Старуха Ларионова

Старуха Ларионова никак не могла умереть. Было ей почти сто лет, возраст солидный и ходить по этой земле и занимать чье-то место старухе стало уже стыдно.

- Душу надо на волю выпустить, - ныла она, схватив случайного прохожего за рукав на удивление цепкими и крепкими пальцами, - помереть бы мне, а?

Прохожие, знавшие эту сумасшедшую бабку, только отлепляли ее руки от одежды и шли себе дальше, про себя шепча нехитрую молитву: "Не дай, Господь, дожить до такого!"

- Бабуль, что болит, может быть вас к врачу отвести? - спрашивали некоторые, решив, что Ларионова просто стесняется попросить о важном.

- Тьфу на тебя, ирода безмозглого! - ругалась старуха и от таких добряков почти убегала, - ничего у меня не болит, в том-то и беда!

Слово это - "беда" она приберегала для самых важных жизненных моментов. Денег нет? На любовь не отвечают? Заболел? Да разве же это беда? Так, пустяки. Беда - это смерть или увечье, а в случае с Ларионовой еще и долгая жизнь.

- Зажилась я на этом свете, пора бы мне, ох, пора, - говорила старуха Ларионова псу Бельчику, кормившемуся около магазина. Пес старуху внимательно слушал, словно вникая и понимая, но и принюхивался. От Ларионовой вкусно пахло котлетой из жил (ее часто угощали в местной забегаловке) и Бельчик надеялся, что котлета была не единственной и старуха его еще угостит. Но она продолжала нудеть и размахивать руками, а потом, внезапно, нечто вылетевшее из ее рта, восхитительно воняющее не только котлетой, но и картошкой жареной на прогорклом масле, упало рядом с Бельчиком. Пес схватил это нечто и со всех лап побежал прочь. По своему опыту он знал: то, что падает на землю, не всегда ненужные людям вещи и, вполне возможно, его попытаются догнать и отобрать эту вкусно пахнущую штуку.

- Отдай, сволочь, - прошамкала Ларионова, лишившаяся нижней вставной челюсти, а потом, от отчаяния и со злости, вытащила и верхнюю и изо всех своих старушечьих сил швырнула вслед собаке, - подавись!

С тех пор Ларионова шамкала беззубым ртом и выглядела еще ужаснее. Маленькая, годы к земле пригнули, сгорбленная, с клюкой, оборванная... Смотреть на нее было страшно. Казалось, еще шаг и свалится она и дух испустит. Так бы и произошло, если бы не ее глаза - живые, ясные, ярко зеленые, не давали они ей уйти. Жили можно сказать за счет всего тела и упрямые были, словами не передать. Старуха не верила, что это ее глаза, зеркалам она давно не доверяла, с тех самых пор, когда перестали они ей показывать румяную и полную сил Ларионову, с тех самых пор, когда в течении трех лет пришлось завешивать их черными тряпками в знак то ли траура, то ли по какому-то непонятному обычаю. В те страшные годы, когда беда прочно поселилась в ее доме и перестала Ларионова верить зеркалам. Решила жить себе потихоньку и ждать конца. Кому она тут, на земле нужна? Только одна проблема у нее была, даже не проблема, страх настолько большой, что она даже ночами иногда спать не могла. Ужас, что ее не похоронят по-человечески, не помянут как следует, преследовал ее лет с шестидесяти и с тех самых лет она копила деньги на хорошие похороны. Хотела даже гроб заранее купить, а потом решила, нельзя Смерть ни злить, ни смешить, она дама могущественная и капризная, лучше ее умаслить. И Ларионова, купив новое исподнее, удобные туфли, платок и платье - приличное, чтобы не опозориться ТАМ, показала все это незримой Хозяйке Жизни (так Ларионова считала) и смиренно попросила прибрать ее поскорее.

