Дары небесные и земные

Ещё прежде, чем проснуться и распахнуть глаза, Елена ощутила прилив невыразимого счастья. Неужели этот день наступил, и ей уже двенадцать?

Она сбросила колючее шерстяное одеяло, резко усевшись на циновке. Утро едва занималось, розовоперстая Эос чуть окрасила восток, предваряя появление солнечной колесницы, и в тёмно-синем небе гасла последняя звезда. Было довольно зябко для мая, впрочем, юная царевна мало обращала на это внимания, несмотря на наготу. Уж где-где, а в Спарте отродясь не водилось неженок! Хотя закутавшаяся с головой, спящая без задних ног рабыня-служанка Гида в дальнем углу лоджии являла иной пример. Что ж, иноземке, привезённой с южных островов, вполне простительно.

Из ласточкиного гнезда, прилепившегося меж стропил, выглянула головка с блестящим клювом и любопытствующими глазками-бусинами: что, мол, за шум в такую рань? Елена негромко рассмеялась и хлопнула в ладоши. Птица тут же выпорхнула наружу и растворилась в прохладном воздухе. Право, вот бы полететь следом, имея крылья, как пристало дочери лебедя-Зевса! Интересно, если попросить подобный дар у Громовержца, рассердится он, или вдруг согласится?

Где-то внизу, во дворе, раздался знакомый призывной посвист. Конечно, братья Кастор с Полидевком — явились чуть свет, можно биться об заклад, с какой-нибудь причудой! Таких выдумщиков мир не видывал! Елена накинула лёгкую тунику, наспех скрепив её фибулой, не забыла пройтись гребнем по золотистым пышным кудрям, состроив при этом забавную рожицу медному зеркалу. Свист повторился, с оттенком нетерпения. Вот они, парни, всегда спешат, будто где-то без них делят подвиги!

Царевна выглянула за ограждение лоджии. Так и есть, оба братца во всей красе! Великаны-атлеты ростом за шесть с половиной локтей, почти обнажены (лишь короткие повязки закрывают чресла), всклокоченные шевелюры (у Кастора чёрные, у Полидевка светлые, как у сестры) разметались по плечам. Не знавшие ещё бритвы молодые лица сияли довольством почище надраенных доспехов. Но ведь было от чего!

Между ними стояла, подобно неземному видению, белоснежная телица-однолетка, казалось, сошедшая с небесных лугов, где паслась в стаде среброликой Селены. На шею милого создания наброшен пышный, хотя слегка аляповатый венок полевых цветов, из под которого виднелся бронзовый колокольчик, залепленный воском, чтобы не прозвенел предательски. Близнецы воскликнули с пафосом:

— Сестрёнка, это тебе! Клянёмся палицей Геракла, второй такой телушки не сыскать во всей Ойкумене! В неё можно влюбиться, как... ну, та царица, в белого быка!

Елена пропустила мимо ушей сомнительный факт о Пасифае, тут же сбежала по крутой лестнице и оказалась во дворе. Так хочется прикоснуться к мягкой шелковистой шерсти, заглянуть в кроткие глаза, осенённые густыми ресницами, ощутить тёплое дыхание!

Хотя вблизи чудесное животное не выглядело столь безупречно однотонным. Общий цвет был скорее палевым, жемчужным, а живот и пах более светлые, но особенно выделялась яркая метка, этакая звездочка, на выпуклом умном лбу телицы. Царевна и гладила, и обнимала, и даже целовала её. И лишь вдоволь натешившись, подняла лицо к возгордившимся от удачного подарка молодцам:

— Она, конечно, божественно прекрасна, но где вы её взяли? Отдам любую руку на отсечение, что в округе нет хозяйства, где могли бы похвастаться подобным чудом! Признавайтесь живо!

Диоскуры в замешательстве почесали затылки:

— Ну, мы это... Узнали, что в стаде стратига Архелая из Селласии завелась необычная коровка, и сбегали ночью за ней...

— Сбегали ночью за ней? От Спарты до Селласии почти пятьдесят стадиев, и обратно ещё груз на себе тащить! Да вы, братцы, настоящие герои, хоть песню сочиняй, только маленькая неувязка выходит...

Мужественные недоуменные лица братьев вытянулись ещё больше в ожидании вывода сестры:

— Стратиг Архелай приглашён нашим отцом на сегодняшний пир в честь моего дня рождения, и как вы думаете, смолчит он, узнав о краже своей лучшей телицы, да ещё сыновьями хозяина торжества? И что скажет Тиндарей на подобную новость, и какая слава пойдёт среди ахейцев? Так что, ребята, спасибо за подарок, это прекраснейшее из земных созданий, которые я видела в жизни, но придётся его возвратить! И лучше побыстрее!

Кастор и Полидевк уставились друг на друга с деланным возмущением:

— Это ты рассказал про тёлку, мол, необыкновенное создание, божественной красоты!

— А кто предложил её украсть, чтобы подарить Елене, твоя идея!

Братья обменялись парой шутливых тумаков, потом как ни в чём не бывало обсудили, какую часть пути кто несёт ношу, и вот Кастор легко, словно тюк с пухом, подхватил животное и водрузил себе на плечи. Неунывающие атланты двинулись в путь бодрым шагом, но отойдя недалече, разом обернулись и помахали сестре руками. Елена ответила им тем же со смешливой улыбкой, в то же время качая головой и чувствуя комок в горле. Безупречные герои, но совершенные дети! Можно подумать, она старше их на много лет. Хотя всего лишь девочка, и когда-нибудь станет женщиной, чьей-то женой, матерью других детей, чтобы знать свой угол в доме, супружеское ложе и кухонный очаг... Неужели это всё непременно будет с ней, и ничего иного не предвидится? Как здорово живётся её дальним родственницам, богиням, те хоть и выходят замуж, но вольны в своих путях и развлечениях. Впрочем, о чём горевать в двенадцать лет, к тому же царской дочке? Мир прекрасен и манит открытиями!

Елена уже решила, куда направится тотчас — в Калахейскую рощу, к знакомой наяде Метос, живущей под сенью ив вблизи бодрого ручейка. Но тут над ограждением лоджии возникла фигура служанки, встревоженной, со взлохмаченными волосами. Гида взглядом разыскивала хозяйку, опасаясь её пропажи и доброй взбучки от управляющего. Царевна сделала рабыне знак, что всё в порядке, займись, мол, каким-нибудь делом и не путайся под ногами!

Между тем обширное хозяйство Тиндарея пробуждалась от еженощной спячки. Вовсю кричали петухи, надрывно мычали коровы в загонах, хлопали двери служб, доносились хриплые спросонья голоса ранней прислуги. Елена сорвалась с места, не желая пока никого видеть, промчалась за овчарней, юркнула в укромный лаз под частоколом и оказалась в оливковом саду. Недавно вскопанная земля приятно уминалась босыми ступнями, свежо благоухал обильный цвет. Замечательный месяц май, в котором она родилась, тёплый, но ещё не столь изнуряюще жаркий. Юный, как она сама, весёлый, словно городской праздник! Невольно припустишь во всю прыть, скача похлеще горных коз, ещё и распевая несвязные, зато жизнерадостные песни. Ойхо, йохо, царь наш рад, мы собрали виноград! Истолкли его в точиле, край туники намочили; будет доброе вино, всем понравится оно!

За невысокой оградой, сплетённой из лозы, простирались огороды, ещё бесплодные, с длинными грядами пробившихся ростков. Елена легко разбиралась в их кажущемся однообразии. Вот это капуста, там редис, следом горох и сельдерей. Мало ли, что царская дочка, всё равно будущая хозяйка! Имей глаз острый, пальцы ловкие — сытое чрево спасибо скажет. Так частенько поучает её мать. Хотя сама, если быть честными, не слишком увлекается домашними делами. Удел цариц — быть достойной парой царю, доброй наставницей своего народа. А там как судьба и боги управят.

Наконец и роща, шумящая новой, вперемешку с вечнозелёной листвой, блестящей в лучах восходящего Феба. Скрытая тропинка в чаще, иногда колючие ветки цепляют ткань, царапают кожу, будто не пускают дальше. Вот ещё нашлись сторожа! Шепну Зевсу, мигом вас испепелит... наверное. Столь мелочную просьбу может проигнорировать. Ах, а какой птичий хор раздаётся со всех сторон! Соловьи, дрозды, зорянки, и сколько ещё неведомых, но вполне слышимых созданий!

Впереди возвышался, как титан посреди смертных, сумрачный древний дуб. Весь чёрный, узловатый, замшелый. Можно представить, что его дух столь же угрюм и нелюдим. С таким не пообщаешься, не поиграешь... Другое дело, весёлые наяды!

Елена свернула с дорожки прямо под дубом налево, устремляясь в густую чащу. Уже доносился звонкий перелив ручья, укрытого пологом развесистых плакучих деревьев, чьи длинные, похожие на косы ветви свисали до самой земли и раздвигались с шелестом. Скорее всего, Метос давно услышала её приближение, но сразу не покажется, затеет их излюбленную игру в прятки. Что ж, мы тоже не лыком шиты, кое-что от небесного родителя унаследовали, поищем проказливую деву!

