Цыганка

          Протягиваю несколько монет, чтобы отдать их деду-инвалиду, который только что под гармошку задушевно спел песню в вагоне еще стоящей на перроне пригородной электрички, но тут же отдергиваю руку, потому что край бегающего по странице книги глаза замечает нечто, никак не вяжущееся с образом старика, а именно, яркую цветастую юбку. Поднимаю лицо и встречаюсь взглядом с задорно смотрящей на меня молодой симпатичной цыганкой, закинувшей в рот семечки и требовательно подставившей ладонь за непредназначенным для нее подаянием. Заметив мое замешательство, она весело и уверенно говорит мне:
          - Давай! Что стесняешься, красивая?
          - Это не вам, - говорю я, кладя руку с монетами на книгу.

          Несколько минут назад я уютно устроилась прямо по центру почти пустого вагона недавно поданного под посадку электропоезда, чтобы уехать с Финляндского вокзала в небольшой поселок Кузьмоловский под Санкт-Петербургом, где у дедушки с бабушки гостил мой сынок Женя. Была пятница и ехать я должна была вечером после работы, поэтому утро провела в грустном ожидании того, что электричка будет битком набита народом и мне всю дорогу придется стоять. Но неожиданно мне выпала оказия еще до обеда отправиться в район Финбана, чтобы срочно передать нашим партнерам какие-то важные документы. Поскольку других неотложных дел на сегодня у меня больше не было, шеф милостиво разрешил не просиживать юбку просто так, а пораньше закончить рабочий день и после выполнения поручения в офис не возвращаться. Так я достаточно рано оказалась полностью свободной, забежала в магазин купить сыну подарок, а свекрам тортик, и помчалась на вокзал, чтобы как можно быстрее без толчеи и в комфорте уехать в выходные.

          - Как не мне?! – удивленно-возмущенно воскликнула цыганка, недовольно зыркнув в мою сторону глазом и блеснув массивной золотой сережкой в ухе.
          В ответ я молча пожала плечами и поискала взглядом старика-инвалида с гармошкой, но, к моему изумлению, нигде его не увидела.
 
          Когда некоторое время назад я вошла в вагон, в нем было всего два человека. В одном его конце сидел мужчина, а в другом - женщина. Я выбрала место у окна в пустом купе посередине вагона, чтобы иметь возможность и в окошко поглядеть, и спокойно при естественном освещении книгу почитать, а еще чтобы подольше место не уступать никому их входящих, среди которых обязательно окажутся люди пожилые, мамочки с вечно орущими маленькими детьми, инвалиды или беременные. Ноги у меня гудели и отваливались, потому что пришлось сегодня очень долго ходить на высоких каблуках недавно купленных и еще слишком плотно сидящих, и оттого сильно жмущих ступни сапог. Вот ведь знала, что за город поеду, что придется и в метро, и в электричке стоять, но все равно обула тесную обновку, а не старые, но удобные и разношенные до неприличия ботильоны, выглядевшие гадкими уродцами по сравнению с новой обувью! А ради чего? А не иначе, чтобы почувствовать себя супермоделью, дефилирующей по питерским лужам, грязи и колдобинам на дорогах, - язвительно подумала я сама про себя.
          Ехать мне надо было около часа. В Питере поздней осенью смеркается рано, особенно в такой пасмурный день, как этот, а свет в электричках включают, когда уже сильно стемнеет; и надо сказать, что горит он довольно тускло, да и то, если лампочка цела. Угнездившись поуютнее, я помечтала, как встречусь с Женечкой, как вкусно и сытно пообедаю, а то у меня с раннего утра маковой росинки во рту не было, если не считать чашки невкусного жидкого растворимого кофе, купленного на вокзале, потом достала книгу и устроилась читать.
          Электричка тем временем заполнялась людьми, но было их мало, и каждый вновь вошедший старался первым делом занять какое-нибудь пустующее купе. Я сидела спиной по ходу движения и лицом к двери, которая была ближе к хвосту поезда. Каждый раз, когда эта дверь с ничем не сравнимым шумом и грохотом, свойственным только дверям в электричках советского образца, открывалась, я непроизвольно вскидывала взгляд, чтобы посмотреть на вновь входящего.
          И вот недавно, прихрамывая, вошел старый, но еще бодрый, дед с гармошкой. По его повадкам было видно, что вместо одной из ног у него протез, знаете, из разряда тех протезов, которые не сгибаются в колене, а чтобы человеку передвигаться, ему приходится заносить ногу немного в сторону, а потом уже ставить ее на место. Дед уверенно по-хозяйски встал у выхода, сместившись, чтобы не мешать входящим, немного вглубь первого, пока еще занятого всего одним человеком, купе, скинул с плеча гармонь и неожиданно сильным красивым тенором запел мою самую любимую песню из кинофильма «Земля Санникова»:

