Шебутной

Был морозный воскресный день. Дочь Анюта уехала в Москву, чтобы раздобыть подарки семье к Новому году, зять остался с внучкой Машуткой дома.

С самого утра мать наблюдала, как зять метался с двумя вёдрами воды из кухни – через комнату, терраску, двор – в лес. Он заливал горку для своей семилетней дочки, её внучки. Лес начинался почти у дома, сразу за забором. Там на опушке зять и затеял ледяную постройку – прямо до неба, как хотела Машутка. Всю субботу он с Анютой и внучкой, помогавшими изо всех сил, насыпал снег, сгребал со всей опушки – до самой травы. Лепилось на морозе плохо, снег рассыпался, – его настойчиво трамбовали, скрепляя иногда водой. Возились с горкой до самой ночи.

Мороз был сильный, и утром в воскресенье зять принялся доводить дело до ума: напустил в дом холоду, залил пол водой, натащил снегу, развёз грязь… Но Машутка в ожидании счастья подпрыгивала и повизгивала от нетерпения. И бабушке пришлось смириться. Только охала временами:
– Опять дверь расшахатил! Ребёнка застудишь! Шелапут!

У неё про запас для зятя было много хлёстких, но не обидных деревенских словечек.
А он в ответ – уже со двора – весело кричал:
– Не застужу! Собирайтесь! Скоро кататься будем! Погода – что надо!

Через пару часов горка и вправду схватилась. Зять примчался, бросив недорубленные дрова. Подхватил дочь, покружил по комнате, усадил на диван, завалив тёплой одеждой, – собирайся.
– Мамка, это тебе, – принёс тёще пальто и валенки.
И шуткой предложил:
– С нами пойдём! Прокатишься!
– Ну, что говорит, что говорит… – засмущалась мать. Но пойти посмотреть на затею хотелось. В деревне самодельных горок не строили, катались с берега пруда. Но пруд был не близко – за два километра ходили.

Зять и внучка, прихватив кусок линолеума, рысью умчались на желанную горку. Зять крикнул на бегу:
– Мамка, приходи, я и тебе кусочек для катанья прихватил – побольше!
«Вот, обормот, до греха доведёт – всякого рассмешит», – сдерживая улыбку, подумала мать. И вдруг – не удержалась: рассмеялась легко, по-молодому.

***
Муж дочери сперва-то не глянулся матери, когда десять лет назад пришёл в дом женихом. Появился будущий зять за круглым семейным столом – знакомиться: слишком шумный, весёлый, неуёмный. А прежде того матери думалось, что нужен бы в семье тихий, скромный, работящий мужик.

Только этот – что ни слово – ха! Звучным голосом оглушил, перекатывая шутки. На все вопросы сразу ответ готов – да со смехом. Про что ни спроси: да мы всех лучше жить будем! И денег у него будет мешок, и любушке своей он ни в чём не откажет, и не могла она такого сокола, как он, не полюбить… Хоть легко и беззаботно так отвечает, но по-доброму, мягко. И жить ему с молодой женой у его родителей славно будет – мама только и мечтает об этом…

Словом, шебутной малый. Но видно, что дочь любит его, – так смотрит, что не обманешься. Глаза у него яркие, чёрные, смеющиеся, но любящие и ласковые. И слова хорошие говорит, хоть и шутит без умолку. Когда не смеется минуту, всё огонек в них озорной искоркой отблёскивает.

Строго мать держится за столом, – не радоваться же, что дочь отдаёшь, – и вопросы важные задаёт, а всё чувствует исподволь, что уже по сердцу ей жених: отрытым лицом, добрым нравом, душевной беседой, которую с ней затеял. О своей семье рассказал, да её о житье-бытье расспросил. Понял, должно быть, нужду в крестьянском хозяйстве – даром что городской. И пообещал тут же: всё умею делать по дому – и сделаю. В своём хозяйстве не будет неполадок. К тому же парень вежливый такой, обходительный. Городской, одним словом.

Когда молодые ушли – дочь провожать его пошла к поезду, загрустила мать так, что лихо стало. Волком взвыть в самую пору. Быстро уж как-то всё сладилось. Ни присмотреться к нему она не успела, ни привыкнуть немного. Вроде и давно молодые познакомились, с год уж будет, да как-то всё всерьёз она не принимала, что дочка выросла и замуж может выскочить в девятнадцать. Так и сама спешила когда-то, но в их годы девятнадцать вовсе не рано было. Жизнь тогда, перед войной, строже спрашивала. Жила она у старшей сестры. Хоть и работала, но всё нахлебницей себя чувствовала. Для самостоятельного же хозяйства муж требовался. Не от большого достатка, а от нужды люди в один хомут впрягались, чтобы в горе и радости… Но любила она мужа, ох, как любила. Нет, молодым так не суметь.

А потом, что говорить, война, одним словом. Краткий бабий век выпал её одногодкам. Такой краткий, что нарадоваться от души не успели. Зато наплакаться – это уж сколько слёз хватит: похоронки одна за одной получали. И её дом не обошла беда. Но судьба ей в слезах отказала. Или плачь, или живи – ради Анютки, ради многочисленной деревенской родни, где мал мала меньше и мать-старуха. Откуда же слезам взяться? Ни сил на них, ни влаги не хватало – вся пОтом уходила.

После войны ей, как в народе говорят, недоля сталась – напасть досталась. Но о хорошей, лёгкой жизни для себя мать никогда не думала, даже смолоду: не было такого, чтоб задумываться о несбыточном. Но крепко верила, что не повторит дочь её судьбы, и жизнь её будет светлой. Других слов она не знала.

Хорошо, что Анюта скоро вернулась, проводив жениха. Теперь уж и тосковать было стыдно. На радость из горя дочь поднимала. Мать сердцем примирилась с её выбором.  Анютка другая совсем, и нужна ей в жизни иная доля. 

***
Короткий зимний день готовился отступать. Мать оделась потеплее, нахлыпнула валенки и пошла к шумящим на горке зятю и внучке.

Она стояла рядом с горкой, смотрела, как раскрасневшаяся Машутка в съехавшей набок шапке пытается поймать отца, как он иногда поддаётся, ловит дочь, – и они вместе скатываются вниз, забросив куда-то кусок линолеума. Мысли набегали сами собой, и матери думалось о том, что рядом с этим шебутным, весёлым человеком, рядом с Николаем ей спокойно за дочь и внучку – душа её теперь на месте.

Мать вспомнила, что вот-вот приедет Анюта, что надо бы разогреть ужин – с мороза у всех разыграется аппетит, и поспешила домой. Сама она прожила тихую жизнь, и хорошо, что жизнь дочери, Николая и их уже подросшей Машутки, – трёх самых родных для матери людей, – шумит радостью. Бог даст, пройдут они её рука об руку. Будет ли она лёгкой – не известно. Но доброй – обязательно.



Фото автора