ЧИ ЁКА

 Из-за тумана утро было прожито Зыковым сокращённо - без кофе и теленовостей.
Он долго тащился  в пробке у моста в окружении расплывчатых красных тормозных фонарей, потом наощупь по шоссе, - прежде чем рейка шлагбаума авиабазы поднялась, но не скрылась в тумане (как-будто стало  светлее).   
 Вдобавок погасли прожекторы в конце рулёжной дорожки - значит, и у метеослужбы хорошие новости.
Сильными хватами за перила по звонкой винтовой лестнице Зыков вознёс себя на вышку.
Было 7 - 45.
Капитан Грибов сидел в наушниках спиной к Зыкову.
- Погоду, погоду давай! - втолковывал он в микрофон.
-Туман инверсионный. Видимость ноль-четыре, - донеслось из динамиков. -Температура плюс два...
За своим столиком медсестра Дина Павловна уже расправляла манжету тонометра.
Зыков подсел к ней.
-Как приятно видеть счастливого мужчину!
Жамкая резиновую грушу, она откровенно любовалась им, как «своим», его короткой стрижкой - «британкой» - со слегка подвинченной чёлкой. Рассматривала сначала слева (он это чувствовал), потом справа, опять наверное удивляясь, как по - разному изогнуты его охряные брови. Пробежала добрыми глазами по лицу, блеклому, как у всех шатенов. Попыталась заглянуть в глаза. Зыков отвёл взгляд в сторону, но опять же - не рассердился.
- Как поживает молоденькая красотка? - спросила Дина Павловна.
Зыков принялся рассказывать, как они вчера весь вечер играли «с ней» в шашки - и в поддавки, и в «чапаева». И у неё сломался ноготь.
Как она потом лихо обрезала остальные.
И кончики пальцев оказались у неё прозрачные!
Уже несколько ревнуя, Дина Павловна потрепала Зыкова по голове и удалилась...
Зыков настроил бинокль. Из тумана на бетонку выходили гуси.
«Команды на взлёт ожидаете? Сейчас будет вам...»
Он достал из железного шкафа старую тулку, с балкона выстрелил холостым. Оранжевый огонёк из дула стал на мгновенье единственный ярким пятнышком  в бездонной серости мги.
Когда Зыков зашёл обратно в диспетчерскую, на часах было ровно восемь.
Капитан Грибов повернулся на кресле, с наслаждением изогнулся и вытолкнул себя с рабочего места.
-Привет самураям! - сказал капитан. 
Их руки схлопнулись.
-Картечью надо было. Сейчас борт придёт из Центра. На день рождения к Крестовскому большие люди летят. Вот ты бы к ним и со свежатинкой на подносе...
«Самураи, значит. Ну, ну, подколол, господин офицер. Без этого мы не можем - подумал Зыков. И будто по подсказке сменщика достал мобильный телефон, выбрал из списка строку, состоящую из двух иероглифов и нажал «вызов».
На экранчике  высветилось фото девушки - японки.
Теперь-то Зыков уже с одного взгляда мог определить среди нескольких азиаток - японку. Сразу отмёл бы кореянок - наиболее кукольных и желтокожих. У китаянок - у тех лицо круглее и кожа бледнее. А у японок!..(точнее, теперь только у одной - единственной очаровательной и незабвенной  Чи Ёки) - нос длиннее, чем у всех вышеперечисленных наций, и повыше ноздрей между косточкой и хрящиком - сдавленность.
А глаза выпуклые как у дельфина, и такие же сизоватые, морские...
Теперь он моментально бы отличил японку от любой другой «узкоглазенькой», а тогда, в Москве, уже поговорив с Чи и даже спев с ней дуэтом «Туман яром...», наутро с горькой досадой обнаружил в холле гостиницы, что «все они на одно лицо» и он столь глупо может потерять её!
Тогда она первая улыбнулась...
Необъяснимая тяга японцев к русской мелодике привела её однажды в токийскую консерваторию, а через интернет, - и на этнический фестиваль в Москве.
Она неплохо изъяснялась фразами из русских песен. Зыков водил её по славным местам Москвы (от суши-бара она отказалась наотрез).
И перед её отлётом во Внуково они уже обнялись более чем по-товарищески.
Потом был бурный скайп-роман и её прилёт в этот город  для совместных выступлений и записи диска...
-Минут через десять они будут в зоне нашей ответственности, - сказал капитан, расписываясь в журнале.
И на прощание только пошевелив с порога пальцами в воздухе, скрылся за дверью диспетчерской.
С Зыковым капитан общался неохотно. «Пиджак». Переучившийся на диспетчера (трое суток через трое -замечательный график) инженер лесозавода в коротком, намеренно тесном каком-то клоунском этом самом пиджаке - фиолетового цвета! И губы всегда у него какие-то подозрительно яркие. И вообще - рыжий.
