Стриженый поросёнок

                СЕРГЕЙ  СЕРЫХ

                Стриженый
                поросёнок

                Рассказы


                ОЛАДУШКИ

Из чего и что нужно иметь для того, чтобы можно было побаловать себя, дорогого (дорогую), простыми, сельскими, слегка поджаренными с обеих сторон оладушками? Понятно, что основными составляющими данного печева являются мука, простое кислое молоко, можно использовать ряженку, кефир или чистую воду. Всё зависит от того, что хозяйка имеет в наличии к моменту начала стряпни.

Естественно, что для придания вкуса нужны и куриные яйца, соль, ну и ещё кое-что по мелочёвке. Нельзя обойтись без ложки, кастрюльки или другой какой ёмкости. Ну и, несомненно, будет нужна ещё и плита. А уж будет это газовая, электрическая или простая дровяная – тут уж без разницы. Что имеется, то и приходится использовать. Неотъемлемой частью готовки являются ещё и желание с терпением и умением.

Я специально не излагаю рецепт приготовления оладушек, ввиду того что каждый человек имеет индивидуальные пристрастия к вкусовым качествам, и кроме того люди бывают, выражаясь сельским языком, «съестные» (способные за один присест опорожнить от поджаренных, перелитых маслом и пересыпанных сахаром оладушек трёхлитровую кастрюлю) и те, которые «копают носом» и довольствуются одним или двумя, да и то самыми маленькими.

Поэтому каждый человек волен и должен брать муки и других ингредиентов столько, сколько ему надо будет иметь пухленьких и румяненьких, как для себя, так и для других членов семьи либо обитателей городской квартиры или сельского дома.

Вот, к примеру, бабушка Даша, проживающая на одном маленьком хуторке, вознамерилась в один из дней июня месяца побаловать себя вышеназванным печевом в самый что ни на есть обед. Ну мало ли почему ей захотелось именно в обед испечь себе оладушек, а не утром или вечером. Захотелось, и всё. А желание, выполнение которого зависит от самого себя, на что хочешь может толкнуть. Вот и бабу Дашу оно вынудило перед самым обедом вначале стать к кухонному столу, а потом уже и к самой плите.

И если вы думаете, что… А давайте-ка я для большего почтения назову нашу героиню ещё и по отчеству, а то как-то неудобно получается: всё баба да баба. Отца у бабы Даши величали Иваном.

Так вот. Если вы думаете, что Дарья Ивановна (а в сёлах обычно обращаются к пожилым людям чаще по одному отчеству), затеяла выпечку без всяких обдумываний, то вы глубоко ошибаетесь. Мысль постоять какое-то время у плиты и побаловать себя чем-то вкусненьким возникла у неё ещё часов в десять, сразу после того как она присела на скамеечку для кратковременного передыха после работы в огороде.

В июне месяце, сами понимаете, тепло и перепадающие дожди создают самые благоприятные условия не только для роста того, что обычно высевает и высаживает человек на своём огороде, но даёт возможность для буйного роста вездесущих сорняков. Вот наша Ивановна, используя обычную тяпку, и воевала с ними с самого восхода солнца до наступления жары.

Присев же на лавочку, Дарья Ивановна вдруг почувствовала нестерпимый голод. Оно и понятно. Встать в половине пятого, наскоро перекусить стаканом кислого молока с куском белого батона и почти четыре часа работать. А работа тяпкой требует большой затраты энергии. Вот баба Даша и захотела чего-нибудь поесть. И чтобы это «чего-нибудь» было обязательно вкусным и пользительным для её уставшего и, можно признать, изношенного организма.

– Мца-мца, – причмокнула губами Ивановна и облизала губы. – Не-ет, этого не хочу, – вспомнила она прошлым вечером сваренную курам картошку. – Их тоже не хочу, – вычеркнула из своего обеденного меню сваренные вместе с картошкой три столовых бурачка. Суп?.. Нет. Кашу гречневую…  надоела. А может, блинчиков?! – голосом, в котором звучали нотки радости, спросила баба Даша себя. – Долго возиться. А что если… да. Оладушки подойдут, – решила она, прямо не сходя с лавочки.

Вот так Дарья Ивановна и вознамерилась для подкрепления своего уставшего организма, на скорую руку испечь пухленьких и вкусных оладушек.

– Да, надо сделать ладичков, – проговорила она и, не откладывая задуманное на более позднее время, встала с лавки и отправилась в летнюю кухню для сбора на столе всего необходимого для выпечки.
– В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла-а… – запела баба Даша тоненьким голоском.

Почему она в летнюю жару вдруг вспомнила песенку о ёлочке, она бы не ответила и сама, если бы у неё кто спросил в эту самую минуту. Ну запела и запела.

Во-первых, у песенки легко запоминающиеся слова.

Во-вторых, лёгкая и понятная каждому мелодия и, что самое главное, эту песенку петь можно даже самому пожилому и не посвящённому в нотную грамоту человеку, лишь бы у него было хорошее настроение. А у Ивановны в этот момент как раз и было что ни на есть хорошее расположение духа. Вот она и запела.

После песенки о лесной красавице ёлочке баба Даша некоторое время молча размешивала в глубокой миске тесто, неспешно добавляя в него необходимые и имеющиеся у неё ингредиенты.

– Ой, штой-та ана у мине праховая (жидковатое, жидкое) палучилась,  – с сожалением в голосе посетовала она и тут же добавила в миску с тестом две щепотки муки. – Малавата, нада ишшо.

Помешивая ложкой тесто, Ивановна без всякого предварительного осмысления негромко, но довольно чётко запела о тонкой рябине, которая, как и она, мыкает горе в одиночестве. Однако после первого куплета баба Даша вдруг умолкла, почмокала губами, покачала головой и после глубокого вздоха, тихо произнесла:

– Бедная, – видимо, пожалела рябину, забыв, что у неё жизнь ещё и похуже.

Ей-то самой поговорить порою не с кем, не то что к кому-либо прислониться, а она по доброте своей жалеет одинокое деревце. А может, напевая песню, баба Даша как раз и думала о своей горькой вдовьей доле?

Двадцать лет назад её муж Стефан Данилович, уважаемый в хуторе и в тогдашнем колхозе механизатор, вдруг ни с того ни с сего, как он тогда ей сказал, «прихворнул», а через месяц его не стало. Врачи признали у него слишком мудрёное заболевание, от которого умирают даже сами президенты и всякие там министры, не только нашенские, но и заморские в их навороченных больницах.  Так вот и осталась хуторянка Дарья Ивановна одна-одинёхонька, как и большинство её подруг и хороших знакомых.

– Ой! – воскликнула баба Даша, переворачивая на сковороде первые оладушки. – Та што же ета вы, милаи, прилипаете к скавародке. Я ш и маслица пляснула ур;ди как многа. Неужели ты, Дашка, уже и ладики разучилась печь? – с укоризной в голосе покорила  она себя. – А можа, дюжа многа жару?

Уменьшив пламя и очистив сковороду от прилипших остатков оладьевой массы, Дарья Ивановна продолжила выпечку. А чтобы оладушки не прилипали, она стала после каждого их снятия смазывать поверхность сковороды подсолнечным маслом, используя для этого, как и в давние времена, гусиное перо.

– Угу… ага… о-о, ур;ди как наладилась, – отметила свою работу баба Даша и улыбнулась. – Нет, Дашка, ты не забыла,  как печь ладички. Скавародку тока не нада больша использавать для жарки картох. Для ладичкав далжна быть адна, для картох другая. А типерича можна и папробавать, какия ани у мине палучаются.

Похвалив себя и вспомнив о допущенной ранее промашке, Ивановна тремя пальцами аккуратно взяла из кастрюльки оладушек и, откусив от него небольшой кусочек, стала смаковать.

– Харо-шая палучилась у мине нынча теста, – похвалила она вновь себя. – Соли… хватя, сахару… тожа. Мца-ах! – воскликнула Дарья Ивановна и снова потянулась рукой к кострюльке. – Хочь ба хто у гости пришёл, а то и похвалиться некаму. Када плахие блины или ладики, так и пруть саседки, а то вот удались, а никаго нетути, – нашёптывала себе под нос Дарья Ивановна, выпекая оладукши и неосознанно опуская руку в кастрюльку. – Ох и хараши ш палучились. Мцха! Хочь ба саседка заглянула. Абзавидавалась ба. Ух и хараши аладички. Хочь ба язык не праглатить.

Нахваливая себя и свою выпечку, Дарья Ивановна помимо самого процесса выпечки ещё и раз за разом опускала руку в кастрюлю, чтобы извлечь из неё для пробы очередной оладушек.

Можно представить, что стало бы, если бы вместо маленькой миски баба Даша замесила тесто в двух-, трёх- или пятилитровой кастрюле. Это сколько же пришлось бы Дарье Ивановне «снимать пробу»? А так, тщательно собрав ложкой в миске остатки теста, она выложила его на сковороду и отработанным движением опустила руку в кастрюлю.

– Ой, а куда ш ета ани падивались?! – удивлённо воскликнула она, нащупав пальцами на дне посудки всего три оладушка. – Я ж цельнай час прастаяла, а ладичкав усего три штучки. Да што ета такое-та? Да куда ета ани делись? – с ещё большим удивлением уже громко воскликнула баба Даша и, вытерев о передник руки, растерянно заглянула в кастрюлю. – Уси-го три штучки-и, – запричитала она и всплеснула руками. – Госпади, милай мой, да хто ш ета нада мною падшутил? Ну, хто?.. Ну, куды?.. Госпади.

Горестно причитая и часто всплескивая руками, баба Даша внимательно осмотрела стол, плиту, заглянула на нижнюю полку шкафчика и даже опустилась на колени и заглянула под стол, надеясь, что, может быть, в подстольной темноте ей удастся увидеть того, кто опустошил её кастрюльку.

– Му-рка! Мурка! – позвала Ивановна трёхцветную кошку. – Мурка, акаянная, то-та ты, наверна, спёрла маи ладики? Мурка! Госпади, да што ета такое-та деится. Цельнай час прастаяла, а ладичкав нетути. Как будта я их и ни пикла.

Баба Даша глубоко вздохнула и, шмыгнув носом, присела на стул, стоящий около стола. Покачивая временами головой, причмокивая губами, морща лоб и собирая губы в «бантик», она впала в великую думу.

Оно и понятно. Простоять у плиты битый час, а пообедать оладушками не удалось. И всё из-за того, что она «не углидела, праваронила аладички».

Некоторое время спустя баба Даша вновь внимательно оглядела все углы, полки и даже самые недоступные места в кухне, думая при этом, что, может, она незаметно для себя положила оладушки, ну вроде как по ошибке, а теперь вот не может их найти. Ну могло же быть так, что она вместо кастрюли, стоящей на кухонном столе, могла положить оладушки, к примеру, в другую кастрюлю, стоящую на полке или в духовке газовой плиты. Ну ошиблась, ну… мало ли что могло произойти. Ну нет нигде. Кастрюли везде пустые. Мурка? Так её вроде как в кухне не было. Тузик… а он и вовсе круглосуточно сидит на привязи. Вспомнив о Тузике, баба Даша спешно встала со стула.

– А што если вон атвизалси? Взял и отвизалси, залез низаметна у кухню и спёр маи ладички, – рассудила баба Даша и заторопилась во двор к Тузику. – Вот акаяннай! Гляди за им да гляди. Как тока атвернисси, так вон штой-та да учудя. Туз-ик, Тузик! – окликнула она своего охранника. – Вылазь из кануры, акаяннай. Што ш ета ты учудил са мною? Я цельнай час пикла ладики, а ты их спёр за адин мамент, – стала распекать  кобеля Ивановна, который, изучив её характер и зная, что ему от неё никаких грубых действий, кроме как словесного укорения не будет, с невозмутимым видом выглядывал из конуры. – Тузик, Ту-зик, иди-ка ка мне, што б тибе лихаманка… – ласковым голосом позвала Ивановна.

Кобель нехотя выполз из конуры и привстал на передние лапы.

– Да ты никак на чепки сидишь, – с удивлением проговорила баба Даша и, остановившись, опустила руки. – Тада да, – только и смогла она вымолвить.

Тузик, широко раскрыв пасть, зевнул и, покачивая, как бы от удивления, из стороны в сторону головой, заспанными глазами смотрел на свою хозяйку.

– Ну савсем бабка атуманела, – укорила себя Ивановна. – Я ш тота тибе чуть ли ни цельнай час ругаю за ладики, а ты, аказавается, сидишь на чепки. Ты уж, Тузик, прасти бабку, – попросила она у кобеля прощения за незаслуженное к нему подозрение. – Тах-та и с людьми бувая. У тюрягу упякуть лет на десить, а патом кажуть, што вон нивинаватай. Так што, ты уш прасти мине, стараю. Я табе шачас ладичка принясу, – пообещала реабилитированному по горячим следам Тузику баба Даша и, раздосадованная произошедшим, медленно пошла в кухню.

А как тут не раздосадуешься. Час простоять у кухонного стола и плиты, выпечь целую миску теста, а оладушков в кастрюле оказалось всего три штуки, а по существу – всего два. Один баба Даша уже пообещала Тузику. Вот и горюет Ивановна, вот и думает, как могло всё это произойти. Крайнего, оказывается-то, нет, как нет и самих оладушек.

– Пойду-ка я схажу к саседки, – решила она после того, как угостила кобеля оладушком. – Можа, ана заходила ка мне и мы с ею их паели? – рассудила в край обескураженная баба Даша.

Выйдя на улицу, Ивановна прикрыла за собой давно покосившуюся калитку, вытерла, в который уже раз, руки о передник, посмотрела, как принято в сёлах, по сторонам и только потом засеменила по едва заметной в траве стёжке к дому соседки и одновременно двойной кумы: баба Даша – крёстная мать сына соседки, а та – крёстная дочери Ивановны.

– Карпавна-а, Ка-рпавна! – стала окликать Ивановна куму, не подойдя ещё и к палисаднику. – Ты до-ма или тибе не-тути? Ка-рпавна! – громче прежнего окликнула она соседку, оказавшись у самой калитки.

– Слышу, слы-шу! – раздался голос хозяйки дома из глубины двора. – Иду, иду-у!
«Как ба у ей спрасить низаметна, была ана у мине или нет? – пробежала зайчиком в голове бабы Даши мысль. – А то ишшо падумая, што я савсем свихнулась, или, как кажуть маладые… ета… крыша паехала».

 – Хто тут ка мне у гости пришёл? – поинтересовалась Карповна, открывая калитку. – Ета ты, кума? – удивилась она, увидев Ивановну. – А я слышу голас, а ни пайму, хто заве. Глухая стала, как пень. Здраствуй.

– Здраствуй, кума, – ответила на приветствие баба Даша. – Да ета я пришла к табе узнать, как ты тут.

– Да ничего. В сяле была. Я глянула, ты с тяпкаю на агародя, а у мине хлеба нетути, ну и пашла у магазин. Думала, што скора вярнусь, а прабыла цельнах три часа. То с тем пагаваришь, то с етим. Да так и пракалякала да самага абеда. У хату пайдем или тут на лавке пасидим? – спросила Карповна и тут же предложила Ивановне с ней пообедать. – Пошли, кума, пашли. У мине там супчик рыбнай есть, ныня утром варила, в магазине калачиков купила, прянцы есть, пашли. Ты, наверна, ишшо ни абедала, пашли. Как раз и пабалакаем. 

«Значить, кума у мине ни была», – сделала вывод баба Даша, выслушав, своего рода отчёт о походе Карповны в сельский магазин.

– Ну што ты стаишь у двирях, пашли, кума, пашли, а то мине штой-та дюжа есть захателась, – заторопила Ивановну соседка и взяла её под локоть. – Пашли. А ты то-та надумала с бурьянами на агародя паваевать? Гляжу, адна спина тарчить. Хатела акликнуть, да дюжа ты, кума, здорава работала и усюдно б ни услыхала. Ты, наверна, рана на агарод вышла?

– Да как сонца узашла, так я и вышла, – подтвердила предположение Карповны баба Даша. – У мине ж давления дюжа высокая. Уже спасу нетути. Ни таблетки ни памагають, ни ета, как ие?.. Ну што нада меньша есть. Цельнами днями другой раз сижу на адной кислай капусте, а ана как давила, так и давя.. Аж у глазах тимнея, и ноги пряма ватныи делаются. Люди меньша пастятся па бальшим пастам, чем я цельнай год. Уже хадить нету мочи. Пряма хочь нанимай каго-нибудь, штоб папихали у спину.

– Вот и садись за стол, – предложила Ивановне кума. – Щас я табе супчику налью, тут у мине и кашка малошная есть, и какавы нынча вутрам наварила. Садись, а то, и правда, ноги насить не будуть. Я вон три дня назад грохнулась у картохах, – тут же пожаловалась Карповна куме уже о своём недомогании. Давления у тибе падпрыгавая, а у мине падая. Врачиха сказала, што мине нада пить кахвия. А я иго тирпеть ни магу. Мине лучши малачка или какавки с сахарком. В обчим, кума, мы с табою даработались и дажились. Наши б давления слажить уместя, а патом раздялить папалам, как раз была б харашо. Кума, а чиго ета ты суп мой ни хочишь есть? – взглянув на Ивановну, спросила Карповна. – Ты ни ета.. я ж иго тока нынча вутрам сварила. Ты ешь, ешь, а то вон астыня.

– Да ты знаишь, кума, мине штой-та ну никак ни хочится, вот пряма ни лезя, и усё тут…

И баба Даша рассказала куме, как она до десяти часов работала в огороде и как потом выпекала оладушки, которые непонятно куда подевались.

– А какие харошаи ладички, кума, получились. И румянаи, и укуснаи, а какия мягкаи, што можна была адними губами есть. Я ш то-та хатела принесть и тибе покушать, – подвела итог своему горестному рассказу баба Даша. – А как у кастрюлю заглянула, так пряма аш абамлела. Лижать на дне усего три штуки, да и те малинькии-прималинькии, то-та паследнинькии. И куды ани падивались, и сама ни знаю. Тузик на чепки, Мурка идей-та бегая, а сама я и пакушала-та усего… савсем мала, – закончила свой рассказ баба Даша и, всплеснув руками, умолкла.

– Ты, кума, не гарюй, а ешь. Сидишь вот уже скока, суп астыл, кашка тожа, а ты ничиго дажи и ни укусила. Ты случаем не забалела? – заглянув в глаза Ивановне, с тревогой в голосе спросила Карповна и после откашливания добавила: – Штой-та у тибе шшоки дюжа краснаи. Гарять, как у маладой.

– Пра шшоки ни знаю, а вот есть я, и правда, ни хачу. После гарода, ну как я сидела на лавке, аш пад ложачкаю сасала, а пака у плиты пастаяла, и аппетит прапал. Как будта мине хто накармил. Ты уж прасти мине за порчу супа и каши. Ну кашу я савсем ни пробавала, а супчик твой укуснай и дюжа пахучий, ну пряма аш у нос бьеть. Ты уш прасти мине. Я, и правда, наверна, забалела. Штой-та мине у сон пряма клоня. То-та мине нада итить дамой, а то засну у тибе за сталом. Спасиба табе, кума, за усё. Пайду я. Ты ни праважай, я сама.

Выйдя во двор, баба Даша стала, в который раз, вспоминать, как она начинала готовить тесто, как выпекала оладушки, пробовала неудачно испечённый на вкус, очищала сковороду и вновь…

– Вот лихиманка ие бяри, – ругнула баба Даша неизвестно кого, то ли того, кто мог стащить оладушки, то ли свою забывчивость, а может, и то и другое вместе взятое. – И куды я их запихнула? Прападуть жа. Их ба паесть, пака ани мякинькии. А палижать, придится атдавать курям. Ох, бида, бида, и куды б ат тибе деться? И есть штой-та пирихателась, наверна, забалела, – буркнула под нос баба Даша и направилась в маленькую комнатку, в которой она любила отдыхать.

В одно мгновение сморивший Ивановну сон прервал её мысли и о пропавших оладушках, и о том, почему у неё ни с того ни с сего вдруг пропал аппетит и, как заметила кума,  разгорелись «шшоки».
_________________________
P.S. Автор приносит читателям извинение за использование в рассказе местного диалекта.



                СТРИЖЕНЫЙ ПОРОСЁНОК

– Уви-и-и, уви-и-и! – визжал поросёнок, удирая во все лопатки от хозяйки, которая гонялась за ним по обширному двору с длинной хворостиной, с намерением отстегать проказника за то, что сорвал с бельевой верёвки только что выстиранную и вывешенную для просушки простыню. Но каждый раз, как только ей удавалось приблизиться к нему на близкое расстояние, шустрый хрюша резво менял направление и благополучно избегал очередной порки за свои проделки…

Незатейливая история, о которой я хочу вам поведать в этом небольшом рассказе, произошла в одном из   симпатичных хуторков, расположенном под крутолобым, поросшим терновником косогором, в самом центре нашей округи.

Главными действующими лицами данного повествования являются пенсионеры Севрюковы – ещё работающий шофёром в колхозе, чудом преодолевшем перестроечные катаклизмы, Никита Сергеевич и отошедшая от артельных дел его жена Ольга Дмитриевна.

Кроме них, в рассказе, как вы смогли уже, наверное, догадаться, большое внимание будет уделено симпатичному поросёнку по кличке Василий, или Вася, Васяка, Васька, Вась-Вась, Хрюша, Хрюшка, Хрюня и даже Ца-Ца-Ца-Ца, имеющему смешную мордочку-рыло, заканчивающееся розовым пятачком.

Чрезвычайно шустрый Васька с утра и до самого вечера ни на минуту не оставляет в покое своё землеройное приспособление, постоянно роется во всём, что попадается ему на пути, будь то куча мусора, старого тряпья, а иногда он может использовать для своих игр и только что выстиранное бельё.

Но больше всего поросёнку нравится копаться в земле, где он отыскивает жучков и вкусные корешки, выкопав которые, Васька поднимает голову и, глядя на окружающий мир хитрющими глазками в обрамлении белёсых ресниц, начинает громко чавкать и вилять коротеньким хвостиком. В общем, поросёнок как поросёнок, в меру симпатичный, весёлый, шкодливый и не слишком злобливый.

В рассказе, конечно же, будут задействованы и другие персонажи, но они скорее пройдут как бы фоновым дополнением к повествованию, и знакомство с ними будет происходить по мере необходимости.

А теперь, когда вы, дорогой мой читатель, знаете, о ком пойдёт в рассказе речь, я позволю себе продолжить свое повествование с некоторого отступления во времени… на один месяц назад. Итак.

Десятого сентября Никита Сергеевич пришёл с работы домой раньше обычного. Его жена, увлечённая приготовлением ужина, не услышала не только, как хлопнула калитка, но и входная дверь кухни. И только когда по ногам прошлась волна прохладного воздуха, она положила на кухонный стол луковицу с ножом и, сделав шаг к двери, испуганно вскрикнула.

– Ты чего? – удивился возникший перед нею муж.

– Никита, да ты хоть бы один раз стукнул в дверь или кашлянул. Ну разве ж можно так тихо заходить? Так и дурочкой с перепугу можно стать. Я думала, что это кот вышел на улицу. Он, паразит, научился открывать дверь, и теперь она у нас постоянно открыта, вот я и надумала её закрыть, а тут неожиданно, словно джинн, явился ты. Я ещё и ужин не успела приготовить. Ты чего так рано пришёл? Неужели вы уже всё убрали и всё перевезли?

– Да, понимаешь, машина обломалась, а нужной шалагушки нет, вот и пришёл пораньше.

Пользуясь тем, что возвратившийся с работы хозяин зачерпнул кружкой из ведра воды, видимо, для утоления возникшей жажды, я сделаю для вас некоторое пояснение по поводу произнесённого Никитой Сергеевичем слова «шалагушка».

В самые первые годы семейной жизни наших героев, когда, оказавшись после работы под крышей родного крова, а молодые Севрюковы стали сразу после свадьбы жить отдельно от родителей, как со стороны самого Никиты, так и со стороны Ольги, в выделенном им колхозом доме, они, как это часто бывает в семьях, без умолку рассказывали друг другу, что произошло у них на работе за прошедший день.

Конечно же, уважаемый читатель, таким разговорам они посвящали время до того, как надо было обсудить ту или иную житейскую тему, и тем более до момента, когда  они оказывались в кровати. Под одеялом у молодых мужа и жены все проблемы бытия оказывались на втором, третьем, а зачастую и на самом последнем месте по своей значимости. Так вот.

В один из вечеров, когда Никита стал рассказывать жене об устройстве двигателя внутреннего сгорания с его цилиндрами, толкателями и валиками с шестерёнками, у которого почему-то оборвалась головка поршня, жена, рассмеявшись, жгуче поцеловала в губы мужа и, отстранившись от него, произнесла:

– Никита, не надо мне подробно рассказывать об устройстве машины, я всё равно ничего не понимаю. Ты мне об этом говори как-нибудь проще, ну, чтобы бухгалтеру было понятно.

Ответив на замечание жены улыбкой, Никита в дальнейшем ввёл в обиход понятное для неё слово «шалагушка», а Ольга в свою очередь, объясняя мужу  положение дел в колхозных «приходах» и «расходах», пользовалась тоже упрощёнными пояснениями – либо «всё нормально», либо «вылетели в трубу».

– Ух и хороша! – громко отметил Никита качественный показатель воды. – Хорошо, что мы пробурили свою скважину, а то пили бы водопроводную воду. В этой нет ни железа, не привкуса асбестовых труб. Хорошая. Прямо как из родника.

Возвратив кружку на отведённое ей место, Никита Сергеевич взглянул на жену.

– Оля, да я тут… это… в общем, сегодня во время обеда  заведующий гаражом угощал нас салом домашнего приготовления. С чесночком, с перчиком, с двумя прожилками мяса… Короче. А не купить ли нам поросёнка? Картошки собрали много, зерно имеется…

– А что это ты надумал? Мы ж с тобою свиней не держали. Я даже не знаю, как с ними обходиться. Да и сало у нас с тобою как-то не в ходу. Тебе, что, на месяц  мало того, что мы покупаем? – поинтересовалась Ольга Дмитриевна у мужа. – Я ж, ты сам знаешь, сало не ем да и саму свинину особо не жалую, а сын с семьёй за тридевять земель. Зачем нам это?

– Оля… понимаешь, придут к нам гости, к примеру, наши кум с кумою, а мы… сало с перчиком, с чесночком и прослойками мяса… а можно даже и окорок закоптить, колбаски сделать…

– Никита, можно подумать, что мы часто собираемся. Ты помнишь, когда наши кум с кумою гостевали последний раз у нас, а мы у них? – парировала порыв убеждения мужа Ольга Дмитриевна. – Вспоминай, вспоминай. В каком году это было?

– Ну-у, – протянул Никита Сергеевич.

– Вот именно, что «ну-у», – усмехнулась жена. – Два года назад, когда тебе отмечали шестьдесят лет. И потом. Ну не одним же салом  ты будешь угощать гостей. Надо ж и салатиков, и картошечки, мяса, да… и ещё многое другое. Вот и подумай, а нельзя ли вообще обойтись без сала, если кроме него на столе и так будет много закусок?

– О-оль, ну ты ж…

– Никита, ты это… не серчай. Я пошутила. Я и сама об этом уже думала, да боялась тебе об этом сказать. А вчера ещё наша соседка сказала, что они уже купили два поросёнка.

– А что ж ты тогда мне всё «зачем, да зачем»? На столе и кроме сала будет много закусок.

– Ну, это я… ну, чтобы инициатива исходила от тебя, а то потом, если что пойдёт не так…

– А-а, понятно, – усмехнулся Никита Сергеевич. – Мы ещё и поросёнка не купили, а ты уже из меня сделала стрелочника. Ла-дно, – махнул он рукой, – пусть будет твой чёрт старше. Ну, а раз мы пришли к этому… как там говорил Горбачёв в разгаре перестройки?

– К консенсусу, – напомнила жена, переворачивая на сковороде блин.

– Ну, раз ты согласна, тогда давай поступим так. Завтра суббота, и наши мужики берут крытую машину и едут в соседний районный центр за поросятами.  По субботам и воскресеньям там, на местном рынке, бывает хороший выбор. Поеду с ними и я. Ты как?

– А что мне. Не мне ж в кузове ехать с поросятами, – засмеявшись, проговорила Ольга Дмитриевна.

– О-о, нет! – воскликнул Никита Сергеевич.  – В крытой машине ехать будут поросята. Их должно набраться десятка полтора. А мы поедем с завгаром в его персональной «буханке» (одна из моделей УАЗа).

– Тебе ж тогда, наверное, надо будет с собою что-нибудь взять в дорогу, а то ведь уедете рано, а приедете неизвестно в какое время. Ехал бы ты лучше на своей машине. А то кучкою как-то…

– Нет. Мужики решили ехать вместе, – ответил Никита Сергеевич. – А вот в какое время вернёмся, не знаю. Было бы нас два-три человека, а то будет шестеро, а может, и больше. И брать будем  кто одного поросёнка, а кто два и даже три. А такого количества утром, может, и не будет. А ожидать… сама знаешь.

– Ну,  а раз так, тогда я сготовлю тебе походный обед.  Никита, а где мы его будем держать-то? – тут же поинтересовалась жена. – У людей вон специальные свинарники. У завгара – так у того свиньям выделен целый сарай. Они ж каждый месяц покупают по два поросёнка. А по году у них проходит до тридцати голов. У нашей соседки тоже большой свинарник.

– Не знаю, как ты, а я держать по тридцать голов не намерен. Слишком мороки много с выращиванием, да и торгаш из меня никудышный. Одному ж поросёнку отдадим пока помещение, в котором были гусята.

 Вот такой диалог произошёл у Севрюковых Никиты Сергеевича и его жены Ольги Дмитриевны в предвечернее время  последнего дня первой декады марта.

А утром следующего дня, задолго до восхода солнца, крытая брезентом грузовая машина и следовавшая за ней «буханка», за рулём которой восседал заведующий гаражом, катили уже по государственной трассе в сторону Обояни. В салоне УАЗа, несмотря на ранний час, было шумно и весело.

Участники поездки пересказывали смешные истории из своей жизни, вспоминали попутно и кое-что из жизни своих друзей и знакомых. Так, за разговорами, сопровождающимися часто громким и дружным смехом, будущие свиноводы незаметно для себя и доехали до конечного пункта – рынка в соседнем районе.

Ввиду того что рынок только что стал просыпаться от прошедшей ночи и не мог предложить своим гостям ничего, кроме  тишины и пустых торговых рядов, наши земляки решили немного подкрепиться тем, что им положили в сумки любящие, а может, кое-кого и терпящие супружество жёны.

– Сергеич, а ты, что, хочешь покупать только одного поросёнка? – с нотками удивления спросил у Севрюкова заведующий гаражом, извлекая из трёхлитровой банки солёные огурцы… – Надо брать хотя бы два. А то, понимаешь, один может и того… копыта откинуть. У меня иногда это бывает.

– Да знаешь, Анатолий Петрович, мы с женой за время нашей совместной жизни никогда свиней не держали  и поэтому в этом деле мало что понимаем. По этой причине мы и решили пока завести одного. Для своих, так сказать, нужд.

– Не-ет, Никита, чтобы быстрее пройти курс молодого свиновода, надо брать сразу три-четыре головы, – громким голосом дал совет заведующий колхозным складом горюче-смазочных материалов, а по-сельскому – заправщик, Виктор Ананьевич Гуторов. – Мы с моей Мироновной так и начинали. А с одним поросёнком у вас будет одна маята. Да гуртом они и едят лучше. По крайней мере, копать носом не будут…

Советы друзей, как и сам только что начавшийся утренний перекус, прервали подъехавшие к рынку сразу несколько легковых машин с крытыми прицепами, из которых доносилось похрюкивание и повизгивание  свинопоголовья детсадовского возраста. А вскоре на рынок потянулся и торговый люд с ручными тележками и объёмными сумками.

– Ну вот, мужики, придётся нам прерывать завтрак и идти в «живой уголок», – едва внятно пробормотал заведующий гаражом, дожёвывая хлеб с любимым салом. – И нам надо поторопиться.

Прихватив с собою мешки, селяне дружно направились на рынок к месту купли и продажи всего живого, имеющего спрос у жителей как самого города, так и прибывших из окружающих сёл, деревень и хуторов. Последовал за опытными свиноводами и Сергеевич.

Однако, вместо того, чтобы сразу идти к месту продажи поросят, он направился медленным шагом вдоль длинных навесов, приютивших под своими крышами ряды пронумерованных белой краской столов, на большинстве которых индивидуальные предприниматели раскладывали привезённый ими товар растительного и промышленного происхождения.

Разглядывая дары садов и огородов, Никита Сергеевич заметил, что прилавки рынков, на которых ему довелось побывать за последние десяток лет, стали более богатыми по части  предлагаемого продукта, и в особенности прибывшего из теплых заморских стран, где о снеге аборигены знают разве что из учебников да из разговоров побывавших в северных странах или в Антарктиде соотечественников.

Бананы, киви, ананасы, гранаты, мандарины и апельсины, орехи и сладкие перцы самой разной величины и окраски, невиданные ранее сухофрукты, крупные груши и поблёскивающие отполированными красными боками яблоки китайского происхождения.

Попадалось среди выставленного для продажи и кое-что с наших огородов и когда-то знаменитых садов. Капуста, солёные огурцы, морковь, столовый бурачок и пучки зелёного лука, картофель и яблоки. Всё перечисленное, конечно же, радовало глаз и способствовало выделению желудочного сока.

– А яблоки-то… Их, что, везли сюда через Северный полюс? – удивился Никита Сергеевич, взглянув на ценник. – В два раза дороже бананов. Сударыня, – обратился он к владелице торгового места, – яблоки, которые вы продаёте, действительно из наших мест?

– Мужчина, а тут же написано: «Из садов нашей области», – ответила не слишком дружелюбно женщина и ткнула пальцем в ценник.

– А почему ж они такие дорогие? Вы с ними, что, успели побывать в кругосветном путешествии?

– Наши яблочки экологически чистые, без всякой химии и нитратов,  потому они и дороже бананов. 

– Сударыня, а вы хоть сами знаете, как эти нитраты выглядят? Что это за мура?

– Мужчина, не берёте, так и идите дальше, – зло ответила хозяйка яблок. – Яблоки экологически чистые!..

– Понятно, – со вздохом проговорил Никита Сергеевич и продолжил свой путь вдоль торгового ряда. 


Неизвестно, сколько бы ещё наш земляк затратил времени на знакомство с торговыми рядами, если бы ему не встретился спешащий с купленными поросятами заведующий гаражом.

– Никита, ты, что, уже купил поросёнка? – с удивлением в голосе спросил Анатолий Петрович.

– Да нет ещё, – спокойно ответил Севрюков.

– А что ж ты тогда здесь ходишь? Там поросят уже почти раскупили. Иди быстрее.

– Моего не купят, – спокойно ответил на замечание  завгара Сергеевич, однако ж, вместо продолжения знакомства с торговыми рядами, он свернул к месту продажи живности.

И заведующий  колхозным гаражом оказался прав. Когда Никита Сергеевич подошёл к месту продажи живности, то он увидел клетки с кроликами и курами, три козы, привязанные к забору, две овцы и… услышал похрюкивание одного поросёнка.

