Не романтический роман главы 26-27

Глава 26

  Таня зашла домой тихо, стараясь не шуметь, чтобы незаметно спрятать коробку от детей. Она потихоньку прикрыла за собой дверь и, убедившись, что щелчка замка никто не услышал, определила свой трофей в шифоньер, служащий закрытым дополнением гардероба в прихожей. Только вечером, когда дети уснули в своих комнатах, она достала коробку, предварительно рассказав Лизе её удивительную историю.  Надо сказать, что Лиза обожала всевозможные домашние секреты за возможность проявить свои аналитические способности в их разгадывании. Девушки поставили коробку, на диван и расположились по обе стороны от неё. Лиза достала фотографию, которую ещё утром рассматривала Таня, сама же хозяйка квартиры вытянула из коробки несколько вырезок, из очевидно, очень старых газет.
- Тань, смотри, у неё кулон, как у твоей соседки, Олеси. Да, она и сама на неё похожа. Жаль, что год не указан. Может сестра? – спросила Лиза, нахмурив свои рыжие брови, отчего не переносице появилась морщинка.
Таня отложила вырезки и снова взяла фото.
- Точно, воскликнула она – А я голову ломала, откуда мне знаком этот кулон. Олеся же с ним не расстаётся. Нет у неё сестры, Лизок – размышляя вслух, произнесла Таня. Вот это память у тебя, ты Олесю пару раз всего видела, а кулон запомнила.
- Так он мне сразу понравился. Я у неё тогда спросила, покупала или на заказ делала? А она посмеялась и сказала, что это семейный талисман.
- Да, она мне рассказывала, что ей мама подарила. Значит, есть вероятность, что это её родственница.
- А, что в вырезках?
В газетных вырезках, обнаруженных девушками, рядом с фотографией, говорилось об убийстве девочки, восьми лет. Девочка была утоплена, предположительно её отцом. Чуть глубже, в коробке находилось ещё несколько фотографий и, скреплённые скрепкой несколько вырезок, видимо, из тех же газет. Обнаруженные фотографии, в отличие от первого найденного фото были любительскими. На одном из них барышня с портретного фото, стояла на ступеньках какого-то государственного учреждения. На её плечах красовался мужской пиджак. Барышня улыбалась, соединяя борта пиджака, вместо пуговиц, руками. Кулона, девушкам на этом фото разглядеть не удалось. На другой фотографии рядом с ней был молодой человек, с густыми немного вьющимися волосами. Его рука лежала у неё на плече, они оба смотрели в объектив и радостно улыбались.
- А вот и владелец пиджака нашёлся – усмехнулась Лиза
- Какого пиджака? – недоумённо спросила Таня
- Вот этого –  Ткнула пальцем в фотографию Лиза – Смотри, тут она в его пиджаке, а тут пиджак на нём. Как ты думаешь, кто он ей?
- Может брат?
- Да, брось ты, какой там брат?! Я думаю, что любовник!
- С чего ты взяла, что любовник – недоверчиво возразила Татьяна – может муж
- Ага, муж – грубо ответила Лиза – Ты посмотри, как они оба светятся…а что это значит?
 - Что?
- То, что в их отношениях нет быта, сплошная романтика.
Таня не знала, что ответить Лизе, никогда не имевшая связей на стороне, она всецело доверялась опыту своей сестры. Лиза же продолжала свою детективную работу.
- Та-ак, это фото, скорей всего, сделано на субботнике
-А это ты откуда взяла?
- Смотри, вот тут внизу веник лежит. Я думаю, что это она его отложила, что б фото сделать, а он в кадр попал.
-Ну и глазища у тебя, Лизка.
- Лучше б сказала умище
- И умище тоже.
- А что в вырезках?
В нескольких вырезках говорилось, что Владимиру Шнайдеру предъявлено обвинение в убийстве Екатерины Шнайдер, его дочери. В одной из вырезок сообщалось, что приговор приведён в исполнение. Была статья о самой девочке с её фотографией.
- Смотри, Лиза, мне кажется, она на Вовку моего похожа.
- Не, вообще не похожа
- А вот так? Глаза, смотри - И Таня закрыла нижнюю часть лица девочки ладонью
- Ну, что, то есть. Только ты учти, что это газетная фотография тысячелетней давности.
- Всё, остальное завтра, а то мне рано вставать. Голова кругом идёт.