Призрачно всё в этом мире бушующем,
Есть только миг - за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим.
Именно он называется жизнь.

          На тот момент времени (а описываемая история произошла в 1999 году) песню эту я слышала крайне редко, любое ее исполнение не оставляло меня равнодушной, а дед действительно пел ее задушевно и трепетно, сопровождая умелой игрой на гармошке, поэтому я отвлеклась от книги и прослушала «Миг» от начала до конца, на последнем припеве достав несколько монет из кошелька, чтобы отблагодарить исполнителя. Дала бы и больше, если бы была такая возможность. Но зарабатывала я тогда немного, и в кошельке до ближайшей получки сиротливо лежали по одной купюре – тысяча, сторублевка и десятка, да болталась еще совсем уж мелочь какая-то.
          Дед окончил песню, закинул за спину гармошку и неторопливо пошел по проходу между сиденьями, чтобы собрать скромную дань с тех немногочисленных слушателей, которые находились в вагоне и готовы были выразить ему свою благодарность монеткой или купюрой.
          Есть люди, которые легко подают деньги нищим и попрошайкам или кидают их в шляпы уличным музыкантам, певцам, актерам. Я не из их числа. Почему-то я каждый раз испытываю смешанное со стыдом неудобство, когда вижу чью-то протянутую руку. Поэтому и теперь я приготовила деньги, чтобы быстро, как бы ненароком и словно бы избавляясь от какой-то мучительной повинности, кинуть их старику в кепку, когда он сравняется со мной, а сама опустила глаза в книгу, изображая на лице глубокую заинтересованность. Я слышала, как дед приближался к моему купе, стуча искусственной ногой по полу, слышала, как грохотали двери, впуская в вагон всё больше и больше людей, ибо всё меньше и меньше времени оставалось до отправления моего электропоезда. Я видела тень, которая поравнялась с моим сиденьем и повернулась в мою сторону.
          И вот вам пожалуйста! Вместо старого исполнителя – цыганка! Откуда цыганка?!

