Изгои

               

                Сергей СЕРЫХ

                ИЗГОИ
               
                Роман

               
                Глава  первая

– Отец, мать, заберите меня к себе, – шептал седеющий мужчина, стоящий на коленях у поросших прошлогодней, высушенной весенними ветрами травой могил. – Устал я. Не могу больше так жить. Простите меня, что надолго оставлял вас одних при жизни и много лет не был здесь после вашей смерти. Я вернулся, чтобы здесь дожить свой век.

Мужчина еще долго что-то шептал, стоя на коленях и поглаживая руками надгробие. По его щекам катились слёзы, он глубоко и часто вздыхал, поднимая при этом голову и глядя перед собой затуманенным, ничего не видящим взглядом.

«Озеров Николай Григорьевич, родился в одна тысяча девятьсот шестом году, умер в одна тысяча девятьсот восемьдесят первом», –  гласила надпись на могильном памятнике.

– Шестнадцать лет назад, – подсчитал вслух пришедший на могилы родителей сын и склонил голову.

«Наталья Устиновна…». Дальше пришедший не смог читать из-за обилия слез.

– Прости, мать, что за семьдесят семь лет твоей жизни я был рядом всего двадцать один год. Двенадцать лет, как не стало тебя. Прости. Я вернулся.

Постояв у могил ещё некоторое время, сын почивших встал и направился к свежему холму земли.

– Прости, сестра. Не успел. Не смог. Прости. Теперь я буду навещать вас часто. Вернулся твой брат Ванятка домой – насовсем. Теперь буду рядом с вами всё время.

Смахнув набегающие слёзы, Иван Николаевич прижался щекой к кресту. Раздался глубокий вздох, вздох сожаления о невозвратности ушедшего времени, о невозможности воскрешения тех, кто дал ему жизнь, кто покоился на этом погосте.

– Царство небесное вам, мать и отец, сестра, деды и прадеды. Царство небесное вам, хуторяне. Пойду обживаться на новом... на старом своём месте, – поправился Иван Николаевич и пошёл к тропинке, на которой стояла навьюченная чемоданами, баулами и узлами большегрузная «челноковская» тележка, которую впору было тащить лошади, а не человеку, тем более в таком возрасте.

Укрепив поклажу, новоявленный селянин перевёл своё грузоперевозящее средство в транспортное положение и, толкнув возок взад-вперёд, тронулся вниз по едва заметной тропе к небольшому хуторку, расположенному на пологом, восточном склоне правого берега едва заметной речушки, спрятавшейся в зарослях камышей, осок и лозняка. В давние времена её русло было у самого берега. Но по прошествии многих десятилетий вода отошла на середину поймы, старое русло заилилось, а потом и вовсе покрылось толстым слоем земли, нанесенной с полей весенними и дождевыми водами. Поселившиеся здесь предки нынешних хуторян воспользовались даром природы и устроили себе просторные усадьбы, на которых было достаточно места и для построек, и для скота, и для огородов.


                Глава  вторая

Хутор Родниковый появился в этом тихом месте более ста двадцати лет назад, когда прадед Ивана Николаевича со своей семьей и еще четверо его односельчан с женами и детьми начали обживать отведенную им землю. К рубежу девятнадцатого и двадцатого веков в хуторе уже проживало восемнадцать молодых семей, в которых насчитывалось сто пять душ.

А чего здесь было не жить. Рядом лес, хороший луг, река и их наделы земли. Река в те годы была хоть и не широкой, зато  глубокой и чистой, что давало возможность хуторянам обустроить на своем берегу две мельницы, которые в первое же лето заслужили добрую славу у жителей ближних сел и деревень с хуторками.

А еще хутор был знаменит  родником, который выбивался из-под крутого мелового обрыва, на южной его окраине. По всему течению реки нигде не было больше такого напористого и говорливого ключа. В былые годы к нему съезжались и сходились люди со всей близлежащей округи, чтобы набрать чистой и полезной для здоровья воды. Особенно ж много люду бывало на Крещение. Свое название хутор и получил благодаря знаменитому  на всю округу соседу.

За сто двадцать лет поколениям хуторян пришлось многое переживать. Были, конечно, и спокойные годы, но больше людям приходилось преодолевать трудности, создаваемые как самой природой, так и вышестоящими властями. Местные начальники тоже частенько показывали свой норов, чтобы хуторяне не забывали, что живут на земле не одни. Да и более высокой власти  надо было показать, что они, ну местные чиновники, деньги получают не просто так.

Топтали хуторскую землю в восемнадцатом году прошлого века германцы, а год спустя в гостях побывали вояки Деникина. В одну из ночей «белые» повесили председателя сельского Совета и его секретаря, «красные» ж забрали одного хуторянина за пособничество «белым».

Новая экономическая политика захолустного уголка не коснулась, не успела она, видимо, дойти до говорливого родника и до свободолюбивого хутора.

Коллективизацию жители хутора Родникового провели раньше всех, не только в своем Совете, но и в волости, уезде и целой губернии. Сельхозартель «Красный родник» они создали еще в одна тысяча девятьсот двадцать четвертом году, объединив свои земли в одно большое поле.

Ко времени всеобщей коллективизации «Красный родник» уже показывал образцы социалистического труда. Не было в районе богаче колхоза, чем у хуторян. Самые высокие урожаи зерна и надои молока на корову были у хуторян, лучшие лошади и овцы тоже находились в их конюшнях и овчарнях.

Самое страшное поветрие – раскулачивание – родниковцев не коснулось ввиду дальновидности организатора сельхозартели, деда Ивана Николаевича по линии матери, который еще в двадцать четвертом году смог убедить своих людей, что лучше самим «сброситься» всем необходимым для организации общего хозяйства, чем это делать под чьим-то руководством и по принуждению. Самим сподручнее.

К тридцать пятому году в колхозе было сто тридцать гектаров пахотных земель, пятьдесят пять гектаров луга и столько же неудобий, пригодных для выпаса как колхозного, так и своего скота. К указанному времени жители имели в общественном стаде сто двадцать девять голов крупного рогатого скота, четыре сотни овец, а гусей, уток и кур никто не считал. В общем, богато жили. Если в соседнем колхозе на трудодень выдавали по килограмму зерна, то у них приходилось и по пять, и по семь. Выдавали даже и корма для дворовой скотины, которой было чуть больше, чем в «Красном роднике». Кроме этого колхозники имели у себя большие огороды, на которых выращивали все необходимое для своего личного хозяйства.
Так, может быть, и жили бы тихо и сыто, да помешала война. Мало того что немцы сожгли все колхозные постройки вместе с электростанцией, которую пустили в эксплуатацию за месяц до начала войны, они еще и расстреляли председателя колхоза, к тому времени уже довольно пожилого деда Ивана Николаевича, пять человек активистов были повешены, а две комсомолки утоплены в знаменитом роднике. С войны не вернулись семеро хуторян из шестнадцати призванных.

Мирная жизнь начиналась в землянках, погребах, полуразрушенных хатах и сохранившихся сараях. И только к середине пятидесятых хуторяне чуть-чуть «оперились». Построили новые и отремонтировали старые хаты, возвели дворовые постройки и обустроили колхозный двор, вновь пустили собственную электростанцию. Жизнь начала налаживаться: играли свадьбы, рожали детей, думали о будущем, учились и хорошо работали.

Все рухнуло в один из дней июня месяца пятьдесят седьмого года. В это время по всей великой стране местные власти усиленно выполняли указание партии и правительства об укрупнении колхозов. И если в свое время НЭП и раскулачивание не коснулись хуторян, то теперь им отвертеться не удалось, хотя они последние шесть лет стойко держали оборону и ухитрялись сохранять свою независимость.

Уполномоченный от райкома партии прокурор района «уговорил» родниковцев ликвидировать свой колхоз и присоединиться к крупному хозяйству, пообещав не заводить на председателя колхоза уголовное дело за «невыполнение решений партии и правительства».

Через год от богатого «Красного родника» почти ничего не осталось. Лошадей и коров угнали на центральную усадьбу вновь созданного хозяйства, туда же забрали и сельхозинвентарь. Земли хуторские присоединили к одной из бригад, а электростанцию раскурочили, ввиду присоединения местной электролинии к большому электричеству. Таким вот образом и закончилась самостийная жизнь в отдельно взятом хуторе.

После всего произошедшего хутор Родниковый признали неперспективным, а людям запретили строить новые дома  и дворовые постройки. На работу теперь приходилось ходить за три километра на бригадную усадьбу, а в летнее время по полям и того больше. В пятьдесят девятом году люди начали покидать когда-то уютный хуторок, а в начале шестидесятых началось настоящее бегство от родных очагов.


                Глава  третья

В армию Иван уходил в пятьдесят восьмом году. И если три года назад он твердо решал оставаться в своем хуторе окончательно и бесповоротно, то в год призыва такого желания уже не было. Улетучилось оно вместе с теми преобразованиями, которые затеяли верховные власти.

И вот… Тридцать девять лет пролетели, как стая осенних ворон. Не думал и не гадал Иван Николаевич, что придется на старости лет, вот так, возвращаться на место своего рождения. Возвращаться в хутор, который чудом еще сохранился и теперь становился для своего сына последним приютом в его трудной и искалеченной жизни.

За прошедшие годы хуторянин всего пять раз приезжал в гости к своим родителям и сестре, а потом еще дважды на похороны. Вот только сестру проводить в последний путь не удалось. Сестру хоронили без него.

Чем меньше оставалось еле заметной тропинки до родительского дома, тем труднее давались шаги и сильнее начинало биться сердце. Когда же до палисадника стало совсем уже подать рукой, Иван Николаевич вдруг  услышал голос матери.

– Григорич, Ваня наш вернулся!

Голос прозвучал настолько звучно и отчетливо, что Иван Николаевич даже вздрогнул и остановился. Последние двенадцать лет он его иногда слышал во сне, а вот теперь… до боли в сердце, до звона в ушах знакомый и родной говор. Надо ж…

Остановив тележку у калитки, новый хозяин двора присел на край скамьи у забора, вытянул уставшие от долгого пешего перехода ноги  и закрыл глаза. Глубокий и продолжительный вздох вырвался из его груди. Многодневное, утомительное и унизительное путешествие закончилось.

Пригревало полуденное апрельское солнце. В небе, омытом продолжительными дождями, радовался теплому дню жаворонок, оглашая окрестность своей звонкой незамысловатой трелью. В воздухе витал запах прелых прошлогодних листьев, разбухших почек клена, тополя, сирени и пробивающейся молодой травы. Было слышно, как во дворе щебетали ласточки, о чем-то ворковали голуби, а около лица отдыхающего носились вездесущие мухи.

Природа наконец-то проснулась от долгой зимней спячки и теперь старалась как можно быстрее наверстать упущенное из-за холодов в первой половине месяца.

Иван Николаевич сидел на скамье в характерной для дремлющего человека позе. Но это было обманчивое впечатление. Он просто отдыхал. Его мысли витали во времени пятидесятилетней давности, когда на этой самой скамье приходилось сидеть после ночного пробуждения. Да, он был мыслями в далеком детстве, в беззаботном, не ведающем, что будет впереди и что придется ему испытать в предстоящей жизни.
   
  – Иван? Иван Николаевич? Неужели это ты? – донеслось откуда-то издалека. – Приехал!

Открыв глаза, Иван Николаевич увидел перед собой улыбающегося мужчину двухметрового роста, своего возраста, а может, даже и чуть постарше.

– Ты что, не узнаешь? Это же я, твой сосед. Вспоминай. Я тебя учил стрелять из рогатки. Федька я! Федор Игнатьевич Немыкин. Теперь полковник в отставке. Бывший командир особой группы, как сейчас говорят, спецназа. Два года живу здесь, потому как там, – сосед указал рукой куда-то в поле, – я уже никому не нужен. Там у них молодых полковников и генералов хватает. Ты в гости приехал или?..
   
 – Или, Федор, или, – обнимая соседа, проговорил глухим голосом Иван Николаевич.
   
– Это хорошо. Надо свои стежки топтать. Ты пока иди во двор, а я принесу тебе портфель с бумагами и ключами от твоей хаты. Твоя сестра перед смертью просила меня присматривать за хозяйством до твоего приезда. Она ж мне и сказала, чтобы я тебе написал после ее похорон.

Пока Иван Николаевич закатывал во двор тележку со своим скарбом, Федор Игнатьевич успел сходить к себе домой и вернуться назад.

– Вот тебе портфель с бумагами и ключи, а вообще-то сараи закрываются на крючки и простые притыки. У нас тут вроде как тихо, пока. А вот это создание, – сосед показал рукой на маленькую, с длинной светлой шерстью собачонку, – это твоя Дашка. Она будет у нас главным охранником. Сестра говорила, чтобы я тебе ее представил. А вообще-то нет, она как-никак…Дашка. Значит, мне нужно представить ей тебя. Даня, смотри, это теперь твой главный кормилец, – усмехнулся Федор Игнатьевич. – Да-шка, ты куда смотришь? Этот человек теперь будет тебя не только кормить, но еще и защищать  от хуторских кобелей. Тут еще где-то бегают две кошки, вернее, одна кошка, ее именуют Пуськой, и самый ленивый на хуторе кот – Тепа. Если будешь его хорошо кормить, то он от места  приема пищи никуда отходить не будет. Ну, вот и все. Ты теперь знакомься с местом твоего проживания, а через пару часов мы, все хуторяне, ждем тебя под вязом. Помнишь, это тот, под которым собирались в детстве? Там у нас еще качели были. Сегодня мы будем отмечать твое возвращение к родному очагу. Не отказывайся. У нас тут так принято. Отдыхать будешь потом. Кстати, на обеде будут все хуторяне. Ну, это, чтобы не ходить тебе по дворам  для знакомства. Хотя побывать у каждого все равно придется. Так что давай. Я пошел готовиться, а ты тут начинай хозяйничать. К половине третьего будь готов. Да, у тебя тут есть пять кур, они где-то копаются. В курятник вечером они заходят сами. Зерно вот в том сарае, вернее, отсеке, – показал рукой Федор Игнатьевич на одну из дверей длинного сарая. – Колодец, если помнишь, в саду. А если захочешь попить холодничка из родника, то можно сходить под гору. Дорогу помнишь?

…Сосед ушел организовывать обед, а следом за ним засеменила на своих коротеньких лапках и сторож усадьбы – Дашка. Иван Николаевич остался у порога, размышляя о том, что он в эти минуты открыл чистую тетрадь, в которой еще не написано ни одного слова о его жизни на новом месте.


                Глава  четвертая 

В три часа дня под кроной огромного вяза, растущего через дорогу-улицу от ряда хуторских домов, за двумя приставленными друг к другу «поминальными» столами, на длинных скамьях сидели все жители хутора Родникового, о существовании которого забыли не только российские власти всех уровней, но запамятовал, вероятно, и сам Бог.

Столы были накрыты клетчатыми клеенками и заставлены мисками, тарелками, салатницами и кастрюльками с нехитрой крестьянской закуской. Собравшиеся хуторяне не забыли поставить и кое-что из напитков. Над тарелками и мисками возвышались кувшины и графины с компотами и самодельным квасом. Среди них виднелись и несколько бутылок с вином домашнего изготовления. Присутствовал на столе и самогон.  Ивана же Николаевича хуторяне усадили в самом торце стола, чтобы новичок был виден всем. Застольным собранием правил Федор Игнатьевич.

– Ну что, хуторяне, сегодня мы собрались с вами, можно сказать, по случаю радостного события. К нам, а вернее, на свою родину, после долгих скитаний возвратился Иван Николаевич Озеров – мой сосед. Событие для нас хорошее, потому как последние два года на этом месте, вот за этим столом, мы трижды собирались только на поминки, отчего столы начали называть «поминальными». Прежде чем перейти к тостам и застольной беседе, я предлагаю предоставить слово нашему новому жителю. Иван Николаевич расскажет нам, если можно, в каких краях он обитал, кем работал, что и кого видел, почему вернулся один и надолго ли к нам приехал? После знакомства с его биографией я представлю ему каждого из вас. Пожалуйста, Иван Николаевич.

– Ну что мне рассказывать. Родился я здесь, на хуторе, в конце тридцать восьмого года. В конце сорок первого к нам пришли немцы. В сорок втором наша хата сгорела. До сорок шестого жили в погребе, потом в сарае. Домик, что сейчас стоит, построен в  пятьдесят  третьем году. Окончив школу, я работал в колхозе. В армию забрали в пятьдесят восьмом. Служить пришлось в Казахстане, на границе. Когда написали из дому, что хутор наш оказался неперспективным и в нем запретили строиться, я остался в тех местах. По набору работал шахтером и заочно учился в сельскохояйственном институте. Там же и женился. После окончания института работал  агрономом отделения совхоза, управляющим отделения, главным агрономом совхоза, а потом и директором. После развала Союза пробовал стать фермером, но… все пошло наперекос. Чужими мы там оказались людьми. А тут в семье… Сын был кадровым военным, дослужился до майора и тоже стал ненужным. Уйдя в отставку, занялся бизнесом. Организовал фирму. А… в девяносто пятом пропал. Уехал в Южную Корею по своим делам и пропал. Жена после этого слегла, а два месяца назад умерла. Вот и все. Все, что можно было там продать, продал и приехал сюда. Приехал, видимо, на всю оставшуюся жизнь. Там у меня никого не осталось, да и тут нет никого. Выходит, что я теперь безродный. Так что принимайте в свой коллектив круглого сироту, – Иван Николаевич горько улыбнулся, вздохнул и сел на табурет.

Пока Озеров рассказывал о своей жизни, некоторые женщины всхлипывали и вытирали увлажненные глаза, ибо каждой из них пришлось переживать со своими семьями похожие трагедии либо близкие по горечи несчастья. Ведь жителями хутора многие стали не по собственному желанию, а от безысходности, из-за того что верховные власти решили разом изменить государственное устройство и устоявшейся уклад жизни миллионов людей, населяющих огромную страну.
     После некоторой паузы снова заговорил Федор Игнатьевич:
   
 – Тише, товарищи. Попрошу немного успокоиться. – Помолчав, Федор Игнатьевич продолжил: – Иван Николаевич, я, мы все, выражаем вам искреннее соболезнование по поводу потери сына и жены. Мы все понимаем, как трудно оставаться одному. Крепитесь, а мы постараемся вас не оставлять в одиночестве. Сейчас я, для быстрейшего знакомства с жителями Родникового, представлю вам всех сидящих за этим столом. Понятно, что вы не сможете запомнить каждого, но вам станет легче, ввиду того что у нас много общего.   
   
 Справа от вас сидят Сергей Романович и его жена Клавдия Николаевна. Они прибыли из Киргизии. Оба строители. Живут здесь уже три года. Домик свой купили, но все никак не могут его оформить. Прописаны оба в областном центре. Рядом с ними сидят Виктор  Андреевич и его супруга Галина Сергеевна. Он врач – хирург, а она – медсестра. Всем четверым, и первой паре, и второй, уже за шестьдесят, но не больше шести-десяти пяти. Галина Сергеевна и ее муж долгое время жили в Чечне. Но после того как там убили их сына, а Виктор Андреевич получил ранение в руку, они переехали в наш областной центр. Сюда попали из-за того, что квартиру пришлось отдать внуку. Дальше. Борис Леонидович. Шестьдесят пять лет. Бывший водитель БЕЛАЗов в карьере. Его жена, Анастасия Викторовна, работала воспитателем в детском саду, а последние пять лет была директором. Она местная, только ее из нашего хутора, еще до школы, забрала тетка в Курск, где наша Тося окончила школу, вышла замуж. В их квартире сейчас живет дочь с семьей. Рядом с ними Волобуевы, Андрей Николаевич и его жена – Нина Павловна. Они местные. Он работал трактористом в колхозе, а она трудилась дояркой.
   
 На самом краю скамьи сидит Раиса Никитична, рядом с нею ее муж, Роман Владимирович. Ему шестьдесят девять, работал на заводе «Энергомаш» в областном центре электросварщиком, а Раиса Никитична на этом же заводе трудилась диспетчером. Роман Владимирович родился здесь, в хуторе.  А теперь –  левая сторона. Меня вы знаете. Со своей женой познакомить не могу, так как она сейчас живет у дочери, которая после операции лежит в больнице. А за внуками, как вы знаете, нужен глаз да глаз. Вот  она  в Таганроге временно и живет. Так что я пока один. Рядом со мной сидит Климентьева Александра Владимировна. Это наша…
   
– Я сама расскажу, – перебила Федора Игнатьевича его соседка. – Иван Николаевич, мне семьдесят один год, признаюсь как на духу. Я сюда приехала из Сибири. Вернее, мы приехали, – поправилась Александра Владимировна. – Мы – это мой сын, его жена, она здесь родилась, и их дети. Ох, опять сбилась. Дети приехали со мной, а мужа я оставила в Сибири. Похоронила. Мои ж внуки живут на Урале. Сын и сноха живут в городе. Во! Теперь все правильно. Я ж приезжаю сюда на летний период, потому как в городе летом жить не могу. Я всю жизнь проработала на почте. Федор Игнатьевич, я правильно все рассказала? Нет, неправильно, – ответила сама себе пожилая хуторянка. – Иван Николаевич, дорогой наш человек, да я ж одна. И если в вашей голове появятся мысли о женитьбе, то я согласна. Прабабушка Шура согласна даже на переезд. Ха-ха-ха, – рассмеялась Владимировна. – Одного сына, царство ему небесное, убили в Афганистане, а похоронили… ах, – махнула она  рукой. – Говори ты, Федор Игнатьевич.

Смахнув набежавшие слезы, Александра Владимировна опустилась на лавку.

– Рядом со мной, – начал Федор Игнатьевич, – сидит Ольга Сергеевна. Вдова, бухгалтер, ее отец и деды – хуторяне.

– Я живу тут, – отозвалась хуторянка, – потому как жить больше негде. У детей в городе в однокомнатной квартире тесно, а у моих родителей… в общем, живу здесь и веду дела маленьких «новых русских». Продолжайте, Федор Игнатьевич, – улыбнулась женщина.

– Около Ольги Сергеевны сидит Наталья Петровна. Раньше она работала  в городе на хлебозаводе, теперь в зимнее время спасает всех нас от голодной смерти. Наталья Петровна в своей русской печи выпекает замечательный хлеб. Дальше сидят Владимир Ильич – подполковник милиции – и его супруга, Татьяна Викторовна. Они долго жили в Туркмении и на Кавказе… там пропала их дочь.  Пять лет живут здесь.

– Живем на птичьих правах, – раздался голос жены Владимира Ильича.

– Следующая пара – Наумовы. Он взрывник, она бывшая заведующая столовой. Оба из Воркуты. Сергей Антонович местный. Вера Алексеевна –  воркутянка. И замыкает ряд Петр Степанович Арков. Ему шестьдесят пять лет. Бывший ветврач колхоза. Полтора года назад у него умерла жена.

– Живу здесь по причине плохой памяти у моих детей. Привезли меня сюда прошлой весной, а забрать осенью забыли, – без сожаления в голосе добавил Петр Степанович. – Так что, Иван Николаевич, не тужи, выдюжим. Мы из всех млекопитающих самые стойкие, хотя и самые жестокие и непредсказуемые, да к тому же еще и всеядные. Выживем, черт побери! Предлагай тост, Федор Игнатьевич, а то слюной можно изойти, сидя за этим богатым столом.

Время бежало быстро. После нескольких тостов и выпитого вина хуторяне много говорили, вспоминая свою молодость, места, где им пришлось жить долгие годы, и ругали, конечно же, «великого» Михаила Сергеевича Горбачева  за развал Союза и, естественно, доставалось и Ельцину за развал самой уже России и за его пьянки. 

Перед тем как расходиться по своим домам-хатам, Федор Игнатьевич попросил хуторян обсудить один вопрос.

– Товарищи, пока мы вот тут отмечаем приезд Ивана Николаевича, у меня появилась одна идея или мысль, которую я хочу озвучить. В связи с тем, что мой сосед долгие годы работал директором совхоза, может, нам стоит избрать его нашим председателем несуществующего колхоза? Я пытаюсь решать некоторые вопросы нашего бытия, но я военный и мне легче командовать было полком, чем регулировать земельные вопросы. Там, в районе, такое накручено, что мне, военному человеку, трудно разобраться во всей казуистике хитросплетений паев земли, наделов, участков и так далее. Иван Николаевич, беритесь за это дело, а я буду помогать. У меня есть старенькая машина, так что пешком ходить не будем. Беритесь. Отдохните пару-тройку дней и начнем. Не выживем мы в одиночку. А жить нам придется долго, так что давайте окапываться и организовывать оборону. Да-да, оборону. Ее нам придется держать круговую. Иван Николаевич, я ведь не случайно поднял этот вопрос и предложил вашу кандидатуру. Ваша сестра перед смертью передала мне все бумаги, которые у нее были. Я их не смотрел, может, там, в сумке, имеются и ненужные, но вот завещание на усадьбу и на два пая земли, а это почти десять гектаров, из которых восемь являются пашней, вам придется принимать и оформлять на себя. Кроме вашей земли у хуторян имеется еще четыре пая. Всего же получается тридцать гектаров. Там же, – Федор Игнатьевич показал рукой в сторону райцентра, – появились какие-то спонсоры из Москвы, а они, по слухам, могут прибрать к рукам все. У них крутятся миллионы неправедных долларов. И как бы потом нам не оказаться в каком-нибудь яру. Они ведь пришли, считай, что с большой дороги.

К удивлению виновника небольшого торжества, сидящие за столом люди проголосовали единогласно за предложение Федора Игнатьевича. И получилось так, что на закате апрельского дня, под чириканье воробьев и квохтанье кур, приехавший из далеких мест Иван Николаевич был избран председателем несуществующего колхоза, а если и не колхоза, то какой-то непонятной организации, которую надо создавать.

Он понимал, что за жизнь своих ровесников и за самого себя придется воевать. Знал и другое, что с чиновниками нового российского розлива воевать придется в несколько раз тяжелее, чем это было в Советском Союзе. За последние десять лет бывший советский народ изменился до неузнаваемости. Нет больше сплоченности и невидимого братства. Нет товарищества и взаимопонимания.

При осмотре комнат отцовского дома Иван Николаевич решил обосноваться в той, которая находилась рядом с кухней. В ней прошло его детство и юность. В ней он спал и последние ночи перед уходом в армию.

Прошло почти сорок лет, а в ней все выглядело так, как будто и не было прошедшего времени. Та же кровать, тот же стол и керамическая ваза с бумажными цветами. Вот только стены теперь оклеены обоями, а в те годы их белили простой белой глиной с добавлением синьки, и на полу лежат дешевые ковровые дорожки, тогда же была мешковина, а около кровати лежала невыделанная шкура козы.
 
На столе у вазы Иван Николаевич увидел свернутый вдвое тетрадный лист бумаги, на котором карандашом было написано: «Ивану Николаевичу, моему брату». Развернул лист…

«Ваня, прасти, што не даждалась тебя. Пришло мае время. Меня уже завут отец и мама, – корявым почерком писала ему сестра седьмого апреля, в последний вечер. – Живи долга и не забывай нас. Все бумаги я атдала саседу – Федару Игнатичу. Здаровья тебе. Пращай и прасти, што упрасила Федара Игнатича написать тебе письмо и сабщить  а маей смерти после маих пахарон. Даже если бы ты приехал, ничего ведь изменить уже было нельзя. Прасти ишо раз. Валентина».


                Глава  пятая   
   
Шестого апреля сестра Ивана Николаевича почувствовала, что болячки, которые мешали ей нормально жить последние лет пятнадцать, вдруг взяли и куда-то исчезли. Пропали.

Проснувшись утром, Валентина Николаевна не ощутила уже привычной головной боли и боли в ногах, дышалось легко, а руки, руки, которые по утрам невыносимо ломило, стали такими сильными, что хотелось работать и работать. Даже сердце, и то  начало биться ровно и спокойно, как будто в кровати лежала не семидесятипятилетняя старуха, а восемнадцатилетняя Валя, Валечка, Валюшка, как ее называл вернувшийся с войны, весь израненный Никита – будущий муж.

Лежала Валентина Николаевна в своей постели, и не верилось, что прошедшей ночью в ее тело вернулось прежнее здоровье. Быстро, как в молодые годы, Николаевна встала и чуть ли не вприпрыжку заспешила к большому зеркалу, стоящему у противоположной стены, в которое она не заглядывала уже лет пять, боясь увидеть свою старость.

– Неужели?.. А што, если… – шепотом произносила она, вглядываясь в свое отражение. – Нет, не помаладела, – глубоко вздохнув, пожилая женщина вернулась к кровати и присела на самый ее край. – Значит, умирать, – сделала она вывод, вспомнив, что и у матери за два дня до смерти пропали все болезни. Да и Никита, ее муж, тоже уходил из жизни тихо и даже как-то незаметно, прилег утром отдохнуть, после того как управился по хозяйству, и не отозвался на вопрос жены, «давал ли курам мешанки».

Подошла Николаевна к мужу, к своему Никите, а он уже начал холодеть. Так и ушел, ничего не попросив, и не дал никакого совета-напутствия, как ей, его Валентине, жить одной и что делать. Теперь вот и ее черед пришел.

Валентина Николаевна долго сидела на кровати, обдумывая, что и как надо сделать за оставшиеся два дня. То, что ей оставалось быть в этом мире столько времени, она чувствовала, потому как мысли сами выстраивались в очередь по значимости дел, выстраивались помимо ее воли, ее желания.

Перво-наперво решено было прибрать в комнатах: помыть полы, протереть окна и все то, что называется мебелью, да и поменять занавески на окнах подошло время. А еще надо подготовить комнату для своего брата Ванятки, который непременно приедет домой в конце апреля, после того как утрясет все свои дела.  Так он написал в своем последнем письме.

Он бы и раньше приехал, да откуда ему было знать… Валентина Николаевна и сама-то узнала только час назад. Да потом у него  горе – жена умерла нежданно-негаданно. Вот за этими работами и прошло дообеденное время.
 
Немного перекусив и передохнув часок, Николаевна занялась пересмотром вещей, как своих, так и своего, царство ему небесное, мужа Никиты. Два раза она  носила в конец огорода ненужное и, сложив все в кучу, подожгла. Последние ж приготовления оставлены были на следующий день. Вечером же, не зная чем себя занять, Николаевна долго сидела на лавке у забора и перебирала в своей памяти всю свою прожитую жизнь.

Вспоминала хуторянка голод, войну, эвакуацию и как потом вернулись на пепелище. Пришлось долго ютиться в сарае. В сарае и «сыграли свадьбу». Да и какая могла быть гулянка, если  вовсю полыхала война, а люди разгребали на своих усадьбах пепел. Просто посидели родители Никиты и ее мать с отцом, ну и, конечно, они, молодые. А после бедного застолья Никита увел свою молодую жену к себе, в небольшой домик, в котором еще жили и его родители.

В сорок шестом у них родился сын, да, видно, он появился в нехороший день и час, потому как через два года умер от скарлатины. Не довезли его на лошади по бездорожью до больницы. В дороге так и умер. Второго ж ребенка Бог не дал. А в шестьдесят третьем году у них сгорела хата со всеми постройками, крыли-то соломой да камышом, вот и сгинуло все, что было нажито и ими, и родителями Никиты, которых к тому времени уже не стало.

После пожара жить перешли к ее  отцу с матерью. Брат к тому времени полностью обосновался в Казахстане и возвращаться домой не думал. Так прожили. Теперь вот… придется уходить на новое, постоянное место, где нечему гореть, где нет суеты и переживаний, где все равны.

За мыслями Валентина Николаевна не заметила, как начало темнеть и потянуло холодной сыростью, дохнуло ушедшей зимой, а в воздухе закружили лохматые снежинки, хотя еще три дня назад температура в тени поднималась до двадцати градусов, а иногда даже и выше.

– Это штоб я не заваняла, – истолковала по-своему перемену погоды Николаевна, переходя от одной двери к другой всех надворных построек.

Уже и звезды появились на небе в просветах между тучами, уже и кур пересчитала несколько раз и проверила все задвижки и засовы, а уходить в дом не хотелось.

 Чтобы растянуть время, хозяйка усадьбы дважды наведалась в конец огорода, хотя от этих походов толку никакого не было, но она шла, сама не зная зачем. В дом Николаевна решилась зайти, когда уже совсем стало темно. Закрыв за собою двери, она оказалась во власти пугающей темноты и тишины, от которой вдруг захотелось уйти, уйти туда, где много людей, уйти к ним от своих мыслей.

Глубоко вздохнув, Валентина Николаевна опустилась на старенький диван и, расслабившись, притихла, как бы сливаясь воедино с окружающей темнотой. Однако через некоторое время у нее появилась мысль, что надо прилечь, ибо в теле все сильнее начала ощущаться усталость, а следом за ней откуда-то издалека пожаловала и сонливость, которая последние лет пять приходила к ней часов в двенадцать.

– Ну, а чего эта я прямо адетая, неумытая и непричесанная свалилась? – начала укорять она себя. – Да может, эта мой паследний вечер. Вот утрам буду хараша. Вставай, Валюха, вставай, бабка. Хатя… какая я бабка. Я и матерью не набылась, и племянника нету. Выходит, я чуть ли не пустацветка, – не проговорила, а как бы выдохнула последние слова пожилая женщина. – Вот прашла жизнь, а я даже умариться не успела, – посетовала на скоротечность бытия Николаевна.

Весь вечер до самой поры, когда улоговилась на ночной отдых, она протопталась около своего шифоньера, в котором хранились на полках и в ящиках вещи, приобретенные  с мужем за последние, можно сказать, тридцать лет. Кое-что появилось и раньше.

Николаевна долго держала в руках и внимательно разглядывала свои парусиновые тапочки, купленные ей отцом на городской барахолке, сразу после освобождения их мест от немцев. В них она ходила по большим летним праздникам и на молодежные сходки-вечерушки (тусовки), в них Валентина и вышла замуж, правда, для придания им значимости и вида их приходилось хорошо натирать мелом. И даже сейчас, по прошествии более пятидесяти лет, они оставляли на пальцах белую пыльцу.

