Ольга

     Ольга была дебелая, рыхлая женщина, на вид лет тридцати пяти, с огромными серыми глазами навыкате, с коротко стрижеными тёмными волосами и настолько белой кожей, что она казалась слегка голубоватой. Это всё, что мне было на тот момент известно, так как по рабочим моментам взаимодействия у нас пока не возникало, а оснований для обычного, человеческого общения было явно недостаточно.
     К тому же Ольга показалась мне особой замкнутой, холодной и не слишком нацеленной на расширение списка личных контактов. Но в тот день всё изменилось. Мы втроём отправились к Ольге, так как её мама, как раз была на сутках. О да… Оля тоже не имела, увы, собственного жилья. Зато у неё было ценное преимущество перед нами, вернее, даже два: проживающих вместе с ней на одной территории родственников было гораздо меньше, чем у нас со Светкой, и к тому же у этого родственника, то бишь, Олькиной матери, были регулярные, раз или два в неделю, ночные дежурства в больнице, где она работала санитаркой. С того самого первого дня знакомства, мы и подружились. Ольга подкупала своей искренностью, рассудительностью и всегда своим особым, не похожим ни на чей другой взглядом на вещи. Говорила она мало (не то, что мы со Светкой!), и больше слушала. Но если уже решала высказаться, то выделяла главное и излагала самую суть, без излишней болтовни и трескучей примеси. Чем больше я узнавала этого человека, тем больший интерес она у меня вызывала. Будучи дипломированным биологом, работала лаборанткой на кафедре не своего даже профиля и нисколько не переживала по этому поводу. Она стучала на машинке (компьютеры ещё только-только начали завоёвывать пространство и были далеко не во всех учреждениях), печатала расписание занятий и отвечала на звонки, ничуть не теряя собственного достоинства. Я очень скоро обратила внимание, что относятся к ней не как к девочке за пирожками, что было, в общем-то, в порядке вещей практически в любом учебном заведении любой кафедры любого города. Но только не в случае с Ольгой. Что-то в ней было, что  исключало любое панибратство и фамильярность. Даже заслуженные и именитые преподаватели обращались к Оле подчёркнуто уважительно и по имени-отчеству. У неё была своя философия жизни, которой она подчинялась и согласно которой жила. Она была самодостаточна по своей природе до мозга костей. Ей невозможно было что-то навязать или к чему-то принудить. По меньшей мере, такие мысли неизменно возникали, когда Ольга не мигая и очень серьёзно смотрела на тебя своими огромными серыми глазами, ни к селу, ни к городу расположенными будто на чужом, позаимствованным у другой, немолодой бабы лице, с кипенно белой, лишённой малейшего намёка хоть на ничтожную кровинку или слабый румянец кожей. 
     Ольге, на самом деле, было тридцать лет, и она являлась представительницей одного из малых народов Северного Кавказа. Наполовину. По материнской линии. Характерной особенностью их отношений с матерью было то, что они едва переносили друг друга. Их отношения скользили по тонкой и острой, как лезвие грани. От озлобленного и плохо скрываемого раздражения, до открытой агрессии с доброй порцией плохо замаскированной лютой ненависти.
     Раньше, в зависимости от ситуации, то грушей для битья, то буфером был русский отец Ольги, но эта ноша оказалась ему не под силу. Явно не преуспев в деле примирения сторон и не в силах более наблюдать эту женскую войну, он не придумал ничего лучше, как скоропостижно и навсегда сбежать с этого ринга, посредством инфаркта. Противостояние между Ольгой и матерью было всегда. С самого детства. Но расцвета своего достигать стало к подростковому возрасту Ольги. Она никак не вписывалась, по мнению матери и многочисленной родни в те каноны, которым, по их мнению, должна соответствовать девушка из, пусть наполовину, но всё-таки мусульманской семьи. Ни по своему внешнему, ни, тем более, внутреннему содержанию. Но мать, сколько помнит Ольга, неустанно и всеми известными способами пыталась эту ситуацию изменить. Основы исламского воспитания, преломлённые через призму материнского искажённого сознания, чаще всего в дочь вколачивались. Причём в буквальном смысле и всем что придётся под руку. Ничуть не уступая матери в зашкаливающем уровне накала и страсти, Ольга этому сопротивлялась.