Оказавшись у самого потока, царевна присела на корточки, внимательно огляделась, якобы глубоко озабоченная, затем протянула руку ладонью вниз и коснулась гладкой зеркальной поверхности, и начала периодически негромко шлёпать по ней, словно по попке бутуза-младенца. Продолжалось это недолго, вначале из-за ближайших кустов донёсся краткий смешок, затем заливистый смех, и скоро показалась сама наяда. Её струистые волосы спадали вдоль обнажённого тела, гибкого и тонкого, почти прозрачного, лицо изменяло выражение каждый миг, как отражение солнечного луча на водной ряби. Метос понарошку протестовала:

— Так нечестно, Елена! Ты всегда умеешь меня рассмешить, поэтому спрятаться невозможно! А вот посмотрим, как ты справишься с народом похлеще меня! Айда на Эвротас, туда, где мой ручей в неё впадает, там нынче утром собираются наяды и дриады со всей округи, от души позабавимся!

— Правда-правда, Метос, очень хотела бы отправиться с тобой, но не могу! У меня сегодня день рождения, исполнилось двенадцать лет, поэтому будет праздничный пир во дворце, и вообще, всякое разное...

— День рождения? Двенадцать лет? Не представляю, что это... Разве ты не дочь Зевса, и божественный дух, как все мы?

— Конечно, мой настоящий отец — Громовержец, но мать — обычная женщина, хотя и царица, и в молодости необыкновенная красавица. Поэтому я смертная, и считаю дни рождения, которые складываются в годы, и так до самого конца...

— Значит, говоришь, сегодня твой праздник? Тогда постой, у меня есть кое-что тебе в подарок. Ну-ка, загляни под тот камень, чуть выше по течению, там углубление... Да-да, опусти руку, проведи по дну... Нащупала?

Елена достала из холодной и прозрачной, как горный воздух воды нежданную находку: бирюзовый драгоценный камень в золотой оправе на золотой цепочке.

— Олимпийские боги, откуда такое сокровище здесь, в глуши?

Наяда вновь рассыпалась серебристым колокольчиком смеха:

— Буквально упало с неба! Высоко-высоко пролетала большая птица, возможо, орёл, и выронила из лап прямо в ручей. Давно это было, не скажу, когда, ведь счёт лет я не веду. Надень на себя, дай посмотреть... Ах, красота какая, тебе так идёт: камень под цвет глаз, а золото, как волосы! Ладно, возвращайся домой и празднуй среди людей, а я тронусь на Эвротас к нашим... Расскажешь потом, как прошло, и поиграем вволю!

— Конечно, милая Метос, впереди столько замечательных дней и забав, все не перечислишь! Увидимся!

Добиралась восвояси Елена иным путём. Вышла на большой военный тракт, проложенный через луга. Там и сям паслись разрозненные или собранные в кучки коровы, так же овечьи отары, а вдалеке, возле реки, виднелся изрядный табун лошадей. Между животных двигались пастухи, по большей мере мальчики-подростки, либо старики. Картина привычная, и царевна шагала себе, поигрывая цепочкой на шее, иногда пританцовывая от избытка сил и хорошего настроения. Впереди показалась примечательная пара, бредущая в том же направлении: сгорбленный старец, опирающийся на резной посох, и юный отрок, нагруженный видавшей виды лирой и вместительной торбой. Похоже, странствующий певец-аэд со своим учеником. Догнав и поравнявшись с шедшими, она узнала их. Прошлой осенью старик неделю гостил во дворце, услаждая слух царской семьи сказаниями про древние времена, сопровождавшимися игрой мальчика на струнах. Оба путника так же признали царевну, остановились с поклоном. Непривычная ко всяким почестям, Елена густо покраснела и поспешила прервать церемонию:

— Радуйтесь! И я рада видеть вас в наших пределах! До сих пор помню предыдущее посещение, было так увлекательно, чудесные истории! Надеюсь, вы идёте во дворец? Сегодня день моего рождения, и царь собирает гостей на пир. В любом случае, приходите, будете моими гостями!

— Радуйся, высокородная царевна! Твоё приглашение дорогого стоит, и бесценно для нас. Но мы уже позваны царём Тиндареем, так что явимся к празднику с удвоенным старанием, благо имеем чем порадовать почтенное общество. Но более всего хвала Зевсу за счастье выступать пред очами его дочери, красивейшей девы на свете, в чём могу поклясться даймоном моей души!

Елена вновь покраснела, но теперь с удовольствием. Услышать похвалу от столь почтенного и много повидавшего мужа, это не дежурная лесть придворного круга, тут проблески высшей истины, как ни крути... Тут руку старца тронул юноша, испрашивая разрешения взять слово. Получив оное, улыбнулся прямо и в то же время застенчиво в лицо царевны:

— Если ты не против, я сыграю одну мелодию, которую сочинил специально для тебя, пусть она станет подарком!

Он тут же вооружился лирой (подождав минуту, пока наставник не спеша уселся на придорожный валун), затем принял привычную для выступления позу, прикрыл глаза, и размашисто ударил по струнам. Никогда Елена не слышала ничего подобного! Обычные звуки сопровождения речи аэда, или трели пастушьих флейт, певчие голоса — не могли сравниться с этой музыкой. Девочке казалось, она воспарила в непонятные, но приятные сферы, будто в сады Парнаса, и слушает самого Аполлона... Сколько длилось наслаждение, она бы не сказала, потому что пришла в себя, когда лира уже смолкла, а исполнитель стоял, опустив инструмент и взор долу.

— Что за прекрасная мелодия! Ты, верно, подслушал её на Олимпе, иного не могу предположить... Но скажи, почему такое странное ощущение, одновременно радостно и грустно?

— Ничего удивительного, царевна. Радость от встречи с тобой, единственной на земле, а грусть, что никогда мне не быть рядом с дочерью самого Громовержца!

Елена не очень удивилась, не рассердилась простодушному признанию, скорее, огорчилась. Различие их судеб и путей так же естественно, насколько далёк полёт орла от метаний ласточки, но так рассудили боги, и нам ли их судить? Но мальчик такой славный, и музыка его умиляет сердце! Царевна поддалась порыву, сделала шаг вплотную к юному музыканту и наугад, мимолётно поцеловала. Губы попали на сомкнувшиеся веки. Отрок вскинул свободную руку, чтобы так же мимолётно коснуться лица девочки. Старик-аэд вздохнул не то озабоченно, не то с улыбкой:

— Смотри, Гомер, есть древнее поверье, кого поцелует дитя Зевса, может ослепнуть, зато уподобится бессмертным!

— Я готов ко всему, потому что лучшее в моей жизни уже произошло, и я сохраню это навсегда!

Эти слова долго не стихали в голове Елены, пока она пересекала весенне-зелёную луговину, чтобы срезать часть дороги домой, но постепенно новые мысли пришли на смену пусть ярким, но тщетным впечатлениям. Ей вздумалось навестить давнюю, едва ли не с колыбели знакомицу, бывшую амазонку Эгимпос. Когда-то, в незапамятные времена бурной молодости, Тиндарей участвовал в походе Геракла против степных воительниц. Лакедемонский отряд захватил немало пленниц, хотя был вынужден убраться восвояси. Военная добыча содержалась в дворцовом узилище, но постепенно почти все амазонки были выкуплены соратницами, кроме одной, по имени Эгимпос. Прождав три года, царь вознамерился отпустить её даром, но обиженная дева отказалась возвращаться на родину, и с тех пор обосновалась при дворе Тиндарея, обучая юношей всяким военным хитростям, коими славен женский народ. Обитала Эгимпос отдалённо от прочих служб, в каменном здании заброшенной конюшни, среди постаревшего, ждущего топора вырубщика сада. Туда и направилась царевна, сорвав по пути удивительно рано распустившуюся гвоздичку.

Ещё на входе, отворяя тяжёлую дубовую дверь, Елена услышала в глубине помещений частые хлёсткие удары. Ничего странного. Всего лишь тренировка в метании всяческого оружия. И точно: невысокая, но жилистая, словно свитая из волокон лозы амазонка, одетая необычно (кожаные в обтяжку скифские штаны до щиколоток и кожаный нагрудник), ловко швыряла всё, что оказывалось под рукой, в деревянные фигуры-мишени. Целый лес копий, мечей, ножей уже торчал из грубой поверхности чучел. Не оглянувшись, но по звуку шагов узнав вошедшую, Эгимпос поприветствовала:

— Радуйся, царевна! Не верю своему носу, что чует божественный аромат Олимпа, неужели ты вспомнила древнюю подругу в столь важный день?