Вспоминая прошедшие годы, Валентина Николаевна незаметно для себя глубоко вздыхала, что-то негромко шептала, едва шевеля губами, и изредка вытирала ладонью набегавшие слезы, сожалея о том, что давно уже нет в живых отца и матери, нет сына и мужа. А вот тапки остались. Они остались для напоминания о том, что было давно, и что это ушедшее время назад не вернешь. Теперь вот надо и самой уходить в мир иной. Покачав головой, Валентина положила тапочки на диван. В них она завтра пойдет к своим родителям, сыну и мужу.

Часы пробили полночь. И только когда прозвучал последний, двенадцатый удар, Валентина Николаевна спохватилась:

– Да што же эта я? День пракрутилась, а ничего не гатово. А если эта у меня паследняя ночь?

Разложив на столе смертенные принадлежности и необходимую для похорон и поминок сумму денег, она решила все-таки прилечь и немного поспать, если, конечно, удастся. Все-таки она надеялась, что Бог смилостивится, и у нее еще будут целый день и следующая ночь.

Уснула Валентина Николаевна так быстро и легко, что даже не успела подумать о завтрашнем дне, как это обычно бывало после смерти ее Никиты. А тут вдруг только и успела помолиться Богу и укрыться одеялом. Она даже не заметила, как глаза сами закрылись и она попала в мир сновидений. А может, это был вовсе и не сон. Все началось с того…

Жаркий летний день. Невыносимо печет солнце. Над ржаным полем колышется раскаленное марево. Вдали виден мужчина, который размеренно косит рожь, оставляя за собой широкую полоску стерни и толстый валок. Тут же работают женщины. Вот одна остановилась, встала во весь рост, и у нее из рук выпал связанный сноп. Женщина погладила объемный живот руками, потом прогнулась насколько могла назад, а выпрямившись, медленно пошла к ближайшему крестцу, но, не дойдя до него, она повернула к шалашу, установленному на краю поля под развесистым деревом. В идущей женщине Валентина Николаевна узнала свою мать.

– Ма-ма-а! Ма-а-ма-а-а! – крикнула она и тут же испугалась до дрожи во всем теле, испугалась оттого, что не услышала своего голоса.

Однако мать обернулась и поманила ее рукой к себе. Валентина медленно пошла к шалашу. Не доходя до него шагов десять, она услышала детский крик, а вскоре ей навстречу вышла  мать с ребенком на руках.

– Гляди, Валя, это ты, – проговорила она и улыбнулась.

К шалашу со всех сторон спешили люди, торопился и мужчина-косарь, в котором Николаевна узнала своего отца.

Сновидения закончились под самое утро. За прошедшую ночь Валентине Николаевне пришлось пройти дорогой своей жизни от самого рождения и до дня, на котором заканчивалось ее пребывание в этом мире.

А закончилось все тем, что Валентина Николаевна оказалась в какой-то долине, а перед нею в пяти-шести метрах стояли люди. Много людей. Впереди всех были ее мать, отец и Никита с сыном. Дальше… вся ее родня, о которой она знала по рассказам родителей. И вдруг из этой людской гущи раздался глухой незнакомый голос:

– Тебе осталось жить один день, завтра утром ты должна покинуть тот мир. Мы ждем тебя.

Валентина Николаевна после услышанного сразу проснулась. Ощупав себя и шевельнув ногами, она удостоверилась, что еще жива, а обведя взглядом комнату, поняла, что находится в своей привычной жизни.

Сказать, что сон и голос ее испугали или привели в какое-то неясное состояние, было нельзя. Услышанное и увиденное во сне дало ей даже облегчение. Теперь она точно знала, что Бог  услышал ее просьбы и заберет к себе. Если даже ей не удастся попасть к нему, то она окажется наверняка у своих родственников. Она наконец-то увидит отца, мать, Никиту и своего сына, по которому тосковала всю свою жизнь.

Кроме своих родных и самых близких, она сможет встретить и  тех, кто жил до нее много лет назад, кто передавал жизнь из поколения в поколение, пока эта жизнь досталась ей, Валентине. Жаль, что на ней заканчивается течение этой реки. Она не смогла продлить ее, передать другим поколениям. От этих мыслей Валентине было горько и страшно. Она не знала, как примут ее те, кто жил на земле до нее. Простят ли они? А может, так надо? И почему на ней все закончилось? В чем ее вина? Но больше всего ее пугало то, что она не знала, что отвечать тем, кто будет ее встречать.

– Госпади, прасти меня. Прасти грешницу. Вот дажилась, во пражила. Наверна, за мой этат грех мне и придится умирать среди чужих людей. Харанить будуть чужие, – простонала Николаевна. – Госпади, што ж ты не дал мне уйти вместе с маим сыном или с Никитаю? Чем я тебя прагнявила? – шептала Николаевна, вытирая набегающие слезы и заправляя кровать. – Хочь теперь-та не мучий, а забяри мине паскарее.

В дообеденное время Валентина Николаевна побывала в гостях у всех хуторян, благо, что большинство из них работали на своих огородах и приводили дворы в порядок. Кто-то чинил обветшалые заборы, кто копался в саду, словно выскочившая на свободу курица после зимних холодов. Работы было много, вот люди и старались. Все торопились очистить свои дворы от мусора и остатков льда, который прятался от глаз людских под кучами дров и остатков соломы, в затененных местах и там, где были нанесены большие сугробы. Торопились еще и потому, что впереди было много основных работ на огородах.

Хуторяне рады были, что холода ушли и что теперь можно размять свои постаревшие кости, да и надоели долгие зимние сидения и лежания. Хоть после работ  болели спины и руки, ныли ноги и чувствовалась старческая усталость, люди, однако, радовались, что пережили, сдюжили еще одну зиму, справились с ее холодами и настырностью.

Побывав в каждом дворе и поговорив со всеми жителями, Николаевна при возвращении домой зашла и к вязу, под которым еще в довоенные годы собиралась хуторская детвора, для того чтобы поиграть в мячик или просто посидеть. Прибегали сюда и те, кому подходило время выбирать себе пару. Часто заглядывали сюда и старики, чтобы вспомнить свои молодые годы. Вот и она зашла. Подойдя к вязу, Валентина Николаевна потрогала рукой его жесткую и бугристую кору.
    
 – Ну што, милай, пришла вот и с табой пращаться, – проговорила она и вытерла кончиком платка набежавшие слезы. – Ночью, наверна, буду умирать. Завуть меня к сабе маи сродственники. Тебе вот я гаварю о сваей смерти, а хутарянам никаму не сказала. А удруг не умру. Будут патом гаварить, што бабка тронулась. Тебе можна. Ты никаму не скажешь и не будешь смеяться над старухой.

Повернувшись лицом к хуторским домам, Валентина Николаевна низко поклонилась, а выпрямившись,  трижды перекрестилась и, шмыгая носом, проговорила, обращаясь сразу ко всем хуторянам, ко всему живому и неживому:

– Прастите, люди добраи, прастите, если каго абидела или не паняла. Не дяржите на мине абиды. Пращайте. Прасти и ты, – она погладила рукою вяз и, опустив голову, пошла домой.

Последний, прощальный обход был окончен. Вторая половина дня прошла быстро и незаметно. Растопила небольшую баньку, и пока она прогревалась, Валентина Николаевна около часа затратила на подготовку своей последней обители. За год до смерти ее Никита изготовил два гроба – для себя и для нее.

– Николавна, это чтоб потом не пришлось кому-то бегать. Пускай тут пока побудут, – поглаживая гладко обструганные доски, со вздохом произнес он, глядя на молчавшую жену. – Да и суетиться-то будет некому. А вдруг помрем зимою или в осеннюю распутицу. Где потом гробы брать? А тут – погляди, какие доски. Легкаи и как звон. В этих домушках и лежать будет хорошо. Не просквазить, – добавил с горькой улыбкой муж. – Не горюй, без жилья не останемся. Пускай тут в столярке и лежать. Все равно строгать теперь не из чего и нечего. Да и здоровье уже не то.

И Никита оказался прав. После того как местный колхоз развалили, то хоронить стариков стало некому. При колхозе худо-бедно, а правление выделяло и копачей, и гроб привозили, да и на поминки давали продуктов. А теперь все. Никто никому не нужен. Да у кого есть дети – еще ничего, а кто к старости остается один – тому надеяться не на кого.

Две зимы назад у них умер дед Митрошка, так больше недели пролежал в гробу в сарае, пока Бог не смилостивился и не отогнал от хутора тридцатиградусные морозы. Но даже и в оттепель могилу копали четыре дня. Пришлось в ямке костры жечь, чтобы отходила земля. На целый метр она тогда промерзла. Вот и мучились всем хутором.

Теперь, правда, этот трудный вопрос как бы разрешен. В сенокосную пору, всем гуртом, хуторяне заготавливают на кладбище сено и там же его и оставляют в маленьких стожках. А зимой, если надо копать могилу, то сено сжигают. Во-первых, под копной (стожком) земля не промерзает, а если это и случается, то, пока сено горит, она отойдет.

 За прошлые две зимы таким манером уже трех похоронили. Ну а гробы с крестами, эти заготовлены в каждом дворе. Вот только со свидетельствами о смерти пока ничего не придумали. До центральной усадьбы бывшего колхоза, где расположен медпункт, шесть километров и никакой тебе дороги. Туда в слякоть и по глубокому снегу не доберешься, а телефона нет. Раньше был на местной ферме, на  которой содержали коров, телят или овец, а когда ферму раскурочили, то сразу же и телефон убрали, а может, кто и украл.

Хуторяне, правда, просили выдать им на каждого по свидетельству без указания даты смерти. Число потом соседи проставят. Не дают. Да еще и у виска пальцем крутят тамошние начальники, мол, деды совсем чокнулись.

Вечером, перед тем как идти в баню, Валентина Николаевна решила сходить к соседу. Днем он ездил в районный центр на переговорный пункт, чтобы позвонить жене, которая уехала к их дочери, приглядывать за внуками.

– Игна-ти-ич, ты до-ма? – начала она звать прямо от самой калитки. – Игна-ти-ич! Игна-тич.

– До-ма! – донеслось из сарая, а вскоре вышел и он сам.                                                

– Как жена? Скора приедя? 

– Пока не знаю. Дочь обещали, как пройдет курс лечения,  выписать. Стало, вроде, чуть лучше. А может… это ведь болезнь. Как пойдет, –  вздохнул сосед.

– Дай Бог ей выздараветь. Аднаму жить плоха. Игнатич, да я к табе пришла па делу. Как ба я нынча ночью не умерла. Дюжа ж мне стала л;гка да харашо. Я ус; пригатовила. Гроб в сталярке, смертенное на стале будя лежать. Щас вот схажу у баню, надену усе чистое, и я гатова буду итить на Суд божий. А эта вот деньги на пахароны, – протянула Николаевна Игнатьевичу бумажный сверток. – Тут их, сасед, далжно хватить. Вы тока дюжа здорава не тратьтись. Ну а если не хватя, то Иван приедя и раздалжитса.

– Николаевна, вы что? Какая смерть? Как это – буду умирать? – удивился сосед.

– Нет, нет, саседушка, ты не смейся. Я гаварю правду. Утрам зайди, пагляди. Астанусь жива – харашо. Нет – значить, пахароните. Брату посля напишашь. Я не васкресну, а яму ишо больша будя мароки. Он тока жану сваю схаранил, сын прапал, да ишо и маи пахаронки. Он щас гатовится к переезду суда. К канцу апреля Иван абещал приехать насавсем. Он мне писал. Так што, хараните без его. Тут вот бумаги все маи. Он патом сам разберется, – подала Валентина Николаевна Игнатьевичу ученический портфель.

Сосед посерьезнел и, взяв портфель, вздохнул:

– Может, бабкам сказать?

– Не нада. Я са всеми днем папращалась. Не нада их трогать. А как не умру?
    
 – Бумаги я заберу, а вот денег не нужно. Вы ж знаете, что мы поминки устраиваем сообща. Оставьте их брату. Он пока тут все оформит, то ни ваших денег, ни его не хватит. Сейчас с нашего брата за все дерут три шкуры. Как будто мы какие чужаки. Не страна стала, а бандит с большой дороги. И главное, дерут-то свои, русские. Берут такие взятки, что раньше от стыда сгорели бы. А сейчас ничего. Еще и посмеиваются.
    
– Ну, если деньги не нужны, то палажи их в партфель и атдай патом Ивану. Вот, пажалуй, и усе. Пайду я, Хв;дор Игнатич. Мне ишо нада сваи гряхи смыть.

По лицу Валентины Николаевны скользнула невеселая улыбка, после чего она вздохнула и, махнув рукой, пошла в свою хату, пошла в темноту и одиночество.
               

…Хоронили Николаевну на другой день после ее смерти. Хоронили скромно, без отпеваний и траурных митингов, без музыки и колокольного звона.

Пока мужики копали могилу, женщины готовили поминальный обед. Столы накрыли под вязом, благо, что погода смилостивилась над усопшей и жителями  хутора Родникового. Во второй половине дня ветер, разогнав тучи, стих, заиграло весеннее солнце, а в небе зазвенел жаворонок.

Весна брала свое. Река жизни на Земле катила волны в неизвестное для людей и всего живого будущее, оставляя на пути тысячелетия, эпохи, цивилизации и мгновения человеческого бытия.
 
Люди рождались и жили, заполняя собой отведенную им высшим разумом нишу, чтобы потом, в назначенное время,  покинуть этот мир и безвозвратно уйти к своим предкам. Ушла и Николаевна. Ушла, как и подобает селянину, тихо.

И осиротела усадьба. Без пригляда остался сад, и не стало хозяйки у кур, и не к кому теперь будет кошке  забраться на колени, а с собачонкой Дашкой некому больше разговаривать и трепать при провинности за ухо. 
               

                Глава  шестая               

Полторы недели у Ивана Николаевича прошли в круговерти, почти в каждодневных поездках и пеших походах по различным инстанциям и кабинетам местных и областных начальников. За эти дни ему пришлось выстаивать в длинных и коротких очередях, порой из-за одной, ничего не значащей подписи. И каждый раз он удивлялся количеству откуда-то возникших организаций, битком набитых чиновничьим людом. А сколько появилось разномастных клерков, снующих из кабинета в кабинет с кипами бумаг, которые раньше никому были не нужны

Но больше всего его поразило отношение хозяев кабинетов, отдельно стоящих столов и окошечек с решетками и без них, к нему, к просителю, к простому посетителю, волей судьбы, а может, даже не судьбы, а по умыслу верховных и местных властителей оказавшегося в самом что ни на есть унизительном положении.
 
 Ивана Николаевича, заслуженного и уважаемого в советское время человека, десять дней поучали и унижали все, начиная от самого большого начальника районного масштаба, восседающего за столом и попивающего чай, до рядового или рядовой сотрудницы какого-либо отдела. Набегавшись безрезультатно по многочисленным кабинетам, Озеров решил идти на прием к главе района.
   
 – Слушаю, – отхлебывая чай, произнес хозяин кабинета, глядя в упор на Ивана Николаевича.

– Я приехал из Казахстана. Но я родился в хуторе Родниковом и жил в нем до призыва в армию. Сейчас приехал один. Жена умерла в Казахстане, сын пропал. Здесь же умерла моя сестра. В хуторе остался родительский дом. Я хочу поселиться в н;м и намерен прожить остаток своих лет на своей малой родине, – начал излагать наболевшее Иван Николаевич.

– Хм. Значит, до этого года вы жили в Казахстане. Пока были молоды и здоровы, вы создавали блага для другой страны. Теперь же, когда… Да-а, кстати, вы пенсионер? – спохватился с вопросом глава. – На старости лет почему-то всем нужна  малая родина.

 – Да, пенсионер. Я в пятьдесят пять лет ушел, – вздохнул Иван Николаевич и коротко рассказал о своей жизни в бывшей союзной республике.
 
– И что ж вы хотите от меня? – разглядывая посетителя, задал свой излюбленный вопрос хозяин кабинета. – Валя, найдите мне нашего миграционника. Пусть срочно позвонит, – не переставая изучать Ивана Николаевича, проговорил глава в микрофон внутренней связи. – Понимаете, вы слишком поздно приехали. Мы уже стали не те, какими были десять-двенадцать лет назад. Это в то время вашего брата встречали с цветами и с музыкой. Цветы закончились, господин Озеров.      

– Валентин Александрович, – раздался голос секретаря по переговорному, – Инна Ивановна на проводе.

Минут десять глава района отчитывал невидимую Инну Ивановну за то, что у него в кабинете находится мигрант, и что он, глава района, должен работать за эту службу и за ее начальника в частности.

– А вам…

– Иван Николаевич, – подсказал Озеров.

– А вам, Иван Николаевич, надо было порешать все вопросы в миграционной службе, а потом, если бы что возникло, записались бы ко мне. Да, кстати, ваш хутор мы вообще хотим вычеркнуть из перечня населенных пунктов района. Там у вас никто не прописан. Живете все как дачники или цыганский табор.

– Извините, как это, «как дачники»? Нас там двадцать один человек. Больше половины – беженцы. Не мы виновны в том, что развалился Советский Союз и что нас поперли почти из всех бывших союзных республик. На сегодняшний день нам негде жить, а покупать квартиры в городах мы не можем из-за отсутствия необходимого количества денег. Родниковый – наш последний приют. Там похоронены наши родители, деды и прадеды. Там похоронят и нас. А к вам я попал, потому что слишком большая  волокита в ваших ведомствах. Нельзя гонять людей только из-за того, что мы мигранты. Я приехал к себе на родину. Здесь я родился и вырос…

За окном только начинало заниматься утро, а Ивана Николаевича сон покинул окончательно и бесповоротно. Вставать, однако, не хотелось. С полчаса он перебирал в памяти последние десять дней и свои хождения по кабинетам. От встречи с главой района остался горький осадок. Глубоко вздохнув, Озеров  решил все же встать, ибо в голове начали появляться мысли о жизни вообще.
 
Десять дней прошло, а Иван Николаевич все никак не может привыкнуть к тому, что он в отчем доме и что кроме него здесь никого больше нет. Правда, иногда ему кажется, что вот-вот должна появиться сестра  или мать с отцом. Но чем больше он этого хочет, тем сильнее начинает осознавать невозвратность ушедшего времени и то, что он теперь остался один как перст. А порою так хочется услышать хотя бы их голоса.

 Прохаживаясь по комнатам, Иван Николаевич чувствовал в своем теле усталость. Видимо, сказалась многодневная беготня по кабинетам. Да и после длительного переезда отдыха практически не было.

– Хватит хныкать. Днем надо учиться отдыхать, – пожурил себя Иван Николаевич.

Сегодня после обеда ему, может, и удастся немного передохнуть, но только не утром, многолетнюю привычку вставать с рассветом просто так не отбросишь. К этому его приучили  директорская должность и сам уклад сельской жизни. Село – это не город с его жизнью по графикам и утвержденным планам, с распорядками, в которых предусмотрены праздники и выходные дни. В селе этого не сделаешь. Здесь свои законы – законы природы, не подвластные человеку. К ним приходится приспосабливаться.

Теперь же к привычкам Ивана Николаевича добавилась и необходимость, которая возникла после того, как он остался один и переехал сюда на постоянное местожительство. Николаевич понял, что чем больше лежишь, тем больше в голове появляется всевозможных мыслей, больше сожалений и переживаний. Вот он и старался  работать. И в любом, даже самом бестолковом занятии находил для себя утешение и облегчение. В противном случае можно и потерять себя на дороге жизни.

Сегодня же Николаевич решил остаться дома и заняться неотложными делами в огороде – он  надумал сажать картошку и кое-что из овощей. Больше половины его теперь уже подопечных это сделали. Ему же этого сделать было нельзя ввиду того, что надо было узаконить все вопросы, связанные с переездом. Однако после утомительных сидений в очередях у кабинетов начальников ему стало ясно, что длительный марафон по превращению его из иностранца в полноценного россиянина только начался и еще неизвестно, сколько потребуется времени и терпения, пока он получит паспорт российского образца. Хотя один пронырливый молодой человек предлагал ему за пятьсот долларов все устроить за один-два месяца.

Наскоро позавтракав, Иван Николаевич приступил к разметке огорода. Вымеряя шагами необходимое количество соток под различные культуры, он вместо колышков расставлял сломанные сухие ветки.
      
– Что, сосед, решил заняться огородом? – раздался голос Федора Игнатьевича. – Хуторяне уже почти все картошку посадили. Одни мы с тобою остались, наверное. А вообще-то нет. Еще два огорода не засажены. У ветеринара и у хирурга. Но они будут сажать завтра и послезавтра, – продолжил информировать Ивана Николаевича сосед, подходя к нему.
    
  Иван Николаевич от неожиданности даже вздрогнул.
   
– Ну, Игнатьевич, да так можно сделать человека  «с приветом», – усмехнулся Николаевич, поворачиваясь к соседу.
    
– Ха! Ты где пропадаешь? Мы уже  начали волноваться. Хотели в розыск подавать.
    
– Да, знаешь, как ты меня тот раз отвез на центральную усадьбу, так и начались мои хождения и беготня. В сельском Совете… Черт возьми, запутался. Никак не могу привыкнуть к новым названиям. Как ты меня отвез в администрацию сельского округа, оттуда меня послали в отделение милиции, оно в бывшем райцентре. Из отделения меня отфутболили в районный отдел и в миграционную службу. В миграционной службе сказали, чтобы я возвращался в свой округ за нужной для них бумагой. Был же там! И ведь спрашивал, что будет нужно в миграционной. Возвратился, взял, привез. Начальница посмотрела, сделала свои губы бантиком и сказала, что печать плохо видна и три слова надо поменять местами.

Иван Николаевич еще долго рассказывал о своих хождениях по кабинетам различных служб. Его сосед молча слушал, иногда улыбался, но больше качал головой в знак согласия.
    
– Ну, ты скажи, Игнатьевич, ну откуда появился весь этот «горб», который народ должен носить. Они же, девяносто процентов нынешних начальников, еще вчера сидели под портретами Ленина и были самыми верными марксистами. Как же так получилось, что я, местный, рожденный на этой земле, не имею права и возможности прописаться в родительском доме без всевозможных закорючек? Ну почему?! – горячился Иван Николаевич.

– Да потому, сосед, что нет больше Советского Союза, да и России фактически нет. У нас сейчас аморфная административная государственная единица, а возглавляет эту единицу пьяница – Ельцин. На сегодняшнюю дату на всех жердочках властной лестницы сидят карьеристы и взяточники самой высшей пробы. Если в СССР до пятьдесят третьего года у нас был культ личности Сталина, то теперь культ доллара. За «зелень» у нас продадут все и вся. Не пожалеют ни отца ни матери, а уж про страну и говорить нечего. Почему в России раньше вспыхивали всевозможные бунты? Да потому, что российский эксплуататор, большой и маленький чиновники – самые прожорливые, жестокие и бестолковые. У наших богатеев и начальников нет ограничителя жадности. Они всеядны. Ну, ты не волнуйся. В армии, откуда меня  выперли, сейчас творятся дела похлеще, чем на нашем хуторе. Ее развалили. Нас сейчас можно брать голыми руками. Все продано и куплено. Я командир особой группы. За время службы в армии пришлось побывать в Афгане, Чечне, Югославии и еще в пяти точках. И что? А никому не нужен. И таких, как я, сотни и тысячи. Нашим правителям народ не нужен. Я вот только не могу понять, что мы такого натворили, что на нас обиделся Бог?
    
Пока два соседа расставляли точки над «и» и ругали правителей за их нежелание и неумение возрождать Россию, день набирал свою силу. Солнце хотя и медленно, но уверенно поднималось над горизонтом. Клубы утреннего тумана пока еще скрывали низину поймы, но уже пришли в движение от потуги южного ветерка и, колыхаясь, поднимались в небо, чтобы собраться в тучи, а в послеобеденное время где-нибудь поблизости пролиться дожд;м.

– Николаевич, давай-ка мы поменяем пластинку. Даже если мы с тобой сейчас, вот на этом месте, расплавимся, все равно ни хрена не изменится. От нашего негодования с ними, – Игнатьевич показал рукой в сторону Москвы, – ничего не случится. Картохи они нам сажать не будут. У меня к тебе есть предложение. Ты сколько думаешь сажать?

– Да я отмерил три сотки. Одному мне хватит.

– А я сотки четыре и пару овощей. Давай-ка мы с тобой объединим наши усилия. По очереди будем копать и кидать. Одному плохо, я уже пробовал вчера.

 На том и порешили. Может, семь соток соседи за один день и не осилили бы, да вскорости им на подмогу пришли Борис Леонидович с женой и Клавдия Николаевна с мужем.
      
–  Вы что,  единоличниками надумали жить? – засмеялась Николаевна. –  Нас уговорили жить колхозом, а сами копаетесь, как какие-нибудь отшельники. Или вам уже не нравится жить коммуной? А может, вы ожидаете каких-нибудь молодух? – не переставая смеяться, подколола она мужиков.
    
Вшестером, при четырех лопатах, с посадкой управились к часу дня. Обед-отдельщина много времени не занял. В половине третьего люди разошлись по своим домам-хаткам для послеобеденного отдыха. Все-таки посажено было семь соток. Хотя работали и шестеро человек, но нужно учитывать возраст. Вот и разошлись немного передохнуть.
      
Послеобеденный покой хуторян был нарушен непрекращающимся сигналом проезжающей из конца в конец поселка легковой машины. После разворота у палисадника Ивана Николаевича она остановилась около его соседа – Федора Игнатьевича. И если ранее сигнал был непрерывным, то теперь он больше походил на азбуку Морзе.

– Свадьба? У кого? – удивился Иван Николаевич. – Молодых-то ни одного человека в хуторе нет. Значит, что-то стряслось другое. Может, кто умер? На верхах? А что там может стрястись, чтобы у нас ездили с сигналами? Нужны мы им.

Озеров не выдержал звуковой нагрузки и решил выйти узнать о причине такой шумихи.
      
– Дед, видишь людей под деревом?! – крикнул ему стоящий у машины молодой человек, одетый в спортивный костюм. – Через пять минут быть там. И своему соседу скажи. С народом будет говорить шеф.

Иван Николаевич вздохнул и, передернув плечами, пошел к соседу. Он не знал, кого принесла нелегкая в их захолустный хутор, от которого в районе уже надумали избавиться, как от назойливой мухи.

К вязу поодиночке и по два-три человека жители Родникового сходились медленно, чем вызвали  негодование самого «шефа» – мужчины лет тридцати-тридцати пяти, в длинном черном плаще. Он что-то сказал стоящему рядом с ним «качку» в спортивном костюме.

– Пенсия, вы можете быстрее шевелить ногами?! Мы не можем вас полдня ожидать! Быстро надо, быстро! – кричал  тот и показывал старикам, как надо шевелить ногами. – Если вы так будете собираться, то нам и дня не хватит.

Под кроной вяза хуторяне собрались только в половине пятого, хотя помощник «шефа» и торопил народ.
      
– Господа, – начал свою речь «шеф». – Мы сейчас живем в неспокойное время. И особенно оно плохим оказалось для вас, для жителей сел и деревень. Вы беззащитны. Вас может каждый обидеть, обмануть и… – «шеф» умолк, видимо, для того чтобы обдумать, что говорить угнетенным селянам дальше. – И даже обворовать, спалить, то есть поджечь. Местные власти о вас совсем забыли.

– Совсем не приезжают! – выкрикнула бывшая доярка Нина Павловна. – Даже поругать нас некому. Совсем забыли.

– Вот за это, господа, я вам и говорю. Теперь, прямо с сегодняшнего дня, мы будем вашими защитниками.

– Федор, ты знаешь, кто они? – толкнул в бок Игнатьевича  его сосед.

– Первый раз вижу. Это кто-то из «братков»? В прошлом году у нас были. Сейчас он должен будет предлагать свою «крышу». Ну и, естественно, начнет нас пугать чуть ли не всемирным потопом и другими бедами всемирного масштаба.
      
– Для того чтобы вы жили спокойно, я вам предлагаю свои услуги. Но за спокойствие вам надо будет платить, как это делается во всем цивилизованном мире. Пятьсот рублей с хаты, я думаю, будет достаточно. Если вдруг кто появится у вас с таким же предложением, скажете, что я вас уже «крышую», то есть вы взяты под охрану мной. Моя… фамилия Черный.
    
– Это как жа? Пять сотен мне надо платить кажнай год? – отозвалась снова Нина Павловна. – Это дюжа много.
    
– Не за год платить, а каждый месяц до десятого числа, – уточнил Черный.
    
– Кажнай ме-сяц?. Да иде я стоко денег набярусь. У мине пензия усего дивицот пидисят рублей. Вы што, осатанели, стоко драть? Я усю жисть продергала коров за сиськи, пролазила в навозе, не спамши и без выходных, а теперича отдай усю пензию какому то раскрашанаму! Да мине на  хлеб ничего не останеца!

Хуторяне начали шуметь, давая понять «шефу» о невозможности принятия его предложения. Раздавались в основном женские голоса. Мужчины стояли молча, ожидая, что будет дальше, что скажет еще новоявленная «защита».

– Если у кого нет денег, я предлагаю другой вариант. Можно на ваших огородах сеять мак. Сюда никто не приезжает, поэтому вы сможете хорошо заработать. В противном случае у вас могут возникать пожары, пропадать провода с вашей электролинии, да мало ли чего может случаться, – улыбнувшись, Черный закончил свое выступление.

– Нам надо посовещаться, – отозвался Федор Игнатьевич.

– Да, это вы можете сделать, – согласился гость.

Мужская часть хуторского населения отошла в сторону и минут десять о чем-то совещалась. После чего Федор Игнатьевич пригласил Черного подойти к ним.

– Мы не знаем вашего имени, поэтому, простите нас, «шеф», за нашу дремучесть и за невежество по отношению к вам. Мы на этот хутор приехали со всех концов бывшего Союза и прибыли не по своей воле. За последние пятнадцать лет нам пришлось столько хлебнуть горя, что вам и всей жизни не хватит. Всех находящихся здесь я вам представлять не буду, скажу только, что среди нас имеются взрывники, следователи и другие специалисты своего дела. А вот сам я представлюсь. Я – Федор Игнатьевич. Полковник. Командир особой группы спецназа. Побывал в Афгане, Чечне, в Югославии и в других горячих точках. Здесь, где мы сейчас живем, я отвечаю за нашу, так сказать, обороноспособность. Никаких ваших предложений мы не принимаем. И не примем. Если вы надумаете что-либо предпринять, то мы постараемся принять адекватные меры. Вам ясно? С мирной миссией к нам можно приезжать, а вот с теми предложениями, что вы высказали, не надо. Нам терять нечего. Что можно было у нас отнять, это уже сделали наши правители. Вы чуть-чуть опоздали.

Черный некоторое время стоял молча. Он, видимо, не знал, как отреагировать на высказывание Федора Игнатьевича.

– А может, мы  с вами встретимся еще раз через неделю? Время, знаете ли, сейчас трудное, все может быть.

– Встретиться можно, только без ваших угроз и предложений. Это наше последнее слово, – проговорил Федор Игнатьевич. – Мы расходимся. Все. Разговор окончен. И советую вам разговаривать с нами без угроз.
 
«Мерседес» с «крышующими» укатил по еле заметной  дороге, оставляя за собой реденькое облачко пыли. На месте сбора остались одни мужчины для обговаривания планов своей дальнейшей жизни в связи с изменившимися условиями.

– В покое они нас не оставят. Сейчас вся Россия ходит под «крышей». Страной правит криминал. Что будем делать? Будем защищаться или сдадимся на милость победителя? – тихо проговорил Федор Игнатьевич.
    
– Федор Игнатьевич, вы человек военный, что скажете, то и будем делать. Я понимаю так: если мы будем ложиться под каждого крутого, можно стать и проститутками. Я согласен защищаться и буду это делать, – отозвался следователь.
      
– Как другие? – спросил полковник. – Иван Николаевич, что думаете вы?
    
 – А что мне думать. Мне терять уже нечего и некого. Наши отцы и деды немца разбили, а перед своими «братками» я не стану на колени. Слишком унизительно. Говори, Игнатьевич, что надо делать. Ты человек военный, тебе и командовать.
      
– Если вы все согласны  стоять за себя, то мне надо на пару дней отлучиться.  Думаю, что в ближайшие три дня они к нам не приедут. Если же вдруг появятся, сошлитесь на то, что меня нет. Переговоры с ними буду вести я сам. С этими подонками надо говорить с позиции силы. Чуть дадим слабину, они на шею сядут. Защиты нам ожидать не от кого. Наши власти сейчас заняты дележкой портфелей, а правоохранительные органы караулят их покой, поэтому им не до нас. Да и в ближайшие годы мы им будем не нужны.
 

                Глава  седьмая

     Ночь в Родниковом прошла без приключений и каких-либо осложнений. Федор Игнатьевич выехал по своим делам еще прошлым вечером, прямо вскорости после встречи с Черным, предварительно попросив своего соседа приглядывать за живностью. Домой же Игнатьевич пообещал вернуться  через пару-тройку дней, если, конечно, все будет нормально.

Иван Николаевич проснулся вместе с наступающим рассветом. Однако, после пробуждения он позволил себе некоторое время полежать в постели с закрытыми глазами, используя это время для обдумывания плана на предстоящий день.

До обеда решено было заняться неотложными делами в своем хозяйстве. Во второй половине дня возникла необходимость осмотреть окрестности хутора, чтобы определить количество пустующей земли, с обязательной пометкой в тетради.

В вечернее ж время Иван Николаевич надумал провести небольшое собрание с жителями Родникового, чтобы обговорить с ними вопросы  о будущности хуторского бытия на предстоящие год-два. Как-никак в Родниковом уже собралось более двадцати человек, которые заслужили лучшей жизни.

Во-первых, хутор находится на отшибе, хоть и хреновой, российской цивилизации. Газа нет, электроэнергию дают с перебоями, а про дорогу уже и говорить нечего. Но самым большим недостатком было то, что люди были прописаны (зарегистрированы) в разных поселках и городах, что не давало возможности на месте получать даже пенсию. Не носили сюда и почту, ссылаясь все на ту же прописку и на отсутствие дороги, особенно осенью, зимой и весной.

– Обложили нас со всех сторон, как зайцев или волков, –  думал Иван Николаевич, вспоминая свои встречи с чиновниками  в районе и области.

Уже в первые дни своего мытарства по кабинетам районных и областных начальников Озеров понял, что хорошей и легкой жизни от нынешних властей  им не дождаться. Коль скоро они наметили избавиться от хутора Родникового, то постараются сделать все, чтобы выкурить пенсионеров из него, и тогда забота о хуторянах отпадет сама по себе.