Отталкивало строевика-законника от штатского коллеги и его слава как певца, «балалаешника», и пребывание Зыкова в разводе, и внимание женщин. А в последнее время - особо - слухи об «азиатской малолетке», обитавшей в его квартире...
«Хиросима - нагасака какая-то, блин,  - думал капитан обо всём этом.
Кресло ещё было тёплым, когда в него опустился Зыков.
Вслед за гусиной стаей рванула и тройка мониторов перед глазами.
Под Зыковым, вопреки непроглядному туману за окном диспетчерской, потянулись отчетливо видимые в электронной голубизне посадочная и взлётная полосы.
Глазами Mony-A - коренника этой эфирной тройки, -  была осмотрена Зыковым паутина воздушной обстановки аэродрома. А дальнозоркая пристяжная Mony - D позволила ему  не только  обозреть всё в радиусе ста километров, но и понаблюдать за движением чёрных точек - спугнутых гусей... 
Напоследок Зыков глянул на «погодник».
В строке пропечаталось успокоительное NOSIG (No Significant change).
То есть, изменения погоды не ожидается.
...На звонок не отзывались.
«Наверно, стоит под душем и «во всю глотку» (такое выражение ей нравилось больше всего), распевает свою «Любовь как сакура».
-Айрун чи, ейрен чи, - попытался и диспетчер Зыков исторгнуть из глубины гортани японоподобное звучание, но лишь закашлялся.
«А почему им легко петь в наших регистрах? - начал было думать Зыков, как вдруг вспыхнули недавно погашенные  прожекторы на лётном поле.
Метеослужба сообщила о сгущении тумана. На мониторе пропечаталось:
« Be ready to Change (Быть готовым к изменениям).
Время  было 8 - 07.
В окошке мобильника по-прежнему искрилась улыбкой Чи Ёка.
...«Лолиткой» она лишь казалась. Особенно когда шла с ним по набережной мелкими шажками -  согласно национальной традиции. Зыкову она была чуть выше локтя. Никогда не брала его под руку.  Ну, точно - школьница. Потому, наверно, на сцене так очаровывал их дуэт - русский молодец и восточная стрекоза.
На людях скромничала. Дома у Зыкова преображалась. Едва захлопывалась за ней дверь, как крохотные туфельки летели в одну сторону, сумочка в другую. И с воздушным поцелуем в притворе она исчезала в ванной.
Зыков звал её енот - полоскун. Она могла целый день не вылезать из воды, петь томительно протяжно без европейского пульса-ритма, лишь на интервале естественного дыхания праздного человека дремлющего в позе лотоса.
Она звала его в Японию. «Зить и петь. Зить холосё».
Он стучал ей по голове, а потом по шахматной доске.
Она смеялась...
Загремела металлическая лестница и в «аквариум» ворвался полковник Крестовский - удивительно подвижный, даже бойкий несмотря на выдающееся брюхо.
Он наклонился над Зыковым, всматриваясь в экраны и дыша чесноком.
Заметил фото Чи на мобильнике и осклабился в нечистой улыбке старого ходока и бабника.
-Слышь, Зыков, а как в постели эти узкоплёночные?
Они оба от природы, как говорится, были заточены на женщин, но если полковник всю жизнь прожил леваком, меняя любовниц, то Зыков проблемы брака намеревался решать сменой жён.
-Как с ними, а? Есть разница?
Уже не раз Зыков втолковывал полковнику, что эта тема не обсуждается. Полковник никак не усваивал. Молчание теперь - было единственно возможным ответом Зыкова. Тем более, что гостевой ИЛ в виде крестика показался на мониторе в зоне ответственности авиабазы. И в динамиках послышалось:
-Доброе утро от экипажа. Курс сто сорок. Схема.
-Семнадцатый - вас понял, - ответил Зыков.- Условия запишите. Магнитный курс -восемьдесят. Видимость четыреста.
-Будем садиться.
-Вас понял. Прожекторы поставлены по полной.   
На часах было 8 - 14...
Полковник умостился в кресле  дублёра. А Зыков стал набирать эсэмэску.
«Люблю мою маленькую бродяжку...»
Она объехала весь мир.
У неё папа «много работа-много деньга».
Даже фамилия у неё была подорожная, чи ёка переводилась как быстро летящая.
...Летит, по комнате, вдруг прыжок, и в ладоши - хлоп!..Это она на моль охотится.
...Дверца шкафа всегда у неё немного раскрыта, чтобы пробегая мимо, попутно полюбоваться новеньким платьицем.