– Мужчина, сударь! – звонким голосом обратилась к нему первая в ряду женщина, владелица огромной клетки с кроликами. – Купи кроликов. Посмотри, какие они у меня крупные и жирные. Купи, не пожалеешь А мех какой. Из кролика выходит хорошая шапка…

– Продаются ку-ры! – раздался зычный мужской голос. – Зерна почти не клюют. Яйца несут крупные и много! Покупайте ку–ур! Крупные! Яйценоские!

– Мужик, купи козу! – окликнул Никиту Сергеевича сухонький старичок. – Молока даёт много, спокойная и тихая. Не такая, как вот её соседка, кивнул он в сторону другой, орущей – не блеющей, а именно орущей козы.

– А чего ты тогда, дедуля, её продаёшь, если она у тебя такая хорошая? – поинтересовалась владелица кроликов. – Хороших коз не продают, и тем более весной. Скоро их можно уже будет выпускать и на траву.

– Да знаешь, голубушка, бабка моя совсем занемогла, а мне одному управляться тоже не под силу. Вот и решили мы её продать. Да и деньги нужны. Вдруг моя Семёновна… ну это…

– Понятно, дед. Старость не младость. Мужчина, может, вы выручите деда?

– Да нет. Мне коза не нужна.

– А что ж тогда вы хотите купить? Кролики вам не нужны, куры тоже… 

– Мужчина, мужчина, я знаю, что вам нужно! – раздался хотя и громкий, однако, приятный женский голос. – Вам нужен поросёнок. И не какой-нибудь, а мой  Хрюша. Подбежав к Сергеевичу, индивидуальная предпринимательша (так именуют сейчас российские власти мелких торговцев) схватила его за рукав и довольно настойчиво предложила пройти к крытому прицепу. – Вот, смотрите, какой у меня поросёнок! – затараторила похожая на цыганку жгучая брюнетка лет тридцати пяти, приподнимая край брезентового полога на прицепе. – Ты, сударь, погляди, какой он у меня симпатичный. Ну, где ты такого ещё можешь найти?! Купи, не пожалеешь. Отдам почти задаром.

Заглянув в прицеп, Никита Сергеевич увидел невзрачного, с длинным рыльцем, тёмными латками кожи и рваным ухом поросёнка, который, похрюкивая, немигающим взглядом своих кругленьких  глаз тут же уставился на него.

– Вот, видите, как вы ему понравились, – вновь скорострельно проговорила владелица «чуда» свиного сообщества и, поглаживая поросёнка, она незаметно для начинающего свиновода ущипнула хрюшу под брюшком за самое  больное место.

– Вик-вик! – взвизгнул поросёнок и завилял своим коротеньким хвостиком.

– А это он вам сказал «здрасте», – прокомментировала обладательница приятного на слух голоса и чёрных с блеском глаз. И чтобы не дать возможности Никите Сергеевичу задавать вопросы, женщина вновь скорострельно  протараторила: – Он у меня такой хороший, такой хороший, что даже жалко его продавать, да деньги нужны. В селе работы нет, а за газ и свет платить надо. Да и сама уже обносилась. Покупай, сударь, не прогадаешь. Он уже всё ест: и мешанку, и варёную картошку – в общем, всё, что положишь ему в кормушку. Покупай. Будешь меня вспоминать каждый день.

И Никита Сергеевич сдался.

А ведь женщина, дорогой мой читатель, уговорившая Никиту Сергеевича купить поросёнка с рваным ухом, оказалась не стопроцентной обманщицей. Взять хотя бы её утверждение, что наш земляк, а соответственно, и его жена будут вспоминать о ней каждый день, оказалось самым что ни на есть правдивым и довольно точным. Севрюковы вспомнили бывшую хозяйку Хрюши прямо сразу, как только Никита Сергеевич вернулся домой, а радостная Ольга Дмитриевна стала в сарае потчевать приобретенное похрюкивающее чудо природы кашей из дроблёного зерна с добавлением варёной, размятой картошки.

 – Ни-ки-та-а! Ники-та! – вскричала она уже спустя самое короткое время. – Иди скорее сюда! – позвала она вышедшего во двор мужа. – Иди посмотри, что этот длиннорылый делает. Он же всё выбрасывает из кормушки. Хоть бы один раз чавкнул. Ты посмотри, с какой злостью он очищает от корма корыто!

Пока не слишком торопливый Никита Сергеевич шёл к  сараю, Ольга Дмитриевна вполголоса, чуть ли не с причитанием отчитывала парнокопытное, хрюкающе-повизгивающее приобретение.

– Паразит ты такой. Ты хоть бы через раз выбрасывал корм из корыта. Один бы раз укусил, другой бы раз выкинул. Я же целый час стояла у плиты, пока сготовила тебе вот этой каши. Да мы после войны о такой еде могли только мечтать, а ты копаешь носом. Чем же тебя кормили бывшие хозяева ?

– Ну что вы тут ругаетесь? – поинтересовался Сергеевич, оказавшись возле покоев поросёнка.

– Ты посмотри, что он делает, – плаксивым голосом проговорила Ольга Дмитриевна, показывая рукой на корыто. – Мыть не нужно, – и тут же в сердцах спросила мужа: – Никита, неужели на рынке, кроме этого поросёнка, не было других?  Он же ни черта не ест. Как можно будет его выкормить?


– Ну ты… это… – помявшись, стал оправдываться Сергеевич. – Не ест. Да, может, это он от перемены обстановки. То один был хозяин, вернее, хозяйка и загородок, а теперь вот уже всё сразу другое. Ты в гостях ешь много? Я, например, на поминках вообще не могу ничего есть.
– Ну ты ж его привёз не на поминки, – возразила  Дмитриевна. – Да за прошедшее время, когда его могли покормить, он уже должен был проголодаться, а он ни разу даже не куснул, всё роет и роет.

Привередливость поросёнка в еде, как оказалось, была не единственным недостатком в его характере и поведении. И проявилось это спустя всего пару часов после вселения длиннорылого в сарайные апартаменты наших земляков.

Разбросав предложенный хозяйкой корм, Васька, как назвали его новые владельцы, принялся тут же неимоверно громко и разнообразно по тональности и  звуковой гамме визжать.

– Ви-ик! Ви-ик! Юви-и, юви-и! Иу-ух,  иу-ух! – понеслось из приоткрытых дверей сарая.

Сольный концерт продолжался до самого вечера. И только когда на землю опустилась ночная темень, Васька немного стих.

Неделю Хрюшка изводил хозяев истошными «ви-ик» и «юви-и». Дошло до того, что односель… хуторяне стали интересоваться у Севрюковых, почему так неспокоен их поросёнок. И чтобы немного приглушить издаваемые Васькой звуки, хозяева пробовали закрывать двери и занавешивать окно. Однако их питомец, вместо того чтобы затихнуть, переходил на ещё более высокие ноты, отчего у Сергеевича начинали трястись руки, а хозяйка затыкала уши ватой.

– Никита, а может, он пришёлся нам не ко двору? – уставшим голосом сделала предположение Ольга Дмитриевна после недельного прослушивания незапланированного ими поросячьего концерта. – Мне уже и на улицу выходить неудобно. Все думают, что мы его не кормим. А я ему и рисовой каши на молоке варила, и вермишель,  и гречневую давала, даже одного молока наливала, а он всё выбрасывает на пол. А вчера даже блинами пробовала кормить.

– И что?

– А ничего. Блины он выкинул из корыта так же, как и кашу. Да ещё и по полу растащил их своим пятаком. Уже нет терпения. С утра и до вечера одни крики. Может, его окропить святою водою? Кума сказала, что он должен утихомириться.

– Да окропи, – приглушённым голосом ответил Никита Сергеевич. – А то у меня завгаражом уже интересовался: – Никита, говорит, вы, что, своего поросёнка каждый день кастрируете, что он у вас так орёт? – Так что окропляй, может, спокойнее станет.

Однако и после окропления святой водой самого Васьки и его клетушки, и троекратного прочтения молитвы «За благополучие домашнего скота» поросёнок не успокоился, а даже, как заметила заглянувшая к ним спустя пару дней на короткое время соседка, визг его стал ещё более разнообразным, резким и громким.

– Что ж нам с ним делать-то? – спустя полторы недели со дня приобретения крикуна спросила за ужином Ольга Дмитриевна мужа. – Никита, может, ты тяжёлый на руку? Такое бывает. У нас любую живность покупал только отец. Мать же, было, что ни принесёт, всё оказывалось не ко двору, либо сдыхало, будь то кошка, собака или курица, либо хоть и жило, но чахло. А вот если приносил отец, всё было нормально, поросята росли быстро, а куры хорошо неслись.

– Да не знаю, – ответил Сергеевич. – Мы ж с тобою раньше-то почти ничего и не покупали. Цыплят нам каждый год выводят куры, кошки тоже сами плодятся, а собака… так она у нас приблудная.

– Никита, а давай я у тебя перекуплю поросёнка, – вдруг предложила Дмитриевна мужу.

– Как это? – переспросил жену Сергеевич.

– А так. Я возьму деньги, и мы пойдём в сарай, где и произведём куплю-продажу нашего солиста по всем правилам торговли. Вначале поторгуемся, а после положительного решения сделки я тебе вручу деньги, а ты мне положишь в мешок поросёнка.

– Хэ-хэ, – негромкой усмешкой отреагировал хозяин на предложение супруги. – Да давай попробуем.

– Тогда одевайся, и пойдём в сарай.

– Прямо сейчас? – удивился Сергеевич.

– А что откладывать. То хоть, может, не будет утром всех булгачить  спозаранку.  Иди в сарай, а я возьму деньги и приду.

Выйдя во двор, наш земляк на некоторое время остановился и, окинув взглядом постройки, усмехнулся.

– Да-а, ну и дела, – негромко произнёс он и направился к сараю. – Ну что, Васька, придётся тебя продавать. Ничего не ешь, кричишь, как будто тебя режут. Продам я тебя, – решительным голосом оповестил хозяин всего движимого и недвижимого приобретенное им  «чудо». – Так что готовься. Сейчас придёт покупатель, и я тебя сбагрю под сатаны.

– Ну что вы тут, договорились? – поинтересовалась вошедшая в сарай Дмитриевна.

– Договорились.

– Ну тогда давай начинать, – на полном серьёзе проговорила Ольга Дмитриевна и подошла к клетке. – Ну что, хозяин, вы не передумали продавать поросёнка? А то я уже и мешок с собою взяла.

– Да-да-да, – пролепетал Сергеевич и, усмехнувшись, посмотрел на жену.

– Никита, так не пойдёт. Всё надо делать на полном серьёзе. Представь, что я из другого села, и ты меня ни разу не встречал. Понятно?

– Понятно, – пробормотал Сергеевич.

– Ну а раз понятно, тогда давай торговаться, как это происходит на самом деле. Начинаем?

– Ну что, хозяин… – начала торг Ольга Дмитриевна.

– Да, сударыня, продать поросёнка я решил окончательно и бесповоротно, не дав закончить жене фразу, торопливо, однако вполне серьёзно, проговорил Никита Сергеевич.

– А что же это вы надумали продавать? Вы же его недавно только купили.

– Да, понимаете…  у меня брат приболел и приглашает в гости, а живёт он аж в Кировской области. Вот и приходится продавать живность. Временно присмотреть  некому, а просить соседей, так у них и своих дел по горло. Может, вы, сударыня, ещё и кур купите?

– Да нет, куры у меня имеются свои, а вот поросёночка я, пожалуй, возьму. Только вот он у вас какой-то несуразненький. Ухо рваное, рыльце длинное…

– Рыльце ему от его папы досталось, – пояснил Сергеевич. – Там, где живут его бывшие хозяева, свиней летом вообще не содержат в сараях. Их пасут вместе с козами и коровами. Вот его мать и снюхалась на воле с диким кабаном. Потому у него и такое рыльце, и тёмная латка на спине. Но зачатие, сударыня, от дикого кабана благотворно сказывается на потомстве. Поросята появляются на свет более жизнестойкими и хорошо переносят выпавшие на их долю невзгоды. Привесы дают тоже хорошие. И главное, они ничем не болеют. Так что не беспокойтесь.

– Убедили. Я его беру, – разворачивая мешок, проговорила Ольга Дмитриевна.

Поместив поросёнка в мешок и получив от покупателя деньги, Никита Сергеевич помог жене вынести во двор притихшего крикуна. Опуская на землю мешок, он тут же с удивлением отметил: – Ты смотри, а он-то молчит. Может, нам его  надо содержать в мешке?

– Ни-ки-та, торговый процесс ещё не закончен. Мне теперь его надо отнести в сарай и выпустить в клетку.

– Давай помогу, – предложил Сергеевич.

– Нет-нет, я всё сделаю сама…

На ночной отдых Севрюковы отходили под негромкое повизгивание перекупленного ими Васяки.

– Дмитривна, а наш крикун вроде как стал спокойнее, – почти шепотом проговорил Сергеевич.

– Не сглазь, – тоже тихим голосом отозвалась жена. – На дворе-то уже темно, а он в это время громко не кричит. Давай ложиться спать, а утром будет видно.

О наступающем утре хозяев оповестил не горластый петух, которому по статусу положено это делать, а отобравший у кочета эту обязанность Васька. За два часа до рассвета во дворе Севрюковых раздались самые настоящие поросячьи вопли.

– Ви-их, ви-их! – разнеслось над дремавшими хатами, садами и луговой низиной, спугивая с разросшегося за многие десятилетия клёна местных воробьёв.

– Никита! Никита! Иди, посмотри, что там стряслось? – дрожащим голосом попросила Ольга Дмитриевна мужа. – Может, Ваську надумали у нас уворовать? Он не должен так громко кричать. Мы ж его перекупили. Сходи, посмотри, что там.

–  Хи-хи-хи-хи! Ха-ха-ха-ха! У-ухо-хо-хо! – близко к истерике залился звонким смехом Сергеевич, сидя на кровати с опущенными на пол ногами.  – Да нашего крикуна никто не захочет уворовать даже за самые большие деньги, – едва внятно проговорил он и вновь зашёлся смехом.

– Ну мы же…

– Что, Дмитриевна, «мы же»? – немного успокоившись, спросил Сергеевич жену. – Ты чьими деньгами со мной расплачивалась?

– Как «чьими»? – переспросила Ольга Дмитриевна.

– Вот именно. Ты покупала у меня поросёнка за чьи деньги? За-а мо-и. Ты же брала их из шифоньера?

– Ну да. У нас же там с тобою касса.

– Вот именно. А в эту кассу я вчера положил свою зарплату. Вот он и кричит. Если бы ты купила у меня его за свои деньги, тогда он, возможно, и молчал бы. А так… – Сергеевич развёл руками. – Наверное, он по отпечаткам на деньгах узнал, что это моя зарплата, потому  и раскусил нашу сделку. Хи-хи-хи-хи.

Под аккомпанемент поросячьего визга, с плохим настроением и горестными чувствами завтракали муж и жена Севрюковы.

– Ну и поросёнок нам достался. А может, его с неба сбросили? – нарушая молчание, произнёс Никита Сергеевич. – Интересно, а как у других? Неужели и у них визжат, как резаные? Оглушил уже.

– Да нет. У завгаражом, как всегда, молчаливые и съестные. Гэсээмщику тоже хорошие попались. То нам неудачный достался. Ну да ладно. Какой есть. Что теперь сожалеть. Ты что после завтрака намерен делать? – поинтересовалась Ольга Дмитриевна у мужа.

– Да пойду на огород. Там мне надо докопать грядку под морковку и красный бурак.

– Ну ты тогда копай, а я почищу у нашего крикливого. Его, может, во двор выпустить, пока я буду у него наводить порядок?

– Да выпусти, – согласился Сергеевич. – Пусть побегает, а за это время в сарае проветрится.

Спустя полчаса Никита Сергеевич уже заученными движениями орудовал штыковой лопатой в огороде, переворачивая и по-хозяйски укладывая большие комья земли. При этом он ещё и старался, чтобы на вскопанном участке не было глубоких впадин и высоких бугров. В общем, работал по-хозяйски.

Ольга ж Дмитриевна, покончив с кухонными делами, облачилась  в рабочий халат и резиновые сапоги и отправилась в сарай, чтобы произвести генеральную уборку в  апартаментах крикливого Васьки.

– Ну что, солист больших и малых театров, сёл и деревень с хуторами, всё никак не успокоишься? – спросила она скорее для того, чтобы оповестить Хрюшу о своём появлении, чем для получения ответа.

Притихший на короткое время Васька, громко взвизгнул,  крутнулся на месте и тут же грохнулся на грязный пол, поскользнувшись на своих нечистотах.

– Господи, да за что ж нам такое наказание? И зачем мы только тебя купили? Не водили никогда поросят, и не надо было с этим делом связываться, – запричитала незлобно Дмитриевна, открывая дверь. – Выходи, чудо заморское, – прикрикнула она на уставившегося на неё немигающими глазками поросёнка. – Иди пока погуляй во дворе, а я займусь уборкой. Давай, давай, вали, – проговорила Дмитриевна и подтолкнула Хрюшку ногой. – Не мешай.

Не знали Ольга Дмитриевна и тем более её муж, что с этого момента в их дворе воцарятся покой и тишина. Да и можно ли было предположить, если поросёнок, едва переступив порог сарая, громко взвизгнул и пустился вприпрыжку по двору, выделывая при этом замысловатые пируэты и прыжки, сопровождаемые  невероятным по своему звучанию визгом. 

Куры, до этого бродившие по двору спокойно, подняли невообразимый гвалт и стали разбегаться и разлетаться в разные стороны, норовя даже перемахнуть через забор на улицу или в огород, а главный охранник усадьбы, Шарик, юркнул в свою конуру. Дмитриевна, сопровождающая взглядом неугомонное «чудо», увидев вседворовой переполох, схватилась за голову.

– Господи, да за что ж нам это наказание? – простонала она и, глубоко вздохнув, перекрестилась, а чтобы не видеть всего происходящего, прикрыла дверь сарая и занялась уборкой места проживания Хрюши.

 Каково же было её удивление, когда она спустя полчаса вышла  во двор и увидела забияку, стоящего у кормушки с дроблёным зерном. Он с большим аппетитом уплетал куриный корм, смачно чавкая от удовольствия, а поднимая голову, ещё и закрывал глаза и издавал тихое и мирное «хрю-хрю» вместо визгливого «ви-ик, ви-ик».

– Господи, Царица Мать Небесная, – только и смогла вымолить Дмитриевна, ошарашенная произошедшей переменой в поведении их истязателя.

Дабы не нарушить неожиданно наступившую тишину, Ольга Дмитриевна, не произнося ни слова и чуть ли не на цыпочках, медленным шагом направилась к калитке, ведущей в огород, намереваясь сообщить мужу о произошедшем у них чуде.

И покатились у Севрюковых дни один тише другого. А через неделю и сами хозяева, и приходившие к ним наведаться односельчане умилялись, глядя на отдыхающих в собачьей конуре Шарика и его квартиранта Хрюшу. Подружился Васька и с курами. Одна только для хозяев незадача: не хотел Васька в сарай даже заходить, не говоря уже о том, чтобы переночевать в своей опочивальне.

Свободно и по-хозяйски бродил целыми днями поросёнок по двору и огороду, на территорию которого он сделал собственный проход, чтобы не ожидать, когда ему будет дозволено выйти туда через калитку.

Никита Сергеевич и Ольга Дмитриевна смирились с создавшимся положением и отказались от своего первоначального желания приучить поросёнка к пребыванию в сарайных апартаментах, мотивируя это тем, что нагрянут холода и Василию волей-неволей, а придётся перебраться в тепло. А пока ему было дозволено пользоваться свободой в пределах разумной для него вольности. И Васька, освоившись с усадьбой и своим новым положением, установил для себя почасовой распорядок дня и ночи, к которому вскоре приучил и всю дворовую живность.      

Основное кормление у него теперь приходилось на поздне-вечернее и ранне-утреннее время, когда хозяева уже отходили ко сну или ещё нежились после ночного отдыха в постелях, что давало ему возможность безнаказанно совершать набеги на грядки моркови, столовой свёклы, капусты и другой идущей в пищу растительности. Днём же Хрюша с удовольствием поедал всё, чем можно было поживиться у кур и в миске Шарика. Но больше всего ему нравились куриные яйца, которые он отыскивал в укромных уголках двора. А в первые дни вольного содержания он даже делал набеги и в курятник, но это действо, подпадающее под статью явного грабежа, после трёх разорений Василием куриных гнёзд решительно пресёк Никита Сергеевич, забив досками нижнюю часть дверного проёма.   

Ушёл в прошлое сентябрь. Пробежали две недели октября. Соседи и живущие чуть дальше от подворья Севрюковых уже привыкли к наступившей во дворе их односельчан тишине и уже при встречах не задавали вопросы, похожие на тот, который первой задала кума Ольги Дмитриевны.

– Кума, а что-то вашего поросёнка стало не слышно? То визжал, как резаный, а сейчас ни гу-гу, – поинтересовалась она. – Вы его продали или того…

– Да нет, он бегает во дворе вместе с курами, – ответила хозяйка. – Продавать-то зачем? Мы ж его только купили. А резать там нечего.

– А-а-а, – протянула кума.

И всё-таки, несмотря на то, что Васька стал на путь исправления и мирного сосуществования в одном дворе не только с хозяевами, но и с курами, кошкой и Шариком, у Севрюковых возникли новые сомнения по поводу правильности принятого ими ранее решения.

Причиной тому послужил визит Сергеевича к заведующему гаражом, который  в конце рабочего дня пригласил его и гаражного слесаря для оказания помощи в ремонте личной машины, ввиду того что в семье, кроме него самого, мужчин больше не было.

– Дми-тревна, если бы ты видела, какие поросята у завга-ра, – растягивая слова, проговорил Сергеевич при возвращении домой, вместо ответа на вопрос жены о причине его задержки.

– А ты, что, был у него?

– Да. Ему движок надо было вытащить из машины. А после он показал свою свиноферму. Восемнадцать голов. Все как бегемоты. И даже те, которых мы покупали в один день, больше нашего в два раза. Едят всё, начиная от целых початков кукурузы и кончая тыквой и бураком. И вправду, гуртом они растут быстрее. Мне ещё заведующий горючкой говорил, чтобы я брал два.

Возникшие сомнения в правильности ухода за поросёнком и большая разница в его росте и упитанности  в сравнении с поросятами завгара привели к тому, что через пару дней, ближе к вечеру, во двор Севрюковых наведался ветеринарный фельдшер Андрей Иванович, двоюродный брат хозяина.

– Ну что тут у вас, братка, стряслось? Показывайте своё «сало», – вместо приветствия проговорил он, едва оказавшись во дворе родни.

– А что его показывать, – усмехнулся Сергеевич. – Во-он, выглядывает из конуры Шарика. Вася, ца-ца-ца, – позвал он Хрюшку. – Дмитревна, вынеси ему куриное яйцо, а то так и будет лежать под боком у кобеля.

– А вы, что, его и яйцами кормите? – сквозь смех спросил Андрей Иванович.

– Он их сам находит. Все углы и закоулки проверит. Первое время, как выпустили его во двор, он и в курятник забирался. Пришлось забивать досками наполовину двери. О, видишь, какой вымахал за месяц?! – воскликнул Сергеевич, – кивнув в сторону  выбежавшего из конуры Васьки. – У завгара намного больше, хотя и покупали в один день. И главное, все в свинарнике и никакого крика и визга. А наш ведёт себя спокойно только во дворе, откуда любит шастать ночью в огород.

– Понятно. В соседнем районе есть сёла, где многие хозяева содержат свиней, как у нас коров или коз. Ходят они у них где попало всё лето. Так что приучить его к закрытому помещению будет трудно. Что касается роста и прибавления в весе… – Андрей Иванович внимательно посмотрел на катающего по двору яйцо Ваську и сделал для Севрюковых неутешительный вывод: – Лучше бы его вам сейчас зажарить в огороде на веретене или потушить в сметане.

– Как это, зажарить? – не понял Никита Сергеевич.

– Да так, братка. Его маманя, скорее всего, гульнула со своим отцом. Это сейчас практикуется по сёлам частенько. Один хряк на всё село. Вот и появляются на свет такие вот шустрые, но плохо растущие поросята. А вообще, решайте сами, что вам с ним делать. Это ж у вас первый поросёнок? Вы ж раньше, насколько я помню, этим делом не занимались.

– Ну да, – усмехнулся Никита Сергеевич.

– Тогда считайте этого поросёнка первым блином, который почти всегда получается комом. А вообще-то, если вы тушить и зажаривать его не хотите,  можно ещё и продать. Мы через неделю будем колхозных поросят возить по сёлам для продажи, могу и вашего любителя яиц заодно пристроить. У нас, кстати, поросята тоже с чёрными латками и длинными рыльцами и даже есть с прокушенными ушами. Только вот щетина у него длинноватая…

Переговорив ещё некоторое время о своих и колхозных делах, родственники разошлись. Андрей Иванович убыл на вечернюю дойку на местной молочнотоварной ферме, а хозяева остались дома.

– Что ж нам с ним делать-то? – озабочено спросила Ольга Дмитриевна мужа. – Забивать? Вроде как и жалко. Маленький. Да я уже к нему и привыкла. Глянь, как он с яйцом играется. И держать… корм только переводить. Ну что ты молчишь? Морозы сильные стукнут, где будем его держать?

– А что говорить, – со вздохом произнёс Никита Сергеевич и вдруг громко засмеялся.

– Ты чего? – удивилась Дмитриевна.

– А того. Мой братка сказал, что его можно ещё и продать. Вот и давай его продадим и на этом закончим своё свиноводство. Наверное, и правда, поросята нам не ко двору.

– Никита, ты думаешь, что все люди такие, как мы с тобою, – дипломатично ответила на предложение мужа Дмитриевна, наполовину уменьшая его промах в покупке поросёнка. – Завгар вон, по сколько держит свиней,  и всё нормально, а тут одного взяли, и тот неудачный. – А гэсээмщик…

– Хе! – усмехнулся Сергеевич. – Гуторовы вчера рано утром, чтобы никто не видел, закопали в огороде одного, купленного вместе с нами поросёнка. Сдох. А Виктор Ананьевич тоже ведь в поросячьих делах не новичок. Десять лет уже свиньями занимается. Так что нам с тобою, Дмитриевна, даже и положено промахнуться в этом деле. Первоклассники мы. А поросёнка мы действительно можем продать.

– Вот этого, волосатого? – удивилась Дмитриевна. – Из его щетины можно уже изготовлять малярные не только кисти, но и щётки.

– Да. Этого волосатого и продадим. А чтобы это сделать, мы его… пострижём.

– Никита, ну ты как придумаешь, – сквозь смех проговорила Ольга Дмитриевна.

– А что. В колхозном складе запчастей я видел несколько электрических машинок для стрижки овец. Их как после последней стрижки сдали на склад, так там и остались. Сейчас они никому не нужны. Да и не будут востребованы, овец-то в колхозе не стало. Одну возьму, острижём с тобою нашего шустрого, а как он чуток обрастёт, так и отвезу его на рынок. Только теперь на другой. А может, действительно можно будет его пристроить с колхозными поросятами. Так что, Дмитриевна, продадим! – твёрдо объявил своё окончательное решение Сергеевич. – Не всё ж время нас обманывать. Может, на другом дворе и у других хозяев он будет лучше расти. Так что… попытка не пытка.

И что вы думаете?  К названному двоюродным братом, а по колхозной табели о рангах – ветеринарным фельдшером, времени продажи поросят хозяйством, Севрюковым удалось подготовить своего свободолюбивого Хрюшу к смене места проживания.

И теперь, коротко подстриженный и тщательно вымытый с шампунем в тёплой воде, оказавшись в большом гурте себе подобных, Хрюша выглядел намного привлекательнее, нежели его сородичи из колхозного стада. Он даже и вёл себя не так, как это делали «колхозники», устроившие в кузове машины потасовку с целью выяснения, кто есть кто.

Расположившись в переднем правом углу, Васька отчуждённо взглядом взирал на всё происходящее. Может, он почувствовал грядущую перемену места своего проживания и  теперь обдумывал, в какую усадьбу и к каким хозяевам попадёт, а может, в его голове и вообще не было никаких мыслей, кто об этом знает. Но то, что он вёл себя спокойно, заметил даже Никита Сергеевич, которому не удалось отвертеться от важного председательского задания.

– Никита Сергеевич, – сказал глава колхоза в послеобеденное время предыдущего дня, когда, встретившись с ним, Севрюков попробовал отказаться от запланированной поездки, из-за, якобы, появившейся в машине поломки, – поросят повезёшь ты.

– Анатолий Петрович, – взмолился было наш герой, – ну моя ж машина неисправна, да и провоняет...
 
– Смирись со своей долей, Никита Сергеевич, но поросят везти настала твоя очередь. Да и деньги сейчас нужны для выплаты зарплаты. Ты ж, наверное, от зарплаты тоже не откажешься. Ну, а что машина провоняет свинячьем дерьмом, так её потом можно будет помыть. Я на это дело выделю денег, чтобы ты купил…

– Валя, – обратился председатель к проходившей мимо учётчице, – как правильно сказать: самой пахучей шампуни или самого пахучего шампуня?

– Шампуня, – подсказала Валентина.

– Это для того, Сергеевич, чтобы твоя машина пахла. И потом. Ты у нас член ревизионной комиссии. Вот и будешь контролировать продажу поросят, чтобы ни одна копейка не прошмыгнула мимо колхозной кассы,  – пояснил Севрюкову руководитель хозяйства. – И ещё, Никита Сергеевич, выехать надо рано, чтобы в восемь утра вы уже катались по сёлам.

– По каким?

– О маршруте тебе расскажет ветеринар. Он будет у вас за главного. Всё.

На этом и закончился вчерашний разговор Никиты Сергеевича с председателем колхоза.

Теперь же крытая брезентом грузовая машина, в кабине которой разместились, кроме самого водителя, Никиты Сергеевича Севрюкова, ещё и ветфельдшер с кассиром, а в кузове повизгивали и хрюкали полсотни поросят с небезызвестным Хрюшей, готовы были к дальней поездке по селам и хуторам с деревеньками.

– Никита! – окликнул Севрюкова ветфельдшер, – помоги закрепить на борту машины вот это чёртово объявление, – попросил он, разворачивая на асфальте плотное белое полотно, на котором крупными буквами было написано: «Колхоз «Победа». Продажа поросят!». – А вот теперь можно садиться и в машину, – разглядывая выполненную с двоюродным братом работу, командирским голосом проговорил Андрей Иванович.   

– Маршрут? – спросил Никита Сергеевич у возглавляющего поездку ветфельдшера.

– Непуганый край, – ответил Андрей Иванович и тут же пояснил: – В соседний район, туда, где поросята по улицам бегают.

– А какой смысл, если они сами их продают?

– Они продают тех, которые не приучены к содержанию в закрытых помещениях, а покупают себе на зиму наших. Вот так. Нина Семёновна, вы все нужные бумаги взяли? – спросил он тут же у колхозной кассирши, сидевшей между ним и Севрюковым.

– Да. Всё, что мне нужно, находится в сумке.

– Тогда можно трогаться.

К десяти часам, когда по ясному небу поднималось не разогретое  ещё солнце (хотя какой может быть разогрев в осеннее время), в кузове машины оставалось уже всего полтора десятка уставших от длительной поездки похрюкивающих поросят.

Выехав за околицу очередного села и оказавшись на развилке полевых дорог, Андрей Иванович попросил Сергеевича остановиться.

– Та-ак, – проговорил он, почёсывая подбородок с трёхдневной щетиной. – Здесь я уже бывал. По левой дороге будет се-ло... километра через три, а может, и чуть больше. Если же свернём на дорогу справа, то окажемся в хуторе, потом должен быть ещё один, а за ними село, с асфальтированной дорогой. Давай-ка, Сергеевич, на неё и свернём. На хуторах поросят в прошлом году брали хорошо.

– А дорога эта проезжая?

– Не волнуйся, проедем. Хутор находится вот за тем лесочком. Так что вперёд!

Андрей Иванович оказался прав. Небольшой хуторок предстал перед ними во всей своей осенней красе, как только они, миновав чистое поле и реденькие лесные заросли кустарника, оказались на высоком взлобке. Десятка два домов, расположившись на противоположном берегу узкой балки, по дну которой протекал ручей, сразу же поприветствовались с гостями, блеснув стёклами окон и железными крышами.

– Иванович, да у нас поросят осталось больше, чем в хуторе домов, – высказал своё сомнение Никита Сергеевич. – Тут же и покупать-то некому.

– Успокойся. У нас в прошлом году в этом и следующем хуторе купили сразу три десятка. Семёновна, помнишь, какие тут у нас торги были, чуть ли не до драки? Так им понравились наши поросята.

– Да помню, – ответила кассир, копаясь в своей сумке. – Один дедок хотел взять пять голов, а женщина, настырная такая…

– Как танк, – добавил Андрей Иванович.

– Ага, как танк, – согласилась Нина Семёновна и громко засмеялась. – Она растолкала очередь, отодвинула от машины дедка и, заглушая своим громким голосом хуторян, кричала, что ей надо три поросёнка, да ещё вне очереди. А у нас оставалось всего шесть поросят. Что бы-ло. Крики, ругня, угрозы.

– Не баба, а зверь, – усмехнулся Андрей Иванович.

– И чем же всё закончилось? – поинтересовался Сергеевич. – Успокоили спорщиков?

– Ага, я опустил полог, и мы уехали. Поросят продали в соседнем селе…

Увлечённые разговором продавцы поросят, миновав узенький мостик через ручей, оказались на широкой улице, поросшей травой, «подстриженной» хуторским скотом под европейский газон.

– Хорошо тут у них, – в завистью в голосе отметил Никита Сергеевич. – Просторно, выпас для скота большой, вода рядом, – и тут же громко воскликнул: – А какие у них большие огоро-ды! Наверное, соток по пятьдесят, а может, и больше. Есть где разгуляться. Живут же люди.

– Им бы сюда ещё асфальт проложить, – мечтательно произнёс Андрей Иванович. – Рай бы был.

– Ох, мужики, мужики, – вздохнула Нина Семёновна. – Огороды, выпас… а то, что здесь нет школы, магазина, медпункта, а зимою сюда нельзя ни проехать, ни пройти. В этом раю остались одни старики да две семьи беженцев из Молдавии. Зимой сюда автолавка и то приезжает от случая к случаю.

– Семёновна, а ты откуда знаешь такие о них подробности? – удивился ветфельдшер.

– Андрей Иванович, так наша ж экономистка из этого хутора. У неё здесь живут родители.

– А-а. Если сюда зимой нельзя проехать, тогда им до рая, конечно, далековато.

– Да. Сейчас они мешками покупают хлеб и сушат сухари. Кое-кто зимою хлеб и сам выпекает.

– Командиры, где будем останавливаться? – поинтересовался Никита Сергеевич у беседующих.

– Поезжай, Сергеевич, к центру хутора, – дала установку Нина Семёновна. – Продавать будем у колодца. Там у них всегда останавливается автолавка.

