Жизнь в эвакуации. О детях войны

   Годы эвакуации вспоминает мой брат Марат Васильевич Тетенко.
   И вот конечная остановка - город Троицк Челябинской области. Здесь мы пробыли 2- 3 недели. Отец вначале съездил разведать - где же это село Весёлый Кут, куда мы держали путь к своим дальним родственникам, договорился там о своей временной работе колхозным бухгалтером, а потом приехал за нами.
   Весёлый Кут- деревенька небольшая, приземистые домики большей частью из самана - кирпичей из смеси глины и соломы. А вокруг целинная степь, которую по-настоящему начнут осваивать только после войны. Родственников мы отыскали. Жили они крайне бедно, глава семьи уже был на фронте, а жена осталась с пятью детьми мал-мала-меньше. Ни мы им, ни они нам ничем помочь не могли, только были бы в тягость друг другу. Поэтому мы вскоре перебрались в другой дом, а потом и в третий - дом директора школы, казаха по национальности.
   Мне он помнится в первую очередь тем, что я там много читал. У хозяина оказалось несколько случайных книг, которые я все перечитал. Их набор был странным и пёстрым: эпос «Манас» в переводе Семёна Липкина, «Бруски» Ф.Панфёрова, сборник рассказов Бреет Гарта, но, главное, большущий том Владимира Маяковского. Я прочёл его от корки до корки- все поэмы, стихи, пьесы, статью «Как делать стихи» - и с тех пор влюбился в Маяковского. И никакое брюзжание в его адрес в последние годы не могут разубедить меня в его искренности и патриотизме. Совершенно естественно, что нынешним олигархам, разворовавшим всё построенное советскими людьми, и сколотившим на этом награбленном миллиардные состояния, Маяковский, призывавший жить по-честному, как кость в горле. Отводить свои вороватые глаза в сторону, слушая его убийственные стихи?! Нет, лучше упрятать его в самый дальний угол, чтоб подрастающее новое поколение ничего о нём не слышало, а для этого и печатать его не дадим, а устами купленных литературоведов объявим, что был он приспособленец под тоталитарный режим, рвач, писавший рекламу для папирос или для всего, что требовалось этому режиму. Только поэтому, дескать, Сталин и объявил его самым талантливым поэтом эпохи.
   А в километрах восьми от села, где-то за дальним пригорком ежедневно возникали и странно катились чёрные клубы дыма. «Это какие-то военные дела»,- шептались люди. И не знали мы, что очень скоро эти дела станут частью всей нашей тогдашней жизни.
   В селе была маленькая школа, шестой класс был самым старшим, Его я там и закончил. Пятеро-шестеро местных ребят да двое-трое «эвакуированных»- вот и весь класс.
   Электричество в селе было от движка, который ежевечернее ломался, школа погружалась в привычную темноту, зажигали керосиновые лампы. Сам директор преподавал казахский язык, стараясь привить нам необычное произношение согласных.
Очень скоро после приезда отца направили в ближайшую больницу, где его прооперировали, вырезали грыжу, и он перестал быть «невоеннообязанным». Затем он прошёл двухмесячные курсы «Выстрел», научился стрелять из пулемёта и в этом качестве был направлен на фронт. Цензура очень строго перечитывала всеписьма, вымарывала секреты, и мы долго не знали, что он находится внутри ленинградского кольца.
   Так мы остались втроём: мать, которой исполнилось всего 32 года, мне пошёл четырнадцатый, а сестре Валюшке четвёртый. Отец, конечно, здорово поддерживал нас на плаву, покупая продукты в колхозе по себестоимости. Чего только стоили те полтора-два литра молока, которые он приносил ежедневно! А пимы (валенки), которые он приобрёл всем и спас этим наши ноги и нас на три военные зимы?!
После отъезда отца мама приняла решение перебраться ближе к катящимся дымам, где она надеялась найти для себя работу.
   И вот мы в посёлке Кустанайской области Карабалыцкого района. До войны в нем был крупный совхоз, выстроивший посреди степи десяток пятиэтажек. При нем была школа и больница. Водопровода и канализации нет. Воду развозят на телеге в большой бочке, набирая её из протекающей в километре речушки Тогузак. Именно этому, наверное, обязан тем, что за два с половиной прожитых там года несколько раз болел тифом, брюшным и возвратным.
   Вначале жили в проходной комнате в одной из пятиэтажек, во второй комнате жили тоже одесситы - Марьяновские.
