиции обрядоверие заменяет Бога церковью, как традицией и институтом. То есть, идолом…
Характерно, что на «бездуховном» Западе интеллектуалы констатируют наступление постсекулярной эры. То есть, теология снова становится актуальной. Причем, наиболее продвинутые ее представители мыслят в совершенно новой парадигме, сформированной, казалось бы, «антихристом» Ницше. Вот, что пишет один из самых интересных современных теологов Джон Капуто:
«Ибо чего никто не сумел предвидеть, так это того, как ницшеанская критика уничтожила современную критику религии и открыла двери другому способу мыслить о вере и разуме. Итогом более тщательного прочтения Ницше является не релятивизм или иррационализм, но возросшее ощущение случайности и изменчивости наших мыслительных конструкций; не отказ от разума, но его новое понимание — такое, которое гораздо более разумно, чем представление о всеобъемлющей трансисторической Рациональности, которое нам пыталось навязать Просвещение. Ибо такое представление указывает на весьма неразумный Разум, некую сверхпросвещенную иллюзию, с которой никто не может жить. И никто не предвидел, что теория фикций Ницше совпадет с библейской критикой идолов, то есть ошибочного принятия нами за божественное наших рукотворных образов. Если так смотреть на вещи, тогда Просвещение с его идеей Чистого Разума будет на стороне Аарона и золотого тельца, тогда как «философствующий с молотком» Ницше (Боже упаси!) — на стороне Моисея, сокрушающего идолов, и непосредственно рядом с Павлом, предупреждавшим коринфян об опасности философских идолов. Это дает интеллектуалам возможность по-новому прислушаться к таким идеям, как любовь к Богу, — моей самой любимой идее. Ибо это очевидный предрассудок Просвещения и откровенный редукционизм — стремиться отбросить эту идею, уподобив ее инфантильному сосанию пальца или привязанности к матери. Имя Бога — это имя невозможного, и любовь к Богу возвышает нас над самими собой и теми ограничениями, которые налагает на мир то, что Aufkl;rer (просветитель) называл разумом, а Кант — условиями возможности, перенося нас к невозможному. Сегодня Маркс, Ницше и Фрейд мертвы, а Бог чувствует себя прекрасно».
Да, парадокс в том, что Вера возвращается параллельно с наступлением LGBT и BLM. Воистину все беды Запада – это «горе от ума». Но от него же и его величие. А вот, наша беда – безмыслие…
Нелепость в том, что искони провозглашался некий высший духовный смысл, миссия нашего народа. Но, как только у нас завелась своя философия, ничего кроме ересей Софиологии и Фёдоровского «Общего дела» оригинального мы не породили.
Смысл России обнаруживается совсем в другом. Со времён Петра Россия - молот. И только. И русские люди - молотки. А зачем молотку мораль и духовность? Зато, молот России крушит проекты человеческой гордыни - Карла Шведского, Наполеона, Гитлера. И это, как ни крути, и оказалось ее «всемирно историческим значением».
Молоток не ценит ни чужую, ни свою жизнь. Последнее свойство вовсе не христианская жертвенность, как воображали многие местные мыслители-фантазеры. Это просто функционал молотка.
Но сегодня он уже не может быть востребован. Поскольку проекты человеческой гордыни создаются не в форме милитаризованных империй, но глобальной империи переформатирования человеческого в транс-человеческое. И здесь возможно только духовное и интеллектуальное противостояние. Но именно к этому экс-Россия никак не готова.
Однако, этого вызова не избежать. Ведь, в любом случае, при сокрушении Третьего Рейха молот сломался. И сейчас его осколки пытаются имитировать былую мощь. Это выглядит нелепо и позорно. Обретут ли осколки новый смысл? Ответ совсем не очевиден. Но очевидно другое – никакой мессианской «русской духовности», противостоящей «материалистическому» Западу не существует.


Теология угнетения
В 70-х годах прошлого века в Латинской Америке рождается Теология освобождения. Вполне логично католическое полупелагианство, в очередной раз рождает земную, социальную интерпретацию Вести Христовой. Речь идет о том, что буквально путь в Царство Небесное лежит, через утверждение социальной «справедливости» на земле. А потом, как всегда, обнаруживается, что о нем вообще уже речь не идет, идет она снова, в который раз о земной утопии.
Один из основателей этой «теологии» левый священник (что характерно иезуит, как и папа Франциск) Гутьеррес откровенно писал:
«Первыми право принимать политические решения вырвали (или начали вырывать) из рук элиты, которой «предназначено» править народами, две великие социальные революции — французская и русская, а также порожденный ими процесс революционного брожения».