Через короткое время, как только колхозники остановились у колодца и подготовились к продаже поросят, к ним стали стекаться хуторяне, кто из-за любопытства, а кто уже шёл к месту торговли и с мешами, а один старик даже катил перед собою тачку.

Быстрее ж всех у машины старалась оказаться самая молодая из хуторянок, чернявая и бойкая женщина. Будучи последней из спешащих к машине, женщина, ускоряя шаг, а потом и перейдя на бег, вскоре оказалась в числе тех, кто уже выстраивался в очередь.

– Я-а, я-а, мне три поросёнка! Три! Три!– выкрикивала она, переходя на бег.

Никита Сергеевич, проверяющий крепление колёс у машины, услышав голос, вздрогнул и, оборачиваясь в сторону спешащих к машине людей, выпрямился во весь свой рост.

– Во! – воскликнул он и шагнул к Андрею Ивановичу. – Братан, это ж та баба, у которой я купил поросёнка, – шепнул Севрюков.

– Тёмные очки и в кузов! – скомандовал Иванович, – и подгони своего поросёнка ближе к заднему борту. 

– Уважаемые хуторяне! Дедушки и бабушки. Не торопитесь, не кричите и не толкайтесь, поросят у нас много, хватит на всех, – прокричал Андрей Иванович.

– Мне три поросёнка! Я буду брать три, три поросёнка! – надрывно прокричала ещё метров за пятьдесят от машины знакомая Никиты Сергеевича. – Три поросёнка! Мужчина, я же подбежала первая. Мне надо три поросёнка, – не унимаясь, выкрикивала утомлённая бегом  женщина.

– Успокойтесь, красавица, – весёлым голосом произнёс Андрей Иванович. – У нас поросят ещё много. А если вдруг не хватит всем, привезём ещё. Граждане хуторяне, кто будет брать первым?

– Да прадайте вы етай настырной, а то ана нас уже замардавала, – отозвался стоящий у заднего борта крепкий дедок. – Бяри. Панаехали хто знай аткудава и  типерь качають нам сваи права. Нихай биреть. Я лучша без парасёнка астанусь, чем с ею ругаться.

Поднявшись по металлической лестнице, закреплённой на заднем борту, женщина стала бегающим взглядом осматривать оставшихся в кузове поросят.

– Мне вот этого… и этого, – показала женщина на отдельно стоящих поросят.  И… вот того… того, что убегает к кабине. Поймайте мне его первого…

– Сергеевич, подгони сюда шустрого, – с заметным смешком попросил Иванович своего двоюродного.

Поправив очки, Никита Сергеевич обхватил Хрюшу руками и направил его движение к борту, у которого стояла его бывшая хозяйка.

«Узнает или?..» – пронеслось в голове Севрюкова.

– Гоните, гоните его сюда. Да хватайте ж за ухо и тащите! – не выдержала женщина. – А теперь за задние ноги и опускайте ко мне в мешок…

Вот так и вернулся шустрый и свободолюбивый Хрюша к своей бывшей хозяйке, а братья и кассир, распродав последних поросят, быстро снялись с места и укатили  в колхоз, дабы женщина не успела в приобретенном поросёнке узнать того, которого не так давно удачно толкнула начинающему свиноводу. Ну что, в жизни всякое бывает. Сегодня ты кого-то обманул, а   завтра и сам можешь оказаться в его шкуре.


                СЕЛЬСКИЙ СТРИПТИЗ

Я часто вспоминаю героиню из рекламного ролика, рассказывающую (в основном для горожан), как хорошо иметь собственный домик в деревне, во дворе которого проживает ещё и рябая корова, дающая самое что ни на есть натуральное  молоко, пригодное для изготовления густой и вкусной сметаны.

А если, дорогие мои, к корове и сметане приплюсовать ещё и огород с грядками овощей, летние, в туманной дымке восходы и багряные закаты солнца, проливные и тихие дожди, пушистую кошку Таську, кур, заросли бурьяна и пение соловья с кваканьем лягушечьего племени, то картина получится такая насыщенная и притягательная для глаза, слуха и души, что любой уважающий себя человек, обладающий нормальным сознанием и имеющий в загашнике немного денег, тут же вприпрыжку побежит к ближайшей остановке электрички или автобуса, чтобы на них уехать  в сельские дали, где он сможет купить на свои кровные домик с палисадником и чёрно-пёстрой коровой, которая, как вы уже знаете, даёт цельное, без каких-либо красителей и стабилизаторов молоко, годное для приготовления густой и вкусной сметаны.

А теперь, уважаемый мой читатель, после того как я вам коротко упомянул о домике в деревне, грядках овощей, рябой корове и густой сметане, позвольте мне перейти к изложению довольно интересного по своему содержанию рассказа о жизни хозяев двух дворов, волей судьбы оказавшихся соседями, их взаимоотношениях и межевой войне, которую они ведут уже много лет с переменным успехом для той или иной стороны.

Из-за многолетнего скандала наши земляки стали притчей во языцех не только у своих односельчан, но и жителей близлежащих сёл, деревень и хуторов с будками и выселками. О них слагают байки, стихи и прибаутки, их жизнью интересуются все от мала до велика.  Короче, наши земляки засверкали  на манер всероссийских звёзд, только местного масштаба.

Друзья и знакомые враждующих соседей за многие годы использовали для примирения сторон всё, что было накоплено предшествующими поколениями жителей села  в деле умиротворения возникающих конфликтов такого вот рода.

Однако ни один совет, ни одно произнесённое односельчанами мудрое успокоительное слово не возымели на враждебно настроенных по отношению друг к другу соседей никакого положительного воздействия. По всей видимости, они накопили так много озлобления друг против друга, что в их действиях не прослеживалось даже желания искурить на злополучной меже трубку мира. Так яростно они защищали каждый квадратный сантиметр земли, расположенный на стыке их огородов, не только в дневное, но и ночное время, и даже по великим светским и церковным праздникам.

А всё началось с того, что их хозяевам…

Го-споди… да что же это я так опростоволосился! Простите, уважаемый сударь и достопочтенная сударыня. Каюсь. Мне ж надо было это сделать ещё в самом начале своего повествования. Ну да ладно. Уж лучше позже, чем никогда. Так что…

Позвольте мне, хоть и с запозданием, представить вашему вниманию участников многолетней войны, то есть наших главных героев, защищающих целостность своих усадеб со всеми  дворовыми постройками, возведёнными их родителями, а может быть, даже и дедами ещё в довоенное время и доставшимися нынешним владельцам по праву наследования. 

Итак. Баба Мотя (Матрёна, Мотря), так зовут её односельчане. Для прекрасной половины человечества она немного высоковата ростом. Телосложение сухое. Во время ходьбы баба Мотя сильно заваливает верхнюю часть тела вперёд, потому как ноги не поспевают за желанием идти быстрее. Вот и ходит наша селянка, как будто готова вот-вот упасть ничком в землю.

Возраст у бабы Моти, а по прозвищу – Пули, самый что ни на есть почтенный, а проще – она вошла в созерцательно-воспоминательную пору, когда на сотворение чего-то нового и стоящего уже нет не то что сил, а даже и желания.

Человеку в пожилом возрасте свойственно жить, подчиняясь скорее инерции. Так и баба Мотя живёт, не утруждая себя придумыванием чего-то нового и приятного, как для себя, так и для окружающих её людей.

И всё б было хорошо. Живи и наслаждайся возможностью отдыхать после долгих лет изнуряющей работы. По праздникам одевайся в свои сундуковые наряды, покрывай голову белой косынкой и примыкай к сельским одногодкам для группового воспоминания дней своей молодости, посещай церковь… да мало ли найдётся возможностей для успокоения души и мыслей. Было б желание, а праздники найдутся.

Да только вот по этой самой части, ну по отдыху с воспоминаниями, у бабы Моти произошёл по неведомой для селян причине перекос в сторону обособленности и искусственно создаваемого одиночества. Баба Матрёна замкнулась. И чем больше за её спиной оказывалось прожитых лет, тем заметнее  она становилась упрямее и несговорчивее. Характер её, можно с уверенностью говорить, стал вспыльчивым, с прочно устоявшимся желанием ставить последнюю точку в любом разговоре. Основными же выражениями при обсуждении с односельчанами того или иного вопроса стали: «Я так хочу» или же «Я сказала!». Ну прямо старуха из сказки «О рыбаке и рыбке».

Самой же отрицательной чертой в её характере является несдержанность в выражениях. Особенно это заметно во время споров, в которых баба Мотя не может на документальной основе доказать свою правоту.

Самые сквернословные портовые грузчики, использующие ненормативку отдельные члены многомиллионной армии строителей и даже бандюги с многолетним сидельным стажем сникли бы перед потоком нелитературной лексики бабы Мотри (так называют её односельчане в такие минуты), как увядают сорняки на полях в пору их обработки гербицидами. И ничто, и никто не может её остановить. Она не прервёт свою пламенную речь, даже если к ней слетит с небес на белоснежных крыльях сам ангел или выпрыгнет из преисподней страшный чёрт.

Однако баба Матрёна может быть и весьма учтивой, и даже льстивой с людьми, от которых ей что-то нужно сию минуту, или этот человек может понадобиться ей в скором времени.

А проживает наша неспокойная бабушка  со своим весьма спокойным и рассудительным дедом Филей в стародавнем доме, расположившемся под огромной кроной толстенной ракиты, которую ещё прадед хозяина посадил в день появления на свет Божий своего первенца, то есть деда Фили. По крайней мере, так утверждает он сам и повторяют другие односельчане.

Что касается соседей нашей неугомонной и весьма взрывоопасной героини, то… по воле Божией ими оказались Крюковы, баба Шура (Саша, Александра) и просто дед Володя (Вова, Вовка, Владимир и Володяка), такие же пожилые люди, как и баба Мотя.

Усадьба со всеми дышащими на ладан постройками Крюковым досталась от усопших отца и матери женской половины семьи, чем баба Шура  была весьма довольна и считала себя  полноправной хозяйкой не только над всеми покосившимися сараями, заборами и постоянно зарастающим сорняками огородом, но заодно и над своим супругом, дедом Вовой, понукая им по поводу, а зачастую просто для того, чтобы показать свою значимость.

– Вовка! Передвинь пень, что лежит около забора, – скомандовала хозяйка усадьбы, расположившаяся для послеобеденного отдыха в кресле под навесом у крыльца, как только дед Володя вышел из хаты. – А то он лежит как-то криво. Его надо пододвинуть чуть правее. Можно на полметра.

– Какой пень? – не понимая команды, тихо переспросил дед Володя.

– Да вот тот, – недовольно ответила баба Шура и показала палкой в сторону забора.

– Шур, да его ж там положил ещё твой отец, чтобы чужие собаки не залезали через дырку во двор.

– Переложи, сейчас собаки не бегают, или вообще отнеси в сарай, – уже более требовательным голосом проговорила баба Шура. – И смени воду у кур, а то она уже у них давнишняя.

– Шур, ну какая она давнишняя, если я её менял перед самым обедом, – вспылил дед Володя.

– И всё равно надо сменить, – отчеканила хозяйка и стукнула, яко посохом, палкой о землю.

Таким вот манером баба Шура частенько давала понять деду Володе, кто во дворе истинный хозяин, чем провоцировала зачастую семейные разборки на довольно высоком эмоциональном уровне.

Как видите, у деда Володи и бабы Шуры жизнь вошла в пору, когда вместе – как бы тесно и скандально, а порознь – слишком уж тихо.

Ну что ж, не всем семейным парам удаётся пронести любовь и взаимное притяжение друг к другу с первого дня совместной жизни и до самого последнего вздоха. Так получилось и с нашими героями. Вот и поругиваются по самому мельчайшему поводу, а иногда и без всякой причины.

Ты смотри! Это ж надо такому случиться. Оказывается, наши герои имеют некоторое сходство в характерах. Разница только в том, что если дед Филя вообще не может высказать своей Матрёне поперёк ни одного слова, то муж бабы Шуры частенько взрывается негодованием и совершает при этом самые непредвиденные действия с далеко идущими последствиями.

А вот теперь, уважаемый читатель, после того как я вас познакомил с рядом живущими бабой Матрёной и бабой Шурой с их мужьями, я могу со спокойной душой продолжить своё повествование. И начну я с того времени, когда конфликт, достигший в нынешнюю осеннюю пору пика своего эмоционального развития, только-только начинал зарождаться.

Было это… Да. В конце апреля, лет пять, а может, и шесть назад. Солнце в тот день настолько прогрело остуженную зимними холодами землю, что все жители села, способные держать в руках лопату или грабли, высыпали на огороды.

Следом за своими домочадцами с большим желанием вышли, превозмогая болезни, и старики, если и не работать физически, то уж покомандовать и таким образом отметить своё участие в начале крупномасштабных огородных работ – посадке картофеля.

А как же.  Кто кроме них может знать, как и где расположить эту основную культуру и где потом разместить тыквенные, морковь или ту же капусту, чтобы их грядки потом могли радовать глаз всё лето, а кроме того надо было ещё и подтвердить статус главы семейства. За всеми и всем пригляд нужен.

Для сельского населения эта пора вот уже на протяжении многих и многих лет является важной и самой ответственной во всём наборе проводимых работ. Оно и понятно. Картофель не случайно называют «вторым хлебом», ибо без его присутствия на столе в приготовленном виде не обходится ни одно праздничное застолье не только селянина, но и жителя любого города.

Вышли на свои огороды и наши соседи, ранее приветливо улыбавшиеся при встречах друг другу. И к слову будет сказано, что этот выход, как для Крюковых, так и бабы Моти с мужем, на правах полноправных хозяев усадеб был первым и, как оказалось впоследствии, весьма чреватым своими негативными для селянина последствиями.

Раньше в весенних работах они хоть и принимали участие, но под присмотром своих родителей и потому делали всё так, как им было сказано, хотя во многом из того, что приходилось выполнять, им было и не по душе. А вот теперь и у бабы Моти с мужем, и у бабы Шуры с дедом Володей появилась наконец-то возможность делать всё так, как хотят теперь они, что спустя некоторое время даст не совсем нужный и полезный для нормального добрососедства результат. 

– Вов, ты это… поближе, поближе, а лучше прямо на самой границе огорода, по прямой линии от столба к столбу копай лунки, – дала мужу первое указание баба Шура, набирая из мешка в ведро семенного картофеля.

– Шур, ну отец же всегда говорил, чтобы близко к границе не садить, – предпринял несмелую попытку опротестовать решение жены дед Володя.

– То говорил отец, а теперь говорю я. Копай прямо на границе. Мы каждый год не досаживали, я уже посчитала, по сто кустов, из которых можно получить дополнительно пять, а то и больше ведёрок картох. Так что копай, пока соседи не вышли.

– Да какой там не вышли, – изумился дед Володя. – Они уже чёрт-те сколько посадили в самом низу, а сейчас, наверное, завтракают. Они ж вышли в огород ещё в шесть утра. 

– В шесть утра-а?! – удивилась баба Шура. – А как же это мы проморгали, когда они вышли.

– Почему проморгали? Я видел.
    
 – Видел и не сказал, – упрекнула мужа баба Шура. – Нам тоже надо было посадить хотя бы одно ведро, а потом можно было и позавтракать. Тогда ты тут начинай, а я сбегаю погляжу, как они сажают.

Дав распоряжение, хозяйка усадьбы быстро засеменила в конец огорода, чтобы самой убедиться, а много ли успели посадить картофеля соседи, пока они с дедом кормили дворовую живность и завтракали.

И лучше бы баба Шура не торопилась, ибо, оказавшись в конце огорода и увидев, как и сколько уже засадили картофелем соседи, она чуть не упала в самый настоящий обморок.

– Ну, ты погляди! – только и смогла она произнести и, приложив правую руку к груди, резко развернулась и заспешила к мужу. – На самой меже и даже кое-где прихватили нашего, – гневно шептала баба Шура. – Ну, паразитка, ну, зараза, – помянула она недобрым словом бабу Матрёну. – Сажать на самой границе. Да как же так! А ещё соседи. Огорода им мало. Вовка, Вовк, они же… ну это, – задыхаясь от быстрой ходьбы и негодования, почти выкрикивая, завозмущалась баба Шура.  – Они сажают прямо на границе! – громко выкрикнула она ещё издали и тут же, с расчётом, чтобы услышали соседи, добавила: – Земли им мало! Прямо под столбами картох напыряли! – с трудом выговорила она и зашлась громким кашлем.

– Они насажали. А сама, как надумала? Может, отступим немного, как это делали раньше?

– Никаких отступлений, прямо будем сажать, как я говорила. Вот им!  – гневно выкрикнула она и показала в сторону соседей русскую «дулю» (кукиш)…

Вот так произошло первое  скандальное столкновение между соседями, которые раньше хоть особо и не дружили, но и не переходили грань зыбкого мира.

Теперь же, как вы сами понимаете, о приграничном спокойствии не придётся даже и думать, тем более что межевое соприкосновение соседи сделали таким, что впоследствии нельзя было разобраться, кому из них принадлежит тот или иной куст картофеля. Пограничные ряды соседи расположили наподобие «молнии» или сцепленных пальцев рук – кусты Крюковых располагались между кустами, которые были высажены бабой Мотей и её мужем, дедом Филей.

Следующее столкновение, но уже между одними соседками, произошло в пору окучивания картофеля. И произошло оно по причине неясности, кому принадлежит тот или иной пограничный куст.

– Этот куст мой! – доказывала баба Шура пышущей негодованием владелице соседней усадьбы. – Гляди, гляди лучше! Вот наш рядок! – выкрикивала она и показывала трясущейся рукой на картофельную ботву с округлыми листьями. – У вас же листья длинненькие и востренькие, а на моих кустах кругленькие.

– Кругленькие?! Да какие ж они кругленькие, если они длинненькие! – повышенным тоном доказывала обратное баба Мотя. – Вот гляди… гляди, если ты не умеешь отличать круглые листья от длинненьких! – выкрикнула она и, подняв тяпку, с силой вонзила её рядом с распушенной ботвой. – Гляди во все свои глаза. Вот! – быстро подняв выкопанную картофелину, баба Мотя тут же сунула его под самый нос бабы Шуры. – Вот, видишь! Вы сажали какую картоху!

– Как какую? – не поняла баба Шура. – С растами!

– Вы сажали круглую, а наши картохи похожи на куриное яйцо – продолговатые! И наши картохи были белее, чем ваши. А теперь гляди на эту картоху. Ну! Какая она?! Длин-нинь-ки-ия!

– Да какая ж она длинная! Она круглая! – возмутилась уже баба Шура и, выхватив из рук соседки клубень, принялась его очищать от земли. – Гляди теперь! Гляди! Картоха круглая! Нет, ты не отворачивайси, а гляди на картоху! – визжащим голосом прокричала баба Шура. – Какая ж она длин-нинь-кия, – с шепелявкой передразнила Крюкова соседку. – Она кру-углая!

– Нет, длиннинькия! – упорствовала баба Мотя.

– А у нас тоже попадались длиннинькие…

Более двадцати кустов в тот день выкопали баба Шура и баба Мотя, дабы убедить друг друга в своей правоте. Однако картофелины каждый раз оказывались не в пользу ни той, ни другой. Так и разошлись хозяйки усадеб каждая при своём мнении, забыв в пылу междоусобной разборки об основной работе – окучивании картофеля. И только спустя неделю они, правда, закончили начатую в огороде работу, но только баба Мотя работала на огороде рано утром, а баба Шура поздно вечером и вместе с дедом Володей.

Потом враждующие стороны во всех подробностях рассказывали не только ближним и дальним родственникам, но и односельчанам, какой оказалась жадной и несправедливой соседка и как правильно, по верёвочке, высаживали картофель именно они, к примеру, баба Шура или баба Мотя.

Таким образом они привлекали на свою сторону сочувствующих, дабы позднее уже при их поддержке продолжить пограничный конфликт. 

Время уборки «второго хлеба» соседи провели без всплеска междоусобицы, да она и не могла произойти, потому как из-за жаркого и засушливого лета убирать на огородах практически было нечего. Картофель и у бабы Моти, и у бабы Шуры оказался мелким и почти полностью мягким, который негоден был даже для скармливания скотине.

Погоревав в семейном кругу по поводу неурожайного года, соседи, однако, не стали на путь примирения, а ещё больше отдалились, и наступил момент, когда они перестали даже приветствоваться при встречах. А дальше, как говорится, пошло ещё хуже.

В один из дней, возвратившись из города в село после трёхдневного гостевания у своей дочери, Крюковы обнаружили, что баба Мотя – злейший их враг – вспахала огород, и что тракторист во время вспашки повалил плугом несколько пограничных столбов, вкопанных дедом Володей ещё при жизни тестя, да ещё и порвал при этом проволоку.

Кипя от негодования, дед Володя сразу же приступил к их установке, сопровождая работу крепкими выражениями в адрес зловредных соседей и неумёхи тракториста. После ужина деду Володе помогала уже и баба Шура, заочно костеря соседку самыми нелестными словами. Кое-что досталось и тихому деду Филе, который не может приструнить свою жену.

– И ты, Вовка, хорош. Да будь я мужиком, я бы им прямо щас побила бы все окна и завалила б забор! А ты скорее колья устанавливать! Надо было вызывать участкового и того, кто тут пахал. В суд надо на них подавать, – распалившись, выкрикивала баба Шура…

Устав от ругани и нервного перенапряжения, ко сну Крюковы отошли далеко за полночь. Проглотив по три таблетки валерианы и отругав ещё раз соседку, они хоть и не сразу, но уснули с мыслями о том, что следующим днём они обязательно столбы (металлические трубы) забетонируют и таким образом сделают границу неприступной. Так они мыслили в середине ночи.

Однако наступившее утро преподнесло Крюковым неожиданный сюрприз, от которого дед Володя, а потом и баба Шура пришли в неимоверное негодование. Ну вы только представьте себе. Выходит дед Володя в огород для рекогносцировки, а столбы (трубы), установленные им прошлым вечером, оказались на новом месте. И не просто на новом месте, а на их огороде. Ночью баба Мотя одна, а может, и вместе с мужем, переставила пограничное заграждение по огороду Крюковых на целых полметра от межевой линии…

Все последующие годы соседи вели межевую войну с переменным успехом, переставляя столбы в дневное или ночное время и натягивая проволоку. И все эти годы велась словесная перепалка, доходившая порой по эмоциональному накалу до самого наивысшего предела человеческих возможностей.

Ничто и никто не мог успокоить и примирить Крюковых и бабу Мотю: ни участковый, ни представители администрации сельского поселения, ни даже «земельники» из районных организаций.

Все их предложения и даже требования не находили понимания у враждебно настроенных по отношению друг к другу соседей. И всё это время Баба Мотя и баба Шура не переставали жаловаться односельчанам на зловредность противоположной стороны конфликта. Не проходило месяца, чтобы одна из противоборствующих сторон не нарушила неприкосновенность пограничной линии. 

Что касается словесных перепалок, то здесь прогресс был настолько велик, что без внимания не остались даже самые незначительные недостатки как самих участников баталий, так и давно усопших предков, как со стороны Крюковых, так и со стороны бабы Моти. Всем досталось.

И если спокойный, с улыбкой на морщинистом лице, дед Филя в междоусобной войне не принимал никакого участия и всё отдал на откуп своей жене, то дед Володя, наоборот, настолько освоился в словесных баталиях и поднаторел в отстаивании своей точки зрения, что в один из дней он стал непосредственным участником  довольно нашумевшего по своей экстравагантности случая, который займёт достойное место в коллекции междоусобных сельских передряг. А было это…

Если бы вам, дорогой мой читатель, довелось своими глазами увидеть утренний рассвет того самого дня, вы бы, уверяю вас, увидев красоту, которой наделила природа его рождение, могли бы думать только о том, что наступающий день явится днём примирения враждующих сторон, если и не всего мира, то уж нашей округи точно. Ну нельзя было такую красоту осквернять недостойными проступками и тем более матерными словами, которыми так изобилуют речи наших героев.

После небольшого ночного дождя, без ветвистых и трескучих молний и громовых раскатов, природа просыпалась, словно ребёнок ясельного возраста, открывая глаза, улыбается невинной улыбкой, так и мать-природа отходила от ночного отдыха.

Перед самым рассветом в низинах появился негустой туман, который кисеёй окутал ольху, ракитники и лозняки с камышами, повис дымкой над водной гладью реки, в которой, наслаждаясь жизнью, резвились её обитатели, давали о себе знать выводки уток и курлыкала поселившаяся с весны пара журавлей, а кроме того ещё и несмолкаемым хором напоминали о своём присутствии лягушки.

После ж того как в селе прогорланили петухи, розовым всполохом озарилась восточная часть неба, следом за которым из-за леса показалось и само солнце. Игриво улыбаясь и подмигивая всему живому, оно медленно покатилось по извечному своему пути, наполняя жизненными силами всяк нуждающегося, радуя охочих до работы и напоминая ленивым о том, что труд является жизненной необходимостью.

Побывал в первых лучах восходящего солнца и рано вышедший в огород дед Володя. Не спалось ему в прошедшую ночь, хоть он и старался поскорее уснуть, чтобы утром встать отдохнувшим и бодрым, ибо его ожидали большие дела.

Уже два года требовала ремонта дверь, ведущая в сарай, настойчиво напоминал о себе наклоняющийся забор, и в огороде надо было прополоть овощи. Кроме того жена дала ему наказ заготовить укропа, который она увидела на одном заброшенном огороде, в километре от их усадьбы.

– Ты, Вов, заготовь его побольше и опусти в погреб, чтобы он не завял. Приеду из города – подумаем, что с ним делать, – озадачила мужа баба Шура перед отъездом. – И хрену накопай на лугу, – добавила она.

Загруженный под самую завязку работами, дед Володя, наслаждаясь ранним рассветом, прокручивал в уме очерёдность их выполнения и даже стал намечать план на следующий день.

Но не суждено было нашему герою выполнить даже и малой толики из запланированного на наступающий день, ибо в самый лучший для себя момент – при мысли о предстоящем завтраке – дед Володя после разглядывания линии горизонта и туманной дымки над низиной перевёл взгляд на злополучную межу.

– Ни хрена себе! – воскликнул он (правда, более заковыристо), увидев с десяток разбросанных по огороду столбов (металлические трубы длиной около двух метров), большинство из которых он устанавливал в послеобеденное время прошлого дня. – Вот стерва! Вот зараза! – вспомнил дед Вова нехорошими словами соседку. – Всё ж было размечено!

И возмущаться нашему герою было от чего. Прошлым днём пограничный спор вновь попробовали разрешить представители администрации сельского поселения. Они с раннего утра и почти до самого обеда, согласовывая свои действия с имеющимися у них документами, в который уже раз вымеряли обе усадьбы и устанавливали колышки, обозначающие место пролегания границы между участками.  И делалось это в присутствии деда Володи и бабы Моти, которые даже при представителях власти не сдерживали нелицеприятных выкриков в сторону друг друга.

Однако, несмотря на враждебность и несдержанность спорщиков, колышки были установлены, и представители администрации убыли на центральную усадьбу. Удалились с огородов и баба Мотя с дедом Володей, едва сдерживая себя от гнева и желания высказать противнику что-нибудь такое, от чего тот сразу бы превратился в пепел. Но ни баба Мотя, ни дед Володя придумать ничего не смогли, потому как всё колкое и взрывоопасное ими было высказано в неисчислимое количество предыдущих споров. Так и ушли, не бросив даже на прощанье самых простых и по-сельски доходчивых слов. И вот, на тебе. Повыдергивала, да ещё и поразбросала.

Чертыхаясь, а зачастую громко выговаривая  чисто русские выражения, в которых вспоминаются и Господь Бог, и его мать, дед Володя, забыв про завтрак и другие работы, взял в сарае лопату, бур, стометровую леску и отправился на злосчастную границу.

До самого обеда провозился дед Володя в поте лица своего, а в особенности спины, устанавливая пограничные столбы и натягивая оборванную проволоку. И уже хотел было пройтись в конец огорода, чтобы оттуда оценить прямолинейность установки межевых столбов,  как от сараев соседской усадьбы раздались резкие и громкие вопли бабы Моти. На что дед Володя, не сдерживая себя, взорвался громкой нелитературной лексикой, вобравшей в себя многовековой опыт межевых скандалов ушедших на вечный покой предков.

И содрогнулись близко расположенные усадьбы односельчан, и взлетели перепуганные воробьи, копошившиеся на огородах в пыли, притихли собаки, даже ветерок, колышущий листву ракит, и тот стих, а солнце, испугавшись крика людского, смущённо прикрыло свой лик лохматым облаком.

С перекошенными от злобы и покрытыми красно-белыми пятнами лицами, с глазами, из которых чуть ли не летели молнии, дед Володя и баба Мотя метались вдоль межи, подскакивая друг к другу, как это делают кочеты во время своих разборок, то вновь, истерично выкрикивая ругательства, разбегались в стороны.

Баба Мотя при этом часто хваталась за какой-нибудь из столбов (кольев) и, налегая на него всей тяжестью своего тела, старалась повалить «границу» на землю, но как только дед Володя с лопатой наперевес бросался в её сторону, она тут же отскакивала в глубь своего огорода и уже с безопасного расстояния выкрикивала такие словосплетения, которые даже самый закоренелый матерщинник не сможет  выговорить ни по пьяни, ни тем более на трезвую голову. В ответ дед Володя только и мог, что разевал рот и, глотая слоги, невнятно  выкрикивал:

– Дур-ра с…рая!.. …о…сем сбе…лась. Ма…о т…бе ого…ода сво…го, так … уже и в чу…й лезешь. По тебе два мет…. г…осят.

В ответ на «съеденные» слова соседа баба Мотя упирала руки в боки и, наклонившись вперёд, осыпала его редкими по своему сочетанию ругательствами, которыми даже самые никудышные хозяева не ругают свою скотину.

А чтобы ещё больше досадить деду Володе и сразить его наповал, она, в пылу наивысшего гневного возбуждения, резко развернулась к нему спиной и… обнажив иссиня-белый зад, сделала низкий поклон в противоположную от соседа сторону.

– Вот табе! Вот табе! – издевательски хихикая, прокричала баба Мотя и для пущего эффекта подвигала из стороны в сторону сухими ягодицами, да ещё и звонко похлопала по ним ладонями. – Накося, выкуси!

Дед Володя, недолго думая, спустил до колен штаны и показал бабе Моте… орган, который в молодые годы мужчинами используется для детозачатия, а в старческом возрасте являет собой простой «катетер», служащий для отвода мочи из организма.


И нахмурилось солнце, и затихли птахи. Внезапно появился вихрь. Он со свистом и гулом закружился в бесноватом танце, поднимая над огородами соседей огромный столб пыли и затягивая в себя сухую траву, листву деревьев и семена растущих на огородах бурьянов. А вскоре с шипящим гулом он поглотил в свои объятья и сельских стриптизёров.
Половину года обсуждали односельчане произошедший случай. Одни, ухмыляясь, крутили у виска пальцем, другие просто хихикали, а некоторые просили бабу Мотю и деда Володю на платной основе повторить стриптизный номер.
   

                «СОБАЧЬИ» ДНИ КОТА ВАСИЛИЯ

Вот вы сейчас прочитали заголовок рассказа и, наверное, подумали: «Ну какая у кота может быть жизнь, кроме как его собственная – кошачья?» Ан, не-ет. У котов, как и у всякого живья, в том числе и человека, жизнь может быть разной. Обеспеченной и бедной, сытой и голодной, жить можно в тепле и холоде. Короче, по-всякому может сложиться у живого существа пребывание на этом свете.

Так и у нашего героя этого рассказа. И что ещё. Это только на первый взгляд может показаться, что у котов не жизнь, а сплошная люли-малина. Поел, поспал. Поспал, опять поел. И так всю жизнь. Ешь, да спи, да вовремя давай дёру в случае возникновения какой-нибудь смертельно опасной ситуации.

Василий, так назвали дед Коля и баба Нина котёнка, подобранного ими около автобусной остановки, оставленного кем-то из нерадивых хозяев, не имеющих в душе ни капельки сострадания, жалости и представления о жизни кошек, после того как они остаются в незнакомом для них месте без пищи и тёплого угла. Да, самого простого, защищённого от ветров и дождей тёплого места с кусочком хотя бы какой-нибудь пищи.

Вот и котёнок, которого подобрали вышеупомянутые жители села, как раз и оказался в один из первых дней декабря месяца под открытым всем ветрам навесом, в котором не то что не было тёплого, защищённого уголка, где можно было бы укрыться от дождя со снегом, но даже не нашлось малого сухого пятачка.

И сидел наш маленький и намокший, жалкий бомж, взирая на всех отъезжающих и  прибывающих людей просящим милостыню взглядом, с надеждой, что кто-нибудь из них сжалится и подаст ему хотя бы кусочек хлеба. Но люди, обременённые своими делами, торопливо либо заходили в автобус и уезжали в город, либо, выйдя из него и не обращая на осиротевшего котёнка даже малейшего внимания, уходили каждый в своё тёплое и уютное жилище.

И только перед самым обедом, когда котёнок уже не мог подать голос, а свернувшись в клубочек, безразличным взглядом смотрел на окружающий мир, к остановке прибыл автобус, в котором приехали сельчане, побывавшие в городе.

Взглянув без всякой надежды на выходящих из автобуса людей, котёнок, дрожа всем телом, сжался и укрыл нос передними лапами.



 Коля! Ко-оля, – раздался женский голос. – Ты посмотри, какой красивый котёнок. – Вот паразиты, да разве ж можно выбрасывать на улицу такого маленького! – воскликнула отделившаяся от группы пассажиров полная женщина. – Ты только посмотри, какой он хороший, – вновь проговорила она и подошла к котёнку.

– Нина, но у нас же уже две кошки есть, – возразил ей высокий мужчина.

– Ну будет три. Нельзя же оставлять его в такую погоду на улице. Холодно ж. Да  и снег с дождём. Было б лето. Давай заберём, – предложила женщина. – Ты посмотри, какой он хорошенький. Возьми сумки, а я заберу его. Холодно ж.

– Ни-на, – стал было возражать дед Коля.

– Что, Нина. Мы с тобой сейчас придём в тёплую хату, а он будет тут мёрзнуть. Всё. Берём. Иди ко мне, хороший ты мой, – ласковым голосом проговорила женщина и, взяв котёнка на руки, прижала его к груди. – Не бойся, не бойся. Теперь ты будешь в тепле, и у тебя всегда будет что поесть. Коля, а давай мы его назовём Василием, – предложила сердобольная женщина. –  Василий, Вася, Васька.

– А почему – его?  Может, это кошка? Посмотри, какая у котёнка маленькая мордочка.

– Если это кошка, тогда будем называть Василиной.
Вот так и попал в дом деда Коли и бабы Нины Сидоровых оставленный на автобусной остановке кем-то из горожан рыжий котёнок, названный новыми его хозяевами Василием, что вполне соответствовало его истинной половой принадлежности. Но об этом дед Коля и баба Нина узнали чуть позднее.

И покатились у Василия дни один лучше другого, в тепле и сытости. Выкупанный и расчёсанный, разлёживался Василий на мягкой подушке на самом холодильнике, кстати, он это место облюбовал в самый первый день появления его в кухне. И не только из-за того, что здесь он оказался недосягаемым для хозяйки усадьбы – кошки Муси, которая прямо в первую минуту их знакомства отвесила ему увесистую оплеуху, после которой котёнок, собственно, и оказался на холодильнике, но и для её дочери, черно-белой Таси, которая тоже не слишком радостно отнеслась к его появлению.