     Уже одно то, например, что своё восемнадцатилетие она решила отметить с компанией друзей на православном кладбище, свидетельствовало о том, что вряд ли эта девушка в ближайшее время начнёт совершать намаз. На этом самом кладбище, предварительно накачав девушку вином, её в тот день и изнасиловали. То, что дочь в положении, мать заметила только, когда Ольга была уже на шестом месяце.
     Под гнётом чувства вины, ужаса от содеянного и ежеминутного ожидания кары небесной, Ольга не выходила из дома, не могла есть, спать и разговаривать, довольно быстро превращаясь в бесплотное и неподвижное подобие самой себя. На семейном совете, который лишь ненадолго прерываясь, длился несколько дней, Ольге, поклявшейся Аллахом перед всем этим домашним судилищем, что она покончит с собой, если её отправят (как предлагала мать) на искусственные роды, разрешили оставить ребёнка, только велели наладить режим (то есть начать есть и спать), и снова закрылись в комнате матери.
     Сына Оля видела только один раз. В ту ночь, когда родила. Затем, практически, в том же составе, делегация из родных тёток, двоюродных сестёр, сосношниц и племянниц, возглавляемая матерью, в скорбном молчании стояла под окнами маленькой районной больнички, где Ольга почему-то рожала. Они стояли в черных платках, с траурными лицами и как будто чего-то ждали. Ожидание сквозило в каждом взгляде, хотя выражалось у всех по-разному: укоризненно, сочувственно, осуждающе. Ольга смотрела на них в окно и улыбалась, хотя по лицу текли слёзы. Только что суетливый, грубоватый врач сообщил ей, не глядя в глаза, что её ребёнок умер. А Ольга и ожидала, вернее, предчувствовала что-то подобное. Потому что хорошо знала свою семью, ведь не зря же она была её частью. Ольга смотрела на этих людей за окном, и ей казалось, что она героиня дурной мыльной оперы с дешёвым и заезженным сюжетом. И поэтому она улыбалась. Долго. Специально. Назло. Чувствуя, как затекли ноги, и распухла грудь, и как промокла сорочка от слёз и подступающего молока.
     Только через два года Ольга узнала, что Тимура, как она назвала мальчика, усыновила бездетная семья их родственников,- отпочковавшаяся ветвь, пустившая корни в чужой далёкой стране их нескончаемо-гигантского фамильного древа. Ольга никогда не помышляла не только о том, чтобы вернуть своего сына, но даже не предпринимала попыток для того, чтоб хотя бы увидеть его. Она оплакала его, как и какую-то часть себя, ещё тогда, стоя у больничного окна и глядя на эти лица, обращённые к ней. И тогда же что-то умерло в ней и испарилось вместе со слезами и перегоревшим молоком. Она запретила себе думать об этом и даже вспоминать: выжгла из сердца калёным железом и развеяла по миру… И стала жить дальше. Только улыбаться перестала совсем…
     Вскоре на семейном совете решено было отдать её замуж за вдовца с тремя детьми, жившим в отдалённом горном селе. Ольга, понимая, что у неё появляется реальный шанс уехать от матери, согласилась немедленно, не раздумывая и даже не видя жениха. Мать тут же прошипела, что она ведёт себя, как продажная девка. А порядочная мусульманская женщина, никогда открыто не станет выражать своё согласие, тем более что его никто у неё и не спрашивает. Добропорядочная девушка, воспитанная в лучших традициях исламской культуры и глаз-то поднять на старших или на мужчину не посмеет. Особенно когда обсуждается вопрос её замужества.
- А эта, - шипела мать, - опозорившая весь их род, стоит и чуть ли не смеётся от радости…
- Ошибаешься, мама, - ни секунды не раздумывая, в тон ей ответила Ольга, - Засмеяться я смогу только, когда узнаю о твоей смерти.
     С мужем разница в возрасте составляла семнадцать лет. Его старшая дочь была моложе Ольги всего на четыре года. Он держал большое хозяйство, к которому Оля тут же была приставлена. Две коровы, с десяток баранов, а также гуси, утки и куры, не поддающиеся никакому исчислению. Ольга приучилась ходить в галошах с шерстяными носками, в тёплом байковом халате, надетом поверх другой одежды и носить платки. И хотя в самом начале она противилась, но очень скоро поняла, что это действительно, самая удобная и подходящая одежда для тех условий, в которых она оказалась.