- А это, что? – спросила Лиза, доставая сложенные вдвое несколько листов бумаги с набранным на них текстом.
Таня взяла, забрав бумаги из рук сестры, развернула их и на первой же прочла:
Дарственная:
Я, гражданка Шнайдер Эрна Готлибовна, паспорт серии…. Отдаю в дарение Михаэлю Полякову домовладение, находящиеся по адресу: г N. Ул Заводская 17….
Буквы перед глазами Тани запрыгали, она выронила бумаги.
- Дай мне воды, Лизок -  внезапно охрипшим голосом попросила Таня. Лиза, не сводя с неё глаз подошла к столу и, наливая в чашку воду из бутылки спросила:
-Что случилось?
Таня, сделав пару глотков, вздохнув, ответила:
-Михаэль недавно был в этом городе в командировке, но ни словом не обмолвился о дарственной. Ну, что ж, если он молчит, мы тоже пока помолчим. Поняла? – резко повернув голову к Лизе, спросила Таня. И та, увидев в глазах сестры какой то, доселе не знакомый ей, жестокий огонёк азарта, кивнув, согласилась.
- Кто эта Эрна Шнайдер? – спросила непонятно кого Таня и сама себе ответила – Ничего, завтра, надеюсь, узнаем.
Танино утро началось рано и развивалось стремительно. Ещё с вечера она договорилась с Лизой насчёт детей, поэтому умывшись, расчесавшись и по-военному быстро одевшись, она, буквально, на ходу выпила свой горький кофе и поехала заниматься устройством Веры Дмитриевны в другую больницу. Планируя поговорить со свекровью, Таня захватила с собой фотографию незнакомки и таинственную дарственную.
Вера Дмитриевна выглядела гораздо лучше. В глазах её появилась, такая редкая нынче лучистость, а на тонкой коже щёк уже начал проступать лёгкий румянец. Она встретила невестку сидя на кровати в своём халатике, одетом поверх ночной рубашки
- Доброе утро, Вера Дмитриевна! Как ваше самочувствие? – обнимая свекровь, спросила бодрым голосом Таня.
- Доброе…Мне уже лучше, Танечка, может домой поедем? - растеряно, но с надеждой в голосе спросила Вера Дмитриевна.
- Мы сейчас в больницу поедем, а там доктор нам скажет домой или нет, хорошо? Я пока пойду с бумагами всё улажу…
- А мне переодеться?
- Не обязательно. Нам только до машины дойти. На улице не холодно. Я в метрах десяти припарковалась.
С этими словами Таня вышла из палаты, а Вера Дмитриевна стала собирать свои нехитрые пожитки в пакет. Надо сказать, что Вера Дмитриевна была женщиной особенной. Не в том смысле, что все остальные женщины обделены особенностями, а в том, что при всех тяготах жизни, которые выпали на долю этой, с виду, хрупкой женщины, она умудрилась сохранить в себе способность восхищаться и радоваться самым незаметным, с точки зрения большинства, пустякам, мимо которых добрая половина людей либо проходит и не замечает, либо принимает за должное. Это её удивительное качество было неприятно Тане с самого первого дня их знакомства. Сначала девушке казалось, что свекровь прикидывается простушкой, чтобы втереться к ней в доверие. Позже, спустя годы, когда Таня уже имела возможность убедиться, что это всего на всего черта её характера, это свойство свекрови стало раздражать девушку своею нелепостью и непрактичностью. Вера Дмитриевна никогда и ни на что не жаловалась и ни о чём не просила. В гости не приезжала, за то к себе приглашала частенько. Безумно любила сына и внуков, к Тане относилась тепло, но настороженно, очевидно избегая конфликтных ситуаций. Невестка ценила мудрое отношение к ней свекрови и никогда не давала воли своему глупому раздражению. Столь идиллические отношения   двух женщин обуславливались не столько мудростью обеих, сколько раздельным проживанием.