Амазонка как прежде бестрепетно вонзила оставшиеся три клинка в цель, и только затем повернулась. Её лицо, от природы смуглое, подобное морёному дереву, оттенялось безукоризненным серебром седых волос, заплетённых в косу и змеисто обвивающих голову. Морщины, шрамы и татуировки придавали суровости, но ясность голубого взгляда заставляла забыть про возраст и изъяны внешности. Сейчас в глазах Эгимпос светилась улыбка. Пожалуй, никого во дворце, да что там, в целом мире она столь не любила, как царскую дочку Елену. Может быть, только её и любила, хотя, по сдержанности манер, не особо это выражала.

— Смотри, Эгимпос, первая весенняя гвоздика, пурпурная, как румянец зари! Сорвана для тебя! Хоть амазонки не очень-то жалуют цветы...

— Мы предпочитаем их полезные свойства. Например, из этой травы получается лучшее средство от женских болезней, так же помогает при кашле, или бессоннице...

— Конечно, конечно... Но разве в красоте самой по себе не имеется хоть немного пользы?

— Уж в этой гвоздике она точно есть! Ведь её подарила мне ты...  — воительница ловким движением воткнула тонкий стебель в плетение белоснежных волос, будто делала это постоянно, хотя подобных сантиментов за ней не водилось. — Итак, царевна, пришёл твой заветный день, куколка превратилась в бабочку, девочка в невесту...

— Скажешь тоже! Двенадцать лет ещё не значит, что завтра замуж. Тиндарей обещал не делать этого без моего согласия, а мне совсем не хочется. Да никто и не сватается...

— Ой-ли, царевна, долго ли? Ты сама не ведаешь, какая слава идёт о твоей красе. Женихи, как мухи вокруг стола вьются, только дай знак, слетятся мигом... Царь решит, пойдёшь под ярмо, слова не молвишь... Запрут тебя в гинекей, веретено дадут в руки, служанок-шпионок приставят, и начнётся твой супружеский Элизий!..

— А что же другое мне остаётся? Я не царь, не герой, даже не крестьянин, чтобы выбирать стезю...

— Эх, будь я помоложе, поотчаяннее, увезла бы тебя в амазонские степи, в наш народ! Вот бы где развернулась твоя душа, а красота нашла настоящий отклик! Быть тебе там великой царицей, за одну улыбку которой тысячи дев идут на смерть! Твоё слово заставляло бы трепетать народы, слава затмевала бы солнце, желание становилось законом... Там настоящая свобода для женщины, и возможно, истинная любовь!..

В эту минуту высохший, словно одеревеневший облик бывшей степнячки преобразился, налившись неведомой силой, заблистал, подобно горной вершине в лучах рассвета. А Елена, напротив, отвернулась, уронив лицо на грудь, и лишь с окончанием жаркой тирады Эгимпос вернула взгляд. Он был прост и спокоен, хотя грустен.

— Ты говоришь, увезла бы меня, то есть, украла? А разве свобода и любовь не противники всякого принуждения?

В глазах амазонки мелькнула искра почтительного изумления:

— О да, без сомнения, царевна! Прости мою эскападу...  — Она протянула руку в неожиданном для неё ласковом жесте, провела пальцами по щеке и подбородку девочки. —Любовь и свободу не вручить насильно, хотя бы в дело вступили боги. Афродита-Астарта пробуждает лишь страсть, но сердце остаётся за человеком. Всегда есть выбор, но как он труден и зачастую опасен, порой смертельно! Помни об этом, прекрасная и умная Елена, и пусть помогут тебе олимпийцы... Хотя, честно, порой выгоднее их забвение, чем деятельное внимание! И ещё...

Тут Эгимпос извлекла из замшевого, привязанного к поясу кошеля узкий, длиной примерно с ладонь кинжал и золотой гребень, украшенный изящной фигуркой оленя.

— С далёких времён молодости у меня сохранились только два этих предмета. Клинок, говорят, работы самого Гефеста, настолько острый, что не нужно усилие, чтобы вонзить в тело, просто подставь, и противник сам нанижется до упора. Надеюсь, тебе никогда не понадобиться подобная услуга, поэтому держи гребешок, им расчёсывала кудри великая царица Семирамида, любуясь утренним Вавилоном с высоты висячих садов. А теперь ступай, скоро нагрянут мои ученики, сущие козлоногие сатиры, наслушаешься тогда вздору!..

Они вышли за дверь, и точно — по выбитому тракту со стороны Спарты быстро приближалась группа бегунов: десятка три подростков, совершенно нагих, но с плетёными щитами в руках, а позади двое взрослых наставников, подгоняющих отстающих длинными заострёнными палками.

Елена на прощание улыбнулась вновь сосредоточенной Эгимпос, шмыгнула за угол конюшни, и тут же дала стрекача сквозь сад. Встречаться с оравой мальчишек ей вовсе не улыбалось, и домой пора, вон, солнечная колесница вознеслась высоко-высоко, почти к зениту.

Уже поднимаясь по лестнице в лоджию, царевна услышала там женские голоса со всплесками смеха. Наверняка приехавшая накануне Клитемнестра и, похоже, Пенелопа. Вчера толком не получилось пообщаться, поэтому явились с утра. Будучи старше Елены на пять лет, в прошлом году Клитемнестра была отдана замуж за микенского владыку Агамемнона (которого, к слову, и на трон-то усадил Тиндарей), и впервые навестила родительский кров. Когда-то царевны очень дружили, понятно, с учётом разницы в возрасте, каково будет нынче? С Пенелопой, двоюродной сестрой, старшей всего на полгода, они видятся постоянно при дворе, поскольку Тиндарей взял на себя воспитание племянницы.

Елена буквально взлетела по ступенькам и ворвалась в галерею. Родственницы возлежали на леопардовых шкурах подле обильно накрытого стола, услаждаясь беседой. Хотя можно спорить на талант серебра, что болтала одна Клитемнестра, а вечно молчаливая застенчивая Пенелопа только кивала и улыбалась, опустив взгляд. Впрочем, сейчас они обе поднялись, при этом старшая сестрица устремилась навстречу с несколько, как показалось Елене, театральным пылом:

— Ах, моя милая Елена, радуйся! Ты всё хорошеешь, нипочём не узнать! Земля и море слухами полнятся, одни расспросы постоянно, когда же и кому достанется столь ценный приз? Ну, ладно, не хмурься, пожалуйста, обними меня покрепче!

Они замкнули горячие объятия, в общем, вполне искренние. Пускай до Елены доходили разговоры, что Клитемнестра очевидно завидует божественному происхождению и красоте сестры, и даже злословит порой, но это так свойственно смертным, и всё равно их любовь выше всяких каверз! Тем более пришёл черёд подаркам. Микенская царица вручила виновнице торжества увесистый ларец из слоновой кости, украшенный затейливой резьбой, с золотыми петлями и замком. Внутри оказалось множество странных вещей, ввергших неискушённую царевну почти в священный трепет. Магические атрибуты? Реликвии чужеземных культов? Прозрачные флаконы и бутыли, уютные коробочки, пучки ароматных палочек, кисточки всевозможных форм и размеров, ещё масса вовсе непонятных предметов. Видя изумление сестры, Клитемнестра рассмеялась:

— Год назад я точно так же поразилась обычаю микенских знатных дам украшать себя косметикой! Видишь, весь этот арсенал используют для наведения совершенной красоты!

— Отец мой Зевс! Каким образом это смешение красок и масел способно усовершенствовать данное от природы? Разве что замазать дефекты, скрыть уродство...

— Ну, Елена, не все такие красотки, как ты, будь снисходительной! К тому же, рассуди: то, что имеем с рождения, не есть наша заслуга, а воля случая или богов, а вот благодаря этим средствам мы творим новый облик, поднимаемся, так сказать, над судьбой!..

— Хорошо, как скажешь, сестра, вполне доверяю твоим словам и ценю подарок! Может быть, тоже научусь совершенству красоты, как микенские женщины...

Последняя реплика прозвучала столь комично-серьёзно из уст неоспоримо прекраснейшей из смертных, что все трое, прыснули смехом. Следом развернула свой подарок, застенчиво склонив лицо, Пенелопа: покрывало из тончайшего полотна, расшитое с таким искусством, что замирает дух. На куске ткани размером примерно три локтя на пять была изображена вся известная Ойкумена, с мельчайшими подробностями: сады Гесперид на западе, с атлантом, держащим небосвод; на востоке таинственная Индия, Кавказские горы, Скифские и Амазонские степи; снизу жаркая Африка, где протекает великий Нил мимо громадных пирамид и Сфинкса, ещё ниже мрачный тартар, владение грозного Аида и печальной Персефоны. Верхний край покрывала венчает заоблачный Олимп с чередой богов и богинь, из них выделяется мощью Громовержец Зевс. В центре, само собой, земли ахейцев и окружающих народов, причём каждый город нёс только ему свойственную особенность, или фигуру правителя. Вот, например, явно Спарта — настолько похоже выткан, пусть миниатюрный, царь Тиндарей! Или Микены с их Львиными воротами, Афины со статуей Афины. Некоторые неизвестные Елене места пояснила поднаторевшая в политике и географии Клитемнестра:

— Смотри, это Геллеспонт, пролив между Понтом Эвксинским и Эгейским, назван так недавно по имени афинского царя Эгея, что утопился по ошибке из-за сына Тесея, который, кстати, прибыл на сегодняшний пир... А вот рядом Троя, богатейший город, где царствует Приам, тоже сегодня в гостях... Недавно слышала, как мой муж, Тиндарей и деверь Менелай обсуждали возможность борьбы с засильем Троады, но, мол, не хватает сил для войны, а собрать всех ахейцев вместе сомнительно без весомого повода... А скажи, Пенелопа, почему Троя выглядит, словно объятая пожаром, в огне и дыму, а венчает стены золотое яблоко?