     Но не это было самое трудное. И не то, что приходилось вставать каждое утро в полпятого и доить коров, хотя это умение ей, городской девочке, далось весьма непросто. И совсем не его дети, которые оказались как раз самостоятельными, тихими и практически беспроблемными. И не свекровь, угрюмая и сварливая, обращающаяся к ней, исключительно на родном языке, которого Оля почти не знала. И не отсутствие элементарных удобств, что чуть позже не замедлило сказаться на её здоровье, и не наводящие ужас громадные крысы, обитающие в сарае и коровнике… Дело было даже не в её муже. Вернее, не совсем в нём.
     А в том, что как выяснилось, Ольга совершенно не была готова к физической близости с мужчиной. Происходило ли это на почве недавних потрясений, после совершённого над ней насилия, физически ли они не подходили друг другу, или в самой Ольге был скрытый, до поры до времени не обнаруженный женский изъян, неизвестно. Сама разобраться в этом она не могла, а обратиться за помощью было не к кому. Да ей это даже и не приходило в голову. Днём всё было нормально, в той степени, в которой нормальным может считаться брак, заключённый не только не по любви, но даже не по собственному, а по чужому расчёту. То есть, с их стороны не то, что расчёта, а даже и участия-то почти не было. А зачем? Родственники с обеих сторон встретились, рассмотрели плюсы-минусы, договорились, хлопнули по рукам и сели за стол. Вам-де помощь, молодая сноха в дом, за вдовца-то с тремя детьми, да и живущего у чёрта на куличиках, тоже, поди, несильно разбегутся-то нормальные люди дочек своих отдавать, а тут и вам одолжение, девка ведь из себя справная, работящая, а у вашего-то дети без матери растут, нехорошо это, ну и нам, ясное дело, пристроить её хотелось бы в порядочную семью…
     Сам по себе отвращения муж у Ольги не вызывал. Всё менялось, когда они ложились в постель. Причём существующее положение вещей усложнялось ещё и тем, что Ольге не просто было мучительно его присутствие в кровати. Нет. Всё было гораздо хуже. Малейший намёк на интимность отторгался ею на физиологическом уровне. И по этой же причине становился невозможен.
     По меньшей мере, в ближайшие несколько часов, точно. Очень трудно, в самом деле, продолжать испытывать влечение к женщине, которую только что очередной раз вырвало, как только муж к ней прикоснулся. И что прикажете с ней делать, если после этого её лихорадит, то ли от ледяной воды, с помощью которой она приводила себя в порядок, (а другой в их доме просто не было), то ли от омерзения к собственному мужу? И она смотрит на него своими огромными, блестящими нездоровым блеском глазами, в которых кроме страха и отчаяния загнанного в угол раненого животного ничего больше нет...
     Впоследствии оказалось, что благодатное время, в котором бы реакция Ольги на эту ситуацию изменилась в лучшую сторону, для них с мужем так и не наступило.
     С целью компенсации этой своей женской несостоятельности, Ольга трудилась по хозяйству, как ломовая лошадь. В буквальном смысле от зари до зари. Пока не слегла. Тоже в самом, что ни на есть, прямом смысле. Упала и не смогла встать. В больнице выяснилось, что у неё целый букет заболеваний, некоторые к тому же успели перейти в хроническую форму. Хуже всего было то, что у неё обнаружили начальную стадию туберкулёза. Узнав о состоянии своего здоровья, Оля не то, что не расстроилась, а, похоже, даже обрадовалась. Она рассказывала нам со Светкой, что первая возникшая мысль была, - Ну вот и хорошо! И пусть! Она жила тогда по принципу, чем хуже, тем лучше. Пока она лежала в больнице, муж тихонько собрал её вещи, отвёз их к Олиной матери и подал на развод.
     Семейные советы у них больше не собирались. По крайней мере, по поводу Ольги. Видимо, в ней окончательно разочаровались. Представители рода не видели больше, как она может быть ему полезна, и махнули рукой. Так себе, ни то, ни сё, пустоцвет, плевел. Но неожиданно, именно такое к ней отношение, стало для Ольги своеобразным спасением. Её, наконец-то, оставили в покое. Перестали ждать, требовать и даже надеяться. В том числе и мать. Особенно после того, как ворвавшись к ней в комнату с очередным разносом, едва успела уклониться от летящего стакана, запущенного в неё нетрезвой дочерью…
      На следующий день, Ольга позвала соседа и вставила в свою дверь замок. И почувствовала непривычное, но такое долгожданное облегчение, что даже не сразу поняла, с чем это нынешнее благословенное состояние связано. Нет, она всё так же отчаянно презирала себя и ненавидела мать, но при этом, по крайней мере, перестала ежедневно мечтать о своей или материной смерти. И было уже не так больно дышать, не так страшно выходить на улицу, и не так мучительно смотреть в глаза людям.