То есть, две революции, которые имели явно и демонстративно не просто антихристианский, но антихристов характер, оправдываются и даже превозносятся.
 Гутьеррес заявляет: «Осуществить социальную революцию — значит отказаться от существующего положения вещей и постараться заменить его другим, качественно отличным от него; это значит построить справедливое общество, основанное на новых производственных отношениях; это значит пытаться положить конец угнетению одних стран другими, одних социальных классов другими, одних людей другими. Освобождение этих стран, социальных классов и людей подрывает самое основу существующего порядка и представляет собой великую задачу нашего времени».
Снова призрак доброго монаха Пелагия призывает забыть о неискоренимой в земной юдоли причине угнетения – первородном грехе – и снова лить кровь во имя невозможного. А как же иначе, если «теологи освобождения» ратовали за союз с марксистами?
 А вот, высказывание того же автора, которое не оставляет сомнений, что в итоге всех «теологических» манипуляций христианский идеал следования за Сыном Божьим и обретения самому статуса усыновленного, подменяется «новым человеком», который слишком хорошо знаком всем, кто стал жертвой коммунистических экспериментов:
«Теология освобождения, которая считает своим долгом покончить с существующей несправедливостью и создать новое общество, нуждается в проверке практикой, т. е., активным и эффективным участием в борьбе эксплуатируемых. Эта борьба подразумевает освобождение от всех форм эксплуатации, построение новой, более гуманной и достойной жизни, создание нового человека».
Это направление было осуждено папой Бенедиктом XVI, как «мирской мессианизм». Однако иезуит Франциск относится к нему вполне благосклонно. Впрочем, сейчас эта «теология», во многом дискредитированная позорной практикой никарагуанского и сальвадорского «освободительных» экспериментов, возрождается в новом, уже лишенном всяких апелляций ко Христу обличии.
Посыл новой идеологии все тот же – бедные, гонимые, угнетенные всегда правы. Просто, по факту, угнетенности…
«Воук» (от англ. woke, прошедшее время от глагола «проснуться») — политический термин, который обозначает новый штамм левацкой чумы.  Теперь угнетенными числятся всевозможные меньшинства, представители которых, кстати, часто совсем не бедные и отверженные. Под новым брендом объединяются черные расисты, феминистки, ЛГБТ-активисты.
И они сегодня уже не пытаются маскироваться псевдо-христианской фразеологией. Напротив, для них Христос слишком белый, чтобы быть союзником.
Да, собственно, в Евангелии от Матфея Христос сам свидетельствует, как Он воспринимался со стороны: «Ибо пришел Иоанн, ни ест, ни пьет; и говорят: в нем бес. Пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам».
То есть, социальные вопросы Его никак не интересовали. Он Спаситель и для богатых, и для бедных, и даже для содомитов. Вопрос только в покаянии. Ведь Он говорил:
«И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься, ибо если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня».
Но воук-активисты борются именно за то, чтобы места для самого понятия «покаяние» и памяти об Образе Божьем более не было, за свободу быть кем угодно, сбросив с себя «цепи» любого угнетения…
А главным врагом на пути тотальной свободы от всяческих норм и угнетений адепты нового культа видят уже не представителя некоего класса или сословия, как в прежние века, но собственно, всех «цисгендерных белых мужчин». Именно они главные объекты травли со стороны радикальных феминисток, черных расистов, неомарксистов. А особенно - сознательные носители традиционных ценностей. За что они подлежат дискриминации в «дивном новом мире», а в пределе, истреблению? За то, что они есть воплощение Угнетения. Причем, подавляющее большинство самих обреченных на заклание «цисгендерных белых мужчин» согласны с тем, что любая форма угнетения есть зло.
И тем самым, они губят себя и в сем мире, и в ином. Потому-что идут против истины. Угнетение – благо! Угнетение – спасение от хаоса! Угнетение – основа культуры и цивилизации!
И пока вы, «обреченные» не выжжете у себя в сознании каленым железом напрочь дьявольский лозунг «свобода, равенство и братство», вы будете работать на самоуничтожение, на уничтожение «будущего для белых детей», на обессмысливание человеческого бытия и истребление всего высокого и прекрасного, что было создано в течении веков угнетения.
Поясню свои скандальные и «преступные» заявления на основе традиционной православной психологии.
«Душа тричастна и созерцается в трех силах: мыслительной, раздражительной и желательной» (Св. Григория Палама).
 «Три есть силы в душе — мыслительная, деятельная (энергическая) и желательная. Мыслительной силой ищем мы знать, что благо, желательной — вожделеваем познанного блага, а деятельной подвизаемся и боремся из-за него» (Преп. Максим Исповедник).