- Я же тут совсем одна, а там мои все, это же несправедливо, - так сказала Ларионова Смерти, а та, почему-то рассердилась на нее. Так подумала Ларионова и потом просила прощения и говорила, она не решала ничего за Хозяйку, просто вырвались глупые слова, но Смерть презрительно отмалчивалась и за Ларионовой не спешила. Старуха продолжала копить деньги на хорошие похороны и жить.

Деньги она прятала в банку, так говорила всем, без малейшей скрытности, но вот местонахождение банки тщательно утаивала. Лерионову считали глупой и были уверены, деньги она прячет в постельном белье или в морозилке и забрать их не представляет никакой сложности, но старуха была хитра, хотела пышных похорон и банку прятала надежно, поэтому лихие охотники за чужим, не раз вламывавшиеся в ее домик, уходили с пустыми руками. Со злости они перебивали всю посуду и забирали с собой бабкины новые панталоны и платье. Поэтому загробный наряд Ларионовой менялся раз пять, не меньше.

- Ты бы, старуха, лучше бы юбилей справила, не заберет тебя костлявая еще года три, - так сказал Ларионовой алкоголик Степаныч и немедленно попросил соточку на опохмел.

- Тьфу на тебя, ирода, - Ларионова в последнее время только так на людей внимание и обращала, плевалась, да ругалась, - еще накаркаешь!

- Не каркаю, с чего взяла, старуха?

Старуху Ларионову только так и называли. Ее имя и отчество никто уже и не помнил, а на ласковые слова "бабушка" и "бабуля" она не реагировала.

- Каркаешь, сволочь! Мне туда, ох, как надо! А ты три года! - старуха со страшным впадшим ртом так рассердилась, что замахнулась на Степаныча клюкой.

- А если скажу, почему так долго живешь, хоть пять сотен подкинешь? - хитро прищурился Степаныч.

Старуха Ларионова задумалась. Пять сотен? На эти деньги он и неделю сможет пить не просыхая и даже конфет купит на закуску, а может быть и на дешевую колбасу хватит. Не похоже это на Степаныча. Может быть и правда что-то знает?

- Дело скажешь, тысячу дам, - решила Ларионова.

- Покажь, - Степаныча обманывали не раз, да и сам он любил поводить за нос любого доверчивого гражданина, поэтому верил только глазам, да и то не всегда. Бывало, страшные картины они видели.

Ларионова, пробурчав что-то нелестное, стала отстегивать булавку на кармане, помучившись немного (Степаныч терпеливо ждал, что тоже было необычно, хотя руки у него тряслись, лицо опухло, глаза полыхали болью), вытащила небольшой сверток. Стала потихоньку разворачивать. Сначала сняла пакет, потом еще один, потом бумажку, а уж под ней обнаружился допотопный носовой платок, в который и были завернуты деньги.

- Раз, два, три..., - медленно слюнявила Ларионова сотенные бумажки. Было их немного, она собиралась купить манку и творог, а также вкусное детское питание в баночках, которое так удобно было есть не только беззубым детям, но и старухам, чьи протезы пес Бельчик основательно погрыз и так и не вернул их хозяйке.

- ...десять, - досчитала Ларионова и помахала деньгами перед носом Степаныча. Он уже представил, как сейчас забежит к тетке Маше, возьмет бутылочку и...

- Давай!

- Нет, говори сначала, попробуешь отнять, закричу или клюкой стукну, рука у меня крепкая, - пригрозила Ларионова и положила тысячу в карман. Так же медленно начала заворачивать остаток денег, делая вид, что ей совсем неинтересно, что же там скажет Степаныч, но внутри у нее все пело. Знала она откуда-то, что алкоголики видят больше, чем обычные люди, не зря же к ним черти постоянно в гости ходят. Ангелы и черти ко всем ходят, да вот только не видим мы их, а вот те, кто душу бутылке продал... Говорят, что-то меняется в их зрении и слухе.

- Говори, - приказала Ларионова.

- Ты много на себе тащишь, тебя поэтому туда не забирают. Нельзя, - путано объяснил Степаныч и потянулся к карману старухи.