 Они, эти самые власти, не посмотрят, что больше половины жителей родились здесь и что на местном погосте покоится прах их родителей и дедов. Уж если поступила команда убрать хутор из перечня населенных пунктов, то местные власти расшибутся, но сделают так, как им велено. И, главное, сделают, не спросив на это согласия жителей. Ведь было ж при Никите Хрущеве, в пятидесятые годы двадцатого столетия, когда крупные села превращали росчерком пера в неперспективные поселки. Но тогда хоть какая-то власть была, теперь же правят балом  «черные» и им подобные.

Все дообеденное время Иван Николаевич занимался уборкой территории своей усадьбы от остатков растительного мусора, накопившегося за последние годы. Видимо, сестра уже была не в состоянии этим заниматься. Годы брали свое, да и усадьба  не маленькая. Особенно удручающе выглядел сад.

– Ничего, отец, вычищу постепенно все, – пообещал наследник вслух. – Пока будут носить меня ноги, мать, будем работать. И ты, Валя, не беспокойся. Все будет хорошо. Выдюжим. Бывало и похуже.


Так, «в разговоре» с родителями и сестрой Иван Николаевич не заметил, как пробежало дообеденное время. Посмотрев на множество нагорнутых куч сухих остатков травы прошлых лет и веток из сада, Озеров грустно улыбнулся. Причиной грусти были мысли о скоротечности жизни на Земле. Появился, пожил и… умер. Самая простая философия.

– Что, Иван Николаевич, задумались? – раздался за его спиной голос Ольги Сергеевны. – Иду за песком, дай, думаю, зайду к председателю.

– Да вот смотрю на весь этот мусор, и мысли всякие лезут в голову. От них хоть польза есть, – показал хозяин усадьбы на кучи. – Их можно спалить – будет тепло, и зола пойдет на удобрения. И когда они росли, тоже была польза. Да и живут они в мире и согласии друг с другом. У нас же, у людей, – вздохнул Иван Николаевич и на некоторое время умолк. – Один смрад от нас, Сергеевна, и беды.

Вот побывал у нас Черный. Ну, подумал бы, куда ты едешь, к кому, зачем? Кого ты надумал поставить на колени? Им, видите ли, нужны деньги, много денег. А откуда, от кого и какой дорогой они к нему попадут, как достанутся, ему безразлично. И ведь приехал к нам наверняка с оружием. Либо за поясом пистолет, либо под сидением автомат. А может, и то, и другое, и еще кое-что.

И колесят такие по всей России. Вы смотрите, что делается. Взрывы, поджоги, убийства, тысячи пропавших. И – ничего. Сейчас у нас беспризорников больше, чем было после Гражданской и Отечественной войн. Так тогда было по Союзу, а теперь в России.

– Сами мы виновны, Иван Николаевич, во всем, что творится. Одним слишком доверяем, других боимся. Так и живем. Председатель, до наших бабьих ушей дошло, что вы, мужики, решили Черного отшить. Это правда?

– Да, Сергеевна, правда.

– Вы ж нас не забывайте. Мы будем вам патроны подносить и раны перевязывать, – засмеялась Ольга Сергеевна. – А и правда, черт-те, что в стране творится. Нас давят, а бандюки вольготно гуляют. С ними что, справиться не могут?
      
В связи с ухудшающейся погодой на сходку хуторяне собрались в самом большом доме бывшего взрывника – Сергея Антоновича. У него и раньше жители собирались часто для просмотра интересных телепередач. Хозяин месяц назад купил себе самый большой цветной телевизор, и теперь его дом превратился как бы в клуб. Вот и сегодня…

– Ну что, хуторяне, в отвратительное время доживаем мы   отпущенные нам годы, – начал свой разговор с родниковцами Иван Николаевич. – Никаких больше я вступлений делать не буду, а начну излагать вам свои мысли по поводу нашей дальнейшей жизни.

 Чтобы сохранить хутор и чтобы иметь хоть какие-то права, нам требуется, не всем, конечно, а кому можно, надо оформить прописку по месту нашего жительства. Я это сделаю в обязательном порядке. Мне ведь по-другому нельзя. Кроме этого нам нужно создать небольшую фирму. Либо это будет ООО, ОАО или  «товарищество», а может, еще что-нибудь подобное, но в любом случае нам это надо делать. И сделать надо так, чтобы местом регистрации данной фирмы был именно хутор Родниковый.

В самом хуторе и вокруг него имеется много  заброшенной земли. Сегодня я обошел все пустующие участки и насчитал порядка пятнадцати гектаров, пригодных для возделывания овощных культур. На них можно выращивать и зерновые. Но для них нужны комбайны. Плюс наши паи. Их можно взять прямо за лоскутами, которые зарастают бурьяном. На том поле уже обживаются сурки-байбаки. Если собрать всю землю вместе, то можно организовать хорошую фирму. Но это все зависит от вашего решения.

Я не знаю, сколько лет будет в нашей стране продолжаться весь этот раскардаш, но сидеть и ожидать лучших времен, по всей видимости, не нужно. Иначе мы можем оказаться под властью таких же «братков», как Черный. Сейчас местные власти усиленно ищут спонсоров, чтобы им спихнуть землю вместе с бывшими колхозами. Власть не хочет больше заниматься сельским хозяйством, и поэтому она сделает все, чтобы сидеть на троне, не обременяя себя заботами о простом народе.

Им, правителям, приятнее иметь дело с состоятельными людьми, типа Абрамовича, Чубайса, Потанина или Вяхирева. Низшее ж сословие, к которому относимся и мы с вами, интереса для них не представляет. Мы бываем нужны, только когда надо кричать «ура» и служить пушечным мясом. В остальное ж время власти обходятся без нас.

Сейчас пахотную землю забрать нельзя. Она вся находится в севооборотах той организации, которая ею владеет на правах аренды. У нас владельцем является СПК  «Восход». И для того чтобы землю забрать, нам нужно будет побегать по судам. Просто так они нам ее не отдадут. Хотя, как знать.

Но если бы «Восход» был бессмертным, то можно было бы и оставить все как есть, а самим распахать все наши пустыри. Если же к нам придут чужие люди, то нам придется очень и очень туго. Нас могут отсюда просто вышвырнуть. Такой опыт в других областях уже имеется.

Весь вечер собравшиеся обсуждали самое наболевшее – как жить дальше. В конце концов решили создать ООО «Родник», руководителем которого будет Иван Николаевич, а бухгалтером  Ольга Сергеевна. Но это были скорее наметки, потому как хуторяне не знали, как  на это отреагируют в районе.

Судя по последним сведениям, районники, да и в области больше склонялись к тому, чтобы землей владели крупные фирмы, пусть даже если они будут из Москвы или других городов. Главным для районного руководства является величина и финансовое положение спонсора. С крупной фирмой ведь дела иметь куда солиднее, чем с каким-то крестьянским хозяйством или с небольшим товариществом.

Однако ж все согласились обзавестись хотя бы кое-какой техникой. Для начала решили купить трактор и грузовую машину. Трактор если и не новый, то хотя бы ходовой и желательно колесный с двумя ведущими мостами и с большой кабиной. Большая кабина нужна для того, чтобы в экстренном случае в нее смогли вместиться два-три человека.
 
Сельскохозяйственный инвентарь будет приобретаться по мере необходимости и, скорее всего, бывший в эксплуатации. Про новую технику, из-за ее дороговизны, договорились даже и не думать. Что касается финансовой стороны организуемого дела, решено поначалу сброситься, кто сколько сможет.

В общем, собрание проходило мирно и в непринужденной обстановке. Люди прошли уже большую часть своей жизненной дороги и теперь хотели жить спокойно, без «черных» или каких-либо «рыжих».

На деловую часть собрания ушло всего полчаса. Спорить ведь было не из-за чего и не с кем. Да и участники все – люди степенные и рассудительные, Поэтому пришли к выводу, что можно, конечно, и отсидеться на своих пенсиях. Но неизвестно, что придумают власти через год-два. Пенсии могут и отменить. Об этом уже в открытую говорят некоторые «избранники». Пусть, мол, дети докармливают своих родителей, дедушек и бабушек. А вот что делать тем, у кого нет детей и внуков, как быть им? Кто их будет докармливать?

– Ну и подонков мы в Думу навыбирали! – в сердцах выкрикнул Владимир Ильич. – Хотя и при Советской власти в руководящих органах попадались никчемные людишки, но тогда их было меньше. Сейчас же по большинству этих уродов плачет весь Уголовный кодекс. И – ничего. Вся власть превратилась в неприкасаемых для следователей всех уровней. Та-ак, для шуму с двумя-тремя сведут счеты. Обычно это бывает перед выборами. Да и то, если кто-то кому-то надумал перейти дорогу, а еще хуже – подставить подножку. Вот тут-то и начинают разгораться страсти-мордасти.

– Владимир Ильич, – хозяин дома прервал Шагурова, – вы не переживайте. Скоро ваши коллеги вообще останутся без работы.

– Как это?

– Да так. Как только перейдут на выборы по партийным спискам, так и судить будет некого.

– Пожалуй, так и будет, – согласился Владимир Ильич. – Тем более что Дума принимает в скоропалительном порядке законы, угодные правящему классу. Судить будут людей из народа. Я вон месяц назад прочитал в одной газете, как мужика посадили на три года, за то, что он взял три банана у торговца на рынке. Во, дожились.

– А вот то, что наши вклады халызнули, виновных наверху нет никого, – возмутился Сергей Романович. – А ведь деньги эти всплывут лет через десять, а может, уже и плавают, только мы о них ничего не знаем.

Так, за  обсуждением наболевшего, хуторяне не заметили, как во дворе день приступил к сдаче своего дежурства вечеру, который особо не будет церемониться с людьми, он не даст им пообщаться  хотя бы еще пару часов.

Но напрасно торопились хуторяне по своим домам. В половине второго ночи, после первого сна, Озеров сквозь сон услышал настойчивый стук в окно и тревожный женский голос. Хозяин дома вскочил с кровати, как когда-то это проделывал в армии по боевой тревоге. Накинув на себя что попало под руки, он в два прыжка оказался у открытой форточки.

– Иван Николаевич, Иван Николаевич, у нас пожар! – прерывистым голосом сообщила страшную хуторскую новость Ольга Сергеевна. – Хата… ну, та, что на отшибе. Туда бегут все, – показала она рукой в сторону зарева.

Под вязом раздавался набат тревоги – удары металлическим прутом по подвешенному рельсу. Ночное небо над хутором освещалось зловещим заревом пожара. И то, как пламя ежеминутно поднималось все выше и выше, означало, что все испепеляющий костер набирает силу.

Горело подворье Съединых, хозяева которого уже много лет жили в областном центре. На хуторе ж они появлялись за последние три года в основном в день Пасхи, чтобы побывать на могилах своих родителей и дедов. В прошлом году они ни разу не скосили даже бурьяны, которые оккупировали всю усадьбу. Вот и горело теперь все, что могло гореть, на площади более половины гектара. Горело жарко.

Хуторяне, сбежавшиеся по зову набата, теперь стояли поодаль от огромного костра. Мужики крыли непечатными словами тех, кто устроил пожар, и хозяев, за то, что этой весной не убрали прошлогоднюю сухую растительность.

– Говорил же Николаю, уберите бурьян, – возмущался Андрей Николаевич. – Когда я работал на тракторе, то мог все это сбить косилкой. Вручную ж я не смогу это сделать. А он походил по огороду, почесал пузо и уехал. А теперь… 

Женщины в большинстве своем всхлипывали и осуждали тех иродов, которые устроили пожар.

– Это тот, что приезжал к нам, – раздался голос Александры Владимировны. – Он жа говорил, что у нас будут пожары. То-то он и запалил. А больша некому.
 
По мере усиления огня начал «стрелять» на крышах построек шифер, да так сильно, что несколько кусков долетело и до людей. Хуторяне шарахнулись подальше от огня, и в то же мгновение раздался сильный взрыв.

– Уходите дальше! – крикнул Владимир Ильич. – Это газовый баллон. Отходите! У них в сарае стояло их три штуки. Мы все равно ничего здесь не сделаем. Посмотрите, что творится. Ведрами из колодца воды не натаскаем.

В подтверждение слов бывшего милиционера над сараем взметнулся столб пламени и дыма, и сразу же раздался двойной взрыв, разметавший деревянное строение в разные стороны, как будто его и вовсе не было. Через несколько минут рухнул и сам дом, построенный после войны из ракит и дуба.

– Во, дожились. Тушить пожар нечем. И позвонить нельзя. Телефона нету, – возмущалась все та же Александра Владимировна. – Капиталисты, чтоб вы передохли!

– Гребаная власть! – выкрикнул один из мужиков.

Взошедшее солнце озарило огромное пепелище, догорающие головешки, оставшиеся от бывшей усадьбы, и расходившихся по своим домам хуторян. Предсказание Черного сбылось. По чьей-то злой воле одна усадьба превращена в пепел. Кто был поджигателем, родниковцам было неизвестно. Но они поняли, что их хотят  заставить подчиниться тупой, бездушной  силе. Чтобы потом они следовали на поводу у какой-то криминальной «крыши» и жили на предложенных им условиях, изложенных в чуждом для них уставе.
               

                Глава  восьмая

Федор Игнатьевич с тревогой вглядывался в ночную темень. Его беспокойство возникло не просто так. Причиной тревоги стало именно ночное небо, в котором раздавались раскаты грома и вспыхивали молнии, озарявшие землю на многие километры.

Нашему путешественнику оставалось проехать еще километров семьдесят, и все это расстояние было по проселочным  дорогам. Поэтому он решил на ближайшей АЗС дозаправиться, чтобы, не дай Бог, не пришлось потом ходить с канистрой в каком-нибудь селе и  выпрашивать бензин.

На заправочной станции было пустынно, и сосед Ивана Николаевича потратил довольно много времени, чтобы, наконец-то, в окошке появилось миловидное и заспанное лицо девушки – ночной хозяйки заправочной станции.

– А я спала, – откровенно призналась она, разглядывая ночного гостя. – У нас в это время редко кто заправляется, вот мы и спим, – улыбнулась она. – А вы не боитесь ездить ночью? Две недели назад, недалеко отсюда, вот так же ночью, одного вытащили из машины, избили и столкнули в канаву, а сами на его машине уехали. Уехали, правда, недалеко, тут за селом машину и разбили. В столб ударились. Теперь их судят. А хозяин машины лежит в больнице. И все это сделали наши, местные. Работать негде, пьют да дебоши устраивают, – скороговоркой сообщила девушка, боясь, что мужчина отойдет от окошка и она не успеет рассказать ему сельские новости. – Так что вы, мужчина, будьте поосторожнее.

Заправив полностью бак и двадцатилитровую канистру, Федор Игнатьевич еще раз взглянул в небо, вздохнул и, сев в машину, тронулся, можно сказать, в неизвестность.

Конечно, если бы хуторянин катил сейчас по дороге государственного значения, то в небо можно было бы и не смотреть, да и на спидометре не значились бы пятьдесят километров. Но на езду по узким дорогам, укатанным асфальтом еще до прихода к власти Михаила Горбачева, теперь же разбитых до невозможности скоростного проезда даже в дневное время, были свои причины, и довольно веские.

На сельских дорогах не было постов ГАИ, на которых его машину постарался бы остановить любой милиционер, заметивший на номерном знаке цифры чужого региона-области. Это Федор Игнатьевич испытал, когда ехал  из хутора в нужный ему пункт назначения. Двенадцать раз пришлось объяснять, «куда и зачем». Вот и петлял командир группы спецназа  по сельским дорогам, как заяц, убегающий от охотников.

В половине первого ночи, когда до хутора оставалось  «подать рукой», всего каких-то километров тридцать, а может, и меньше,  машину Игнатьевича накрыл сильнейший дождь. Пришлось даже сделать  остановку прямо на дороге. Благо, что ливень оказался кратковременным, да еще и выплеснула его небольшая туча. Дорога, как оказалось, была омыта всего километра на два. Дальше, на протяжении оставшегося пути, хоть и громыхало так, что содрогалась земля, и сверкало, однако до дождя не доходило, поэтому Федор Игнатьевич к повороту на  «свою» хуторскую, едва заметную дорогу доехал  без приключений и особых осложнений.

Свернув на грунтовку и проехав метров сто пятьдесят, наш путешественник остановил машину и выбрался из нее на свежий воздух, чтобы чуть-чуть размяться. Как-никак преодолено в оба конца порядка тысячи километров, и  габаритному хуторянину было неудобно долгое время сидеть в своем «жигуленке». А обижаться было вроде как и не на кого.

После вот таких марш-бросков Федор Игнатьевич часто вспоминал, как отговаривала его жена от приобретения этой машины: – Ну как ты, Федор, будешь в нее залезать? Купи себе УАЗа или «Волгу». Ну не для твоей комплекции эта маломерка. Ты ж больше ее. Ну посмотри.

 Ступив на пробивающуюся весеннюю траву, Федор Игнатьевич глубоко вздохнул, пару раз присел, после чего выпрямился и резко несколько раз развел руки в стороны. Вдыхая весенний ночной воздух, он думал о превратностях судьбы. Кто мог подумать лет тридцать назад, что спустя годы ему придется организовывать оборону своего хутора, своей малой родины, от каких-то «авторитетов».

– Ну, Черный, теперь можешь ехать к нам хоть со всей своей бандой, – усмехнулся  подполковник.

Погода портилась ежеминутно. И если бы это было днем, возможно, Федор Игнатьевич и не делал бы остановки, а постарался бы как можно быстрее проехать хотя бы половину пути, на котором было множество впадин, канав и глубоких вымоин, появившихся после вешних вод.

Когда на этих землях был колхоз, то к проведению весеннего сева эту дорогу обычно грейдировали. Теперь же она оказалась никому не нужна. Сами ж хуторяне не в состоянии вручную лопатами засыпать все канавы и ярки.

Спохватился Федор Игнатьевич в тот момент, когда над его головой раздался оглушительный грохот и сразу же окрестность озарилась яркой вспышкой молнии, от которой даже потемнело у него в глазах.

Хуторянин с проворностью, не сочетающейся с его громоздкой фигурой, юркнул в машину и рванул с места так, как будто был дан старт каких-либо гонок. Но было уже поздно. Дождь вначале редкими каплями простучал по крыше «жигуленка», потом начал омывать ветровое стекло так, что «дворникам» приходилось работать без перерывов.

Две еле заметных накатанных дорожки начали поблескивать в свете фар. В одном месте машину даже бросило в сторону. Федор Игнатьевич не переставая газовал,  стараясь проскочить злополучные лощины и канавы. На какое-то время дождь прекратился, и дорога стала суше, видимо, в этом месте туча еще не проходила либо не захватила этот участок своим крылом. Но, так или иначе, по стеклу капли стали ударять только изредка, что дало возможность Игнатьевичу облегченно вздохнуть и сбросить газ.

Впереди замаячила последняя лощина, в которой протекал тихий ручеек. Летом он обычно пересыхал, сейчас же в нем было достаточно воды, чтобы застрять на машине при малейшей оплошности.

 Федор Игнатьевич, чтобы не рисковать, решил посмотреть, в каком месте лучше переехать. Остановив машину на самой вершине небольшого склона, он спустился вниз. И лучше бы он этого не делал, а с ходу проскочил водное препятствие. Все равно из-за того, что он спустился, суше не стало.

Хорошие и правильные мысли к человеку приходят всегда почему-то чуть позднее, после того как индивидуум уже что-то успел сделать не так, как нужно. Так получилось и у Федора Игнатьевича в эту злополучную ночь.

У него мысли в нужном направлении начали работать тогда,  когда  крупные капли дождя  упали ему на спину во время разглядывания места предполагаемого переезда. За каплями дождя вдруг посыпался град. Раздался раскат грома. Сверкнула молния. И тут только Игнатьевич решил бежать к машине.

– Надо было с ходу проехать, а не топтаться около этого ручья, – корил он себя, глядя на противоположный склон, покрывающийся водой. – Проехал! Уже б дома был, если бы не останавливался.

Небо ответило на его недовольство громом и фейерверком молний. Дождь усилился. Вот в этот момент Федор Игнатьевич принял действительно  самое правильное решение. Он потихоньку сдал назад и остановил машину под кронами огромных тополей лесополосы, которые защитили его «жигули» от сильного и крупного града вперемежку с дождем.

В связи с невозможностью продолжить путь Федор Игнатьевич решил поудобнее устроиться в машине и немного вздремнуть. Однако с желанием поспать у него ничего не получалось. Сон овладевать его телом не торопился, а тут еще появилась тошнота и начало давить в висках.

Вместо сна в голове у Игнатьевича блуждали всякие мысли. И почему-то настойчиво вспоминалось далекое детство. А как было его не вспоминать, если вот по этой дороге Ф;дор, тогда еще Федя,  проходил со своими друзьями в школу целых десять лет.

Пока учился в первом – четвертом классах, его со сверстниками иногда зимой еще подвозили на лошади, а как только перешел в пятый класс, подвозы закончились. Только пешком. Пешим ходом  по осенней распутице, пешим ходом в зимнюю стужу и в сильнейшие метели. По весенней хляби тоже приходилось передвигаться все тем же пешим ходом.

– Это ж сколько я прошел километров за десять лет? – усмехнулся пленник града и дождя.

После несложных арифметических подсчетов вышло, что хуторянину пришлось протопать шестнадцать тысяч километров, чтобы в конце этой сверхмарафонской дистанции ему вручили «Аттестат зрелости».

– Ничего себе, – удивился Федор Игнатьевич. – Шестнадцать ты-сяч, – произнес он уже вслух и вздохнул.

Вздыхать,  конечно, ему было отчего. В школу Федя пошел в сорок шестом году, через полтора года после окончания Отечественной войны. В сентябре, пока было тепло, первоклашек хуторяне еще кое-как обули и одели. Некоторые, в том числе и Федя, были приодеты в брезентовые рубашки из плащ-палаток, и из этого же материала хуторянин дед Петя пошил всем тапочки (ботики). Вместо портфелей или, как сейчас, ранцев маленькие ученики понесли свои книги и тетради в сумках на лямках через плечо (как у нищих).

А вот с наступлением холодов пришлось туговато. Кое-кто из ребятишек остался дома, потому как одеться было не во что. Феде и тут  несказанно повезло. В самое первое холодное утро октября месяца он пришел в школу в маленьких лапоточках, сплет;нных все тем же дедом Петей. В классе в такой обувке оказалось пять человек. В первый день над ними одноклассники посмеивались. Но когда директор школы, Илья Иванович, на общешкольной линейке попросил всех, кто пришел в школу в лаптях, выйти к нему, а потом сказал им спасибо, да еще и низко поклонился, смеяться сразу перестали, а на другой день к трем десяткам лапоточников всей школы добавилось еще пятнадцать человек. Это пришли в школу те ребята, которые постыдились ранее.

Еще хуже стало с наступлением зимних холодов. Федору пришлось носить перешитую с небольшим запасом, под его рост, немецкую шинель, в которой зимой было холодно, а в теплые весенние дни жарко. На  ногах же у него красовались бурки с литыми галошами (у нас их тогда называли «шахтерскими»). Где их мать достала, Федор так и не узнал. Чтобы они не спадали с бурок, Федя их привязывал дратвой.

Так и ходили в школу сельские ребятишки в первые послевоенные годы. Все было в первую зиму – и промокали, и промерзали, приходилось быть голодными целый день, а порой не хотелось идти в школу. Но осилили тот первый и самый трудный учебный год. Федя же окончил первый класс с отличными оценками, чему был особенно рад сам, довольны были и его родители.

Когда Федора Игнатьевича начал было уже смаривать сон, ему вспомнился один случай, произошедший в конце марта, все того же первого года обучения. Когда он и его сверстники стали, можно сказать, почти уже грамотными людьми. Они, помимо того, что научились читать, еще хорошо прибавляли и отнимали.

Снегу в ту зиму у них намело столько, что он и его друзья ходили по плотному насту в гости  друг к другу прямо через заборы и изгороди.  Играя ж в «войну», ребятишки рыли в снежном покрывале глубокие траншеи и многометровые подснежные ходы сообщения. Сооружали в наносах всевозможные «землянки» и «блиндажи». В общем, веселая была зима, хоть и холодная и не слишком сытная.

А как они весело играли в выходные, праздничные дни и когда не ходили из-за холодов в школу. Над хутором с раннего утра и до поздних зимних сумерек слышалось детское раскатистое «ура» и «автоматные очереди», воспроизводимые голосом или частыми стуками о какую-нибудь железку. Все испортил тот мартовский день. Всю зиму детям казалось, что они уже совсем взрослые и сообразительные. А тут случилась такая промашка. В хуторе о ней вспоминали лет десять. Да какие там десять. Больше. И все произошло вот в этой самой лощине, которая виднелась через автомобильное  стекло.

В раннее мартовское утро, в последний учебный день перед самыми весенними каникулами, Федя и его друзья-товарищи, от первого до десятого класса, веселой гурьбой отправились в школу. Они знали, что со следующего дня у них начинаются каникулы и что сегодня для первоклашек будет укороченный на целых два урока учебный день.

Это делалось для того, чтобы самые маленькие ученики смогли вернуться домой еще по плотному снегу. Это так думали учителя. Так могли думать, конечно же, и родители. Однако ни те ни другие не ведали и не знали, что придумают сами первоклассники в тот день и как поведет себя погода. Если бы кто из взрослых мог предугадать этот случай, то в школу, по всей видимости, малышей никто не пустил бы.

У Федора Игнатьевича от лежания в неудобной позе заныла спина, а нахлынувшие воспоминания отгоняли сон. В глазах у него появился «песок», а  в голове начало покалывать от недосыпания. Сердце тоже повело себя не так, как работало до этого момента. Последний раз оно его потревожило еще четыре года назад, но тогда он отлежался  в больнице, и все вроде бы стихло. А тут начало почему-то временами колотиться.

Игнатьевич долго ворочался, выискивая более удобное положение для своего громоздкого тела. Сто пятнадцать килограммов и два метра роста – это вам не какой-нибудь мальчик с пальчик. В хуторском доме он спит на самодельной кровати  длиною в два с половиною метра, а  в этом «жигуленке» ему и повернуться негде.

– Что-то ты, Игнатьевич, разнежился за последние два года, – укорил себя бывший командир группы спецназа. – То в машине мог спать в любой позе, а теперь ему подавай кровать.

Перебравшись на правое сидение, Федор Игнатьевич наконец-то успокоился, и его начала брать в плен дремота. Но тут, внезапно, возникли какие-то видения, от чего сон мгновенно пропал, как будто он и не появлялся вовсе. Снова вспомнился последний перед каникулами учебный день в школе. Вспомнились  друзья, их лица. Даже почудилось, что они рядом.
 
Их тогда отпустили даже раньше, чем обещали накануне. Отпустили после первых двух уроков, потому как солнце, которого никто не видел последние две недели, вдруг появилось в просвете между тучами. Поднялся слабый ветерок, и небо за какой-то час очистилась полностью от облаков. Солнце еще больше заиграло. Снег начал быстро таять и набираться водой. На дорогах и стежках появились лужи и лужицы воды, а вскоре с пригорков побежали ручьи и ручейки.

– Дети, идите быстрее домой. А вы, ребятки из Родникового, нигде не задерживайтесь, – напутствовала первоклашек  учительница.

Они и не задерживались. Где вприпрыжку, где быстрым шагом Федор и его друзья дошли вот до этой лощины. Снегу в ней было нанесено за зиму метра полтора, а может, и больше. Солнечное тепло уже размягчило его до такого состояния, что идти утренней дорогой, напрямки, было уже невозможно. Провалившись по пояс в толщу снега по нескольку раз и боясь потерять в раскисших сугробах свою обувь, ребята решили подняться чуть выше по склону, туда, где был санный путь, и пройти по нему на другую сторону лощины.

Благополучно пройдя лощину, первоклассники поднялись на ее  верх, откуда до их хутора было всего полчаса ходу. Но тут кому-то из ребятни пришла в голову идея вернуться назад, на противоположный склон, откуда они только что пришли, и сбегать к стоящему скирду соломы – посмотреть свои норы, которые они вырыли еще осенью, чтобы играть все в ту же «войну». Да и пригорок уже был свободен от снега.

– Ай-да-а! – крикнул хуторской заводила Мишка-слон и первым помчался по склону балки.

Ну и побежали. Кто из них мог тогда подумать, что санный путь уже через час превратится в снежную кашу  и по нему перейти на другой берег будет нельзя.

После же продолжительной и шумной игры у скирда дети увидели, что по санному пути шумит водный поток, который перейти невозможно. Они тут же решили перебраться на другую сторону в верховье лощины, а заодно и посмотреть,  откуда выбегает вода. Ну интересно ж первыми из хуторян увидеть, где начинается весна. После каникул в школе можно будет всем об этом рассказывать. Да и дома…

В верховье лощины снегу было еще больше, чем на месте их перехода и там, где пролегал санный путь. Правда, открытой и чистой воды здесь не было. Вот и надумали первоклас-сники перебраться в этом месте на другую сторону лощины. Первым, как всегда, пошел Мишка-слон, тем более что он был обут в отцовские яловые сапоги, которые воды не пропускали.

– Мои сапоги никак воду не пропускают! – кричал Мишка, проваливаясь в снегу чуть ли не по самый пояс. – Я их даже в лоханку на всю ночь ставил, и ничего не пропустили воды! – хвастался он своей обувкой, забыв о том, как кричал на весь хутор, когда отец лупцевал его ремнем за проделанный над сапогами опыт.

Может, Мишке тогда и удалось бы пройти через лощину, если бы снег не был пропитан водой и не было бы глубокой канавы под этим самым снегом, в которую он провалился по самую шею.

– Ребя-та-а! – закричал он тогда  испуганным голосом, – вытащите меня-а! Я са-ла дам, мы осенью будем резать поросенка! Спаси-те! Ка-ра-ул!

Спасать, конечно же, кинулись все. Первым к нему добрался Федя, потом еще двое… Через пять минут на месте, где провалился Мишка-слон, барахтались уже пятеро ребят, а вскоре в снежной каше были все семеро.  И неизвестно, чем бы  закончился этот злополучный переход для хуторских первоклассников, не подоспей вовремя трое хуторских мужиков на лошадях.

 Вытаскивали «моряков» на сушу при помощи вожжей. Мишкин отец – колхозный конюх – подъехал верхом на лошади прямо к ним и, обвязывая каждого тонущего вышеназванной конской принадлежностью, громко кричал стоящим на берегу: «Тя-ни-и!» – и давал при этом «мореходу» увесистый подзатыльник. Досталось тогда и Феде, но он даже и не почувствовал этой оплеухи.

Мишкины сапоги, бурки Федора, галоши с бурок Мишкиного соседа, два  резиновых бота и три шапки отыскали мужики уже без них. Их тогда быстро уложили в сани, укрыли, чем могли, и галопом погнали лошадь в хутор, дабы не заморозить «мореходов» в дороге.

Дома постарались «утопленников» побыстрее отогреть. Каждого долго растирали самогоном, кутали в теплые вещи и укладывали на лежанку, а кого и на разогретую печь. Кое-кому, для лучшего согреву, достался и ремень, а кому-то простой подзатыльник. Однако тогда вс; закончилось благополучно – никто не заболел. Правда, потом долго над ними посмеивались. Но это уже было легче переносить, чем барахтаться в снежно-водяной каше...

Воспоминания Федора Игнатьевича прервала резкая боль в сердце, и он, потеряв сознание, обмяк.


                Глава  девятая

Иван Николаевич встал рано, намереваясь днем побывать в райцентре у нотариуса, в земельном комитете, в милиции и еще кое-где. Когда он ехал из Казахстана на свою малую родину, то не думал, что за время после распада Союза власти всех уровней обрастут таким количеством всевозможных законов, подзаконных актов и дополнений к ним. Бывшему гражданину огромной страны пять раз тыкали пальцами с наманикюренными ноготками в раскрытые книги и брошюрки.

– Мужчина, ну и что, что вы родились в этом хуторе? Да что ж это вы, дяденьки и тетеньки, такие непонятливые? Раньше надо было ехать в свой хутор, – зло проговорила недовольная посетителями девушка. – Нет больше вашего Советского Союза. А в России законы теперь другие.

Собираясь в дорогу, Иван Николаевич думал о том, что еще новенького придется услышать ему в районных кабинетах и кто сегодня будет его поучать, как надо жить в новой России и, особенно, у них в хуторе. Кто еще ему напомнит, что надо было приезжать раньше.

Хотя Озеров и встал рано, но ему все равно пришлось на утренней зорьке побегать, чтобы управиться на двух хозяйствах. Пока накормил живность на усадьбе своего соседа и свою, полтора часа пролетели, как одна минута. А ведь надо было еще приготовить  завтрак, привести себя в порядок и протопать по раскисшей от прошедшего дождя дороге четыре километра, чтобы успеть на пригородный электропоезд, который на остановке «Озерцы» бывает в шесть пятьдесят.

Теперь можно себе представить, в какое время Ивану Николаевичу надо было встать, чтобы  все это сделать. Но такова жизнь в России любого селянина, живущего вдали от центральных дорог и городов.

Однако Иван Николаевич особо не переживал и не сожалел, что оказался в родных местах. Он знал одно: беготня по кабинетам рано или поздно, но закончится, жизнь хотя бы даже и чуть-чуть, но нормализуется.

Надев на ноги отцовские резиновые сапоги, их он нашел в сарае, и положив в большую кожаную сумку помимо необходимых документов еще и туфли, Озеров в половине шестого вышел на едва заметную стежку.

От прошедшего ночью града было не по-весеннему холодно, а порывистый северный ветер делал майское утро не совсем приветливым. Но Иван Николаевич не замечал ни сырой и грязной дороги, ни пронизывающего холодного ветра. Он был занят своими мыслями.

Его со вчерашнего дня начало волновать отсутствие соседа. Федор Игнатьевич уехал, сказав ему, что убывает к дочери вооружаться, и назвал город. А это почти пятьсот километров в один конец. Если вдруг с ним что стрясется или уже случилось, то в каких местах его нужно будет искать? Сегодня наступил последний оговоренный день его возвращения. Хорошо, если все благополучно и задержка произошла по причине поломки машины, а если…

– Никаких «если». Федор не из тех, кто попадает под эти самые «если», – спохватился Иван Николаевич.