На холодильнике Василию понравилось возлёживать ещё и потому, что каждый раз, как только хозяйка или хозяин открывали дверцу этого большого шкафа, у котёнка начинала кружиться голова от тех запахов, которые из него неслись. Свежее мясо и колбасы, молочные продукты и запах ещё чего-то, что он никогда ещё в своей короткой жизни даже и не пробовал на вкус, всё это приводило его в большое беспокойство.

Истекая обильной слюной, Василий быстро вставал с подушки и, усевшись на край верха холодильника, начинал шевелить усами и негромко мяукать, чем вызывал у хозяев смех.

– Коля, – обращалась хозяйка в такие минуты к мужу, – ты только посмотри на Василия. Ух ты, какой холёшенький, – начинала сюсюкать баба Нина и принималась гладить котёнка по голове и почёсывать пальцами у него за ушами. – Ну как же могли такого красивого выбросить на остановке. Сейчас, Василий, я тебе отрежу колбаски. А к лету мы тебя откормим, и ты у нас станешь самым красивым в селе. Ты только ешь.

И кот Василий старался. Он всегда с хорошим аппетитом уплетал предлагаемые ему  колбасы и самые лучшие кусочки мяса, не отказывался и от других кошачьих деликатесов и  к маю месяцу стал, как и хотела хозяйка, вполне взрослым и красивым котом. 

Наладились у него взаимоотношения и с Мусей, и  её дочерью, хотя, правда, он их частенько не понимал, когда они на его любезность отвечали шипеньем и откровенным мордобитием, поэтому Василий, пользуясь свободой, почти ежедневно отходил от вверенной ему усадьбы всё дальше и дальше.

Видно, стремление к познанию окружающего мира свойственно не только человеку. Каждый день Василий уходил на поиски чего-то ему неизвестного. В воздухе иногда появлялись запахи, от которых у него напрягалось всё тело, от чего сразу же появлялось желание идти туда, откуда они приносились ветром.

– Нина, а Василий-то наш стал настоящим котом, – в один из майских дней проговорил дед Коля, беря рыжего на руки. – Ты посмотри, как он вырос. Он уже больше соседского. Но ему надо ещё чуть-чуть подрасти и потяжелеть. О-о-о! – с удивлением воскликнул хозяин усадьбы. – Да он уже начал драться с чужими котами, а прошлой ночью получил в схватке первую боевую рану. Ты посмотри на его ободранный нос. Ва-си-лий, ты никак получил боевое крещение? Ха-ха-ха. Теперь у нас, Нина, есть кому защищать усадьбу.

– Коля, а может, нам его свозить в ветеринарку, чтобы его кастрировали? Говорят, что кастраты более спокойные и в драках не участвуют. Ты вспомни, сколько раз нам приходилось возить к ветеринару Филю, и всё равно недосмотрели. Постоянно был ободранный и исцарапанный. Сколько раз его зашивали?

– Нин, а может, не надо никуда возить? Пусть будет настоящим котом. Хватит нам двух стерилизованных кошек. Чужие коты к нам ходят редко, а если будут появляться, то я на первых порах буду Ваське помогать, пока он не уматереет.

– Будете вместе мяукать? – спросила баба Нина мужа и засмеялась.

– А что тут такого. Если иногда надо будет для острастки это сделать, то я и помяукаю. Как, Василий, ты возражать не будешь? И ещё. Для того чтобы тебя, Василий, боялись все коты, ты должен хорошо и много есть, и особенно мяса.  Так что, Нина, подкармливай нашего защитника.

– Коля, а они у нас разве голодают? – обиженным тоном проговорила баба Нина. – У них же мясо лежит круглые сутки. Наши кошки самые крупные в селе и красивые. Откормим и Ваську. Вот только не хочется, чтобы он был всегда ободранным и в крови. Может…

– Ничего не нужно, – твёрдо ответил дед Коля на повторное предложение превратить Василия в кота-евнуха. – Пусть всё будет так, как есть. И давай, Нина,  эту тему больше не затрагивать. Ну а если придётся его лечить после каждой драки, то я обещаю возить его к ветеринару сам. Ну нельзя такую красоту превращать в котоподобное существо, неспособное оставить после себя потомство. Пускай растёт для улучшения в селе кошачьей породы. Одни серые да чёрно-белые бегают по улицам и ни одного рыжего. 

– Ла-дно, – согласилась баба Нина. – Пусть остаётся мужиком. А нужные для лечения лекарства я куплю во время следующего выезда в город. Я знаю, что надо колоть после их кровавых разборок.

– Ну вот и хорошо, – подвёл итог дед Коля и, погладив кота, продолжил: – Так что, Василий, не боись, быть тебе котом, а не каким-то евнухом.

Вот так, по-семейному, тихо и мирно, была разрешена судьба красавца Василия.

И Василий, словно поняв состоявшийся в его присутствии разговор хозяев, проникся таким чувством ответственности за охрану рубежей доверенной ему усадьбы, что прямо с наступившей по истечении дня ночи стал неистово драться со всеми, кто из его сообщества хвостатых надумывал нарушить неприкосновенность охраняемой им границы.

И если на первых порах битым, то есть ободранным, бывал всегда Василий, то уже к середине июля, после нескольких кровавых для дерущихся стычек и при некоторой поддержке деда Коли защитник усадьбы всё чаще и чаще заставлял удирать чужаков, а его боевое «пение» становилось всё более угрожающим.

Так бы, наверное, и катилось время. Спокойно и без всяких катаклизмов чередовались бы дни и ночи, пели в садах и ольховниках небесные птахи и в нужные для людей периоды шли дожди, а дед Коля и баба Нина холили и лелеяли бы кота Василия, а он в благодарность за это, не жалея живота своего, защищал бы усадьбу от непрошеных собратьев и уменьшал бы численность мышей и крыс. Могли, конечно же, быть и другие варианты спокойного течения времени.

Но то, что случилось в усадьбе Сидоровых в самом конце июля месяца, превзошло, однако, все возможные и даже не приходящие на ум ожидания.

У всех жителей села к этому времени в огородах на  грядках разрослись и набрали силу огуречные плети. Они повсеместно зацвели и стали выдавать людям от одного до нескольких десятков зелёных с пупырышками, хрустящих огурцов.

– Ко-ля-я-а! А у нас завтра уже будут первые огурцы, – радостным голосом оповестила мужа возвратившаяся с огорода во двор баба Нина. – Я насчитала больше двух десятков пупырышков (завязей), а пять штук уже можно будет сорвать через пару дней, а может, даже и завтра. Теперь будут свои. Они и вкуснее, и за них не надо платить деньги.

– А что-то они у нас в этом году задержались? Прошлым летом у нас огурцы, по-моему, были раньше.

– Ха! В прошлом году. Да я ж прошлой весной высаживала в торфоперегнойных горшочках уже чуть ли не плети. А в этом году попыряла семенами. Вот они у нас и стали цвести на две недели позднее. Да и лето засушливое. А поливка – она и есть поливка. Влаги много, а толку мало.

Однако Сидоровым не довелось похрустеть выращенными на своём огороде первыми огурчиками ни на второй день, как предполагала баба Нина, ни на третий… пятый и даже… седьмой.

– Нина, а что-то я не вижу на нашем столе огурчиков? – поинтересовался дед Коля у супруги спустя неделю после их разговора. – Ты ж говорила так, что мы должны были уже откушать и малосольных огурчиков.

– Коля, да понимаешь, я и сама не знаю, почему их у нас нет. Вечером просматриваю грядки, вроде как растут. А утром... куда они деваются, я не знаю, а если некоторые и остаются, то у них съедены верхушки. Плети зелёные, земля сырая. А огурцов нет. Наша кума вон уже две банки трёхлитровые закрутила, а тут ещё и не покушали, – вздохнув, с сожалением проговорила баба Нина. – Прямо какая-та напасть.

– А может, их у нас кто-нибудь ночью собирает? – сделал предположение дед Коля.

– Да кто их будет собирать? Из-за нескольких огурцов лезть в чужой огород. И они же вечером бывают совсем маленькими. Там-то и есть нечего. На один зуб. Да и следов на земле человеческих никаких не бывает. Если бы кто ходил, то остались бы отпечатки. Чисто.

– Хм! – хмыкнул дед Коля. – Интере-сно. Завязь есть, а огурцов нету. Ладно. Давай мы сегодня вечером  на грядках взрыхлим землю и грабельками пригладим, а завтра посмотрим. Может, что и удастся заметить.

Окончание дня Сидоровы провели на огуречных грядках. В самом начале они тщательно осмотрели все грядки, пересчитали и пометили палочками места хороших завязей и уже после этого взрыхлили и разровняли землю.

– Ну вот теперь по грядкам уже никто не сможет пройти, чтобы не оставить следов, – удовлетворённый сделанной работой, спокойным голосом проговорил дед Коля. – А завтра утром, Нина, мы уж точно будем знать, куда деваются наши огурчики.

И наступило раннее утро. Солнце ещё только думало выплывать из-за бугра, а дед Коля уже приступил к обследованию огуречных плетей.

– Хм… хм… интере-сно… ну и ну-у, – удивляясь увиденному и громко хмыкая, хозяин усадьбы медленно ступал в свободные от плетей места. – Вчера ж я эту палочку сам втыкал в землю рядом с хорошей завязью. Палочка на месте, а огурчика нету. 

– О-о! Ты уже здесь! – раздался голос бабы Нины. – Ну и что ты там увидел?

– Да ничего. Шесть палочек было воткнуто, так вот  возле них огурчики наполовину кем-то съедены. Может, не надо было их помечать?

– А следы какие-нибудь есть?
– Одни кошачьи. Но кошки, как ты сама знаешь, огурцы… – дед Коля выпрямился во весь рост и, пожав плечами, развёл руки. – Среди наших кошек вегетарианцев пока не было.

– Неужели больше нет на грядках никаких следов?

– Никаких. Иди посмотри сама. Кроме моих и кошачьих, других здесь нет. Огурцов, кстати, тоже.

Долго ходили вокруг грядок баба Нина и дед Коля, стараясь найти хоть какую-нибудь зацепку, чтобы можно было выстроить мало-мальски понятную для себя эту… ну… как там у сыщиков? Версию? Вот-вот, версию о причине исчезновения завязей огурцов. Однако, несмотря на все старания, у Сидоровых после получасовой головоломки ничего не получилось.

– Никудышные мы с тобой, хозяюшка, шерлоки холмсы. Ни дедукции у нас с тобою нету, ни чутья. Придётся, наверное, нам испробовать самый простой для таких, как мы, метод, которым пользовались ещё в самые далёкие времена.

– А что это ещё за метод, что им пользуются с далёких времён? – поинтересовалась баба Нина.

– Будем караулить. Помнишь, как в сказке о сивке-бурке. Там, правда, её поймал Ваня-дурачок, а мы с тобою вроде как нормальные, но если постараемся, то, может, и нам удастся справиться с этой задачей. Не могут же наши огурцы испаряться. Кто-то ж должен их съедать или… В общем, не знаю, что даже и думать.

– Коля, а может, их какие птички склёвывают? Такое ж может быть? – предложила свою версию баба Нина, которая, конечно же, не претендовала на самую что ни на есть верную, не имеющую альтернативы, однако она давала возможность расширить рамки поисков. – Прилетела, склевала и улетела. А?

– Нина, ну ты… ты…

– Что я? – прервала мужа баба Нина.

– Прямо как настоящий сыщик. Пти-чки. А что. Такое вполне может и быть. Теперь нам надо будет смотреть не только, кто будет пробираться к огурцам по земле, но и кто спустится на грядки с неба. Плохо только, что ночью будет темно и ни черта нельзя увидеть, – засомневался дед Коля.

– А что, если у каждого огурчика подвесить колокольчики?! – воскликнула баба Нина и гордо посмотрела на своего мужа: знай, мол, наших.
– Какие ещё колокольчики? – удивившись предложению жены, спросил дед Коля.

– А те, какие наши дети вешали на ёлку. Помнишь?

– О-о-о! – проокал дед Коля. – Так это когда было? Лет двадцать назад.

– Ну и что. Да наши все игрушки лежат в коробке на полке в веранде. Взять и подвесить над каждой завязью по маленькому колокольчику. Тебе, что, нужен колокольный звон? Главное, чтобы колокольчик хоть бы один раз звекатнул. Понятно?

– Да уж куда ещё. А вообще-то твоя идея может и сработать. Нина, ты меня удивляешь. В нашей стране, знаешь, насколько меньше было бы нераскрытых дел, если бы ты свою жизнь посвятила сыску. Да, может, ты заткнула бы за пояс и самого Пуаро и Шерлока Холмса. А может, ты начнёшь сочинять детективы? Как Агата Кристи или наши…

– Смеёшься? – обиделась баба Нина.

– Да какой там смех. Весну и половину лета пролазили чуть ли не на карачках, а убирать нечего. Картошка, вон тоже что-то стала чахнуть после прошедшего дождя. Вот времена настали. Ты вспомни, раньше на огородах ничего ведь не пропадало, а нам досаждали только бурьяны.

– Да мы уже с бабами об этом говорили, – согласилась баба Нина. – Так мне доставать колокольчики?
– Колокольчики? – дед Коля усмехнулся и, посмотрев на жену, кинул головой.

За дневной суетой и неотложными сельскими работами, Сидоровы не заметили, как солнце, проплыв по своему извечному пути, опустилось к горизонту и, зацепившись за верхушки деревьев небольшого лесочка, на некоторое время как бы зависло, видимо, для короткого передыха, а может, для обдумывания, что ему предпринять дальше. Но тут на розово-красное светило наплыла туча и, словно занавеской, прикрыла его уставший от дневной работы лик.

– Нина, может, пока я тут установлю колокольчики, ты пойдёшь готовить ужин, – предложил жене дед Коля. – Землю я тут потом сам разровняю. Да мне ещё нужно приготовиться и к ночным посиделкам. А то днём хоть и бывает жарко, а ночью всё равно прохладно. Я тут…

– А ты, что, думаешь ночью и вправду караулить? – с усмешкой спросила баба Нина.

– Ну а какой тогда смысл устанавливать колокольчики? В доме-то их всё равно не услышишь. Я оборудую для себя место под вишниной, чтобы находиться рядом с грядками. Установлю завидно кресло, возьму шубу, валенки – ну это, чтобы не простыть.

– Карау-льщик. Да ты через полчаса в своей шубе и валенках уснёшь в кресле.

– Не усну! – по-пионерски бодро дал обещание дед Коля. – А если это и случится, то колокольчики ж должны зазвенеть, если кто вздумает забраться с воровскими намерениями на наши грядки.

– Ну если только колокольчики тебе будут помогать, тогда, конечно, огурцы ты укараулишь, – с заметной иронией проговорила баба Нина.


И наступила ночь. Без согласования с высоко сидящими властными людскими инстанциями взяла и чуть ли не в одно мгновение, словно курица-наседка подгартывает по себя крыльями цыплят, так и темень окутала вначале низины, а потом и вершины холмов. Непроглядно стало и на усадьбе бабы Нины и деда Коли.

Хозяйка по завершении работы в огороде приготовила ужин, после которого она, вместо просмотра телепередач или знакомства с газетами и журналами, ещё с полчаса провозилась в ванной комнате, замачивая бельё, которое вознамерилась постирать в дообеденное время следующего дня.

И только после всего перечисленного баба Нина приняла душ и, облачившись в махровый халат, отправилась в свою комнату на ночной отдых, а дед Коля, накинув на плечи шубу и прихватив с собой валенки, пошёл в огород, где опустился в сработанное им в молодые годы крепкое и вместительное кресло.

Однако ему не удалось, как задумывалось ранее, сочетать отдых с охраной огуречных грядок. Как только нелицензированный охранник удобно уселся в кресле и закрыл глаза, ибо в наступившей темноте  всё равно ничего не было видно, даже если бы он был и в очках, его сразу же атаковали комары. 

Однотонно гундося, полчища кровопийц, как только им представлялась возможность, делали один заход за другим. А возможность  для комаров дед Коля представил в первое время своего ночного дежурства фактически сам. Открытое лицо и шея, кисти рук, да и не прикрытая поначалу грудь. Он даже и не подозревал, что этих кровопийц может быть бессчетное число.

Повоевав с налётчиками минут десять, ночной сторож огуречных грядок не выдержал и, отбросив ветку вишни, встал из кресла.

– Вот заразы, – негромко ругнулся он. – Только уселся, и на тебе. Придётся чем-то укрываться.
Размышляя вслух, хозяин усадьбы направился в  кухню, где у него на полке над вешалкой лежала соломенная широкополая шляпа.

– О! А чтобы было что накинуть поверх шляпы сгодится ещё и вот это! – воскликнул дед Коля и снял с бельевой верёвки большой кусок марли. 

А вскоре ночной сторож вновь сидел в кресле, но теперь уже экипированный, как того требовали условия пребывания человека в кишащей комарами среде. Шуба, валенки, на руках рабочие рукавицы и над головой возвышалась широкополая шляпа, на которую была накинута марля.

Всё перечисленное превратило деду Колю в громоздкое сооружение, напоминающее по своему виду что-то между небольшой копной сена и кустом сирени, растущей у самой калитки. 

Устроившись удобно в кресле, хозяин усадьбы после непродолжительного размышления и позёвывания  засопел, отдавшись во власть крепкого  сна, во время которого он только и был способен, что судорожно дрыгать иногда ногами или руками да громко похрапывать, чем отпугивал витающие вокруг него сновидения. И только на третьем часу пребывания деда Коли в кресле им удалось пробить в его ауре брешь… 

И приснились нашему односельчанину огуречные грядки и его жена с веткой сирени в руке, которой она разгоняла комаров. Помимо того что она шустро, вприпрыжку бегала по огороду, она ещё и выкрикивала незлобивые сельские  ругнушки, типа «ах вы, окаянные, налетели на моего деда», или же «чтоб вас, супостатов, ветром разогнало, да чтоб вас ласточки и воробьи поклевали… вот напущу на вас Василия». 

И только баба Нина это произнесла, как откуда-то появился огромный кот, похожий на их приёмыша. Такой же рыжий и пушистый, с белой манишкой на груди и белыми кончиками всех четырёх лап. Он даже хвост держал распушённым и задранным вверх. Кроме того Василий часто сгибал его в дугу и водил из стороны в сторону. Дед Коля хотел уже окликнуть кота, но тот, взглянув в его сторону, вдруг громко, по-человечески засмеялся, чем привёл  в неописуемое удивление хозяина усадьбы и, не давая ему опомниться, спросил:

– Ты никак, дед, огурцы караулишь? Ты лучше поспи, а я этим делом займусь сам, но для начала я должен просмотреть все плети и посчитать, сколько на них завязалось огурцов.

Проговорив это, кот тут же приступил к приёмке под свою охрану огуречных грядок. Поднимая лапами плети, он выискивал завязь и громко вёл подсчёт.

– Оди-ин… пять… десять! Но завязь, хозяин,  вся бракованная. Заболели! – выкрикнул он, не поворачиваясь в сторону деда Коли. – И поэтому пупырышки  подлежат полному уничтожению путём простого съедания. Так что прости, дед, но чтобы эта зараза не распространялась дальше, огурчики надо съесть. Ну, ты не волнуйся, я это сделаю сам, – с ехидной улыбкой проговорил кот и тут же ловко подцепил острыми когтями самую крупную завязь и сразу же отправил её в рот.

– Хрум-хрум, – раздалось в ночной темени под громкий звон церковных колоколов.

– Ва-си-ли-ий! – вскричал дед Коля и тут же проснулся, а чтобы быстрее прийти в себя, он тряхнул головой, схватил лежащий рядом с креслом электрический фонарик и, включив его, направил яркий луч на огуречную грядку. В самой его середине, там, где перед самыми сумерками дед Коля воткнул ветку с колокольчиком… сидел их Василий и, не обращая никакого внимания на мелодичный звон,  «помогал» хозяевам убирать урожай огурцов.

Вот таким, самым простым способом дедом Колей была выяснена причина исчезновения с грядок огуречной завязи и уличён в неблаговидном проступке их любимый рыжий кот, в котором они с бабой Ниной души не чаяли.

– Эх, Василий, Василий, – только и смог произнести с горечью в голосе наш односельчанин и, причмокнув губами, продолжил: – Ну что я теперь скажу нашей хозяйке? Она ж тебя, Василий, так любит, так любит, а ты – и… и что теперь мне с тобою делать?

Отловив кота, а скорее просто взяв его на руки, потому как Василий убегать от хозяина и не думал, дед Коля вновь вернулся к своему наблюдательному пункту и опустился в кресло.

– Ну что, Василий? – как-то неопределённо, то ли спросил, то ли просто, чтобы хоть как-то начать с проказником разговор, проговорил дед Коля. – Удивительный ты кот. Пушистый… красивый… а вот удивляюсь я твоим гастрономическим пристрастиям. Не пойму, как можно коту так увлекаться вегетарианской диетой. Ты же… хоть  вроде как и одомашненный, но всё-таки зверь. И ты поэтому должен питаться мясом, а не огурцами. А у нас получается так, что я ставлю  в сараях мышеловки, тогда как ты, вместо ловли мышей, лишаешь нас с хозяйкой огурцов. Может, ты мне подскажешь, как тебя наказать за твои бандитские замашки? Прикрыть в сарае или поместить на пару-тройку дней в холодный погреб? Где тебе будет лучше?

– Мр-р, – ответил деду Коле Василий и вольготно развалился у хозяина на коленях.

– Понятно. Ты думаешь, что если мы тебя с хозяйкой любим, так и не сможем наказать?..

Беседу деда Коли с котом, а точнее, его монолог с Василием, прервал оклик бабы Нины, которая поинтересовалась, с кем он так громко разговаривает.

– Коля, ещё ж утро не наступило, а ты разбудил меня своим разговором, – негромко посетовала баба Нина из открытого окна. – Только двадцать минут четвёртого. А ты… с кем разговариваешь?

– Да вот поймал огуречника, – с усмешкой в голосе ответил жене дед Коля.

– И кто ж это? – поинтересовалась хозяйка.

– Кто-кто. Кот Василий.

– Васи-лий? – удивилась баба Нина. – Вот это да-а. Кому расскажи, не поверят. Кот – и ест огурцы.

– Да ведь он ест-то не просто огурцы, а самые малые пупырышки. Если бы он ел большие огурцы, то Бог с ним, пусть ест. Ему бы одного хватало на день.

– И что ты думаешь с ним теперь делать?

– А что делать. Прикрою его на неделю в сарае, а там будет видно.

И дед Коля своё слово сдержал. Отправил кота Василия, любителя огуречных пупырышек, на гауптвахту в сарай, да ещё и на дверь снаружи повесил большой замок. Ну это он сделал больше не для того, чтобы Василию было совсем уж плохо, а чтобы самим, ему и жене, замок напоминал, что в сарае сидит под арестом их рыжий кот – любитель огуречной завязи.

Вы только не подумайте, что Сидоровы, посадив кота под арест, забыли о его существовании и оставили в заточении на всю неделю без воды и пищи. Нет. Баба Нина да и сам дед Коля наведывались к нему чуть ли не каждый час и подкладывали в его кормушку то кусочек курятины, то мелко нарезанной колбасы, меняли воду, и кроме того они ещё и старались развлечь его разговорами. Ну такими, как: «Ты уж, Василий, не обессудь, но тебе придётся потерпеть, пока мы насобираем огурцов хотя бы банок на пять-шесть».

И Василий сидел. Правда, только первый день, тот, который следовал за ночью, когда его дед Коля отловил на огуречной грядке. А вот вечером, когда хозяева со спокойной душой решили после дневных забот немного времени посидеть на диване и посмотреть полюбившийся сериал «След», кот Василий ухитрился отыскать в капитально построенном сарае небольшую отдушину под самой крышей. Ну и… в установленный  час он оказался вновь на огуречной грядке. Что случилось дальше, вы уже и сами можете догадаться.


– Коля, Коля, иди скорее сюда! – хрипловатым голосом позвала мужа баба Нина в переднюю ранним утром, когда восходящее солнце только что оторвалось от линии горизонта.

– Что там у тебя стряслось?! – не вставая с кровати, спросил дед Коля. – Неужели пожар?

– Ага, пожар! Иди скорее сюда, а то не успеешь.

– Фу ты господи! – с возмущением проговорил дед Коля, но, несмотря на возмущение, он прервал мысленное составление плана работ на предстоящий день и, нехотя встав с кровати, заспешил в переднюю. – Ну что тут у тебя стряслось?

– Что стряслось, что стряслось. А ты посмотри, кто там у нас шастает по огуречным грядкам.
– Хм! Неужели это наш кот Василий? – удивился дед Коля. – Он же должен быть в сарае.

– А ты его случайно не выпустил, когда был у него в гостях последний раз?

– Да нет. Когда я уходил, он ел мясо. Вот паразит, наверное, где-то нашёл дырку. Ну да ладно, теперь те пупырышки, что он успел съесть, мы всё равно не вернём, а после завтрака я посмотрю, в каком месте он мог выбраться из сарая.


Почти до самого обеденного времени кот Василий вольготно прохаживался по саду, побывал в кухне, наведался к месту кормления кур, где погонялся за порхающими с места на место воробьями, а во время предобеденного отдыха у крыльца, «побеседовал» со своими новыми подружками Маней и Даней, которые у Сидоровых живут уже более трёх лет.

Хотя какая может быть «беседа» у физически здорового кота со стерилизованными особями. Так, одна маята. Им намекаешь про интим, а они только и знают, что дремлют да «купаются» в пылевых ваннах.

И пока всё это происходило, хозяева занимались своими человеческими делами. Баба Нина хлопотала в кухне, а дед Коля, как и обещал жене, выискивал место, через которое выбрался ночью из сарая кот Василий. И представьте себе, нашёл злополучную отдушину и плотно закрыл её сеткой, после чего любитель огурцов вновь оказался в сарайных апартаментах, от пребывания в которых Василий удовольствия, конечно же, не испытывал. Но наказание есть наказание. Даже если оно и не является особо приемлемым.

Спокойными и уверенными в том, что уж теперь-то любитель молоденьких огурчиков из сарая не выберется, отходили ко сну баба и дед Сидоровы. И только кот Василий с упорством узника, приговорённого к пожизненному заключению в неприступной крепости, искал возможность выбраться из сарая. Не мог Василий допустить, чтобы эту ночь он провёл взаперти и без похода на огуречные грядки.

И вновь нашему свободолюбивому любителю огурчиков-пупырышков повезло. После долгих поисков Василий выбрался из сарая хотя и опасным, но в то же время и незаметным путём, через окно, устроенное дедом Колей во фронтоне под самым коньком крыши, ещё во время строительства сарая.

А забрался Василий на самую верхотуру хозяйственного блока по приставленным к стене доскам, которые дед Коля приготовил для устройства небольшого навеса во дворе. Правда, и прыгать рыжему пришлось с высоты трёх метров, но это уже не было для него помехой, потому как внизу у самой стены рос разлапистый куст сирени.

И вновь раннее утро огласилось удивлённым вскриком бабы Нины. Но теперь она уже окликнула деда Колю так громко, что шастающий по огуречным грядкам кот с перепугу, аж подпрыгнул и дал такого дёру, что баба Нина только и смогла произнести «ну и ну» и всплеснуть руками, а потом оповестить деда Колю, что рыжий вновь всю ночь выбраковывал огурцы.

– Ну и что теперь нам с ним делать? – поинтересовалась баба Нина у мужа во время раннего завтрака.

– С Василием?

– Ну да.  Он же нас оставит совсем без огурцов. Столько хороших плетей, а ничего не можем собрать.

– А что делать. В сарай, и пусть там сидит.

– Так он же уже два раза из него выбрался. Может, его посадить в погреб? Нет, там холодно

– Теперь он у меня не выберется, – твёрдым голосом проговорил дед Коля. – Сейчас вот чай допью и пойду, присобачу его на цепь. Я её видел на стене в сарае.  Вот и пусть сидит на цепи, как Шарик.

– Ты что, Коля! – воскликнула баба Нина. – Ты хочешь Василия посадить на цепь? Котов же не привязывают. Кот же не собака.

– Не привязывают? А ты вспомни, как наша меньшая водила на поводке кошку. Да ещё и бант ей завязывала на голове. А как возила её на маленькой коляске вместо куклы. И ничего. В поводке и на коляске кошка ходила и сидела спокойно.

– Ко-ля, так то ж была Мурка. Таких ласковых кошек больше нет и, наверное, не будет.

– Ничего. И Васька обвыкнется. 

– А может, что придумать другое? – предложила мужу баба Нина. – Привязывать кота…

– Можно, – с усмешкой проговорил дед Коля. – В погреб, как заквохтавшую не ко времени курицу.

– О-ох, делай, как знаешь, – вздохнув, ответила баба Нина. – Только он ошейник может и снять.

– Не снимет. На цепи цела ещё  и шлейка. Днём, правда, его можно пока оставлять и на свободе. Он огурцы ворует только в ночное время. Так что пусть пока повольничает, а я попробую огурцы укрыть сеткой-рабицей. Доска у нас имеется, колышков наделаю… думаю, что за два-три дня я управлюсь.

– И всё это время Васька будет?..

– Ага! – прервав жену, ответил дед Коля. – Посидит.

И дед Коля своё слово сдержал. Коту Василию довелось оказаться на цепи даже раньше запланированного времени, не ближе к ночи, а сразу же после обеда, как только баба Нина уличила его в неблаговидном проступке – поедании молоденьких огурчиков. 

– Васечка, ну что ж ты, а? – принялась было она его стыдить. – Пусть хоть немного подрастут.
– Что там такое? Ты с кем разговариваешь? – поинтересовался дед Коля, услышав голос жены.

– Да вот, Василий наш опять сидит в огурцах.

– А-а, понятно, – усмехнулся дед Коля. – Сейчас мы эту проблему пресечём прямо на корню. Где он?

– Да в огурцах, – негромко ответила баба Нина.

Спустя полчаса кот Василий находился не только в сарае, но ещё и на цепи, а дед Коля убирал и передвигал подальше от арестанта ящики, мешки и всё то, что обычно хранится в сараях.

– Что ты тут делаешь? – поинтересовалась баба Нина, заглядывая в приоткрытую дверь.

– Да вот убираю, чтобы Василий не смог за что-нибудь зацепиться, – ответил на её вопрос дед Коля.

– И как реагирует наш проказник?

– Минут десять подёргался, попрыгал, а сейчас вон сидит и разглядывает цепочку. Ему сейчас сюда воды принести надо и положить корм, а для сна накинуть на бочку какую-нибудь телогрейку. В общем, его место будет, конечно, не номер-люкс, но и не какая-нибудь там подворотня, а тем более свалка.

И затикали часы, и побежали стрелки, отмеряя  время. Кот Василий по вполне веским причинам не мог пользоваться достижениями человеческого разума в деле разметки дня и ночи на часы с минутами, поэтому он после ухода из сарая своего хозяина…

Простите. Какой же это хозяин, если присобачил бедного Василия хоть и лёгкой, но всё-таки цепью к стене. Дед Коля больше похож на рабовладельца или на российского крепостника, будь он неладен. Хорошо, что Василию под арестом сидеть  не придётся долго и кормят его от пуза – что хошь и сколь хошь.


Так вот, как только дед Коля вышел из сарая, Василий прошёлся дважды по трёхметровому полукругу и, запрыгнув на телогрейку, сразу же улёгся спать.

Три дня и три ночи пришлось Василию исполнять роль собаки на привязи, и всё это время он с тоской смотрел на плотно прикрытую дверь. И только во второй половине четвёртого дня, после того как дед Коля полностью укрыл огуречные грядки металлической сеткой, затосковавшему арестанту пришло освобождение. А чтобы Василий не затаил на хозяев обиды, дед Коля и баба Нина попросили у него прощения и угостили его самой вкусной колбасой.

А огурцов Сидоровы всё-таки законсервировали и засолили – десять трёхлитровых банок, столько же литровых, в которые баба Нина поместила самые маленькие и ровненькие огурчики.


                ПРИСУШИ МНЕ ЕГО… ПРИСУШИ

Приворожить, присушить кого-нибудь к кому-нибудь. Эти два слова вроде как и разные, а означают одно и то же: привязать наговорами кого-нибудь (большей частью, конечно же, мужика к женщине) к кому-нибудь самыми крепкими верёвками, чтобы тот, кого привязывают, не мог избежать своей участи, как бы он того ни хотел.

Пусть камни с неба сыплются, пусть окиян-море вздувается пузырями до самых небес, пусть тот, кто не желает, чтобы его присушили, упирается руками и ногами, вопит и чертыхается, но чтобы всё свершилось так, как того хочет ОНА.

Страшное и греховное это дело, скажу я вам, дорогие мои судари и сударыни. Самому приходилось и упираться, и чертыхаться, и даже плыть по течению этого самого приворотья. Короче, злая и в то же время забавная эта штука – присушка.

А чтобы вы могли представить, как это выглядит на деле, я вам скажу только одно. Не дай Бог пережить такое. Душой, всеми своими клетками, мозгами и костями с косточками не хочется идти к ней (к нему), а ноги идут. Человек в это время уподобляется кролику, которого вот-вот должен проглотить удав.

Ой, что-то я вам, по-моему, нагнал немного жути. Ну вы на меня не серчайте, я для заглаживания своей оплошности расскажу вам один преинтереснейший случай, как раз про эту самую, будь она неладна, присушку, который произошёл… да… так оно и есть. В тот год выходила замуж наша соседка, а ещё помнится, в колхозе сгорел большой свинарник. Ну, тогда крыши крыли соломой, ею же утепляли стены и устилали полы, поэтому сгореть от спички, окурка или разряда молнии было легче, чем плюнуть. Пых – и нету. 

Так вот, в то самое лето, где-то… в общем, было жарко, днём кусались оводы, а вечерами не давали прохода комары. Вот в это время как раз и произошло данное событие. А теперь всё по порядку.

Жила в селе Мария, по отчеству Ефремовна. Лет она была в ту пору чуть выше средних. Бог и родители наделили её крепким телосложением и для женщины довольно увесистым кулаком. К слову будет сказано, она свою врожденную силу никогда и нигде не применяла, тем более что мужем у неё был человек не из богатырей, а скорее наоборот. В общем, средненький был и ростом, и силой, умом только обладал для селянина слишком даже хорошим. На селе и половины того, что ему перепало, хватило бы.

Помимо того, что Марии достались от родителей сила и сноровка, она ещё и обладала хорошей памятью, что давало ей возможность запоминать всё, что требовалось для жизни среди полей и лугов. И это при том, что она в школу походила всего одну зиму.


Помимо обязательных знаний для ведения домашнего хозяйства, Ефремовна переняла от свекрови умение врачевать  людей от бытовавших в то время на селе болезней. Усвоила она и некоторые, как она сама говорила, греховные дела, одним из них как раз и было присушивание (привораживание).