— Я увидела этот образ во сне. Не знаю, что он означает, но рисунок сам сложился. Я даже толком не слышала о Трое, где она и чем живёт. На краю света, похоже...

Елена почти не слышала рассуждения сестёр, настолько её захватила вышитая картина: шёлковые нити тысячи оттенков, золотые, серебряные волокна, образы природы, выполненные невероятно точно. Чудо чудное! Во всяком случай, в сто раз прекраснее непонятного набора наведения ненастоящей красоты!.. Взглянув на Клитемнестру, царевна мгновенно уловила ревность, сквозящую в облике микенской царицы, и поспешила смягчить впечатление:

— Даже не знаю, какой подарок приятнее, оба настолько хороши! Только поклянитесь, сестрицы, что научите меня вашему мастерству, в макияже и ткачестве!

Клитемнестра кивнула сдержанно, не вполне удовлетворённая сравнением её драгоценного дара с ручной, пусть и мастерской вышивкой. Пенелопа расцвела от удовольствия, заулыбалась:

— Конечно, милая Елена, я открою тебе все ведомые мне хитрости этого, в общем, нехитрого дела, и уверена, ты им овладеешь не хуже лучших ткачих!

Когда эмоции вернулись в разумные берега, троица устроилась вокруг трапезы. Привыкшая к спартанской скромности девочка изумилась невиданной роскоши снеди, тем более в утренний час! Мясные и рыбные кушанья, сыр нескольких видов, пышный египетский хлеб, засахаренные фрукты, виноград, изюм, финики, мёд в сотах, медовые напитки, вино... Елена даже робко осведомилась, не ожидается ли кто к завтраку? На что старшая сестрица хмыкнула:

— Вот ещё! Это обычное наше застолье, лёгкий перекус. Помню, разумеется, что в Спарте не всякий царский пир похвастается таким изобилием, но что за дело? Этим мужланам-воякам что ни накрой, сметут без рассуждения, лишь бы утробы набить! Все они одинаковые, цари и простолюдины, и бессмертные не особо лучше. Только еда-питьё у них потоньше, нектар с амброзией...

— Как непочтительно ты отзываешься о небесных и земных владыках, дорогая сестра! Можно подумать, ты супруга какого-нибудь сапожника из предместья, а не уважаемого во всём цивилизованном мире царя! — насупленные брови и сжатые губы Пенелопы являли ещё одно её качество, а именно непоколебимое упрямство. Зная, в добавок, вспыльчивую натуру Клитемнестры, Елена поспешила задуть назревающую ссору:

— Лучше расскажи, как тебе живётся в златообильных Микенах? Интересно быть царицей, помогать мужу править страной?

Клитемнестра закатила тёмные очи в потолок, то ли раздумывая над ответом, или переваривая укол Пенелопы, не глядя, бросила в рот несколько фиников, и общее выражение лица казалось неопределённым.

— О да, царицей быть разрази гром как интересно! Придворные и челядь ловят каждый взгляд, царь оказывает почтение, приглашает в зал, когда принимает послов, дарит подарки... Видите, сколько на мне золотых украшений? Есть даже скифские и египетские, а дома, во дворце, все шкатулки забиты ими...Почти каждый день могу совершать поездки в собственной колеснице, или морские путешествия на царском корабле. Всюду за мной следует свита из шести благородных дам и двенадцати служанок, а так же отряд охраны... Плохо ли?

— Путешествовать, когда хочешь, на корабле? Собственная колесница? Да ты невероятная богачка, сестра! У нас в Спарте даже Тиндарей не имеет ничего подобного! — Елена безыскусно порадовалась благополучию царицы Микен, хотя ощутила небольшой укол недоуменной зависти, ведь именно их земной отец привёл Агамемнона к власти, но проку от этого получил немного. Впрочем, это вопросы иного, высшего уровня, мужской, или даже божественной политики, в которую женский ум не должен вникать. Гораздо занятнее другое... — Но вот скажи, ты счастлива с мужем? Радуешься ему, разделяешь его чувства, мысли? Любишь его?

Казалось, глаза Клитемнестры потемнели ещё больше, а губы дрогнули неприятной усмешкой. Она даже оглянулась, нет ли кого, прежде чем ответить, причём понизив голос:

— Любовь, счастье, что там ещё? Блаженство семейной жизни... Мне кажется, после года замужества, что любые любящие супружеские пары, вроде Орфея и Эвридики, лишь выдумки вздорных аэдов, которые они воспевают в угоду Афродите, и чтобы потрафить вкусу невзыскательных жён! — Она вскинула руку, предупреждая новую гневную реплику Пенелопы, но больше видя сведённые брови младшей сестры и намереваясь развеять её воздушные замки. — Как вы думаете, сколько раз после брачного обряда великий царь Микен провёл в моей спальне ночь? Ну, чтобы утром проснуться вдвоём на ложе и восхвалить Гименея? Так вот, НИ РА ЗУ! Каждый вечер он проводит в запойных симпосиях, среди таких же собутыльников, называемых соратниками, и ещё кучи наложниц, а то и вовсе мальчиков-гимнастов. Ко мне вваливается за полночь, полный ярости и бычьей страсти, словно берёт штурмом вражеский город, срывает с меня одежду, валит на пол, не удосуживаясь достичь кровати, и е...., как хочет, подчиняясь дикой фантазии. Утолив похоть, опорожняет скифос вина, который всегда должен стоять на столе для подобного случая, и вновь пропадает. Где ночует, только боги ведают, кто из них бессонницей страдает. А днём снова церемонность и полный этикет... Вот такая любовь! Благо есть на кого там взглянуть более обходительных и приятных взору. Которые не оставят женщину в одиночестве на ложе...

— Как ты можешь такое говорить, Клитемнестра! Вслух упомянуть любовников, всего-то через год после свадьбы! — Пенелопа пылала суровым румянцем, больше напоминая эринию, чем юную деву. И Елена не сдержала краски, хотя скорее огорчилась, а гнева не испытывала вовсе. Вернее, чуть досадовала на Агамемнона, казалось бы, столь импозантного властителя и воина, а вот мужа, увы...

— Полно придумывать, Пенелопа, разве я говорила про любовников? Всего лишь мечты и возможности, как скрасить унылое семейной житьё...

Теперь возразила Елена:

— Но если совместная жизнь столь постыла, неужто нельзя разорвать эти узы? Послать в тартар такого супруга с его сборищами, и вернуться домой?

Казалось, её слова поразили сестру ещё больше, чем обличения Пенелопы, но при этом рассмешили:

— Душа моя, о чём твоя речь? Ведь я царица великой страны, и когда муж отсутствует, что случается часто, правлю от его имени и во всей полноте. А если однажды, по воле богов или мало ли почему, он не вернётся, то стану окончательно властительницей Микен, и тогда смогу выбрать себе кого захочу. Ради этого можно потерпеть час-другой ежевечерней е....ли! К тому же, по большому счёту, это вообще не моя вина или забота, бери повыше! Расскажу, что мне шепнули по секрету: якобы однажды наш царь Тендерей не совсем почтительно обошёлся с Афродитой, вроде, пожадничал с жертвоприношением, оттого она обиделась и наложила проклятье на всех его дочерей, то есть нас, что мы неоднократно выйдем замуж. Как видите, веление богини, с ним не поспоришь!

Неизвестно, на какой высоте эмоций закончилась бы милая беседа, но появилась прислужница и доложила, мол, купель для омовения госпожи готова, на что все присутствующие девы вскочили и разошлись с нескрываемой радостью. Елена поспешила стряхнуть негатив услышанных подробностей с празднично настроенного ума, опустив их в запертые подвалы сознания. Мало ли что у кого-то другого случается, с нами такого точно не произойдёт, потому что мы не такие, мы-то ого-го!

Сразу на пороге лаконикума царевна сбросила тунику, тут же подхваченную рабыней, затем опустилась в небольшую каменную чашу с горячей водой. С помощью служанки промыла волосы смесью глины и золы, так же очистила тело стриглями. В сущности, выполнила каждодневную процедуру спартанского подростка, следящего за чистотой и здоровьем , важным для защиты родного города.