Новая больница, в которую приехали женщины, разительно отличалась от больницы скорой помощи, в которой Вера Дмитриевна провела ночь. Широкие белые коридоры с редкими иллюстрациями на стенах, были практически пусты. В регистратуре не наблюдалось никаких очередей и их встретили радушно, точно давным- давно ждали. Узнав, что они приехали к доктору Спицину, медсестра тут же вызвала его по телефону. Он появился, практически сразу. Невысокий, спортивный в строгих очках без оправы с обаятельной улыбкой на лице. Женщины и сами не заметили, как уже через минуту, сидели у него в кабинете в ожидании вердикта по предоставленным ими результатам обследования.  Таня ёрзала, как на иголках и не могла дождаться, когда же доктор закончит все эти прослушивания, наклоны, постукивания…  Наконец, Арсений Иванович велел пациентке одеваться и сев за стол сказал:
- Я бы посоветовал вам остаться у нас дня на три. Надо понаблюдать за динамикой, но худшего, на этот раз, удалось избежать.
Палата Веры Дмитриевны оказалась не большой, но светлой и уютной.
- Тань, смотри, какой большой телевизор – восхищённо всплеснула руками свекровь.
-Да, да вижу. – Отвечала Таня, не слушая её и думая только о том, как бы подвести разговор к коробке
- Тань, а, какой санузел беленький! Да тут и полотенчики висят!
- Ложитесь, Вера Дмитриевна, вы с утра на ногах.
Вера Дмитриевна послушно сняла халатик и со вздохом легла.
- Танюш, привези мне завтра иконку. У меня на кухне стоит, ну ты ж видела
- Видела, конечно. Старенькая такая, чёрная. Только на ней же ничего не видно, хотите, я в церковь поеду и вам новую красивую куплю. Вы только скажите, какому святому…
- Нет, доченька, ты мне мою привези. Меня ею мама благословляла
Видя, что свекровь начинает волноваться, Таня поспешила её успокоить:
-Всё, договорились, завтра с утра привезу  икону. Вам удобно?
- Да, вроде всё хорошо.
- Вера Дмитриевна, я вчера к вам за вещами заезжала и коробку, что Михаэль из гаража принёс, забрала. Посмотрела содержимое, а там вот! – Таня достала фотографию и дарственную.
Вера Дмитриевна заметно погрустнела и напряглась
- Вы знаете эту Эрну Шнайдер?
- Конечно, знаю – озарив усталое лицо доброй мягкой улыбкой, которой обычно улыбаются бабушки, рассказывая внукам волшебные сказки, отвечала свекровь – Это бабушка Михаэля по отцу.
- Она жива?
- Уже нет. Это посмертная дарственная. Но Михаэль мне ничего не сказал, и я узнала об этом случайно, вчера. Но почему ты не спрашиваешь о фото этой красивой молодой женщины?
- Вы и её знаете?
- Не много, гораздо лучше её знал мой муж, отец Михаэля. Присаживайся Танечка, это будет долгая история.
 Таня придвинула стул к кровати Веры Дмитриевны и устроилась, как можно удобнее, в ожидании обещанного рассказа. Однако заметив в глазах свекрови некоторое волнение предложила:
- Может не надо сегодня? Потом расскажите, когда домой вернётесь.
- Нет, Танечка, не хочу ещё одну ночь не спать. Мне давно надо было всё рассказать, да всё как-то не получалось. Сначала не говорила правду, потому, что Михаэль маленький был, а потом, потому, что незачем было. Он меня уже ни о чём не спрашивал и я, грешным делом, решила, что мне удалось похоронить своё прошлое достаточно глубоко, что бы оно никогда не воскресло. Но, как видишь, я ошибалась.
Я родилась и выросла в городе N, так же, как и мой муж, Владимир Шнайдер. Родители мои были родом из Москвы. История их любви была довольно романтична, и я в юности мечтала о такой же истории любви. Они учились вместе на факультете геологии и незадолго до окончания института поженились. Мама часто любила вспоминать, какую весёлую комсомольскую свадьбу они сыграли в Москве, но, закончив институт, распределение привело их в этот город. Они были молоды, любили друг друга, любили этот город, а потом ещё у них родилась я. Они были счастливы, так говорила мама. И у меня было счастливое детство, несмотря на то, что родители часто уезжали в экспедиции. Я привыкла к такой жизни, зато, когда нам удавалось собираться втроём за нашим круглым столом… Это был настоящий праздник. Мне казалось, что так будет всегда. Но однажды папа не вернулся из экспедиции. Лагерь, который они разбили, был снесён селевым потоком. Не выжил никто.
Вера Дмитриевна глубоко вздохнула, и слёзы навернулись у неё на глаза.
- Не надо, Вера Дмитриевна, вам нельзя волноваться. Давайте я вам водички принесу.