Каковы же, взаимоотношения между этими силами души? Иерархические и угнетательские!
«Раздражительную часть души обуздай любовью, желательную увядь воздержанием, разумную окрыли молитвою, и свет ума никогда не помрачится в тебе» (Каллист и Игнатий Ксанфопулы).
«И когда они [силы] пребывают внутри сами с собой и блюдутся со вниманием и добрыми расположениями, тогда разумная сила здраво рассуждает и верно отличает добро от зла, и показывает определённо и властно силе желательной к каким вещам подобает ей склоняться желанием, какие любить, от каких отвращаться; раздражительная сила (сердце) стоит между ними двумя, как покорливый раб, готовый служить желаниям их, и всегда вспомоществует им» (Св. Симеон Новый Богослов).
А когда эти отношения угнетения разрушаются – все летит в бездну:
«Один конь – благороден [ум], другой бесчинен [воля], третий кроток [сердце]. И если ослабишь бразды буйному [воле], он встаёт на дыбы, упрямится, приводит тебя в затруднение во время пути, кидаясь, сам не зная куда; он [воля] присоединяет к себе и среднего коня [сердце], убеждает его быть с ним заодно, а коня благородного [разум], как пленника, порабощает и увлекает против воли, хотя он и скорбит о совращении с пути. Но буйный конь [воля], бесчинно, с самым бессмысленным стремлением, неудержимо несясь вниз, как с крутизны нимало не смотрит вперёд, не останавливает своего бега, пока не вринется во врата адовы, погубив и себя, и тебя, несчастная душа! А если бы ты рассуждала сообразно со своей природой, ты с радостью бы предоставила весь путь благородному коню [разуму], который хорошо знает стезю, ведущую в горнее; ты и среднему коню [сердцу] строго бы внушила, чтобы он показывал свою рьяность, где только должно, и бежать заодно с конём умным; а коня бесчинного [волю] стала бы усмирять сильными бодцами [ударами шпор], ни на минуту не послабляя узды.  Тогда путь твой был бы радостен, добропорядочен, спокоен, беспечален, исполнен надежды» (Св. Григорий Богослов).
В западном христианстве эта внутренняя иерархия, разумеется, также считалась единственно подлинно человеческим путем самоорганизации сознания. Разрушение этой «репрессивной и угнетательской» внутренней структуры, со всей очевидностью ведет к превращению человека либо в скотину, либо в демона.
Но в Европе, со времен «Просвещения», верховенство Ума, как мыслительной силы, направленной на поиск и общение с высшим Смыслом, было подменено господством его служебного органа – разума – инструмента для расчетов и вычислений. Разумеется, он не мог легитимно повелевать «раздражительной и вожделевательной» силами, и они, в строгом соответствии с прогнозами Отцов, превращаются в бесконтрольные, свободные от угнетения похоть и гнев.
Но довольно долго внутренняя иерархия, как некий атавизм продолжает жить в «цисгендерных белых мужчинах». И они даже осмысливают внедрение ее в иные миры, как «бремя белого человека»:
Take up the White Man's burden--
Send forth the best ye breed--
Go bind your sons to exile
To serve your captives' need;
To wait in heavy harness
On fluttered folk and wild--
Your new-caught, sullen peoples,
Half-devil and half-child.
Но постепенно происходит обратное – полу-дьявольское и полудетское, присущее чужим, становится соблазном для своих. Становится для них образцом. В этом правда конфедератов – как только вы снимаете ограничения с носителей внутренней анархии, она начинает покорять ваших собственных детей.
«Запрещается запрещать», - знаменитый лозунг левацкой культурной революции, вспыхнувшей в 1968 году в Париже (колыбели всемирного зла), и с тех пор полыхающей по всему миру. А теперь ее пламя грозит пожрать вслед за Америкой и всю планету.
Запрещается иерархия ценностей, запрещается, разумеется, подавление инстинктов, запрещается сама оценочная шкала, на которой нанесены зарубки - «прекрасное» и «уродливое», «нормальное» и «ненормальное». Те, кто просто мыслят этими категориями, поддерживают репрессивный, угнетательский дискурс. А кто, не то чтобы мыслит (мыcлят очень немногие), но просто закодирован, по убеждению LGBT-BLM, этим иерархическим кодом? Те самые «цисгендерные белые мужчины».
Между тем, согласно, вышеприведенным речениям святых, именно «угнетательский дискурс» хранит нас от безумия и от подчинения сатане.
А как же свобода? А она невозможна без угнетения низшего высшим. Ибо раскрепощение первого всегда ведет к тирании.
Аминь!