Сколько лет не виделись, а все же осталось что-то от той далекой и молодой жизни. В годы юности они были не только соседями, но и хорошими друзьями, несмотря на два года разницы в возрасте.

Каждый раз, когда Ивану Николаевичу приходилось ходить или ездить на большие расстояния, он обычно время проводил в раздумьях. Так получилось и теперь. Пятый раз он после своего возвращения идет этой дорогой, и опять почему-то его тянет на сравнение того, что ему приходится видеть сейчас, с тем, что было в годы его детства и юности. С того времени прошло ведь четыре десятка лет.

– Что же изменилось за все эти годы? – размышлял Иван Николаевич. – Лучше мы стали жить или хуже? При Советской власти нам в хутор провели свет, телефон, люди чуть-чуть подустроились на своих усадьбах. А сколько в хуторе было детей. В год тогда рождалось до пяти ребятишек. Это, конечно, плюс. Но при Никите Хрущеве наш Родниковый стал неперспективным населенным пунктом. В результате этого решения люди начали покидать насиженное место, и к концу восьмидесятых годов в Родниковом остались одни старики – это большой минус. Но в конце тех самых, восьмидесятых, в колхозах строили много жилья, и хуторская молодежь перебралась из Родникового в благоустроенные квартиры, в которых бывшие хуторяне живут до сих пор, уже со своими детьми и внуками. Это несомненный плюс.

В те годы не было никаких мигрантов и эмигрантов. В случае смерти хозяина двора в сельском Совете простым  вычеркиванием умершего или выбывшего на другое место жительства человека хозяином становился следующий член семьи, будь то жена или тот, кто проживал вместе с хозяином и был прописан. Никаких тебе платежей, никаких бумаг.  Это, конечно, тоже плюс. Что мы имеем сегодня? Если убрать шифер с крыш, телевизоры... а больше и нечего, то жизнь стала во много раз хуже, чем была при Советской власти. Тогда хуторянам давали квартиры на центральной усадьбе бесплатно, теперь такого у властей даже нет и в мыслях. В то время меня бы прописали без всякой волокиты и не взяли бы с меня ни копейки. Теперь я должен буду топтать эту дорогу не один месяц, пока получу право на проживание и оформлю хату-завалюху в свою собственность. А сколько я должен буду заплатить денег!
 
За счет таких, как я, сейчас в России кормится целая армия чиновников. Да если бы все делалось без проволочек и по-порядочному, то можно было бы и согласиться. Но ведь в обход всех надуманных законов какая-то личность, за определенную сумму, может все устроить быстро и без всяких топтаний и катаний. Вывод напрашивается сам. Все закавыки, устраиваемые властями, сотворены для того, чтобы можно было подкармливаться с черного хода. Что мы имеем в осадке? Криминальный беспредел, на всех этажах властной лестницы. Уж если появился Черный и ему подобные, значит, конституционной власти в стране нет. Выходит, что лучше  бы «крышевали» одни «братки»,  было бы во много раз дешевле, и люди бы знали, кто в стране хозяин, – подвел итог своим размышлениям Иван Николаевич.

Пока Озеров занят был своими мыслями, он как-то незаметно для себя прошел половину пути и, оказавшись в знакомой нам лощине, даже присвистнул, как когда-то это мог делать в далеком детстве.
 
– Ты смотри. Во-о! Два километра за… двадцать пять минут. Хм! Еще потопаю годика два, буду проходить минут за двадцать. Если, конечно, меня будут носить ноги.

Поднявшись по склону лощины, Николаевич увидел под раскидистыми тополями знакомую машину, на крыше и капотах которой лежали мелкие ветки, упавшие с тополей во время ночного ветра, дождя и града.

– Неужто Федор прибыл? – удивился он. – Наверное, его тут припутал дождь? Федор! Фе-дор!  – прокричал Иван Николаевич, предчувствуя что-то неладное. – Фе-дор! – крикнул он еще раз и кинулся к машине.

Пробежав последние метры, Озеров постучал в стекло левой двери, думая, что хозяин машины спит после дальней дороги. Его стук остался без ответа. Иван Николаевич взялся за ручку и рванул дверь на себя.

Его сосед сидел полулежа, и казалось, что крепко спит. И только отсутствие какой-либо реакции на появление Ивана Николаевича заставило Озерова не на шутку встревожиться. Чуть припухшее, с ярко выраженной бледностью лицо и частое дыхание давали понять, что в организме полковника произошли какие-то перемены.

– Федор, Федор, ты меня слышишь? – обратился Николаевич к своему другу.

Вместо ответа тот только еле заметно качнул головой.

– Сердце?

Федор Игнатьевич медленно повернул к нему голову и, приоткрыв глаза, шевельнул губами.

– Не слышу. Я ничего не слышу, Федор.

– Ружья. Карабин. Пистолет. За спинкой. Ме-шок. Зарой. Потом заберешь. Записная. Телефоны. Хоронить здесь, – еле слышно проговорил Игнатьевич и глубоко вздохнул. – Хоронить здесь. Иван, здесь.

– Хоронить? Умирать задумал? Ты потерпи еще чуть-чуть, я тебя сейчас отвезу в больницу. Умирать… Мы с тобой, Федор, еще повоюем. Нам сейчас нельзя умирать. Слишком легкая жизнь  будет у разных подонков и у наших властей, – говорил вполголоса Николаевич, выставляя из машины мешки с хлебом, который Игнатьевич купил всем хуторянам.

Средний мешок, лежавший на заднем сидении, оказался самым тяжелым. Его-то Иван Николаевич и начал освобождать от  хлеба. На самом дне в мешке лежали три увесистых свертка, обернутых вначале материей, а потом еще и пленкой. Ружья, карабин и пистолет, тщательно упакованные, находились  в оборудованном отсеке за спинкой заднего сидения.

Закопав упаковки и свертки в лесополосе, Иван Николаевич бегом вернулся назад, торопясь отвезти своего друга в ближайшую больницу. Машина, как бы чувствуя неладное со своим хозяином, завелась быстро.

Иван Николаевич старался выбирать дорогу поровнее, медленно объезжая вымоины и всевозможные бугры. Дождь хоть и прошел  ночью сильный, но он был  кратковременным и  поэтому грязи большой не наделал. Машина шла без пробуксовок. Но все равно грунтовая дорога во много раз хуже самого плохого асфальта, и особенно после дождя. В одном месте даже пришлось брать лопату и засыпать вымоину, так как переехать ее было невозможно ни прямо, ни под углом.

Озерову понадобилось минут двадцать, пока он выехал на асфальт. До ближайшей больницы ему надо было проехать еще километров одиннадцать.

– Федор, как ты? Держись, друг. Держись. Нам нельзя умирать, –  вполголоса говорил Николаевич, поглядывая то на безмолвного соседа, то на дорогу, боясь, что не успеет.
 
Успел. Довез Иван Николаевич бессознательного полковника во двор участковой больницы. Учитывая габариты поступившего больного, первую помощь оказывали прямо в машине, ибо переложить из нее обмякшее тело Игнатьевича на носилки не смогли, как ни старались.

– Видимо, гипертонический криз, – ответил врач на вопрос Озерова. – Будем надеяться на благополучный исход. Но пока за точность не ручаюсь. Потом. Потом.

Через некоторое время, после того как давление начало снижаться, Игнатьевича с горем пополам извлекли из машины и уложили на носилки.

– Потихоньку, потихоньку, поехали, поехали, – суетился у носилок молодой врач, прощупывая у поступившего больного пульс. – В реанимацию его, в реанимацию, – торопил врач своих помощников.

Так и «уехал» Федор Игнатьевич на новом виде транспорта в реанимационную палату участковой больницы, оставив во дворе своего соседа. Ему, собственно, было все равно, на чем его везли. В сознание он не пришел, хотя артериальное  давление начало понемногу снижаться, давая надежду и врачу, и Ивану Николаевичу на благополучный исход.

– У больного имеются страховка и паспорт? У больного имеются страховка и паспорт? –  донеслось откуда-то издалека до сознания Озерова.

– Какая страховка? О чем она спрашивает? – недоумевал он, глядя на женщину в белом халате.

– Мужчина, вы кого к нам привезли? У него есть страховой полис и удостоверение личности? Мы не можем принимать людей без страховки1 – уже настойчиво проговорила она.

До Ивана Николаевича наконец-то дошло, что от него требует женщина в белом халате.

– Доктор, любого человека, который находится в таком состоянии, как Федор Игнатьевич, вы обязаны принять и оказать ему первую помощь. Вы обязаны спасти человека  от смерти, а потом уже спрашивать о наличии страховки и паспорта.

– Я не доктор, я сестра. Мне что говорят, то я и делаю. Это вы Ельцину говорите, а не мне. Я человек маленький, – обиженно проговорила сестра.

– Не шумите, сейчас постараюсь найти эти документы, если они вам так необходимы прямо сию минуту.

Пересмотрев содержимое папки и небольшого портфеля, Иван Игнатьевич нашел то, что так было нужно сестре. 


                Глава  десятая

Жители хутора Родникового второй день были в напряженном ожидании. Они еще не отошли от пожара, а тут… Федор Игнатьевич все еще никак не мог выкарабкаться из тяжелого, но стабильного состояния. Он то приходил в сознание, то снова впадал в беспамятство.

Утром следующего дня  в больницу вместе с Иваном Николаевичем приехал и Шагуров Владимир Ильич. Он здесь уже два месяца назад лежал и за неделю своего лечения успел обзавестись знакомыми среди медперсонала, а особенно он был доволен своим лечащим врачом.

– Хо-ро-ший мужик, грамотный и в крупных больницах работал, а вот, почему-то, осел в этой дырявой. Это ж не больница, а настоящий гадюшник, – усмехнулся бывший пациент лечебного заведения. – Построена она была еще пятьдесят лет назад. За прошедшие годы крупных ремонтов в ней не производили, вот и сыплется теперь. Да еще и холодно. А я лежал в палате на северной стороне, так вообще спать было невозможно. Все попростыли и заболели дополнительными болячками, помимо тех, с которыми попали в больницу

В двухстах метрах от хутора, когда машина подъехала к узкому проезду через лесополосу, Владимир Ильич попросил Озерова остановиться и  проследовать за ним.

– Пошли. Я тебе что-то покажу, – пригласил он Ивана Николаевича. – Видишь? – показал Шагуров на едва заметные следы, оставленные колесами какой-то машины. – Не стал тебе вчера говорить, ты поздно приехал, а теперь вот, смотри. Возгорание у нас возникло не само по себе. Это поджог. Вот здесь стояла машина – переднеприводная «девятка». Дождь хотя и смыл следы, но все равно еще видно. Позавчера же  следы были отчетливы. Я их сфотографировал, а вот тут даже прикрыл куском железа. Смотри, какой след. Видишь, что в землю затоптано? Это обычная борона. Видимо, ее когда-то  бросили или она отцепилась, когда тащили сцепу. Таких боронок около лесополос  валяется много. А здесь часто ездят машины, ее и затоптали. Вот след пробуксовки. Вероятно, с места трогались на большом газу. На покрышке с внутренней стороны должен оставаться след вот от этого сломанного крюка. И еще. Приезжали трое. Тут вот они стояли и курили. Видимо, ожидали, когда станет темнее, либо смотрели, как горит усадьба. В общем, от последних кустов лесополосы пролили бензином дорожку к хате и сараям. Ну а дальше – дело техники. Чиркнул спичкой или зажигалкой – и все.

– Вот сволочье, – не сдержался Иван Николаевич, – решили, значит, выкурить нас отсюда.


– Я пока никому ничего не говорил, но в селе побывал. Там есть одна «девятка», но она в ремонте, и у нее резина лысая. У этой же резина новая, еще с заусеницами. Видно, шипованную сменили, – рассуждал Владимир Ильич. – Интересно, что они еще могут придумать?

 Походив еще некоторое время между деревьями лесополосы, хуторяне заторопились в больницу, надеясь встретиться с лечащим врачом Владимира Ильича и потом уже с его помощью попасть к Немыкину.

Лечащего, однако, на месте не было, а тот, который дежурил, оказался неприступным, как китайская стена. В реанимацию их не пустили. Даже Ивану Николаевичу не удалось пройти, несмотря на то, что дежурил  уже его знакомый, который прошлым днем принимал Игнатьевича. Однако ничего не получилось, как его ни уговаривали.

– Больной Немыкин сейчас в очень плохом состоянии, – говорил раздраженно лечащий. – Я знаю, что вам хочется с ним поговорить. Но этого делать пока нельзя. Тем более что он сейчас спит. Когда станет можно, я вас к нему проведу сам, – выговаривал врач прибывшим посетителям. – Да, чуть не забыл. Ночью больной просил, чтобы вы пока не сообщали о его состоянии жене и дочери. Он это сделает потом сам. И еще, как только ему станет лучше, мы его перевезем в районную больницу. Там у них аппаратура поновее, да и возможностей побольше, чем у нас. Все.

– А может, ему надо дать что-нибудь? Или припугнуть? – предложил Владимир Ильич Озерову, когда врач отошел от них. – Может, станет помягче?

– Как давать, я еще не научился, –  улыбнулся Иван Николаевич. – А пугальщики мы с тобою, Ильич, уже никудышные. Видел Черного? Вот они сейчас какие. Наглые, самоуверенные и самовлюбленные. Мы обходились своими зарплатами, а им  давай миллионы, яхты, собственные самолеты и кучу девок. И главное, чтобы ничего не делать. Одни удовольствия.

– Ты прав, – вздохнул Владимир Ильич. – В нашей стране сейчас все поставлено с ног на голову. За деяния, за которые при Советской власти давали сроки, теперь награждают. Да ты посмотри, кто сейчас у власти. Россия вся продана! Президент из запоев не выходит! – распалялся  Шагуров. – Как можно так дальше жить? Жалко молодые поколения, которые сейчас спиваются и сидят на игле. Разве это свобода? Это же разрушение основ нашей нации, нашего государства. Неужели этого не могут понять на верхах? Во всем мире над нами смеются и крутят у виска пальцем. И в этом мы сами виновны. Допустили к власти всякую мразь, вот и результат.

– Нет, Владимир Ильич, таких людей к власти не допускают, такие ее сами берут. В середине восьмидесятых, с приходом Горбачева, все произошло так, как и должно было произойти. Одни, насытившись, задремали, а другие этим воспользовались. Теперь нам осталось только ожидать, когда наедятся уже вот эти. Это может произойти, Ильич, быстро. Видишь, как они хапают? А обжорство к хорошему не приводит. Но если властный трон будет передаваться из рук в руки среди своих, то мы с тобой не доживем до появления у власти людей из других политических партий, – сделал свои выводы Иван Николаевич.

Хуторяне еще два раза предпринимали попытку попасть в реанимационную палату. Но их усилия не увенчались успехом.

– А может?.. – начал было вносить очередное предложение Владимир Ильич.

– Что, может? – прервал его Озеров.

– Ты кино по телевизору про бандитов смотришь?

– Ну. Иногда бывает.

– Вот и ну-у. Надо брать пистолет и в подбородок врачу.

– Поехали, Ильич, домой. Мы с тобой пока не «братки», но скоро ими станем, – улыбнулся Иван Николаевич, беря следователя под руку. Пошли.  Завтра подъедем с автоматом.

Побывав в нескольких магазинах и закупив для себя и хуторян вс; согласно составленному списку, Иван Николаевич и Владимир Ильич поехали в свой родной Родниковый. Пока машина катилась по асфальтированной дороге до поворота на полевую хуторскую, Озеров думал над тем, посвящать ли подполковника в оружейные дела или нет. Но после некоторых подсчетов плюсов и минусов он пришел к выводу, что рано или поздно это сделать придется. Одному решать все охранные вопросы будет не под силу.

– Пошли, Ильич, вооружаться. Теперь мы с тобою будем похлеще, чем Черный со своими дружками, – пригласил Озеров своего однохуторянина, когда они, проехав пару километров по полевой дороге, остановились под тополями, не доехав около сотни метров до лощины.

– Может, освобождаться? – усмехнулся тот, думая, что Озеров приглашает его в лесополосу по другому поводу.

– Да нет. Именно вооружаться будем. Пошли.

Разыскав тайник, Иван Николаевич извлек из земли его содержимое и развернул самую тяжелую упаковку, в которой в ячейках-гнездах  лежали гранаты.

– Видишь? Теперь мы, как там у них? Крутые. И будем вооружены, как терминатор.

– Это свето-шумовые. От них много грохота и света, какими иногда бывают молнии. Я с ними познакомился в Чечне, – пояснил Владимир Ильич,  подбрасывая в руках одну из десятка лежавших в бумажном коробе. – Может, попробуем?

– Ты что. Нам еще шуму не хватает, – засмеялся Озеров. –  А эти, – показал он на другие свертки, – давай посмотрим дома. В них должны быть два ружья, карабин с оптикой и пистолет. Документы на все имеются, кроме гранат и вот этих маленьких свертков Я нашел бумаги уже вчера вечером дома. 

– А чего тогда закапывал? Если имеются документы на все виды оружия… хотя… на кого попадешь.

– Вот-вот. Он сказал зарыть, я и зарыл. Я думал… ну сам знаешь. Да мне и думать было некогда. Он мог умереть.
      
– А нам ничего не сказал перед отъездом, – вроде как с обидой проговорил Владимир Ильич.– Ты знаешь, у меня тоже кое-что есть. Оттуда привез. Вдруг, думаю, пригодится.

– Не  обижайся на него, Володь, он лучше нас с тобою знал и знает, как и что надо делать в таких ситуациях, в какую попали мы, хуторяне. Давай лучше теперь думать, что со всем этим делать и как нам быть дальше. Ведь Ч;рный нас в покое не оставит. И еще. Пока Федор недееспособный, придется, Владимир Ильич, наверное, тебе возглавить нашу самооборону. Я же буду заниматься хозяйственными вопросами. А то может получиться так, что и защищать будет нечего. Не возражаешь? По твоей части я в полном твоем распоряжении, только наряды вне очереди не давай, я их в армии наполучался вволю, – засмеялся Озеров.

– А что я буду возражать. С землей я никогда не был связан. Согласен. Только мужикам пока ничего не говори. Надо самим все обдумать как следует.

– Хорошо. После обеда я приду к тебе. А лучше ты ко мне. Я ведь один.  У меня будет спокойнее.

– Договорились.

– Тогда поехали домой. Пока же будем  обдумывать, что и как делать. Одним днем все это не закончится.

Прежде чем собирать все мужское население Родникового, Озеров и Шагуров часа два сидели в саду, обговаривая мыслимые и немыслимые ситуации, которые могут возникнуть во взаимоотношениях как с Черным и его «братками», так и с местной властью. В конце своих посиделок на общем сборе решили обговорить вопросы, касающиеся только Черного. Об оружии, которое привез Федор Игнатьевич, решили пока ничего не говорить. «Засветке» подлежало одно ружье и пять свето-шумовых гранат.

– Так будет спокойнее, – предложил  и. о. коменданта  хутора Родникового. – Чем меньше людей будет знать, тем спокойнее мы все будем спать. Согласен?

– Конечно, – засмеялся Иван Николаевич. – Тем более что мы не знаем, хотел ли Игнатьевич предать гласности существование своего арсенала.

– Николаевич, а почему ты все это не забрал вчера? – показал рукой Владимир Ильич на оружие.
 
– Да, знаешь, если по правде, то когда ехал из больницы, как-то сразу забыл, а когда домой приехал, то решил оставить на сегодняшний день. Все равно  ехать.

После ужина, когда солнце начало опускаться к линии горизонта, под предлогом попить свежего пивка все мужское население хутора Родниковый собралось в саду у Ивана Николаевича, под раскидистыми цветущими вишнями.

 Вечер, заступивший на свое дежурство, преподнес в дар людям соловьиные трели, крики хуторских петухов и ленивое ворчание дворняг, которым нужно было беречь голоса для предстоящей хотя и весенней, но все-таки ночи. 

На правах хозяина двора и председателя пока не существующего колхоза Иван Николаевич рассказал собравшимся о состоянии Федора Игнатьевича, о порядках в участковой больнице и о том, как их с Владимиром Ильичом приняли в этой самой больнице. Высказывая свое мнение о положении дел в медицине, он пожелал никому из присутствующих в заведения медпрофиля не попадать.

– Лучше быть здоровыми, дабы не обижаться на врачей и не создавать им трудностей. А теперь у меня есть сообщение на другую тему. В связи с тем, что Игнатьевич болен, я прелагаю  обязанности коменданта нашего хутора возложить на Владимира Ильича. Он работал большим милицейским начальником и поэтому больше всех нас осведомлен в вопросах обеспечения безопасности. С юридической точки зрения, – уточнил Озеров. – К тому же, насколько мне известно, Владимир Ильич дважды побывал в Чечне. А это уже боевой опыт, которого, к сожалению, у большинства из нас нет.

Обсуждение затронутой темы затянулось более чем на час. Возникло много вопросов, решением которых надо было начинать заниматься прямо с сегодняшнего вечера.

– Первое, что нам надо сделать уже сегодня, это взять под охрану нашу подстанцию, – преложил Владимир Ильич. – По району их уже раскурочено более шестидесяти штук. Подстанцию обесточивают, сливают масло, выдирают внутренности и забирают медь. Подстанция ст;ит порядка шестидесяти – ста тысяч, а меди сдают на полторы – две. Сотнями метров обрезают высоковольтные линии, а уж про низкую сторону и говорить нечего. Борис Леонидович, на каком расстоянии от вас находится подстанция? –  спросил комендант хутора бывшего водителя карьерного БЕЛАЗа.

– От меня? Да метров двадцать будет.

– Вот вам и придется за ней приглядывать.

– А что за ней смотреть. Этим будет заниматься мой Вулкан. Я протяну до трансформатора проволоку, вот пусть и бегает. Он все равно у меня сидит на цепи. Пусть хоть хлеб отрабатывает, – засмеялся Борис Леонидович.

До самых сумерек хуторяне обсуждали, как им выживать в условиях дикого российского капитализма. Для таких, как Черный,  было договорено держать свои ружья в полной боевой готовности и поближе, чтобы можно было ими воспользоваться в самое короткое время.  А ружей у хуторян оказалось пять штук, и это без тех, что привез Федор Игнатьевич.

Но у владельцев охотничьего оружия был один и довольно существенный недостаток. Их ружья хранились по местам их прописки. Здесь же, в Родниковом,  было ружье только у Андрея Николаевича, да и то он из него последний раз стрелял лет двадцать назад, когда еще работал в колхозе трактористом. Теперь же оно у него лежало…

– А где ж оно у меня валяется? – озадаченно произнес он.

Как бы то ни было, а пришли к тому, что в ближайшие три-четыре дня их надо все привезти сюда.

– Только вот как их уберечь от милиции? – вспомнил бывший хирург о мартовском набеге трех «государевых слуг», которые дотошно допытывались, у кого из хуторян имеются ружья. – Их, видите ли, заставили. Нашли, где искать террористов. Дома взрывают в Москве, а ищут на хуторах, – возмущался Виктор Андреевич.

– По городам в машинах возят тоннами взрывчатку, гранатометы и сотнями автоматы, а  ружья деды не имеют права иметь для своей же защиты, у Бога их… – высказался молчавший до этого бывший строитель.

–  Не шуми, Сергей Романович, – усмехнулся комендант. – Вот если бы мы с вами имели в своем распоряжении миллионы, они бы к нам не ходили. А даже если бы и появлялись, то только для того чтобы задать вопрос – «может, вам, то есть нам, что нужно?». Ну а раз мы не можем сделать их более обеспеченными людьми, значит, надо терпеть их любопытство. И я не удивлюсь, если окажется, что Черный, его «братаны» и некоторые представители властных структур повязаны одной веревкой. Если мое предположение вдруг окажется правильным, то нам с вами, мужики, придется очень даже туго.

Может, родниковцы еще держали бы совет, как когда-то великий Кутузов в Филях, да только жены некоторых «защитников» начали проявлять беспокойство. Поэтому, пожелав друг другу спокойной ночи, хуторяне, под сопровождение соловьиных трелей, разошлись по своим домам.
               

                Глава  одиннадцатая

К началу третьего дня пребывания в больнице Федор Игнатьевич пошел на поправку, и ему разрешили даже сидеть на кровати. Давление лечащему врачу удалось сбить до вполне  приемлемых показателей, что было уже неплохо, и теперь решался вопрос отправки больного в районную больницу.

– Как же это вы  допустили такую оплошность, а, больной Немыкин? Мы тут все переволновались, и ваши хуторяне тоже. Вы что, не знали, что у вас могут возникать вот такие сбои? Вам всегда при себе надо иметь необходимые лекарства, – выговаривал на утреннем обходе Федору Игнатьевичу врач. – С давлением шутить нельзя.
 


– Почему не знал. Я знаю. И всегда имею в машине аптечку, да и дома у меня имеется то, что нужно. Но, понимаете, в этот раз аптечку оставил у дочери. Забыл, – виновато усмехнулся Немыкин и развел руки в стороны.

– А как получилось, что вы, с таким послужным списком, живете на хуторе? – допытывался лечащий врач.

– А как у нас получилось, что не стало Советского Союза? Как только Союз развалился, так и мы стали не нужны. Так что, как там у французов? Се-ля-ви? Так и у нас.

– Вы где получили ранения?

– У пояса – в Афгане, плечо – в Чечне.

– Беспокоят?

– Да нет. Перед переменой погоды ноют. А так ничего.

– Та-ак, та-ак, В общем, мы вас отправляем в ЦРБ. Там у них будет получше, чем у нас. Мне сердце ваше что-то не нравится, – сделал заключение врач, внимательно разглядывая лицо полковника. – Вам надо себя беречь.

В половине двенадцатого дня Федора Игнатьевича на «скорой» отправили в центральную районную больницу, а в половине второго ему стало вдруг совсем плохо. В три часа Ивану Николаевичу, приехавшему в участковую, сообщили, что больной Немыкин находится в ЦРБ и что у него инфаркт.
 
– Инфаркт миокарда, – повторила дежурная сестра.

Только через два дня врачи ЦРБ смогли утвердительно сказать, что все самое страшное позади, а на четвертый день Ивану Николаевичу было дозволено побывать у своего соседа и друга, которого он не видел  вот уже почти неделю.

Накинув на плечи поданный ему халат, Озеров пошел на второй этаж. Каждый раз, как только он попадал в больницу, у него всегда поднималось давление. Вот и теперь.

– Сто семьдесят на сто, – проскользнула у него мысль.

И вот так каждый раз. Иван Николаевич не знал причины, хотя уже успел в своей жизни пять раз побывать на операционном столе. Главное, что он вынужден был запомнить на всю оставшуюся жизнь, так это то, что его организм не принимает процентов девяносто лекарственных препаратов и что после некоторых у него подскакивает давление, которое потом не могут сбить по целой неделе.

– Больной, если вы не можете запомнить названия лекарств, так вы их тогда записывайте, – посоветовала ему однажды женщина-врач. – Вам операции делать нельзя. А если что случится? После операции надо обязательно принимать лекарственные препараты, вам же нельзя.

 Вот и записывал Иван Николаевич, что можно, а что нельзя. После пятой операции он однажды подв;л итог. Выходило, что ему можно без опаски принимать только парацетамол и ацетилсалициловую кислоту, да и то в малых дозах.

– Мужчина, мужчина, вы к кому пришли? – остановила его сестра, сидевшая за столом, на котором стояли колбочки, пробирочки и лежали журналы и стопка, наверное, медицинских карточек находившихся на лечении больных.

– Мне разрешили к Немыкину Федору Игнатьевичу.

– Седьмая палата налево. Только ненадолго. И не волнуйте его, – предупредила сестра.

«Для ветеранов войны и участников боевых действий» – гласила табличка, прикрепленная к двери. Войдя в палату, Иван Николаевич не увидел отличительных особенностей в отделке и тем более в меблировке палаты, чем бы могли гордиться или хотя бы чему радоваться ее пациенты.

 В глаза бросались унылые серовато-бежевые стены, старенький стол, два табурета, еще более старая кровать, и только телевизор с небольшим экраном да маленький холодильник, видимо, они, по мнению больничных и властных чиновников, должны возвеличивать эти больничные покои.               

– В таких палатах не лежат даже районные руководители, – отметил про себя Иван Николаевич. – Для них имеются специально оборудованные палаты в областной больнице. Это ж как надо унизить инвалидов войны и тех, кто по велению власти шел под пули в многочисленных точках земного шара, олицетворяя собой светлые идеалы огромной страны. И действительно. Одним – воевать и умирать, другим – повелевать и наслаждаться жизнью, – усмехнулся Иван Николаевич своим мыслям. – А после победы или вот такого случая – быть забытым, – уже вслух произнес он, направляясь к кровати, на которой лежал его друг.

Открыв глаза и увидев Озерова, Федор Игнатьевич как-то кисло улыбнулся и поднял руку для приветствия. И прежде чем к нему подошел Николаевич, он глубоко вздохнул.

– Ругаешь власти? Не ругай, они тоже будут забыты. Нужен, пока нужен, – глухо проговорил полковник, слабо пожимая руку вошедшего друга и соседа,  –  Вот, видишь? Подкараулил. От него и бронежилет не поможет. Как вы там?

– Да у нас все нормально. Хуторяне все переживают, передают тебе приветы, а женщины молят Бога за твое здоровье. Как ты себя чувствуешь?

– Сейчас вроде бы лучше. Сколько дней прошло?

– Сегодня уже шесть дней, как я тебя доставил в участковую.  Стареем мы  с тобою, стареем, друг мой, – с грустью в голосе проговорил Иван Николаевич, усаживаясь поудобнее на стуле. – Тот раз я боялся, что не довезу…

За скупым мужским разговором друзья детства не заметили, как пролетело отведенное врачом время. Дежурная сестра строго соблюдала данное ей указание, чтобы посетитель у больного находился не более десяти минут. По истечении этого времени она заглянула в палату.

– Время посещения закончено. Уходите, мужчина. А вам больной, долго разговаривать нельзя, – назидательным тоном, словно робот, проговорила она.

– Сестричка, это не просто мужчина, это мой друг  и мой спаситель. Это он нашел меня и привез в больницу. А так бы меня уже… – Федор Игнатьевич махнул рукой. – Иван Николаевич, завтра будешь ехать, привези записную книжку, там у меня номера телефонов. Я потом скажу, по какому номеру и кому надо будет позвонить. Ну, это дня через три-четыре. Время у нас еще есть.
               
                Глава  двенадцатая

Намотавшись за день по организациям районного центра, Иван Николаевич по возвращении домой почувствовал усталость во всем теле, как когда-то во времена работы еще директором совхоза. Но тогда ему приходилось, в периоды проведения посевных и уборочных кампаний, чуть ли ни круглосуточно колесить на машине по полям, теперь же у него гудели ноги от хождения по кабинетам.

– Наверное, старею, – сделал он заключение. – А ведь придется побегать еще не один месяц.

Больше всего Озерова тревожило отношение к нему и таким, как он, чиновничьего люда. И чем дольше он ходил по кабинетам, тем больше убеждался в том, что хутор Родниковый является для многих как бы бельмом на глазу или вроде красной тряпки для быка в испанской корриде.

Особенно его возмутила встреча с руководителем сельского округа по вопросу о возможности прописки  по месту нового места жительства.

– Понимаете, – как-то вымученно начал хозяин кабинета. – Вам надо это место, ну усадьбу, узаконить. Поезжайте к районному архитектору, пусть они там сделают вам все необходимые документы. А может, на хуторе у вас и жить-то негде, – развивал свою мысль глава округа. – Вам надо порешать вопросы с БТИ, с земельным комитетом… Ну и так далее.

– Как негде жить? – не понял подвоха Иван Николаевич. – У меня там отцов небольшой домик. В нем жила моя сестра.  После ее смерти в нем живу я. Имеется завещание. Она его составила еще осенью прошлого года.

Прокручивая в памяти события последних двух дней, Иван Николаевич часто вздыхал, мял пальцами свой подбородок, вслух хмыкал и незаметно для себя ходил по комнате. В конце концов, ему пришла в голову мысль прилечь на диван и немного передохнуть, тем более что он накормил Дашку и кошек, которые, после того как Федор Игнатьевич оказался в больнице, вдруг сразу увидели  в нем главного кормильца. В особенности плутоватая собачонка.
 
Она с самого приезда Озерова почти не жила в своем дворе, хотя в отсутствие хозяина с удовольствием уплетала оставленную ей еду, а когда он возвращался домой, то почти всегда видел семенящую Дашку на почтительном от него расстоянии. Она как бы присматривалась к нему, изучала и, видимо, делала для себя какие-то выводы.

Однако отдых оказался недолгим. Сквозь дремоту Озеров услышал отчаянный лай его охранницы, потом пугливое повизгивание и глухой мужской окрик: – Пошла вон, б…ь! А вскоре раздался стук в дверь и громкое рычание крупной собаки на Дашку, захлебывающуюся от лая где-то в огороде.


Иван Николаевич быстро встал и направился к двери. Ему навстречу в комнату ввалился хорошо поддатый незнакомец. Это был мужчина чуть выше среднего роста с явно выраженной сутулостью, из-за чего его грудная клетка казалась впалой, в то время как спина явно претендовала на роль впередсмотрящей. Продолговатое лицо и бегающие мутновато-темные глаза выдавали в нем человека, не очень уверенного в себе, а крикливый голос еще больше усиливал эту черту его характера. Неприятное впечатление усугубляла еще и вертлявость, вообще-то не свойственная  людям выше среднего роста.

– Что смотришь? – вместо приветствия отрывисто бросил вошедший. – Ты брат Валентины? А я полковник! Я кадровый военный! Здесь жила моя ба-бка. Ее усадьба стоит вот там, чуть дальше, – показал рукой незваный гость в центр хутора. – Вот зашел познакомиться и хочу с тобой выпить! – почти прокричал «полковник», направляясь к столу.

Иван Николаевич стоял посередине комнаты и с удивлением разглядывал «кадрового военного», который поставил на стол початую бутылку водки и положил рядом с нею  яблоко.

– Извините, но я вас совершенно не знаю. Это первое. Второе – я вас не приглашал. И последнее, и самое, наверное, важное – я не употребляю спиртное, – наконец проговорил хозяин дома. – И еще. Я устал и мне надо отдохнуть.