С этими словами она быстро встала и подошла к столу, где стояла полуторалитровая нераспечатанная бутылка с водой.
- Это приятное волнение, Танечка. Ведь столько лет я ни одной живой душе ничего не рассказывала и никто, представляешь, никто не мог знать какую тяжесть я ношу в своей душе.
Таня принесла чашку с водой и протянула свекрови.
- Я просто волнуюсь за вас.
Вера Дмитриевна выпила воду и вернула чашку невестке.
Мне было шестнадцать, когда мы остались с мамой вдвоём, а в восемнадцать я встретила Володю. Это случилось на дне рождении моей сокурсницы. Я тогда училась на экономическом факультете, а там ребят почти не было, одни девчонки. Володя был одноклассником её старшего брата и соседом по лестничной клетке. Это была любовь с первого взгляда. Именно такая, как я себе представляла. Почти весь вечер он смотрел на меня своими ясными, как апрельский день глазами и мне казалось, что я знаю его тысячу лет. А я боялась на него смотреть, мне казалось, что это не скромно и помню, как кровь приливала к моему лицу всякий раз, когда наши взгляды пересекались. Наконец он пригласил меня на медленный танец. Я так разволновалась, что до сих пор не помню о чём мы говорили, помню только, что счастья у меня перехватывало дыхание. Потом он проводил меня домой и с того дня мы уже не могли друг без друга. Через год мы поженились, а ещё через год у нас родилась дочь … Мы назвали её Катей. Тогда мне казалось, что история моей любви, как под копирку повторяет историю любви моих родителей, но нам не надо было никуда уезжать из родного города, где нам было всё знакомо, где были наши родители, друзья…У нас всё было хорошо, мы были счастливы, а вместе с нами были счастливы и наши близкие. Моя мама и родители Володи обожали Катю. У неё были такие же глаза, как у её отца.
Вера Дмитриевна глубоко вздохнула и замолчала.
- Я читала в газетных вырезках…- начала было Таня, но свекровь её прервала.
- Всё по порядку, Танечка, всё по порядку. Володя, ещё в институте был комсомольским активистом. Он был такой неугомонный, всегда, что-то придумывал, в общем, у него это хорошо получалось и, когда, после института он попал на завод, его уже через несколько месяцев рекомендовали в партию. Так он и пошёл по этой линии и через пару лет стал парторгом завода.
Появились знакомства, связи, друзья нужные или просто влиятельные. Его другом был даже председатель Обкома. Тебе, наверное, эта должность ни о чём не говорит, а это была очень крупная и значимая фигура в целой области. Тогда и пошли у нас первые конфликты. Он всё позже и позже стал приходить домой, зато у нас появилась квартира, машина, шмотки импортные… Но счастье исчезло. Я смотрела на него и не узнавала. Иногда он мне казался совсем чужим. Я пыталась говорить с ним, с его родителями, но эти разговоры ничего не дали мне. Когда я забеременела Михаэлем, мне казалось, что ребёнок вернёт нам утраченное счастье. Но я ошибалась. Однажды, возвращаясь из женской консультации, я увидела его с девушкой. Да, той самой, что на фото. Он держал её за руку и что -  то говорил ей на ухо, а она так звонко смеялась… Я стояла, смотрела на них и не могла отвести глаз, потому, что то, счастье, которое было моим, теперь принадлежало этой молодой и красивой девушке. Трудно описать, что творилось у меня на душе. Вечером он пришёл, как ни в чём не бывало. Я рассказала ему о том, что видела. Он растерялся, стал оправдываться, что это всё несерьёзно. Мне так хотелось в это верить, что я поверила. Но, как говориться шило в мешке не утаить и, вскоре я узнала о его романе с секретаршей секретаря Обкома. Дошло до того, что он стал говорить о разводе. Мне было больно и обидно. Мне казалось, тогда, что он предал меня. Сплетни расползались по городу, как паутина, а я чувствовала себя мухой, которая, пытаясь вырваться из её плена, только больше вязала в ней. Так до меня дошёл слух, что она Володю приворожила. Поговаривали, что все женщины в их роду ведьмы. Но я в это не верила. С рождением Михаэля всё стало только хуже. Он старался из всех сил проводить больше времени дома, но это его так тяготило, что видеть, как он мучается было невыносимо. Его мысли были далеко от меня и от детей. Я не знала, что делать, но жить так больше я не могла. Это был уже не мой Володя. И я сама предложила ему развод. Он ничего тогда мне не ответил, но назавтра, вдруг предложил поехать к Кате, в пионерлагерь на выходных. Ещё сказал, что устал врать, изворачиваться и хочет, чтобы между нами больше не было тайн. Он мне дал надежду, мне даже показалось, что мой Володя вернулся. Я радовалась, как дура, собирала вещи, гостинцы. Но поехал он один. Ночью у Михаэля поднялась температура, и мы с ним остались дома. Дальше я знаю только то, что писали газеты и, что говорил следователь. Катюша пропала. Володя спал, а она пропала. Сначала он один её искал, потом какие-то люди ему помогали, а потом уж милицию позвали. Когда он вернулся, на нём лица не было. Всё прощения просил…
Вера Дмитриевна всхлипнула и закрыла руками лицо. Таня подскочила к ней и обняла.