Свои познания в этом деле она применила всего два раза за всю свою жизнь, и, несмотря на это, Мария часто просила Бога простить её за совершённый ею грех. Больше ж она лечила детей от испуга, взрослых от зубной боли и сглаза, останавливала кровь; ей поддавалось рожистое воспаление (в народе – бышиха), двух человек спасла после укуса змеи, вправляла вывихи и многое другое. 

Помимо всего она могла беглым взглядом определить, в силах она оказать человеку помощь или нет. В случае сомнения Мария сразу говорила, к кому из односельчанок или к больничному доктору страждущему надо обратиться.

В обыденной жизни Ефремовна была общительна и незлопамятна, людям помогала не корысти ради, а из желания обеспечить больному если и не полное выздоровление, то хотя бы облегчение, что дало ей возможность избежать общей участи ворожей (присушниц) – именоваться ненавистной люду «ведьмой».

А жила Мария Ефремовна с мужем и детьми в самом центре села, в обычном, под камышовой крышей пятистенке. Работала, как в ту пору и было принято, в колхозе, в свекловичном звене, а когда дел на свекловичных плантациях не было, она выполняла, опять же, как этот было заведено, разные работы.

Рядом с Марией на всех колхозных работах часто можно было увидеть сухонькую женщину, подругу её молодости, Марфу Ивановну Губикову. Телосложением Марфа была не для сельского труда. Худая, невысокого роста (щупленькая), сутуловатая и не слишком привлекательная лицом.

В молодости ж, как утверждают сельские легенды и людская память, подруга Марии слыла если и не красавицей, то вполне симпатичной и привлекательной девушкой, что дало ей возможность в оптимальные для прекрасной половины человечества годы (до дня своего двадцатилетия), выйти замуж за среднестатистического сельского парня и родить ему за семь лет троих детей – двух девочек и мальчика. Семейное гнёздышко она обустраивала и приводила в порядок в меру своих сил и возможностей – не лучше всех, но и не хуже.

И всё было бы хорошо и спокойно, так и дожили бы Губиковы в мире и согласии до закатного дня, да только близко к старости Марфа вдруг стала проявлять большое беспокойство по части супружеской верности её благоверного.

Хотя, если не кривить душой, к этому времени её муж, как мужчина, а если быть точным и немного грубоватым, то как самец, был списан всеми сельскими женщинами в полную и безвозвратную отставку. Им перестали интересоваться даже те, кто в былые годы затаскивал его в свою постель или под какой куст, назло его жене или же для пополнения списка совращённых (обольщённых и соблазнённых).

Но злая ревность так захватила в свои объятья Марфу, что та не могла и минуты прожить, чтобы не посмотреть, в какую такую даль, в какую калитку или ворота, а зачастую и на какой куток (улицу) пошёл её супруг. А он, к месту будет сказано, работал у неё бригадным командиром-начальником и поэтому, в силу своих должностных обязанностей, должен был ежедневно и ежечасно, а иногда и каждую минуту встречаться с членами, то есть колхозниками своей бригады, в которой женщин разного возраста было в два раза больше, чем мужчин.

Война, сами понимаете, прошлась по нашим землям не для того, чтобы на полях и лугах рассевать всякие там цветочки и ягодки. Покосила она сельских мужиков самою большою косою, да так, что в сёлах они стали для женщин на вес золота.

Однако природой и Богом было всё предусмотрено правильно и с дальним прицелом. Пока человек молодой, он должен гореть любовной страстью, любить сам и давать другим любить самого себя, а как только наступило время старости, то пусть это будет, может быть, и против твоей воли, но ты должен уступить дорогу молодым.

И муж, подчиняясь природе и Создателю, успокоился и больше не то что не смотрел на смазливых и привлекательных односельчанок, но перестал о них даже и думать. А заодно стал забывать и о своей жене. Не совсем, конечно. Как же про неё можно забыть, если она каждый день у него маячит перед глазами, да ещё старается и покрикивать: там или тут он что-то не сделал, там или тут что-то валится или скособочилось.

Вот он и перестал забегать домой, как это бывало в молодые годы, – на день по нескольку раз, по поводу и без него. А как же. Если есть желание иметь много детей, то о них надо думать не только в ночной постели, но и днём. Зачинать их можно и на печи, и в сарае на пахучем сене, и даже в огороде между рядами картофеля или под кустом разлапистой сирени.

И Марфа так привыкла к частым появлением во дворе мужа, что и не заметила, как годы, выделенные им Богом для зачатия и рождения детей, улетели от них, как разлетелись и дети, кто в ближний город, а кто и в далёкие края, о которых ей с мужем ничего не было известно. Одно знали – далеко.

И вот теперь, когда Марфа стала дневать, а зачастую и ночевать дома одна, она вдруг испугалась. Слова же:  «А где это пропадает мой муж?» – стали ежеминутными гостями её мыслей. А кончилось всё тем, что ноги  побежали по следу того, кто когда-то их нежно гладил и целовал. А вместе с ними побежала и Марфа. А куда денешься. За ними ведь тоже пригляд нужен. 
И так изо дня в день, вечерами, а в периоды проведения весенних полевых работ и, особенно, в уборку зерновых, частенько и ночами, Марфа в своём рабочем графике выискивала… ох, да какой там рабочий график!.. Она домашнюю работу вообще бросила на произвол судьбы и переключилась на постоянную слежку за своим супругом. И делала она это первое время с выдумкой и хитринкой, которые не давали односельчанам повода подозревать её в истинном намерении.

Придёт, к примеру, Марфа на ток, где работают многие односельчанки, и, отыскивая взглядом мужа, возьмет да и спросит кого-нибудь, где его можно отыскать, а то, мол, половинка ворот упала или калитка с петелек слетела, а то и ведёрко в колодце утонуло. А иногда и для того, чтобы он загнал во двор корову.

– Не хочет, паразитка, заходить, – поясняла она.

А потом женщины заметили, что во дворе их начальника уж больно часто падают ворота и слетают с петелек калитки, что стало поводом для подтрунивания и насмешек, как над самим начальником, так и над Марфой. В конце концов, её беготня надоела и самому её мужу. Достали его насмешки односельчан, да и домашнее хозяйство было ему жалко. И он не выдержал.

– Марфа! – окликнул перед уходом на утренний наряд подозреваемый в изменах муж. – Подойди-ка ко мне. Марфушка, что же это ты делаешь? Ну зачем ты меня позоришь своею подозрительностью и постоянной слежкой? Я бригадир и обязан быть на работе каждый день. Ты, Марфушка, на пенсии, а дома у нас стало во много раз грязнее и неуютнее, чем было в годы, когда ты работала. Я не хочу ругаться, но давай договоримся. Если сегодня ты опять будешь следить за мной, то я тебе обещаю: домой я вечером не приду. Пусть тут всё горит синим пламенем. Мне такая жизнь не нужна. Тебе, жена, понятно, о чём я тебе только что говорил?

– Да я ж переживаю за тебя, – стала было оправдываться Марфа, – вот и хожу. А вдруг что случится…

Муж не выдержал и вновь переспросил, хорошо ли она поняла, о чём он ей говорил.
– Да. Я всё поняла, – ответила Марфа на довольно грубый вопрос супруга и поджала губы.

– Обедать буду дома, – бросил на прощанье он и вышел из хаты.

Долго сидела Марфа у окна на стуле, поглядывая на стёжку, по которой ушёл на работу её муж.

«Ну как же так, – думала она, – он пошёл, а я должна целый день сидеть тут? А как он… а как его… или… а что, если…».

Промучив себя самыми трудновыполнимыми в реальной жизни историями о сошествии её мужа на путь прелюбодеяния, Марфа не выдержала и решила сходить к своей давнишней подруге Марии Ефремовне, тем более что та должна была быть дома. Подруга – она и в зрелом возрасте остаётся ею, а значит, Мария может ей не только посоветовать, как ей быть, а главное, как жить дальше и...

Не откладывая задумку в долгий ящик, Марфа накинула на голову более подходящую косынку и, прикрыв калитку, заспешила к подруге.

– А я гляжу, ты это или не ты, – ласково встретила Марфу вышедшая навстречу ей со двора Мария. – Ты что, подруга, заболела или горе какое, что на тебе лица нет, да и выглядишь ты измученной и… как загнанная лошадь… Что случилось?

– Ох, Маня, да тут сразу и не расскажешь, – завздыхала и заохала Марфа. – Даже не знаю, с чего и начинать-то. Знаю тока, что одна ты мне можешь подсобить в моём горе. Трудно мне, подруга.

– А-а, – протянула Мария. – Ну тогда пошли в хату, а то на улице про горе рассказывать нельзя, тут и кусты подслушивают. Пошли. Я там как раз оладичков напекла на завтрак. Вот и посидим с тобою, почаюем и поговорим. Может, и легче тебе станет. Бабское горе нельзя держать на душе. Пошли, в хате у нас прохладно и тихо. Моих ныне никого нет с утра. Муж с сынами пошли на работу, а дочь побежала в школу, они там к чему-то готовятся. Так что будем одни.

Усевшись в прохладной комнате рубленого пятистенка за стол, Мария и Марфа повели неспешную беседу, заполняя паузы в разговоре чаепитием.

– Ну и ты то-то решила, что его у тебя отобьют? – спросила Мария подругу после того, как та ей поведала о своём горе.

– А что ты думаешь. Глянь, скока их стреляют глазами, – ответила Марфа.

– Ну ты ж, подруга, пришла ко мне не только затем, чтобы рассказать, как ты выслеживаешь мужа, я про это и сама знаю, – усмехнулась Мария. – Что ты от меня-то хочешь? Не темни. Говори без утайки.

– Маня, подруга ты моя…

– Марфа, говори.

– Мань, присуши ты ко мне моего. Ты же умеешь это делать. Прошу, умоляю: присуши.

– А ты в зеркало глиделась?

– Да. Как суда шла, заглянула. А што?

– Да то, подруга ты мая сердешная. К тебе присушить твоего мужа под силу тока самому Богу. Я этого сделать не смогу. Да и большой это грех, Марфа.

– Ма-аня, прошу, при-суши-и, – опустившись на колени, взмолилась Марфа. – Век не забуду.

– Ну что ж, грех на свою душу я беру тока ради тебя. Ты посиди тут, а я пойду принесу свежей воды. А ты проси у Бога прощения. Большой это грех, Марфа.

Назад Мария возвратилась с бутылкой чистой, как Божия слеза, воды. Серьёзная и даже какая-та таинственная, она остановилась у двери и, посмотрев на икону в святом углу, трижды перекрестилась, после чего подняла голову и попросила у Всевышнего прощения за грех, который она будет совершать. И только потом уже Мария удалилась в смежную комнату.

– Ну вот, подруга, и всё. Я взяла на душу ещё один большой грех, который мне придётся отрабатывать до самой своей кончины, – проговорила Мария по возвращении к столу. – Этой водой ты постарайся умыть своего мужа.

– Как это я его умою? – с тревогой в голосе спросила Марфа. – Он же умывается из рукомойника.

– Ну вот ты в рукомойник немного воды и плесни. Вы спите на одной кровати?
– Да ты что-о. Мы уже лет десять, как на разных кроватях спим. Мне не хватает только, чтобы он храпел мне в ухо. Он ночью так храпит, что хата чуть не завалится. Какой с ним сон.

– Ну тогда сбрызни водою его кровать, простыни и подушки. Попросит воды напиться, дай ему обязательно из этой бутылки.

– Да он сам ходит к ведру.

– А ты на стол поставь кувшиник и скажи, что вода прямо из колодца. В кино, мол, видела и на собраниях на колхозных в этом… ну в прези-ди-уме. Ну это, чтобы он не вставал из-за стола.

– Ага, ага, поняла, – произнесла Марфа и покивала головой. – Прямо у кушиник и на стол. Поняла.

– И ещё, Марфа, надо сделать одно дело.

– Угу. Говори.

– Как тока сейчас ты придешь домой, сразу в хате наведи такой порядок, чтобы он остолбенел, как тока явится. Чтобы всё сверкало. Сама… Ты когда мылась?

– Да в прошлом месяце.

– Тогда нагрей воды и хорошенько помойся. На обед сготовь то, что любит твой муж. Приготовь ему блиников, а может, даже и пампушечек со сметанкаю или с чем они ему наравятся.

– Да када ж это я всё успею сделать? Тут же недели не хватит, чтобы выполнить всё, что ты сказала.    

– Надо успеть, иначе моя присушка ничего не поможет. Надо, Марфа, постараться. И ещё. У вас баня или вы по-старому моетесь?

– Да какая там баня. Летом летний душ, а зимою, сама знаешь, как моются.

– Летний, говоришь. Так вот возьми, нагрей воды погорячее и налей в бочку, приготовь чистаи рубахи ну и всё остальное. А вечером, как тока твой явится домой, ты его сразу посылай мыться, а сама ставь на стол ужин. Да сама надень всё чистое и пахучее. Ну помнишь, как мы делали в молодые годы?

– Ма-ань, ну то ж было када?

– А ты вспомни. А совсем хорошо будет, если ты ему и спинку потрешь мачалачкаю.

– Маня, да на чёрта вон мне сдалси со сваею спиною! – вспылила Марфа. – Да нам жа не по двадцать-тридцать лет. Я ему ишшо и спи-ну далжна тиреть?

– А если ты ему не хочешь мыть спину, так зачем тогда его присушивать? Нихай ему моют спину Варька Кузькина или Танька Бабыкина.

– Это ж как?

– Да так, – усмехнулась Мария. – Берут мыло, мочалку и начинают мыть ему спину. 

– Ага, так я и сагласилась. Помою, куды уж тут диваться. Нада – значить, нада. Ты тока, Мань, скажи мне. Если я всё это сделаю, он присохня ка мне?

– Да, Марфа, если ты сделаешь, что я тебе сказала, то он обязательно присохня, как баннай лист.

– Спасиба табе, падруга. Пайду я дамой.

– Иди, Марфа, иди. Бог даст, присохня, – и тут же про себя подумала: «Вот если б она знала, что я ей дала чистой воды без всякого наговора. Молодых сводить – можна грех на душу брать, а старых… за мужем ухажавать нада, а не бегать за ним, вот и вся присушка. Эх, подруга, подруга, устарели мы».


                ШУБЫ, КОЛЬЦА И КОЛЬЕ
               

25 декабря ко двору Тамары Викторовны  Обрамцевой, бывшего начальника отдела кадров строительного треста, начиная с двенадцати часов, по заснеженным дорогам одна за другой стали подъезжать машины разных марок и колеров, в которых восседали разодетые в меха и украшенные, словно новогодние ёлки, молодые и пожилые, миниатюрные и объёмные особи, женского пола и мужчины, именуемые ныне господами. У Обрамцевой –  день рождения.

Потому-то и хлынули к её двору родные и близкие имениннице и её мужу люди. Прибудут, конечно же, и те, которые не хотят порывать с нею сложившихся в давние времена дружеских отношений. Вполне понятно, что явятся и не особо желанные для хозяев самозваные гости и, конечно же, не окажется тех, кого Тамара Викторовна хотела бы видеть за праздничным столом в самую первую очередь. Так уж устроена жизнь. Не всё порою получается так, как хочется.

По опыту прошлых лет хозяйка знала, что компания соберётся в большинстве своём не столько для того, чтобы отметить её день рождения, а для показа новых машин, шуб, драгоценностей и для многочисленных пересказов, что у каждого из них ещё висит в шкафах и лежит в шкатулках, где и в каких краях они побывали, в каком ресторане и в каких заморских краях отмечали даже самые незначащие для семьи и друзей праздники и события. 

– Дима! – позвала Тамара Викторовна мужа. – Одевайся, и пойдём к калитке становиться в почётный караул.  – Валя! Нина! А вы посмотрите ещё раз, правильно ли всё уложено и расставлено на столах, – попросила она своих дочерей. – Женя, ну а ты тут теперь сама управляйся, а мы пойдём принимать гостей. Ты уж прости, сестричка, но… сама понимаешь.

– Идите, идите, – усмехнулась Евгения. – Как-нибудь справлюсь. Да у нас уже почти всё готово. Идите, а то ещё обидятся, что кого-то не встретили у ворот, а кому-то  и  не  открыли  в машине двери. Дмитрий! Зятё-ок! – окликнула Евгения мужа сестры. – Ты ж не забудь Андрею Петровичу и его жене двери открыть, а то будут потом дуться полгода, что их не встретили, как подобает их чину. Подумать только. В детстве по ночам в чужих садах вместе яблоки воровали, на печи спал, а теперь двери им открывай. Буржуины.

– Пошли, Дима, пошли, а то вон уже кто-то просигналил. – А где это пропали наши зятья?

– Где пропали, где пропали, – удивился Дмитрий Яковлевич. – Ты ж их отправила очищать от снега место для стоянки машин. Вот они там и работают. Лучше б мы заказали стол в каком-нибудь питейном заведении в городе. Отбыли бы три-четыре часа – и домой.

– Иди, иди быстрее, не возмущайся, – подталкивая в спину мужа, усмехнулась Тамара Викторовна. – Там, знаешь, сколько сейчас дерут за одно место? А нам ещё за учёбу внучки платить надо. Накинь на плечи шубу, а то будешь потом носом шмыгать недели две.

Пока Обрамцевы одевались и выходили на улицу, на двух машинах к дому подъёхали родные сёстры Дмитрия Яковлевича, довольно упитанные и разодетые в меха Валентина и Надежда со своими дочками и их мужьями. Следом за ними подкатил бывший начальник одного из управлений, а теперь хозяин строительной фирмы Андрей Петрович Крашинин со своею пышнотелою женою Ксенией Владимировной, одетой в дорогущую норковую шубу, о стоимости которой гости узнают, ну, естественно, и мы с вами, дорогой читатель, совсем скоро.

– Здра-вствуйте уважаемые го-сти! – нараспев воскликнула Тамара Викторовна, как только оказалась перед остановившимися машинами. – Дима, ты как? – шёпотом произнесла Тамара Викторовна и кивнула в сторону машины Крашининых.

– Да пошли они… тоже мне бароны. Вылезут.

Однако Крашининым двери открывать самим не пришлось. Один из зятьёв Обрамцевых, оказавшийся рядом с остановившейся машиной, не только открыл дверь, но и помог выйти из машины самой Крашининой, чем вызвал улыбку умиления и благодарности у Ксении Владимировны.

– О-о, Ксения Владимировна, да вы сегодня выглядите королевой! – воскликнула младшая сестра Дмитрия Яковлевича, Надежда.

– Стараемся, стараемся, Наденька, – расточая улыбки окружающим её людям, грудным голосом, не проговорила, а скорее проворковала гостья.

– А шуба-то у вас какая! – зная слабость жены бизнесмена, подлила в огонь её самолюбования и душевного полёта вторая сестра Дмитрия Яковлевича, Валентина. – И, наверное, она у вас не только очередная, но и совершенно новая.


– Да, Валюша. Эту шубку мне подарил муж к нашему семейному юбилею. Правда, он немного пожадничал, всего-то за десять тысяч долларов купил, хотя можно было и за двадцать найти. Не захотел. Но после того как он  пообещал купить мне ещё и новую машину с шофёром, чтобы самой не крутить это чёртово колесо, я ему простила его скупость. Так что, Валюша, мужей надо заставлять раскошеливаться.

«Заставлять раскошеливаться, – подумала про себя Валентина и усмехнулась. – Строительное управление вместе со всеми потрохами хапнул, теперь можно и шубы покупать, и машины с шоферами».

– Так шубка, милочка, это ещё не всё. Мне мой благоверный ещё и сапожки вот эти купил, – распахнув шубу, Ксения Владимировна выставила вперёд правую ногу и поворочала ею, продемонстрировав таким образом обувку закордонной фирмы. – Они, правда, дешёвые, всего-то за сорок тысяч рублей, но в Москве дороже не было. Разве что на заказ из кожи какой-нибудь змеи или крокодила. Да и на вас шубки не такие уж дешёвые, – обведя сестёр и их дочерей взглядом, отметила Крашинина.

– Да нет, что вы, Ксения Владимировна, – отозвалась Валентина. – Мне эту шубу купила ещё в прошлом году дочка, как только стала хозяйкой рекламной фирмы. А вот теперь, когда у неё дела пошли в гору…

– Гости, гости-и! – прервав женщин, громко выкрикнула Тамара Викторовна. – Просим всех в дом. На улице холодно. Там, в тепле, и продолжите разговор. Быстренько все в дом!

Подталкивая гостей, кого за плечи, а кого и легонько в спину, Тамара Викторовна вскоре спровадила всех во двор, а там уже они сами проследовали в дом.

– Тамара, подойди-ка сюда, – позвал с улицы жену Дмитрий. – А вот они… – показал он в сторону идущих по натоптанной тропинке трёх молодых женщин, – наверное, тоже идут к нам и, по-моему, племянницы…

– Да-да, Митя, это Валерия, Надя и Лида. Я пойду их встречу, а ты иди в дом и займись гостями. Пусть раздеваются… ну, в общем... Вижу-вижу, – прервав разговор с мужем, выкрикнула Тамара Владимировна и, подняв руку над головой, пошла навстречу самым для неё близким людям.

– Ну а что же это вы одни? Мужья? Дети? – ещё издали запричитала Тамара Викторовна, а приблизившись к племянницам, она стала по очереди их целовать в щёки, приговаривая: – Здрасте, здрасте, мои дорогие. Наверное, позамерзали, пока доехали?..

– Тётя Тама-ра… тё-тушка… здравствуйте, – «заголосили» в ответ на тёткино приветствие  племянницы. – Поздравляем тебя с днём рождения… здоровья… 

– Стойте, детки, уймитесь на минуточку, – прервала троицу Тамара Викторовна. – За то, что не забываете тётку, вам, конечно, большое спасибо, и за поздравление и вот эти… – именинница кивнула на упакованные в несколько слоёв бумаги цветы и подарочные коробки, – тоже большое спасибо, но, милые мои, не надо упоминать слова «с днём рождения». Это так трудно для моей психики. Эти поздравления скорее звучат приговором. Я и так знаю, какая я уже старая. А мне так хочется побыть ещё молодой. Душа-то… она… ах, да чего там, – Тамара Викторовна вдруг ни с того ни с сего шмыгнула носом и смахнула рукой набежавшие слёзы.  – Пойдёмте, а то позамерзаете. Одеты вон, чуть ли не по-летнему. Что это вы так?

– Да мы ж думали, что по городу и к вам в автобусе, а здесь пройти немного, вот и оделись… – стала оправдываться за всех старшая из племянниц, Валерия.

– Понятно. Теплее одеваться не хотите, чтобы не выглядеть толстыми, как некоторые…

– А маршрутка к вам оказалась без отопления, вот мы и… – дрожащим голосом продолжила Надежда.

– Всё с вами понятно, – пропуская впереди себя племянниц, сердитым голосом проговорила Тамара Викторовна. – Вы уже, дорогие мои, давно бабы. Вам в среднем по сорок лет, а одеваетесь, словно вам по восемнадцать. Или у вас не во что одеться? У вас же имеются тёплые шубы и пальто, шапки. А вы в косыночках. Вот мужа сёстры приехали. Мало того, что они и без одежды могут выдержать сорокаградусный мороз, так они ещё и укутались так, что полчаса надо раздеваться. А ну-ка давайте бегом в дом. Ругать вас некому. Матери далеко, а мужьям вы… – Тамара Викторовна махнула рукой.

– Нас, тёть Тамар, не только некому ругать, меня вот теперь  никто и не пожалеет, – засмеявшись, отозвалась самая младшая, недавно разведённая Лидия.

– Сами виноваты, – недовольно буркнула именинница. – Вы хотите, чтобы за вами мужья хвосты заносили, а они это делают в первый год после свадьбы, а потом надо уже самим за ними ухаживать, чтобы они не убегали к другим.

– Ну, тёть Тамара, вы, что, тоже на стороне мужиков? – обиженно спросила Лидия.

– Да нет, милая, я и сама натерпелась, пока мой был молодым. Это он сейчас присмирел, кто его теперь пригорнёт кроме меня. Ах, да ладно. Вы идите быстрее в дом, а я встречу вот того одинокого человека. Это мой овдовевший деверь, – кивнула она в сторону мужчины, идущего к дому. – А заодно и гостей, подъезжающих на навороченной машине. Это, наверное, мои двоюродные сестры.

Ух! Что-то, хоть я и сижу за компьютером недалеко от тёплой стены и в комнате плюс двадцать четыре, но меня почему-то стал брать озноб. Наверное, это происходит оттого, что я долго задержался на описании приезда гостей и их встречи Тамарой Викторовной. На улице-то у героев рассказа, как вы уже, наверное, заметили, зима, уважаемый мой читатель, и минус восемнадцать. Так что… дабы не простыть, я оставляю Тамару Викторовну наедине  с подъехавшими гостями и переношу своё повествование во внутренние покои дома, короче, вприпрыжку бегу с холодной улицы туда, где потеплее, чтобы посмотреть, что там происходит.

Нет! Всё-таки с улицы я сбежал вовремя. Наверное, у меня сработало, хоть и не совсем развитое, предчувствие. Я оказался не только в тёплом доме, но и стал свидетелем начала показа,  или демонстрации, платьев, украшений и летней обуви – туфель.

На улице, как вы знаете, платья и украшения не продемонстрируешь – холодно, а здесь совсем другое дело. Тем более что просторные комнаты и большой коридор позволяют это сделать. Потому-то женщины, а в основном Ксения  Владимировна Крашинина, сёстры хозяина дома и двоюродные сёстры Тамары Викторовны, не удержались от соблазна блеснуть друг перед другом украшениями и вечерними платьями.

– Вот это милое платьице я купила в Москве. Муж ездил в первопрестольную по работе, а я, чтобы развеяться. И пока он решал вопросы со своими столичными компаньонами, я устроила для себя небольшую прогулку по магазинам. Вот там и купила это платьице. Между прочим, такого в нашем областном центре ни у кого нет. Сто семьдесят пять тысяч. Правда же, Андрюша? – окликнула Ксения Владимировна прошедшего из одной комнаты в другую мужа. – А вот это ожерелье, браслетик, кольца и… – Ксения Владимировна выставила перед собой руку и, растопырив пальцы, показала женщинам перстень, – вот его муж привёз мне из самого Таиланда, где он был по делам своей фирмы. Жемчуг морской и самый крупный. И всё, заметьте, в золоте. У нас в городе в ювелирных магазинах такого найти нельзя. Да и всё это… слишком дорого стоит, чтобы быть у нас, – подвела итог Крашинина.

– А мы тоже не стояли в стороне от моды, – хотя и негромко, но достаточно чётким голосом дала о себе знать двоюродная сестра Тамары Викторовны, сорокасемилетняя полноватая, крашенная под жгучую брюнетку Александра. – Конечно, стоимость того, что мы приобрели, не затмит наряды Ксении Владимировны, но всё-таки они не такие уж и дешёвые, по сравнению со среднестатистическими ценами. Вот, к примеру, туфельки мои, – Александра подняла подол платья на допустимо возможную для её полных ног высоту и, выставив вперёд правую ногу, показала всем, какие у неё изящные туфельки.

– И сколько ж они стоят? – полюбопытствовала Ксения Владимировна.

– А это уже коммерческая тайна, – с улыбкой ответила Александра. – Скажу только одно – недёшево. В молодости я на эти деньги накупила бы всего. А вот этот перстенёк мне подарил любящий муж. Посмотрите, как он сверкает.

Подражая манекенщицам (правда, не совсем удачно), прошлись по коридору и продемонстрировали свои наряды и украшения  кузинаАлександра и сёстры хозяина дома. И только племянницы Тамары Викторовны, помогая хозяйским дочерям на кухне и в зале за сервировкой стола, проходя через коридор, иногда бросали взгляды на участников дефиле, чем, вероятно, омрачили радужное настроение у самой Ксении Владимировны. И она не выдержала.

– Молодые и красивые, а что-то вы не выходите на подиум и не присоединяетесь к нашему просмотру,– затронула она проходящую по коридору с разносом в руках Валерию. – У вас разве за год гардероб не пополнился, что вы остались в стороне от нашего праздника? Вам нечего показать?

Ядовитое замечание, вероятно, глубоко задело Валерию. Она резко остановилась, смерила Крашинину выразительным взглядом и усмехнулась.

– Почему же нам нечего показать? Есть. Минутку, я только отнесу разнос и позову девочек. Надя, Лида, подойдите ко мне! – раздался её звонкий голос из кухни, а спустя минуту три сестры вышли в коридор.

– Уважаемые дамы и господа! – громко обратилась к присутствующим Валерия. – Сейчас мы вам продемонстрируем то, что нам удалось приобрести в уходящем году. Нет. Это не дорогие шубы, не украшения и модельная обувь, но мы, кстати, раздетые и босиком не ходим. Девочки! – скомандовала она. – Становитесь за мной и повторяйте все мои движения. Говорить буду я. Делаем два шага за мной. Стали. Подняли руки вверх, развернулись вокруг своей оси. Опустили руки и подняли подолы своих платьев до самой попы. Выставили вперёд правые ноги. А вы, уважаемые дамы и господа, смотрите на нас и наши ножки. Девочки, стали в стойку. Подолы не опускать. Развернулись. Смотрите, смотрите, господа. А в особенности – дамы. Целлюлит на наших ногах видите? Не старайтесь его увидеть. Его там нет. А теперь, девочки, опускаем подолы и нагибаемся до пола. Пола надо коснуться ладонями, не сгибая коленей. Стали в стойку. Так вот, уважаемые господа, да, мы почти ничего не купили из тряпок и украшений, но мы сделали, вылепили себя, какими вы нас видите. Мы здоровы и, простите за наглость, – красивы. Нам не стыдно раздеться на любом пляже.


– Мо-ло-дцы! – раздался громкий голос деверя Тамары Викторовны, Ильи Яковлевича. – Мужики, поаплодируем этой троице. Они этого заслужили! Они действительно сделали себя.

Илью Яковлевича поддержали и другие свидетели произошедшей дуэли между женскими командами. Тех, кто демонстрировал шубы, платья и драгоценности с туфлями, и трёх сестёр.

Реакция Ильи Яковлевича на выступление сестёр, вероятно, задела за живое Ксению Владимировну, и она решила отыграться на девере именинницы.

– Простите. Я не запомнила вашего имени и отчества, – обратилась она к старшему Обрамцеву.

– Илья Яковлевич, – представился тот.

– Илья Яковлевич, вот вы сейчас громко аплодировали, а что лично вами было достигнуто в уходящем году? Вам не понравилось то, что продемонстрировали мы, а у вас есть что-нибудь?

– К великому сожалению, уважаемая Ксения Владимировна, у меня вообще не произошло ничего хорошего. В начале, как вы сказали, уходящего года у меня умерла жена, Царство ей Небесное. И сейчас я живу один. Я не покупал из одежды и обуви вообще ничего последние три года. Донашиваю то, что было куплено ещё в давние времена. В связи со смертью жены мне не удалось защитить докторскую диссертацию, и я остался всего-навсего кандидатом наук. Пенсионер, преподаю во всех высших учебных заведениях нашего областного центра.

– Простите, я не знала, что у вас умерла жена, – со вздохом произнесла Крашинина, однако, стараясь сохранить хоть какое-то равновесие в неприятной для неё ситуации, продолжила: – Илья Яковлевич, жена ваша умерла почти год назад, а вы до сих пор живёте в одиночестве. Насколько мне известно, преподаватели вузов часто женятся на молоденьких студенточках, так сказать, для поднятия жизненного тонуса.

– Молоденьких? – усмехнулся Илья Яковлевич. – Мне уже пошёл семьдесят второй год, поэтому о студенточках лучше и не думать.

– И что, как семьдесят второй. Вы ещё мужчина… – не сдавалась Ксения Владимировна.

– А то. В моём возрасте меня можно уважать, терпеть и ненавидеть. Если вы заметили, я не сказал слова «любить». А в браке это слово является самым главным. Однако, в силу того что я стар, то меня любить уже нельзя. Да, по правде говоря, я о своей жизни как-то не думал и не думаю.  Работы много…

– Гости, гости! Прошу всех к столу! – прервав деверя, громко объявила Тамара Викторовна и тем самым подавила в зародыше возникающее недоразумение.


                ГАРМОНИСТ

                Гармонист, гармонист,
                Рубаха зелёная!
                Не у тебя ли, гармонист,
                Хата завалённая?!

– Вот язва! – негромко возмутилась Зинаида и, наклонившись к Матрёне, зашептала: – Ты ж, кума, не знаешь, наверное, эта ж паразитка твоему Гришке проходу не даёт. Всех девок от него отгоняет…

Сороковые послевоенные. Голодные, холодные и невыносимо трудные годы. Чуть приодетые и подкормленные пятидесятые и начало более спокойных и уверенных шестидесятых. Хлебнули люди горя в ту пору на всю, что называется, катушку.

Однако, уважаемая сударыня (сударь), в рассказе, который вы будете читать после моего короткого вступления, я не буду повествовать о трудностях, с которыми приходилось ежедневно сталкиваться подрастающим поколениям, появившимся на свет в тридцатые и в военный период сороковых годов, а в особенности их родителям.

Я вам поведаю одну историю, которая произошла… не буду утверждать, что это случилось именно в нашем селе, ибо потом меня односельчане замучают вопросами «кто?», «где?» и «когда?», да и жители других сёл вправе обидеться, потому как и у них всё, о чём будет рассказано, тоже могло произойти.

Итак…
В одном из сёл, расположенных на бугорках, всевозможных холмиках и во впадинках, которые в свою очередь оказались крутым берегом когда-то полноводной реки, а теперь притихшей и обмелевшей  речушки, жил, и жил припеваючи, один молодой, развесёлый и разухабистый Григорий (Гришка, Гришенька, Гришутка, Гриня и, можно ещё добавить, Гришака) Весельчак. Нет-нет, ничего не подумайте дурного, фамилию я написал правильно. У него и в метрике было написано именно «Весельчак».

Потом, с годами, когда он вошёл в зрелую пору жизни и стал не в меру серьёзным, фамилию «Весельчак» Григорий Тимофеевич документально изменил и стал Весельчаковым. Ну, Весельчаков – так Весельчаков, только вот в селе, несмотря на изменения в паспорте, он, как был Весельчаком, так им и остался, а вскоре и подворье, правда, в изменённом виде, стало именоваться «Весёлкиным», вместо  «Крестовых», потому как их двор располагался рядом с кладбищем.

Ну, изменение фамилии, как вы сами смогли уже догадаться, произошло в жизни Григория позднее, когда ему перевалило за тридцать лет и он, испугавшись быстрого течения времени и выбранного им пути, взялся за ум. А пока…

Ко двору, на котором за плетённым из лозы тыном виднелись крытая потемневшей соломой, покосившаяся от времени хата и такой же, как и хата, ветхий сарай, во второй половине первого дня сентября потянулись люди – родственники хозяев усадьбы.

Да, по правде, тянуться-то было и некому. Осиротели сельские фамилии за годы войны. Сократила она, проклятая, семьи. Хотя в сёлах и оставалось ещё много жителей, но большей частью это были женщины и подрастающее поколение, появившееся на свет в тридцатые годы.  Вот и во двор Матрёны Сергеевны вошли всего семь человек.

Первым, прихрамывая и опираясь на толстую, вырезанную из орешника трость-палку, открыл, скорее даже и не калитку, а некое препятствие, связанное проволокой из толстых лозовых прутьев, деверь хозяйки, Николай Герасимович. И судя по тому, что у него через плечо на ремне висела гармошка, в доме намечалось какое-то весёлое мероприятие.