Отпустив прислугу, Елена начала сходить по мраморным ступеням в большой бассейн, глубокий и прозрачный, как кристалл. Очищенная от пота и пыли кожа приятно покалывала, сердце трепетало от предчувствия неведомого, но жданного. И оказалось, не зря. Внезапно зрение девочки слегка расплылось, потеряло резкость. а когда вернулось в прежние рамки, вдруг нарисованные на стенах фрески — фигуры богов, изменили свои очертания, словно ожили, а фон приобрёл глубину и объёмность. Уж во всяком случае дремучие шевелюру и бороду Зевса, и его сверкающий взгляд невозможно было принять за чьё-то творение, даже мастерское. А когда раздался глубокий, слегка ироничный бас Громовержца, сомнения отпали, бессмертный отец явился на день рождения дочки:

— Радуйся, Елена, прекраснейшее моё дитя, из смертных, конечно (последнее он добавил, вероятно, по причине присутствия недалече бессмертных и опасных своих дочерей, богинь).

— И ты радуйся, Зевс, как всегда великий и бесподобный!

— А ты отнюдь не глупа, малышка, сразу видно, чьих кровей. А уж статью и лицом точно удалась! — верховный олимпиец разразился громоподобным смехом, принятым в округе за первую весеннюю грозу при ясном небе. — Вот только не верится, что тебе только-только двенадцать лет! Смотрю, ты тянешь на все пятнадцать, прямо удивительно, отчего такие правильные и приятные пропорции, всё на месте, хочется потрогать, проверить...

Фривольная речь небожителя была прервана недвусмысленной репликой его супруги Геры:

— Полегче, полегче, мой друг! Не забывай, она твоя дочь, и мы прибыли поздравить её с днём рождения.

— Да, да, Елена, как-то из головы вылетело, когда увидел твою красу! В общем, говори, чего хочешь, постараюсь исполнить, в разумных пределах, конечно!

Царевна, она же плод любви Зевса и Леды, не слишком ловко ощущала себя по пояс в воде, открытая взглядам всего Олимпа. А тут ещё быстро решать, чего ей надо от божества. Вот, право! Всегда судьба заставляет делать выбор не вовремя! С какой-то стати припомнился утренний эпизод с ласточкой, и Елена не придумала лучшего, как выпалить насущное желание:

— Если в твоих силах, позволь мне летать! С помощью крыльев, или по другому, например, как Гермес, обутой в сандалии...

С минуту длилось безбрежно вселенское молчание, означавшее крайнюю степень изумления, пока тот же бас, но как-то сухо произнёс:

— Постой, постой, дитя, не разочаровывай меня! Я уже поверил в твой выдающийся ум, и вот те на, крылья... Зачем они тебе, смертной женщине? Летать пристало совам и лебедям, ещё всяким воробьям, стрекозам, комарам, и несть числа твари... Бессмертных не будем трогать, им по службе полагается... Единственный человек, сумевший обмануть природу, Дедал, ну, взлетел, и чем всё кончилось? Родной сын Икар низвергся в море и утонул... В общем, Елена, твоё желание глупое, поэтому не считается. Я приготовил нечто иное, что подобает дочери верховного бога. Воистину прекрасное качество, заветное свойство! Предел мечтаний всякого, за который он готов продать душу в аид, совершить величайший подвиг или самое гнусное преступление! Это — всемирная вечная слава! Пока продлится род людской, тебя будут помнить и величать Прекраснейшей из женщин!

Почему-то открывшаяся перспектива не очень вдохновила Елену, а напротив, кольнула тревожным предчувствием:

— Великий Зевс, твой дар неоспоримо великолепен, честно! Но это случится потом, даже после моей смерти, через века! А сейчас, пока я жива и молода (не вечно, в отличие от вас, на Олимпе) можно мне каких-нибудь щедрот? Хотя бы простого счастья?

— Хватит, Елена, с меня ваших человечьих капризов! Я сказал, слава, значит, будет слава! Ты, моё лучшее земное создание, радуйся и не гневи судьбу! С нею даже я не справлюсь, куда вам, смертным... Всё, прощай! Однако, даже жаль, что ты моя дочь, иначе...

И всё, никакого пояснения насчёт “иначе” не последовало, словно сгинул Громовержец. Фреска застыла, потеряла жизнь, стала плоской штукатуркой. Елена очнулась от странного наваждения, вдруг ощутила дрожь в окоченевшей нижней части тела. Чуть подвигаться, разогреть члены, пусть кровь побежит быстрее. Ишь, пока продлится род людской!.. А она будет лежать в могиле. Сколько там сохраняется плоть? Месяц? А кости? Пять, десять лет? Что останется от неё через век, тысячу лет? Ничто, ничто, ничто...

— Ну, так ли уж ничто, моя юная прелесть? — дивный женский голос, подобный звуку эоловой флейты, заставил Елену поднять лицо. Ух ты! Этой богине (самой что ни на есть, видно сразу) не нужно представляться. Афродита собственной персоной, в легчайшем прозрачном хитоне, пронзительно синеглазая, волосы, как солнечная корона вокруг облака ранним утром, сияют, взгляд не отвести!

— Радуйся, Киприда! Я-то точно рада тебя видеть! Спасибо, что нашла время навестить...

— Как могла бы я оставить без внимания свою прекраснейшую, хоть и смертную сестру? Я, божественное воплощение женской красоты, и ты, её земное отражение...

— Как трудно воспринять ваши заоблачные речи, о бессмертные родственники! Мой разум скован обыденными вещами, не способен охватить вечное...

— Да, я слышала вашу беседу с Зевсом. Родитель наш верен себе, раз определил удел кого-то, нипочём не изменит курс. Что ж, разве плохо прослыть в веках? Участь, равная божественной. Не всякому дано, лишь избранным!

— Избранным поневоле! Неужели человек лишён права собственного пути, тем более, женщина? Порой мне кажется, что я некий бездушный, пусть и драгоценный предмет, которым торгуют боги и люди на рынке, ища подороже продать, дешевле купить, да выставить на видном месте, для престижа...

— Не будь столь докучной, моя отрада! Не копай глубоко эту почву, там черви, грубые корни, трупы мертвецов. Смотри на цветы и кроны, рви плоды с ветвей, радуйся жизни, пока жива! У меня тоже есть подарок, как говорится, чем могу... Тебя будут всегда любить, не смотря ни на что, вопреки ненависти и кривотолкам, любовью совершенной, отчаянной, бесповоротной! И не только при жизни. Кому повезёт ощутить невыразимую красоту твоего лица, а пуще, сердца, возлюбят и через тысячи лет! Утешься этим, дитя Зевса!..

— Тогда ответь мне на последний вопрос, Афродита: правда ли, что ты обрекла дочерей Тиндерея, всех, то есть и меня, на многобрачие? То есть за проступок одного, не важно, насколько тяжкий, воздашь безвинным?

Их прямые взгляды, один взыскующий человеческий — и сияющий, как безбрежное море, богини, встретились, и несколько длительных мгновений молчаливо переливались один в другой. Наконец олимпийская синева чуть затуманилась, и подобие морщинки легло между бровей Киприды. Она произнесла ровным тоном:

— Что проку разбирать нам поступки и долги других людей? Каждому вполне достаточно собственных, о коих и будем рядиться в своё время. Так что не бери в голову, о чём тебе не ведомо, и что не силах никто изменить. Даже я, или могущественный наш отец, потому что бороться с судьбой невозможно! В общем, просто живи, будто никогда не умрёшь, но при этом так, словно любой твой день — последний! — рука с краем прозрачной одежды взметнулась, а когда возникшая туманность рассеялась, напротив Елены никого уже не было. Лишь затихающее эхо донесло:

— Не прощаюсь, царевна, не прощаюсь!..

Чуть позже, ближе к вечеру, нагрянули Тиндарей с Ледой. Разгорячённый торжественными хлопотами, в праздничном облачении, царь выглядел помолодевшим, хотя тяжесть прожитого давала знать во всём его облике. Густо убелённые волосы и борода, глубокие морщины, плечи, давно забывшие стройность военной осанки. Одни глаза светились силой ума, превозмогавшей старость. Царица же, напротив, поражала цветущим видом, пусть с оттенком зрелости, что придавало её внешности лоск совершенства. Никому бы не пришло в голову усомниться в выборе столь взыскательного сластолюбца, как Зевс. Впрочем, с тех пор минуло, да, побольше двенадцати лет, для смертных означающих слишком многое. К счастью, век наш разбит на годы, а те измельчаются днями, ещё больше рассыпаясь в часы и минуты. Жизнь проходит незаметно, и лето сменяется осенью, как природа после возвращения Персефоны в подземелья Аида. Правда, она-то вернётся по весне, а мы — отнюдь...

