Дамы приглашают

– Ну что, Антонина Егоровна, по чайку?
– Можно, Сергеич.
Вадим Сергеевич тяжело встаёт и, прихрамывая, идёт набирать чайник.
Вадим Сергеевич хороший. Просто ему не повезло. Был спортсмен, тренер футбольный, а тут под машину попал. Ногу-то спасли, но хромает с тех пор сильно. Иногда смотрит так печально, когда мы с пацанами в футбол гоняем. Смотрит, смотрит… И я на него смотрю, и так грустно мне. Мне уже так два раза мячом по башке попали. Потому что от игры отвлекаюсь.
И вообще, Вадима Сергеича все любят. Даже наша вечно злющая техничка, Антонина Егоровна. На всех рычит, а с Сергеичем вежливая. По отчеству. Без имени, правда. Ну, всё равно.
И воспитатели его любят, и директор лагеря, Николай Михалыч, со смешной фамилией Лапоух.  И мы, конечно, любим и уважаем. Даже кличку ему дали из уважения – Футболист. Хотя, конечно, в футбол он давным-давно играть не может. Другие тренеры, может, веру в жизнь после такой аварии потеряли бы, а он ничего, молодец. Работает учителем ОБЖ теперь в школе. Не в моей, к сожаленью. А летом в лагере городском подрабатывает.
– Как полагаешь, Сергеич, дожди будут? – деловито спрашивает техничка, с удовольствием отхлёбывая сладкий чай.
– Непременно будут, Антонина Егоровна, – мягко улыбаясь, отвечает Футболист, размешивая сахар в своей чашке. – Нога с утра вся изнылась, значит, завтра точно жди дождя. А то и с грозой.
– Вот и у меня спину так ломает, всю ночь глаз не сомкнула! – жалуется Егоровна. – Ты по первой помощи специалист, так чего со спинякой делать, скажи? Врач говорит – что вы, мол, хотите? Вам лет-то сколько. А я, может, спать по ночам хочу. А не спиной маяться.
– Я вам завтра одну мазь принесу, – говорит Футболист. – Очень хорошая. Сам всегда пользуюсь. Не скажу, что прямо как рукой снимает, но очень облегчает.   
– Хорошо бы, – вздыхает техничка. – А не забудешь?
– Забуду. Если не запишу, – улыбается Футболист. – А вот запишу, и не забуду… – Он достаёт телефон и медленно, сосредоточенно записывает в него.
– Золотой ты, Сергеич, – умиляется техничка. – Сразу видно, первая помощь.
– Первая немощь я, – смеётся Футболист, потирая негнущуюся ногу.