- А ну, руку убери! - немедленно отреагировала Ларионова и стукнула Степаныча клюкой по руке. Не сильно, предупредила просто.

- Аааа, - застонал Степаныч, - вот дура старая, не скажу теперь, прибавляй еще сотню.

- Ну и не надо, - спокойно ответила Ларионова, - все равно ничего не знаешь, дурак, - и собралась уходить.

- Постой, ладно, что сразу обижаться, - засуетился Степаныч. Бутылка манила, звала, губы пересохли, внутри все горело и он заторопился, - в тебе, старуха, нет маразма, ты вот скажи, ты помнишь, что ты вчера делала?

- Конечно!

- А позавчера? Месяц назад?

- Помню, сам же сказал нет во мне маразма и склероза нет!

- Вот потому ты и живешь! Ты ничего не забываешь! Груз тянешь этих воспоминаний, с ним тебя туда, - Степаныч показал пальцем на небо, засомневался и показал на землю, - или туда не пустят. Забыть надо, понимаешь? Ведь нормальный человек не все помнит, обычно детство, юность, а потом только самое хорошее или плохое...

Старуха Ларионова вспомнила завешенные черным зеркала и вздрогнула. Степаныч был прав. Всю свою жизнь она помнила досконально, чуть ли не каждый день.

- И что мне делать? - растерялась Ларионова.

- Мне почем знать, я тебе причину сказал, дальше уж сама. Деньги давай, - внезапно разозлился Степаныч. Старуха отдала ему отслюнявленные купюры и медленно пошла домой.

Она не умеет забывать... Старуха села на диван и начала вспоминать свою жизнь. С какого возраста она ее помнит? Лет с четырех? Да, пожалуй. Почти каждый ее день так ярко стоял перед ее глазами, казалось, это было вчера... Нет, она не хочет вспоминать всю жизнь, особенно те годы с завешенными зеркалами, но она их помнит! Ясно помнит! И что теперь? Головой об стенку удариться? Она знала, что так человек может потерять память. Вдруг неожиданный страх нахлынул на нее. Это она про свои смертные деньги может забыть и как ее тогда похоронят? Как бродяжку? Даже крест не поставят и не помянут щедро? Нет, никогда! Денег много, похоронить должны достойно! Ларионова задумалась. В голове не было ни одной путной мысли, все какие-то разорванные, непричемные...

"А что если я начну заново проживать свою жизнь? Мысленно? Стирая каждый день, потихоньку, постепенно?" - неожиданно подумалось Ларионовой. Сможет ли она забыть ее вот так? Дожить эту жизнь до вчерашнего дня, чтобы помнить, где деньги спрятаны, потом передать их кому-нибудь надежному и умереть, без груза воспоминаний. Идея пришлась ей по вкусу. Старуха Ларионова сходила в магазин, купила себе дорогой паштет, который был почти таким же вкусным, как и в ее детстве, медленно, перетирая деснами свежий хлеб, поужинала и легла в кровать.

- Сегодня я начну с самых первых дней, пусть даже это будут отрывки воспоминаний, - сказала старуха некому незримому, наверное, своему ангелу-хранителю и заснула.

Она проснулась рано, как всегда, на рассвете и по своей привычке стала думать, что же она хотела сделать сегодня и что было вчера.

- Груз воспоминаний! Тысяча! - полыхнуло в голове и Ларионова, быстро вспомнила весь вчерашний день. Постаралась припомнить свои детские годы. Пусто. Не было девочки Ларионовой, лет до 12 не было.

- Получается! - радостно воскликнула старуха Ларионова и хотела немедленно заснуть, чтобы продолжить, но спать не хотелось и она неохотно встала с кровати.

На следующий день, когда девочки Ларионовой не было уже до 15 лет, старуха почувствовала себя неожиданно бодрой.

- Вам детское питание? - участливо спросила ее продавщица местного магазинчика.

