Бруно, Декарт, Ф. Бэкон

В концепциях Николая Коперника и Тихо Браге, при всем различии их систем, было все же нечто общее, а именно, идея конечной сферической вселенной. Границей Вселенной и Коперник, и Тихо Браге считали сферу неподвижных звезд. При этом в системе Коперника звезды сделались в буквальном смысле "неподвижными", а не только неподвижными друг относительно друга, каковой смысл вкладывали еще древние, чтобы отличить звезды от планет (слово "планета" в переводе с греческого означает "блуждающая"). Но настало время отказаться и от этой унаследованной от античности идеи, а именно, что неподвижные звезды равноудалены от центра мира и образуют сферу. Равным образом, настало время вообще отказаться от идеи центра мира и от попыток изобразить Вселенную на рисунке, как это делали сначала пифагорейцы (Филолай), затем Платон, Аристотель, Птолемей, Фома Аквинский, Николай Коперник и, наконец, Тихо Браге. Как справедливо заметил американский историк науки С. Яки, этот шаг (отказ от идеи центра мира и сферы неподвижных звезд как границы мира) был равносилен "утрате" вселенной или изгнанию из космологического рая (S.L. Jaki. God and the Cosmologists. Fraser, MI, 1998, pp. 1-2).
Первый шаг в этом направлении сделал итальянский философ Джордано Бруно (1548-1600). Бруно отличался своим критическим умом, настроенным скорее на разрушение, нежели на созидание. Как и многие другие интеллектуалы эпохи Возрождения, Бруно отдал дань увлечения оккультным наукам, за что в конце концов поплатился жизнью, будучи сожжен на костре как нераскаявшийся еретик. Для нас представляет интерес сочинение Бруно "О бесконечности, вселенной и мирах", где упоминается Николай Кузанский, первым предложивший отказаться от идеи конечной вселенной и рассматривать каждую звезду как отдельный мир, населенный собственными жителями. Именно идея "инопланетян" привела Николая Кузанского и Джордано Бруно к неизвестной даже античным атомистам - Демокриту, Эпикуру и Лукрецию - идее, что каждая звезда является тем отдельным миром, о бесчисленном множестве которых говорили атомисты. У Демокрита идея множества миров сводилась к идее множества вселенных, так или иначе напоминавших нашу; при этом у Демокрита не было никаких сомнений в том, что все звезды расположены на одной сфере.
Взвесив все это, можно утверждать, что Николай Кузанский и Джордано Бруно были первыми мыслителями, предложившими отказаться от античных представлений о сфере звезд как едином космическом теле (когда-то пифагореец Филолай, чтобы получить совершенное число небесных тел, а именно десять, приплюсовал сферу звезд к Солнцу, Луне, Земле, Противоземле и пяти планетам). В книге «О бесконечности, вселенной и мирах» Бруно пишет: «Поскольку вселенная бесконечна, необходимо, чтобы существовало множество солнц; ибо невозможно, чтобы теплота и свет одного единственного солнца могли излучаться по безмерной вселенной, как это воображал Эпикур, если верно то, что некоторые о нем сообщают. Поэтому нужно принять, что существуют еще бесчисленные солнца, из которых многие для нас заметны в виде маленького тела; но таким покажется меньшая звезда, которая на самом деле гораздо больше той, которая кажется нам наибольшей» (Opere di Giordano Bruno Nolano. V. II. Lipsiae, 1830, p. 53).
То, что у Николая Кузанского и Джордано Бруно было лишь гениальной догадкой, обрело четкость математического доказательства у Рене Декарта (1596-1650), французского математика и философа, попытавшегося создать новую, несхоластическую метафизику и преуспевшего в этом больше, чем Галилей. Приведем несколько фрагментов из книги Декарта "Начала философии", изданной впервые на латинском языке в Амстердаме в 1644 году.