Да, Вадима Сергеича все любят. Только Люба не любит. Это вожатая наша. Ну, то есть, не то что не любит. Просто равнодушна. А он, как увидел её в начале смены, так покой и потерял. Мы это сразу заметили. Как пройдёт Люба мимо – Футболист наш прямо голову сворачивает. И смотрит так грустно, как на наш футбол прямо. А Люба ноль внимания. Футболист, конечно, и постарше, и не сказать, что красавец прямо.  Но – золотой ведь, правильно Егоровна говорит.
А эти молодые, вожатые-то, из других отрядов – ну да, и не хромые, и постройней будут, чем Футболист наш, и поразговорчивей… Но ведь дурачки же. Только и знают, что ржать да в телефоны свои играть. А Футболист – человек серьёзный, положительный.
Антонина Егоровна решила даже с Любой поговорить как-то. Так и сказала:
– Ты, Люба, будь с ним поласковей. Человек, может, инвалид. Может, внимания ждёт. А ты прямо сквозь него морду навостришь – и прёшь, как эта. Нельзя так.
– А вы мне бабушка, что ли? – дерзко так Люба отвечает. – Вам-то какое дело?
Ну, Егоровна и не таких нахалок видала. Она сразу как взвовьётся:
– А такое нам дело, вожатка, что хороших мужиков сейчас раз-два и обчёлся! А ты носом крутишь! А у него, между прочим, и квартира  двухкомнатная, и пенсия, и работа, и подработка, как видишь!  И не курит, и не пьёт!
– А вы откуда знаете? – Люба нагло так спрашивает. – Вы его пробовали напоить?
– А и пробовала! – кричит Егоровна. – Открытие лагеря-то было, помнишь? Он ко мне зашёл за чайком, а я ему: «Да что чай, Вадим Сергеич, когда у меня медовуха собственного приготовления имеется? Не откажи!» А он прямо, знаешь, покраснел, и говорит тихо так и серьёзно, я аж села: «Я, говорит, Антонина Егоровна, с некоторых пор вообще не пью, тем более при детях. И вам, говорит, не советую. Наши годы такие, что нежелательно уже». Вот такой человек культурный! Другой бы сказал: «Ты, Егоровна, старая старушенция, куда тебе ещё медовуху хлестать, совсем развалишься!»  А он интеллигентно так: «Наши годы…» Я прямо разревелась. Так стакан медовухи и выхлестала залпом! От чувств. А ты говоришь. Да брать надо такого мужика и не отпускать ни при каких обстоятельствах!
– Ну зачем он мне, Антонина Егоровна? – Люба морщится. – Ну да, хороший. Но он же… – и замялась.
– Что «он же»? – ворчит Егоровна. – Говори давай, вожатка!
– Ну… нога у него…
– А что тебе нога? Ты не за ногу замуж пойдёшь, а за личность!
– Ну, и возраст же…
– А что возраст? Вполне молодой ещё! А если и не вполне, так ещё лучше. Резвости в нём меньше, далеко не убежит, всегда при тебе будет.
– Да он не в моём вкусе!
– «Вкусе!» – передразнивает техничка. – Выдумали тоже, вкус этот… Я, когда за своего выходила, так ни про какой вкус не думала! Выжить бы. А вдвоём выживать легче. Время такое было.
– Какое – такое? – усмехается Люба. – Война вроде давно кончилась. Или – сколько вам лет, получается?
– Ах ты, бесстыдница! – взвивается Егоровна. – Не твоё вожаткино дело, сколько мне лет! Сколько ни есть – все мои!
– Да ладно, Антонина Егоровна, что вы так нервничаете-то.
– А то нервничаю, что не могу глядеть, как хороший мужик из-за тебя, вертихвостки, мучается! Твои Игорьки да Виталики – тьфу! Сразу вижу, что тьфу! А Сергеич – ого-го! Гляди, проворонишь счастье своё, локти потом кусать будешь!

Месяц быстро пролетел. Столовка-прогулки-занятия разные… Вадим Сергеич всегда с нами. Даже с футболом начал помогать. То молча стоял, а то смотрит, смотрит, не выдержит, да как закричит: «Бей!» Или, там, «Обходи, обходи!»   
А ещё он любил наши истории слушать. Сам не очень разговорчивый, но вот так вот соберёмся вокруг него, он и слушает. Кто про родителей рассказывает, кто про собаку свою. А у кого-то – и собаки нет, и родители не в полном комплекте, тут Вадим Сергеич головой качает сочувственно, конечно. И про первую помощь спрашиваем, а он всё знает. И как гипс накладывать, и как от удушья спасти, если, например, подавился человек. И что от ожогов применять, или, наоборот, от обморожений…

Стали мы готовиться, наконец, к прощальному концерту. И Футболист наш совсем загрустил. Понятное дело: Люба-то тоже уходит. Скоро все разойдёмся по своим домам да школам…
Мы тогда к девчонкам пошли и говорим: давайте хоть на прощальном вечере как-то сведём их. Там в конце по сценарию белый танец, дамы приглашают, так пусть Люба его танцевать позовёт! Осталось только Любу уговорить.
Девчонки, правда, молодцы. Уговаривали, уговаривали – и так, и эдак, – и уговорили наконец. Люба так сказала:
– Хорошо. Если вы наконец после этого от меня отстанете, то потанцую с вашим Футболистом. На прощанье. 
Ну, девчонки, конечно, давай аплодировать радостно, визжать: «Ах, Любочка, такая ты хорошая!» и всю вот эту ерунду.
– Только он же хромает, как же с ним танцевать? – спохватилась Люба.
– А ты медленно, медленно, Любочка, – девчонки упрашивают. – Он и сам, наверное, поведёт, он знает, как. Вон какой галантный мужчина. 