Но в столь чудесный день никому не хочется думать о грустном, тем более в царском дворце! Тиндарей с Ледой, разумеется, явились не с пустыми руками. Царь одарил прекрасную дочку изысканной диадемой, украшенной десятками драгоценных камней самых немыслимых цветов и огранки. Подарок царицы смотрелся не менее роскошно: сотканный, казалось,, из золотистых утренних лучей полупрозрачный ионический хитон, с пурпурной каймой меандра, облегающий фигуру мягче, чем кипрская пена новорожденную Афродиту. Ещё позавидует, если увидит подобную прелесть, пусть и бессмертная, а женщина! Впрочем, зависть земных существ не менее опасна, хотя мелочней. Благо в Спарте не принято кичиться богатством, а копить деньги — громоздкие железные слитки, представляется танталовой мукой.

Фебова колесница почти скрылась за горизонтом, когда во дворце начали собираться гости. По заведённому обычаю, раньше всех прибыли наименее родовитые, не блещущие почётом. Их принимали без помпы незначительные придворные, провожали во внутренний двор, указывали места в дальних углах, за не накрытыми ещё столиками. Впрочем, их слух услаждали игрой на флейтах и кифарах немногочисленные на сей час музыканты, а прислуга подносила воду и орехи с засахаренными фруктами.

В это же время женская часть семьи Тиндарея, а так же супруги и дочери важнейших из прибывших расположились в трапезной части гинекея, отделённой от парадного зала кисейной завесой. Леда и несколько цариц, среди которых Клитемнестра, возлежали в первом ряду, достаточно тесно, чтобы иметь возможность обсуждать происходящее не повышая голос и не привлекая излишнего внимания мужчин. Место Елены было чуть поодаль, в кругу благородных ровесниц. Правда, оживлённую беседу вели лишь взрослые. Каждый гость подвергался взыскательной, зачастую насмешливой критике, порой переходящей в злословие. Не один герой или владыка сильно огорчился бы, услышав язвительные женские комментарии в свой адрес. Очевидно приутих поток колкостей, когда появились главные действующие лица: Тиндарей в сопровождении зятя, микенского царя Агамемнона, его брата Менелая, так же нескольких влиятельных правителей. Тут уж лучше придержать язычок, дабы не нажить неприятностей!

Повышенный интерес гинекея, что естественно, вызвали подарки. Хотя подношения принимал хозяин дворца, их тут же показывали виновнице события, через завесу. Дары в массе своей не отличались изыском, зато  существенно укрепляли достаток одариваемого. Чаще всего огромные амфоры с различным содержимым: вином, оливковым маслом, злаками; лишь отдельные персоны высшего достоинства позволили себе царский уровень: драгоценные украшения, аравийские благовония, а некий правитель заморского острова вовсе удивил — самой настоящей ручной обезьянкой, в золочёном ошейнике на серебряной цепочке!

И всё же Елена не могла не чувствовать себя неловко. Каждому был предельно ясен скрытый смысл происходящего. Как на рыночной площади собрались покупатели прицениться пусть к редкому, штучному, но товару, и выкладывают свои задатки, чтобы в назначенный момент приступить к торговле. Не так ли продают красивых рабынь, привезённых из победных походов? Что за дело, если покупаемая — дочь самого Зевса? Это только повышает ценность предстоящей сделки...

Царевна отвернулась от церемонного зрелища, нахмурившись, и тут встретила взгляд одной из кифаристок, юной девушки, покрытой татуировками, что выдавало в ней фракийку. Музыкантка улыбнулась проницательно, вздохнула, затем тронула струны инструмента и запела вполголоса, слышимая одной Еленой:

Я спросила у оракула:
в чём веление богов?
Он ответил — я заплакала,
спал с грядущего покров.

Пусть душа судьбе противится
но рассчитан путь земной:
быть орлёнку вольной птицею,
ну а девочке — женой.

Не ищите кров, где спрятаться,
рок не тщитесь искупить;
как четверг сменяет пятница,
так и парки тянут нить...

Шьют, поди, одежды брачные,
или саван, в свой черёд;
кто идёт, куда назначено,
мимо Леты не пройдёт.

Слова песни, трогающей до самого сердца, прервал грубый, властный удар гонга, возвестившего следующий этап праздника — большое благодарственное жертвоприношение. При этом завесу частично раздёрнули, и некоторые из женщин, а именно Леда в сопровождении цариц и Елены, направились во дворик, пусть ненадолго, чтобы принять участие  в церемонии. Супруга Тиндарея блистала вполне сохранившейся красотой, прочие дамы тоже не оскорбляли взор, но собравшиеся гости привстали и округлили глаза явно не из-за них.

Елена шла, старательно выпрямив стан и подняв подбородок, как учили мать с сестрой, но более всего мечтая сжаться, укрывшись пологом — от скрестившейся на ней сотни мужских глаз, полных неприкрытого любопытства, перерастающего в жадный азарт. Взгляды, конечно, тешат тщеславие, странно волнуют, и всё же пугают, словно светящиеся зрачки хищников в тёмной чаще. Этот дар, врученный бессмертными, её красота, не слишком ли опасна? Сердце стучит, будто собралось выскочить и припустить прочь, робкое! Ведь она — дочь самого Зевса, а они всего лишь люди, даже если цари и герои, так крепись!

Уже оказавшись напротив алтаря, царевна споткнулась, запутавшись ногой в полах ионийского хитона, и непременно упала бы, но выручил появившийся невесть откуда юноша, совсем юнец, подставил руку, не позволив случиться конфузу. Ещё успел шепнуть дрожащим голосом: "Я Деифоб, сын Приама, из Трои... Ты прекрасна!" Окружающие громко, но добродушно рассмеялись, похоже, происшествие ощутимо разрядило обстановку, показав, что совершенство не без изъянов, состоит из тех же плоти и крови, и даже, о боги! — если уложить её в постель, окажется обычной женой!..

Елена залилась пунцовой краской почище утренней Эос, сердясь на незнакомого спасителя (зачем подхватил, грохнулась, ушла бы совсем от позора!), и на всех в зале. Собрались ради неё, так ещё смеются! И за кого-то из них придётся выйти замуж? Все одинаково противные, самодовольные грубияны... Ну, чуть получше прочих Диоскуры, всё же братья, Тиндарей, как приёмный отец, Агамемнон — зять, его брат Менелай... Эти хоть из знакомых, а прочие — вовсе чужаки...

Тут распахнулись створки центральных дверей, отделяющих внутренний двор от внешнего, и добрый десяток слуг буквально втащили верёвками упирающегося коня. Елена едва не вскрикнула от душевной боли. Это был её любимец Аргос, серебристо-серый двухлеток с густыми, словно колхидское руно, гривой и хвостом, первый скакун в царском табуне, и при этом доверчивый, как жеребёнок. Неужели он предназначен в жертву? Великие олимпийцы, разве это возможно?

В противоположность царевне, присутствующие гости встретили появление отборного жеребца одобрительным гулом, восхищённые щедростью подношения. Тиндарей светился гордостью, едва ли не большей, чем за красавицу дочку. Боги оценят само собой, а что молва разойдётся по всей Ойкумене о великом царе, это факт существенный!

Но смириться с казалось бы неизбежным Елена не могла. Она протянула руки к отцу в умоляющем жесте и воскликнула:

— Именем верховного громовержца Зевса заклинаю и прошу ради себя, о царь Спарты, смилуйся над этим конём, он для меня дороже всех земных и небесных сокровищ!

В зале моментально повисла глубочайшая тишина, словно гости разом онемели, в добавок засомневались в собственном слухе. Просьба царевны была не просто бестактной, потому что означала женское вмешательство в решение мужчин, но ещё возмутительно, опасно кощунственной: богов пытаются лишить прямо обещанного им воздаяния! Где и когда это слыхано? Да, она дочь бессмертного, но не богиня же, так что себе позволяет?!

Тиндарей застыл, насупившись, мысленно ругая не к месту жалостливую девчонку, её небесного родителя, на пару с Ледой сотворивших столь прекрасное, но своенравное чадо, и себя самого за промашку с выбором жертвы. Аид побери, разузнай предварительно, не попал бы между Сциллой и Харибдой! Настоять на своём или пощадить чувства Елены, всё же её праздник?

Окружающие наблюдали, как царь выпутается из сложившейся коллизии с немалым интересом, кто сочувственно, а многие не скрывая злорадной насмешки (особенно из тех, кому гарантированно не светила участь разделить брачное ложе с царевной). Неловкую паузу прервал внезапным выходом на авансцену брат Агамемнона Менелай. Статный чернобородый красавец, впечатляющий не только многочисленными шрамами, говорящими о воинской доблести, но столь же обильными украшениями, необычными у сдержанных спартанцев. Его короткая по-военному туника казалась пропитанной кровью, хотя на самом деле была окрашена бесценным пурпуром. Сей достойный муж резко вскинул руку над головой, словно собираясь отдать боевой приказ, и столь же решительным казалось лицо. Но последовавшая речь могла бы служить примером великодушной политики:

— Считаю, что уважение воли виновницы сегодняшнего празднества является священным долгом каждого из нас! А чтобы не вызвать гнев Олимпа, предлагаю заменить в качестве жертвоприношения коня из конюшни царя Тиндарея на мою личную тройную упряжку вместе со сбруей и колесницей!