          Я оглянулась по сторонам -деда нигде не было (мистика какая-то!), зато увидела, что, пока я слушала песню, в дверь, находившуюся за моей спиной, вошли несколько цыганок и растеклись по вагону, подходя к пассажирам и выпрашивая денег.
          Тут моя цыганка перешла в атаку:
          - Не хочешь деньги давать - не давай, не надо! – демонстрируя всю широту души, вскинула она вверх до уровня головы правую руку, красиво провернув наряженное звенящими браслетами запястье и щелкнув тонкими в кольцах пальцами с длинными красными, но не очень чистыми ногтями.
          Я внимательно посмотрела на цыганку. При ближайшем рассмотрении это оказалась совсем молодая девушка, наверное, и двадцати лет ей не было. Худенькая, невысокого роста. Кожа цвета густого загара, выбивавшиеся из-под цветастого платка черные кудрявые волосы, большие задорные карие, даже, скорее, какие-то кофейные глаза, пухлые щечки, заканчивающиеся остреньким подбородком, маленький рот. Одета в несвежую скучную серую куртку, которая была ей довольно велика. Зато на голове и от талии до щиколоток ног расцвело такое платочно-юбочное великолепие, что трудно было даже представить, что скоро наступит питерская зима с ее бесконечными темными ночами и упрямым серым небом.
          - Я тебе добра желаю, - быстро и убедительно затараторила цыганка, - Знаешь, почему я к тебе подошла? Потому что порчу увидела. Сильная порча на тебе, красавица! Вижу это! Дай погадаю!
          И она протянула ко мне руку, но я отрицательно завертела головой:
          - Не надо, спасибо, я не верю в гадания.
          (Хотя, редко кто из нас не верит в гадания!)
          На лице цыганки мелькнуло удивление, потом она резко выбросила вперед руку, вырвала у меня из головы длинный волос, с упреком приговаривая скороговоркой:
          - Ай, глупая, не доверяешь! Я зла не сделаю! Ты мне понравилась! Ты хорошая, а жизни счастливой у тебя нет, потому что порча на тебе. Я помочь тебе хочу!
          Я сидела, совершенно ошарашенная произошедшим, возмущаясь внутри от того, что кто-то без моего разрешения дерет волосы с моей головы, и понимая, что цыганка хочет любым способом выманить у меня деньги. Но при этом подлый червячок сомнения вгрызался в мой мозг. «А вдруг и правда?» - думала я, - «Ведь про цыганей всякое говорят. Ведуны они! Много знают того, чего нам не дано». Потом заползла маленькая трусливая мысль: «А если цыганка рассердится и проклянет меня?»
          Цыганка так сочувственно и искренне смотрела мне в глаза, что я стала колебаться. «Может, на самом деле она чисто по-человечески?» - начало растапливать мой разум детское желание, чтобы тебя пожалели, помогли, чтобы было кому довериться, выплакаться.
          Заметив в моих глазах секундное сомнение, цыганка быстро начала проговаривать фразу за фразой, которые я тогда, казалось, понимала, но никогда в жизни не смогла бы воспроизвести по памяти - ни слова, ни их логическую цепочку, ни суть.  Тараторила она убедительно и проникновенно, словно опутывала мой мозг густой словесной паутиной, из которой почти не было возможности вырваться, словно погружая мой здравый смысл в гипнотический морок безволия. Я стала терять нить ее повествования, и тут она сказала то, что заставило меня окончательно дрогнуть и поверить ей:
          - Не бойся, я не обманываю тебя; клянусь ребенком, которого ношу под своим сердцем!
          Почему-то мне показалось, что такими вещами ради обмана клясться нельзя, страшный грех это! И я согласно кивнула ей:
          - Ладно, говори, слушаю.
         А в сознании мелькнула последняя здравая мысль: «А вдруг она вовсе не беременна?»
         Но я уже поддавалась чарам цыганки, а она все больше завладевала моей волей.

          Тут в мое купе протиснулся молодой мужчина лет тридцати с большим портфелем в руках и сел напротив меня у окна. Магия, связывающая меня и цыганку, на несколько секунд нарушилась. Голова мгновенно стала трезвой, и я сама себе сказала: «Осторожно!»
          Теперь я понимала, что цыганка ведет игру, но виду не показала. Во мне вдруг взыграл экспериментатор. «Интересно, смогу я не поддаться ей дальше и сохранить деньги?» - подумала я про себя, глядя на девушку и изображая на лице глубокое внимание.
          А она тем временем, страшно тараща глаза, быстро рассказывала мне что-то про родовую карму, про сглаз, про порчу, про злую недоброжелательницу, про …
          Вдруг она запнулась и в сожалении покачала головой:
          - Ай, сильная порча! Не вижу всё до конца! Мало одного волоса!
          Я про себя испугалась, что сейчас она вырвет у меня целый клок, но она быстро проговорила:
          - Тяжелый предмет нужен! Который ты в руках держала! Металлический!
          И выхватила у меня из пальцев монету с одобрительным возгласом:
          - Подойдет!
          Потом она продолжила дальше стращать меня родовыми проблемами и гипнотизировать обещаниями помощь, приговаривая обнадёживающе-печально:
          - Ай-ай-ай! Но ничего-ничего!
          Я же была теперь бесстрастным наблюдателем, играющим роль доверчивой бабы, попавшей под влияние цыганских чар. Мне интересно было наблюдать за молодой особой, пытавшейся выманить у меня деньги, и одновременно за собой – как я на всю эту комедию реагирую и как поведу себя. Я знала раньше, что особо не поддаюсь гипнозу и мне дано сохранять ясность мысли, поэтому все страхи мои ушли. У меня уже не было сомнений, что цыганка будет дальше требовать денег. Поэтому я решила для себя, что смогу отдать ей десять рублей и еще максимум сто, а последнюю тысячу сохраню в неприкосновенности.
          Нет, это не был глупый азарт, я вообще не азартный человек. И это не было чувство превосходства от того, что цыганка не догадывается о моей игре. Это был именно эксперимент, хотя и рискованный, над собой и своими возможностями. Ведь это был первый раз в моей жизни, когда я вошла в прямой контакт с представителем древнего и загадочного народа. Кто кого?