Накануне прощального вечера четверо сбежали из лагеря. Ну, в смысле, не совсем сбежали. Просто через забор перемахнули – и в город. Погулять. закупить всякое вкусное на завтра. Как будто не кормят.
Это Ромка Самсонов предложил, он вечно что-нибудь предлагает. То в простыни завернуться и бегать ночью по коридору, и выть, как привидения. Чтоб девчонки повизжали. Или после отбоя хором запеть «В траве сидел кузнечик!» Люба влетает, а все спят. Она постояла-постояла, и ушла. Ромка Самсонов шепчет: «Давайте!» И все снова хором: «Совсем как огуречик, зелёненький он был!» Люба снова – в палату, а там прямо тишь да гладь да божья благодать. Все тихенькие лежат, с закрытыми глазками. Ромка Самсонов даже похрапывает. Люба тогда говорит: «Ещё раз услышу – приду с Вадимом Сергеичем!»
Ну, уходит она, Самсонов снова: «Раз, два, три, начали!» И мы радостно: «Представьте себе, представьте себе, совсем как огуречик!» В общем, в итоге Люба с Вадимом Сергеичем приходит.
«Ну, чего концерт прервали? – спрашивает Футболист.  – Мы, может, с Любовью Павловной послушать пришли». Тут мы все и расхохочемся. Вадим Сергеич для строгости говорит: «Отбой есть отбой. А если отдельные певцы против, то могу им устроить пробежку вокруг лагеря. До утра».
А то в музее когда были, Ромка Самсонов увидел надписи везде: «Руками не трогать!», и говорит: «Если руками не трогать – значит, трогать ногами!» Ногу задрал – и потрогал ей какую-то тётеньку древнюю из гипса. И мы тогда тоже стали ноги задирать и трогать разные бивни мамонта и кусочки старинных ваз. Очень весело было. Пока одна тётенька музейная не прибежала и не закричала:
– Вы чего творите, безобразники?! Где ваши учителя?
А как раз с нами и Вадим Сергеич был, и Люба, и директор Лапоух даже. Вадим Сергеич просто отвлёкся как раз. Он на Любу смотрел. А Люба на какого-то красивого рыцаря на картине. А Лапоух вообще в другом зале был. Вот они все прибежали, а тётенька музейная на них:
– Вы чего за своими детьми не смотрите? Они нам тут все экспонаты своими ногами залапали!
Ну, Лапоух сразу:
– Вадим Сергеевич, Любовь Павловна, в чём дело? Что теперь, директор должен и за вами наблюдать? Уже в другой зал не отлучиться, на зверюшек не поглядеть?
– А, значит, вы – директор? – обрадовалась музейная тётенька.  – Вот и напишем про вас куда следует, раз за детьми углядеть не можете! Как ваша фамилия, ну-ка?
Директор перепугался:
– Лапоух я…
– Я вижу, что лопоух! Я фамилию вашу спрашиваю!
В общем, такой скандал был. Еле из музея выпустили.
А теперь вот этот Ромка захотел убежать в город и других подговорил. И убежали ведь. Вчетвером. Через забор сиганули – и вперёд.
Под вечер вернулись, идут по лагерю, как ни в чём не бывало, конфетки уплетают… А Вадим Сергеевич навстречу:
– Вы почему на ужине не были?
Надо же, столько народу, а он заметил. Все замялись, а Ромка Самсонов конфетку жуёт и говорит вдруг:
– А в город бегали!
Остальные прямо ахнули от Ромкиной дерзости.
– Как это – в город? – изумляется Футболист.
– Да так. А что такого? Никто и не заметил, – Ромка нахальничает.
– Я заметил! И другие, ещё бы немного, заметили, – возражает Вадим Сергеевич. – Вы понимаете, что мы за вас отвечаем? А если б случилось с вами что?
– Да что с нами случится?
– Да что угодно! Машина собьёт или гопники остановят… Мало ли! Сто раз вам говорили – не ходить в город одним! Ни при каких обстоятельствах!
–  Да подумаешь, – Ромка говорит презрительно. – Что вы, в тюрьме из-за нас сидеть не хотите? – улыбается.
– Представьте себе, не хочу! – говорит Футболист. – Да и при чём тут тюрьма. Как вы не понимаете, что, если с кем-нибудь из вас что случится, я себе не прощу?
– Ну да… Ещё директору на нас пожалуйтесь! – нагло предлагает Ромка.
– И пожалуюсь! – В первый раз видели, как Футболист злится. Не очень страшно это у него получалось, но всё-таки.  – Пожалуюсь, чтоб неповадно было!
– Так завтра всё равно же лагерь кончится, может, не надо? – жалобно Витька Попов говорит.
– Надо! – возражает Футболист. – Чтобы на всю жизнь запомнили. Тем более ещё сутки впереди: а если другие, на вас глядя, побегут? А ну, к директору! – и Ромку за руку схватил.
Ромка давай вырываться, а никак. У Футболиста нога больная, а рука крепкая.
– Пустите! – Ромка упирается. – Стукач!
– Ах, так я и ещё стукач? Мы за вас переживаем, мы ещё и плохие? – совсем разозлился Футболист. – А ну, вперёд! И вы тоже! – остальным кричит.
Ну, Ромка тогда и выдал:
– Да что ты пристал, хромой суслик? Перед Лапоухом выслужиться не терпится? Чтоб на следующий год тоже взял поработать, а то никуда не берут инвалида? В футбольчик больше не побегать, только нянькой и осталось? По Любе ещё вздыхаешь… Нафиг Любе мужик-нянька?
 Футболист встал как вкопанный, руку разжал, Ромка вырвался и быстро зашагал в другую сторону. А мы смотрим – Люба тут же стоит. Подошла, мы и не заметили, когда…
Футболист постоял-постоял, да и тоже быстро прочь пошёл. Ну как быстро. Похромал, в общем. Люба нам и говорит:
– Эх, вы!
А мы-то при чем? Мы вообще в город не бегали, просто на шум прибежали… 
И пошла Люба за Футболистом. Что-то ему кричала, но он только ещё быстрей хромал.
 
