Конь-хитрые глаза

1.

– Дед, а дед!  А мне уже рюкзак купили. И ручки. Для школы.
– Так… Ты не мешай, Стёпка. Чего я там матери-то говорил?
– Про анализы, – напоминает мама.
– Ну да… Значит, кровь взяли, мочу, взяли, теперь ждать надо… Главное, сказали: не курить. Ни в коем случае. Ну, что скажешь, дочь? Всю жизнь курил, а тут – извольте бросить!
– Так правда нельзя же, папа.
– Молчи! Много понимаешь. Вместе со своими врачами. Если ещё и курить брошу, так совсем скучно помирать будет.
– Папа, да что ты говоришь! С чего умирать-то?
– Ай, молчи!
– Дед, а дед… А я в один класс с Викой Кузьминской пойду, помнишь её? Из садика.
– А приносить ничего мне не надо. Тут кормят. Да и всё равно аппетита нет.
– Ну как не надо, папа? Хоть фрукты-то.
– Папиросы лучше.
– Нельзя же тебе!
– Молчи!
– Ох, папа…
– Что «папа»? Я шестьдесят два года папа! Всё. Отпапкались… Когда Лиза приедет?
– Не знаю, она плачет всё. И ноги же.
– «Ноги!» Тоже мне, жена называется. Небось, когда перелом у нее был, так я каждый день к ней ездил. Апельсинчики, витаминчики… А тут помираешь, а у неё ноги.
– Ну правда, папа. Она ещё переживает, от этого хуже. Вены…
– Вены! Дай подушку-то эту, с кислородом… Поверни колёсико…
– Папа, папа…
– Опять запапкала! Ну, чего ты? Плачет ещё…
– Ты хрипишь так…
– Ясное дело хриплю! Не здоровый же! Не мешай.

Дедушка, хрипя, дышит кислородной подушкой.
Мама и Стёпка сидят, смотрят. Мама всхлипывает.

– Дед, а дед… А как тебе кровь брали? Больно было?
– Стёпа! Не мешай дедушке! Не видишь, дышит?
Сидят.

– Мам, а мам… А мы скоро пойдём?
– Стёпа, тш! Что за ребёнок!
– А что?
– В коридор-ка выйдем… Папа, мы сейчас вернёмся, ты осторожней!

Мама волочёт Стёпку из палаты в коридор.

– Ты как себя ведёшь?
– А что?
– Ты не видишь, что с дедушкой?
– Вижу.
– Ты понимаешь, что он… что он…
– Что он?
– Дурак бесчувственный! Стой тут в коридоре, если не понимаешь ничего! Он тебя на спине катал, а ты!..
Мама возвращается к дедушке в палату. Стёпка стоит в коридоре, прислонившись к стене. Ему скучно и грустно. Он всё понимает. Но почему-то ничего не чувствует. Ему жалко дедушку, и он знает, что надо плакать, потому что дедушке очень плохо, и потому что он, наверное, очень скоро умрёт. Стёпка пытается выжать из себя слёзы, но – не выходит, и всё тут.

2.

Через неделю дедушку отпевают. Стёпка стоит в храме среди взрослых. Мама плачет. Плачет бабушка Лиза. Не может стоять: ноги. С двух сторон её поддерживают тётя Аня и Валентина Федоровна, соседки.
– Лизавета, держись. Держись. Лизавета, – повторяет басом Валентина Фёдоровна. – Я держусь ведь. Мой тоже не сегодня-завтра, сама знаешь.
Да, вспоминает Стёпка, у Валентины Фёдоровны тоже муж в больнице умирает. Так бывает – старики же, вот и уходят почти одновременно.
 Хор поёт красиво и печально. Высокий священник говорит что-то очень важное, наверное. И снова хор поёт.
Дедушка лежит в гробу. Совсем худой. А лицо спокойное. Не строгое, как обычно. Да и вообще не такой уж он и строгий был. На спине вон Стёпку катал. Стёпка помнит, хоть был тогда ещё совсем маленький…
– Коня! Коня! – кричит Стёпка в магазине игрушек. Увидел, значит  – большого, красивого, с густой чёрной гривой и на колёсиках – и нужен теперь этот конь ему позарез.
– Денег у нас нет на коней, Стёпа, – раздражённо увещевает мама. – С алиментов папашки твоего не разгуляешься.
– Разгуляешься-а-а! – не соглашается Стёпка. Он не понимает, что значит «алименты» и «не разгуляешься», но ему важно противоречить.
– Ну, тихо, тихо, цыган! Коня ему, видите ли! – Это дедушка. Ещё не худой и вполне бодрый. С короткой белой бородкой и хитрыми серыми глазами. – А я не подойду?
Он осторожно поднимает Стёпку, сажает его на плечи, крепко держа за руки. Стёпка недоволен: и на высоте страшновато, и дедушка – не конь!
– Папа, ну куда ты его себе? – пугается мама. – Спина же!
– Ничего, – щурится хитрыми глазами дедушка. – Ну, красноармеец, поскакали?
Но Стёпке это не нравится. Ему страшно на высоте. Он очень боится упасть, и начинает кричать пуще прежнего.
Дедушка ставит его на пол. Начинает разгибаться и ойкает.
– Ну вот, говорила же, прихватит! – недовольна мама. – Вечно ты, Стёпа, не понос, так золотуха! А дедушке теперь больно.
– Дедушке нормально, – кряхтит дедушка, осторожно разгибаясь. – Даже полезно. Ничего, Стёпка, дома покатаемся.