          Тем временем цыганка вновь наклонилась ко мне:
          - Железка пальцы жжет! Надо ее в бумажку завернуть! Дай!
          Я полезла в сумку и взялась за блокнот, но девушка, проследив движение моей руки, резко закрутила головой:
          - Нет! Деньга к деньге! Дай бумажную деньгу! Я отдам потом! Не нужна она мне! Обещаю! Для тебя стараюсь!
          Я вытащила банкноту в десять рублей и передала ей. Цыганка быстро завернула монету в бумажную купюру и вновь что-то быстро и неразборчиво зашептала, делая пассы одной рукой над моими деньгами.
          Я уже поняла, что произойдет дальше. Когда я доставала мою самую мелкую бумажную денежку, цыганка успела разглядеть, что в кошельке у меня остались еще купюры, поэтому она будет продолжать этот цирк до тех пор, пока все они не перекочуют к ней.
          В подтверждение моих предположений девушка округлила глаза, перекинула деньги в другую руку, а освободившейся начала интенсивно трясти, словно бы остужая ее:
          - Скорее! Еще бумажку! Жжется!
          Роль свою она играла, конечно, очень эмоционально и убедительно. Мне периодически хотелось поверить в искренность ее слов и действий, но инстинкт самосохранения выручал меня.
          Мужчина, недавно вошедший в купе и усевшийся напротив, внимательно следил за тем, что происходит между мною и цыганкой. Был он ничем не примечательной внешности, скромно одетый и напоминавший мне школьного учителя. Очень спокойный, с интеллигентным лицом в очках и с аккуратной бородой.
          Когда я потянулась к кошельку и достала сторублевку, он, видимо, решив, что я нахожусь под гипнотическим воздействием цыганки, наклонился в мою сторону и громко сказал, обращаясь к той:
          - Немедленно оставьте девушку в покое! Уходите отсюда!
          Цыганка успела выхватить у меня купюру и в этот же момент к нам подошла ее пожилая толстая соплеменница, привлеченная, наверное, громким голосом моего попутчика.
          - Что у вас тут так долго? – с напором спросила она свою товарку.
          Молодая цыганка, указывая пальцем на мужчину, наполовину извиняющимся и наполовину возмущенным тоном пояснила:
          - Он мешает!
          Старуха посмотрела на него и сердито сказала:
          - Не лезь не в свое дело!
          От нее исходила такая сила и властность, что мужчина невольно замолчал, хотя до этого открыл уже было рот, чтобы что-то добавить.