И весь вечер потом никто Вадима Сергеича не видел. И на следующее утро. До самого прощального концерта. Мы с девчонками бегали к Любе, спрашивали, как он? Но Люба только хмурилась и молчала.
Ромка Самсонов сидел на своей постели, жевал вчерашние конфеты и делал вид, что он-то в полном порядке, и вообще не испытывает никаких угрызений совести. А Футболист сам виноват. Нечего за руки хвататься и директору ябедничать. Подумаешь. Всё равно вечером всех родители по домам уже разберут.
 
Начался прощальный вечер. Мы с пацанами сидели на звуке. Ну, микрофоны настраивали. Как умели. А умели плохо. И микрофоны свистели и хрюкали. Но в целом было ничего. Девчонки пели, пацаны танцевали брейк, потом снова девчонки пели и плакали – мол, как им грустно расставаться с любимым летним лагерем. Вот же плаксы! Только повод дай.
Потом наш поэт Артём Самопалов читал стих. Тоже про любимый лагерь, конечно. Потом взрослые выступали. Директор Лапоух сказал речь. И тоже прослезился. И Люба, всё хмуря брови, вышла и сказала – дескать, ребята вы, конечно, хорошие, но не всегда. А так-то ждём через год. Потом снова кто пел, кто плясал, Ира Орлова и Витька Попов даже сценку показали. Витька изображал директора, а Ира – фею. Будто бы приходит к директору лагеря фея и говорит, что исполнит три любых желания.
 И директор Лапоух умильно так говорит:

– Хочу, чтоб хорошо все детки кушали,
Директора и воспитателей чтоб слушали!