Старуха хотела сказать "да", но вдруг представила себе жареную курицу, "цыпленка табака", если точнее. Ларионова раньше любила его и готовила очень вкусно. Если его сначала немного отбить, потом жарить под прессом, а к нему взять хорошую домашнюю сметану, да выдавить в нее чеснок, то... Старуха Ларионова сглотнула слюну и купила курицу.

- Вот раньше куры были, - ругалась Ларионова на синюю птицу, но божественный запах жареного после протертых овощей был настолько невероятно... Ларионова не смогла вспомнить слово... Вкусно? Божественно? Она не знала, да и не хотела знать. Старуха Ларионова мелко нарезала курицу ножом, отщипнула кусочек свежего хлеба и...

- Жизнь - это когда с удовольствием ешь жареную курицу! - прошамкала Ларионова, а голодный Бельчик, учуявший вкусный запах, заскулил под окном.

- На, - старуха Ларионова выдала псу кости и куриный хребет, на котором, к радости Бельчика, осталась зажаренная шкурка и даже мясо.

На следующий день у старухи Ларионовой разболелись десны.

- Да, что б вас, умереть спокойно не дадите! - ругалась старуха и полоскала рот отваром шалфея. Она уже не помнила себя до 25 лет и торопилась. До цели оставалось совсем немного.

- Интересно, доживу до ста лет или не доживу? - спрашивала старуха у Бельчика, которому перепало еще курицы. Пес решил остаться жить с Ларионовой, она честно предупредила его, что скоро умрет и чтобы он не надеялся, что новые хозяева ее дома, кем бы они не оказались, будут его кормить. Бельчик вилял хвостом и рылся в мусорном ведре, он не имел обыкновения загадывать настолько далеко. Ту ночь Ларионова не смогла уснуть, мешала боль, нудная, постоянная, старуха даже сходила в аптеку и купила по настоянию провизора несколько коробочек.

- Вот эти не очень хороши для желудка, но сильные, - предупредила аптекарша, а старуха лишь хмыкнула, ей и дело не было до своего собственного желудка, лишь бы боль унять.

Когда измученная Ларионова наконец заснула (это случилось уже на рассвете), ей было не до воспоминаний. Измученное болью тело храпело на кровати в унисон с громким хрустом зубов жующего Бельчика, который нашел в шкафу старое печенье.

Вечером Ларионова проснулась и поняла, она страшно хочет есть. Борщ, только борщ мог смирить ее голод. Ларионова взяла деньги и отправилась в придорожное кафе - пристанище дальнобойщиков, которые, как ей говорили, останавливаются только там, где вкусно и сытно кормят. Бельчик увязался за ней, так как печенье он все съел, и извечный голод уличной собаки гнал его к любому заманчивому запаху. Старуху Ларионову посадили под большим орехом, налили ей и Бельчику по большой тарелке борща, они жадно ели, не обращая внимания на людей, но потом, когда их желудки переполнились и дали добро на другие полезные чувства, Ларионова оглянулась и вдруг удивленно заметила, что люди сильно изменились, стали другими и за этим чертовски интересно наблюдать.

Домой они вернулись ближе к полуночи и сразу завалились спать. Бельчик отвоевал себе местечко на кровати и храпел так же громко и басовито, как и сама Ларионова, не уступая ей ни в силе, ни в бодрости звука.

На следующий день Ларионова удивленно ощупала языком непонятные бугорки на деснах и решила: у нее развивается рак, значит, конец близко и это радует. Она впервые за долгое время немного поработала в саду и даже вынесла на помойку пакет, полный банок из-под детского питания. Баночки были славными, маленькими, с крышечками и Ларионовой было жаль с ними расставаться. Раньше жаль, но в тот день она решительно сгребла этот хлам и, почти не останавливаясь и не отдыхая, отнесла его к мусорникам.

Ночью Ларионова вспомнила себя до 35 лет, а наутро обнаружила, что ее рот заполнился ровными и крепкими зубами.

- Говорят, деревья цветут перед самой гибелью, вот и я тоже, - объяснила она эту несуразицу Бельчику и отправилась в магазин за зеркалом, захотелось ей посмотреть на себя все-таки. Напоследок.