Следом за ним во двор впорхнули и скрылись в жилище девчушки лет шестнадцати, а может, и чуть старше, Надя, Вера и Люба. А спустя короткое время во двор с солидностью зрелых мужиков вошли и трое парней  предармейского возраста.

– Ой, мои дорогие гостюшки, проходите, проходите, – запричитала хозяйка и суетливо забегала то к двери, то вновь в глубь передней. – Проходите, проходите! Николай Герасимович, давайте вашу гармошку, а то она вас затянет. Я её поставлю вот сюда, на сундучок, чтобы она была рядом с вами. Садитесь, Николай Герасимович, на самое главное место. Садитесь, садитесь. На место своего брата, а моего мужа и отца Гриши, Царство ему Небесное. Теперь вы для Гриши будете главным наставником и советчиком. Крёстный отец завсегда был главным после родного. Садитесь. Ребятки, дочки, а вы почему стоите у двери? Проходите и садитесь за стол. Не стесняйтесь. Чем богаты, тем и рады. Картошечка, огурчики, помидорчики, курятинка. Я и пирожков напекла, и… Николай Герасимович, вам я тут вот… водочки приготовила. А вам, ребятки, достала сладенького винца. Девочки, дочки, дочки, поживее, поживее, а то картошечка остынет…

Вот так начинался вечер в доме Матрёны Весельчак, посвящённый восемнадцатилетию её сына Гриши, Гришутки.  Восемнадцать лет –  это вам не пятнадцать и тем более не десять. Это уже совершеннолетие – пора принятия человеком вполне осмысленных решений и время заявления о себе как о мужчине. 

– Гости дорогие. Ну не стойте же у порога. Молодёжь, ну проходите к столу, не стесняйтесь, – в который раз пригласила хозяйка. – Садитесь за стол, где вам удобнее будет… 

Уважаемый читатель, я не буду описывать, как проходил сам вечер, какие тосты произносили гости, как они танцевали под наигрыши Николая Герасимовича и какие песни пели за столом и во время танцев. Скажу только одно. Было очень даже весело.

А вот об окончании застолья, дорогие мои, и подарке Николая Герасимовича своему крестнику мне придётся упомянуть, потому что именно с этого дня жизнь у Григория забурлила таким ключом, что спустя всего полгода он стал самым желанным гостем в каждом дворе не только своего села, но и тех, которые соседствовали с ним.

В самом конце застолья, когда хозяйка, отвыкшая за годы вдовьей жизни от веселья в своей хате, присела на сундук рядом с Николаем Герасимовичем, а молодёжь, уставшая от танцев и песен, стала часто поглядывать на двери, крёстный Гриши встал и, попросив прощения, обратился вначале к своей невестке, а потом и к виновнику торжества:

– Дорогая Матрёна Сергеевна, дорогой мой крестник и уважаемые гости. Сейчас мы с вами отметили восемнадцатилетие Григория Андреевича. Да, именно, Григория Андреевича. Потому как в старые годы к восемнадцатилетию многие наши односельчане уже были женатыми и имели своих детей, а жёны их называли по имени и отчеству. Но чаще всего – по одному отчеству. Да и жители села уже не звали женатых и обдетённых Гришками или Мишками. Так вот, дорогой ты мой крестник, Григорий Андреевич. Чтобы сегодняшний день остался в твоей памяти надолго, я надумал тебе подарить вот эту гармошку, – Николай Герасимович снял с плеча ремень и, подняв гармонь на вытянутых руках, опустил её на стол перед именинником. – Бери, крестник. У нас в роду все играли. И отец твой, а дед, наш отец, вообще был ухарем таким, что за ним девки табунами бегали. Он на гармошке так играл, что мертвые на кладбище и те, наверное, танцевали. Там, где он играл, никто не мог усидеть на месте. По нему сохли и тайком бегали к нему в клуню даже замужние бабы, за что наш дед частенько получал на пряники от их мужей. Ка-ак он играл. Я уже не смог так играть, как он. И отец твой оказался против него слабаком. А сейчас мне вообще стало трудно это делать. Нога у меня хромает, да и левая рука после ранения никак не оправится и даже стала вроде как усыхать. Так что, сынок, бери и учись. Ты должен переиграть самого деда. Я в это верю. Слух у тебя есть, я это заметил…

–  Дядь Коль, крёстный… да я же  никогда… – дальше разволновавшийся Григорий больше ничего не смог произнести, а только неуклюже смахнул набежавшую слезу и сел на табурет.

– Бери. Бери, Гриша. Первое время я тебе помогу, а дальше ты пойдёшь сам. Но чтобы к Рождеству и к Новому году ты мне сыграл «Расходную», хотя для моей ноги сойдёт и «Барыня», в крайнем случае, научись играть «Страдания», чтоб девчата показали себя. В общем, племяш, учись. На селе без гармошки жить нельзя. До тошноты будет скучно.

В нужный час и даже минуту подарил Николай Герасимович своему племяннику гармонь, потому как Григорий оказался настолько успешным и прилежным учеником, что спустя всего два месяца он вовсю играл такие вещи, о которых даже бывалые гармонисты не смели и думать.

Абсолютный слух и неуёмное желание Григория научиться играть дали ему возможность выполнить наказ своего крёстного. Научился Григорий к Новому году играть и «Расходную», и «Барыню», и «Страдания», и ещё много того, чего не смог осилить его дядя.

А к весне, когда он уже стал работать секретарём в местном сельском Совете, Григорий так преуспел в игре, что на первых же весенних гуляниях молодёжи на выгоне ему не оказалось равных среди односельчан-гармонистов. Забил он всех своей игрой. Таких переборов и такой мелодичности никто не мог воспроизвести.

И покатилась слава первого гармониста вначале по куткам села, а к осени о нём уже знали и в соседних сёлах и деревнях с хуторами.  А тут ещё и в работе у него произошли перемены, которые расширили его возможности  заниматься любимым делом.

После того как Григорий занял на районном смотре художественной самодеятельности первое место среди районных гармонистов, его назначили заведующим клубом в своём селе, а через три месяца он уже работал в районном Дворце культуры.

Николай Герасимович при вручении племяннику гармони оказался пророком, сказав, что Григорий может забить своей игрой ухаря-деда. Григорий не только превзошёл своего предка в виртуозности игры, но ещё и овладел игрой на баяне и изучил нотную грамоту, а два года спустя он уже был вполне профессиональным баянистом.

Однако не всё в жизни Григория складывалось так, как ему хотелось. Чем ближе подходило время призыва в армию, тем чаще об этом он думал. Его мечта была попасть в армейскую самодеятельность, а может, даже и в какой ансамбль. Но каждый человек знает, что не все мечты и желания выполнимы. И происходит это зачастую не по вине самого человека, а большей частью по тем или иным обстоятельствам, не зависящим от человека. Так получилось и у Григория. Забраковали его на медицинской комиссии по причине ранения, полученного им во время бомбёжки беженцев немецкими самолётами. Секануло его тогда, убегающего с дороги в заросли лозняка, осколком  в правую ногу выше колена и перебило кость. Военный врач вроде как всё сделал и правильно, и кость срослась, да только  ко времени призыва раненая нога оказалась короче здоровой почти на сантиметр. В наши дни её, конечно же, удлинили бы и ноги стали бы одинаковой длины, а тогда… в общем, остался гармонист-виртуоз в селе, на своей прежней работе.

Месяца два Григорий и его мать горевали, что вместо службы в армии ему был вручен «белый билет», а в ту пору это было позором, но по прошествии времени Весельчак всё больше и больше стал соответствовать своей фамилии.

Матрёна Сергеевна, как и положено матери, заметила эту перемену и вначале даже возрадовалась, что её Гриша стал больше улыбаться и уже не чурался своих друзей и товарищей. Он часто стал уходить из дому с гармошкой или с баяном в клуб, к кому-либо из друзей или на свадьбы не только в своём селе, но и на те, которые игрались далеко за пределами их сельсовета.

Однако спустя некоторое время Матрёна стала замечать сына после таких отлучек из дому навеселе, а на его шее, груди и плечах  коричневато-синеватые пятна. Поняв же причину их возникновения, она решила, что пришла пора Григория женить, потому как игры со жгучими поцелуями могут закончиться позором не только для какой-нибудь односельчанки-хохотушки, но и для самого Григория. Но Матрёне, как это может показаться ни странно, почему-то стало жалко не сына, а ту, которая может оказаться в «интересном положении». Ему что? Гармошку на плечо и пошёл, а каково будет ей? Куда ей-то деваться?

Однако в этом щекотливом деле Матрёну беспокоило ещё и то, как бы её единственный не пошёл по девичьим рукам – сегодня побыл с одной, завтра с другой. Так ведь можно, в конце концов, остаться и вовсе без семьи. А Матрёне, как и каждой матери, хотелось, чтобы в их доме  появилась молодая хозяйка, а потом и детки, которых Матрёна бы нянчила.

После недолгих раздумий Матрёна решила вначале выяснить, кто это из местных красавиц так страстно обнимает и целует Григория. Но подумать-то она подумала, а вот как это выяснить? Не спросишь же у сына, кто это ему наставил столько отметин страстной любви на шее и плечах? И Матрёна пошла в народ.

Неделю целую заботливая и обеспокоенная мать… только вы не подумайте, что Матрёна расспрашивала всех встречных и поперечных, с кем бывает её сын. Нет. Матрёна Сергеевна избрала другую тактику. Она вообще никого ни о чём не расспрашивала, а только внимательно слушала всё, о чём говорят в её присутствии односельчане, будь то женщины или же мужчины.

А в один из вечеров по приглашению соседки, любительницы бывать в клубе или, если позволяла погода, на выгоне около самопроизвольных танцплощадок, Матрёна вместе с нею наведалась в клуб, в котором помимо молодёжи оказалось много и их сверстниц. Ближе ж всех к сцене сидели, что её удивило, самые пожилые жительницы села.

Наведалась обеспокоенная мать в клуб с одной-единственной надеждой, что её материнское сердце должно подсказать, кто ближе всех из сельчанок подобрался к Григорию? Кто обнимает его и целует?   

– Видишь, Матрёна, сколько тут наших ровесниц уже сидит на лавках? А ты не хотела идти. Сюда ходят даже бабки. А что дома делать? Тут и людей увидишь, и себя покажешь. Ха-ха-ха, – засмеялась Валентина. – Пошли поближе к сцене, – предложила она Матрёне.

– Нет, Валя, я сяду подальше. Мне чтоб все были видны, а то, и вправду, получится, что я пришла себя показать. Я лучше погляжу на людей. Давно я тут была. Пойду сяду рядом с кумой. Да и близко к сцене дюжа шумно. А там будет потише. Так что ты тут уж, Валя, сама как-нибудь, – и, чтобы не вызывать особо любопытных взглядов сверстниц, Матрёна, немного пригувшись, медленно направилась к куме Зинаиде.

– О! – удивилась та, увидев перед собой Матрёну. – Ты?! Говорила тебе: приходи в клуб. Нет же, всё дома и дома. Ты погляди, как тут весело…

Вечер удался весёлым и шумливым. Два гармониста, Григорий и уже в годах Семён Проколов с другого конца села, расположившись на сцене, по очереди, а иногда и вместе играли – Семён на гармони, а Гриша на баяне – всё, что им заказывали из зала. Но чаще всего по просьбе женской половины гармонистам приходилось играть «Страдания» (в других местах этот наигрыш именуют и «Запевками»).

Смысл его заключался в том, что две пары – либо это были девчата, либо смешанные, парень и девушка – выходили в круг и, танцуя под музыку, по очереди пели частушки, порой такие колкие и злющие, что не все, кому они были адресованы, принимали их спокойно. Частенько бывали и обиды.

Вот и теперь…

Как только подошла очередь играть Григорию, ему пришлось оставить свою напарницу, совсем ещё юную соседку Веру с её подружками, и подняться на сцену.

– Ты поиграй минут двадцать, – наклонившись к Григорию, попросил Семён, – а я пойду хоть покурю. Уже уши опухать стали. Гришка, ты это… ну сейчас тебе бригадирова Варька может устроить концерт. Пока ты танцевал с Веркой, она чуть не поломала себе от злости руки. Так что… Будь готов ко всему. Всё, я пошёл. А ты не улынивай, трудись.

– Гриня, Гришечка, сыграй нам «Страдания»! – тут же на весь зал выкрикнула Варвара. – Уж больно хочется пострадать, – и сразу же, схватив за руку стоявшего подле неё вернувшегося из армии Петра, потащила его в круг. К ним присоединилась ещё одна смешанная пара. – Давай, Гриша, играй. Играй, Гришенька! – и, не дожидаясь мелодии баяна, пританцовывая, Варвара запела:
               
                Гармонист, гармонист,
                Рубаха зелёная!
                Не у тебя ли, гармонист,
                Хата завалённая?!

– Вот язва! – негромко возмутилась Зинаида и, наклонившись к Матрёне, зашептала: – Ты ж, кума, не знаешь, наверное, эта ж паразитка, твоему Гришке проходу не даёт. Всех девок от него отгоняет. А он её не хочет. Вот она ему и напела про хату. Зараза. Ну прямо как овод. Пристала, не отгонишь. Если она дочь бригадира, так что теперь? Матрёна, а ты что молчишь?

– А что говорить. Хата наша, и вправду, заваливается. А что за Гришкою она утрёпывает… так это ж молодое дело… ты вспомни, какими мы с тобою были. Помнишь, как мы у Савельевны на спор отбили её теперешнего мужа. Это ж додуматься надо. Заспорить на килограмм конфет, что отобьём у неё её Ивана. И он, дурачок, клюнул. Вот смеху-то было. Хорошо, что тогда помирились и сейчас хорошо живут.

Разговор Матрёны с кумою прервала очередная частушка Варвары:

                Вот соперница стоит,
                Синяя-пресиняя,
                Ноги тонкие, кривые,
                Голова трусиная*.

      Эту частушку Варвара исполняла на таких высоких нотах, что  Матрёне  казалось, вот-вот  голос занозы не
–––––––––––––––––––––––––––
*   В середине ХХ века в наших сёлах «трусами» часто называли кроликов. 
 
выдержит напряжения и оборвётся. Нельзя же так издеваться над людьми. Но он выдержал. А вот Верочка, с которой танцевал перед «Страданиями» Григорий, не выдержала и пулей выскочила из клуба.
       
– Вот паразитка, вот стерва! – запричитала негромко Зинаида  и,  наклонившись к Матрёне, прошептала: – Хоть бы эту сучку кто обрюхатил. Ну всех уже ребят достала и всем девкам насолила. Как только какая пара надумает снюхаться, так она тут как тут. Разобьёт – и тут же к другому. Ну твой Гришка, говорят, ещё ни разу с нею не был. У него какая-та есть в соседнем селе. Это он от неё приходит… поближе наклонись, – попросила Зинаида Матрёну. – Весь в засосах он приходит оттуда. Ты уж прости меня, кума, но… так поговаривают сами девки. А его, как мне сказала моя дочь, дюжа любит Верочка, с которой он танцевал. Вот её Варвара и не возлюбила. Прямо ходит по ней ходуном. Где увидит, там и издевается.  Всем  говорит,  что  Гришку  она  всё
равно женит на себе. Вот так-то, кума. Так ты подскажи
ему, а то не ровен час, ещё и вправду вляпается. Ему бы Верка была хорошей парой, да и тебе б она была хорошей невесткой. Тихая, рассудительная и работящая. А эта! – в сердцах воскликнула Зинаида и махнула
рукой: – Только хвостом крутить. Она ж дома ни за что не берётся. Жалко Настю. Муж на работе целыми днями, эта ночь прогуляя, а день спит. Всё хозяйство на матери, а она ж ещё и в колхозе работает…

Слушая куму, Матрёна одновременно думала и о той, в соседнем селе, которая расставляет на шее и плечах Гриши «звёздочки».

«Посмотреть хоть бы одним глазом, – промелькнула в её голове мысль. – Это ж, наверное, после той свадьбы, на которой он играл два дня. – Неужели за месяц они дошли?.. Может, сходить в село? А что там узнаешь? Спрашивать у каждого встречного, к кому тут мой сын ходит? Надо  попробовать узнать у самого. А что с Варькой у него ещё не произошло ничего, так это даже и хорошо. Не дай Бог, что случится, так и в своей хате места спокойного не будет».

– Кума, ты о чём так задумалась? – толкнув озабоченную Матрёну,  спросила Зинаида.

– Да так. Безотцовщина есть безотцовщина, – со вздохом произнесла Матрёна. – Вон бригадир наш, замухрышка замухрышкою, а посмотри, как их дочь дерёт нос. Ни дать ни взять – королева. А кто мы с сыном? Хата валится, он сирота, а я… что я могу, работая в колхозе? Чем я ему могу помочь? Спасибо его дяде, гармошку подарил, так теперь Гришку знают хоть как гармониста, а не будь её, о нём никто бы и не вспоминал. А так и в районе он на хорошем счету, и тут девки за ним гоняются. А что будет дальше, я и сама не знаю, кумушка ты моя дорогая. Пойду, Зинаида, домой. Наглиделась я тут всего  и наслухалась. Не ходила я сюда да и, наверное, теперь уж и не буду. Клуб для молодых. А приходить сюда, чтобы щёлкать семечки, а шелуху сплёвывать на пол, не хочу. Это я дома смогу делать. Так там хоть в тепле, а тут вон на стенах на палец льда наросло. Я пока посидела, замёрзла.

Так и ушла Матрёна из клуба, не выяснив точно, кто  заполонил сердце и мысли сына. Она только об одном узнала, что женить ей своего Григория в ближайший год-два не удастся. Уж больно  он вёл себя  беспечно и на стремления девчат завоевать его симпатию, отвечал ухмылкой, а в большинстве своём вообще оставлял их без внимания. Это Матрёна заметила, когда он танцевал с Верочкой. Какими глазами смотрела она на него, да любой бы парень и мужик растаял бы от этого взгляда и потерял бы дар речи. А Григорий по окончании танца подвёл её к подругам и с безразличным взглядом отправился на сцену сменить Семёна. Ни один мускул не дрогнул  на его лице, и когда Варвара спела частушки про завалённую хату и про соперницу, с явным намёком на Верочку. Другой бы бросил гармошку и побежал бы за девушкой, обида ведь была нанесена той, с которой он только что танцевал. Нет.

«А ведь отец был внимательнее и заботливее, – подумала Матрёна. – Неужто он пошёл в своего деда? Тот чуть ли не с каждой в селе ухитрился переспать, и внук уже ступил на ту же дорогу. Господи, сохрани и помилуй, наставь на путь истинный моего сына. Не дай ему сбиться с панталыку».

И Матрёна оказалась права. С каждым днём, неделей и тем более месяцем жизнь у её сына становилась всё веселее, веселее и запутаннее. И наступил момент, когда в её завалюху поздним вечером пришла мать самой занозистой девки на селе.

Попросив у хозяйки разрешения войти, гостья ещё некоторое время потопталась у порога и только потом несмело направилась к предложенному Матрёной стулу, находящемуся у самого стола. Здесь она вновь остановилась, обвела взглядом стены, посмотрела на пол и потолок и, остановив свой взгляд на иконе в «святом углу», перекрестилась и только после этого медленно опустилась на стул.

– Макарьевна, ты ко мне пришла с худом или с добром? – удивившись приходу жены бригадира, Анастасии, с тревогой в голосе спросила Матрёна. – Ты же у меня никогда не была.

– Да и ещё бы не приходила, если бы не твой сынок.

– А что он натворил? – ещё больше удивилась Матрёна. – Пьяным он эти дни не был.

– Да лучше бы он у тебя пьяным провалялся где-нибудь. Он позапрошлой ночью с нашей Варварой… ну, в общем, у неё может быть ребёнок.

– Да ты что?! – испуганно воскликнула Матрёна. – Да как же так? Да что же это такое? Господи, вот дожилась. Неужто он изнасильничал?..

Разговор хозяйки  и гостьи прервали раздавшиеся во дворе скрип, а потом и стук калитки.

– О, – взволнованно воскликнула Матрёна. – Мы сейчас как раз всё узнаем от самого Григория. Григорий! Григорий, – выглянув в открытое окно, крикнула в вечернюю серость Матрёна. – Ты?!


– Да, мам, это я пришёл.

– Зайди-ка, сынок, в хату. Дело есть… И как только сын вошёл в переднюю, продолжила: – Да тут вот, Гриша, гостья у нас… Скажи мне, Григорий, что у вас произошло с Варварой?  Анастасия Макарьевна вот пришла, волнуется, что…

– Мам, успокойся. Ничего у нас с Варькой не было. Она мне рукав только оторвала, когда тащила меня в копну сена, что у них сложена в конце огорода.

– Да как же так!? – воскликнула уже мать Варвары. – Она ж сказала, что у неё, может, будет даже ребёнок. Мыслимо ли об этом узнавать матери. А как по селу пойдёт слух, а как…

– А как, а как, – передразнил Макарьевну Григорий. Да на чёрта мне ваша сумасбродная дочь нужна. Она мне вон рукав новой рубахи оторвала. Ребёнок ей от меня нужен, ребёнок ей от меня нужен. Вы лучше следите за нею. Мам, у нас с нею ничего не было. Пусть подают в суд за изнасилование. Я всю ночь пробыл там… в соседнем селе. Я в клубе до утра на баяне играл. А под копну Варька тащила меня вечером, ещё только чуть солнце село. У меня есть свидетели. Так что, Анастасия Макарьевна, моё вам, как говорят, с кисточкой. Мам, у нас есть что поесть, а то я что-то…

– Ой-ё-ёо! – воскликнула Макарьевна и, встав со стула, быстрым шагом вышла из хаты.

А вскорости Варвара уехала из села в город, к родной тётке, потому как случай у копны стал достоянием сельских пересудов. Однако вы не подумайте, что наш Григорий был таким порядочным и стойким против девичьих чар. Достоянием людских пересудов стал и спор сельских сверстников Григория, что Весельчак доведёт Варвару до состояния пребывания в пахучем сене, а потом откажется.

Спор Григорий, как видите, выиграл, выиграл он, естественно, и приз – бутылку водки. Просто Варвара, с её характером и поведением, была для всех сельских парней как бы занозой, вот  они и решили ей отомстить. Может, способ и был жесток, но… что случилось, то случилось.

А у Григория жизнь покатилась так, что, как знать, может, было бы лучше, если бы он оказался в жёстких руках Варвары. Кто знает, где та дорога, по которой надо идти? Не ведал и Григорий. Только после того случая он стал полностью соответствовать своей фамилии. Его жизнь превратилась в сплошную свадьбу или какую крупную пирушку. Не проходило и недели, чтобы его не уводили и увозили на мотоциклах, телегах и даже на машинах в какое-нибудь село и даже в город. Везде он был нарасхват. На каждой свадьбе или какой пирушке, устроенной по поводу и без, играл Весельчак.

Поначалу домой Григорий возвращался хоть и под хмельком, но с деньгами, которыми он стал без меры сорить, потом градус охмеления становился всё больше и больше, а сумма денег – наоборот. И наступило время, когда сына Матрёны стали возвращать в покосившуюся хату в стельку пьяным и без рубля в кармане.

А спустя два года его слава непревзойдённого гармониста угасла, и он неделями оставался дома. Уже и своим сверстникам Григорий стал не нужен, потому как они все обзавелись семьями и детьми. И только он, сумрачный, сидел, как говорят в селе, «на шее» у матери. Верной оставалась ему только Верочка. Любила она его, взбалмошного и неуправляемого, тихой, не бросающейся в глаза любовью. Она могла подолгу стоять вечерами у плетня его двора и слушать заунывные мелодии, которыми Григорий рвал на куски не только свою, но и её душу. Поплакав, Верочка тихо уходила домой, чтобы спустя день или два вновь оказаться на своём горьком месте.

– Григорий, – не выдержав в один из таких музыкальных вечеров накопившегося горя, обратилась к сыну Матрёна, – ты скажи: тебе, что, жить надоело? Ну как можно так? Ты посмотри, на кого ты стал похож. Уже и дядька корит себя за то, что подарил тебе гармошку. Никого у тебя нет, ни друзей, ни товарищей. Никто не хочет с тобою знаться. Одна я у тебя осталась да Вера. Она до сих пор почему-то верит, что ты одумаешься. Господи, да за что мне такое наказание? – подняв над головою руки, воскликнула убитая горем мать и, как надломленная, опустилась рядом с Григорием на ступеньку крыльца. Воткнув лицо в колени и содрогаясь всем телом, она зарыдала, как это могут женщины в минуты тяжелейшего и безграничного горя. В тон плача хозяйки, задрав морду, подвывал у своей конуры Шарик. А с уличной стороны, прислонившись к плетню, никем не утешаемая, всхлипывала Верочка.

Взошедшая луна синеватым мерцанием освещала двор. Запахи лета витали в воздухе, будоража сознание. На выгоне раздавались звуки гармони, но это уже не Григорий и его напарник Семён, а другие гармонисты веселили своих сверстников.

Из остолбенелого состояния Григория вывел громкий всхлип Верочки. Он, как резкий хлопок кнута, резанул по устоявшейся тишине, отчего Григорий вздрогнул и встал. Развернувшись на месте, он шагнул в открытую дверь, из которой  вскоре вышел, неся в руках баян и гармонь, и медленно пошёл к дровосеке. А вскоре тишину ночи нарушили рубящие удары топора.

– Гри-ша-а! – раздался истошный вскрик, и тут же во двор вбежала самая терпеливая и любящая Весельчака Верочка. – Гри-шенька-а, не на-до-о!   
 И представляете, Верочке удалось успокоить Григория и сохранить баян, а вот гармонь... Гармони, которую подарил крёстный, досталось. Изрубил её Григорий на самые мелкие кусочки. Нам же остаётся надеяться, что у Верочки  и у её любимого всё образуется.


                НЕВЕЗУХА, НЕВЕЗУХА…

Другой раз, как пойдёт с самого раннего утра и за день так замордует, что вечером уже не то что смеяться, даже и плакать не хочется. У каждого человека, наверняка, в жизни бывали, бывают и ещё будут такие дни. Так устроена жизнь. Вот, к примеру, взять хотя бы меня самого.

Вчера я надумал, простите, даже не надумал, а вынужден был съездить в областной центр по делам издания очередной книги, ну что-то там застопорилось. То ли я в чём-то напортачил, что станок отказался выдавать нормально читаемые страницы, то ли… в общем, пришлось ехать. А живу я в селе, в двадцати километрах от города, что означает, и от издательства.

Собираться в такие поездки я начинаю предшествующим вечером. Ну вы сами знаете, как это бывает. Вот и я. Собрал сумку, перед отходом ко сну электробритвой «скосил» с лица суточную поросль щетины, это я делаю для того, чтобы утром не бегать туда-сюда. А утром, уже перед самым выходом со двора, перебрал в памяти, всё ли я прихватил с собой. Получалось так, что я оказался готов к визиту в издательство. Сказав себе: «Ну тогда с Богом», я отправился на остановку маршрутного автобуса. Вот тут ко мне и привязалась эта самая невезуха.

Ранний автобус, под завязку набитый пассажирами в других населённых пунктах, даже и не притормозил. Вторым автобусом, который следовал в областной центр полчаса спустя, управлял до того вежливый водитель, что он не только остановил свою транспортную единицу, но и провёл по своему горлу ладонью, что означало: автобус забит по самое выше некуда.

Третий… а третьего вообще не было, как выяснилось к вечеру, автобус был не на ходу, короче, сломался. И уехать мне, уважаемый мой читатель, удалось не в восемь часов утра, как я вознамеривался, а перед самым обедом. Ну это ещё не все, как оказалось, были в данный день мои злоключения.

В издательство меня пригласили в связи с тем, что текст макета книги выглядел намного светлее, нежели мои рисунки и фотографии, что не позволяло сделать хорошо читаемую книгу. Причиной такой разницы оказался бледноватый тонер (краска).

– Сергей Ильич, а давайте мы скачаем с вашей флэшки текст и сделаем распечатку макета на нашем принтере, – предложил издатель.

Я в карманы… один, другой, третий… пятый… дудки. И тут только я вспомнил, что миниатюрное творение человеческого разума – флэш-карта – осталась у меня на столе рядом с компьютером. День пропал.

Домой, кстати, я тоже приехал не без приключений. На ближайший по времени рейс я опоздал, потом не оказалось автобуса по причине его ремонта (утреннего), а пото-ом... ехать пришлось в такой тесноте-е, что некоторые пассажиры вслух завидовали шпротам в консервной банке.

Однако преследовавшая меня в тот день невезуха, как вы смогли сами заметить, оказалась довольно обыденной и, по правде говоря, сероватой. По её поводу нельзя даже скорчить весёленькую гримасу. А ведь невезухи могут быть и комедийного содержания, от которого можно смеяться до колик в животе.

Конечно, в противовес людям, воспринимающим юмор с большой охотой и лёгкостью, найдутся и такие, которые сохраняют на своих лицах серьёзное выражение, даже когда в зрительном зале все покатываются от смеха. Ну есть среди нас такие ст;ики, ввиду того что природа их наделила безэмоциональным характером. Не люди, а камни.

Поэтому, не беря во внимание серьёзных от рождения людей, я вам сейчас поведаю о невезухе, которая преследовала не одного человека, а всю семью, состоящую из папы, мамы и дочери. Заразительного смеха она может у вас и не вызвать, а вот улыбка на вашем лице должна появиться обязательно.

Вы согласны узнать, какая невезуха преследовала эту маленькую, но вполне комплектную семью? Согласны. Тогда поехали.

Это было… в самое тёплое время года – летом. Июнь месяц только что вступил в свои права и, как вы сами понимаете, много времени уделял освоению своих обязанностей, которых оказалось столько, что хоть пруди  самый большой пруд.

Невзирая на свой младенческий возраст, он ежедневно… и даже ежечасно должен следить за тем, чтобы на земле всё росло и благоухало. А это, как вы сами понимаете, одна из самых трудных, а может быть, и труднейших задач. Мы, люди, на своих маленьких огородах порой не можем дать ладу, а тут огромнейшая Земля с её морями и океанами. А лесов сколько. Одни джунгли чего стоят.

И надо ж было случиться, что в один из самых тёплых и безоблачных дней соловьиной поры в квартире Петра Денисовича Гранкина, заместителя директора местной сельской школы по хозяйственной части, прямо с утра зазвонил телефон. И зазвонил, знаете, так громко и весело, что хозяйка, она же и жена Петра Денисовича, Валентина Семёновна, в девичестве Проскурина, сразу догадалась, что ей сейчас сообщат хорошую новость. Так оно и вышло. Как только она сняла трубку, тут же раздался громкий голос её двоюродной сестры Натальи.

– Валюшка! Милая моя! Да у нашей же Ксюши послезавтра день регистрации брака! Вы ж это…

Ну о том, что у двоюродной сестры Валентины для замужества созрела дочка, в семье Гранкиных знали давно. И что всё шло к свадьбе, тоже селянам было известно. Валентина даже знала, что её племянница через семь месяцев должна стать матерью. Не хватало только одного, чтобы бой-френд Ксюши предложил ей в пожизненное пользование свои руки (чего уж там – руку) и сердце. Наконец свершилось и это.

– Валя! Валюша! Так вы ж там с Петей не забудьте. Регистрация состоится послезавтра в городском Дворце бракосочетания в десять часов утра. А застольная часть будет в кафе «Теремок», которое находится на выезде из города в противоположную от вас сторону. Начало  в два часа. Вам… вы ж и дочку свою, Ирочку, мою крестницу, обязательно возьмите. Пусть посмотрит, ей ведь тоже придётся пройти этой дорогой. В десять часов. Не забудь. В де-ся-ать! И в два часа в «Теремке». Ждём! – выкрикнула сестра, и телефон умолк.

– И-ра-а, Ирочка-а! – окликнула Валентина дочку.

– Слышу, мам. Что надо? – отозвалось чадо из другой комнаты. – В магазин или?..

– Или-или. Зайди ко мне, новость появилась.

– Что?

– Звонила твоя крёстная. У Ксюши в субботу бракосочетание. Валентина пригласила нас всех прибыть к десяти часам ко Дворцу бракосочетания.

– Мам, ну об этом же в пригласительном уже написано, да и так уже все, кому надо, знают.

– Ну то, дочка, пригласительный, а тут… А вдруг сорвалось бы. У вас же, молодых, сейчас по семь пятниц на одной неделе. Вон, у Тарасовых свадьбу отложили за два дня до её проведения. Их дочь, видите ли, разлюбила. Так и тут. А вдруг что случилось бы. Так что нам надо уже и собираться. Где там наш отец?

–  Да только что зашёл во двор.

– Зови его сюда.

– Мам, но до послезавтра ещё двое суток.

– Ха! Двое суток. Тебе и мне надо подобрать платья, туфли, посмотреть, во что одеть отца. Ну, в общем, надо одеться так, чтобы мы хоть и выглядели сельскими, но не из самой глухой деревни.

Ясно, что после звонка Валентины в доме Гранкиных сразу же после обеда наступила обычная в таких случаях суета. Примерки, охи и вздохи, топтание перед зеркалом, а то и между тремя, для того чтобы рассмотреть себя со всех сторон. Понятно, что глава семейства, Пётр Денисович, перед зеркалом не топтался. Валентина ему доверила быть главным судьёй своих нарядов. Она одевалась в платья, а он должен был, если можно так сказать, выставлять оценочный балл. После третьего платья Пётр Денисович не выдержал.

– Ири-на-а, – окликнул он находящуюся в кухне дочь, – иди сюда, садись на стул и выставляй матери  оценки. Я в этом деле ни черта не понимаю. Мне всё равно, лишь бы вы не были голыми и не выглядели огородными пугалами. Так что принимай судейство, а я пошёл в школу, там работают люди.

Второй день у Гранкиных оказался ещё более шумливым и суетным. У самой, казалось бы, спокойной Ирины туфли, по мнению и её самой, и матери, не гармонировали с платьем, а у Валентины Семёновны её любимое платье почему-то стала гармошкой собираться на спине, что приводило мать и дочь в нескрываемое негодование. До отъезда сутки, а тут такое…

– Девки! – не выдержав охов и вздохов жены и дочери, воскликнул Пётр Денисович. – Да неужели приглашённым на свадьбу людям не на что больше будет смотреть, кроме как разглядывать, во что вы одеты и обуты. Валентина, у тебя платье как платье. Ты ж не будешь всё время стоять спиной к людям. Ты же будешь сидеть на стуле или же танцевать. А танцевать, Валя, люди трезвые не будут. А пьяному всё равно, во что одета какая-та тётка. Точно так же будет и с тобою, – посмотрев на дочь, сделал заключение Пётр Денисович. – Ты молодая и красивая. Ну кто из гостей-мужиков будет разглядывать твои туфли? Они же будут смотреть на тебя, на твоё лицо. А ты у нас, Ирина, прямо писаная красавица. Я вас успокоил, или мне надо ещё раз повторить то, о чём я только что вам говорил?

– Успокоил, – приглушённым голосом проговорила Валентина Семёновна. – А платье всё равно топорщится, и тут вот на груди образовывается складочка.