А третье, сокровенное желание, которое «Лапоух» произносил громким шёпотом, было такое:

– Хочу, чтоб лагерь кончился скорее,
А то от этих деток поседею!

Фея взмахнула волшебной палочкой – и лагерь действительно закончился.
А потом были танцы. Сперва быстрые, потом помедленней. А потом девчонки подбежали к Любе и зачирикали: «Люба, ты помнишь? Вадим Сергеич, белый танец!»

А Футболист всё это время сидел в последнем ряду. Один. И как-то безучастно смотрел на сцену. И когда танцевали все, тоже так сидел и смотрел просто.
И вот Витька Попов наконец объявил белый танец.
И девчонки, смущаясь, стали приглашать нас плясать. Не все, конечно. Многие так смущались, что просто выбегали из зала. И мы тогда, как дураки, стояли и чесали в затылках. Делали вид, что так и надо.
Музыка всё звучала, медленная и красивая, и свет даже немножко пригасили в зале, и было так романтично, и все смотрели на Любу. Как она сперва стояла-стояла, а потом головой взмахнула, аж волосы разлетелись в разные стороны, и пошла тихонько через зал к последнему ряду. К Вадиму Сергеичу. К Футболисту нашему. И все прямо дыхание затаили. А девчонки некоторые не выдержали, подбежали и стали Любу сзади немножко подталкивать, чтобы быстрей шла.

Люба шла к Футболисту, а он всё смотрел безучастно. А она подходила всё ближе. И подошла наконец. И что-то тихо, со смущённой улыбкой ему сказала. И тогда лицо Футболиста вдруг налилось кровью, он резко встал и, качаясь на своей негнущейся ноге, стал кричать на весь зал, перекрикивая музыку:
– Ага! Значит, тоже решили поиздеваться, Любовь Павловна? Интересно посмотреть, как хромой суслик будет танцевать? Это мальчишки вас подговорили? Ну да, почему бы напоследок не посмеяться! Над мужиком-нянькой!
– Вадим Сергеич, да вы что… – в ужасе пробормотала Люба.
– Я-то ничего, а вот вы что? Уж не хотите ли сказать, что по собственной инициативе меня приглашаете? Зачем я вам нужен? Зачем я вообще кому-то нужен! Инвалид проклятый!
Вадим Сергеич в сердцах оттолкнул Любу и, хромая, стал пробираться по ряду, дальше, дальше, чтобы поскорей выбраться.

Белый танец остановился, мы все стояли как вкопанные, глядя вслед Футболисту, а музыка всё звучала, звучала, медленная и красивая, и Люба неловко тоже стала выбираться из последнего ряда.
Директор Лапоух, в элегантной бабочке, тоже оставил свою даму – техничку Антонину Егоровну – и тяжёлым шагом поспешил за Футболистом.
Антонина Егоровна, охая и причитая: «Бедный Сергеич, довели!» поковыляла в том же направлении.

Музыка всё играла, мы всё стояли, а Люба, не дойдя до выхода из последнего ряда, села там на стул и закрыла лицо руками. К ней с двух сторон тут же подлетели Игорёк и Виталик, молодые вожатые из соседних отрядов, стали что-то говорить, но она только мотала головой и закрывала лицо руками.

А, когда мы наконец вышли из зала, в коридоре нас уже ждали родители. Мы расходились по своим семьям, прощались друг с другом, обнимались, вбивали номера друг друга в свои телефоны, договаривались встретиться здесь же через год…
Только к Ромке Самсонову никто не подошёл. Никто не попрощался и не обнял. И номер его никто вбивать не стал. Ромка стоял рядом со своей мамой и смотрел на всех презрительно и бодро.
Но, когда мимо, ни на кого не глядя, прохромал к выходу Футболист, Ромка весь сжался. И стал похож на совсем маленького мальчика.