Озеров думал, что он выразил свои мысли довольно убедительно и на самом понятном русском языке, и поэтому, по мнению здравомыслящего человека, незнакомец должен был понять и, естественно, удалиться из дома. Так думал Иван Николаевич. Но вошедший, вероятно, либо не думал вообще, либо если у него и были в голове какие-то мысли, то они не имели ничего общего с тем, о чем говорил хозяин дома.

– Ты, значит, гребуешь со мною выпить? Не хочешь посидеть за одним столом с кадровым военным? Да ты знаешь, что меня в селе все боятся? У меня они все вот тут! – «полковник» показал Озерову крепко сжатый кулак.

Иван Николаевич молча взирал на незваного гостя и мысленно обдумывал, что ему делать, если вдруг вошедший поведет себя в дальнейшем чересчур буйно. Однако применять силовое воздействие на человека, у которого «ба-бка» жила на хуторе, да еще и недалеко от его дома, бывшему директору совхоза не хотелось. Как-никак одно… хуторянин, хоть и хамоватый мужик. Да и нежелательно начинать жизнь на своей малой родине с драк и скандалов. В их роду это не поощрялось. И потом. В былые годы такой тон в обращении младшего к старшему был недопустим. Вели себя по-другому молодые и там, где он прожил большую часть своей жизни.

– Значит, гребуешь? А зачем тебя к нам… принес? Зачем ты суда приехал?! Понаехали  со всех концов и ставят из себя… Вы еще узнаете, кто я такой! Вы у меня все будете вот тут! – кричал «полковник», показывая Ивану Николаевичу свой кулак. – Понаехали тут!

Пошумев еще минут десять, пришелец забрал со стола водку с яблоком и удалился, выкрикивая лозунги сошедшей с политической арены партии, так и не назвав своего имени. Следом за ним ушла и собака.
 
О продолжении отдыха не могло быть и речи. Сказать, что Иван Николаевич слишком уж вышел из себя, было нельзя, но осадок в душе остался неприятный. Поэтому, постояв некоторое время в комнате, Озеров решил выйти в огород.

– Ой-е-е-о-о! – удивился хозяин усадьбы, глядя на свой огород, который взяли в плен сорняки. – Докатался.

Пока Иван Николаевич узаконивал статус своего пребывания, природа брала свое. Картошка, высаженная в теплую землю, уже полностью взошла, тянулись к солнцу и огурцы с помидорами и капустой, начала показываться на свет божий и морковь, не дремала, однако, и сорная растительность. Мышей сизый, щирица, вьюнок (повилика) и пастушья сумка уже вовсю хозяйничали на просторном огороде, покрывая, хотя еще и реденьким, зеленым ковром все свободное пространство между кустами картофеля. Не забыли «захватчики» и овощные грядки. Вздохнув и почесав затылок, Иван Николаевич направился в сарай за тяпкой.

До самого заката солнца хозяин усадьбы сумел осилить только три сотки картофеля, две сотки с овощами  остались нетронутыми, а это означало, что ими придется заниматься следующим вечером. Оставшуюся, паровую часть огорода решено было обработать гербицидами сплошного действия, потому как пройти тяпкой более пятнадцати соток могло оказаться пустой тратой времени.

– Нужен трактор и культиватор, – вспомнил о своих первоначальных планах Озеров. – Чуть-чуть подраскручусь и займусь поисками.
      
Ход мыслей хуторянина прервал громкий голос Владимира Ильича, который шел к нему от конца огорода.

– Никола-евич, не торопись! Передохни, – засмеялся он и ускорил шаг. – Все никак тебя не поймаю. Вчера и сегодня приходил, одна собачонка. Хорошая она у тебя. Молодец.

После взаимного приветствия Владимир Ильич взял у Озерова тяпку и приставил ее к столу.

– Николаевич, меня к тебе послала моя жена. Пошли к нам. Она хороший ужин приготовила, а двоим скучновато. Пошли. Никуда твой огород не денется.

Председатель и комендант хутора Родникового неторопливо пошли в конец огорода, обсуждая свои житейские дела. Во время беседы был затронут и вопрос о «полковнике».

– Владимир Ильич, у меня сегодня был какой-то «полковник» с собакой. Кто он?

– Худой, высокий и крикливый?

– Да, у него маты идут через слово.

– Понятно. Он местный. Как мне объяснила моя жена, это внук  какой-то Свиридихи.

– Свиридихи? Помню, помню. Чернявая такая была.

– Ее усадьба ближе к центру, в садочке. Ну, та, что заросла вся  бурьянами. Ему уже под пятьдесят, и никакой он не полковник. Я полгода назад специально заходил в райвоенкомат узнавать. В то время Игнатьевича не было здесь недели три, так он тут устраивал скандалы. Он рядовой, образование – одиннадцать классов, служил в воинской части 4037. Это, по-моему, стройбат. Работал там на машине ЗИЛ-130. После армии два года мотал срок за кражи. Вот весь его послужной список. Сейчас он живет в соседнем селе… забыл, как оно называется. Ну, оно вот за тем бугром, – показал следователь в северную сторону.

– В Дубоватом?

– Да-да. Так в селе уже нет ни одного двора,  где бы этот «полковник» не подрался с хозяевами или не поругался.

– И что, ему все сходит с рук? – удивился Озеров.

– А кто с ним будет связываться? Ты ж тоже его сегодня стерпел? Так и все остальные. Вроде как односельчанин, неудобно. А он ни хрена понять не может, что его свои люди просто терпят. Чужие б уже дано отправили к праотцам. Так он еще ж и ходит в те дворы, где живут старики. К молодым боится. «Полковник» герой с нами…

Домой Иван Николаевич возвратился в двенадцатом часу. У калитки его впервые ожидали Дашка, кот Тепа и его сестричка Пуся. Луна бледноватым светом освещала округу, а в саду, как и два часа назад, надрывался соловей.

               
                Глава  тринадцатая
               
Хотя к выздоравливающему Федору Игнатьевичу ежедневно наведывались родниковцы, он все равно испытывал какое-то раздвоение мыслей и чувств. С одной стороны, были люди, с которыми  вот уже два года они вместе с женой переживали все радости и трудности захолустной хуторской жизни. Но существовала и другая, там, где сейчас были его жена, больная дочь, внуки и старые друзья, с которыми он прошел, считай, что дорогами войны, как гласной, так и не подлежащей разглашению. И эти две стороны одной жизни заставляли его думать, что делать и как поступить.

Раньше, когда он был здоров, у него не было никаких сомнений, как доживать оставшееся время. Там, в городе, в квартире, в которой они поселились еще при Советской власти, должна была оставаться их дочь со своей семьей. Они же с женой договорились дожить последние годы своей жизни на хуторе, там, где Федор родился, вырос и где на погосте покоится прах его предков.


Теперь же, прикованный к больничной койке, Федор Игнатьевич начал мысленно склоняться к тому, что самый тяжелый «воз» придется тащить его жене. О том, чтобы сюда перевезти больную дочь с ее детьми, под одну хуторскую крышу, не могло быть и речи. Значит, надо  ему, Федору, ехать туда. Чтобы уже  в условиях города организовывать лазарет.

– Да. Придется, наверное, так и делать. Не может он больше лежать в больнице здесь, дочь там, а жена между их двумя палатами. Она не заслужила такой жизни, – думал в который раз полковник, оставаясь наедине со своим инфарктом.

При очередной встрече с Иваном Николаевичем они договорились о том, что Озеров позвонит  другу и сослуживцу Федора Игнатьевича.

– Иван, давай мы с тобою решим так. Машину я оставлю тебе. Без транспорта здесь делать нечего. Оформим генеральную доверенность, и решай свои вопросы. Да и другим будет легче. Очухаюсь, то, может, осенью приеду сюда. Привык я на хуторе. У тебя ружье есть?

– Нет. Все осталось там, –  Озеров махнул рукой и усмехнулся. – Это мы, дураки, все им тащили. Нас, мало того что попросту выгнали, так еще и постарались все забрать, почти задарма, – вздохнул Николаевич.

– Значит, одно ружье я дарю. Не возражай. И спасибо тебе за все, что ты сделал. Вот только теперь тебе придется приглядывать за моим хозяйством, – засмеялся Федор Игнатьевич.

Спустя десять дней, по договоренности  уже с лечащим врачом, сослуживцы  и бывшие подчиненные полковника приехали за ним на «скорой помощи» и с машиной сопровождения, в которой находились его боевые друзья по походам в «горячих точках» Афгана и Чечни.

По просьбе Федора Игнатьевича был сделан небольшой крюк, с заездом в Родниковый, чтобы можно было ему попрощаться со своими соседями и могилами родных и близких. Все ж таки он здесь родился и вырос.

– Это на всякий случай.  Вдруг что… и мне больше не удастся сюда вернуться, – пояснил он своим однополчанам.

Провожали Федора Игнатьевича все хуторяне. Это в крупном селе или каком-нибудь поселке отъезды и приезды человека остаются незамеченными, а здесь, в маленьком хуторе, каждый является как бы членом одной большой семьи.

– Не волнуйтесь, довезем нашего командира в целости и сохранности, – заверил людей рослый майор.

Пронзительный вой сирены «скорой помощи» разорвал тишину весеннего дня, машины тронулись и, поднимая редкую пыль, вскоре скрылись за лесополосой. Федор Игнатьевич уехал, так и не узнав о пожаре, о том, что в хуторе без него снова начал куролесить «полковник» и что две ночи назад хуторянам пришлось отбиваться от непрошеных гостей, прибывших на разрисованной машине, и что Иван Николаевич в ту ночь два раза даже выстрелил в воздух.
 
Кроме всего перечисленного, а скорее, в связи с этими событиями из хутора вознамерились выехать в более спокойные места бывшие строители – Сергей Романович с женой – и хирург Виктор Андреевич  со своей Анастасией Викторовной. У первой пары появилась возможность найти угол в Тамбовской области у сестры Сергея Романовича, а врача и его жену приглашали в одну сельскую больницу, в которой им выделяли отдельную комнату при этой же больнице. Да, может, для бывшего командира и лучше было не знать всего этого.

Федор Игнатьевич уехал, а хуторяне остались без своего защитника. Смогут ли они теперь противостоять Черному с его «братками» и доморощенному, с хамскими замашками «полковнику», противостоять беззаконию и нахрапистости  других, как бы сказали в правоохранительных органах советских лет, противозаконных элементов.
               
                Глава  четырнадцатая

На второй день после отъезда Федора Игнатьевича в хутор нежданно-негаданно заявился участковый милиционер в сопровождении следователя. Целью их прибытия являлось расследование  ночного происшествия в хуторе в позапрошлую ночь, о котором было рассказано вскользь чуть ранее. В их руководящие органы поступила заявление, в котором некие граждане рассказывают о нападении на них диких хуторян, неизвестно с какой целью. В связи с чем  представителям власти было поручено найти виновников, которых потом надо будет наказать по всей строгости российских законов.

Чтобы не создавать для себя трудности, свою изыскательскую работу стражи порядка начали прямо с крайней хаты, в которой проживал бывший водитель БЕЛАЗа Борис Леонидович с женой.

– Хозя-ин! – громко крикнул участковый, как только они подошли к калитке.

Если бы старший лейтенант знал, что последует за его окриком, он, может, и поостерегся бы  звать хозяина. Потому как вместо него из проема в  заборе к ним выскочил здоровенный кобель и, гремя толстенной цепью, бросился на  непрошеных гостей, которые с перепугу в одно мгновение оказались за  высокой  раскидистой ракитой.

– Вулка-ан! Вулкан, на ме-есто! – раздался голос хозяина усадьбы. – На ме-сто!

Рыкнув для острастки еще раз, Вулкан нехотя подчинился команде хозяина. А вскоре из калитки вышел и сам  Борис Леонидович. Увидев за ракитой незнакомых ему людей, он направился к ним.

– Хозяин, а почему у вас собака не привязана? – отозвался  человек в милицейской форме.

– Почему не привязана? Мой Вулкан всегда на привязи. Это я сделал ему проход в заборе, чтобы он бегал до подстанции. Видите? – Борис Леонидович поддел ногой проволоку лежащую на земле. – Вот он и караулит. А вы не бойтесь, он до калитки не достает.

После того как гости представились, участковый начал задавать Борису Леонидовичу вопросы, которые непосредственно касались происшествия позапрошлой ночью.

– Борис Леонидович, у вас тут вроде как стрельба была? – с усмешкой спросил старший лейтенант. – Может, вы что слышали об этом? Хутор ведь маленький, и, наверное, вы все и про всех знаете. Так что ж тут у вас стряслось?

– Анастаси-ия! Ви-кто-ровна-а! – вместо ответа позвал хозяин свою жену. – Минуточку. Может, моя жена что слышала?

– Иду, иду-у! – раздался со двора женский голос.

– Викторовна, сходи-ка, пожалуйста, к нашему председателю и к Владимиру Ильичу. Пусть они придут сюда побыстрее. Тут вот господа интересуются, как мы живем.

– Иван Николаевич сегодня рано утром уехал в район, а Владимира Ильича сейчас позову.

Чувствуя, что от хозяина дома уже ничего им не придется услышать, участковый и следователь решили внести небольшое изменение в создавшуюся ситуацию.

– Борис Леонидович, – начал старший лейтенант, – нам нужно осмотреть ваш двор.

– Так сказать, для ознакомления, – поддержал его молчавший до этого следователь.

 Хозяин дома, услышав просьбу блюстителей порядка, не знал, как ему поступить. Раньше, в советские времена, он даже и не препятствовал бы. Надо – значит, надо. Теперь же, насмотревшись всевозможных боевиков и милицейских штучек, он не знал, что делать.   

– А если подсунут наркотик, как я потом докажу, что он не мой? – думал Борис Леонидович. – Или какой наган? Устроят пакость, а потом еще и таскать будут, – размышлял он, поглядывая в сторону, откуда должны были подойти Владимир Ильич и его Анастасия Викторовна.

Ввиду несговорчивости хозяина усадьбы и его нежелания пускать их к себе во двор участковый и следователь отошли от него на некоторое расстояние и начали о чем-то совещаться. И в этот момент из-за соседнего палисадника показался Владимир Ильич.

– Иду-у, иду! – крикнул он и поднял правую руку вверх.
Поприветствовавшись с участковым и со следователем, он сразу же попросил их предъявить свои документы и поинтересовался, по какому поводу прибыли в хутор.

– А вы кто такой? – в свою очередь задал вопрос участковый и посмотрел на следователя.

– Я житель этого хутора, Владимир Ильич. Мне ведь тоже интересно знать, в чем нас подозревают.

– Так, Борис Леонидович, мы бы хотели произвести осмотр  вашего дома и двора. Мы, так сказать, в ознакомительных целях, – не обращая внимания на подошедшего хуторянина, продолжал настаивать на своем участковый.

– Извини, старший лейтенант, а у вас имеется постановление на проведение обыска? – прервал участкового Владимир Ильич. – Просто так по дворам не ходят. Давайте договоримся. Вы нам сообщаете о причине вашего визита, мы думаем, как поступить с вашем требованием.

– Позапрошлой ночью… – начал было старший лейтенант.

– Подожди, – прервал его районный следователь. – К нам поступило заявление граждан, что, проезжая по дороге через ваш хутор позапрошлой ночью, их машина была обстреляна из ружья неизвестными лицами. К заявлению приложена вот эта фотография, – зло проговорил он, доставая из папки черно-белый снимок. – Что вы скажете на это?

– А ни хрена мы вам не скажем, – усмехнулся Владимир Ильич, рассматривая фотографию. – Во-первых, эту фотографию вы можете по возвращении к себе положить на то место, откуда вы ее взяли. Я проработал в вашей системе двадцать семь лет. Все эти годы мне пришлось заниматься расследованием убийств и других тяжких преступлений. Я дважды побывал в Чечне. И поэтому могу утверждать, что этому снимку уже лет десять-пятнадцать. И самое главное, я за годы своей работы научился отличать пулевые отверстия от тех, которые получаются после ружейной дроби. И еще. Старлей, и вы, – Владимир Ильич ткнул его попутчика  пальцем в живот, –  вы начали тянуть веревку не за тот конец. У нас недавно сгорела хата со всеми надворными постройками. И она сгорела не сама по себе, а ее подожгли. Вы сколько времени работаете  у нас участковым?

– Два года. А при чем здесь время моей работы?

– Да при том. За два года вы ни разу у нас не были. А надо б было это сделать уже разов пять-шесть. Почему у нас за этот месяц дважды были те, кто устроил пожар? Даже трижды! – выкрикнул Владимир Ильич, явно выходя из себя. – Почему нам угрожает Черный со своими «братками»? Почему над стариками издевается местный «полковник»?! Вы знаете его? Если знаете, то почему позволяете ему это делать? А если вы с ним не знакомы, то грош вам цена. И почему он, этот долбаный «полковник», кричит, что вы у него все вот тут? – хуторянин показал участковому крепко сжатый кулак. – Почему?!

– Кто такой? – тихо спросил старшего лейтенанта приехавший с ним следователь.

– Да в соседнем живет. Ну, что кафешку  открыл. Та-ра-ас. Тарасенко, – кашлянув, поправился участковый.

– Вот-вот. Именно Тарас, – подтвердил Владимир Ильич. –  И последнее. Раз уж вы приехали, чтобы оказать помощь Черному, то передайте ему и его покровителям, что если кто-нибудь из его братвы приедет к нам, то я их сам тут оставлю унавоживать землю.

– Так у вас позавчера кто стрелял или нет? – попробовал перейти к интересующему их вопросу следователь.

– Ваше звание? –  Владимир Ильич посмотрел на задававшего ему вопрос следователя.

– Лейтенант, – замешкавшись, ответил тот.

– Так вот, лейтенант. Если бы у нас было из чего, я бы их сам заставил рыть мордой землю. И вы бы сейчас не задавали нам таких вопросов, а беседовали бы с ними, там, у вас. Никто у нас не стрелял. Можете идти по дворам и спрашивать любого. И вам каждый скажет то же самое, – усмехнулся Владимир Ильич, зная, что жена хозяина усадьбы теперь предупредила об этом всех жителей Родникового. – Знаете, что, коллеги, – смягчился Владимир Ильич. – У меня есть хорошее предложение. Пойдемте ко мне. Посидим, попьем чайку, я напишу обстоятельное заявление по поводу всех изложенных мною фактов и представлю доказательства того, что на нас дважды делали нападение с целью поджога.

– Да вы знаете, – замялся следователь. – Нам надо спешить. У нас через… – он посмотрел на часы, – теперь уже через час будет совещание. Вы напишите и отдайте вот ему, – лейтенант показал на участкового. – Нам надо ехать. Пошли, – тронул он за рукав старшего лейтенанта.

–  Привет Черному! –  крикнул  им вслед Владимир Ильич.

На этом расследование и закончилось. Не получив вразумительного ответа от жителей Родникового, участковый со следователем уехали.

– Ты видел? Спецы. Я Ивану Николаевичу говорил, что между Черным и вот этими может быть тесная связь, – возмущался Ильич, подходя к Борису Леонидовичу. – Это ж они приехали с целью изъятия у нас ружей. Вот и прихватили с собой давнишнюю фотографию. Но мы тоже воробьи стреляные, – засмеялся  он. – А вообще-то, все, что может стрелять, надо подальше спрятать. Этот симбиоз на все способен.

Неприятности последних двух недель для жителей хутора сгладил наступивший вечер предпоследнего дня мая месяца, предшественника Троицы. Впервые за эту весну на Родниковый и его окрестности опустился тихий и теплый мелкий дождь, который принес людям радость и надежду на хороший урожай хлебов и всего растущего на хуторских огородах.


                Глава  пятнадцатая

Не думал Иван Николаевич и не гадал, что ему в пенсионные годы придется бегать по начальственным кабинетам еще больше, чем он это делал даже в годы своей работы в качестве директора совхоза. Но еще сильнее его угнетало то, что множество этих самых хождений были бессмысленными и ненужными. Порой приходилось собирать бумаги ради таких же бесполезных справок и никчемных документов.

Проснувшись рано утром, Озеров долго не вставал с кровати. А куда и зачем было торопиться? Все прошедшие дни над Родниковым висели либо проплывали темные, разбухшие от накопившейся влаги тучи, из которых шел то мелкий, тихий, а то и крупный, с сильными порывами ветра дождь, который расквасил до беспредела сельские дороги. Вот и лежал на кровати   Иван Николаевич в отцовой старой хатенке, обдумывая  свое житье-бытье, свою одинокую жизнь.
 
В хорошую погоду и при хороших дорогах одиночество бывает почти незаметным, а вот когда в самом хуторе и за его пределами на многие километры простирается непролазная грязь, в голове сами по себе возникают мысли, похожие на проплывающие над хутором тучи.

– Ну что, Ваня, начинаем хандрить? Вставай. Надо работать. Да и мужики должны скоро подойти, – вспомнил Озеров вчерашнюю договоренность.

Из-за продолжительной дождливой погоды у хуторян давно закончились запасы хлеба. Сухарей оставалось, правда, еще дня на три-четыре, а погода улучшаться не думала. Вот и решили мужики Родникового отремонтировать небольшую самодельную мельницу, на которой молол поросятам зерно зять Ивана Николаевича. Теперь же она, забытая и, казалось, совсем ненужная, потихонечку ржавела у него в сарае.

Идею о пуске в эксплуатацию мельницы подал Андрей Николаевич на вчерашних посиделках у Владимира Ильича, когда зашел разговор на хлебную тему.

– Мужики, а чего мы горюем? У Ивана Николаевича в сарае когда-то стояла мельница. Она, правда, неказистая, но молола зерно хорошо. За один час мы с Никитой мололи целый мешок пшеницы или ячменя. Давайте-ка мы ее восстановим. Ну что мы крутушкой мелем? Иван Николаевич, она у вас цела? – повернув голову в сторону Озерова, спросил бывший колхозный тракторист.

– Да. Я с ней вожусь уже два дня. Там надо решето сделать. Электродвигатель я перебрал, прокрутил, но он слабоват для одной фазы. Для мельницы надо киловатта три, а  тот на два и два. Да и конденсаторы маловаты. На рынке в областной столице спрашивал, так там за них дерут столько, что дешевле купить муки. Но мы можем выйти из положения, если подключиться к трем фазам. Линия на бывшую ферму на наших столбах, так что можно попробовать. А пока энергетики разберутся, можно будет и узаконить.

Если ж не связываться с тремя фазами, то надо поменять подвод к счетчику и от него до розетки в сарае. Нужны и другие предохранители в пробки, а можно вместо них поставить автоматы на двадцать пять ампер. Провод у меня есть, автоматы тоже. Я и то и другое купил в городе еще до дождей.

На своих посиделках мужики договорились, что прямо с сегодняшнего утра и займутся ремонотно-восстановительными работами. Негоже молоть зерно на ручной мельнице довоенного образца, когда в сарае пылится более совершенное изобретение местных умельцев. К исполнению приняли  второй вариант, решив, что с одной фазой будет спокойнее.

К десяти часам, когда дождь, вероятно, подутомившись, сделал небольшую передышку, у Ивана Николаевича в сарае уже сидели Борис Леонидович, Андрей Николаевич и Владимир Ильич. И если бывшие электрогазосварщик и тракторист по электрической части что-то соображали на уровне сельского электрика, то Шагуров прибыл для того, чтобы не сидеть дома в одиночестве. Потому как его жена два дня назад, несмотря на дождливую погоду, ушла на центральную усадьбу к своей бывшей однокласснице, оставив мужа главным над всей усадьбой. Вот Владимир Ильич и присоединился к бригаде ремонтников, так сказать, для массовости.


Но чтобы большой милицейский чин не чувствовал себя в этой компании ненужным человеком, его взял к себе в помощники хозяин двора. Им как раз и предстояло поменять устаревшую проводку, а это означало, что у Владимира Ильича неквалифицированной работы – типа подать, принести, поддержать, положить и так далее – будет много.

Борис Леонидович и Андрей Николаевич занялись изготовлением решета из полосы оцинкованного железа шириною в пять сантиметров, в которой надо было просверлить более одной тысячи отверстий диаметром в два миллиметра.

К половине двенадцатого, когда сельские умельцы просверлили триста отверстий и поломали три сверла, Андрей Николаевич вдруг вспомнил, что у него дома лежит много решет с зерноочистительной машины. Он их привез еще несколько лет назад, когда работал в уборочную кампанию в качестве машиниста на этих самых машинах.

Ненужные колхозу решета в то время все равно валялись у забора, вот он их и взял, думая, что в хозяйстве когда-нибудь да сгодятся. Поход домой оказался удачным.

К закату солнца хуторяне сумели пустить и опробовать мельницу. К всеобщей радости, мука получалась довольно-таки сносного помола. А после просева через мелкое сито и повторного пропуска крупной фракции через мельницу довольной осталась даже хуторской пекарь – Наталья Петровна.

После окончания работ мужики организовали себе  стол с незамысловатой закуской и начали обмывать мельницу, чтобы она в дальнейшем хорошо молола, сопровождая свои посиделки степенным мужским разговором. Так, может, и прошел бы день с его суетой и заботами, а участники небогатого застолья встретили бы июньскую ночь, чтобы под сопровождение прощальных соловьиных трелей разойтись по своим домам. Но, вероятно, белая полоса везения для хуторян закончилась.
    
 Выпив по одной стопке крепкого самогона и закусив приготовленной хозяином дома яичницей, мужики вознамерились было уже  «удариться» в политику, но им помешал громкий лай хозяйской собачонки. Дашка прямо разрывалась от злобы, что кто-то хочет нарушить незыблемость ее территории.

– Иван Николаевич! – раздался женский голос с улицы. – Иван Николаевич!

– Николаевич, это Ольга, – с тревогой в голосе проговорил Владимир Ильич, ставя на стол рюмку с самогоном. – Может, опять пожар?

Быстро встав из-за стола, хуторяне заспешили к выходу.

– Мужики, вы что-о, огло-хли?! – не выдержала Ольга Сергеевна, увидев в дверном проеме Владимира Ильича. – Там, – показала она зачем-то рукой в сторону, где находился дом ее соседки, – Владимировне плохо! Виктор Андреевич сказал, что у нее, возможно, аппендицит. И что ее надо срочно отправить в больницу. Ей нужна операция.

– Идите к ней, Ольга Сергеевна, мы сейчас придем, – успокоил женщину Шагуров и, повернувшись к напирающим ему в спину мужикам, расставил в стороны руки и начал подталкивать их назад в комнату. – По стопке и… наверное, сегодня нам с вами спать не придется, ребятки. Пока я не знаю, что нам надо  делать, но… – Владимир Ильич махнул рукой.

В доме Александры Владимировны собрались почти все хуторяне. Хозяйка лежала на диване и чуть слышно охала и  что-то причитала. Около нее на табурете сидел Виктор Андреевич и, нагнувшись над больной, осторожно прощупывал у не; правой рукой низ живота. После чего взял ее за запястье левой руки, покачал головой и, повернувшись к хуторянам, пожал плечами.

– Надо в больницу. И надо как можно быстрее. Не знаю, как это сделать в наших условиях, но выхода никакого нет.

– А может, тут можно сделать? – подал голос ветеринар.

Виктор Андреевич с укоризной посмотрел на Петра Степановича, вздохнул, а потом улыбнулся, оставив предложение ветеринара без каких-либо комментариев.

И тут все, кто был в доме, почему-то повернули головы в сторону Ивана Николаевича. Люди таким образом передоверили всю тяжесть разрешения данного вопроса ему, своему вожаку. Они ожидали его решения.

– Виктор Андреевич, ее транспортировать можно? – спросил Озеров хирурга. – Ну, везти?

– Можно, но на чем?

– На чем? На чем. Да хотя бы на тачке с двумя колесами, – проговорил глухим голосом Иван Николаевич. – У кого имеется в хозяйстве легкая, на двух колесах тачка? Я говорю об этом вполне серьезно. На машине мы сейчас отсюда дальше подстанции не выедем. Нужна обычная тачка. Александру Владимировну уложим на нее, укроем плащами, а может, у кого есть пленка, – Иван Николаевич вздохнул и продолжил. – Два человека пойдут в Дубоватое, чтобы оттуда позвонить по телефону в больницу. Их машина должна будет подъехать к нашему повороту, а мы повезем туда Александру Владимировну. Может, у кого есть лучше предложение?

– А может, на тракторе? – предложила Ольга Сергеевна.

– У нас трактора пока нет, нет такой техники и у соседей.

– А на центральной усадьбе? Весной же они сеяли, – не сдавалась Сергеевна. – На тачке ж не довезем по этой грязи.

– До центральной усадьбы шесть километров. По раскисшей дороге идти придется часа три. И еще неизвестно, найдется ли там трактор. Сейчас, знаете, как, то тракторист пьяный, то солярки нет, а то и не захочет ехать. Это в колхозе можно было взять и лошадь, и трактор, – вздохнул Иван Николаевич.

– Не надо тратить время на споры, – отозвался из угла комнаты молчавший до этого Андрей Николаевич. – У меня есть хорошая тачка. Я ее сделал, когда еще работал трактористом. Колеса у нее широкие, сама платформа вместительная. Рассчитана она на одну человеческую силу. Неделю назад я ее подремонтировал, накачал колеса. В общем, моя «скорая помощь» сейчас будет здесь, – проговорил хозяин сельского транспортного средства и удалился к себе домой. 

В Дубоватое вызвались идти Владимир Ильич и Петр Степанович. У ветеринара в селе жил хороший друг, у которого еще при Советской власти был установлен телефон, ввиду того что хозяин двора работал в колхозе начальником участка. Через полчаса, одетые и обутые в соответствии с погодными условиями, они убыли к другу Петра Степановича.

С выездом же из хутора «скорой помощи» вышла небольшая заминка. Александра Владимировна не помещалась на платформе тачки, и пришлось приспосабливать щит из досок, на который потом уложили матрас и поверх него уже и саму больную, укрыв ее брезентом и куском пленки.

– Ну, как, Владимировна, укол помог?

– Ага, Андреич, полегчало. Прямо хочь под венец, – негромко засмеялась Александра Владимировна.

– А если стало легче, тогда можно трогаться.
      
В половине первого ночи от калитки Александры Владимировны тронулась в путь сельская «скорая помощь». Около электроподстанции процессия остановилась. Те, кто оставался в хуторе, прощались с Владимировной, женщины при этом всхлипывали, молились Богу и желали больной благополучного исхода ночного путешествия. Мужчины стояли чуть в стороне, о чем-то негромко разговаривая.
      
– Все! Женщи-ны-ы, хватит прощаться. Надо трогаться, – раздался в ночи голос Ивана Николаевича. – Поехали.

Освещая дорогу двумя электрическими фонарями, четверо мужчин и две женщины тронули с места тачку, на которой лежала Александра Владимировна. 

– Поехали, – еще раз проговорил Иван Николаевич.
      
– Дай Бог им благополучно дойти. Помоги им, Господи. Спаси ее, Матерь Божия, – шептали и говорили вполголоса стоящие около подстанции хуторяне, глядя, как дождливая ночь берет в свои мокрые объятья их соседей и друзей.

«Скорая помощь» двигалась медленно. За час прошедшего времени была с трудом преодолена только половина пути. Быстро идти не давали постоянно льющий дождь, раскисшая дорога и усиливающаяся с каждым последующим шагом усталость.  Особенно досаждала дорога.

 Набухший от многодневных дождей чернозем прилипал большими комьями к колесам тачки и обуви хуторян, делая ее неподъемной. Тяжелее всех было идти Андрею Николаевичу. Он по привычке обулся в свои каждодневные кирзовые сапоги и теперь мысленно ругал себя за допущенную опрометчивость.

– Надо было надевать резиновые, – в который раз упрекнул он себя, увидев, как Иван Николаевич легко освобождается от комьев грязи, сделав несколько шагов по густой  траве. – Век живи, век учись.

 С трудом добравшись до балки, люди остановились, чтобы немного передохнуть и обдумать дальнейший свой путь. Из-за крутых склонов и все той же непролазной грязи перебираться через балку по существующей дороге оказалось сверх человеческих сил. И хуторяне пошли к тому месту, где когда-то  чуть не утонули Федор Игнатьевич и его одноклассники. Лишние семьсот – восемьсот метров люди брели по некошеной много лет траве, обходя вымоины, спотыкаясь о муравейники и слепышиные кучи земли. Порою кто-либо поскальзывался и падал в обильно смоченную дождями траву.
      
А дождь все шел и шел.
      
Весь пройденный путь Александра Владимировна молча переносила свою боль и немощность, страдания и физическую усталость сопровождавших ее людей. Но когда  на одном из муравейников тачку тряхнуло и бросило в сторону, она не выдержала и, заплакав навзрыд, прокричала хриплым голосом:
      
– Господи! Да за какие ж прегрешения ты наказываешь меня и этих людей? Забери меня. Дай мне умереть. Не мучай.

– Соседка, не гневи Бога, – отозвалась на причитания Ольга Сергеевна. – У каждого свой день и час. Успеешь.



Выбравшись на полевую дорогу, хуторяне продолжили путь молча. В сырой промозглой ночи только иногда раздавались вздохи да покашливания. Промокшие до последней нитки, по пояс заляпанные грязью, люди не находили в себе уже сил даже на обычные дорожные разговоры.

А до асфальта еще было около километра. Для хуторян эти метры оказались самыми трудными  в жизни, и не столько в физическом отношении, как в моральном. Да. Они устали. Некоторые еле передвигали ноги. Ольга Сергеевна и Нина Павловна, толкающие тачку, – таким образом они помогали мужчинам – плакали, плакала и Александра Владимировна.         

Им все  было обидно. И не из-за того, что пришлось идти промозглой ночью по бездорожью эти злосчастные километры. Нет. Обидно и больно было за то, что все это происходит в самом конце двадцатого столетия.

– Стойте, – неожиданно для всех потребовал врач, нарушив устоявшееся молчание. – Владимировна, как чувствуем себя? Терпеть можно? – склонившись к больной, негромко спросил Виктор Андреевич. 

– Терплю, терплю-у, доктор. Мне что, ляжи да ляжи. Вам-то как. Грязь-то какая. Госпо-ди-и, – зарыдала в который раз Владимировна.