-Не надо, Вера Дмитриевна. Успокойтесь, вам нельзя… Это всё я… Она встала и побежала вновь к столу за водой.
- Нет, Танечка, ты тут не причём.
- Вот, выпейте, пожалуйста. Может успокоительного?
- Нет, не надо, мне уже лучше.
Немного отдышавшись, она продолжила: Катю нашли через пять дней, а на следующее утро арестовали Володю. У меня на нервной почве поднялась температура, я вся горела …Михаэля, пока я болела, взяли Володины родители, а моя мама меня выхаживала. Я даже на похоронах Кати не была. Мне, потом, рассказывали, что её весь город хоронил. Теперь думаю, что это Бог меня уберёг, не дал мне увидеть мою девочку в гробу. Суд я почти не помню. Людей было очень много, а я только на него смотрела, на Володю. Не помню, что думала. Просто смотрела и всё. Говорили, что он Катю убил, а возможно и меня с Михаэлем собирался убить. Я верила и не верила. А потом приговор огласили и, всё было кончено. Жизнь моя закончилась с оглашением приговора. Не знаю почему, но мне казалось, что эта секретарша была виновна в том, что произошло. Хотя ни что на это не указывало, но я это чувствовала вот здесь – и Вера Дмитриевна приложила руку к сердцу. Мне казалось, что я схожу с ума. Я не могла ходить по улицам, по тому, что они мне напоминали о нём, я не могла видеть людей, потому, что мне казалось, что меня все жалеют или шепчутся за спиной. Возможно так и было. Поэтому, как только я получила свидетельство о смерти Володи, мама настояла, что бы мы ухали к её сестре, моей тёте в Москву. Тётя Тома была бездетна и, уже, вдовствовала. Она была значительно старше мамы, лет на двенадцать, кажется, и приняла нас с распростёртыми объятиями. Потом, я поменяла фамилию на свою девичью и перевела на неё Михаэля. Моя мама, какое-то время поддерживала связь с родителями Володи, а после, как она умерла, связь оборвалась. Наверное, я поступила жестоко, но я хотела порвать все нити, которые связывали меня с городом N, хотя знала, что этой секретарши в городе уже нет, потому, что она вышла замуж за своего шефа, еще, когда суд шел, и укатила с ним в Ригу.
Вот такая история, Танечка. Но смотреть мне на эту Александру Герц по-прежнему, невыносимо.
- Как вы сказали? – удивлённо спросила Таня.
- Александра Герц – повторила Вера Дмитриевна. После ответа свекрови, в голове Тани стала выстраиваться странная конструкция, состоящая из имён, событий и их взаимосвязей и заставившая её задать следующий вопрос:
-  а вы не знаете, как сложилась дальше судьба этой женщины?
- Нет, не знаю. Но, думаю не плохо. С таким высокопоставленным мужем…
-Да, да, конечно – задумавшись, пробормотала Таня. Затем, словно сомневаясь в чём-то спросила?
- А фамилия её мужа, случайно, не Голубев?
- Да. - Удивлённо расширив глаза, подтвердила Вера Дмитриевна.
- Кажется, я знакома с дочерью вашей разлучницы. Её зовут Олеся.
- Хорошее имя – задумчиво сказала свекровь и вдруг спросила: а она на много моложе Михаэля?
-Нет, точно не скажу, кажется года на полтора .