   Жильё там запомнилось «буржуйкой», которую нужно было очень часто топить. Топишь- тепло, перестанешь топить- через час уже холодно. «Буржуйка» - железная круглая небольшая печка, как бочоночек на ножках, стоящий почти посредине комнаты, с жестяной трубой, выходящей в окно, тоже сильно греющей комнату во время топки. Топим её чаще всего мелким углем, который я добываю в довоенных отвалах, просеивая их через решето.
   Зима ранняя (в сентябре- заморозки) и дюже суровая. Мы на себе прочувствовали что такое минус сорок. Бочка водовоза - обледеневшая, в туалете (так называемом) всё замёрзло, волоски в носу слипаются, плюнешь - плевок катится уже застывшей льдинкой.
    А ещё именно в том жилье у нас случилась первая большая радость: нашёлся дядя Миша, мамин брат. И всё благодаря маме, которая не переставала слать запросы во все инстанции. Дядя Миша заканчивал учёбу в Военно-инженерной академии в Средней Азии (три курса строительного института он успел окончить ещё в Одессе).Он был страшно обрадован, что мы нашлись. И все недолгие месяцы учёбы в академии он присылал большие, невероятно смешные письма, которыми он старался развеселить нас. Каждое его письмо, написанное красивым убористым почерком, было настоящим праздником для нас. Это были рассказы из собственной жизни, но ведь писал их настоящий одессит - умный, весёлый и юморной, Мы просто изнемогали от смеха, читая и. Какая жалость, что ни одно из них не сохранилось.
   В Комсомольце военный завод. Из Подмосковья эвакуировали из двух городков (я помню только Егорьевск) заводы, и здесь они должны были делать военную продукцию. Так строга была секретность, что мы далеко не сразу узнали, что же делает завод.
Мама стала работать медсестрой на заводском здравпункте. Он был не на территории завода, а в одной из пятиэтажек.
   Через какое-то время нам дали в том же доме небольшую отдельную комнатку, что было очень удобно.
   А я вскоре стал работать лаборантом в механической лаборатории завода. И не сразу, а лишь побывав в заводоуправлении, из висящей там стенгазеты узнал, что завод изготавливает огнемёты. Огнемёты на колесиках для пехоты, и огнеметы, устанавливаемые на танках.Заводчане, выезжавшие на фронт, рассказывали, как здорово «обрабатывали» наши огнемёты немецкие окопы и доты (дот- долговременная огневая точка).Уже существовала карточная система на продукты и было очень важно, что я получал карточку рабочего: по ней я получал 800 гр. Хлеба, а мама по карточке служащей - 600 гр. Не скрою, что я этим очень гордился тогда, и даже теперь.
   В лаборатории я проверял пружины после термообработки на остаточную деформацию, а ответственные детали затвора огнемёта на твёрдость.Все эти важные испытания проводились на разных аппаратах, и, закончив их, я в пружину должен был засунуть бумажку со своей подписью, как гарантию её пригодности. Вот тогда я и выработал короткую, без завитушек (из-за дефицита времени) подпись, которую сохранил на всю жизнь.
   Всем премудростям работы меня учил не начальник лаборатории, молодой,легковесный человек, получивший бронь по зрению, а мудрый и добрый мастер термического цеха, типичный русак с простой русской фамилией. Он надрывно кашлял и задыхался: у него обострился туберкулёз и ему категорически нельзя было работать в таком цеху, где температура была плюс 40 градусов, а за воротами минус 20-30, и эти ворота постоянно распахиваются, чтоб вывезти или ввезти новую партию стволов. Вскоре он попал в больницу, из которой ему не суждено было уже выйти.
Я в это время тоже лежал в больнице с брюшным тифом. Но запомнилось мне это пребывание там отнюдь не моим скверным самочувствием. С больницей был связан кратковременный «больничный» роман с симпатичной сестричкой, которая ухаживала за мной, и жалея меня и ободряя, часто обнимала и целовала меня. Мне казалось, что она чуть старше меня, хотя позднее я узнал, что ей 28 лет, что она и её старшая подруга немки, и выселены они из республики немцев Поволжья. После выздоровления я приходил к ним в гости. Но мама отнеслась к моему «знакомству» явно недоброжелательно и «роман» вскоре угас.