– Иван Николаевич, ну скажи, ну когда мы начнем жить по-человечески? – с негодованием скорее прохрипел, чем проговорил врач. – В молодости мне много приходилось вот так ходить. Но то ж было другое время. Передохнем. Минут пять-десять можно. Я ведь о чем хотел сказать. Я начал работать в пятьдесят седьмом году. Сразу после института. Трудные были времена. Но ведь на то были веские причины. Война. Десять лет прошло после войны. Что ж теперь мешает нашим властям? Только начали выкарабкиваться из нужды, и нате вам. Правильно мне однажды сказал мой дед, когда я ему поведал о своем начальнике-самодуре: – Унук, запомни. Один вумнай не сумея командовать десятью дураками. А вот один дурак будя командовать вумными. Да ишо и ка-ак бу-дя.

– Прав был ваш дед, – отозвался Андрей Николаевич. – Есть еще одно определение. Чем дурней, тем должность выше. Не все, конечно, но зачастую так и бывает. К примеру, наши Горбач и Ельцин… Только  они, вместо печи… один сидел, а другой еще сидит… на  этом… ну на троне. Поэтому мы и живем так. И будем так жить до-лго. Мы ведь верим ихним обещаниям. Ну какой нормальный человек будет стучать в грудь и горланить, чтобы выбрали только его. Раз он хвалит себя, это уже ненормальный. А у нас, выходит, тоже не все дома. Потому как верим этому дураку. Мы ведь оцениваем людей не по делам, а по их болтовне. Ельцин! Страну развалил, а мы его на второй срок выбрали, вместо того чтобы дать ему под зад и отправить пилить лес, – возмущался хуторянин, выплескивая из себя всю накопившуюся злобу на никчемную, запутанную и тяжелую сельскую жизнь.

– Мужики, вы бы отошли в сторонку, – прервала монолог Андрея Николаевича Ольга Сергеевна. – Нам тут кое-что надо сделать. Я вас потом позову.
      
Очистив колеса своего транспортного средства и обувь от грязи, хуторяне тронулись в путь, надеясь наконец-то добраться до спасительной асфальтовой дороги. Дождь, не прекращаясь, лил как из ведра. В одном только стало чуть легче – начало сереть. Летняя ночь заканчивалась.

– Какая же это сволочь тут  накуролесила?! – со злостью выкрикнул Андрей Николаевич. – Что можно было делать на этой дороге? Пьянь чертова!

Полевая дорога каким-то большим трактором была превращена в сплошное месиво. По ней теперь не то что катить тачку, а даже просто идти пешком было невозможно. Особенно глубокие колеи были на месте разворота.



– Тэ-сто пятьдесят, – сделал заключение бывший тракторист. – Какой-то ненормальный ехал к нам в хутор. Хорошо, что его затянуло на этом склоне в лесополосу, а то б нам  все лето пришлось прыгать по кочкам.

– Ой, хто-о-то-о с го-ро-чки-и спу-сти-лся, на-ве-рно-о, ми-илай мо-ой и-иде-от, – разрезал ночную тишину прерывающийся всхлипами голос Александры Владимировны.

– На-а… не-ом… за-щи-итна… ги-мна-сте-рка-а, – прерывая рыданиями слова песни, подхватили негромко Ольга Сергеевна и Нина Павловна.

Развороченная до непроходимости дорога, непрекращающийся дождь, промозглая ночь вперемежку с наступающим утром, физическая усталость людей и песня, похожая на поминальный плач, – все затянулось в один тугой узел судьбы хуторян, которые ранее и не предполагали, что смогут оказаться вместе на этой вот дороге, да еще в такую погоду.

Чтобы не месить грязь, родниковцы отыскали в лесополосе широкое междурядье и по нему благополучно добрались до асфальтовой дороги. Часы показывали ровно три. Небо было затянуто плотными, низко проплывающими тучами. Шел дождь. Машины с врачом на повороте не оказалось.
      
И только через полчаса к ним подъехал УАЗ –  «буханка» с красным крестом на помятом боку.

– Да-а. Бензин пока нашли, – развел руками шофер на возмущение людей. – Да мы бы к вам все равно не проехали. У него, – показал он на машину, – передок не работает.
 

Долго приходили в себя родниковцы после спасательной ночи. Уже и Александре Владимировне разрешили вставать в постели после операции, и погода начала вроде как налаживаться, а двое из шестерых все никак не могли перебороть свои недуги. Андрея Николаевича скрутил радикулит, а Бориса Леонидовича замучил бронхит, сильнейший кашель. Другие отделались двухдневным лежанием и оханьями.

Да и как им было не болеть и не жаловаться на боли в ногах и суставах. В хутор ведь вернулись только в семь часов утра, да и то благодаря тому, что в лесополосе оставили  транспортное средство – тачку, потому как толкать ее уже не осталось никаких сил. Промокшие и физически измученные, хуторяне еле дотащились до своих дворов. Пройти по бездорожью, да еще и под сильным дождем восемь километров – это не на диване просидеть или в кресле перед телевизором. Сказался и возраст. Седьмой десяток лет – это вам не тридцать, когда можно зайцем скакать по полям и лесополосам.               
               
               
                Глава  шестнадцатая

Две недели спустя Александру Владимировну выписали из больницы. И как ни велико было ее желание вернуться в хутор, сын, однако, настоял на своем, и пришлось Владимировне ехать в городскую квартиру.

– Пойми, мама, нет у меня времени ездить. У меня и выходных-то нет. Поживешь у нас, а следующей весной вернешься на свой хутор, если он еще будет цел, – сказал, как отрезал, сын матери на ее протесты по поводу переезда.

 Так и уехала Владимировна в город, который не то что не любила, а даже…

– Терпеть не могу я этой городской жизни, – жаловалась она часто женщинам. – Не хочу я городских удобств. Да и какие это удобства, если туалет  возле кухни. Дети за столом сидят, а мне приспичило… а-ах, не хочу я жить в городе, будь он неладен. В хуторе лучше.


Несмотря на продолжительные дожди, лето, однако, расставило все на свои места. Как только ветер разогнал тучи, солнце быстро навело порядок. На второй день хорошей погоды просохла земля, прогрелся  воздух, весело зазвенели птичьи голоса и успокоились люди, до этого ворчавшие на небесную «канцелярию». А еще через  день хуторяне приступили к заготовке сена на погосте, заодно решили навести порядок и на могилах, ввиду того что до Пасхи, а она была одиннадцатого апреля, не все управились это сделать.

Вечером перед сенокосным днем во дворах Ивана Николаевича и бывшего тракториста часа два слышны были удары молотков о коваленку, по причине того что только они двое из всех хуторских мужиков могли отбивать косы. Косить траву, как и положено, вышли чуть свет, чем немало удивили всю женскую половину Родникового.

– Алексевна, твой тоже пошел косить?! – крикнула своей соседке Нина Павловна, когда та вышла из калитки в огород на луковичные грядки. 

– По-шел! Пойду, говорит, хоть с мужиками побуду. Пусть косят, а то засиделись после той ночи.

– А что там косить, – засмеялась Нина Павловна. – Мы, вон, и в колхозе работали, и своим коровам корм готовили. По ночам косили. И ничего. Жи-вы. А там-то и косить всего соток пятнадцать на восьмерых мужиков. У нас дед Митроха косил по шестьдесят – семьдесят соток, а ему было уже под… – Нина Павловна задумалась, видимо, вспоминала, сколько было лет деду Митрохе. – Да-а, ему было, как и нашим мужикам, за шестьдесят годков. Пускай косят. Мы пойдем после обеда разбрасывать валки, чтоб быстрее сохло, а то как опять пойде дож недели на две. Сено попрея, то зимою и умереть нельзя будя. Плохо жисть устроена, – глубоко вздохнула бывшая доярка.  – Умирать надо ле-том. Теплы-ынь, птички пою-уть.

Напрасно Нина Павловна принижала возможности хуторских мужиков. Учитывая ошибки, допущенные в прошлом году, хуторские косари, по предложению Ивана Николаевича, чуть-чуть изменили распорядок предстоящего дня.

– Мужики, – обратился он к Андрею Николаевичу и Петру Степановичу, – вы вот начали косить. А ведь этого делать нельзя-а. Так мы будем до-лго махать косами.

– Как нельзя? – удивился Степанович. – Мы в прошлом году начали еще раньше и то почти два дня косили.

– Вы косили два дня, потому что начали не так, как надо начинать. Чтобы работа ладилась, е; надо утром легонечко обмыть и хорошо перекусить. Вот тогда можно будет и ударно поработать. Кто ж начинает косить на голодный желудок?

Предложение бывшего директора совхоза принято было хоть и не на «ура», но с большой радостью, потому как у большинства косарей во рту, кроме сигарет, не побывало даже и  маковой росинки. В селах ведь не принято завтракать спозаранку. Обычно за тол садятся после ухода за скотиной и выполнения необходимых работ по хозяйству.

На легкий и непродолжительный завтрак мужики затратили всего-то минут двадцать-тридцать. Но это время они потом компенсировали за счет высокопроизводительной работы.            Хотя большинство из них и не были профессиональными косарями, однако все трудились с большим усердием, в результате чего к середине дня с пятнадцатью сотками хуторяне справились. Трава было полностью скошена.

– Теперь, мужики, можно и отдохнуть, – объявил Иван Николаевич, сделав последний взмах косой.



– Хо-о! Когда я утром уходил, так моя Павловна еще и посмеялась. Вы, говорит, дня за три хоть скосите? Нам, то есть им, женщинам, выходить сегодня ворошить или подождать пару дней? Они думают, что мы уже ни на что не способны. А мы еще «ого-го», – засмеялся Андрей Николаевич.

Расположившись в тени раскидистой березы, косари решили  пообедать на свежем воздухе, а заодно и помянуть тех, чей прах покоится на этом погосте. Тем более что с собой они прихватили все необходимое. Вернее будет, не они взяли с собой, а им положили в сумки их жены. Самим пришлось организовывать продпаек только Ивану Николаевичу и Петру Степановичу, ввиду их вдовецкой жизни.

После того как два раза помянули всех хуторян и один раз выпили за здоровье Федора Игнатьевича, разговор как-то непроизвольно перешел на тему сельского бытия.
    
 – Степаныч, Владимир Ильич, вы в Дубоватом были, как там люди живут? – вспомнив их ночной поход в соседнее село, спросил Роман Владимирович, похрустывая зеленым луком. – Вы ж там, помнится, целый день гостили.

– Да как живут. Хреново, – махнул рукой ветврач. – Колхоз развалили, работать негде. Нам хоть пенсии платят, а там молодежи много. Что в селе было железное, все в металлолом посдавали, ну, естественно, и пропили. Тащат все. И главное, что друг у друга. Дошло до того, что уже и скот начали воровать. Без пригляду нельзя оставить ни коров, ни гусей.

– Степанович, ну а как хуторской внук  поживая? – засмеялся Андрей Николаевич.

– «Полковник», что ли?

– Да-а.

– Да как. Бабкам с дедами хоть плачь. Никакой управы. Открыл какую-то забегаловку, и теперь круглые сутки музыка да пьянки. А сам, как нажрется, так устраивает походы по дворам, где живут старики. К молодым боится. Так вот и живет хуторской внук. Да что говорить. Сейчас верхом на лошади сидят черные да «полковники» со своими дружками, – задумчиво проговорил ветврач и почесал за ухом. – Сказал, что и до нас доберется, да еще и пообещал научить нас уважать кадровых военных. Во, мужики, как жизнь перевернулась. Кто раньше был забулдыгой, теперь он «крутой» и с растопыренными пальцами. И это не только у нас.

Сидеть в тени, да еще и на зеленой травке – это не косой махать. Хуторяне так увлеклись беседой, что и не заметили, как прошел обеденный перерыв. Они даже не увидели, когда к погосту подошли с вилами и граблями женщины.

– Мужики, да вы никак все скосили? – удивилась жена Андрея Николаевича. – Вы ж в прошлом году под этой березой два дня сидели. Или кто помогал? – засмеялась она.

– Значит, в прошлом году вы нас плохо кормили, – отозвался Шагуров. – Сегодня сумки сделали побольше, вот мы и ухнули. А вообще-то, нас выручил Иван Николаевич. Он, оказывается, в Казахстане научился хорошо косить.

– Мужики, у нас в хуторе новость, – с горечью в голосе проговорила Нина Павловна. – Свиридиха умерла.

– И когда? – поинтересовался Роман Владимирович.

– Да три дня назад.

– И до сих пор лежит? – удивился Степанович.

– Да нет, е; схоронили там, в доме для престарелых.

– Во, стервец, – с негодованием откликнулся Андрей Николаевич. – «Полковник» долбанный. Родную бабку не мог похоронить по-человечески, со своими близкими. Как сбагрил  в дом для престарелых, так и была там до смерти. Вот какая стала молодежь. А по телевизору все «сю-сю» да «сю-сю».

– Да что там бабка. Усадьба бурьянами заросла, хоть бы взял косу да покосил их. А как начне говорить, так прямо профессор какой. И все лозунги. Да еще пугает какими-то бригадами, – завозмущалась Наталья Петровна. – Бригады приду-ут, бригады придут!

– А кто ж эту новость принес? – спросил Степанович.

– Да через хутор проходила жена бывшего нашего главного агронома, вы ее не знаете, вот она и сказала. Им домой из дома престарелых звонили, чтобы ее внуку передали.

– Вну-ки, – как-то задумчиво проговорил Петр Степанович. – Присаживайтесь, женщины, я сейчас расскажу одну небольшую историю про этих самых, наших дорогих внуков. Вы, кто давно живет в хуторе, должны помнить деда Мишу. Подворье его было…хм, – ветеринар постучал кулаком по колену. – Сарви-лов. О! Вспомнил. Правильно. Мишака Сарвилов. Фамилия – Ушаков. Так вот. В конце семидесятого года у  деда  Миши умерла жена и он, естественно, остался один. И ему, как участнику войны, да еще и инвалиду, в городе выделили однокомнатную квартиру. Переезжай, мол, защитник Отечества, и доживай свой век во всех городских удобствах. Переехал. Живет год. Живет второй.

– Ну и что? – не выдержал Владимир Ильич.

– Что? Да прописал он своего любимого внука к себе и оформил на него дарственную. А когда оформлял, нотариус возьми да скажи, что, мол, дедушка, не надо этого делать. Когда, мол, вас не станет, он и по завещанию все получит. Дед Миша не послушал. Он даже начал стыдить нотариуса за то, что она не знает, какой у него хороший внук, поэтому и позволила себе такое предлагать.


– А дальше что? Внук убил де-да? – испуганно спросила Татьяна Викторовна.
– Татья-на Ви-кторовна, не бойтесь. Хотя, может, для деда Миши это было бы лучше. Нет, не убивал его внук. Он своего любимого дедушку просто выгнал из квартиры.

– И что? – не унималась бывший преподаватель истории. – Выгнал совсем? А где же старик потом жил?  Он в хутор не вернулся? Тут же у него был домик?

– Был, Татьяна Викторовна, был. Да только он его продал, когда получил эту самую квартиру. Деньги ж, вырученные за нее, дед Миша все отдал любимому внуку.

– А дальше? – спросила Викторовна и вопросительно посмотрела на рассказчика.

– Да приютила деда Мишу одна сердобольная старушка, на таком же хуторе, как наш, там он и помер два года назад. Сюда возвращаться не пожелал. Видно, не хотел, чтобы хуторяне думали о его внуке плохо. Да что там говорить, – продолжил Петр Степанович. – Мы вот в Дубоватом были, назад шли мимо их погоста. Это мы вот с вами вышли и сообща убираем здесь. Посмотрели бы вы, что делается там, у них. Не кладбище, а мусорная свалка. Приходят перед Пасхой убирать могилы, а весь мусор, банки из-под краски, тряпки, старые ограды – все ненужное бросают прямо в канаву, которая опоясывает погост. Можете представить, что там делается, – покачал головой ветеринар.

– И что, не убирают? – удивилась Ольга Сергеевна.


– Почему не убирают. Убирают. В прошлом году мой друг, бывший начальник участка, организовывал уборку. Пришли всего два десятка человек из четырехсот живущих в селе. Целый день убирали, а на следующий день приехали какие-то горожане к своим предкам на могилы, сделали уборку, а мусор выкинули опять же в канаву. А когда им сделала замечание местная женщина, так они на нее еще и накричали. Вам, сказали, тут делать нечего, уберете. Теперь никто не убирает. Вот какие мы. Поэтому от нас и отвернулись все, кто с нами раньше вроде как дружил. Сейчас вокруг России одни недруги. А это плохо. Вот вам и «полковники» с любимыми внуками. Как начали в России строить капитализм, так и не стало у нас ни взаимопомощи, ни товарищества, ни простого человеческого отношения, которым раньше гордились. Весь народ превратился в собачью стаю. Готовы горло перегрызть друг другу из-за денег,  – подвел итог Петр Степанович.

После длинного монолога ветеринара родниковцы долго сидели молча, обдумывая  услышанное и делая, вероятно, для себя определенные выводы.

Два дня хуторяне в послеобеденное время по многу раз ворошили сено, а на исходе третьего собрались, чтобы уложить его в копны. Сено, не подмоченное дождями, источало пьянящий запах, навеивающий на пожилых людей воспоминания о давно ушедших днях, о далеком теперь уже детстве.

– Иван Николаевич, а помнишь, как ты заснул в копне, а мы тебя потом искали всем хутором до двенадцати ночи? – засмеялся Андрей Николаевич, вспомнив случай  пятидесятилетней давности.

– В копне? А-а, по-мню, – заулыбался Озеров. – Вы б меня до утра искали, если бы не наш Шарик. Меня тогда нашла наша собака, – пояснил он. – Мы-ы… Мне  бы-ло, да лет девять. Целый день, помнится, мы ворошили на лугу, вот так же, сено. Ближе к вечеру взрослые начали класть копны, а мы, пацаны, заигрались. Я, помню, забрался тогда в одну из копен, зарылся в сено… – Иван Николаевич вдруг прервал свой рассказ, глубоко вздохнул и, взмахнув рукой, начал вставать.

– Ну а дальше, Иван Николаевич? – полюбопытствовала Ольга Сергеевна. – Что дальше-то?

– Что дальше? – после вздоха спросил хуторянин. – Уснул я тогда. За день набегался, зарылся и уснул. Меня собака за штанину вытащила из копны.

Запоздавшее на пятьдесят лет признание Ивана Николаевича вызвало у хуторян дружный смех. Озеров же на какое-то мгновение погрустнел, обвел взглядом своих однохуторян, качнул головой и произнес слова, от которых некоторые женщины прервали смех и начали шмыгать носом, а вскоре у большинства на глазах показались слезы.

– Копны-то где будем класть?

– Давайте по старшинству, – предложил Сергей Антонович. – Мне семьдесят один, мне и первая копна. Тем более, ехать я никуда не собираюсь, да мне и некуда, место я покажу, – глухим голосом проговорил он и, набрав навильни сена, пошел к могиле своей матери, но через несколько шагов остановился и, повернувшись к людям, проговорил: – Что ж мать будет лежать одна. Скучно ей. Отец-то на чужой стороне. То хоть я буду рядом. Только уговор – без очереди не залезать.

На слова Сергея Антоновича женщины ответили громким плачем, а мужчины, взяв вилы, разошлись в разные стороны кладбищенского покоса. В одиночку им проще было справиться со своими расстроенными чувствами. Вздыхая и часто поглядывая по сторонам,  они с чрезмерной злостью сгребали сено, стараясь набирать непомерно большие навильни, отчего после каждого их прохода оставались потери.

– Пошли, бабы, копнить, а то наши мужики все сено по погосту растащат, – усмехнулась сквозь слезы жена хирурга.


Спустя два часа родниковцы уложили последние навильни сена и, не сговариваясь, разными тропами медленно пошли в хутор, оставив на погосте…  пять копен.


                Глава  семнадцатая

За время дождливой погоды в огородах родниковцев не только росли картофель и все, что было посажено на овощных грядках, рос и всевозможный бурьян, с которым пришлось некоторым хуторянам воевать от двух до семи дней. Все это время они не расставались с тяпками и не уходили с огородов до самых вечерних сумерек.
 
Иван Николаевич управился со своими сотками за три дня. Можно было и за два, но окучивание картофеля – работа трудоемкая и не слишком производительная. Чтобы управиться даже за три дня, Озеров с утра до вечера не разгибал спины и не выпускал из рук тяпку. Он и после обеда не задерживался в доме, а торопился на свои сотки, сознавая, что если не выполнить эту работу быстро, то потом потребуется недели две-три. Сорняки – они везде сорняки, и в России, и в Казахстане.

– Как папа Карло, – улыбнулся Иван Николаевич, вспомнив, как он трудился на картофельной плантации.

После завершения работ в своих огородах они договорились с Владимиром Ильичом выехать за пределы Родникового на пару-тройку дней, для решения кое-каких вопросов, которые больше уже нельзя было откладывать на более поздние времена. Шагурову в областном центре хотелось выяснить у своих коллег, кто такой Черный и что он собой представляет, а главное, если удастся, узнать, кто ему покровительствует. Иван же Николаевич надумал вплотную заняться поиском подходящего трактора. Потому как последний случай с Александрой Владимировной показал уязвимость жизни хуторян от капризов природы и возможных болезней, которые могут к людям наведываться в самое неподходящее время.
      
Вместе с Озеровым в поисковую поездку согласился отправиться и Андрей Николаевич, как человек, более сведущий в вопросах сельскохозяйственной техники, чем бывший директор совхоза. Он ведь в молодые годы окончил школу механизации сельского хозяйства и сорок пять лет трудился в колхозе. За эти годы Андрею Николаевичу пришлось работать на тракторах и комбайнах всех марок, которые поступали в хозяйство, а это уже не диплом агронома.

 Оставив Владимира Ильича в столице области и купив в киоске газету с объявлениями о продаже техники, Иван Николаевич со своим техническим советником уже второй день колесили по городам и весям близлежащих районов.

Прошлым днем им удалось побывать всего у четырех человек, желающих избавиться от тракторов. Но у них предлагаемая техника была в таком состоянии, что у Ивана Николаевича и его технического консультанта желание покупки даже не шевельнулось.

– Металлолом, – короткую, но достаточно точную оценку дал Андрей Николаевич тому, что им пришлось увидеть.

Чтобы не возвращаться домой и впустую не расходовать бензин, хуторяне решили заночевать на берегу большого пруда, где кроме них готовились к ночевке еще десятка три рыбаков. Судя по количеству легковых машин и мотоциклов, большинство из них были не местными.

Чтобы не тесниться в машинах, приехавшие на отдых недалеко от берега устанавливали палатки, мастерили простые навесы из пленки и брезента. В считанные минуты на берегу, ближе к воде, перед самым закатом солнца появился целый городок временных убежищ для кочевого люда. Озеров и Андрей Николаевич дополнили их число.


– Скажите, а нам, – Озеров показал рукой на Андрея Николаевича, – можно остановиться на этом берегу? Или здесь существуют какие-то правила? – спросил он проходившего мимо мужчину средних лет.

– Сейчас можно, – ответил тот и улыбнулся. – Это в мае месяце было еще нельзя, а теперь можно.

Как потом объяснили родниковцам, год назад местные власти сдали водоем в аренду какому-то заезжему с растопыренными пальцами. Как они договаривались, никто до сих пор не знает. Но после передачи пруда в аренду хозяин сразу же запретил приближаться к воде даже местным сельским ребятишкам, не говоря уже про таких рыбаков, как они, сегодняшние. За  желание ж посидеть на берегу с удочкой установил оплату в сто рублей с человека с двумя удочками, если же их (удочек) было больше, то и оплата возрастала до ста пятидесяти рублей. Хозяину было безразлично, местный ты или приезжий.

Селяне подняли шум. Вверх во все инстанции полетели жалобы. Но российский капитализм к этим жалобам оказался глух, как прудовая рыба. Все перечисленное привело к тому, что весной текущего года, при невыясненных обстоятельствах, утонул один из охранников. А в середине мая досталось и самому хозяину.

– В тот день, – начал свой рассказ сосед по ночевке, – двое местных пацанов, лет по десять, на самодельном плоту отплыли от берега на середину пруда, а в это время с охраной приехал сам хозяин. Увидев этих ребятишек, он начал крыть их матами, а потом выхватил из рук одного из охранников ружье и начал стрелять в сторону пацанов.

Местные мужики, услышав стрельбу, прибежали к пруду. Короче, они намяли бока вначале охранникам, а потом добрались и до хозяина, который прятался в камышах. Тому пришлось пускать пузыри. Мужики его окунали до тех пор, пока он не запросил пощады. Потом сюда приезжала милиция, недели две разбирались, но все затихло. Теперь пруд свободный. Если вы думаете завтра половить рыбу, то надо будет в местную администрацию заплатить двадцать рублей за сутки. Но здесь обычно два раза в день кто-нибудь проходит и собирает оплату. Больше ходит один старичок. Он у них и директор пруда, и сторож, и приглядывает за здешним порядком.

Родниковцы с места своей ночевки выехали почти с восходом солнца. Им хотелось как можно быстрее попасть теперь уже к бывшему фермеру. Ранний выезд был обусловлен еще и тем, что некоторые любители рыбной ловли проснулись задолго до порозовения восточной части неба. А чтобы им было не одиноко, они устроили общий подъем для всех, кто находился на берегу. Вместе с рыбаками встали и заночевавшие здесь хуторяне, под одну, так сказать, гребенку. С ранним подъемом они, однако, не прогадали, потому как были приглашены соседом по стоянке к утреннему чаю.

Неизвестно, сколько бы Озеров и Андрей Николаевич исколесили дорог в поисках подходящей техники, если бы за  чаем у костра один из рыбаков, узнав о причине их появления в этих краях, не сообщил адрес одного фермера, который решил избавиться от своего хозяйства.

– Это бывший большой чин из органов прокуратуры. Наслушавшись россказней телевизионных оракулов и больших властных мужей о фермеризации сельского хозяйства России и проникнувшись патриотизмом, сей человек решил испытать себя на прочность фермерской участью, – засмеялся рассказчик. – Взял сорок гектаров земли, набрал кредитов, благо, что бывшая должность способствовала этому, накупил техники, живности и… стал фермером, таким же, как и тысячи других, поверивших в обещания верховной власти.

– А откуда ты так хорошо о нем все знаешь? – поинтересовался сидящий рядом с ним рыбак.

– Так это ж мой шу-рин, – еще громче засмеялся родственник бывшего большого прокурорского чина.

– Я ему сразу говорил: куда ты лезешь? Ты ж не бельмеса не понимаешь в сельском хозяйстве. Нет, заладил: буду фермером, и все. Я докажу тебе, – это он мне хотел доказать и показать, как можно и надо работать в условиях полной свободы и демократии.

– Ну и как, показал? – спросил все тот же рыбак.

– Ага, показал. Неделю назад, знаете, что он мне сказал? Семен, это я Семен, ты оказался прав, я проиграл. Будь она трижды проклята, эта фермерская жизнь. Надоело на каждый собачий «гав» вскакивать с постели, хватать ружье и бежать во двор. Я только после пяти лет своего фермерства понял, почему ты, агроном, – то есть я, – не захотел стать фермером.

– А дети у него есть? – раздался голос подошедшего от пруда рыбака. – Одному хозяйством заниматься нельзя.

– У него уже замужняя дочь и сын. Он хоть и не женат, но ему уже под тридцать.

– Так, может, дети б вели дела? – отозвался сосед агронома. – Иметь свое крупное хозяйство…

– Не-ет, ему сын как-то прямо сказал, что если тебе, ну, отцу, нравится лазить по самые … в навозе и грязи, то лазь. Можешь даже спать со своими нутриями и поросятами. А мне, батя, нужна человеческая жизнь. Я хочу, чтобы у меня были выходные, чтобы я мог летом куда-нибудь съездить отдохнуть.   Ты сам себя обнюхай хорошенько. От тебя же поросячьим  дерьмом прет за полкилометра! К нам уже в гости никто не хочет приходить. У нас же во дворе очертенная вонь.

– А что у него за техника? – спросил Иван Николаевич.

– О-о, у него ее много. Т-150, три МТЗ, комбайн зерновой, машина-самосвал и набор сельхозинвентаря. И главное, что все трактора почти новые. Им… да, лет по пять в среднем. Так что езжайте вы прямиком к нему, – и родственник теперь уже бывшего фермера и большого прокурорского чина назвал адрес. – Это километров тридцать отсюда, а если ехать полевыми дорогами, то всего пятнадцать-семнадцать.

Чтобы не петлять по полевым грунтовкам в незнакомых местах, Озеров и Андрей Николаевич решили ехать по трассам, указанным в «Атласе автомобильных дорог», хоть это и удлиняло их путь, зато давало уверенность, что они не заблудятся. Да и стоять, в случае поломки, в чистом поле намного хуже и безнадежнее, чем обломаться на бойкой дороге, по которой и милиция часто проезжает, и сердобольные люди иногда попадаются, а это уже гарантия  оказания помощи.

К повороту с указателем «х. Малиновка – 2,5 км» наши путешественники подъехали, когда стрелки часов показывали ровно семь  ноль-ноль, а солнце уверенно поднималось над горизонтом, как и вчера, и позавчера, и даже миллионы, а может, и больше лет назад.

– Андрей Николаевич, а в этом хуторе, наверное, жить намного лучше, чем в нашем Родниковом?  – поглядывая по сторонам, проговорил Озеров, когда они по узкой асфальтовой дороге подъехали к первым домам Малиновки.

– Да какой же это хутор, – удивился тот. – В нем больше людей живет, чем в Дубоватом. Тут, вон, и двухэтажные большие, и таких домов две улицы. А это, наверное, у них клуб. Да тут и сельский Совет свой, – показал Андрей Николаевич рукой на небольшое здание с развевающимся на утреннем ветру флагом. – О-о! У них и газ проведен, и на столбах фонари висят, – удивлялся тракторист. – Чего ж тут не жить, – проговорил он со вздохом. – Они, наверное, бабок с аппендицитами на тачках по ночам  и по грязи не возят. Живут же лю-ди. О-о, да у них и по у-лицам асфа-льт. О-о.

Усадьба фермера пряталась за высоченными тополями на окраине хутора Малиновка. И если бы не подсказка местного жителя, такого же пожилого человека, как и они, то им бы пришлось знакомиться с достопримечательностями населенного пункта долго.

– Вы то-то издалека? – прищуривая глаза, спросил дробненький мужичок Ивана Николаевича, когда тот, остановив машину, попросил его подсказать, где живет местный фермер. – Вот, видишь трубу крашаную? Вот, пря-мо по ей и ехайте, – показал более цивилизованный хуторянин рукой на дорогу, соседствующую с частоколом металлических опор высотой около трех метров, на которых была закреплена труба, подводящая газ к усадьбе кормильца россиян.

И действительно, через четыре поворота влево и вправо, через две  выбоины (наверное, дорогу перерыли для прокладки водопровода), через одну большую и довольно глубокую лужу родниковцы въехали прямо в большой двор фермера. Мало того что усадьба с востока и запада была окружена тополями, от северных ветров ее защищал еще и густой лес, который вплотную подступал к хозяйственным постройкам.

Выйдя из машины, Озеров и Андрей Николаевич для разминки немного прошлись, после чего остановились и начали осматривать фермерскую недвижимость.

 Весь обширный двор «надежды России» был застроен  сараями и сарайчиками, навесами и всевозможными каморками с кровлей непонятной конструкции. Некоторые строения были еще не покрыты, а там, где  крыша имелась, то она выглядела убого и примитивно. Кроме всего перечисленного, застройка велась без всякого плана, не говоря уже о проектно-сметной документации. Чувствовалось, что человек, взявшийся за столь ответственную и трудную работу, был далек от реалий сельской жизни.

 При возведении хозяйственных построек фермер использовал различный строительный материал. В неоштукатуренных стенах соседствовали красный и силикатный кирпич с блоками различной величины, начиная от крупногабаритных фундаментных и заканчивая самодельными керамзитобетонными. Некоторые стены из-за плохой кладки дали большие трещины. Неприглядный вид двора усугубляли две огромные, нагорнутые между оградой и лесом кучи соломистого навоза,  который с места хранения вывезти было практически невозможно из-за отсутствия подъезда.

– Иван Николаевич, может, с моей колокольни плохо видно, может, им там видней? – технический консультант Озерова показал рукой вверх. – Ну, на … было разваливать колхозы и совхозы? Неужели затем, чтобы строить вот такие «кобелятники»? – Андрей Николаевич кивнул головой в сторону хозяйственных построек.

Продолжить разговор и обсудить затронутую тему родниковцам не дал вышедший из-под навеса довольно крепкий мужчина лет под шестьдесят, который энергичным шагом направился в их сторону.

– Если вы приехали ко мне, значит, я вам зачем-то нужен. Но, судя по вашему поведению, вы не будете совать мне под нос постановления о проведении обыска и моем аресте, – засмеялся мужчина. – Я, Никитин Григорий Яковлевич, хозяин этого хозяйства и одновременно заложник российской дурацкой системы, а еще и своей жадности и самонадеянности.

После обоюдного знакомства Иван Николаевич, чтобы не отнимать у хозяина время, сразу же рассказал ему о причине своего приезда.

– Да, я решил все распродать, не дожидаясь окончания сельскохозяйственного года. Вот тут все это сидит у меня, – со злобой проговорил фермер и провел рукой по горлу. – Ко мне уже двое приезжали, но ничего вразумительного не сказали. Хотел дать в газету объявление, да как-то… – Григорий Яковлевич потряс руками. – Знакомые и бывшие сослуживцы подумают, что Никитин разорился. А мне, и особенно семье, осточертело быть заложником бездарности верховной власти и всего вот этого, – фермер кивнул в сторону построек.

– Григорий Я-ковлевич! Па-ап! – раздался женский голос от отдельно стоящего домика. – Все готово! Можно идти.

– Это моя дочь. А знаете, что, пойдемте-ка мы позавтракаем.  Отказов не принимаю, – предложил Никитин. – Пошли.
      
За время короткого завтрака Григорий Яковлевич рассказал гостям известную уже им историю своего фермерства и более подробно изложил причину ухода с этого, так разрекламированного поля деятельности.

– Понимаете, когда я в молодые годы только начинал работать, мне часто приходилось заниматься вопросами сельского хозяйства. Особенно часто вел дела со всякого рода нарушениями со стороны председателей колхозов. А сейчас вот занялся фермерством, и за то время мне порой становится смешно, стыдно и обидно за то, что мы делали. Вы кем работали при Советской власти, Иван Николаевич?

