Рассказ Братки Беларуского Письменника

Рассказ художника
-------------------------------------
Он вертит камерой,  и я вижу, что у него на письменном столе,  прямо на киборде лежит старая кошка.
- Вот, улеглась и спит, - говорит он виновато и нежно – Не могу ничего писать, не хочу будить, жду когда проснется.  Поболтаю пока с тобой.   Могу  тебе одну историю рассказать.
- Рассказывай.
- Только я камеру выключу, мне так будет удобнее.
Камера выключилась,  я слышу, что он закурил.
- Ты куришь?
- Да, курю, а что.
- Говорил, бросил.
- Бросил, да опять закурил.  Слушай,  не перебивай.
Я уже много лет собираю детские рисунки, систематизирую, отбираю лучшие.  Мечтаю издать альбом.   Есть у меня одна мысль, которая тревожит.  Я заметил, что дети иногда рисуют то, что в силу своего малого жизненного опыта никак не могли видеть, а уж тем более философски осознать и художественно вооплотить.  Первобытно  без всякой техники.  Бывает ребёнок даже карандаш не умеет правильно  держать в руках,  сядет и  нарисует на листе бумаги  наскальную живопись: Охота на мамонта.  Откуда у него этот опыт.   Что-то, что он видел в потустороннем мире, появившись оттуда совсем недавно.   Не все, конечно, но есть такие. Я их называю  "медиумы".
Я несколько лет подрабатывал во дворце пионеров — два раза в неделю, преподавал рисование.    У меня был  кружок хороших городских, в меру  талантливых, детей.  Гениев не было.  Началось все с почты.  На адрес Минского дворца пионеров  стали приходить эти рисунки.      Сперва пытался искать, и каждый раз упирался в то, что за гениальными рисунками никого нет.  Да, год назад приходила девочка в районный дворец пионеров. Лет двенадцать, без родителей, одна. Рисовала. Потом исчезла.  Еврейский мальчик  девяти лет – в сентябре месяце с родителями уехал в Израиль, оставили дачники - прошлым летом отдыхали, мальчик у них все время рисовал.
  В какой-то момент понял, что искать бесполезно,  успокоился.
Однажды приходит ко мне один художник. Когда-то лучший из нашего курса, но институт так и не закончил,  сейчас опустившийся алкоголик,  лечился в Новинках.  Рисовать давно  перестал.   Достает папку. Говорит, что деревенский пацан  рисует, родственники из школы-интерната привезли.  Я посмотрел, сразу понял  - это опять оно.  Ну не может же пацан десяти-двенадцати  лет так рисовать.  Взял этого алкаша в оборот, подробно допросил, где этот художник живет.   На северо-западе,  Нарочь – ведьминский край.  Да, ведьминский,  знаешь  почему. Как только я проехал Мядель,  у меня отказал навигатор.  Ехал по карте, спрашивал.  У них там своя мова, но я же лингвист, я их  диалект хорошо знаю,  этим приемом весьма  к себе располагал.  Тем более, что беларусы это не литовцы, беларусы охотно  дорогу любому покажут и немцам и русским и полякам...   Нашел  эту старую,   удаленную  от озера,  нищую деревню. Заброшенную - всего два жилых дома.  В одном в жуткой грязи живет женщина- алкоголичка. Потеряла городскую квартиру,  вернулась жить в родительский дом. Ничего не знает, потому что совсем недавно сюда приехала и не уверена, что останется  жить.
 В другом доме  старуха, которая из избы  на чужих людей не выходит вообще. Запирается и только слышно, что у нее в доме лает большая собака.
Я сел на скамейке   во дворе в рассчете, что она выйдет из дома хотя бы кур и поросенка покормить.  Через час  открылась дверь,   выскочила псина. Дружелюбная,  одна шестнадцатая немецкой овчарки, сучка,   счастливая, что встретила нового человека,  принялась  играть.  Ты же знаешь, я старый собачник.
Старуха, видно, наблюдала за мной из окна и была тронута  сценой, вышла на крыльцо и позволила с собой познакомиться.    Я спросил ее, что она знает о мальчике,  назвал имя. Она сказала, что помнит  такого, что в возрасте 12 лет он утонул в самодельном пруду. Любил рисовать.   У  него есть брат близнец, который после того как это случилось,  уехал в Минск в интернат для одаренных детей и никогда не возвращался.
Как ни удивительно, но у моего приятеля,  опустившегося алкаша,  был простенький кнопочный мобильник, и он ответил мне сразу же.   Спросил:
- Это твой брат?
Он сразу же понял о чем я говорю. Сказал громко, через блютуз,   как в кинотеатре:
- Да.
- Это его рисунки?
- Нет.
- А чьи?
- Мои.
- Ты рисовал,  когда тебе было двенадцать?
  Знаешь, что он мне говорит:
Нет. Только сейчас, после двадцатилетнего перерыва снова начал рисовать.