– Тьфу ты, Господи! – не выдержал Пётр Денисович. – Хорошо, что свадьба завтра, а если бы до неё было недели две или три? Свихнуться можно. Всё! Вы тут оставайтесь, а я пойду в школу.

После ухода Петра Денисовича мать с дочерью ещё некоторое время вздыхали и по очереди наведывались к зеркалу. В конце концов они либо устали, либо поняли, что сколько ни переживай и ни топчись перед зеркалом, ничего ведь не изменится.

– Ириш, а может, наш отец и прав. Ну кому мы там будем нужны. Все ж будут смотреть на молодых. Моё платье вроде как и ничего. Ну собирается гармошечка, так я же не буду стоять на месте. Да и твои туфли… по-моему, они и не слишком выделяются.

Ирина, ничего не ответив матери, посмотрела на туфли и, привстав на цыпочки, отошла от зеркала.

Последний предсвадебный день закончился у Гранкиных вполне спокойно, без вздохов и охов. Пётр Денисович, управившись со своими завхозовскими делами в школе, домой явился близко к вечеру и, особо не переживая о своём завтрашнем прикиде (одежде), поужинав и приняв душ, прилёг на диван для просмотра полюбившегося ему сериала.

Мать же и дочь, оставшись в кухне, после наведения порядка, долго обсуждали предстоящий день, а в особенности его начало – утро. А чтобы что-то не упустить в утренней суматохе, они пункт за пунктом,  расписали свои действия на тетрадном листке бумаги.

А вот уже и наступило розовощёкое утро самого суматошного для семьи Гранкиных дня. Восток, полыхая разгорающимся пламенем зари, с ощутимой напругой, вытолкнул из-за горизонта на нашу часть неба припухшее во время ночного сна круглоликое солнце, которое, протерев глаза, сразу же стало пробуждать всё растущее, ползающее, бегающее, летающее и даже плавающее в морях, океанах и в наших, заросших чаконами и камышами реках и речушках с большими и маленькими прудами и прудиками. ПроснуФёдорсь и герои рассказа – Пётр Денисович,  его жена Валентина и их красавица Иришка.

Гранкины, может быть, ещё поспали бы, да только будильник, настроенный на пять часов, сработал вовремя. А следом за его зуммером утреннюю побудку устроила уже хозяйка:


– Гранкины! Гранкины! Пора вставать! Вставайте, а то не управимся к автобусу, – прокричала Валентина громким голосом. Петя, ты управляешься по хозяйству, я и Ирина готовим завтрак и доупаковываем наши сумки. Выходить нам надо как можно раньше.

Пока Пётр Денисович, его жена и дочь будут отходить ото сна, я сделаю небольшое пояснение. В связи с тем что Гранкины живут в селе и на довольно большом расстоянии от областного центра, они вынуждены вначале доехать до районной «столицы», а потом уже на автобусе межгородского сообщения добираться до главного города области или, как сейчас любят выражаться чиновники, – региона.

А поездка с пересадками, вы сами знаете, сколько может занять времени. Вот и приходится селянам выезжать  со своего двора ни свет ни заря. Потому Гранкины и встали с восходом солнца. Однако, несмотря на рань, у них до отхода нужного им автобуса времени было не так уж и много.

– Петя, Ирина, вы не растягивайте время, а то так можно и на автобус опоздать, – прикрикнула Валентина на членов своей семьи. – Нам надо успеть на половину восьмого обязательно. Манька Егоркина позавчера ездила в город, так сказала, что автобусы туда ходят нерегулярно, так что давайте поторопимся, чтобы попасть к Дворцу бракосочетания вовремя.

Сделанное Валентиной сообщение подстегнуло Петра Денисовича и Ирину настолько, что они забегали по комнатам, словно челноки в ткацких станках. Туда-сюда, туда-сюда и… обратно. В общем, все засуетились так, как и должно быть в отъездный час. Знаете, другой раз уж лучше побегать, чем не добегать.

Хоть и суетливо, а порой и шумливо, но Гранкиным всё-таки удалось экипировать себя и прихватить с собою всё нужное.

– Петя, Петя, Ирина, а теперь давайте присядем на дорожку, – глубоко вздохнув, предложила хозяйка дома. – Вы всё взяли?

– Да вроде как всё, – ответил Пётр Денисович.

– Петя, а что это у тебя карманы в брюках так топорщатся? – поинтересовалась Валентина. – Ирина, ну посмотри. Не карманы, а прямо какие-то мешки.

– Да-а тут… сигареты, спички, платочек. Ну, в общем, кое-что по мелочёвке.

– Ну зачем же пихать в карманы! Я ж тебе покупала баретку. Возьми и положи в неё всю свою мелочёвку, повесь на руку и ходи. Посмотри, мужики так сейчас и делают. Ну зачем же всё запихивать в карманы, да ещё и в брюки. Ирина, принеси ему сумочку, она лежит на полке над вешалкой. Как раз в неё и  положим подарочный конверт. Ты же у нас как-никак мужик. Вот и будешь охранять деньги, чтобы никто их не стащил.

Ох, если бы только Валентина знала, сколько принесёт хлопот её предложение.

– Посидели, а теперь выходить, а то опоздаем.


На автобус семья Гранкиных не опоздала. Однако и доехать на нём до районного центра не удалось. На самом выезде из села автобус резко потянуло в правую сторону, и водителю с трудом удалось остановить транспортное средство на самом краю обочины, отчего в салоне раздалось громкое «о-ой».

– Приехали! – воскликнул водитель и, открыв двери, предложил пассажирам передохнуть на свежем воздухе, пока он заменит переднее колесо. – Вот, чёрт побери, – ругнулся он. – Сегодня у меня сплошная невезуха. Сюда ехал, поймал гвоздь левым колесом, а теперь вот правым. Придётся снимать одно заднее и ставить на передок. Чёртова басня.

– Петя, нам надо ловить попутку, иначе мы можем в город к десяти часам не успеть, – скомандовала Валентина и заторопилась навстречу легковой машине с вытянутой рукой. – Быстрее, быстрее, иначе не успеем, – заторопила она мужа и дочь. – Ой! Так это ж наш Виталик, – заглянув в салон, воскликнула Валентина. – Ты нас к автостанции подбрось, а то не успеем в город.

В районный центр Гранкины приехали так быстро и с запасом свободного времени, что, распрощавшись с Виталиком, по инициативе Валентины решили заглянуть на местный рынок.

– Может, тут продают лёгенькие ветровочки, – обосновала своё предложение Валентина. – То бы ты, Петя, сейчас накинул её, и хорошо бы было. Петр Денисович, а где ваша бареточка? – с тревогой в голосе спросила она мужа. – Она же у тебя висела на руке.

– Дыть… Хм… – только и смог ответить на вопрос жены растерянный хранитель подарочного конверта и владелец всей своей мелочёвки.

– Пап, ты её, наверное, оставил в машине, – сделала предположение дочь. – Ты ещё жаловался, что не привык, чтобы на руке висела сумка.

– Ох, Петя, Петя! – трагическим голосом воскликнула Валентина. – Если бы в твоей сумочке только была бы одна твоя, как ты говоришь, мелочь, то Бог бы с ней. Но мы же тебе доверили на хранение подарочные деньги. Как вот теперь нам быть? – чуть ли не плача, засокрушалась Валентина.

– Ну что теперь, – вздернул плечами Пётр Денисович. – Ну оставил. Вечером Виталик привезёт. Каюсь. Виноват. И для искупления своей вины я сейчас пойду в РОНО и попробую там уладить этот вопрос.

– Петя, какое РОНО в субботу, – сокрушённо произнесла Валентина  Семёновна.  – Сегодня везде выходной. Там кроме дежурного никого нет.

– Мне и дежурного хватит. У вас деньги на проезд имеются? Валенти-на, у вас как с деньгами?! – переспросил Пётр Денисович у растерявшейся жены.

– На билеты деньги есть, а вот…

– Ну это моё теперь дело. Виноват, значит, мне и выкручиваться. Вы сейчас, не тратя времени, едете в город. А я останусь пока здесь. Мне на бракосочетании присутствовать необязательно, а к двум часам в «Теремок» я успею. Так что не тратьте время на моё перевоспитание, а садитесь в автобус и, как ты говоришь, с Богом. Ирина, Валентина, вы в автобус, а я пошёл. Всё.

Вот такие подножки невезуха подставила Гранкиным прямо с самого утра.  И ведь это были с её стороны только пристрелочные пакости. Дальше, по ходу дня, невезуха войдёт во вкус и подсунет нашим героям букет нелепостей, от которых будет и горько, и в какой-то степени даже и смешно. 

А Пётр Денисович оказался верен своему слову. Сказал, что решит вопрос с деньгами, и решил, и даже успел приехать, хотя и к завершению процесса бракосочетания, но это дало ему возможность воссоздать семейную ячейку в полной её численности, а потом и уехать в «Теремок» вместе со всеми.

Вполне естественно, что и Валентина Семёновна, и дочь восприняли его появление с большой радостью, а когда он им сказал, что ему удалось занять денег даже больше, чем их осталось в машине, жена в знак благодарности даже чмокнула его в щёку.

А по-другому, уважаемый мой читатель, у Петра Денисовича и не должно было произойти. Заместитель директора по хозяйственной части, хоть и школьный, это вам не какой-нибудь там инженер, стоящий целыми днями за чертёжной доской.

Заведующий хозяйством, если что потребуется, хоть из-под земли, но достанет. А тут, подумаешь, несколько банковских денежных знаков. Немного подсуетился, и результат его активности и умения отыскивать выход из самых сложных ситуаций налицо.

                И эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала,
                И крылья эту свадьбу вдаль несли,
                Широкой этой свадьбе было места мало,
                И неба было мало и земли…

– неслось из динамиков, как внутри самого кафе, так и на улице, заполняя окрестности и синеву неба до самых дальних космических глубин хмельным безудержным весельем и торжеством.

Ну вы, конечно же, понимаете, что на свадьбах не только танцуют и поют всевозможные песни, но иногда возникают и несанкционированные мордобития. И всё это происходит из-за того, что на свадьбах, помимо ранее перечисленного, ещё и подолгу сидят за столами и пьют, пьют и закусывают. Иногда взбудораживающих напитков гости свадьбы столько употребляют, что в «мирное», не свадебное время их хватило бы для такого же числа людей на многие дни. 

Вы только не подумайте, что и на свадьбе у родственников Гранкиных не обошлось без кулачных боёв. Нет, собравшаяся на свадьбе публика оказалась настолько воспитанной и лояльной друг к другу, что дальше слов «да иди ты к чёрту» дело не заходило. Да и то такими словами иные женщины вынуждены были отвечать на приставание сторонних мужчин. Иногда, правда, они  адресовались и мужьям, которые в поддатом состоянии начинали громко объясняться в любви своим жёнам.

– Ваня, да иди ж ты к чёрту! Пристал, как банный лист! – улыбаясь, выкрикнула одна пышнотелая женщина средних лет. – Дома за последние двадцать лет не объяснялся, а тут прорвало. Уже и перед людьми неудобно.  На вот, выпей лучше водички. Охолонься.

И мужчина, повинуясь, осушил целый бокал пузырящейся воды и тут же поцеловал жену в щёку.

– Ух ты ж, моя пышечка! – воскликнул он охмелевшим голосом. – Да дома ж мы с тобой и не встречаемся. То меня нет дома, то ты работаешь. Я тут только тебя и разглядел. Ха-ха-ха!

Вот, видите. Если бы не свадьба, мужчина так бы и не заметил красоту своей жены, копошившейся каждодневно на кухне среди мисок, кастрюль и сковородок в заношенном платье и переднике. А тут выпил  и сразу же узрел, какая его жена, оказывается, красивая в праздничном платье.

За свадебным весельем мы, однако, совсем забыли о семье Гранкиных. А может, они так органично вписались во всеобщее веселье, что наконец-то смогли уйти не только от нашего внимания, но им ещё удалось и скрыться от преследовавшей их с самого утра зловредной невезухи? Нет-нет, среди свадебного веселья, по-моему, я услышал чуть ли не плачущий голос Ирины. А вон и она. Хм! А что это у неё стряслось? Почему она к родителям идёт вприпрыжку?

– Па-ап, ма-ам, у меня горе, каблук сломался, – чуть ли не плача сообщила она им и показала каблук.

Во-он оно что. Нашла всё-таки злыдня Гранкиных да ещё и успела отыграться, и на ком – на самой весёлой и красивой девушке свадебного веселья.

– Что теперь вот мне делать? – всхлипнув, спросила дочь родителей. – Как мне?..

– Да так. Снимай вторую туфлю и танцуй босиком, – посоветовал Пётр Денисович.

– Да меня ж там затопчут.               

– Подожди, Ирина, не переживай. Я сейчас. В моей сумке есть туфли на низком каблуке. Я их взяла на всякий случай для себя. Вдруг ноги устанут. Это ты привыкла ходить на высоких каблуках, а мне проще на низких. Так что, либо ты их примеришь, либо я надену, а ты мои туфли. Они хоть и не слишком модные…

Ну вот, видите, как всё разрешилось. Ирине вновь можно вливаться в общую «парилку» – танцевальный марафон. И всё-таки Гранкины молодцы. Они в очередной раз вышли если и не победителями в борьбе с невезухой, то, по крайней мере, нашли выход из создавшегося затруднения.

Однако я больше восхвалять дружную семью не буду, потому как Пётр Денисович, перезнакомившись с большинством участников свадебного веселья, последний час почему-то не выходит из-за стола, даже когда его приглашает жена на свежий воздух или на «стариковский» танец.

В их мужском квартете раздаётся довольно весёлый смех и провозглашаются тосты. А уж если за столом пьют за что-то или за кого-то, то можно догадаться, чем всё это закончится. И закончилось.

– Ира, наш отец, по-моему, уже перебрал лишку. Ты бы пошла и посмотрела, а то мне неудобно, скажут, что жена держит его под постоянным контролем. Ты ему шепни на ушко, что нам уже пора ехать. А то мы и на последний автобус не успеем. Ты иди к нему, а я пойду к твоей крёстной и скажу, что мы уезжаем.

На уговоры Петра Денисовича и прощание с хозяевами свадебного торжества у Валентины Семёновны и её дочери ушёл без малого почти целый час.

– В-валя-а, Вал-люша-а, – тянул Пётр Денисович. – А заче-ем на-ам еха-ать до-мо-ой? Они т-тут бу-дут до са-мо-го ут-тра. Нам то-же мо-жно по-гу-лять, – нараспев, то ли просил он жену остаться, то ли только предлагал, однако ни в первом, ни во втором случае поддатый Пётр Денисович особо и не настаивал. Он был в таком состоянии, когда человек согласен со всем, что ему ни предложат, тем более что ему не были свойственны  в состоянии опьянения агрессивность и навязывание окружающим его людям своего «я». А при удобном для него случае он мог уснуть в любом тихом месте и проспать до самого протрезвления.

Зная всё это, Валентина и торопилась как можно быстрее уехать. Пусть лучше он уснёт в автобусе. Пока домой доедут, он и протрезвеет.

Ну вот тут уж Гранкины и эта чёртова невезуха сошлись, что называется, лоб в лоб. Ну вы сами подумайте. Пётр Денисович в своей жизни не допускал даже малейшего перепития, а тут взял да и перебрал. Не-ет, вы только не подумайте, что жене и дочери пришлось вести его под руки. Нет. Он шёл сам. И шёл довольно уверенно. Но только ему почему-то хотелось всем встречным и поперечным говорить непременно ласковые слова, с какими он совсем недавно обращался к жене. Помните? «В-валя-а, Вал-люша-а, Валю-шенька, счастье моё». Но в этом деле имелась одна небольшая нестыковочка. И причиной тому, как ни странно, была улица. Да. Обычная городская улица. С её поминутными туда-сюда, шмыг-шмыг.

Ведь на улице Пётр Денисович не мог проявить свою любезность в силу того, что и он сам, и его жена с дочкой, и те, кто шёл им навстречу или обгонял, все были в движении, а значит, им не только нельзя было сказать ласковое и приятное для слуха слово, но и невозможно было даже кивнуть головой. А вот в городском троллейбусе…

– Извините, женщина. Мы не местные, поэтому скажите, пожалуйста, как оплатить проезд в троллейбусе?

– Передайте водителю деньги на талоны, а когда их получите, прокомпостируете вон на тех «крокодильчиках», – показала горожанка на прикреплённые к  стене салона компостеры.

– Петя, Ирина, нам надо передать водителю деньги на талоны, – шепнула Валентина мужу и дочери.

– А почему мы должны их передавать, – ни с того ни с сего завёлся Пётр Денисович. – Я и сам могу сходить к водителю за талонами. Тут всего-то совсем чуть-чуть.

– Петя, ты посмотри, сколько здесь людей, как можно пробиться к водителю. Давай лучше передадим. Ехать нам далеко, дождёмся.

– Нет, я пойду сам, – твёрдо проговорил Пётр Денисович и стал продвигаться по салону троллейбуса. – Сударь, прошу вас меня простить. Сударыня, разрешите… извините… простите великодушно… будьте любезны… вы так красивы, – как из рога изобилия сыпал Пётр Денисович, пробираясь к водителю троллейбуса за талонами. – Прошу простить…

– Мужчина, ну можно же было деньги передать, тут же не пробьёшься, – раздался женский голос.

– Простите, любезная. Простите, красивая и нежная, – ответил ей Пётр Денисович и продолжил пробираться к водителю. Спустя короткое время Пётр Денисович вновь стал рассыпать направо и налево извинения и любезности, но теперь уже для того, чтобы благополучно вернуться на заднюю площадку к жене и дочери.

– Ну вот, Валюшка и Ирина, я и прибыл. А вы говорили, передавай да передавай.

– Граждане пассажиры! – раздался звонкий женский голос, как только троллейбус тронулся с очередной остановки, – Приготовьте для проверки талоны!
– А что их готовить! – усмехнулся Пётр Денисович. – Они уже готовы. Я их и не прятал в карман.
– Женщина, девушка, предъявите для проверки талоны, – заученно потребовала контролёр талоны у Валентины и Ирины.
– Красивая и нежная, – весёлым голосом произнёс Пётр Денисович, обращаясь к строгой контролёрше, – а их талоны у меня.

– Никакая я вам не красивая и не нежная. Это вы говорите своей жене, если она у вас есть, – сказала, как обрезала, одетая в фирменный костюм женщина. – Предъявите ваши талоны.

– Ах, простите, не разглядел, – съязвил Пётр Денисович.  – А талончики наши… вот они!

Не отреагировав на колкость Петра Денисовича, женщина взяла талоны и, осмотрев их, взглянула вначале на развесёлого Гранкина, а потом и на его притихших попутчиц.

– Та-ак. Значит, вы трое решили проехать «зайцами»? По одному я сегодня уже встречала, но чтобы сразу, как я поняла, всей семьёй...  как же вам не стыдно? – громким голосом прокричала контролёрша. – Всей семьёй ехать «зайцами»!

– Женщина, да этот мужчина только что эти талоны купил у водителя, – попробовала заступиться за растерявшихся Гранкиных пожилая женщина. – Ну не успели они эти талоны прокомпостировать. Вы простите их. Они же не местные и порядков наших не знают.

– А вы, бабуля, не лезьте в адвокаты. Пока он шёл от водителя на заднюю площадку, можно было талоны прокомпостировать пять раз – и, повернувшись к Гранкиным, продолжила: – А с вами мы поступим так. Либо вы платите сейчас же штраф за безбилетный проезд, все трое, и компостируете талоны, либо я останавливаю троллейбус и вызываю милицию, что потом вам обойдётся намного дороже.  Выбирайте сами.

– Петя, Петя! – воскликнула Валентина, заметив на лице мужа красные пятна. – Мы заплатим штраф и… что там надо делать ещё? Сколько нужно платить?..

Ну и ну-у. Вот вам и невезу-ха. Для того чтобы сотворить в троллейбусе скандал и поставить Гранкиных в довольно неприятное для них положение, она вначале подпоила Петра Денисовича. А что же она подкинет им ещё? Они ведь едут на автовокзал, чтобы уже дальше продолжить путь на автобусе междугородного сообщения до своего районного центра.

– Петя, – тронула мужа за руку после того, как контролёрша, получив штраф, отошла от них. – Пе-тя-а, – вновь прошептала Валентина. – Нам на «Автовокзале» надо будет вставать. Не забудь.

– Валюшка, ну неужели ты думаешь, если с нас содрали ни за что штраф, я обо всём с перепугу забыл? Можете с Ириной быть спокойными. Я всё помню и знаю, где нам надо будет выходить. Не беспокойтесь, у вас надёжный рулевой.

Услышав заверение Петра Денисовича, Валентина Семёновна и Ирина подошли вплотную друг к дружке и стали о чём-то тихо беседовать. А напрасно. Им надо было внимательно слушать… а вообще-то слушать было некого, водитель троллейбуса остановок не объявлял. Так и ехали, одни знали, где им вставать, другие надеялись, что их предупредят. Так оно и вышло. Только вот вышло для Гранкиных как-то кособоко.

– Красавицы мои, нам сейчас выходить, – подал голос Пётр Денисович. – Мы приехали. И не забудьте, что нам надо торопиться иначе мы может опоздать на ближайший рейс.

Ну а раз старший сказал, что они приехали и им надо торопиться, Валентина Семёновна с дочерью, чуть ли не вприпрыжку побежали за главой семьи, не обращая никакого внимания на само здание вокзала и, тем более, что  написано  на самом его верху.

Оказавшись в зале вокзала, Пётр Денисович сразу же побежал к окошку, над которым крупными буквами было написано «КАССА».

– Девушка, мне три билета до Стойленска на ближайший рейс. Все взрослые.

Кареглазая брюнетка с изящно уложенной причёской, видимо, заметила, что мужчина немного под хмельком, прищурила глаза и улыбнулась.

– Девушка, золотко, мне нужно три билета до Стойленска, – повторил свою просьбу Пётр Денисович.

– Золотой мой, а вам через Москву или Ленинград? Как вам лучше? – спросила кареглазая и, подмигнув Петру Денисовичу, зашлась весёлым смехом.

– Нет-нет, красавица, нам лучше напрямую. Сразу в Стойленск. Через Москву не надо. Нам надо завидно попасть домой…

Последние слова Петра Денисовича утонули в громком смехе стоящих в очереди за ним людей.

– Ма-ма! – воскликнула Ирина. – Мы же в аэропорту. Посмотри, над словом «касса» рисунок.

– Боже мой, са-мо-лё-от. Давай отца под руки и быстрее на улицу! – скомандовала Валентина Семёновна. 


                ТРИ ЛЮБВИ В ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА

Ну кто из живущих на земле людей не слышал и не знает хоть малейшую толику о любви? Ну хотя бы с ноготок, игольное ушко или маковое зёрнышко. Конечно же, все слышали и хорошо осведомлены об этом чудесном чувстве, которое сопровождает человека всю жизнь, от его рождения и до самого… вперёд ногами.

Однако я могу с достаточной уверенностью утверждать, что классифицировать любовь, если кому в голову и приходило, то только с точки зрения учёного люда, занимающегося изучением данного феномена во всех его проявлениях.

Понято, что их раскладывание любви по ими же придуманным полочкам, может быть, и с научной точки зрения правильны и доказаны на примерах из жизни самих себя и себе подобных, но, чтобы разделить любовь более удачно, удалось, как ни странно, мне – простому смертному.

Хотя, признаюсь, я не сидел ни в каких лабораториях и не проводил эксперименты над тысячами подопытных гомо сапиенс. Да, если честно, то мне и самому сразу не пришло в голову, что я сделал открытие. Жалко, что за него мне не смогут присудить какую-нибудь премию, чтобы можно было походить с высоко задранным носом. И всё-таки я доволен тем, что мне удалось сделать. Открытие – оно, знаете, греет душу.

А сейчас, дорогие мои сограждане, я вам расскажу, как мне удалось разделить тихую, испепеляющую, ревностно оберегаемую, запалючую, крикливую, броскую, взрывоопасную, убийственную и так далее и… далее… на три её  составляющих.

Однако мне до сих пор непонятно, почему это открытие мне удалось сделать на склоне лет своих, а не в первые годы своей жизни? У меня было бы больше времени на радость, которую я сейчас чувствую в самом себе. Меня просто распирает от гордости.

В доказательство ж того, что мною действительно сделано открытие, я вашему вниманию предлагаю описание жизни моего лучшего друга Ивана Ивановича… Иванова. Великодушно простите за такое совпадение. Однако я вам с самой большой ответственностью и категоричностью заявляю, что Иван Иванович Иванов лицо реальное, и настолько реальное, что дальше уже и некуда. Так вот. На примере его жизни я докажу вам, что любовь, являющаяся попутчицей человека в его жизни, можно разделить на три . 

                Первая.
                Родительская любовь

– Ваня, Ва-нечка! Ванюша, Ванюшенька! Коля-а, а наш зайчик потопал! – громко, на срыве голоса, радостно прокричала молодая мать Вани, Вера, увидев, как их первенец сам, придерживаясь за кресло, привстал вначале на колени, а потом и на ножки и тут же самостоятельно сделал первый в своей жизни шаг. – Коля, да наш же Ванечка сам встал и сделал первый шаг, – сообщила вбежавшему в комнату мужу Верочка. – Если бы ты только видел, как он пыхтел и с каким важным видом потом стоял на своих ножках. Ванечка наш пошё-ол! Иди ко мне, иди сюда, мой хорошенький, мой сладенький и ласковый, – и, подхватив сына на руки, мать, не сдерживая своих эмоций, стала его осыпать поцелуями. – Ванечка пошёл! Зайчик наш сделал первый шаг. Мы уже стали совсем большими!

А вечером за праздничным ужином, устроенным по причине первого шага сына, внука и даже правнука, родители Николай и Вера, дедушки Григорий Петрович и Сергей Тарасович, бабушки Татьяна Сидоровна и Анна Фёдоровна, а с ними и прадед Алексей Демьянович умиленными глазами смотрели на продолжателя своего рода и, не скрывая своих чувств, радовались первому шагу их Ванечки. 

– Ванюше-чка, дето-чка, зайчик ты наш! – выкрикивали дедушки и бабушки и старались задерживать внука в своих руках как можно дольше. И если кому-то из них это удавалось сделать, они с гордым видом взирали на сидящих за столом: вот, мол, а меня внук любит больше, чем любого из вас.

А Ванятка, не обращая никакого внимания на присутствующих, ползал, пыхтя, вставал на ноги и, потоптавшись на месте, на радость всем демонстрировал свои способности топтаться на месте, либо, ступив один-два шага, опускаться на четвереньки.

– Ура-а-а-а! – словно солдаты на параде, громогласно кричали оба деда и сразу же стопкой водки отмечали подвиг своего потомка.

– У-тю-тю-тю. Ай да какие ж мы расторопные, – умилялись обе бабушки и тут же делали замечание своим мужьям за непомерное для их организмов потребление взбудораживающих напитков.

– Гриша, а может, ты чуть сбавишь скорость пития? – наклонившись к мужу, прошептала Татьяна Сидоровна. – Если вы,  Григорий, будете с Тарасовичем за каждый ступок внука выпивать по рюмке, то вы сами окажетесь на полу, как и наш любимый Ванечка.

– Серёжа, – толкнув в бок мужа, шепнула Анна Фёдоровна. Ты посмотри, а наш унучик встаёт и делает шажок, даже если вы с Григорием не выпиваете. Попробуйте и вы не брать в руки рюмки, когда Ванечка встаёт на ножки. Ух ты, наш хорошенький! Ух ты, наш пригоженький! – воскликнула бабушка Аня и, подхватив внука на руки, прижала его к своей пышной груди.

…– Вера, Вера! – окликнул Николай жену. – Ты посмотри, как вышагивает наш будущий солдат строевым шагом. Раз, два-а. Раз, два-а! – скомандовал отец сыну. – Ну давай, давай, защитничек. Выше ногу! Ать, два-а. Ать, два-а! Вот дедушки б увидели.

…– Ух ты, наш пухленький, ух ты, наш пушистенький, – взъерошивая светлый чубчик, щебетала мама у кроватки сына. – Ванечка уже знает, что подошло время спать. Сыночек ты мой! Умненький и хорошенький. Сейчас мама сменит тебе штанишки и рубашку, а папа расскажет самую интересную сказочку.

…– Нё-о-о, нё-о-о! – кричал Ваня, восседая на широкой отцовой спине. – Нё-о-о, р-рлызий, нё-о-о!

– Коля, если бы ты мог посмотреть, как он важно сидит верхом. Прямо генерал, – радостно воскликнула Вера и хлопнула мужа ладонью по плотно обтянутому брюками заду (крупу). – Ух ты, наш симпупунчик! Пирожок ты наш румяненький, – радостно восклицала Вера и пощипывала сына за пухленькие щёчки.

 А вскоре в любви к правнуку признавался и пришедший в гости к внуку и его жене, а больше к Ванечке Алексей Демьянович.

– Да я к вам пришёл, чтобы поиграться с Ваняткою, – признался прадед. – Где этот бутузёнок, дайте-ка, я его покатаю на спине.  А спустя час сивкой-буркой была уже мать Веры, её сменил дед Гриша… и так до самого вечера и чуть ли не каждый день.

Как видите, появившийся на свет Ваня стал всеобщим любимцем, чем он, несмотря на свой детский возраст, уже научился пользоваться и с успехом извлекал для себя определённые выгоды. Уж если ему хотелось кататься у кого-то на спине, то он с неё не слезал долгие часы

                Вторая…  любовь сердечная


…– Дорогие наши гости, дорогой ты наш именинник, сегодня мы собрались для того, чтобы отметить день совершеннолетия нашего внука и их сына, – Григорий Петрович кивнул на Николая и Веру.

Далее дедушка рассказал сидящим за столом о том, каким был и стал их Ваня, Ванюша, Иван Ник…

– Как быстро летит время. Кажется, совсем недавно мы собирались всей семьёй, чтобы порадоваться его первому шагу. А сегодня, в день восемнадцатилетия, уже можно говорить, что наш «наездник», Ваня, в детстве покатался на всех нас верхом, за прошедшие годы преодолел многокилометровый путь…

Далее дедушка вспомнил случаи из жизни своего внука, кое-что добавил из собственного детства и для составления более красочного букета рассказал, каким был в ползунковые годы отец именинника.

Однако, как ни странно, затянувшаяся информация самого старшего из собравшихся за столом о детских годах трёх поколений взволновала только половину слушателей – старшее поколение.

Молодая ж поросль, несмотря на то, что друзья и подружки именинника сидели за одним столом с его родителями, дедушками и бабушками, были далеки от того, о чём говорил старший. Они ласкали друг друга взглядами, перешёптывались, а некоторые и тесно прижимались друг к другу. Каждому возрасту, как говорится, своё. Старикам – вспоминать и много говорить, а молодым – смотреть друг на друга влюблёнными взглядами, томно вздыхать или...

Первыми стали покидать застолье сверстники Вани. Им нужно было веселье, а некоторым, судя по их плотоядным взглядам, уже и уединение.


…– Ва-нечка, Ваню-шечка, хороший ты мой, любимый, – шептала разомлевшая от ласк и поцелуев Лариса, очередная подружка Ивана. – Я так по тебе соскучилась. Обними меня. Сильнее, сильнее. Как было в прошлый раз. Ваня, моих родителей не будет ещё целых три часа. Я хочу тебя, хороший мой.

…– Ванечка, любимый мой, – два месяца спустя шептала в самое ухо нашему герою уже Валентина. – Обними меня. Любимый мой…

…– А-ах, – стонал доведённый до наивысшей точки любовного возбуждения Иван и крепко стискивал в своих объятьях блондинистую Верочку, подругу Валентины, уехавшую по каким-то делам в другой город.


– Подружка, я на недельку отлучусь, а ты присмотри за Ванечкою, чтобы его не увели от нас, – попросила Валентина при расставании.

Верочка просьбу подруги приняла близко к сердцу, а для того чтобы на Ванечку никто из их сверстниц не зыркал похотливым взглядом, она его прикрыла на время отсутствия Валентины в своей комнате, в которой и стала присматривать за красивым и сильным на широкой кровати, не выпуская его из своих объятий.

В последующие два года Ваню любили Кира, Анна, вернувшаяся из-за границы после неудавшегося брака с иностранцем Лариса, дважды ворковала у его уха Валентина и три раза плакала на его груди Верочка.

Как вы успели, вероятно, заметить, вторая разновидность любви, в чистом её виде, во многом отличается от любви первой.

В детстве Ваню любили и целовали все: родители, бабушки, дедушки, дальние родственники и даже друзья родителей. Многие из них тискали его в своих объятиях и даже катали бутуза на своих спинах.

Всё было. Не было только одного – ответной реакции со стороны самого Ванечки. Хотя… минутку. Он на поцелуи порой реагировал тем, что после прикосновения к его лицу чьих-то влажных губ старался судорожными движениями, вначале ручонкой, а потом и рукой, стереть с лица след поцелуя.

Теперь же страстные и жадные поцелуи молодых и красивых представительниц прекрасного пола Ваня-Иван воспринимал с душевным и телесным трепетом, а следовавшее за ними кувыркание в постели делали эту любовь ещё значимее и сильнее.

Конечно же, у Вани-Ивана могла случиться и моногамная любовь, что называется, с первого взгляда и на всю жизнь. Такое в жизни встречается. Но в этом случае ему нашёптывала бы слова о любви одна и та же женщина, к примеру, Валя или  какая-нибудь Галя.

                И третья любовь…

– Ну иди ко мне, иди, моя хорошая, моя красивая, моя самая лучшая из всех красивых и любимых. Иди ко мне, моя Пу-сенька, моя краса-вица, – нашёптывал дед Ваня, раскладывая на тарелке кусочки только что сваренного мяса. – Иди поешь, ну хоть один кусочек.

– Мр-р-р, – ответила ему чёрно-белая, длинношерстная красавица кошка.

– Ну иди, съешь хоть кусочек. А то исхудаешь, и  будет тебя ветер гонять по двору, как пушинку.

– Мур-р-р, – проурчала ещё раз любимица деда Ивана и, присев у тарелки, лениво стала облизывать, а потом и есть самый маленький кусочек мяса.

– Вот умница, вот хорошая. А где наши Тася и Дася? – поинтересовался старик у Пуси по поводу отсутствия на дневной трапезе ещё двух кошек. – Не знаешь? Наверное, ушли мышковать. Ну ничего, проголодаются, придут. Мы им с тобой на тарелочке мяса оставим. Я им и форточку открою, чтобы они смогли попасть в хату. А ты, что, вот это уже и поела? Так мало?

– Мр-р, – ответила Пуся.

– Ну ладно, сойдёт и столько. Теперь хоть не голодная. Ты куда пойдёшь, на улицу или на диван? – поинтересовался заботливый и любящий хозяин у облизывающейся Пуси.

– Мр-р-р, – отозвалась та и направилась в комнату, в которой в послеобеденное время любил на топчане отдыхать сам дед Ваня.

– А-а, так ты хочешь отдыхать вместе со мною? – догадался дед Ваня, увидев, как Пуся, подойдя к топчану, вдруг остановилась и посмотрела в его сторону. – Я сейчас. Немного управлюсь и подойду.