Дома дедушка встаёт на четвереньки, Стёпка забирается ему на спину и едет на дедушке из комнаты в кухню и обратно. Теперь совсем не так высоко, и Стёпке не страшно. Даже весело. Конечно, дедушка не тот большой красивый конь с гривой. У дедушки вместо гривы – лысина посреди белых редких волос. Стёпка первый раз видит эту лысину так близко. Осторожно трогает её, пока едут. Гладкая.
– Папа, перестань уже! – это мама снова недовольна. – Приучишь, потом не слезет!
– Ну ты ж слезла, правда, поздновато, ха-ха-ха! – смеётся дедушка.
– Не смешно, – отрезает мама. – Стёпа, лошадка устала. Дай ей поесть.
Дедушка, посмеиваясь и кряхтя, встаёт и идёт на кухню:
–  Что там у нас? О, овсянка. Точно, что ли, я лошадь? – слышит Стёпка. Дедушка выглядывает из кухни: – Стёпка, смотри, я – лошадь! – И очень похоже на лошадь ржёт. Даже слишком похоже. Как-то даже не по себе. А потом вдруг на месте дедушкиной головы появляется голова того коня из магазина, и эта голова громко ржёт прямо Стёпке в лицо!

Стёпка вздрагивает: задремал. Это не конь, это священник что-то громко снова говорит… И хор снова поёт. И дедушка лежит в гробу. Его хитрые глаза закрыты навсегда. И мама плачет со свечой в руках, и бабушка плачет, соседки уже не могут её держать, подводят к скамейке у стены, сажают…А Стёпка – не плачет. Он думает, что он, наверное, и правда дурак бесчувственный. Вот – был дедушка. Живой. Катал его. Мультики вместе смотрели. Что ещё… Ну, в школу дедушка его готовил. Примеры решали и читать пытались. У Стёпки, правда, ничего почти не получалось, и дедушка злился. Но всё равно он был хороший и родной. А теперь вот – нет его и не будет никогда.
«Плачь же, плачь, дурак бесчувственный!» – мысленно ругает себя Стёпка.
Потом дедушку грузят в автобус и везут на вокзал. Его будут хоронить в другом городе – там, где он родился. Он так хотел. Мама поедет с ним.
А Стёпка с бабушкой и её гостями-соседками до самой ночи сидит в комнате – в той самой, где дедушка катал его на спине. Старушки пьют, закусывают, плачут. Валентина Фёдоровна басом важно говорит: «А тут не угадаешь. Богу лучше знать. Мой вот тоже не сегодня-завтра…» Вздыхают, и снова пьют, едят и плачут… Потом вдруг как запоют: «То-о не ве-етер ве-ет-ку кло-о-нит…»  А потом Стёпка уснул сидя.
– Стёпушка, внучек, ты ложись иди, ложись! Мы тихонечко, ещё немножко, – говорит бабушка. Смотрит на него и снова взрывается слезами: – Как на дедушку похож, как похож! Одно лицо, господи!..

3.