   На заводе меня сочли уже достаточно опытным чтобы перевести с должности лаборанта на должность контролёра ОТК. До сих пор мне памятно то радостное чувство своей значимости в таком важном государственном деле, корда мои старшие товарищи, опытнейшие рабочие-термисты, разгорячённые работой у печей, где высокая температура доводила металл до белого каления, окружали меня в тот момент, когда я, закончив свои измерения, должен был дать заключение — всё в норме или брак.
В доме нашем, кроме здравпункта и детского садика, на первом этаже находился кинозал. Музыка из демонстрирующихся там фильмов хорошо была слышна в нашей комнате. Врезались в память все мелодии из фильма «Джордж из Динки-джаза» и впервые услышанная тогда песня Мишки-одессита в исполнении Леонида Утёсова из боевого киносборника, где он был одет в форму матроса.
   Однажды летом завод выделил пару грузовиков со скамейками, и многие женщины с ребятишками поехали за 90 км собирать вишню. Этот эпизод и запомнила моя сестра Валюшка, которая тоже ездила с нами. Мы будто попали в экзотический тропический лес! Было так необычно среди низкорослых то ли кустов, то ли деревьев с массой спелых сладких вишен. Каждый собрал их по два ведра. Мама расстелила одеяло, рассыпала вишни тонким слоем, и я дежурил возле них, пока они сушились. Зимой варили настоящий компот с такими дефицитными витаминами, мама очень заботилась об этом.

   Однажды я шел из Комсомольца в Веселый Кут и вдруг услышал странный звук, похожий на шипенье. Глядь, а метрах в двадцати параллельно дороге скачет квакай-то зверек, останавливается, делает стойку и шипит на меня, готовый вот-вот броситься. На миг мне стало страшновато. Я нагнулся, поднял камень и просіл в него. И надо же – первым броском в него попал. Это оказался рыжий, с темным хвостом хорек. Мама сделала из моего трофея чучело, а позднее превратила его в красивую шкурку на Валюшкину шапку.
   Главной деталью интерьера комнаты была карта Украины, которой мы пользовались, едучи грузовиком из Одессы. Она висела над моей кроватью, а я ее дорисовывал карандашом по стене на  север, до самого Ленинграда, и на восток до Сталинграда. Красными флажочками на булавках  обозначил фронт. Как радовались мы, когда флажки из-за пределов карты вступили на нее: началось освобождение Украины. Глухов, Путивль, Кролевец – до того незнакомые, но точно наши родные города и городки! А флажки все двигаются дальше и дальше на запад.
   Самым важным для меня событием времён войны стала командировка на знаменитый ЧТЗ - Челябинский тракторный завод, который выпускал танки.
   К концу лета 1943 года на заводе сложилась угрожающая обстановка - он мог остановиться из-за нехватки металла.
   Большинство мелких деталей огнемёта изготавливались из прутков стали диаметром около 30 мм. Эти многометровые прутки связывали пучками проволокой и привозили открытыми ж/дорожными платформами до станции, которая была км в десяти от Комсомольца. На каждой связке фанерная бирка с указанием сорта стали. Но в пути многие бирки потерялись и сталь превратилась в безымянную. Серьёзной химической лаборатории на заводе не было, такая имелась только на ЧТЗ. И вот тогда от каждой связки отрезали по образцу, уложили в тяжеленный рюкзак и вручили мне со словами: «Поезжай в Челябинск на ЧТЗ, сдай в химлабораторию немедленно, никуда не уходи, жди. Получишь результаты анализов - тотчас возвращайся».
   До стации Тогузак меня подвезли машиной, а дальше - двигай самостоятельно. И уехали. А билетов до Челябинска нет. Но уехать надо- это я понимаю чётко. Поэтому, изловчившись, залезаю в проходящий поезд «зайцем». Кажется, порядок. Но вдруг посреди пути в вагоне появляется контролёр. И я, выполняющий важное задание, но безбилетный, лезу под нижнюю полку, а пассажиры участливо прикрывают меня своими ногами. Контролёру и в голову не приходит заглядывать под нижнюю полку. Пронесло.
   И вот Челябинск. Не теряя минуты, спешу к главной проходной завода, связываюсь оттуда с химиками. Они сразу поняли ситуацию и тотчас выслали к проходной сотрудника за моим рюкзаком. Несмотря на наличие у меня справки о командировке, оформлять пропуск внутрь завода не стали, чтобы не терять времени на возможные бюрократические проволочки. «Будь поблизости, через несколько часов результаты анализов будут готовы».
   Я поступил буквально: расположился на цветнике перед входом и стал ждать.