...Прежде чем устроить чайную церемонию на полу, на коврике, белит  лицо  и глаза обводит тушью.
...По ночам эти глаза морской волны вдруг становятся страшными, торжественными. И звуки тогда исторгаются из её груди и не японские, и не русские, а какие-то космические...
Наконец появилась эсэмэс от неё.
Слова не достигали сознания.
-Я уезаю, Зика. Со всем...(Так было написано: «со всем»)
Полковник у него над ухом кричал в микрофон, а он словно оглох.
-Семнадцатый! Ты где пропал? Координаты давай. - орал полковник. - Откуда взялся туманище? Метео! Метео! Что там у вас?..
-Сгущение над озером сто процентов. Валит прямиком к вам.
-Зыков! Уводи на второй заход. Ни чего себе, день рождения. Зыков! Оглох что ли?!
«Я уезаю, Зика, со - всем...»
Он ничего не понимал. Лицо его наливалось венозной кровью. Веснушки исчезали. А губы бледнели...
Вот уж истинно - завис. Казалось, даже курсоры на мониторах перестали пульсировать. Сердце остановилось. Вихрем духовным его вынесло из кресла в какой-то мрак, заложило уши...
«Я уезаю...»
Перед ним выплыли полные ужаса глаза полковника.
-Ты в порядке, Зыков?
Сердце завелось. На часах было 8-19.
-В норме.
-Давай, рули, парень.
-Семнадцатый, сколько горючего?- не своим голосом выдавил диспетчер Зыков.
-Под завязку.
-Координаты?
-Прошли Лахту-шестьдесят. Магнитный курс сто сорок.
-Готовьтесь к заходу на второй круг.
-Готовы к снижению в районе четвёртого...Пойдём с первого захода. Иначе вообще на Вологду придётся лететь.
-Что вы там, охренели? - вырвалось у полковника Крестовского.
Голос экипажа изменился. (Генерал в самолёте дорвался до микрофона).
-Не мандражить, Крестовский!
Полковник прихлопнул ладонью рот.
-Он уже поддатый!
Туман стал настолько густым, что образовались потёки на окнах. Тряпкой с балкона полковник панически вытирал стёкла.
Заглянув в диспетчерскую, крикнул:
-Оно ещё хуже стало, Паш! - (впервые полковник назвал его по имени).
-Ты, Паш, главное, скомандуй ему на второй круг. А там пусть сам решает.
Зыков ткнул пальцем в Мони- Д.
-Вот он. Идёт на глиссаду, - сказал Зыков. - Семнадцатый, удаление десять, вход в глиссаду. Полоса свободна.
-Я - семнадцатый. Шасси, закрылки выпущены.
-Посадка сто двадцать и три. Фары включите!
-Включены.
-Ну, ничего же не видно! - стонал полковник за спиной Зыкова.
-Посадка два, на курсе глиссады.
-Куда он прёт! Япона мать! Ну, совсем же ничего не видно. Давай на второй круг!
«Со всем или совсем, - гвоздило в голове Зыкова. - Со всем записанным музыкальным материалом? Для доработки на студии в Токио?..»
-Ну, куда, ну, куда он валит на хрен! - стонал полковник.
-Уход на второй круг! Уход на второй круг!- талдычил теперь уже и Зыков.
-Где он?
-Семнадцатый! Уход на второй круг!
-Где он?
-По-моему...Семнадцатый!
-...
-Семнадцатый!
-Давайте пожарную машину на полосу. И узнай, хотя бы до привода он долетел?
-Семнадцатый!
-....
-Совсем пропал...
«Со-всем...»
В этот миг какой-то сгусток с рёвоми пронёсся перед стеклом диспетчерской. Эпицентр тумана. Его ядро. Размытая туша самолётной громадины.
Полковник, плача от радости, убежал встречать дорогих гостей.
Зыков не сводил глаз с мобильника на ладони.
Жал на кнопку. Внутри телефона хрустело.
В ушах звучали ругательства полковника.
На подходе был следующий борт...
...После смены Зыкову приказано было явиться в гостиницу, в номер люкс.
Офицерская пьянка по высшему разряду (без баб) была в разгаре.
Гитара приплыла к Зыкову по волнам мясистых армейских ладоней.
Зыкова целовали и тискали.
-Рыжий, тебе по гроб жизни! По гроб жизни! Диспетчер от Бога! - ревел генерал...
Потом в одиночестве Зыков курил у открытого окна в туалете и бормотал с горькой усмешкой:
- Чи ёка, чи ёка
На аэродроме подскока...
Дым сигареты сливался с туманом.
Падал с тополя жёлтый лист, в водяной взвеси опускался замедленно.
Будто кто-то ладошкой махал на прощание...