Вера Дмитриевна побледнела и посмотрела на Таню так, точно видела её впервые:
- Этого не может быть. Они же в Ригу уехали.
- А Олеся и родилась в Риге, просто потом её отца перевели в Москву и вот…
- Танечка, разве такое возможно? А мать её жива?
-  Жива, только сейчас она при смерти…- Девушка осеклась и подумав продолжила: -  Уж не хотите ли вы сказать, что Олеся…
- Сестра Михаэля – закончила Танину фразу Вера Дмитриевна, таким странным тоном, словно сама не верила в то, что сказала.
Некоторое время обе женщины глядели друг на друга, ничего не говоря, глазами полными непонимания и ужаса. Каждая пыталась примириться с новой информацией и определиться со своим личным отношением к ней. Таню, почему то, эта новость насторожила, и она пыталась понять, отчего это известие её не обрадовало. Первой нашлась Вера Дмитриевна:
-Танюш, ты сама держись от неё подальше, а Михаэля к ней на пушечный выстрел не подпускай.
Или он её не знает? Если не знает, то не знакомь, ни за что не знакомь. – Полушепотом заговорила свекровь.
Слова Веры Дмитриевны подействовали на девушку в диаметрально противоположном направлении. Ей захотелось доказать не то себе, не то этой немолодой испуганной женщине, что все её беды, связанные с матерью Олеси, ни в коем случае не распространяются на её дочерь. И Михаэль, так же, как и сама Таня, находится в полной безопасности и что прошлое, поведанное свекровью в самых мрачных деталях, никак не может стать настоящим Тани.
- Не получится, Вера Дмитриевна, она наша соседка. Мы дружим семьями, если так можно сказать, Олеся теперь, правда вдова, но на наши отношения это не влияет, они у нас прекрасные. К тому же, она очень хороший человек, вы её просто не знаете. Между прочим, Олеся врач – кардиолог и это - больница, в которой она работает, только у неё сейчас отпуск и она ухаживает за своей мамой, но попасть сюда, без её протекции мы вряд ли смогли бы. Так, что вы зря думаете, о ней плохо. Уверена, что она даже понятия не имеет о бурной молодости своей матери.
Вере Дмитриевне, как показалось Тане, стало неловко и, она опустила глаза. Затем немного помолчав, она посмотрела на невестку и, как показалось девушке, с надеждой в голосе спросила: а она похожа на Михаэля?
- Она на свою маму похожа, по крайней мере, на фото. Лично я не знакома с Александрой Анатольевной, но романы её читала. Так вот в каждой её книге обязательно есть фотопортрет автора. Она очень известная и модная писательница.
- Вот, значит, как – тихо произнесла женщина и откинулась на подушку. - Никогда не понимала, что такое модный писатель. - проворчала свекровь и устало, вздохнув попросила: - Не рассказывай своей Олесе ничего, ладно?
- Да ей сейчас не до этого. У неё мама последние дни доживает…
- Потом тоже не говори. Кому приятно такое про свою мать узнать? И будь с ней осторожна. У них все женщины в роду такие, не только её мать.
- Хорошо, Вера Дмитриевна, вы только не волнуйтесь. Мне уже ехать надо. Что вам завтра привезти?
- Икону.
- Икону я не забуду, я имею ввиду из продуктов.
- Даже не знаю. Что - то аппетита совсем нет
- Значит, привезу фрукты, для аппетита. А вы отдыхайте, лучше будет, если вы поспите.
Таня обняла свекровь и, помахав на прощание рукой, покинула её палату.
Всю дорогу она думала об услышанном. Мысли, теперь переполнявшие её, были мрачными и тяжёлыми, как тучи, лениво заполнявшие пустое небо. Что - то смутное, давно забытое пробуждалось в ней, словно рассказ свекрови открыл запертое, до сей поры, на сто замков, первобытное чувство опасности, которое давно, казалось, забыло дорогу к её сердцу. Она пыталась найти рациональное объяснение этому, но ничего не находила.