– Мне многим пришлось заниматься, в основном же работал директором крупного совхоза в Казахстане.

– Тогда мы с вами почти родственные души по части несчастий, – засмеялся хозяин фермы. – Вы вот, скажите, вы могли, как директор совхоза, утаить половину урожая или не показать половины поголовья какой-нибудь живности?

– Вы что, шутите? – удивился Озеров.

– Нет, я не шучу, – вздохнул Никитин и отхлебнул немного чая. – Если бы вы только это сделали, мы бы, я имею в виду ОБХСС, милицию и нашу доблестную прокуратуру, сделали все, чтобы вы много лет … ну, в общем, усадили бы вас. В конце семидесятых годов в нашем районе, с нашей помощью, одного председателя как раз и посадили за такого рода нарушения. Он занизил урожайность зерновых, чтобы больше оставить фуража для скота и увеличить выдачу зерна людям, и договорился с одним леспромхозом в Кировской области  о поставке леса в обмен на фуражное зерно. Так ему придумали статью «за сокрытие урожайности и разбазаривание зернофуража». Но это еще ничего. После пяти лет отсидки ему нигде не дали работать. Пас коров в соседнем колхозе.

– Да у нас тоже в те годы пришлось ночами не спать, – кивнул головой Иван Николаевич.

– Вот-вот, – продолжил Григорий Яковлевич. – А теперь! Для того чтобы сводить концы с концами, я должен и занижать урожайность, и не показывать, сколько у меня работает людей, а порою даже и не оформлять кого-то на работу, зарплату выплачивать по ведомости в два раза меньше, чем она есть на самом деле. И, конечно же, стараться всеми силами платить по возможности мало, лишь бы люди не разбегались. Кроме этого я должен давать взятки проверяющим, чтобы они отстали. То, что я не сплю ночами, я и не говорю. В итоге получилось, что я, бывший большой чиновник прокуратуры, нарушаю почти все статьи УК России, лишь бы свести эти чертовы концы. Но это еще не все. Меня достали уже «накаты» всевозможных «крышевателей»! Вот поэтому я и решил все распродать и постараться забыть этот кошмар. Пять лет жизни всей моей семьи пошли «коту под хвост»! – со злобой в голосе проговорил Никитин и ударил кулаком по столу. – Пра-ви-те-ли! Весь народ поставили на колени.

К окончанию завтрака хозяин фермы согласился продать один из колесных тракторов. А к двенадцати часам дня был составлен и заверен нотариусом «Договор купли-продажи», в котором говорилось о том, что родниковцы МТЗ с большой кабиной и трехлетнего возраста действительно купили у жителя хутора Малиновка Никитина Г. Я., а не украли темной ночью. В довесок к трактору Иван Николаевич купил еще телегу и трехкорпусной плуг, о чем в договоре тоже была написана целая строка.


 В час дня Андрей Николаевич забрался в просторную кабину трактора, протяжно просигналил и тронулся в сопровождении Озерова в шестидесятикилометровый путь.


                Глава  восемнадцатая

Прошла  почти неделя, после того как  Владимир Ильич расстался с Озеровым и остался, как ему тогда казалось, на пару дней в областном центре для выяснения, кто такой Черный и существует ли он в реальной жизни на самом деле. В  милицейской практике Шагурова бывали случаи, когда клички зачастую были  разового пользования или же их носители оказывались совсем другими людьми.

В тот день он решил на время остановиться у сестры своей жены, у которой они были прописаны со дня переезда в этот город. Тем более что его родственники из дома никуда не отлучались по причине своего пенсионного возраста и неважного состояния здоровья.

Но прежде чем идти к свояченице, Владимир Ильич решил побывать в управлении по борьбе с организованной преступностью. У хуторянина в этой серьезной организации работал знакомый начальник отдела, который наверняка что-либо знал о Черном и его «братках». Но, чтобы выполнить задуманное, ему предстояло проехать в троллейбусе через весь город, потому как УБОП два месяца назад перебралось в новое административное здание.

Каждый раз, как только хуторянин приезжал в город, он остро чувствовал и сознавал свою несовместимость с  окружающей суетой. За время проживания в Родниковом и, можно сказать, тесного общения с природой город начинал его раздражать и приводить в уныние. Но больше всего ему не нравились темп городской жизни и одиночество в толпе.

Толкотня людей, постоянно снующие туда-сюда машины, их гул, загазованный воздух. Хотя какой это воздух, скорее, неприемлемая для всего живого дыхательная смесь чего-то с чем-то, которую он – человек –  должен ежеминутно вдыхать в свои легкие в больших объемах.

С первых же минут общения с городом у Владимира Ильича появлялось жжение в горле, а потом и подташнивание. Кроме этого у него от шума начиналось головокружение и пересыхало во рту, а в затылочной части головы давала о себе знать колющая боль, которая исчезала только после возвращения  в хутор, в котором тишь и благодать.

– Не ной, Володя, а иди-ка ты на остановку, – пристыдил себя Шагуров. – Надо чаще бывать у своих коллег, тогда и не будет вот таких проколов. Знал бы их новый адрес, можно было сразу ехать туда, а не просить Озерова высадить  у старого здания. Потихоньку, но только вперед, – усмехнулся хуторянин предстоящим мытарствам.

Новое здание управления по борьбе с организованной преступностью оказалось действительно почти на самой окраине города и соседствовало с лесом, который обосновался много лет назад в глубокой лощине. И если бы не зеленый сосед, то можно было подумать, что коллег Владимира Ильича выкурили из центра города на окраину за непочитание местной власти, а может, даже и областной.

«Нет худа без добра» или еще: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Кто не знает или не испытал на себе хотя бы один раз в жизни правдивость сказанного? Вот и у Владимира Ильича получилось… Из двух упомянутых мною народных изречений ему больше подходило первое.

– Добрый день, – поприветствовался хуторянин в вестибюле нового административного здания управления с дежурившим сержантом, который важно восседал за барьером, словно бармен за стойкой в ночном баре.


Милиционер молча посмотрел на очередного посетителя, отложил в сторону какую-то книгу, взял шариковую ручку и, пододвинув к себе толстый журнал, буркнул себе под нос:

– Фамилия, имя и отчество?

– Найденов Игорь Леонидович на месте?

– Подполковник Найденов?

– Да-да, Найденов, – быстро ответил Владимир Ильич.

– А он больше здесь не работает, – донеслось до его слуха в ответ. – Полгода назад он убыл в соседнюю область.

– А вы по какому вопросу? Может, к другому? – попробовал оказать помощь сержант.

– Нет-нет, по-ка… не надо, – медленно проговорил Владимир Ильич и, плотно сжав губы, начал отходить, с разворотом на сто восемьдесят градусов, от барьера. – По-ка не надо, – еще раз проговорил он, но теперь уже больше для себя, чем для дежурного.

– Владимир Ильич?! – раздался вдруг громкий оклик за его спиной. – Шагуров?!
    
 Хуторянин повернулся на голос и внимательно посмотрел на идущего к нему человека.
      – Владимир Ильич? – снова спросил средних лет мужчина.
      
– Да-а. Это я.
      – Не узнаете, Владимир Ильич? Ну-у! Туркме-ния! Чарджоу! Коренев.  Ко-рень.
      
– Бо-ог ты мо-ой! Петр Захарович?! Вот это встреча! Вот это да-а, – радостным голосом произнес Шагуров, узнав в подошедшем человеке своего давнишнего ученика. – Какими судьбами? Из каких краев?

 – Учи-тель! Это сколько лет мы не виделись-то? Владимир Ильич! Это ж сколько ле-ет? – почти кричал бывший, вначале практикант, а потом помощник Владимира Ильича, обнимая своего наставника.

– Да лет двадца-ать пять, –  удивляясь неожиданной встрече, проговорил старший по возрасту. – Здесь-то почему оказался, Петр Захарович? Я ведь о тебе ничего не слышал все эти годы, хотя пришлось бывать во многих местах.

– А я уже полгода работаю в этом  управлении. Меня зимой еще перевели сюда. До этого я на юге работал, – пояснил бывший помощник. – Делаем так. Я сейчас пару часов свободен, поэтому мы едем ко мне. А там будет видно. Согласен, согласны, Владимир Ильич? – перешел на «вы» Коренев.

– Конечно, – согласился Шагуров.

– Тогда уходим, пока нас не застукали, – засмеялся Петр Захарович, увлекая за собой  наставника.

– Служебная? – усаживаясь удобнее, спросил хуторянин бывшего подопечного.

– Что-о вы-ы… Какая служебная. Пока мы с вами наводили порядок в бывших союзных, здесь на двадцать лет вперед разобрали все должности, вплоть до уборщицы, – засмеялся Петр Захарович. – Я сейчас всего-навсего начальник отдела в звании подполковника, – вздохнул он. – Некарьерные мы.



– Значит, моя последняя должность, – задумчиво произнес Шагуров. – Я на пенсию ушел в твоем звании.

– Ну что, поедем ко мне, – скорее приказал, чем предложил Петр Захарович. – Же-на до-ма. Что-нибудь нам приготовит, посидим, поговорим, – скороговоркой выпалил Коренев.

– Же-на-а? – Шагуров посмотрел на Петра Захаровича.

– Не-ет, не Лариса. Та от меня удрала, когда я в Киргизии был полгода. Теперь у меня Наталья Ивановна, – засмеялся бывший подопечный. – Мы уже двадцать восемь лет с нею мирно сосуществуем под одной крышей.

– Двадцать восемь – и не сбежала?

– Что-о вы. Какой там сбежала. Да скорее я дам от нее деру. Я у нее вот тут, – Коренев показал Владимиру Ильичу кулак и громко засмеялся.

– Дети?

– Сын у нас. Геннадий. Он в армию подался. Майор. Сейчас недалеко от Владивостока в тайге обитает.

– Жена чем занимается?
– О-о, она у меня историк по образованию. Преподает в школе, а дома командует мною и занимается обустройством семейного очага. Все обмены и переезды – ее рук дело. Она у меня прямо Чапай! – воскликнул Петр Захарович. – Если бы она работала в нашей системе или служила бы в армии, то наверняка была бы уже генералом, а может, добилась бы для себя и маршала.

Пятиэтажный панельный дом-«хрущевка», в котором, после трехкратного обмена, семье Кореневых удалось заполучить двухкомнатную квартиру, находился в тихом и, можно даже сказать, в захудалом уголке городской окраины. Построенный еще в середине шестидесятых годов, теперь он прятался в рощице высоченных тополей, которые ежегодно в летнее время, в знак своей благодарности  людям, одаривают жильцов… пухом.

– Опять убежала, – вставляя ключ в дверной замок, проговорил Коренев. – Хотела ж сегодня остаться дома. У них экзамены послезавтра. А-а. Одним будет даже лучше, – махнул рукой хозяин квартиры. – Проходи, Владимир Ильич, проходи. Разберемся без нее. 

 Час застольной беседы пролетел незаметно. Да если по правде, то на часы никто и не смотрел. Столько лет не встречаться, какие уж там часы.

– Ну а вы где обосновались, чем занимаешься? – сбиваясь с «ты» на «вы», спросил своего гостя Петр Захарович, наливая по третьей рюмке водки. – А то мы все про меня да про меня. Как дочь, внуки?

– Где я? – вздохнул Шагуров. – На дальнем хуторе живу с женой. Есть такой захолустный хуторок в России. Называется Родниковым. Его даже на картах нет. В городах квартир не имею и вообще ничего, кроме огорода, собаки, десятка кур и кошки, не имею, – засмеялся на удивленный взгляд Коренева Владимир Ильич, – нигде не работаю, кроме своего огорода. Сейчас вот занялся частным сыском.

– А что ж так? Вы ж…

– Не трудись разгадывать мои неудачи, – прервал хозяина гость. – Все очень просто, друг мой. Все мое настоящее пропало там, – хуторянин показал рукой в южную сторону, – и сгорело в нашем хваленом Сбербанке. Я последние шесть лет перед пенсией работал на Кавказе либо близко к нему. Все собирал, думал, пойду на пенсию…  куплю где-нибудь домик или квартиру…  а как дочь пропала бесследно, так мы с женой… в общем, на хуторе. В уединении и в тишине. От бурной жизни осталась одна скорбь и память, – глухо проговорил Шагуров и одним глотком выпил водку. – Там, конечно, трудно и тоскливо, но жизнь помаленьку движется.

 – Мда-а, – тихо протянул Коренев. – Прости, про дочь не знал. Когда и как это случилось?

– В Моздоке мы тогда жили, ну… в общем, нет, не могу, – Владимир Ильич резко взмахнул рукой и сильно ударил себя по колену. – Не могу.

– Все. Прости. Тема закрыта. А что привело тебя в нашу контору? Может, на работу хочешь? Я помогу.

– Не-ет, какая там работа.

– Почему? Можно в милицейскую школу преподавателем.

– Нет-нет-нет, – засмеялся Шагуров. – Дело в том, что и на наш забытый Богом хутор пожаловали… «Крышеватели» у нас были. Может, слышал, есть такой – Черный. Вот он или кто из его «братков» заезжал к нам в хутор и предлагал свою защиту. Мы отказались. После этого у нас сожгли одну усадьбу, а неделю спустя  нам пришлось  даже отстреливаться.

Владимир Ильич с полчаса рассказывал своему бывшему подопечному, что произошло в Родниковом за последний месяц, и особенно подробно изложил свое мнение по поводу приезда в хутор участкового и следователя.

– Владимир Ильич, давай мы сделаем так. Ты никуда не ходишь. Я за пару дней наведу справки, а потом мы с тобой обдумаем, как нам поступить. Хорошо? Да-а, ты где остановился? Оставайся-ка ты у меня, – предложил Коренев. – А вечерами будем обмозговывать, как и что.

– Не-ет, спасибо, у меня тут есть место. Сестра моей жены с мужем, они оба на пенсии, три комнаты. А у вас буду целый день сидеть один. К ним поеду.

– Ну, смотри. Я не настаиваю. Делай, как лучше тебе. А по Черному, его фамилия Чернышов, мы можем в течение дня созваниваться. У них же имеется телефон?

Бывший и настоящий начальники отделов расстались близко к пяти часам вечера. Хотя какой летом в это время вечер. После семнадцати часов в июне наступает самая хорошая дневная пора. Жара к этому времени немного спадает, солнце если и печет, то не так безжалостно, как в обеденные часы.

Петр Захарович после выпитой водки на работу идти передумал, сославшись на некоторое недомогание и, проводив своего наставника до троллейбусной остановки, возвратился домой, а Владимир Ильич уехал к сестре жены.
      
 – Воло-дя, ну где ты хо-дишь? День прошел, а тебя не-ту, – запричитала свояченица. – Мы с Виктором уже хотели в милицию звон-ить, может, что случи-лось. Где ты был столько времени? Проходи-и, проходи-и. Ви-тя наш что-то приболе-ел, – медленно двигаясь в прихожей, сообщала хозяйка зятю домашние новости. – Ви-тя, Ви-тя, пропавший Воло-дя пришел, – проговорила она чуть громче. – Проходи, Виктор в своей комнате. Он чуть-чуть прихворнул.

– Мария Викторовна, а откуда вы знаете, что я в городе? – удивился Шагуров. – В хуторе телефона не-ет.



– О-о, Воло-дя, наш город – просто большая дере-вня. Тут, зна-ешь, сколько наших живе-ет. Тебя моя кума ви-дела, когда ты стоял на остано-вке и потом сел в троллейбус.

Свояк Владимира Ильича действительно чувствовал себя плохо. Осунувшееся лицо, прерывистая речь, мешки под глазами, часто вздрагивающие руки, да еще и сутулая фигура выдавали в нем отсутствие желания бороться за свою жизнь.

На замечание Шагурова, что нельзя солдату падать духом и что надо держать стойко оборону, Виктор Алексеевич болезненно усмехнулся, несколько раз кашлянул и, махнув рукой, проговорил: – Во-ло-дя, когда в войну приходилось лежать в ледяных окопах, я не замерзал, я в Днепре не утонул, хотя на мне было пуда три амуниции. Почему? – спросил он свояка и сам же сразу ответил: – Да потому, что мне было в ту пору двадцать лет. Я и по горам за японцами бегал, как муфлон, и не задыхался, хоть и был чуть старше. А теперь вот на диване подняться не могу и, когда иду в туалет, у меня ноги заплетаются. Почему? Да потому, что мне уже семьдесят се-емь.

– Не прибедняйся, – раздался негромкий голос его жены. – А ты, Володя, не верь ему, что у него ноги слабые. По телевизору, когда голые девки танцуют, так он на диване места себе не находит, – шутливым голосом проговорила она и тут же шепотом в ухо зятю пожаловалась: – Плоховат стал наш Алексеевич, он уже и  видеть слабо стал. Чей не дотянем мы с ним до нового тысячелетии, – вздохнула Мария Викторовна.

Устроив ужин на журнальном столике у дивана, с которого не захотел вставать Виктор Алексеевич, по причине, как он сказал, «своей лени», хозяева и их гость проговорили до позднего вечера, вспоминая свою молодость и прожитые годы.

А перед тем как разойтись по своим комнатам на ночной отдых, Мария Викторовна попросила своего зятя  на минуту задержаться, для обсуждения одного важного дела.

– Володя, мы вот тут с Витей разговаривали уже и хотим тебе кое-что сказать, – шмыгнув носом, проговорила она, расправляя на коленях фартук.– Володя, мы уже, ты сам видишь, старые и немощные. Квартира у нас большая и пустая. Квартирантов мы пускать не хотим, чтобы не было шума. Володя, переезжайте к нам жить. Вы у нас прописаны, нас не станет, вы в ней будете доживать Вы еще достаточно молоды, да и дочь…  чует мое сердце, жива она. Володя, переезжайте. Ну что вы там сидите, поубивают или сожгут.

До обеда следующего дня Владимир Ильич никуда не отлучался, ожидая звонка от Коренева, а чтобы время не пропадало даром, он сдал себя в полное распоряжение хозяйке квартиры, за что Мария Викторовна была весьма благодарна и не преминула этим воспользоваться: устроила по этому случаю небольшую генеральную уборку.

– Ты прости меня, Володя, но мне уже трудно, да я и боюсь даже на стул становиться. Моя соседка занавеску вешала и упала с табуретки. Теперь лежит с поломанной ногой. Нам бы хоть пропылесосить и на шкафах протереть пыль, а то я там  убирала еще перед Пасхой, – вполголоса говорила хозяйка, подготавливая пылесос к работе.

За домашней работой время всегда проходит незаметно. Так получилось и у Шагурова с Марией Викторовной. Пока они передвигали шкафы, диван, переставляли туда-сюда кровати и стулья, протирали и пылесосили, дообеденное время пролетело одной минутой. И если бы не Виктор Алексеевич, строго соблюдавший распорядок дня по части приема пищи и послеобеденного отдыха, то квартирные работники могли бы остаться и вовсе без обеда.

– Стахановцы, а вы сегодня обедать думаете? – напомнил он о своем существовании и о том, что настало время обеденного перерыва. – Времени ведь уже ча-ас.

Коренев позвонил в начале второго: – Владимир Ильич, все, что нам с вами необходимо и пригодится в начальной стадии, я выяснил. Только вам надо подъехать к начальнику районного отделения милиции Восточного округа. Он будет вас ожидать в половине пятого. Вы знаете, где находится этот райотдел? – спросил он своего наставника и, получив утвердительный ответ, продолжил: – Вечером встретимся у меня ча-со-ов… в восемь, подойдет? Товарищ подполковник, только с ночевкой у нас. Как раз можно будет и познакомиться с моим домашним генералом, – засмеялся Петр Захарович. – А заодно отведаете ее фирменный пирог.

Предупредив свояченицу и Виктора Алексеевича о возможности своей ночевки у бывшего сослуживца, хуторянин отправился на встречу.

В отделении милиции Восточного округа его начальник, подполковник Макаров, как и было оговорено с Кореневым, встретил Шагурова хотя и не с распростертыми руками, но вполне дружелюбно. Расспросив Владимира Ильича о его прежней работе, хозяин кабинета покачал головой и, вздохнув, проговорил: – Д-а, досталось вам. Мне Коренев сказал, что вы были ранены и что у вас пропала в Моздоке…

Шагуров, в подтверждение,  молча качнул головой. Ему тяжело было переживать всякое напоминание о дочери и о том тяжелейшем в его жизни времени.

– Я вам искренне сочувствую, – глухо, с некоторым тревожным прерыванием в голосе проговорил Макаров. – У нас тут поспокойнее, но тоже подонков хватает. Ваш, а точнее, наш Черный, он же Чернышов – реальное лицо. Есть такой «авторитет». Но вот кто был у ва-ас?  Сейчас мы этот вопрос проясним. Прокопов, на месте? – спросил начальник милиции по внутренней связи, наклонившись к микрофону.

– Прокопов слушает, товарищ подполковник, – раздался голос невидимого сотрудника милиции.


– Возьми фотографии «авторитетов» и ко мне. Этот капитан как раз ими и занимается, – пояснил Макаров Шагурову…

Беседа в отделении милиции затянулась на целых два часа. Перед самым окончанием встречи хозяину кабинета позвонил Коренев. Вначале он поинтересовался результатами их совместной работы, а потом попросил передать трубку Шагурову.

– Владимир Ильич, вы можете ехать ко мне. Жена предупреждена и ждет вас. Я буду к восьми, как и договорились.

Покинув здание милиции, Владимир Ильич направился в сторону близлежащего рынка, надеясь там что-нибудь приобрести. Не идти же к бывшему своему сослуживцу с пустыми руками. Тем более что на этот раз ему придется познакомиться с женой Коренева.

Несмотря на поздноватое время, рынок еще работал в своем дневном активном режиме. Однако уже было заметно, что владельцы  товара устали. Большинство из них сидели под навесами в тени и молча взирали на проходивших мимо них возможных покупателей.

– Ка-ак я устарел, как я устаре-ел, – думал про себя Шагуров, прохаживаясь между рядами торгующего люда, не зная, что ему купить в подарок жене Коренева. – Не покупать же ей резиновые сапоги, – усмехнулся он, взирая на широкий ассортимент всепогодной и для любых российских дорог обуви, которую настойчиво предлагал один из частных предпринимателей: – Мужик, ну выручи. Купи хоть один сапог. Ну не будет же все время лето, – попробовал он уговорить хуторянина. – Это последние сапоги и галоши. Ку…
 
– Конфеты, цве-ты, ва-за, картина, карти-на…


– Мужчина, купите картину, – донеслось до слуха Владимира Ильича. – Мужчина, ну купите картину, – уже настойчиво начала ему предлагать молодая женщина какой-то мультяшный пейзаж. – Возьмите вот этот натюрморт.

– Черный, паскуда. Че-рный. Уборщик. Да, уборщиком территории. Точно, – негромко, вслух проговорил хуторянин.

– Так я заворачиваю? – радостно спросила его женщина.

– Нет-нет, это я так, – извиняющимся тоном ответил Шагуров и быстро пошел вдоль «купеческого» ряда. – Вся Россия превратилась в один сплошной рынок, – мысленно возмущался хуторянин, глядя на обилие товара. – А своего-то ниче-го не-ет. Из-за границы тащим все им ненужное, а свои заводы позакрывали.  Все развалили. Одна торговля.

Побродив по рынку до половины восьмого и купив у одной бабуси букет цветов, Шагуров направился на остановку троллейбуса, намереваясь приехать к Кореневым после возвращения домой хозяина, считая, что так будет лучше.

На звонок отозвался сам Петр Захарович: – Иду-у, иду-у. Владимир Ильич, мы уже вас ожидаем.
 
На голоса мужчин вышла и сама хозяйка.

– Вот, Наташа, Наталья Ивановна, – поправился Коренев. – Это  знаменитый российский сыщик  конца двадцатого столетия и мой наставник и спаситель, Шагуров Владимир Ильич, – представил он своей жене вошедшего.

К гостю подошла еще молодая, не потерявшая привлекательности, крашеная блондинка.

– Наталья Ивановна, – представилась она и подала Шагурову руку. – Петр Захарович о вас столько рассказывает, что я бы вас могла узнать и без вот такого знакомства, – улыбаясь, проговорила хозяйка, а получив от гостя букет цветов, она вдруг густо покраснела и, уткнувшись в них лицом, нараспев проговорила: – О-ой! Я уже и забы-ла, когда мне мужчины дарили цветы.

За ужином Наталья Ивановна задала Шагурову вопрос, который он не хотел бы услышать в это время и на который ему было неприятно отвечать каждый раз, когда кто-нибудь напоминал о давно произошедшем случае в их с Кореневым жизни.

Владимир Ильич укоризненно посмотрел на хозяина, Петр Захарович в свою очередь перевел взгляд на жену. За столом на короткое время воцарилась молчание. Первой пришла в себя виновница возникшей неловкости.

– Извините, Владимир Ильич, я не подумала. Я хоть и преподаватель, но осталась такой же, как и все женщины. Простите. Пойду на кухню, а то мой пирог сгорит, – сконфужено проговорила хозяйка и удалилась, предоставив возможность мужчинам поговорить о своих делах.

 Случай, о котором напомнила за ужином Наталья Ивановна, произошел еще в далекие семидесятые годы, когда Коренев под руководством Шагурова только начинал набираться опыта в  работе. Тогда они группой в шесть человек задерживали опасного преступника, который в самый последний момент выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в сторону Коренева. И если бы не  Владимир Ильич, то вторая пуля могла бы и не пролететь мимо его помощника.

Близко к полуночи, когда и Коренев, и гость смогли вкратце рассказать о прошедших годах своей жизни, наступил момент разговора и о визите Владимира Ильича  в районный отдел милиции, и о том, что он смог там узнать о существовании Черного. Кроме этого Коренева интересовал вопрос, что предложили Макаров и его подчиненные, занимающиеся непосредственно «крышевателями».
 
– В Родниковом у нас был сам Черный. Это первый раз, – начал Шагуров. – Поджигали и стреляли, вероятно, люди из его окружения либо кто-то из привлеченных. А вот чего он поперся к нам собственной персоной, мне непонятно.

– Да, может, решил размяться, – засмеялся Коренев. – Он же наверняка не знал, что в этом хуторе живут спецназ и УБОП. Захотелось произвести на хуторян впечатление, да потом им иногда надо своим примером поддерживать собственный престиж. Ладно. О чем вы договорились?

– С растопыренными пальцами тусуются в ресторане «Север». Место тихое и, главное, на отшибе. Там могут появляться и наши поджигатели. Короче, я на площадке у ресторана с завтрашнего дня работаю уборщиком. Подзара-бо-та-ю  де-нег, – засмеялся Шагуров. – Если резину не заменили, то…

– И что потом? – поинтересовался Коренев.

– А ничего. Возьмем под контроль. Они должны у нас появиться. Не может Черный просто так  взять и забыть наш хутор. Если не наведается сам, то его люди обязательно будут. У меня теперь имеется диктофон и кинокамера, – похвалился по-мальчишески Шагуров. – Будем делать ки-но-о.

– Ну, это днем. А ночью? Ночью ж кино вы не снимете, – засомневался Коренев.

– Ночью? – переспросил Владимир Ильич. – Перестреляю падаль, – зло проговорил он. – Дожились. Над стариками уже начали издеваться. А ведь при Советской власти такого разгула преступности не было. К чему мы идем? Скорее, к чему и в какую даль нас заведут? Коренев, ну скажи, когда это закончится? Криминал в масштабе государства? – вздохнул Шагуров и посмотрел на своего бывшего подопечного.

– Не знаю. Пока вс; не вывезут из России, с территории Кремля они не уйдут по собственному желанию, – со вздохом проговорил Коренев и налил в рюмки водки. – Давай-ка мы  с тобой, товарищ подполковник, еще по одной и… по кроватям.

Так начиналась уходящая неделя у Владимира Ильича Шагурова. Теперь же он, по протекции одного влиятельного лица не милицейского чина,  четвертый день добросовестно убирает прилегающую к ресторану «Север» территорию.

– Гляди, дед, чтобы эти плиты, – показал хозяин на площадку перед входом в его заведение, – каждый день блестели как… – он посмотрел по сторонам, но не найдя ничего подходящего для сравнения, вдруг снял  кепку и, качнув головой, продолжил: – Чтобы плиты блестели, как моя лысина.  За хорошую работу обедать будешь в подсобке беспла-тно.

Шагуров не подкачал. Он не только содержит в чистоте площадку, но и удостаивается чести парковать на ней машины  посетителей ресторана, а два раза ему даже пришлось, по требованию владельцев, «умыть» их навороченные джипы. Конечно, работал он не задаром, но от обеда в подсобке не отказался из принципа.
 
               
                Глава девятнадцатая

Пятый день родниковцы, с самого раннего утра и до позднего вечера, по два раза, а кто и чаще заходят в гости к Ивану Николаевичу. Да и как не заходить, если у него во дворе стоит колесный трактор с большой кабиной, а рядом с домом, у самого забора, поблескивает лемехами плуг и отдыхает после длительного путешествия телега.

Женщины наведываются сюда, чтобы посмотреть, мужская ж часть хуторян приходит, чтобы увидеть приобретение и одновременно оказать посильную помощь в подготовке техники к работе. И если плугом до осени можно не заниматься из-за отсутствия для него работы, то трактор с телегой уже нужны людям  прямо сегодня. Лето хоть и жаркое и вроде как длинное, но оно почему-то имеет привычку каждый год заканчиваться, после чего наступают холода.

Три десятка лет назад жителям хутора было намного проще. В районе было три угольных склада, где можно было без всяких проволочек купить необходимое количество топлива. С перевозкой тоже не было хлопот – колхоз выделял технику. Теперь же, с построением в России развитого капитализма, складов не стало и люди вынуждены заготавливать на зиму все, что имеет свойство гореть в плитах. Все складируется в кучи, укрывается и хранится до наступления холодов.

 Для родниковцев же заготовка топлива, из-за отсутствия необходимой техники, последние десять, да считай, что и пятнадцать лет, превратилась в сущее наказание. А если учесть, что почти всем жителям хутора перевалило за шестьдесят лет, то трудности возрастают в разы. С приобретением же трактора с телегой у людей появилась надежда на некоторое облегчение их жизни в этом захолустном уголке российской глубинки. 

Два дня после приезда домой Озеров и Андрей Николаевич отдыхали, теперь вот уже третий день они со своими помощниками проводят технический уход. Конечно, они не разбирают трактор и телегу до последнего винтика, однако знакомство, а точнее познание возможностей покупки, проводится довольно-таки глубокое.

– Иван Николаевич, а трактор надо бы обмыть не только соляркой и бензином, – смеясь, намекнул подошедший ветеринарный доктор. – Ну, чтоб он долго и хорошо потом работал. А то, знаете, без обмывки может заржаветь.

– Петр Степанович, нам тут осталось еще на пару дней, – отозвался из-под трактора Озеров. – Так что готовьте бутылки с градусами и хороший стол.
 
– На какой день? – оживился ветеринар.

 – Чтобы мы все закончили, нам надо еще три дня, – отозвался Андрей Николаевич от телеги, в которой он вместе с Борисом Леонидовичем просматривал и смазывал ступицы колес. – Если уж обмывать, то надо все просмотреть, чтоб потом после обмывки не лазить под трактором.

Так, может, и закончился бы для хуторских мужиков и этот летний день. Они бы еще час-два повозились с трактором и телегой, потом организовали бы легкую закуску и некоторое время поговорили бы о политике, сидя за столом в саду под вишнями. Спокойную и размеренную мужскую работу прервала вездесущая и все успевающая узнать Ольга Сергеевна.

– Иван Николаевич тут? – взволнованным голосом спросила она Петра Степановича.

– Та-ам, под трактором лежит, – ответил тот и показал рукой в сторону двора.

– Ива-ан Николаевич! Иван Никола-еви-ич! У нас новость, – громко прокричала она и торопливо пошла во двор. – Хуторскую землю украли еще на пять лет.

– Что-что? – не понял Озеров, выбираясь из-под трактора.

– А вы не слышали? Землю, ну, паи земельные, у хуторян украли на пять лет, – повторила Ольга Сергеевна свою новость и пожала плечами. – Так мне сказали сегодня в Дубоватом.

– Как это украли? – удивился Андрей Николаевич.

– Не знаю, как   украли, но то, что вам надо ехать в контору, и как можно быстрее, это уж точно. В Дубоватом народ шумит и грозится вывести всех начальников на чистую воду, – засмеялась  Ольга Сергеевна. – Завтра  много людей едет к главе района, а от него пойдут в  прокуратуру и в Яковенки.


– Опять народ обманули, – вздохнул  Петр Степанович. – Когда только наши правители перестанут нас дурить?

– Моя кума сказала, что приехали какие-то жулики из Москвы и что-то сделали с документами. В общем, не знаю. У меня пая нет, а ваши могут пропасть. Контора теперь, Иван Николаевич, у них в Яковенках. Там у них и генеральный директор. Люди говорят, что эту махинацию с землей он и провернул. Вот завтра  мужики из Дубоватого, человек пятьдесят,  и едут разбираться. Сказали, что удушат директора. Он же местный. Он в Яковенках работал председателем СПК, а  теперь с москвичами связался. Вот и дурит народ. Думает, что на него управы не будет.               
 
Остаток дня был испорчен. Не удалось мужикам Родникового обмыть трактор с телегою и плугом.

Сразу же после короткого и легкого ужина Иван Николаевич занялся подготовкой к поездке на центральную усадьбу новой организации. Зная уклад жизни на селе, Озеров решил отправиться в дорогу прямо с рассветом, чтобы еще до утренней планерки попасть к генеральному директору и выяснить, что же произошло с землей хуторян. Почему столько шума возникло в преддверии уборки и кто такие москвичи?

– Может, это те, о которых как-то обмолвился Федор Игнатьевич? – вспомнил он предостережение Немыкина.

Как ни старался Озеров попасть в контору утром раньше всех, сделать это ему не удалось. Возле парадного входа  уже толпились человек двадцать селян, о чем-то громко разговаривая. Подойдя поближе, Иван Николаевич услышал отборную ругань в адрес руководителей, начиная от местного главы района и заканчивая президентом страны Ельциным. На этом импровизированном несанкционированном митинге доставалось всем, но особенно часто упоминался генеральный директор, которого все прибывшие и ожидали.