     Эти простые, часто не замечаемые другими людьми, но такие прекрасные вещи давались Ольге не сразу, а с большим трудом, но всё же кое-что уже начало получаться. Ольга не только восстановилась в университете, но и закончила его. Начиная с третьего курса, работала лаборантом на биокомбинате вплоть до самого его расформирования ввиду экономической нецелесообразности, когда, уж не знаю каким ветром, её занесло в нашу образовательную сторону. Причем на ту же должность, но с совершенно иной спецификой. Мы со Светкой не раз эксплуатировали эту тему, так как она нам казалась весьма забавной.
- Ты, видимо, лаборант по самому факту своего рождения, - как-то очередной раз начала Светка, - То есть, наверное, мать твоя посмотрела на тебя, когда ты родилась, всплеснула руками и сказала: «Батюшки! Да это ж лаборантка!»
- Нет, нет, - подхватывала я, включаясь в игру, - Всё гораздо проще… Для Ольги просто не имеет значения, в какой отрасли работать, био, там или психо, наплевать, главное, чтобы в трудовой книжке чётко значилось: «лаборант»! А какой именно, ей до лампочки…
- Отвяжитесь, стервы, - добродушно, но без улыбки отмахивалась от нас Ольга, - Если хотите знать, это, действительно, не имеет для меня большого значения. Меня всё устраивает, по крайней мере, пока… Как только перестанет устраивать, я сразу уйду…- она подняла на нас свои печальные глаза, и я снова почти ужаснулась их размеру и глубине, - И ещё, - добавила она, разливая по стаканам остатки коньяка,- Мне нравится моя работа, потому что она освобождает голову и не давит на меня ненужной ответственностью, ясно? Можно подумать, что вы всегда просто мечтали попасть в это убогое заведение, в котором постепенно в порядке живой очереди, угасают за ненадобностью все ваши амбиции, намерения и профессионализм… Где вы незаметно, но последовательно снижаете планку своих требований и качество преподавания в целом… Увы, коллеги, но это факт… Ваше здоровье! - Ольга сделала длинный глоток, внимательно посмотрела на наши физиономии и, видимо, оставшись весьма довольной осмотром, кивнула сама себе и добавила:
- Отчасти из-за беспросветной тупости своих студентов, отчасти же из-за собственной, прогрессирующей личностной и профессиональной деформации, которая просто неизбежна в этой клоаке…- она будто специально сделала паузу, тщательно и неспешно прочищая горло, наконец,  откашлявшись, добавила  -…прошу прощения,…хамства, взяточничества и невежества… Ольга тяжело выдохнула и посмотрела в окно отсутствующим взглядом. Вид у неё был уставший, и не удивительно, так как трудно было вспомнить, когда она столько говорила.
- И при этом мы ещё и стервы, - протянула Светка… За что она так с нами, Алька?
- Да нет, всё правильно, - едва придя в себя от Ольгиного спича, выдохнула я, - Вот, чтобы этого с нами не произошло, нам и нужен клуб… Оль, помнишь, мы рассказывали? Я бы, например, могла вести психологические тренинги, индивидуальные консультации, а Светка…
- А Светка пусть моет стаканы после ваших тренингов, раз такая дура, и не сумела получить шесть дипломов и с десяток сертификатов, так что ли? - огрызнулась вдруг та.
- Свет, ты чего? - опешила я, - Я имела в виду, что каждый из нас может выбрать своё направление и развивать его… Ну не знаю, то, чем нравится заниматься, что хорошо получается, - я лихорадочно пыталась вспомнить, какие-нибудь её способности или интересы, но в голову ничего не приходило, - В конце концов, - схватилась я за то, о чём мы с ней говорили, когда сидели у дяди Коли, и идея эта ещё только начинала витать в воздухе,
- ты тоже изучала психологию, тебе нужно всего лишь немного попрактиковаться, слышишь? - Светка невозмутимо курила, глядя в сторону, и было не очень понятно, о чём она думает и слышит ли меня вообще.