А вот тут собрание взволновалось всерьёз, загудело, как улей. Кто в Ахайе не знал блистательную, быструю, словно сандалии Гермеса, повозку Менелая, запряжённую тремя вороными огонь-жеребцами, с золочёной упряжью, отделанную слоновой костью и медными бляхами! Право, редкий властитель решился бы на такую роскошь, не говоря о средней аристократии. Ещё бы, содержать колесницу, соизмеримую по стоимости с полноценным боевым кораблём! И одним волевым жестом отправить подобное сокровище в огонь алтаря? Но тут же все раскусили истинный смысл поступка: это же неоспоримая заявка на первенство в споре за руку Елены, трудно придумать более удачный способ убить сразу несколько зайцев: получить благосклонность Тиндарея, но ещё важнее — благодарность юной царевны.

Пока прочие потенциальные женихи кусали ногти от досады, удалой Менелай, словно распорядитель торжества, красноречивым взмахом руки отправил слуг, держащих коня, прочь из зала, после чего с достоинством преклонил голову в сторону царственного семейства. Сияющий Тиндарей, довольный благополучным исходом инцидента, обнял могучую фигуру родственника, и воскликнул здравицу в его честь. Грянул громкий хор, в котором особенно выделялся голос Агамемнона, явно продвигающего брата. Елена сначала проводила взглядом любезного сердцу Аргоса, и лишь затем кивнула Менелаю. Разумеется, она оценила его широкий жест (да и как не оценить?), но природным чувством угадала причину щедрости, и оттого не могла быть вполне признательной. Впрочем, по сравнению с сохранённой жизнью милого создания, это всё пустяки. Сколько их, героев и владык, на всех её красоты не хватит, достанется кому-то одному...

Вновь распахнулись двери, но теперь вместо дрожащего от страха двухлетки в пропилеи затаскивали троих бешеных сорви-голов-жеребцов, атласно-вороных, подобных демонам Аида. Они гневно ржали, бились не на шутку, вот-вот норовя вырвать сдерживающие путы из рук коноводов. Лишь приближение хозяина несколько остудило их пыл. Всё ещё мотая чёрными, как смоль, гривами, они смотрели на него выжидающе. С подлинным азартом следили за действиями Менелая собравшиеся. Тот с виду расслабленной, но пружинистой походкой подошёл к своим питомцам, одной рукой хлопая их по шеям, а другую держа за спиной с зажатым в кулаке мечом-ксифосом. Зайдя со стороны, чтобы его не могла видеть сразу вся троица, Менелай что-то шепнул на ухо крайнему, как будто успокаивающее, и начал движение клинком.

Елена отвернулась, не в силах наблюдать тройное убийство. Нет, конечно, заклание жертвенных животных, как и забой домашнего скота не являлись для неё необычным зрелищем, хотя приятным тоже не назвала бы. Но этот демонстративный акт кажется уже чем-то слишком! Окружающие, напротив, сгорали от нетерпения. Лишь одно лицо в толпе не разделяло общего возбуждения — Пенелопа. Она бледна, словно умирающий воин, смотрит не мигая, нахмурясь, руки вытянула вдоль тела и прижала к бокам. Такое впечатление, что двоюродная сестра исполняет тяжкий, но обязательный долг, и будет так стоять, подобно статуе, хоть до скончания века. На мгновение их взгляды встретились, но Пенелопа не дрогнула и ресницей, вернув своё внимание к происходящему.

Там, за спиной царевны, трижды повторился отвратительный звук взрезаемой лезвием живой плоти, предсмертного дыхания, копыт, скребущих каменные плиты в судорогах агонии. И ещё поощрительные возгласы согласного хора глазеющих людей. Когда Елена смогла вновь обернуться, с яростной чудо-тройкой было покончено. Пару обмякших туш слуги уже тащили в угол, где на слое опилок с песком установили помост для разделки. Третий несчастный, встретивший разящий удар последним, ещё не совсем расстался с жизнью, пульсировал кровью из раны, косился в потолок страшным испуганным глазом, быстро тускнеющим.

Вкатили саму повозку, ловко разобрали на детали, орудуя слесарным инструментом, затем всё побросали в разожённый по максимуму огонь жертвенного очага. Весело вспыхнула просмоленная древесина, ткани и кожа затрещали, металлы придали пламени диковинную окраску. Затянули священные гимны приглашённые жрецы разных храмов, зазвучали пронзительные флейты. Елена поморщилась от непривычного запаха — будь она на месте небесных родственников, ни за что не приняла бы подобного подношения, от которого слезятся глаза и першит в горле. Впрочем, в пекло отправили не всё. Драгоценную сбрую передали в дар конной статуе Аполлона в Дельфах, куда регулярно обращались за помощью оракула.

Убитых коней быстро разделали на множество частей, соответственно с числом присутствующих на пиру, и каждому поднесли свой кусок. Естественно, царской семье достались самые почётные: сердце, печень, половые органы. Елена держала поднос с кровянистыми ломтями, ожидая своей очереди швырнуть содержимое в огонь. Подумалось вдруг, если боги питаются амброзией и нектаром, зачем им этот плотский дым, считающийся лучшим угощением? Не забыть спросить отца-Зевса, если соизволит, конечно, выслушать столь вздорный вопрос...

Теперь густо запахло сжигаемыми мясом и жиром, попутно закурились десятки жаровень с благовониями, дабы не слишком мучить обоняние. Пока все, кто был допущен к жертвоприношению, прошли мимо алтаря, кануло достаточно времени, чтобы царевне заскучать. Но вот последний гость вернулся на место, вслед за этим вновь провозгласили здравие царя, царицы, всех его чад и домочадцев, но более всего, естественно — прекрасной Елены!

Женщины вернулись на свою половину, к обильно накрытым столикам и мягким ложам, тем же самым занялись мужчины. Обе половины человеческого рода, разделённые занавесом, предались утехе поглощения добротнейшей пищи, запиваемой лучшим в Ахайе вином. Звонко и весело грянула музыка, исполнители, нанятые со всей округи, сменяли друг друга, чтобы градус благодушия не падал. Иногда выступали артисты: мимы и акробаты — лихо закручивали свои трюки, или шуты, вызывающие приступы всеобщего смеха. Получали свою долю внимания и аэды, распевающие речитативом сказания о славных древних временах, о былых и современных героях.

Елена готова была слушать и внимать зрению до бесконечности, забывая про лакомства и окружающих соседок, но далеко за полночь, когда Бахус вполне овладел сознанием пирующих в открытом дворике, и похоже, праздник начинал терять пристойные формы, полог дополнился дощатой перегородкой, а дамам предложили разойтись по спальным местам. Не все из них смогли выполнить рекомендацию, многие давно и прочно спали на трапезных ложах, а других пришлось сопровождать служанкам.

Царевна встала с сожалеющим вздохом (не часто в Спарте происходили подобные зрелища), простилась, обнявшись, с матерью, сёстрами, кивнула приветливо всем, кто ещё мог различить её черты, и в компании неизменной Гиды поднялась в свою лоджию.

Скоро разгорелся затепленный ночник, озаривший скромный интерьер таинственным светом. На яркую приманку тут же слетелись разнообразные мошки-бабочки, устроившие смертельную пляску вокруг обжигающего источника. Елена понаблюдала некоторое время, как одна за другой крохотные создания, не в силах противостоять природному влечению, стремятся к яркой цели, опаляют крылышки и падают на деревянный пол, ещё трепеща от несбывшегося порыва. Наконец, закрывает пламя стеклянным экраном, что не отваживает насекомых, но хотя бы даёт им шанс прожить подольше.

Царевна кивает головой служанке, мол, отпускаю от обязанностей, и сонливая Гида тут же укладывается на своём лежаке, чтобы через минуту безмятежно засопеть. Счастливая, или несчастная? Предел её мечтаний — сытно поесть, выспаться, избежать выволочки за промашку. Когда-нибудь, возможно, и она выйдет замуж, если так порешат хозяева, и будет служить ещё мужу и детям. Зато не болит голова насчёт завтра, когда все дни одинаковы и не сулят ни большой радости, ни горькой беды. Вот ещё неясность — замечают ли боги таких ничтожных смертных? Так же управляют их жизнью, вмешиваются в расчёты, устраивают судьбы? Да полно, хватит ли у бессмертных терпения на бесчисленное скопище людей? В одной Спарте их десятки тысяч, а сколько во всей Ойкумене? Не меньше, пожалуй, чем звёзд на небе!