Стёпка с мамой – у подъезда среди соседей. Прощаются с мужем Валентины Фёдоровны. Валентина Фёдоровна спокойно и деловито распоряжается:
–  Так. Табуретки сюда ставим. Погодите, не вытаскивайте его ещё.
Ставят табуретки. Теперь можно выгружать из автобуса гроб.
Мама, Стёпке, тихо:
– Завтра девять дней дедушке. Надо Валентину Фёдоровну тоже пригласить. А то неудобно. Так помогала.
Гроб с телом мужа Валентины Фёдоровны стоит на двух табуретках возле подъезда. Соседи обступили его. Молча смотрят. Валентина Фёдоровна подошла к гробу.
Стёпка плохо помнит мужа этого. Появлялся он во дворе редко, всё время болел. Иногда Стёпка видел его пьяным. Он что-то мычал и упирался, а Валентина Фёдоровна тащила его за руку, как маленького, домой и приговаривала:
– Горе моё луковое, Егоров, чтоб ты сдох!
Ну вот, собственно, теперь он и того… Может, потому Валентина Фёдоровна и не расстраивается? Устала с ним возиться.
Соседи кладут в гроб цветы.
Подходят и отходят.
Валентина Фёдоровна молча стоит, смотрит не на мужа, а куда-то вперёд.
Водитель говорит тихо:
– Я извиняюсь… Везти уже надо. У меня ещё два адреса.
– Да, да, – отвечает Валентина Фёдоровна. – Сейчас, постою ещё минутку.
Ещё минутка в тишине.
– Берите теперь, – говорит она.
Гроб поднимают с табуреток.
И вдруг Валентина Фёдоровна начинает выть. Воет басом, и это страшно.
Стёпка испуганно смотрит. Соседи понимающе опускают головы. Поднявшие гроб с табуреток деликатно задерживают его в воздухе.
– На кого-о-о-о! Гена-а-а! На кого-о-о-о! О-о-о-о! – воет Валентина Фёдоровна. – Гена-а! Геночка-а-а!  О-о-о!
Она воет, изгибается, бросается на гроб, снова отходит, воя, и снова бросается.
Двое держащих больше не могут держать – тяжело! – и аккуратно ставят гроб обратно на табуретки. Водитель деликатно крякает и влезает в свой автобус.
– На кого-о!
– Валентина Фёдоровна, у меня валидол есть, – говорит Стёпкина мама.
– Не-е-т! Я должна проводить его без валидола-а!
Стёпка удивлён, почему – должна без валидола? С валидолом же легче, наверное.

Тут же стоит и баба Люда, старенькая-престаренькая, живущая здесь с незапамятных времён, когда не то, что Стёпки ещё не было, а даже и его мама только родилась. Баба Люда всегда помогает соседям, чем может. И с маленьким Стёпкой сидела, когда мама не могла. И на прощаниях всегда в первых рядах. И на поминках.
Валентина Фёдоровна всё воет, Стёпкина мама стоит, как и все, опустив голову. Стёпка вдруг чувствует, что ему очень надо с кем-то поговорить. Он вспоминает про завтрашние дедушкины девять дней, подходит к бабе Люде.
– Баба Люда, здравствуй.
– Здравствуй, Степанчик, – баба Люда вздыхает. – Вот ведь… Видишь, как оно, – кивает на кричащую Валентину Фёдоровну.
 – Ага… Вы, это… Баба Люда, вы завтра к нам приходите, хорошо?
– А что у вас завтра?
– Завтра дедушке… – вдруг что-то подкатывает к Стёпкиному горлу. – Дедушке – девять… – Подкатывает всё сильней, не даёт говорить. – Девять…
Вдруг выбрызгиваются слёзы, душат Стёпку, ему стыдно, но он упрямо хочет договорить:
– Девять дн… Вы приходи… приходи..те…
Стёпка рыдает и всё пытается говорить.
Баба Люда раздражённо шепчет маме:
– Зачем ребёнка привела? Видишь же, переживает!

Стёпку уводят в подъезд, утешают, он всё пытается говорить, но слёзы не дают, получается такое нервное всхлипыванье-говоренье:
– При…хо…ди…те… Де…душ…ка…
Стёпка плачет и плачет, не может остановиться, и злится на себя… И странно: не по дедушке он плачет, хотя дедушку жалко, конечно. И Егорова жалко, и Валентину Фёдоровну, которая там, во дворе, вроде, наконец, успокоилась. Мотор машины заработал – значит, на кладбище уже едут…
Почему к горлу всё подкатывает и подкатывает тоска, и всё вырывается прочь со слезами? Почему? Стёпка не понимает. И баба Люда думает, что понимает Стёпку, а не понимает.
И мама не понимает.
Никто.