3а время ожидания два самых впечатляющих события были такие: Первое - это до немыслимых пределов переполненный трамвай, на котором ехали рабочие. Даже снаружи они висели гроздьями, стоя на прутьях, ограждавших колёса, и держась руками за подоконники. Вся крыша была тоже плотно заполнена, разве что за бигель не держались.
   А второе - это танк, перевозивший... капусту. Вместо башни на нём соорудили из досок большой ящик-контейнер.
   Челябинцы сработали споро и результаты экспресс-анализов выдали без задержки. Обратный путь был благополучным.
   Самой большой наградой было то, что мне, пятнадцатилетнему, пожали руку и сказали: «Спасибо, дорогой! Ты здорово нас выручил.»
   Одновременно с работой на заводе я продолжал учёбу в школе. Закон о работе несовершеннолетних соблюдался неукоснительно. Если другие рабочие в то тяжёлое время работали по 10-12 и более часов, то меня никто не принуждал работать больше 8. К вечеру я бежал на вторую смену школы. Учёба давалась легко — седьмой и восьмой классы я тоже закончил на «пятёрки». На экзаменах шёл отвечать первым, отвечал на билет без обдумывания.
   Лыжи! Это была едва ли не единственная отрада тех трёх зим. Пару лыж мне дал Юрка Кондратьев - товарищ старше меня на год (а значит и на класс), коренной сибиряк.
   В выходные дни, когда это удавалось, мы отправлялись к замерзшей речке Тогузак, на противоположные, более крутые склоны, с которых уже скатывались лыжники. Среди них виртуозным, с крутыми поворотами спуском выделялись местные ребята- выпускники, которые через полгода-год должны были уйти в армию.
   Я с восхищением наблюдал за ними. Лыжами они владели в совершенстве. Помню, был свидетелем того, как на спор, лыжник ни на метр не отставал от кошовки, запряженной резвым рысаком. Красивое, впечатляющее было зрелище!
   Поначалу мне было непросто - съехать с крутого склона, пусть прямо, пусть без поворотов, но чтобы просто не грохнуться. Думалось - подучусь, наберусь опыта. Но с опытом пришло понимание того, что залог успешного катания - это лыжные крепления : носок ноги должен быть намертво соединён с ними. Иначе как же можно управлять лыжей, если нога ёрзает в креплении? А мои крепления – брезентовая полоса да завязки от нее. А у старших ребят фирменные, спортивные. Но я не унываю. Иду следом за Юркой, пролагающим лыжню к другим овражкам. Вот он нашел то, что искал – очень крутой, почти отвесный вначале склон, «упав» с которого, по инерции въезжаешь на противоположный. Юрка приостановился, лыжи уже нависли над обрывом, поправил варежки, лучше взялся за палки, и провозгласив: «Прощай, немытая Россия!», падает вниз, и через несколько секунд стремительно взлетает на противоположный склон. И уже оттуда кричит мне: «Больше наклоняйся сразу». Падаю, лечу, тоже взмываю вверх по противоположному склону и уже в конце этого броска, не удержавшись, сажусь на зад. Юрка одобряет, даёт ещё несколько советов. Я рад - его похвала для меня уже многое. Стараюсь подражать ему, даже шапку-ушанку завязываю так, как он -не наверху, как обычно, а завязками на затылке. Так и удобнее и выглядит даже залихватски.
   С лыжами пришлось встретиться ещё раз, м там, где даже не думал - в солнечной Одессе. Осенью 44-го я поступил в военно- воздушную спецшколу (9-10 класс). Однажды забрёл в дальний глухой подвал - вечная мальчишечья страсть к изучению чердаков и подвалов. И там, в двух последних комнатах оказался целый склад лыж, брошенных «завоевателями». Позже выяснилось, что это была экипировка какого-то егерского батальона, находившегося в Одессе, в здании нашей школы, после разгрома на Кавказе.
   От жадности я выбрал из кучи этих уже никому не нужных лыж не одну, а две пары целехоньких, с прекрасными затворными креплениями лыж.
   А зима 44-45 годов выдалась наудачу снежной. Сейчас зимы случаются вообще бесснежными. Так что я походил тогда на лыжах, вспоминая казахстанский опыт. В поисках склонов съехал и с Потёмкинской лестницы. Ехать нужно было по краю занесенных снегом ступеней, в центре они были обнаженные. Но особого удовольствия, естественно, не получил,- смешно было сравнивать с захватывающим дыхание скольжением по склонам речки Тогузак.