В предисловии к французскому изданию этой книги, увидевшему свет в Париже в 1647 году, Декарт пишет о том, что требуется от начал: "От начал требуется, чтобы они были столь ясными и очевидными, чтобы человеческий разум при их внимательном исследовании не мог сомневаться в их истинности[...]. Разумеется, лишь Бог является совершенной Мудростью и обладает совершенным знанием всех вещей: но и люди могут называться имеющими больше или меньше мудрости в зависимости от того, много или мало они знают об истинах самых важных" (Les principes de la philosophie escrits en latin par Rene Descartes et traduits en francois par un de ses amis. Paris, 1647, pp. ii verso - iii recto).
К числу самых важных вещей Декарт относил философские истины, отсюда его мнение, что "не может быть большего блага для государства, чем если в нем наличествуют истинные философы[...]; те же, кои без изучения философии жизнь проводят, воистину имеют глаза закрытыми и не помышляют о том, как бы их открыть" (Ibid., pp. iii recto – iii verso).
В третьей книге "Начал философии" Декарт рассматривает космологические проблемы. Прежде всего, Декарт оценивает расстояния между небесными телами в Солнечной системе: "Во-первых, обратим внимание, что Луна отстоит от Земли на расстояние, равное приблизительно 30 диаметрам Земли. Солнце же отстоит от Земли на расстояние 600 или 700 диаметров Земли" (Renati Des-Cartes principia philosophiae. Amstelodami, 1644, p. 72). Здесь Декарт пока следует тем данным, которые приводит Птолемей в "Альмагесте". Однако, когда речь заходит о планетах - Меркурии, Венере, Марсе, Юпитере и Сатурне - Декарт уже пользуется данными, полученными Коперником: "Узнаем также с помощью наблюдений, коим помогает разум, что Меркурий отстоит от Солнца на расстояние более 200 диаметров Земли, Венера - более 400, Марс - 900 или 1000, Юпитер - более 3000, и Сатурн - 5000 или 6000" (Ibid., p. 72).
Далее Декарт переходит к оценке расстояния до т.н. неподвижных звезд: "Что же касается неподвижных звезд, то не позволяют, впрочем, явления считать, что они отстоят от Солнца или Земли на расстояние большее, чем расстояние до Сатурна, но тем не менее можно предположить, что они находятся на сколь угодно большом расстоянии" (Ibid., p. 72). На самом деле Декарт, будучи убежден в правоте Коперника, но не решаясь из-за страха перед инквизицией заявить об этом открыто, имел важные основания считать, что "неподвижные" звезды удалены от Земли на расстояние гораздо большее, чем расстояние до Сатурна (в противном случае, если, разумеется, признать правоту Коперника, конфигурации созвездий менялись бы по мере обращения Земли вокруг Солнца). Дальнейший ход рассуждений Декарта основывается как раз на тезисе о громадной удаленности звезд от Земли и Солнца: "И, возможно, Солнце не будет выглядеть большим, если на него посмотреть с неподвижных звезд, чем сами неподвижные звезды, когда мы смотрим на них с Земли, а потому надо без предубеждения сравнивать между собою части видимого мира, остерегаясь того, чтобы Луну, Землю или Солнце посчитать по величине превосходящими звезды" (Ibid., pp. 72-73).
Как видим, Декарт использует метод мысленного переноса точки наблюдения, предлагая взглянуть на Солнце не с Земли, а с неподвижных звезд. Вспомним аналогичные "мысленные эксперименты" Сократа, Орема, Леонардо да Винчи и Бенедетти, и тогда мы поймем, что рассуждения Декарта построены в том же ключе. В данном случае мысленный перенос точки наблюдения позволяет Декарту доказать, что сфера звезд есть не более, чем плод воображения:
"Во-первых, что касается Солнца, нет сомнения, что тот свет, которым оно воздействует на наши глаза, оно имеет в себе самом. Ибо этот свет оно не может заимствовать даже от всех неподвижных звезд вместе взятых, поскольку они сами столько света нам не посылают, притом что от нас они не отстоят дальше, чем от Солнца; равно как нет и другого тела, более лучистого, от которого Солнце могло бы заимствовать свой свет; если бы такое тело существовало, мы несомненно бы его заметили. То же самое легко примут на веру и относительно неподвижных звезд (т.е. что они светят собственным светом - И.Л.) те, кои рассмотрят, сколь живыми лучами они мерцают и насколько они удалены от нас и от Солнца: ибо если бы мы находились так же близко от какой-нибудь неподвижной звезды, как мы находимся от Солнца, то вполне достоверно можно утверждать, что эта звезда покажется нам не меньшей по размерам и не менее яркой, чем Солнце" (Ibid., p. 73).