Тут внимание Елены переключается на сверкающий свод над головой, одновременно бездонно чёрный, но густо населённый всевозможными фигурами. Каждый видит в них собственный смысл, определённых названий ещё нет, лишь некоторым, самым ярким, даны имена: вот, например, Кассиопея, эфиопская царица, её супруг царь Цефей и дочь Андромеда, герой Персей, спасший последнюю от дракона, а потом основавший Микены. Или медведица, в которую ревнивая Гера превратила нимфу Каллисто. Но есть созвездия безымянные, видимо, ожидающие своих нарицателей. Не обязательно им быть древними персонажами. Чем плохи, скажем, её простоватые, но безупречно верные братья, Кастор и Полидевк? Кто более них достоин звёздных почестей? Шепнуть отцу-Зевсу, ему ничего не стоит воплотить в реальность... Ну, или люди сами догадаются, слушая историю Диоскуров.

Царевна сбрасывает драгоценные одежды, как обычный домотканый хитон, прямо на пол, переступает, шагнув вперёд, чувствуя нагим телом свежесть весенней прохлады. Из окружающих дворец насаждений слышатся робкие ещё цикады, только настраивающие свой неистовый любовный стрекот, так же отдельные трели ночных птиц. Толпы гомонящих, невидимых отсюда гостей расходятся по местам ночлега: одни, в основном родственники, под крышу царских построек, основная масса в собственные шатры, раскинутые неподалёку. С высоты лоджии они кажутся россыпью красноватых мерцающих искр, или отражением звёздного неба. Удивительно и немного жутко чувствовать себя причиной, или даже виновницей этого странного сборища. Неужели только ради неё одной сошлось, съехалось столько людей со всех краёв земли? В этом обещанный подарок богов, или неизбежность сбывающегося рока? Как знать, а лучше всего даже не задумываться...

Ещё довольно долго царевна бродит по гладким доскам лоджии, то приглядываясь к чему-то во тьме, то вслушиваясь в неведомые звуки. Иногда улыбается забавным мыслям, а то хмурится совсем по-взрослому. Минул день её двенадцатилетия, и чем ознаменуется будущее? Ночь вокруг, мрак впереди. Отчего-то в глубине души прозвучала мелодия, услышанная сегодня утром от этого мальчика, Гомера. Вздрогнуло сердце, будто его тронуло предчувствие. И на ум пришло холодноватое, прозрачное слово: “бессмертие”.

Примерно в то же время, удалившись от костра и шатров троянского стана, столпом застыл юноша, обративший всё внимание в сторону дворца Тиндарея, а именно лоджии, в которой теплился крохотный огонёк светильника. Неслышно сзади подошёл пожилой человек, Приам, положил руку на плечо сыну, и устремил взор туда же. Через некоторое время прервал молчание после лёгкого вздоха:

— Да, я понимаю тебя, Деифоб. Царевна Елена в самом деле настолько хороша, как её описывают, даже лучше. Настоящую прелесть не передать словами, она поражает зрение и пленяет сердце... Даже я, несмотря на преклонные лета, счастливо женатый, перевидавший сотни красавиц, не могу спокойно думать о ней, и почти готов решиться на отчаянные поступки. Что говорить о неискушённой молодёжи?

— Отец, мне кажется, я пролью всю свою кровь до капли, чтобы завоевать её!

— Боюсь, положить голову будет гораздо проще, чем рассчитывать на успех. Тиндарей никогда не отдаст Елену в наши края, он явно благоволит ближайшему окружению. Если только вмешаются боги, но это опасная игра, и меня мучит тревога — не напрасно ли я затеял это путешествие? Хотя, клянусь Олимпом, ничего более прекрасного не случалось в моей жизни! А теперь, пойдём-ка спать... если сможем. Завтра отправляемся рано утром, чтобы засветло успеть на корабли...

И ещё одна пара отнюдь не безвестных персонажей, Тесей и его закадычный друг царь лапифов Пирифой, в этот час пряталась среди шершавых ветвей разлапистого платана, росшего вплотную ко дворцу, прямо напротив девичьей лоджии. Оба приятеля молча следили за поведением юной царевны, пока та не погасила светильник и улеглась спать. Только тогда раздался придушенный шёпот Пирифоя:

— Разрази меня гром Зевса, она истинная его дочь! Я уже сожалею, что согласился кидать с тобой жребий, почему эта свежая птичка достанется такому дряхлому осьминогу, как ты!

— Полегче, лапиф! Можно подумать, ты осьминог молодой! Уговор дороже денег, я забираю Елену, для тебя найдём другую дочь Громовержца, покруче этой девчонки...

— Это какую другую, позволь спросить, или дочки Зевса на земле пачками валяются?

— Точно знаю одну, только не на земле, а под землёй, Персефону...

— Жену Аида? Да ты спятил, Тесей! Как туда к ней попасть, если только не умереть, а зачем мертвецу жена?

— Не дрейфь, старина! Положись во всём на меня, я не из таких переделок выкручивался, тебе и не снилось!

— Ладно, будь по твоему... Так что, забираемся в лоджию, крадём царевну, и поминай как звали?

— Не так резво, Пирифой! Украсть-то украдём, но далеко ли уйдём? Тут вся округа — владения Тиндарея, нас засекут в два счёта, при дворе человек двести охраны, в добавок гости не разъехались, с удовольствием поучаствуют в погоне. Но хуже всего — Диоскуры, они за сестрой дойдут до садов Атланта!

— Так что же делать, если такие сложности?

— Я разузнал, через неделю Тиндарей со всей свитой, и близнецы с ними, уедут на большую охоту в Немейские болота. Вот тогда и выпадет наш шанс. Будет достаточно времени убраться подальше, а там дело будет сделано, стану Зевсу зятем, так сказать, по факту... Всё, двинули, пока собаки нас не учуяли!

Они почти бесшумно спустились с дерева, украдкой, перебежками достигли ближайшей рощи, затем неспешно направились в тайное место, где остановились. Идти в полной темноте было сложно, но впереди, на востоке, уже светлела робкая синева, предвещая скорое утро. Занимался новый день, и с ним новая эпоха. Начиналась История.



PS, как эпилог.
Разумеется, все знакомы с эпической историей жизни Елены, прозванной Прекрасной. Тем не менее, позволю себе напомнить вкратце основные моменты. Боги не обманули царевну: ни славы, ни любви ей было не занимать, впрочем, как и зависти, лжи и насилия. Вскоре после двенадцатого дня рождения она была похищена афинским героем Тесеем, совместно с царём лапифов Пирифоем, увезена в Афины и принуждена к замужеству. После того, как оба похитителя отправились в аид за Персефоной и ожидаемо застряли там, Елену освободили братья-Диоскуры. После возвращения домой она родила дочь от Тесея, Ифигению, которую взяли на воспитание Агамемнон и Клитемнестра. Это злоключение не отвадило женихов от прекраснейшей из женщин, и вскоре она была отдана замуж (выбрала из множества претендентов) за Менелая. При этом всех женихов предварительно связали клятвой содействовать будущему браку. Двоюродная сестра Елены Пенелопа оказалась замужем за царём Итаки Одиссеем. Через десять лет, в результате интриги богини раздора Эриды, а так же чар Афродиты, спартанская царица была обольщена и похищена троянских царевичем Парисом. Это послужило поводом к походу ахеян (данайцев) на Трою и десятилетней войне. В результате ожесточённых сражений погибли многие герои, из них самые известные Ахилл, Патрокл, Гектор, и в конце концов, сам Парис. Мужем Елены, пусть ненадолго, стал Деифоб, давний воздыхатель, младший сын царя Приама. Нахождение в Трое, несмотря на всеобщее почитание, тяготило Елену, что привело к содействию ахеянам при последнем штурме города. Столица великой Троады пала, были уничтожены её защитники, а женщины и дети превращены в рабов. Первоначально Менелай и остальные греки пылали местью к Елене, но потрясённые её неувядаемой красотой, попросту выронили из рук оружие. Прекрасная дочь Зевса вернулась в законные узы  брака посреди стен родной Спарты. Там они проживали до самой смерти Менелая, сведения же о последующих событиях крайне противоречивы. Известно лишь одно обстоятельство — на все века Елена осталась прекраснейшей из смертных (а по мнению многих, и бессмертных тоже), и примером того, что великие дары богов не только не гарантируют счастья, но могут оказаться тяжким бременем для человека. И всё же, какой замечательный плод принесла мимолётная страсть громовержца Зевса к царице Леде, да не увянет он никогда!

Фибула — металлическая или костяная застёжка, зачастую высокохудожественная вещь.
Пасифая — дочь Гелиоса, супруга критского царя Миноса, известная охватившей её страстью к быку, мать Минотавра, Ариадны, Федры...
Эвротас — река, протекающая через Спарту.
Лакедемон — название города-полиса и области, то же, что Спарта.
Гинекей — женская часть греческого дома.
Скифос — кубок, чаша для вина.
Лета — река в аиде, царстве мёртвых.
ксифос — прямой обоюдоострый меч длиной около локтя, основное оружие греческих воинов.


Иллюстрация: "Maria", Pierre Oliver Joseph Coomans.