- Посидишь на моих тренингах, разберешься, что к чему, будешь вести свои группы и…
- Да ладно, - всё ещё с раздражением снова оборвала меня Светка, - Просто вы бы себя со стороны послушали, это же ужас… Одна пророчит тут, понимаешь нам в самом ближайшем времени полнейшую деградацию и маразм, а то мы без тебя не догадывались, что по уши сидим в дерьме, то же мне ясновидящая, твою мать… - Светка перевела тяжёлый взгляд на меня, - Другая, сколько времени голову морочит клубом своим дурацким, и при этом, как бы само собой подразумевается, что основная, то есть главная роль будет принадлежать исключительно ей и это даже как бы ни обсуждается…
- Светка повертела в руках пустую бутылку и убрала её под стол, - Спасибо, конечно, дорогая моя подруга, но я ещё раз повторяю, я в обслуживающий персонал не пойду…
Только я собралась возмутиться по поводу незаслуженных, на мой взгляд, Светкиных выпадов, как послышался тихий и очень спокойный голос Ольги:
- Послушайте, я, кажется, знаю, кто за небольшое, но регулярное вознаграждение с удовольствием согласится мыть ваши стаканы или что вам там будет нужно. Ольга смотрела на нас в упор, не мигая:
- Я ведь правильно понимаю, все эти тренинги-шменинги будут платными? Мы со Светкой неуверенно переглянулись, а затем энергично закивали. Дело было в том, что финансовую сторону этого вопроса, мы до сих пор застенчиво опускали, по причине своей элементарной в этом безграмотности. К тому же мы были уверены, что главное начать, а остальное приложится. Ольга с сомнением посмотрела на нас по очереди, качая головой и рассуждая вслух:
- Отлично… А то я, честно говоря, уже думала, что вы планируете действовать, так сказать, в рамках благотворительного подхода. Снова возникла пауза, во время которой Ольга, кусая нижнюю губу, явно что-то прикидывала. Затем, она откинулась на спинку стула, хлопнула ладонью по столу и торжественно заявила:
- Что ж, думаю, что без администратора вам точно не обойтись, - она посмотрела на нас с видом человека, который предложил единственно верное решение в кризисной ситуации. Причём не просто предложил, но и самостоятельно воплотил его в жизнь. - И можете считать, что он у вас уже есть, - Оля скромно опустила взгляд, видимо, ожидая оваций. И они не заставили себя ждать. Это была действительно отличная идея. Олька, не в пример нам, была не только на порядок практичней, но и гораздо лучше разбиралась в правовых и финансовых вопросах. К тому же, вне всякого сомнения, нам бы очень пригодились навыки ведения документации. По крайней мере, в колледже она отлично с этим справлялась. Во время нашего общего довольно шумного восторга, я перехватила взгляд Светки и всем своим видом постаралась дать ей понять, насколько поведение Ольги отличается от её недавнего демарша. Смотри, как бы говорила я ей, и учись. Вот, что значит достойное поведение. Человек, мало того, что не тянет на себя одеяло, он никого, в отличие от тебя, например, не обвиняет…А ведь мы ещё, Светлана Викторовна, даже не начали работать в этом направлении! Брала бы пример с Ольги, которая, наоборот, ищет и, что немаловажно, находит решения, помогающие, а не препятствующие, обрати,  Света особое внимание, нашему общему делу!
Мой внутренний монолог и яростный зрительный посыл оборвала всё та же Ольга, видимо находящаяся в тот день действительно на особом подъёме.
- Ну что ж, раз возражений нет, мы прямо сейчас идём к Наташке! - скомандовала Ольга. И невозмутимо-снисходительно встретила две пары уставившихся на неё в недоумении глаз.
- Так, - протянула она, - я не поняла, вам нужен будет технический персонал или нет! - Оля тяжело вздохнула, глядя на нас, как на безнадёжно остановившихся в своём развитии особей женского пола, - Девочки, вы что? Ау! Ну, только ведь говорили... Я вас и собираюсь познакомить с этим самым персоналом.
- Ты уверена? - спросила я, с сомнением глядя на часы.
 - Уверена, время детское, да и Наташка в соседнем доме живёт… Давайте быстрее, - она достала из-под стола две пустые бутылки.
- Надо успеть ещё в магазин до закрытия, - понимающе добавила Светка, убирая в навесной шкафчик уже чистые стаканы, - И не забыть вынести компромат, - последнюю фразу Ольга крикнула уже из коридора, на ходу засовывая бутылки в пакет.

ОТРЫВОК ИЗ МОЕЙ ПОВЕСТИ "ЖЕНСКИЙ КЛУБ". ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ НА ЛИТРЕС И ПРОЗА.РУ