-------------------------------------
Он вертит камерой,  и я вижу, что у него на письменном столе,  прямо на киборде лежит старая кошка.
- Вот, улеглась и спит, - говорит он виновато и нежно – Не могу ничего писать, не хочу будить, жду когда проснется.  Поболтаю пока с тобой.   Могу  тебе одну историю рассказать.
- Рассказывай.
- Только я камеру выключу, мне так будет удобнее.
Камера выключилась,  я слышу, что он закурил.
- Ты куришь?
- Да, курю, а что.
- Говорил, бросил.
- Бросил, да опять закурил.  Слушай,  не перебивай.
Я уже много лет собираю детские рисунки, систематизирую, отбираю лучшие.  Мечтаю издать альбом.   Есть у меня одна мысль, которая тревожит.  Я заметил, что дети иногда рисуют то, что в силу своего малого жизненного опыта никак не могли видеть, а уж тем более философски осознать и художественно вооплотить.  Первобытно  без всякой техники.  Бывает ребёнок даже карандаш не умеет правильно  держать в руках,  сядет и  нарисует на листе бумаги  наскальную живопись: Охота на мамонта.  Откуда у него этот опыт.   Что-то, что он видел в потустороннем мире, появившись оттуда совсем недавно.   Не все, конечно, но есть такие. Я их называю  "медиумы".
Я несколько лет подрабатывал во дворце пионеров — два раза в неделю, преподавал рисование.    У меня был  кружок хороших городских, в меру  талантливых, детей.  Гениев не было.  Началось все с почты.  На адрес Минского дворца пионеров  стали приходить эти рисунки.      Сперва пытался искать, и каждый раз упирался в то, что за гениальными рисунками никого нет.  Да, год назад приходила девочка в районный дворец пионеров. Лет двенадцать, без родителей, одна. Рисовала. Потом исчезла.  Еврейский мальчик  девяти лет – в сентябре месяце с родителями уехал в Израиль, оставили дачники - прошлым летом отдыхали, мальчик у них все время рисовал.
  В какой-то момент понял, что искать бесполезно,  успокоился.
Однажды приходит ко мне один художник. Когда-то лучший из нашего курса, но институт так и не закончил,  сейчас опустившийся алкоголик,  лечился в Новинках.  Рисовать давно  перестал.   Достает папку. Говорит, что деревенский пацан  рисует, родственники из школы-интерната привезли.  Я посмотрел, сразу понял  - это опять оно.  Ну не может же пацан десяти-двенадцати  лет так рисовать.  Взял этого алкаша в оборот, подробно допросил, где этот художник живет.   На северо-западе,  Нарочь – ведьминский край.  Да, ведьминский,  знаешь  почему. Как только я проехал Мядель,  у меня отказал навигатор.  Ехал по карте, спрашивал.  У них там своя мова, но я же лингвист, я их  диалект хорошо знаю,  этим приемом весьма  к себе располагал.  Тем более, что беларусы это не литовцы, беларусы охотно  дорогу любому покажут и немцам и русским и полякам...   Нашел  эту старую,   удаленную  от озера,  нищую деревню. Заброшенную - всего два жилых дома.  В одном в жуткой грязи живет женщина- алкоголичка. Потеряла городскую квартиру,  вернулась жить в родительский дом. Ничего не знает, потому что совсем недавно сюда приехала и не уверена, что останется  жить.
 В другом доме  старуха, которая из избы  на чужих людей не выходит вообще. Запирается и только слышно, что у нее в доме лает большая собака.
Я сел на скамейке   во дворе в рассчете, что она выйдет из дома хотя бы кур и поросенка покормить.  Через час  открылась дверь,   выскочила псина. Дружелюбная,  одна шестнадцатая немецкой овчарки, сучка,   счастливая, что встретила нового человека,  принялась  играть.  Ты же знаешь, я старый собачник.
Старуха, видно, наблюдала за мной из окна и была тронута  сценой, вышла на крыльцо и позволила с собой познакомиться.    Я спросил ее, что она знает о мальчике,  назвал имя. Она сказала, что помнит  такого, что в возрасте 12 лет он утонул в самодельном пруду. Любил рисовать.   У  него есть брат близнец, который после того как это случилось,  уехал в Минск в интернат для одаренных детей и никогда не возвращался.
Как ни удивительно, но у моего приятеля,  опустившегося алкаша,  был простенький кнопочный мобильник, и он ответил мне сразу же.   Спросил:
- Это твой брат?
Он сразу же понял о чем я говорю. Сказал громко, через блютуз,   как в кинотеатре:
- Да.
- Это его рисунки?
- Нет.
- А чьи?
- Мои.
- Ты рисовал,  когда тебе было двенадцать?
  Знаешь, что он мне говорит:
Нет. Только сейчас, после двадцатилетнего перерыва снова начал рисовать.