          Тем временем вагон все больше заполнялся пассажирами, хотя свободных мест для сидения оставалось еще довольно много. Я успела глянуть на часы, которые показывали три минуты до отправления поезда. Старая цыганка засуетилась немного, а потом размашистым шагом двинулась к дверям по вдруг показавшемуся узким проходу, полностью перекрыв его широким задом и пышными юбками, через плечо грозно кинув мне и молодухе:
          - Идите за мной обе! В тамбуре договорим! Чтоб никто не мешал больше!
          Она напоминала пожилого, умудренного жизненным опытом, прапорщика, которому вечно приходится расхлебывать всё, что наворотили его подчиненные.
          Молодая цыганка, не оглядываясь, засеменила за своей старшей подругой, а я в сомнении привстала, не будучи до конца уверенной, стОит ли мне остаться сидеть на месте или проследовать за ними, чтобы до конца поучаствовать в этом театре абсурда.
          Вдруг меня будто что-то подтолкнуло. Я посмотрела на мужчину и сказала ему:
          - Спасибо за помощь! Можете присмотреть за моими вещами?
          Не дожидаясь согласия моего попутчика, я поставила свою дамскую сумку с паспортом и кошельком на портфель, плашмя лежавший у него коленях, успела заметить удивление в его глазах и двинулась догонять цыганок.
          До отправления электрички оставалась уже, наверное, минута. Пожилая цыганка стояла на перроне лицом к входной двери, а молодая ждала меня в тамбуре.
          - Надо в третью денежку монету завернуть! Не сделаешь – беда будет! – такими словами встретила она мое появление.
          - Не могу! – улыбаясь, ответила я.
          - Что – не могу! – возмущалась молодая, - Ты не понимаешь! Деньги надо!
          - Не могу, - повторила я.
          В этот момент вмешалась пожилая:
          - Что значит не могу? Деньги давай!
          От нее исходило такое сильное раздражение, что оно буквально висело в воздухе и давило на меня, невольно заставляя вжимать голову в плечи.
          - Да не могу я! У меня и сумки-то с собой нет! – победно показала я цыганкам пустые руки.
          Тут электричка затарахтела, двери начали шипеть, молодая цыганка выпрыгнула на перрон, а пожилая досадливо погрозила мне пальцем, насмешливо глядя на меня:
          - Ну, хоть сколько отдала…
          - Да за такую науку сто рублей не жалко, - ответила я ей.
          Поезд вздрогнул, двери закрылись, и я успела увидеть недовольное лицо старой цыганки, что-то гневно выговаривающей своей юной соплеменнице.
          Я вернулась на место. Сосед по купе с облегченным видом встретил мое появление:
          - Все в порядке?
          - Да, все хорошо. Денег они больше не получили, ведь кошелек остался в сумке, которую вы охраняли. Спасибо вам огромное!
          Мужчина улыбнулся в ответ и пожал плечами. Потом каждый из нас достал по книге и уткнулся в нее до своей остановки.
          Чтение мне давалось с трудом. Я вспоминала детали произошедшего и больше всего удивлялась тому, куда подевался дед с гармошкой, и как я решилась оставить сумку со всем ценным, что у меня есть, совершенно незнакомому человеку.
          Да, далеко не всегда дано нам до конца понять, что движет нашими поступками.

           Этот случай никак не повлиял на мое отношение к цыганам. Ни в хорошую, ни в плохую сторону. Я всегда была к ним нейтральна, так как редко с ними сталкивалась, в основном, с их женщинами возле железнодорожных вокзалов в Москве и Санкт-Петербурге. У них своя культура, свои традиции, свое бытие, которое пересекается с другими народами по всему белому свету. Но, что всегда вызывало у меня уважение в них, если судить по литературе, фильмам и рассказам родных и знакомых, так это умение хранить свои уклад и образ жизни, несмотря ни на что. А еще есть в них какая-то тайна и непонятные нам сила и мудрость. А те, кто непонятен, заставляет быть с ними осторожными. Вот и я после той встречи предпочитаю никогда не разговаривать с цыганками и не смотреть им в глаза, даже если они заглядывают мне в лицо, предлагая погадать или снять порчу, а то и просто прося на бедность, и прохожу мимо, будто никого и нет рядом со мной. И всегда этот метод работает – очень быстро они отстают, чтобы пойти искать более доверчивого человека.
          Кстати, папка мой обожал цыганские песни, заслушивался их до слез, особенно, когда пел Николай Сличенко, а однажды сказал мне, что, согласно семейному преданию, в наших жилах течет капелька цыганской крови.
Июнь 2021