В магазине на нее посмотрели брезгливо и ходили по пятам, особенно когда она подошла понюхать духи в красивом флаконе.

- Это дорогие духи, женщина, - спесиво сказала ей продавец, закрывая своим телом прилавок. Ларионова хотела было стукнуть нахальную бабу клюкой, а потом вдруг поняла, она оставила ее дома и ходит абсолютно свободно и легко без всякой опоры. Старуха Ларионова полезла в карман, вытащила сверток с деньгами и назло заносчивой бабе купила и духи и зеркало и кошелек, потому что ей внезапно стало стыдно ходить с деньгами, замотанными в носовой платок.

Дома она внимательно посмотрела на себя в новое зеркало, полюбовалась белоснежными зубами и подумала, наверное, помрет скоро, перед смертью, говорят, и морщины разглаживаются, прямо как у нее. Она побрызгалась новыми духами и поняла, платье, которое на ней - безобразно и мерзко, полезла в шкаф и надела то самое, свое смертное.

- Фу, страшное какое и вот в этом в вечность входить? - спросила Ларионова у Бельчика и снова пошла в магазин.

Через неделю, когда старуха Ларионова стерла свои воспоминания до 80 лет, настал ее юбилей. Накануне она дала себе зарок умереть именно в этот день. Поставила большую банку с деньгами на обеденный стол и написала записку с подробными указаниями, вплоть до меню поминального стола. Особенно она беспокоилась о Бельчике и просила найти ему хорошую семью.

Старуха Ларионова проснулась и поняла, у нее не получилось. Ей уже целых сто лет, из которых она помнит последние двадцать и она продолжает жить. Ларионова легко вскочила с кровати и побежала умываться. Сто лет - это тебе не пятьдесят! Хоть и не получилось умереть, все равно! Это повод!

- Для чего повод? - растерянно спросила Ларионова у молоденькой девушки, смотрящей на нее из зеркала. Девушка, как и Ларионова то ли плакала, то ли смеялась, потом нахмурилась, показала язык, надула щеки, то есть бессовестным образом повторяла все за Ларионовой. Старуха Ларионова рассердилась и подумала, она все-таки умудрилась спятить, девица ей какая-то мерещится, а потом вдруг поняла, что произошло.

Старуха Ларионова уходила из своего города налегке. Сумка, набитая деньгами, флакон духов и ключ от дома, почему-то она захотела его сохранить, поводок в руке, на поводке Бельчик в новом ошейнике. Она бы ушла незамеченной, но ее подстерег Степаныч, по своему обыкновению он стоял около магазина и клянчил на бутылку.

- Слышь, старуха, дай денежку малую здоровье поправить, - сказал он юной и цветущей Ларионовой.

- Ты знал, что все так будет? - улыбнулась она, а глаза ее блеснули так ярко, что Степаныч зажмурился, столько в них было света и жизни.

- Откуда мне... Сказать, где паспорт можно купить? Только чур, не даром.

- Конечно, не даром, - улыбнулась юная Ларионова и достала кошелек.

- А ты сама-то рада, что так получилось? - неожиданно спросил Степаныч, морщась от звука своего же голоса.

- Не знаю, - честно ответила Ларионова, - могу сказать, я действительно забыла именно то, что должна была.

- Что-то сложно для меня, денег дай, - сменил тональность Степаныч и, схватив сторублевку, нырнул в магазин.

- Эй, а паспорт? - крикнула ему в спину Ларионова.

- Жди, сейчас здоровье поправлю и пойдем. С тебя причитается, новую, длинную жизнь начинаешь.

- А как же три года? Помнишь, сказал, только три года мне еще жить? - удивилась юная Ларионова.

- Чего только не сболтнешь, когда нутро жжет. Сказал же, новая жизнь, или мозги тоже позабыла? - огрызнулся Степаныч уже из магазина.

- Слышишь, Бельчик, новую жизнь начинаем, - счастливо рассмеялась Ларионова.