Обратим внимание на то, что еще раз Декарт предлагает нам мысленно перенести исходную точку наблюдения: теперь он предлагает нам не на Солнце посмотреть с расстояния, равного расстоянию от нас до неподвижных звезд, а на какую-либо из неподвижных звезд, мысленно представив себя в ее окрестности. Этот мысленный эксперимент приводит Декарта к важному выводу:
"Но, подобно тому как и Солнце имеет вокруг себя некое обширное пространство, в котором не содержится ни одной неподвижной звезды, так и отдельные неподвижные звезды должны быть весьма удалены от всех прочих, и т.о. одни неподвижные звезды должны находиться от нас и от Солнца дальше, чем другие" (Ibid., p. 77). Иными словами, Декарт призывает нас отказаться от "сферы звезд", т.е. разбросать звезды по неограниченному пустому пространству. Этот вывод Декарт выносит на поля первого издания своей книги "Начала философии": "Неподвижные звезды не находятся на одной сфере, но каждая из них имеет обширное пространство вокруг себя, в котором нет других неподвижных звезд" (Ibid., p. 77). Ясно, что к такому выводу Декарта привела гипотеза Коперника.
Для философии этот вывод имел колоссальное значение, может быть, даже большее, чем учение о движении Земли. Коперник лишь "удалил" нас из центра мира. Декарт же и Бруно вовсе лишили нас мира как единого целого.
Следует отметить, что другие философы конца XVI - начала XVII века значительно уступали Бруно и Декарту по глубине своих космологических прозрений. Например, Фрэнсис Бэкон (1561 – 1626) в своей книге "О достоинстве и приумножении наук" пишет следующее: "Известно, что положение Коперника о вращении Земли (распространенное и в наше время), поскольку оно не противоречит тому, что мы наблюдаем, нельзя опровергнуть, исходя из астрономических принципов, однако это можно сделать исходя из правильно примененных принципов естественной философии" (Ф. Бэкон. Сочинения в двух томах. Т. 1. М., 1971, с. 252). Эти слова были написаны в 1623 году, когда Кеплер и Галилей уже прочно стояли на позициях гелиоцентризма. Критика же схоластики Бэконом по существу антинаучна: "Метод схоластов приблизительно таков: сначала по поводу любого положения они выдвигали возражения[...]; мелочностью вопросов они подрывают твердыню науки. Разве не разумнее было бы в большом зале зажечь одну большую свечу или люстру со множеством различных светильников, чтобы осветить сразу все пространство, вместо того чтобы обходить каждый уголок с маленькой лампадой в руке?[...] У схоластов можно найти некоторые прекрасно сформулированные и весьма верные открытия, но также и чудовищный лай пререканий и бесконечных вопросов. Поэтому совсем не удивительно, если такого рода наука даже у непросвещенной толпы служит предметом презрения, ибо люди обычно склонны вообще отвергать истину из-за тех споров, которые ведутся вокруг нее[...]. И когда люди видят, как ученые сражаются друг с другом из-за вещей, не имеющих никакого значения, они сразу же вспоминают слова Дионисия, сицилийского тирана: "Verba ista sunt senum otiosorum" (Это болтовня стариков, которым нечего делать)" (Там же, сс. 113-114).
Теперь понятно, почему Бэкон не смог в свете своей воображаемой люстры увидеть подлинное значение открытия Коперника. Наука требует черновой работы, не боится "чудовищного лая пререканий" и смело вступает в лабиринт запутанных споров, когда этого требуют интересы истины. Что касается толпы, то спустя десять лет после выхода книги Бэкона "О достоинстве и приумножении наук" она с восторгом зачитывалась "Диалогом о двух главнейших системах мира..." Галилея, хотя в этом произведении много споров. Иными словами, позитивная наука нового времени оказалась намного ближе по своему духу к схоластике, чем предполагал Бэкон.