Спустя некоторое время Пуся уже возлёживала на груди у своего хозяина, которого она обожала всей своей кошачьей душой (если она у них имеется) и была предана ему, как никто из всех, когда-то любивших его женщин. Она может часами лежать на полу у его кровати, мурлыкать у него на коленях или вот так лежать на груди, уткнувшись носом в его подбородок.

А вскоре к Пусе присоединились и бывшая городская бомжиха, сибирячка Дася, и сельская бесхозница, а теперь весьма пушистая и красивая, непоседливая задира, чёрно-белая Тася. Так и отдыхал дед Ваня на топчане в позе «Тутанхамона», а на его груди, животе и в ногах посапывали, подхрапывали и потягивались Пуся, Дася и Тася.

Теперь вы поняли, почему я не хотел ворошить третью пригоршню? В ней, как видите, оказалась та самая любовь, которую я отношу к кошачьей.



Прошли, пролетели и промахали крылами годы. Не стало дедушек и бабушек, которые любили и лелеяли Ваню-Ванечку-Ванятку, ушли в мир иной и родители, для которых сын был дороже всего на свете. Сошла два года назад с дистанции жизненного марафона и жена, с которой не довелось родить и взрастить детей.

Не встречается Иван Николаевич и с женщинами, которых он любил в молодые годы и был любим ими.  Обзавелись они мужьями, нарожали детей и состарились, а некоторые уже и покинули этот мир. Вот и остался Ваня-Иван-Иван Николаевич, а теперь и вовсе дед Иван, с любимыми и любящими его кошками.

Конечно же, помимо кошек любимцами человека могут быть и другие представители животного мира. Всё зависит от его привязанности к животным. 


                КАТАЛИЗАТОР ДИМЫ КИРЕЕВА


Голова подумала, рот сказал, а руки и ноги ничего не сделали. Хорошее выражение, не правда ли? Умненькое и с дальним прицелом. Почему с дальним? А вдруг возникшее неуважение отдельных органов и частей тела друг к другу сохранится на очень даже продолжительный период?

А ещё хуже, если все мысли, возникшие в крутолобой голове, руки и ноги будут переводить на «потом, как это получается у друга моего хорошего знакомого, Дмитрия Анатольевича Киреева, руководителя одного из отделов рекламной компании, стригущей свои «кровные» на ниве проталкивания в народные массы всего, что изготавливается за… рубежами нашей, когда-то богатой родины.

Итак.

Для начала, как у меня уже заведено, я представлю вам в полной красе самого Дмитрия, по-отделовски – Диму, а по-нашему, сельскому – Дмитрия Анатольевича, а то и вовсе просто Анатольевича.

Рост чуть выше среднего, тяжеловат, имеет весьма объёмную талию, осталась без изменений ещё со студенческих времён мышечная масса, которую Дмитрий Анатольевич для сохранности прикрыл толстым слоем жира, являющимся, по утверждению самого Киреева, подушкой безопасности. В движениях медлителен. Оно и понятно, сто двадцать пять килограммов носить на двух ногах – где уж тут до швыдкости и резвости. А вот характер у друга моего знакомого весёлый и весьма общительный. Он, помимо всего, ещё и чистоплотен, незлопамятен и независтлив.

Кроме всего перечисленного Киреев обладает хорошей памятью, напевает простенькие мелодии, неплохо рисует и особенно силён в графике. А ещё он отзывчив и улыбчив.

Бо-же, так наш Дима настолько положителен, что, имей он стройную фигуру, ему бы на жениховском поле не было цены, а его интернетовская почта дымилась бы от круглосуточной загруженности письмами от самых прекрасных представительниц женской половины человечества. А за пожизненное обладание его телом девочки супермодельной внешности выстроились бы в очередь, которая три раза опоясала бы земной шар. А может, даже и больше.

Но, ввиду того что Дима оказался большим любителем пива и кое-чего другого, увеличивающего «подушку безопасности», на него девочки особо не западали. А если в толпе кто из них и обращал внимание, то только когда было видно одно его лицо. Увидев же нашего героя в полную величину, взоры потенциальных невест сразу же тускнели, а на их лицах появлялись маски безразличия.

А жизнь с её круглосуточным движением катилась вперёд, не обращая никакого внимания на некоторые недостатки бытия, как отдельных личностей, так и всего человечества скопом. И чем больше у Димы становилось дней  и недель с месяцами, отделяющих его от дня появления на свет, тем чаще он предпринимал попытки сделать хотя бы небольшую ревизию и переоценку того, что им уже прожито. А когда на вечере, организованном в честь его тридцатилетия, его мама Виктория Ивановна, разрыдавшись, то ли от радости, что её Димочка уже стал совсем взросленьким, то ли от того, что все его бывшие друзья осемейнились и заимели детей, а её любимый сын всё ещё холостякует, отвела его в сторонку от гостей и чуть ли не в самое ухо с грустью в голосе прошептала:

– Ди-ма, ты замечаешь, что за нашим столом нет твоих прежних друзей? Все женаты и имеют детей. Когда же ты сделаешь меня  бабушкой? Или ты решил остаться холостяком? Так, Димочка, жить нельзя, – в сердцах проговорила Виктория Ивановна и с силой ткнула сына рукой в «подушку безопасности». – Жить на свете ради своего живота – преступление.

Может, Дмитрий и не обратил бы внимания на упрёк матери, тем более что последние лет пять она повторяет это уже регулярно, но она в грубой форме напомнила ему об объёмной талии, что не особо было приятно нашему герою.

– Ладно, мам, не сердись, – глубоко вздохнув, проговорил Дмитрий. – Мне живот и самому уже надоел. Обещаю, что прямо с завтрашнего дня я стану заниматься спортом, как в это было в студенческие годы, когда весил всего семьдесят восемь килограммов.

Ох и поторопился ж Дмитрий дать матери такое обещание. Он не только, чтобы успокоить её, заверил слишком даже скоропалительно,  но и сделал это совершенно необдуманно. А вы сами знаете, чем это зачастую заканчивается. И почему бы ему не сказать, что начнёт заниматься собою с ближайшего понедельника, так нет же, «завтра». А следующий день наступает так быстро, что не успеешь даже и опомниться.

– Дима, Дима, – раздался голос матери, – ты вчера говорил, что с сегодняшнего дня начнёшь заниматься, как это ты делал в студенческие годы. Так вот, Дима, раньше ты вставал в половине седьмого и делал трёхкилометровые пробежки, а потом ещё и занимался на спортивной площадке. Вставай, Дима, спортивный костюм я тебе купила новый, старый тебе всё равно был бы мал. Кроссовки и шапочка тоже готовы с тобою поучаствовать в пробежке.

– Ма-ам, – голосом нытика ответил ей сын. – Так это же когда было?

– Знаю, давно. Но ведь когда-то  надо начинать приводить себя в порядок. Ну нельзя в тридцать лет выглядеть так, как будто тебе уже за пятьдесят.

– Мам, а может, завтра лучше мне начать? Я бы за сутки подготовил себя морально, настроился бы… А без настроя какая может быть пробежка.

– Никаких завтра! – категорично заявила Виктория Ивановна, и чтобы Дмитрий не вздумал увильнуть от выполнения данного им же самим обещания, она внесла в его комнату спортивную экипировку и положила на стоящую у кровати тумбочку. – Всё, Дима, я от тебя не отступлю, – твёрдо заявила она. – А пока давай-ка я у тебя обмеряю талию.

– Ма-ам, ну какая тут талия, – возмутился Дмитрий.

– Нет-нет, это надо обязательно сделать, чтобы было видно, как идёт процесс похудания. И заметь, Дима, я всё буду записывать.

Валерия Ивановна засмеялась и, не дав сыну опомниться, быстренько сняла у него объём  «подушки безопасности».

– О-го!  – воскликнула она. – Сто двадцать три сантиметра. А теперь становись на весы. Сто двадцать пять триста! Бегать, Дима, бегать! Здоровье требует жертв.
Кряхтя и охая, Дмитрий облачился в спортивный костюм, обулся и, нахлобучив на самые глаза шапочку, направился к двери.
– Вот и хорошо, – заметила Виктория Ивановна. – Видок у тебя, конечно, неспортивный, но за годик, если хорошо будешь заниматься…

Однако, вместо того чтобы дослушать мать и узнать, как он может выглядеть через год, Дмитрий глубоко вздохнул и скрылся за дверью.


Раннее летнее утро встретило нашего героя, вышедшего на пробежку, влажной прохладой, чистым воздухом и пробуждающейся городской суетой.

Расстояние до городского парка, который находился в двухстах метрах от дома, Дмитрий, дабы не пугать ранних пешеходов, преодолел размеренным широким шагом. И только когда оказался на узкой тропе под сенью высоченных тополей, под которыми он ежедневно бегал ещё каких-то восемь лет назад,  Киреев, вместо того чтобы ускорить шаг и перейти на бег трусцой, остановился, поправил на себе костюм, проверил шнуровку на обуви и только потом побежал в парк отыскивать своё спортивное телосложение.

Хотя какой там  бег. Скорее медленное и даже ленивое переваливание с ноги на ногу, сопровождающееся шумным дыханием, похожим на пыхтение паровоза, который поднимается по крутому уклону с длиннющим составом разнокалиберных вагонов.

– Фу-у-у, фу-у-у, – выдыхая воздух в такт шагам, Дима мысленно отсчитывал количество затраченных на каждый вдох и выдох.

Преодолев сотню метров, Киреев остановился, чтобы перевести дыхание. Несмотря на утреннюю прохладу, он выглядел так, как будто только что вышел из бани. По его лицу бежали целые потоки пота, на спортивной куртке появились влажные пятна.

– Да-а, – после некоторого успокоения, пробормотал Дима. – Вот это да-а… Раньше я вдохи делал на четыре шага, а выдохи на три, а сейчас получается два и два. Да и то какие-то старческие. Ни хрена себе…

Поразмышлять над своим бегом ему не дал громкий мужской голос.

– Неужели на беговую тропу вновь вышел Дима?!

– Григо-рий! – радостно воскликнул Киреев.

– Дима, ты только на меня не обижайся. Я тебя не узнал, хотя и увидел ещё на подходе к парку. Думаю, лицо вроде как твоё, а…

– На паровоз похож, да? Не переживай, я и сам знаю, как выгляжу. Восемь лет я не был на этой тропе. А теперь вот решил вернуться. Ну это так думает моя голова, а рот произносит вслух её мысли. А вот ноги и руки не хотят выполнять их желания. Ха-ха-ха-ха.

– Дима, ну ты же на много лет моложе меня. Себя, Дима, надо уважать. Ну я побежал, а то мне сегодня надо на работу пораньше явиться. Удачи тебе! – выкрикнул на прощание Григорий.

– Хорошо тебе говорить. Ты взял и побежал, – усмехнулся Дмитрий. – А тут, пока возьмёшь разгон…

\Однако, несмотря на отсутствие даже малого желания  продолжить бег, Дима всё-таки заставил себя  выйти на тропу. Раскачиваясь из стороны в сторону и издавая шумные вдохи и выдохи, он тронулся в путь.

Может, он и одолел бы ещё сотню метров, но, заметив, как обгоняющие и бегущие ему навстречу любители оздоровительной трусцы, дабы не столкнуться с пыхтящим и объёмным «паровозом», разбегаются в разные стороны, и почувствовав на своей спине, под мышками и там, где туловище раздваивается на ноги, целые озёра, Киреев остановился и, сойдя с тропы, присел на ближайший пень. «Пивка бы сейчас», – подумал он и закрыл глаза.

Домой Дмитрий возвращался, понурив голову и не обращая никакого внимания на встречающихся с ним пешеходов, которые с любопытством разглядывали его объёмную и пышущую паром фигуру.

– Ди-мочка! – воскликнула, открывая двери, Виктория Ивановна. – Наконец-то! А я уже стала волноваться. Да ты весь мокрый. В парке дождь или тебя окатили из шланга? – спросила она.

– Да нет, мам, ну какой там дождь. Это всё моё, – усмехнулся Дмитрий.

– Господи! Димочка, да ты же знаешь,  что  в первый день нельзя перегружаться. Сколько ж ты кругов сделал? – поинтересовалась мать, сама пробежавшая в молодые годы по этой тропе многие сотни километров.

– Три.

– Бо-же! Дима! В первый день три круга?! А ну-ка, снимай костюм, и дай-ка я обмеряю твою талию.

– Ма-ам, – взмолился Дмитрий. – Ну какая та-лия. Я пробежал всего три сотни метров. Не хочу. Людей только перепугал. Они от меня разбегались по парку, как от чумного. Всё. Я понимаю, что надо, но мои ноги не хотят бегать.

– Дима, себя надо перебороть! – воскликнула Виктория Ивановна. – Если ты сейчас этого не сделаешь, потом будет ещё труднее. Ты знаешь, как бывало трудно мне. Но я находила силы и выходила в парк. И особенно мне было трудно после того, как родила тебя. А в холодильник можешь не заглядывать, – выкрикнула мать, увидев, что сын направился в кухню. – Я всё твоё пиво вылила в раковину. Та-кая га-дость. И как только её вы пьёте? А сейчас прими душ, а завтрак у меня уже готов. Вместе и посидим.

Неделю, все семь дней, Виктория Ивановна хоть и с трудом, но ухитрялась выталкивать Дмитрия на пробежку. Она каждый раз, как только он, весь взмыленный, возвращался домой, устраивала обмеры талии и взвешивание.

– Дима, я ничего не понимаю, – всплеснув руками и пожав плечами, проговорила Виктория Ивановна на седьмом дне его бега за здоровьем и спортивным телосложением. – Ни-че-го. Я, помню, за одну неделю после возобновления пробежки сбросила два килограмма, а потом ещё и ещё. Ты же за прошедшую неделю добавил полкило. Ну как можно бегать? Тебя там подкармливают или ты так бегаешь?

– Не знаю, мам, – пробурчал Дмитрий. – До бега мне утром есть не хотелось, а теперь я, начиная с утра и до самого вечера, чувствую страшенный голод. Да и бегать мне что-то не хочется. Надоело мне уже ходить на эту «тропу здоровья».

– Поня-тно, – с грустью в голосе отозвалась Виктория Ивановна. – Слаб ты, Дима, стал духом. Раньше ты был здоров не только телом, но и своими помыслами. Дима, а можно мне задать тебе серьёзный вопрос?

– Угу, задавай, – безразличным тоном ответил Дмитрий. – Задавай хоть два.

– У тебя есть девушка?

– Какая девушка? – переспросил Дмитрий.

– Дима, не надо увиливать от ответа, – обиженно проговорила Виктория Ивановна. – У каждого мужчины в твоём возрасте уже обязательно должна быть жена и дети, а если их нет, то он хотя бы должен встречаться с девушкой.  Ты же никого не приводишь домой и никуда не ходишь сам.

– Мам, мы с тобою как-то договаривались, что ты не будешь вмешиваться в мою жизнь, – огрызнулся Дмитрий.  – Девушки, семья. Мне и так неплохо.

– По-ня-тно, – во второй раз проговорила Виктория Ивановна и, глубоко вздохнув, изрекла провидческую фразу: – Тебе, Дима, надо влюбиться.

– Зачем? – удивился сын.

– Такому, как ты, нужен ка-та-ли-за-тор.

– Ма-ам.

– Да, Дима, только девушка, которую ты полюбишь, сможет из большого куска мяса сделать человека. Ты, сын, можешь на меня обижаться хоть через самый край. Но это так. Из-под моего контроля ты уже вышел. Я с тобою не справляюсь. Господи, услышь мою просьбу! – подняв голову, воскликнула Виктория Ивановна. – Помоги мне и моему сыну…


Уважаемый читатель вам, наверное, не один раз в своей жизни приходиться слышать выражение: «Такой-то человек оказался в нужное время и в нужном месте». Так получилось и у Виктории Ивановны. Своё обращение к Богу она высказала как раз в тот момент, когда на небесах, вероятно, был приёмный день просьб и жалоб от живущих на Земле людей.

А как ещё можно объяснить, что прямо на следующее утро, как только наш герой, силой и упрёками вытолкнутый Викторией Ивановной на «тропу здоровья», которая для Дмитрия оказалась тропой мучений…

А лучше-ка я вам расскажу всё по порядку.

– Дима, пока не пробежишь два круга, а это будет один километр, домой не приходи, прикрывая за сыном двери, шутливым тоном напутствовала Валентина Ивановна своё чадо. 

Вздыхая и позёвывая, Дмитрий ленивым шагом направился к парку. Не думал он сегодня выходить на «тропу войны» с самим собою, но мать настояла, а мать, как вы понимаете, всегда права.

Но, как ни странно, Дмитрий с ней согласен, что в его годы надо жить полноценной жизнью, но вот только нежелание бегать или заниматься ещё какими-нибудь физическими упражнениями оказывается сильнее слабеньких проростков желания хоть что-то сделать для себя стоящее в деле улучшения своего физического состояния. Вот и плёлся Дмитрий, не шёл, а именно плёлся, не поднимая головы, к тропе.

И только когда до парка оставалось каких-то десяток шагов, он поднял голову и… увидел под кроной тополя стройную, одетую в спортивный костюм девушку, которую он уже замечал в прошлые дни на далёком от себя расстоянии. А тут она оказалась совсем рядом, да ещё обращённая к нему лицом.


И прошёлся по  телу Дмитрия огонь, и бросило его в жар, словно он и не стоял на опушке парка, окутанный утренней прохладой, а находился в дышащей жаром печи. Он почувствовал стук в висках и подступивший к горлу ком, а его грудь сдавило так, что ему трудно вдруг стало дышать, а в ногах появилась слабость.

Дмитрий остановился, сделал глубокий вдох и, не сводя с улыбающегося лица девушки взгляда, стал медленно, наподобие проколотой гвоздём автомобильной шины, выпускать воздух.  Он знал, что смотреть в глаза не отрываясь неприлично, но, однако же, ничего не мог с собою поделать. Его выручила, как может это показаться ни странно, сама девушка.

– Киреев Дмитрий?! Дима?! – воскликнула она и ещё более обворожительно улыбнулась.

– Да, – только и смог произнести Дмитрий.

– Ди-ма! А я Лена, Леночка, которая бегала по этой тропе за вами восемь лет назад. Вспомнили?!

– Еле-на? – негромко проговорил Дмитрий и улыбнулся. – Это та, с веснушками и косичками, которые торчали в разные стороны, словно рожки?


– Вспо-мнил! А я думаю, помнит он меня или нет? Я ведь за вами бегала, как хвостик. Здравствуй… те, Дмитрий, – неожиданно смутившись, проговорила Елена и шагнула навстречу оторопевшему Кирееву. – Мы столько лет не виделись. Как мы будем общаться – на «вы» или на «ты»?
– Ле-но-чка, – улыбнулся возвратившийся в себя Киреев. – Конечно же, на «ты».

– Ой, как хорошо. А то я смотрю, ты такой стал большой и солидный.

– Не солидный я, Лена, а толстый и неповоротливый, как слон. Я тут вот неделю назад вышел и до сих пор ещё не сделал ни одного круга. А значит, помимо того, о чём я только что говорил, я ещё и ленивый.

– Ну нет, Дима, нельзя так о себе говорить. А что касается бега, то это не так уж и сложно. Просто вам плохо было это делать в одиночку. А если… Дима, а давайте бегать по этой тропе вдвоём. Помните, как это было раньше. Вы впереди, а я за вами.

– Нет, Елена, теперь уж если и бегать, то вы идёте впереди, а я за вами. Какой из меня сейчас лидер. Это было восемь лет назад.

– Дима, а ты женат? – заметно смутившись, спросила Елена. – Ведь прошло столько времени.

– Нет.

– Я тоже незамужем. Побежали? – то ли спросила, то ли предложила Дмитрию Елена.

– Попробуем, – неуверенно ответил Дмитрий и почувствовал, как его сердце вновь лихорадочно заколотилось, а по телу прокатилась горячая волна. – Только не слишком быстро, – попросил он и ступил на тропу оздоровления не только тела, но и мыслей.

А что? Может, у Дмитрия с появлением Елены и наступит переломный момент, когда его тело станет подчиняться мозговому центру, а не будет вести себя с ним врастопырку: мысли одни, а дела другие. 

И Дмитрий побежал. И не просто побежал, а с каким-то даже остервенением и жаждой сделать то, что ему не то что не давалось, а вообще и не хотелось выполнять. Теперь же он, следуя за Еленой, думал только об одном: не отстать от неё и не упасть от перенапряжения. Бежать быстро с его весом…

Елена же, как истинный играющий тренер, дабы для Дмитрия не увеличивать темп бега, часто удалялась от него на десять-пятнадцать метров, вновь возвращалась. И сделав вокруг него несколько кругов с подбадривающими возгласами, она снова уходила на некоторое расстояние вперёд. При этом она часто интересовалась его самочувствием, а во время бега вокруг него ещё и заглядывала ему в глаза.

– Дима, Дима, переходим на шаг, делаем взмахи руками и глубокие вдохи и выдохи. Так, та-ак, хорошо. А теперь шагом марафонца. Вразвалочку, вразвалочку.  Не торопись. Следи за дыханием. Скорость придёт потом. Вначале надо научиться правильно дышать. А хорошим бегом мы займёмся позднее. Это ты мне говорил десять лет назад, когда я впервые вышла на эту тропу. Помнишь?

– По-мню, – выдохнул Дмитрий и остановился.

– А раз помнишь, то не останавливайся. Ходи, ходи, Дима. Передвигайся. И не забывай о дыхании.

– Ле-на, да я же сейчас растаю, – взмолился Дмитрий. –  Ты посмотри на меня, я весь мокрый.

– Ничего. Пот… вспомни свои слова…

– Пот – дело хорошее. Если потеешь – значит, ты ещё жив, – сквозь смех проговорил Дмитрий…

Ой как вовремя обратилась Виктория Ивановна к Богу со своей просьбой. Не попроси она Всевышнего ниспослать её сыну катализатор в лице Леночки, кто знает, как могло всё обернуться. Понятно, что сам Дмитрий на «тропу оздоровления» не захотел бы даже и выходить, а не то что по ней бегать. И ещё…

Как вы, уважаемый мой читатель, думаете? Жаром обдавало Дмитрия при встрече с Еленой под кроной развесистого тополя просто так, или это в его сердце пробудилась любовь, та, которая случается с первого взгляда? Лично я думаю, что Дмитрия всё-таки сразила стрела Амура. Ну не мог же он  дрожать и гореть в полыми просто так.

До момента встречи с Еленой он ведь постоянно находился в женском обществе, и с ним, насколько мне известно, подобного не случалось. А тут вдруг раз – и душевный огонь.

Ну и ну-у. Вот будет-то рада Виктория Ивановна, когда узнает, что её непробиваемый стрелами Амура Димочка наконец-то влюбился, и не просто влюбился, а втрескался по самые кончики ушей, а может, даже и вовсе утонул в нагрянувших на него чувствах.

То, что с сыном произошли изменения, Виктория Ивановна заметила сразу же, как только он вернулся с пробежки. Ну, во-первых, его спортивный костюм оказался таким, как будто Дмитрия окатили водой. Даже капюшон куртки, и тот был мокрым. И если раньше, в прошлые свои выходы, Дмитрий по возвращении  только и делал, что возмущался и говорил о нежелании делать пробежки, то теперь он выглядел так, будто испил какого-то эликсира бодрости.

И ещё, на что обратила внимание Виктория Ивановна, Дмитрий отказался от обычного плотного завтрака, а только выпил с булочкой чаю.  Она ещё заметила, что у сына появились настроение, словоохотливость и желание двигаться, чего ранее у него не наблюдалось.

«Спасибо, Господи», – поблагодарила Виктория Ивановна Бога и, осенив себя крестом, низко поклонилась. – Спасибо. Я у тебя в долгу».

А когда матери стало известно (сообщила соседка), что Дима по «тропе здоровья» бегает с очень даже красивой девушкой, Виктория Ивановна ещё больше стала благодарить Бога и, как бы мимоходом, попросила его, чтобы «катализатор» сделала из её сына человека.

И выпросила. Через полгода по настоянию Елены Дмитрий осмелился пойти с нею в фитнес-зал. Ну а там уже и самому Дмитрию захотелось слепить из себя если и не Шварценеггера, то, по крайней мере, такого, чтобы им гордилась сама Елена, с которой у него уже через месяц намечалось бракосочетание.

– Господи, большое ж тебе материнское спасибо за то, что ты послал моему сыну такую красавицу, и за то, что теперь мой сын стал походить на человека, – устремив взгляд в небо, благодарила Виктория Ивановна Бога. – И если можно, Господи, то пусть теперь уже они подарят мне внука или внучку.

А что, просьба вполне земная и выполнимая. Давайте и мы попросим Бога, чтобы он услышал Викторию Ивановну. Подсоби ей, Господи! Пусть Дима и Леночка обзаведутся сыном и дочкою.


                БАБКА ПАРАСКА,
                ЕЁ СОСЕД ИВАН И «СВЯТОЙ КОЛОДЕЦ»

Источник (родник, ключ), который сейчас находится на окраине села Холодное, появился, видимо, в самые давние времена, в такие давние, что память людская не сохранила день появления его на свет Божий. И я склоняюсь к мысли, что миг его рождения просто некому было запоминать, потому как в этом месте человеком ещё и не пахло.

Теперь же, когда кто-нибудь из заезжих спрашивает у сельчан о времени рождения сельской знаменитости, те, почесав для важности затылок или подбородок и подняв к небу глаза, отвечают:

«Давно-о-о. Ишшо мой прапрадед бегал без штанов, а можа, ишшо раньша. Да-а, ишшо раньша. То дед маиго прапрадеда бегал без штанов. А можа, када  тут и людей-та не была».

В первые минуты своего рождения родник, вырвавшись из цепких объятий меловой горы и перекатываясь по камушкам, вначале тихонько, а потом сильнее запел свою звонкую песню, оповещая округу о своём появлении на свет. Спустившись вниз, он змейкой нырнул в заросли прибрежных осок и камышей и вскоре слился с мутноватыми водами Северского Донца.

С той поры прошли многие сотни лет. Люди обжили берега реки, протоптали тропинки и наездили дороги, и, в конце концов, одна из дорог пролегла рядом с журчащим родником. Пешие и конные часто стали останавливаться у ручья, чтобы попить кристально чистой и вкусной воды.

К началу двадцатого века о роднике уже знали жители ближайших сёл, хуторов и деревень. К этому времени уже было сложено много легенд о его чудодейственной силе и о том, что его воду можно пить, не боясь простуды, в любую жаркую погоду и в любом количестве. Даже вспотевшие от длительной дороги лошади могли утолять ею жажду без всяких для их разгоряченных тел последствий.

Перед Первой мировой войной жители села соорудили над ним небольшую часовенку, а служители культа стали за воду взимать плату в пользу местного храма. Однако войны и революции, прокатившиеся в наших местах, сделали родник снова вольным и свободным от всяких срубов и часовенок. Но люди всё равно ходили  и ездили к нему с фляжками, вёдрами и даже с бочками. Особенно многолюдно бывало здесь в религиозные праздники.

Местные власти пробовали проводить среди приходивших бабушек и дедушек антирелигиозную работу. Не помогло. Тогда, чтобы старики и старушки не мучили свои ноги, родник взяли и… бульдозером засыпали землёй. Народ, однако, митинговать и устраивать протестные манифестации, как это принято в нынешней жизни, не стал, а за одну ночь над родником…  был устроен дубовый сруб. И вновь пошли люди к чудодейственному источнику с фляжками и баклажками, с вёдрами и бутылками, пешком и даже не только верхом на лошадях, но на телегах и в других более облегчённых  и элегантных экипажах.

Власти снова пригнали бульдозер и… засыпали родник уже крупным мелом, да ещё и хорошенько утрамбовали самим трактором, а утром следующего дня селяне, как и прежде, черпали воду из нового колодца. Так продолжалось несколько раз. Власти пригоняли бульдозер, старики за одну ночь ставили новый сруб. В конце концов, власть сдалась и даже вложила свою лепту  в повышение значимости родника, поставив вместо дубового сруба бетонные кольца. Вода от бетона хотя немного и потеряла прежний вкус, однако не потеряла своей известности.

А после того как в источнике искупался Иван (Ванищка), известный в селе, а может, и во всей округе любитель самых простых в изготовлении спиртосодержащих жидкостей, начиная от крепкого самогона и заканчивая только что начинающей пускать пузыри брагой. Не оставлял наш односельчанин без внимания и высокородные  по своему происхождению духи и одеколоны. Так вот, после того как в роднике искупалась сельская знаменитость, о «святом» колодце в селе заговорили с новой силой.   

Оказался ж Иван в родниковой воде, в чреве бетонного колодца, как оказалось, по чистой случайности, а не из-за того, что ему вроде как захотелось отучить себя от пьянства, а может… по селу ведь ходят разные слухи. Верно только то, что Иван (Ванищка) в «святой», враз протрезвляющей купели был. А случилось это…

Когда солнце уже клонилось к западу, а полуденную жару сменила вечерняя прохлада, к «святому» колодцу с пятилитровым алюминиевым бидончиком присеменила Захаркина (подворье) бабка Параска. Она долго топталась вокруг бетонного кольца, возвышающегося над землёй, тихонько нашёптывая какие-то слова, дважды крестилась и даже пробовала опускать в колодец бидончик. Однако, пошамкав почти беззубым ртом, старушка вздыхала и вновь начинала ходить вокруг кольца. Спуститься вниз к говорливому ручейку, выбегавшему из-под бетонного кольца, по скользкому крутому берегу, она тоже не решалась. Так, может, и ушла бы бабка Параска домой с пустым бидоником, если бы не появился в это время её сосед Иван, возвращающийся нетвёрдой походкой из соседнего села от своего закадычного друга, у которого он гостевал целых два дня.

– Ну что, бабка, ходишь? Чей, воды пришла узять? – заплетающимся языком проговорил Иван. – Ахота табе суда была ташшиться, – начал он воспитывать свою соседку, громко икая. – На чёрта ана табе нужна, эта вада? У тибе ж на дваре свой калодизь, – дохнул Иван на старушку сивухой.

– Ванищка, детащка, акстись. Рази тах-та можна. Ты лучши вазьми вот битоник да набяри вадищки, а то я не дапинаюсь. А нижа апускаться баюсь. А ну как бултыхнусь  туды. Я ж ни вылизу патом назад.

– А магарыч будя? – икая,  спросил Иван. – Без магара я воду набирать ни буду. Я тожа баюсь вады.

– Будя, детащка, будя, ты тока набяри битоник. А как дамой придим, так я табе сразу и налью цельную стопку самагоника.

Взяв у бабки Параски бидончик и переваливаясь с ноги на ногу, Иван начал обходить колодец, выискивая место, с которого можно будет зачерпнуть воды. Не найдя ничего подходящего, Иван опустился на колени и перегнулся через бетонное кольцо, ругая при этом крепкими словами местные власти за устройство неудобного колодца.

Дотянувшись бидончиком до воды, Иван неожиданно потерял равновесие и, дрыгнув ногами, сполз в колодец до самой поверхности родника. Громко ругаясь, он попросил бабку Параску подержать его. Старушка, перекрестившись, ухватила Ивана за ноги и, упираясь коленями в бетонное кольцо, изо всех сил старалась удержать водочерпия от дальнейшего сползновения. На какое-то время это ей удалось.

Иван (Ванищка), набрав воды, ещё больше задрыгал ногами, стараясь выбраться из кольца или хотя бы найти  какую-нибудь опору. Но всё было тщетно. Чем больше и сильнее он дрыгал ногами, тем больше получала тумаков бабка Параска.

– Ва-нищка, да ты ш та-хта ми-не убье-ешь, – всхлипывая, запричитала старушка.
Ивану было ж не до её причитаний и всхлипываний. Он ещё сильнее начал извиваться, стараясь как можно быстрее выбраться наружу. Бабка Параска тоже изо всех сил помогала ему, ухватившись обеими руками за брючный ремень.

Однако чем больше они оба старались, тем ниже опускался Иван в колодец. Старушка, собравшись с духом, ещё сильнее потянула своего радетеля за ремень, но, вместо того чтобы Иван начал подниматься наверх, у него…  сползли брюки. Увидев в полной комплектности обнажённый иссиня-белый зад, старушка отпустила ремень и, прикрыв левой рукой глаза, начала быстро креститься, испуганно приговаривая:
– Свят, свят, Госпади, Исуси Хрясти.

Иван, дрыгая ногами, ужом извивался на кольце, костеря старушку самыми неприхотливыми, но довольно ёмкими по значимости словами. И Параска, желая подсобить Ивану, предприняла попытку ухватить его за ноги, но, получив по носу, она от неожиданности и боли плюхнулась на землю.

– Ба-бка! – провизжал Иван. – Мать… – дальше он не успел договорить, а дрыгнув голым задом, в одно мгновение скрылся в колодце.

Крестясь и охая, Бабка Параска встала с земли и, с испугом заглянув в колодец, истошно закричала:

– Ка-ра-ву-ул! Ка-ра-ву-ул, рятуй-тя-яа!

Обежав  вокруг колодца, Захаркина остановилась и, заглянув одним глазом через край кольца, всплеснув руками, запричитала:

– Ванищка, детащка, я  ж табе казала, штоб ты ни ругалси. А ты-и… Рази тах-та можна.

Её причитания прервали громко выкрикиваемые маты, которые возвещали, что «Ванищка» жив. Параска переукрестилась и вновь заглянула в колодец.

– Ванищка, живой!

– Живой, живой, чёрт тибе задяри, карга старая,– протрезвевшим голосом простонал Иван.

В это время мимо родника презжала грузовая машина, в кузове которой сидели люди. Притормозив у колодца, шофёр и пассажиры некоторое время смотрели, как бабка Параска помогала выбраться из колодца Ивану со спущенными по колено штанами. И как только их односельчанин ступил на землю, машина, стрельнув два раза выхлопной трубой, укатила в село, оставляя за собой облако пыли.

 Иван, выбравшись из студёной воды, потопал ногами, а потом, стряхнув с ног туфли, начал раздеваться, чем вогнал бабку в неописуемый испуг. Параска, отвернувшись от обнажённого и стучащего зубами Ивана, дрожащей рукой крестилась, нашёптывая «Отче наш».

– Усё, бабка, можашь не кряститься, – услышала Параска голос Ивана на словах  «не введи нас в искушение…». – Я пошёл дамой.

– Ванищка, – опомнилась старушка. – А как жа битоник? Я ш иго ни дастану.

– Битоник, битоник, бяри палку и вытаскавай сама.

– Ванищка, да я ш ни датянусь да ево.

– Датянисси, чёрт старая, падъявилась на маю голаву са сваим битоникам, – и, натянув на себя мокрую рубашку, Иван зашагал к селу, оставляя на пыльной дороге мокрые следы.

А вечером по Сиверскому прошёл слух, будто Захаркина  Параска уговорила Ивана искупаться в «святой» воде, чтобы излечиться от пьянства. Может, так оно и было. Кто теперь точно скажет. Слухи, они, знаете… Вот, к примеру, ещё говорят, что Ивана третий день воротит от спиртного, а как только ему о нём напоминают его друзья-товарищи, Ивана бросает в дрожь.

с. Вислое
2014 год.