Глава 27
После такого тяжёлого сна Вероника Павловна всё утро не могла прийти в себя. Она долго сидела на кровати, глядя прямо перед собой в окно и бормоча под нос, выученную, ещё в детстве у бабушки, присказку: «куда ночь – туда и сон». За окном пустое серое небо, скудным дождём превращало вчерашнюю зимнюю сказку в слякотную оттепель. Деревья стояли мокрые и, весь пейзаж за окном казался скомканным и размытым. Приближающаяся весна точно выворачивала город наизнанку, выставляя напоказ все его дефекты так умело задрапированные слепящей глаза белизной и серебром зимы. От этого город, потерявший свою сказочность, становился обычным, мутным и унылым. По серым мокрым улицам ходили серые, скучные люди с такими же серыми и скучными лицами. Мимо них проезжали серые автомобили, торопящиеся по каким-то своим серым делам и никому, не могло прийти в голову, что эта серость, когда -  ни будь, возможно очень скоро преобразиться чудесным образом, коим всё преображается в этом мире, в чудесное цветение и благоухание. И тогда уже никто не вспомнит о серости первоначальной весны, и никто не удивиться этому превращению. Но встречаются люди, которые не умеют мириться с серостью, не умеют забывать смытую дождём сказку и в любое время года живут предвкушением цветения и благоухания. Именно такой и была героиня нашего романа. Однако сон, явственный и живой немало напугал её, посеяв в сердце семена той самой серости, которую несёт с собой страх. Это чувство, однажды уже, пережитое ею вдруг вернулось, руша воздушные замки, в которых она царствовала так красиво и ярко на протяжении стольких лет. 
- Неужели, если Оля, узнает правду обо мне, она назовёт меня убийцей? – думала писательница. - Как можно описать любовь так, что б она поняла? Это было не влечение, ни жажда собственности… И тут она вспомнила, как стояла в толпе, возле здания суда, прячась за спинами горожан, что б увидеть Виктора. Наконец подъехала машина и, его вывели. Он шел, жадно шаря глазами по безликой толпе и высматривал её. В какой-то момент ей показалось, что ещё немного, и он начнёт звать её по имени. Жуткий страх разоблачения крепко прижал спину Ники к кирпичной стене здания, точно в стремлении слиться с нею.  Взгляд Виктора скользил по лицам выкрикивающих проклятия старух, по укоризненно глядящим на него лицам женщин, по, прижавшимся к матерям, испуганным детям, по угрюмо сжимающим кулаки, мужикам. Его потемневшие от горя глаза искали в толпе её, как соломинку, за которую он готов был ухватиться, чтобы спастись.  Позже, она будет проклинать себя за трусость, за малодушие, за предательство, но тогда…Ника стояла, как заворожённая и смотрела, как ведут Виктора, ловя каждое его движение и понимая, что теряет его навсегда. Он был плохо побрит, в несвежей рубашке, но больше всего её поразили тогда его глаза. Они были совсем потухшими, в них больше не было солнца. Его, внезапно изменившаяся, походка, пустой взгляд, наспех расчёсанные немытые волосы – всё говорило о фатальной безнадёжности, свидетельницей и причиной, которой являлась она. Он прошёл мимо, так и не увидев её. Люди стали расходиться, тихо меж собой, обсуждая ужасную ситуацию, сложившуюся в городе в связи с расследованием. Она тоже пошла медленно, опустив голову стараясь не заплакать. Вдруг её нагнала крупная статная женщина в тёмном строгом платье и, взяв за локоть спросила:
- Ты, что ли Ника?
- Я.
- Вот, что, я мать Виктора и мне известно, чья заслуга, что мой сын сейчас в тюрьме. Ты думала, что этим мне внуков заменишь – и она указала пальцем на живот девушки – Нет, не заменишь. И смотри, если узнаю, что в смерти Кати есть твоя вина – со свету сживу и тебя, и твоего ублюдка! Я тебе сына никогда не прощу! Я добьюсь, что б у тебя земля под ногами горела! Будь ты проклята, змея подколодная! Она ещё долго кричала проклятия, держа Нику за локоть, наконец, девушке удалось вырваться, и она побежала вниз, по узкой улочке, с глазами полными слёз. Прибежав домой, Ника упала на диван, стоящий в зале, зарылась лицом в подушки и громко надрывно рыдала. Ей было страшно, стыдно, обидно и бесконечно одиноко. Она сжимала диванную подушку, которая всё ещё пахла его одеколоном и, этот запах, проникая в её сознание, заполнял его полностью, вытесняя всю страшную действительность. Должно быть, она сходила с ума, но рядом с ней не было никого, кто бы мог ей сказать об этом.
Она не слышала ни звука открывающейся двери, ни шагов…
- Ника, можно войти? У вас не заперто было.
Девушка удивлённо подняла глаза и увидела стоящего в дверном проёме Геннадия Сергеевича.
Теперь, мысленно возвращаясь к событиям той ночи, она видела его тёмный силуэт, просвеченный ярким электрическим светом, старой коридорной люстры. Слёзы душили её, не давая никакой возможности ответить на его вопрос. Не дождавшись ответа, Геннадий Сергеевич вошел, и, подойдя к дивану сел рядом с ней. Он обнял её, мягко притянув к себе и, прижался щекой к её макушке. Она послушно, точно именно этого и ждала, подалась ему на встречу и прильнула лицом к его груди.
- Ника, - начал Геннадий Сергеевич – У нас больше нет времени. Мы должны пожениться, как можно быстрее. Меня переводят, но, к сожалению, не в Москву, а в Ригу. Как видите, для меня эта история не прошла даром, но без меня вы погибните здесь, одна.
Ника, не отрывая головы от его груди, быстро закивала, с ужасом представляя, во что непременно превратится её жизнь, стоит ей остаться одной.
- А сейчас, вам надо отдохнуть. Завтра предстоит тяжёлый день – продолжал тихо и спокойно, по -  отечески гладя её по голове, Геннадий Сергеевич. – Утром, вы пойдёте в отдел кадров, и напишите заявление по собственному желанию, замена вам уже есть. Всё равно, сменщик приведёт на ваше место свою секретаршу, потом, мы с вами пойдём в ЗАГС Октябрьского района и распишемся. Только не забудьте справку о беременности.
Услышав о справке, девушка, встрепенулась и, упавшим голосом ответила:
- У меня нет такой справки.
-Значит, надо будет взять
- Мне не дадут
- Скажите, что для ЗАГСа и дадут.
- Мне не дадут, потому, что у меня нет беременности.
- Как нет? – отстранив её от себя, спросил Геннадий Сергеевич, стараясь заглянуть ей в глаза?
- Вот так – отворачивая от него прямого взгляда лицо, отвечала Ника.
- Но Виктор мне сказал…- пытаясь встретиться с ней глазами, продолжал он
- Я обманула Виктора – встретившись с ним глазами, крикнула Ника и, вскочив, отбежала к окну.
Геннадий Сергеевич остался сидеть на диване, упершись локтями в колени и обхватив руками голову.
- Зачем же вы так, Ника? – глухо спросил он.
- Не спрашивайте меня, Геннадий Сергеевич, у меня нет ответов на ваши вопросы. Я просто хотела быть счастливой. У каждого есть право, на счастье.
- Но не такой же ценой, Ника?
- А какой? Ну, какую мне надо было заплатить цену, чтобы навсегда быть с ним?
- Вот видишь, что ты натворила
Она медленно подошла и присев рядом с ним сказала равнодушно и грустно одновременно:
- Для меня всё теперь кончено. Только вы можете меня спасти, потому, что кроме вас у меня никого не осталось.
- Поэтому я здесь. Ладно - сказал он, немного подумав, - обойдёмся без справки.
-Я сделаю всё, что вы скажете – обречённо проговорила Ника, опустив глаза.
- Я люблю вас, но все должны будут думать, что и вы любите меня. Нам придётся часто бывать вместе на людях. И никто не должен усомниться в том, что мы счастливы. Только так я смогу вас вытащить. Не бойтесь, я не стану, пользуясь, вашим положением принуждать вас к сожительству. Я готов ждать, но должен предупредить заранее, что мы не сможем позволить себе развода ближайшие пять лет. Возможно, это будут трудные годы, но я вас очень прошу не изменять мне, пока мы будем находиться в браке, хотя бы в знак уважения ко мне.
Ника, растроганная необычайным великодушием своего спасителя, прильнула к нему, обвив руками его шею и глотая слёзы ответила:
- Я не знаю смогу ли полюбить вас, но обещаю никогда вам не изменять.
Он взял в руки её маленькое, мокрое от слёз лицо и стал целовать слезы, стекающие по её щекам.
Она закрыла глаза, не сопротивляясь его поцелуям. Но вдруг он остановился и, посмотрев на неё с грустной улыбкой сказал:
- Собирайте вещи, Ника, завтра, после ЗАГСа вы переедете ко мне, как моя жена и мы, наконец, перейдём на «ты»