Стрелки часов показывали уже восемь утра, а генерального все не было. Люди не на шутку заволновались и начали по три-пять человек заходить в приемную.

– Что вы ко мне ходите? – завозмущалась секретарша. – Я же говорила и повторяю опять. Не будет директора. Его вызвали в центральный офис.

– Какой ето ишо охвис? У Бога …. …. О-хвис. Он тут должан быть, а не у етом дурацком охвисе, – возмущался маленького роста худенький старичок.

Иван Николаевич в митинге принимать участия не захотел, а отправился в бухгалтерию, чтобы узнать, кто занимался договорами на предмет аренды земельных паев.

– Мы этим не занимались, – резко ответила главный бухгалтер, не ожидая пока вошедший изложит суть вопроса. – Идите в отдел кадров, – показала она рукой на дверь, – не мешайте работать. Идите, идите.

Озерову  ничего  не  оставалось, как подчиниться  требованию хозяйки кабинета. Он долго проталкивался сквозь толпу шумливых селян с намерением найти дверь с табличкой «Отдел кадров». Кабинет оказался в самом конце коридора. Однако Озерову попасть к кадровику сразу не удалось, потому как у двери уже стояла очередь в пять человек. Предупредив, что будет шестым, Иван Николаевич поинтересовался причиной такого большого количества людей.

– Да, понимаешь, какая тут загогулина, – начал объяснять стоящий впереди мужчина. – Зимой мы заключали договора на аренду земельных паев сроком на пять лет, теперь прошел слух, что они взяли и продлили этот срок до пятнадцати лет. И продлили без нашего ведома и согласия. Теперь мы хотим землю забрать и отдать ее нашему фермеру. А директор, чтоб с нами не встречаться, вот уже второй день сюда не является.

– Да, если и наши паи они прибрали к рукам, то мои мысли о создании небольшого хозяйства… могут накрыться, – подумал Иван Николаевич и, вздохнув, отошел к окну.

Хорошо зная российскую судебную систему, Озеров не ожидал ничего хорошего от того, что все толпящиеся здесь люди обратятся с заявлениями в суд. Он знал и другое, что прежде чем колесо правосудия начнет катиться в нужном им направлении, местная власть сделает все, чтобы бывших колхозников, а теперь владельцев земельных паев, хорошо помучить, потаскать по различным инстанциям. А вдруг за это время  кто-нибудь да и откажется от своих претензий. Потому как российской власти сейчас, прямо сию минуту, нужна опора – средний класс. Вот они и создают на селе касту латифундистов, или, как высказался корреспондент районной газеты, – «земельных магнатов».

Только спустя час Иван Николаевич смог попасть к  начальнику отдела кадров агрофирмы «Заря Черноземья», созданной по личной инициативе главы района и местного председателя, в состав которой вошли земли четырех, довольно крупных хозяйств. Хозяином всего движимого и недвижимого новой организации оказалась московская фирма с трудно запоминающимся названием.

– Слушаю вас, – взглянув на Ивана Николаевича, проговорила сидевшая за столом миловидная женщина, по воле начальства ставшая ответственной за чью-то авантюру.

– Я Озеров Иван Николаевич. Живу в хуторе Родниковом. Вот у меня список владельцев земельных паев, которые уполномочили меня узнать об их договорах. А то люди волнуются, вдруг кого пропустили. Как это сделать? – схитрил с вопросом Озеров и внимательно посмотрел на хозяйку кабинета.

– Посмотрите вот на том столе, – кадровик показала рукой на самый дальний, – там должна быть связка договоров села Дубоватое и вашего хутора. Можете взять и посмотреть.

Пока Иван Николаевич перебирал кипу договоров, в кабинет прорвался вне очереди тот самый сухонький, крикливый старичок, который громче всех шумел на улице.

– Милая! – крикнул он так громко, что у Озерова аж кольнуло в ушах. – Я из Сырцева!

– Знаю, дедушка, что вы из Сырцева и что ваше фамилия тоже Сырцев. Вы только не кричите громко. Я все слышу.

– Ты, милая, слышишь, да я не слышу, – проговорил старичок чуть тише. – Скажи, милая, как это вы тут нас объегорили?! – вновь выкрикнул громко старик. – Покажи-ка мне мой договор, красавица. Я хочу сам глянуть на его. Хочу узнать, что вы там написали мне.

Женщина встала из-за стола и пошла в угол кабинета, где на полу лежала куча связанных бечевкой пачек договоров. Отыскав нужную связку, она вернулась на свое рабочее место.

– Сырцев Кузьма Петрович? Правильно? – спросила она старичка, перебирая бумаги.

– Да, я, Кузьма Петрович.

– Вот ваш договор.

– Ага. Дай-кя, я его погляжу сам, – скороговоркой проговорил Сырцев и быстро выхватил из рук кадровика лист бумаги. – Та-ак, та-ак. А чего тут написано пятнадцать лет? – спросил с издевкой старик и ткнул пальцем в договор.

– Дедушка, это уже не ко мне. Мне эти договора привезли. Я их не заключала. Ваши подписи собирали ваши люди. Ва-ши, дедушка, ко-нто-рские.

– А ето што?! Ета бумага составлена пятнадцатого мая, а я весь май пролежал в областной больнице. Как я мог подписывать ету «хвилькину грамоту»? – выкрикнул Сырцев. – Я ету бумагу повязу в суд. Нехай поглядят судьи, как вы тут нас дурите! Я вам пакажу. Мы вам пакажем, – поправился дед, вспомнив о своих односельчанах и прибывших из Дубоватого. – Ишь, надумали! Я щас мужикам пакажу! Калхоз раскурочили, а теперь и нас дурят! Да что там калхоз, страну развалили и да нас дабрались! Мы вам пакажем! – выкрикнул Сырцев и быстро вышел из кабинета, сильно хлопнув дверью.

– Го-споди, за что мне это наказание? Вы, мужчина, нашли своих? – спросила женщина Озерова, стараясь успокоиться.

– Нашел. У меня тут еще хуже и интереснее, – усмехнулся Иван Николаевич. –  В договоре написано, что он составлен семнадцатого мая этого года и что он удостоверяется подписями обеих сторон.
 
– Ну и что? – усмехнулась кадровик. – Значит, кто-то из конторских бывшего вашего СПК был у нее.

– Да не могла моя сестра, Валентина Николаевна Немыкина, подписывать этот договор семнадцатого мая.

– Почему это она не могла подписать договор в этот день? Она что, тоже лежала в больнице или, может, была у кого в гостях? – улыбаясь, спросила хозяйка кабинета.

– Моя сестра восьмого апреля умерла, и семнадцатого мая она не могла поставить под договором свою подпись. Не могли подписывать и другие хуторяне, потому что у нас никто в мае месяце не был. Я в Родниковом живу с конца апреля.

Иван Николаевич умолк и посмотрел внимательно на кадровика. В кабинете наступило тягостное молчание.

– Я не буду вам высказывать свое негодование. Это не ваша вина. Договоры я забираю. Мне их надо показать хуторянам, а потом они будут нужны для суда. По другому.… С вашим директором когда можно встретиться? Утром он к какому времени сюда приезжает?

– Обычно к семи.

– А вечерние планерки у него бывают?

– Да, в пять вечера, – ответила женщина и опустила голову. – Вечером он не принимает посетителей, – услышал Озеров голос начальника отдела кадров, когда уже прикрывал за собою дверь. – Приходите лучше в приемные дни.   

Проходя по коридору, Иван Николаевич услышал громкий хрипловатый мужской голос: – Вот сволочье! Ну, ты подумай, Петро, моя мать умерла два года назад, а в договоре стоит ее подпись. Ну как она могла расписаться мертвая, если она и при жизни никада не расписывалась, – горячился селянин. – Она ж у нас была совсем неграмотная.

– К прокурору нада итить, – отозвался его собеседник, рослый, давно не бритый мужчина.

– Нет, ну ты тока подумай. Матери нету два года, а подпись стоит, – возмущался обладатель хриплого голоса. – За такие дела надо не к прокурору ходить, а прямо на месте стрелять. А если и не стрелять, то морду бить уж точна.

…Прилегающая к парадному входу небольшая площадь напоминала растревоженный муравейник. Теперь здесь уже находилось около полусотни человек, и, судя по их настроению, Иван Николаевич понял, что люди, пришедшие сюда в разгар лета, доведены самоуправством местных властей до крайней степени недовольства. Конечно, крестьяне не будут пока хвататься за вилы и колья, как это уже бывало в истории России, но  и не потерпят измывательства над собой. Озеров знал и другое, знал то, что не могли еще понять селяне.
 
Изменение политического устройства в России по воле и желанию властей произошло не для того, чтобы восседающие на троне каждодневно думали, как  и что надо сделать для улучшения жизни народа. Они – властители – устроили переворот во имя других целей. Им нужна была полная над народом  власть, чтобы стать самим и сделать своих друзей и родственников сверхбогатыми людьми. Им захотелось властвовать  и ни за что не отвечать. 

За время горбачевской перестройки и ельцинского беспредела Иван Николаевич понял и саму суть существования новой российской власти. Верховная власть настоящего времени живет сама по себе, живет только для себя. И для того чтобы ей было комфортно, она делает и сделает все для еще большего закабаления простого народа.
 
За прошедшее время Озеров понял и еще одну сторону российской действительности. То, о чем сейчас думают люди, да и он сам, надеясь на быстрое установление справедливости прокуратурой и судом, – об этом не может быть и речи. Тронная власть платит зарплату прокурорам и судьям не для того, чтобы они защищали простого человека, она им дает деньги, чтобы Фемида служила их классу, чтобы прокуратура и суд оберегали их властный покой, их жизнь.

Спустившись с высокого крыльца, Озеров направился к машине, намереваясь съездить в районный центр к землеустроителю, чтобы узнать, в какой стадии находится все, что сотворили  с их землей местные власти по указке и желанию московских пришельцев.

– Мужчина, мужчина, – услышал он за своей спиной женский голос. – Мужчина из Родников.

Когда  был назван его хутор, Иван Николаевич понял, что женщина обращается к нему, и обернулся на голос.

– Вы из Родникового? – спросила его  худенькая, небольшого роста,  белокурая женщина лет под…
– Сколько ж ей лет? – мелькнула неожиданно у Озерова мысль, и, улыбнувшись ее появлению, ответил: – Да-а.

– Я… нас тут из Дубоватого двадцать пять человек, а то еще из Сырцева, Веселого и из других сел. Мы, ну из Дубоватого, создаем инициативную группу, чтобы всем не ездить каждый раз. Вы с нами будете или сами?

– Будем… сами. К вам плохо от нас добираться, – ответил Иван Николаевич женщине, не переставая ее разглядывать. – Скажите, пожалуйста, у вас в Родниковом…

– Я сама из вашего хутора, – улыбнувшись, проговорила женщина. – Григорий Антонович и Марфа Корнеевна – мои родители. Подворье наше Добряковы, а фамилия – Немыкины. Я Анна. Анна Григорьевна, теперь Кизилова.

– Вы жили у самого родника? – удивился Озеров.

– Да, там.

– А я смотрю, что-то знакомое лицо… вы похожи, а скорее, вы копия вашей бабушки Ульяны. Правильно? В то время все родниковецы так ее называли. И рост, и говор, а особенно лицо. Да, вы копия своей бабушки. А я Озеров Иван Николаевич, – представился хуторянин.

– Ива-ан? Бо-же. Сколько ж лет-то прошло, как вас забирали в армию? Мне ж тогда было… всего… уже тринадцать лет.

– Сорок лет. Даже чуть больше.

– Иван. Иван Николаевич Озеров. Со-рок ле-ет. Вы помните Аню, Лену и Таню? Мы все трое тогда бегали за вами, как хвостики, – засмеялась женщина. – Но вы были уже не наши, – задумчиво проговорила Анна Григорьевна и улыбнулась. – Надо ж. Сорок ле-ет. И давно вы  в хуторе?

– Да нет. С апреля. После смерти сестры прибыл.

– Я тоже только три дня назад приехала. Два месяца гостила у дочери на Урале. Занималась домашними делами и приглядывала за своими внуками. Дочери сделали операцию, вот я и… помогала им. А вы с семьей или?..   

Иван Николаевич вопрос бывшей хуторянки оставил без ответа. Каждый раз, когда кто-либо прямо или косвенно касался его семьи, Озеров либо переключал разговор на другую тему, либо, если была возможность, уходил. Так произошло и теперь. Мельком взглянув на часы,  хуторянин заторопился.

– Анна… Григорьевна, мне-е… надо ехать.


К генеральному директору Иван Николаевич смог попасть только с третьего захода спустя четыре дня. До этого визита он дважды приезжал в контору ООО «Заря Черноземья», однако каждый раз руководитель был, по словам секретарши, «очень занят» и посетителей не принимал. Чтобы в третий раз поездка не оказалась безрезультатной, Озерову пришлось пойти на небольшую хитрость.

– Красавица, мне нужно сегодня обязательно попасть к вашему  генеральному директору. Я прибыл за опытом организации такого хозяйства, как у вас. Не могу я больше ездить  сюда безрезультатно.

– Как  доложить Геннадию Андреевичу о вас? – смилостивилась секретарша.

– Скажите, что к нему хочет попасть директор крупного совхоза. Сам я местный.

Таким вот образам Иван Николаевич попал в кабинет генерального директора ООО «Заря Черноземья», больше похожий на зооуголок, чем на место работы  руководителя сельскохозяйственной организации. На левой от входа стене, на специальных полках и полочках, были закреплены или чинно восседали чучела птиц и мелких зверей. Рядом с ними красовались ветвистые рога лося, оленя и дикой козы. Но больше всего Озерова удивил устоявшийся густой запах дыма и табака, к которым у Ивана Николаевича была многолетняя неприязнь.

Кроме этого, Озерова поразил беспорядок на столе, который можно было сравнить разве что с загородной свалкой. Кипы давно не просматриваемых бумаг были разбросаны по всей площади крышки. Рядом с настольным прибором для ручек и бумаги стояла доверху заполненная окурками и сгоревшими спичками пепельница. Тут же лежали три начатых пачки папирос «Беломорканал», на одной из которых дымился много раз передавленный окурок.

Неприглядность всего увиденного дополнял и сам хозяин кабинета, восседающий в глубоком, несуразно изготовленном местным столяром кресле. Громоздкость и топорную работу «трона» подчеркивала неказистая спинка, которая возвышалась за спиной сидящего человека.

Из-за стола навстречу ему встал суховатый и, можно даже сказать, чуть сгорбленный мужчина лет шестидесяти.

– Надо было еще позавчера сказать, что вы директор, и мы бы уже обговорили все вопросы, – прокуренным, скрипучим голосом проговорил хозяин кабинета и показал рукой на стул, стоящий у стола. – Задолбали меня уже народные ходоки. Чай будете? С  травами, – предложил директор.

– Нет-нет, спасибо. У меня на смеси трав аллергия.

Пока Озеров поудобнее усаживался на предложенном стуле, хозяин кабинета начал быстро рассказывать, как создавалось его ООО, соучредителем которого он является.

– Я целый год уламывал москвичей, чтобы они стали нашими спонсорами. Це-лый го-од! А они из-за каких-то подписей уже две недели осаждают контору. Все равно у них землю отберут. Я это сделаю или кто другой, но заберут!

Пока совладелец, а заодно и генеральный директор фирмы рассказывал Ивану Николаевичу  историю ее становления, посетитель скользящим взглядом знакомился с тем, что лежало в самом центре стола, стараясь таким образом поближе узнать полухозяина ООО «Заря Черноземья».
      
 Озеров заметил, что вместо деловых бумаг у руководителя крупной сельскохозяйственной организации, можно сказать, перед самым носом, находились несколько кроссвордов и четыре объемных словаря. И, судя по расположению ручки, ими хозяин кабинета только что занимался, вместо того чтобы принимать пришедших к нему людей или решать вопросы, касающиеся его фирмы.

– Так что вас интересует конкретно? – закончив рассказывать о своей фирме, спросил хозяин кабинета посетителя.

– Понимаете, как ни странно, но меня меньше всего интересует ваша организация, – начал Иван Николаевич. – Я пришел к вам по другому вопросу. Сейчас я живу в хуторе Родниковом. И, по всей видимости, там и останусь до конца своих дней. У меня тут вот договора об аренде земельных паев наших хуторян, и в частности, договор на аренду пая моей сестры, который она не могла подписать по причине своей смерти.

– Вы что-о, тоже из-за договоров пришли? – удивленно спросил хозяин кабинета. – А секретарша доложила, что вы директор крупного совхоза и приехали за опытом.
 
– Да-а, я работал директором крупного совхоза двенадцать лет. Но с развалом Союза пришлось покинуть Казахстан и переехать сюда. Сейчас живу на хуторе.

– И что теперь вы хотите от меня? – нервно постукивая по столу пальцами, осведомился генеральный.

– Нам, хуторянам, нужна земля. А конкретно – те паи, которые вы забрали обманным путем, в связи с организацией вашего ООО «Заря Черноземья». Всего тридцать гектаров. Пашни двадцать четыре. Вот эти гектары нам и нужны.

– Ни … вы не получите у меня, – вставая из-за стола, хриплым голосом резко проговорил хозяин кабинета. – Вы там все развалили, теперь и к нам приехали!

– Не мы развалили Советский Союз и не мы ликвидировали колхозно-совхозную систему. Да и сюда я приехал не от хорошей жизни. Там я потерял сына, а потом и жену. И начинать жизнь с чистого листа после тяжелых испытаний в шестьдесят лет – это вам не сидеть за столом в качестве директора. Кстати, наш совхоз по площади был чуть меньше вашего района. Мы только зерновыми засевали пятнадцать тысяч гектаров. И не надо из меня делать пацана. Землю я у вас все равно заберу. Да она, собственно, и не ваша. Вот эти договора, – Иван Николаевич показал папку с бумагами, – наши люди не подписывали. Да у нас в хуторе никто и не был. Так что давайте разойдемся по-мирному. У вас и без меня будет много неприятностей. И один небольшой совет. Не надо на меня орать. Я тоже это могу делать. А теперь будь здоров, коллега. Договора на аренду земли моей сестры и других хуторян я уношу с собой. Считайте, что вы их с нами не заключали.

Выходя из приемной, Озеров услышал, как генеральный директор громким и раздраженным голосом потребовал, чтобы его секретарь вызвала к нему начальника отдела кадров.


                Глава  двадцатая

Прошло две недели, как Владимир Ильич начал осваивать азы капиталистического бытия в условиях криминального разгула на просторах Российского государства. Он каждодневно тщательно подметал плитчатое покрытие у частного ресторана, за что уже дважды удостоился похвалы от самого владельца и заработал довольно приличную сумму денег за парковку и «умывание» машин. Два раза с ним расплачивались даже долларами. Узнав, сколько простой уборщик может зарабатывать денег за один день, орудуя только метлой и тряпкой, его бывший  помощник Коренев пришел в неподдельное изумление и с недоверием посмотрел на Шагурова.

– Товарищ подполковник, да ваш заработок больше моего в два раза! Может,  мне снова к вам в помощники податься? – засмеялся он. – Буду носить ваши метелки, тряпки и сумку с деньгами. Дожи-лись!  Метелкой и тряпкой можно намести денег больше, чем их зарабатывает начальник отдела. И хотят, чтобы к нам шла молодежь, –  завозмущался Петр Захарович.

– А что, может, махнем к «братанам»? Не такие мы с тобой уж и бестолковые, чтобы не суметь освоить их специальность, – засмеялся Шагуров. – Тем более что они в большинстве своем – самоучки, конечно, не обделенные природным даром.

 Но не низкая зарплата сыскника по сравнению с «братаном» средней руки делала раздражительными Коренева и его бывшего наставника. Они были недовольны тем, что заканчивалась вторая неделя работы Шагурова в качестве главного подметалы у ресторана, а машины, которую им хотелось увидеть, все не было. А это могло означать, что версия, которую они взяли за основу, могла оказаться неверной. Не появлялся и сам Черный. Причину отсутствия удалось вскоре выяснить – он куда-то убыл расслабиться от каждодневных забот и нервного перенапряжения.  А вот…

– А действительно, чего мы уперлись в нее? – Владимир Ильич имел в виду эту самую версию. – Черному необязательно посылать к нам своих. Можно ведь договориться и со сторонними, – размышлял Шагуров, работая метлой. – Их, вон, здесь каждый день околачивается до десятка. Да они за «баксы» готовы сжечь не только наш хутор. Россию спалят вместе с людьми и не ахнут, – думал он, глядя, как двое приехавших на мотоцикле верзил стараются привлечь внимание каждого, кто подъезжает к ресторану на «крутой тачке» (на дорогостоящей машине иностранного производства).

Так прошло еще два дня. В пятницу Владимир Ильич проснулся раньше обычного. За окном его комнаты только начинало светать, и поэтому Шагуров решил еще некоторое время полежать в постели, чтобы  своим пробуждением не тревожить хозяев, тем более что они легли спать очень поздно.

Виктор Алексеевич последнюю неделю чувствовал себя, можно сказать, довольно плохо, а за последние четыре дня пришлось дважды вызывать «скорую помощь». А минувшим вечером врач даже предлагал отправить его в больницу.

– Доктор, какая больница? Что мне там делать? – слабым голосом отстаивал свое пребывание дома Виктор Алексеевич. – В моем возрасте, доктор, по больницам кататься вредно А вы не падайте духом. Этой ночью я не умру, а завтра мне станет лучше, – посмотрев на свою жену и на Шагурова, проговорил он уже бодрым голосом. – Завтра должен пойти дождь, вот меня и скрутило.  Маша, ну подтверди мои слова, – призвал на помощь жену зять Владимира Ильича. – Если перед каждым дождем меня возить в больницу, так это ж мне нужна будет персональная «скорая», а их, доктор, у вас и так не хватает. Уж если что-о, то лучше дома.

– Может, мы действительно идем не по той дороге? – раздумывал Шагуров, лежа на спине и подложив руки под голову. – А что, если Черный посылал не своих? И сколько придется?.. Может, надо было проехать по местам дневных стоянок? Невыполнимо. Разве все охватишь?..

Размышления Владимира Ильича прервал звук упавшего на пол в комнате хозяев какого-то предмета. Потом раздался вздох свояченицы и негромкий голос Виктора Алексеевича. Спустя некоторое время Мария Викторовна тихо прошла в кухню, видимо, думая, что Шагуров еще спит.

Погода начала меняться с девяти утра. Вначале подул легкий ветерок, в небе появились редкие облака, и, как бы проснувшись от многодневной дремы, весело зашелестела листва на деревьях. К полудню же ветер превратился из робкого гостя в буйного хозяина, как в небе, где он гнал с запада на восток целые отары рваных облаков, так и на земле. Здесь его необузданный норов проявлялся во всей силе и непредсказуемости.

К двум часам дня ветер достиг своей наибольшей силы. Под его напором гнулись молодые деревья и скрипели болезненно великовозрастные великаны. Тучи пыли, словно зимняя снежная метель, носились по улицам города, загоняя людей в подъезды и затишные места, хлопали на ветру всевозможные транспаранты и растяжки с крикливой рекламой.

Около двух часов дообеденного времени Владимир Ильич и его свояк потратили на обсуждение вопросов о положении дел в стране. Особенно они возмущались развалом армии.               

В самый разгар их полемики к ним в комнату заглянула Мария Викторовна и, посмотрев на спорящих, предложила им поменять тему разговора.
 
– Мужики, о чем вы спорите? Зачем вы себе портите нервы? Витя, ты вот уже сколько лет ругаешь Ельцина?

– Да как он только появился на политическом поле, так я  его и начал костерить. Я ему сразу не поверил. Уж больно много он обещал. Да и вообще, этим людям верить нельзя.

– Вот-вот. И что? Он как был пьяницей, так им и остался. Как был в стране раскардаш, так он и есть. Успокойтесь. Не трепите вы себе нервы. Лучше б вы в шахматы играли, – посоветовала она. – А вообще-то, через час мы будем обедать. Вот только у нас нет хлеба. Володя, может, ты сходишь в магазин? А заодно купил бы кое-каких продуктов.

Пока Шагуров находился в квартире, он не мог видеть масштабов перемены погоды. Ну шумит за окном ветер, ну  и шумит. На улице же стихия видна была во всей ее необузданной красе и всесилии.

Поломанные деревья, кучи мусора и обезлюдевшие улицы. Ветер уже не просто владел всей округой, но и властвовал над ней. В довершение всех его деяний с западной стороны на город надвигалась огромная, со свинцовым отливом туча. И чтобы не мешать своему дитяти смывать его «труды», ветер начал стихать и, пока Владимир Ильич шел к продуктовому магазину, окончательно угомонился. Покрутив местами небольшими завихрениями, он стих, то ли от усталости, то ли от своей добродетели, как-никак он передал бразды властвования над живым и мертвым надвигающейся туче.

Назад Шагуров возвращался во всю прыть своих возрастных возможностей. Иначе ему и нельзя было идти, так как туча уже полностью накрыла город и на землю начали падать крупные капли дождя.

– Ой-е-ео-о! – удивленно воскликнул Владимир Ильич, глядя на лежащий у соседнего подъезда толстенный тополь, который не выдержал напора ветра и, падая на площадку для стоянки автотранспорта, придавил своей тяжестью «жигуленок». – Охо-хо-о, – посочувствовал Шагуров хозяину машины и, подчиняясь своим профессиональным навыкам, несмотря на начавшийся дождь, направился к месту аварии. – Слава Богу, – вздохнул подполковник, увидев пустой салон. – Хорошо, если застрахована. А если нет… – подумал он. – Кузов, вероятно, придется менять, – посочувствовал он владельцу.

– Во-ло-дя, ну где ж ты так промо-ок? – удивилась Мария Викторовна, увидев зятя в прихожей. – Ты ж в подъезд забега-ал сухи-им. Быстрее переодевайся. Простынешь.
 
– Да там, на площадке, тополем придавило машину. Вот я и ходил посмотреть, может, в ней…

– Ильич, из-за хозяина этой машины не стоило и мокнуть, – отозвался на их разговор Виктор Алексеевич. – Если бы нас с тобой придавило, он бы даже и головы не повернул. Он самогон гонит и круглосуточно его продает. Да еще и развозит рано утром по этим, ну как их называют? Ну, по точкам. Ты встань как-нибудь пораньше и пройдись по улице. Через каждые две сотни метров к тебе обязательно подбежит разбитная баба и предложит бутылку самогона или подпольной водки. А некоторые даже и закуску носят.

– Ви-тя, откуда ты все знаешь? – удивилась хозяйка.

– Да это мы, когда «козла забиваем», так вот там и все новости узнаем, – засмеялся Алексеевич. – Это я, как придиванился, так и перестал узнавать новости. А тогда-а…

Дождь хлынул на город сплошным потоком, а при каждом раскате грома он еще больше усиливался. Казалось, что в небесной канцелярии решено было отдать людям все задолженности за апрель, май и июнь месяцы, а может, даже и сделать предоплату за июль и август. Через пятнадцать минут по асфальту уже бежали целые реки воды, смывая все, что перед этим наломал, разбросал, а местами и намел в кучи ветер.

Стихия буйствовала около получаса, после чего обессиленно стихла, как уставшая лошаденка после изнурительного забега на длинную дистанцию. Дождь прекратился. Туча медленно уползла по небу на восток, оставив после себя в городе грязные потоки воды, размытые газоны и чертыхающихся людей, покидающих свои временные укрытия. Жизнь в городе, после безумства стихии, начала  приходить в себя.
 
Уборщику Шагурову, в связи с прошедшим дождем, на работу пришлось идти намного раньше обычного времени. Хуторянину хотелось посмотреть, что натворил ураган, и при необходимости привести в надлежащий порядок подведомственную ему территорию.

Владимиру Ильичу пришлось именно идти, а не ехать на троллейбусе, как это он делал в предыдущие дни. Городской транспорт не работал. Пронесшийся ураганный ветер в разных местах города повалил многолетние деревья, многие из которых  при падении обрывали электролинии и загромождали проезжую часть дорог. Вот и шагал хуторянин по городу, взирая на последствия визита буйного гостя. Людей городские власти на уборку еще не выводили, а специальные бригады еще не приступали к ликвидации обрывов электролиний.

– Как там у нас? В хуторе тоже прошел? – подумал он. – Нам еще урагана не хватало. Черт побери. Был бы телефон…

 Мысль о телефоне навела Шагурова на философские размышления о существовании двух параллельных жизней.

–  Одна там – хуторская. Другая тут – городская, – усмехнулся он. – Одна – примитив и природа. Другая – развитая цивилизация и… между ними случайные связи. В гробу б я видел эту цивилизацию, – вслух проговорил Владимир Ильич и крепко ругнулся. – Какая ж это цивилизация, если проживающие в ней черные и другие с растопыренными пальцами, вместо того чтобы работать, стараются загребать деньги, превращая в крепостных стариков в захолустных хуторах. Такая ж свистопляска и в самой сволочной цивилизации. Накаты, поборы, взятки, откаты… о-о, дожились. Не страна, а бочка с крысами, – подвел итог Шагуров своим размышлениям.

На месте для стоянки автомашин и на площадке перед парадным входом в ресторан пронесшийся гость особого вреда не причинил, если не брать во внимание множество мелких веток, разбросанных по асфальту и плиточному покрытию, а самому зданию ветер и вовсе был нипочем.

Уборкой площадки Владимир Ильич занялся сразу же после переодевания в рабочую одежду, место же для стоянки машин он решил убрать чуть позднее, считая, что парадный вход должен и выглядеть по-парадному, несмотря на пронесшийся ураган и на безобразия, которые он оставил после себя.

Когда оставалось привести в порядок еще каких-нибудь пятнадцать-двадцать метров, подъехал хозяин ресторана. Остановив машину у служебного входа, он долго не выходил из нее, а, опустив стекло, перебирал какие-то бумаги, часто улыбался и наконец открыл дверь и ступил на мокрый асфальт.   

– Де-ед. Дед! – крикнул хозяин Шагурову. – Подойди-ка сюда. Я гляжу, ты добросовестно работаешь и ни разу еще не напился. Ты что, из непьющих?

– Да как вам сказать… работа должна быть работой. А вообще-то я из малопьющих. Не нравится мне это дело.

– Выходит, что ты можешь хорошо работать и не пьянствовать? Таких сейчас мало. Даже я позволяю себе расслабуху.

– Да получается, что так.

– А раз так, то почему ты работаешь у меня, а не я у тебя? Ха-ха-ха, – засмеялся хозяин. – Да ты не тужься. Я и сам не знаю, почему иногда так получается. Но я не за этим тебя позвал. На этом вот месте, – он показал рукой на заросли кустарника, – я хочу сделать небольшую площадку на десяток машин, а над нею навес до самого парадного входа. Документацию мне уже сделали, – похвалился владелец ресторана. – Ты, дед, сможешь вырубить эти кусты? – кивнул он головой в сторону, где будет располагаться площадка с навесом.

 – А за сколько дней нужно расчистить? – поинтересовался Владимир Ильич.

– Через три дня здесь должны уже будут работать строители. За это время надо все срубить. Я бы мог попросить сделать это самих строителей, но они могут тут такого наворочать, что станет дороже, чем я заплачу тебе. И еще. Мужик ты добросовестный. Мне нужен гардеробщик. А то мой Петрович совсем спился. Он хоть и родственник, но уже меня достал. Ты как, дед? На повышение пойдешь?

– Да подумать бы надо, – замялся Шагуров.
– Ну, ты пока думай. Петрович хоть и на кодировке, но это та-ак, – махнул рукой хозяин. – Он уже там был три раза. Думай, дед, думай. Только недолго. 

…С уборкой Владимиру Ильичу удалось справиться только к восьми часам вечера. И он уже вознамерился уходить, но этого сделать не позволила Нина Петровна, исполняющая обязанности ресторанного завхоза. Она являлась какой-то родственницей хозяина, вот и командовала с раннего утра и до поздней ночи, не давая передохнуть никому.


– Дед Володя, зайди в подсобку, надо кой о чем поговорить, – крикнула Нина Петровна Шагурову с крыльца.

В просторной подсобке, похожей на красный уголок советского периода, собрались все кроме поваров, которым нельзя было отходить от своих кастрюль и сковородок.

– Я буду говорить коротко и постараюсь, чтобы было ясно, – начала свое очередное наставление родственница хозяина. – Завтра у нас собираются очень… и очень… ну, в общем, вот эти, – Нина Петровна подняла руки до уровня груди и показала растопыренные пальцы. – Понятно?

– А чего тут понимать, – отозвался швейцар дядя Митя. – Милицию будем сразу вызывать, или они своими силами обеспечат порядок? – спросил бывший милиционер.

– Вадим Григорьевич сказал, что все будет тихо.

– Да хозяину-то что. Это нас будут за сиськи цапать да по задницам хлопать, как лошадей, – съязвила официантка Лиза.

– А по какому случаю  сбор? – спросила посудомойщица Клава, работавшая до этого воспитательницей в детском саду, но, по случаю передачи здания налоговикам под их контору-офис, вынуждена теперь говорить спасибо хозяину, что взял ее хоть на эту работу.

– Черный будет со своими дружками что-то обмывать, – неопределенно ответила Нина Петровна. – То ли машину он купил, то ли дом на юге. В общем, будет крупная пьянка. Все должны быть на местах. Девки, из зала. Не хихикать, не заигрывать и не бить посетителей по морде. Это персонально говорю Зинаиде, – погрозила начальница крупной, лет тридцати женщине, сидящей в самом углу.

– А чего этот слизняк лезет. Теперь, если что, убью, – пригрозила официантка.

 – Дед Володя, тебе тоже надо будет задержаться, а может, даже и заночевать здесь. Лишний мужик не помешает, – обратилась родственница хозяина к Шагурову, оставив без внимания угрозу Зинаиды. – И последнее. Старайтесь не выпускать из виду друг друга. Одним словом, нужна будет бдительность.

– Понятно, – со смехом проговорил дядя Митя. – В связи с большой пьянкой «братков» мы переходим на казарменное положение. Нина Петровна, вы позвоните в «скорую помощь» и забронируйте одну машину. А сколько суток они будут пьянствовать? – не унимался дядя Митя.

– Заказали на одну ночь. Все. Расходимся. За работу, – грозно прикрикнула Нина Петровна на собравшихся.

О предстоящим мероприятии Владимир Ильич решил поговорить с Кореневым. Это был единственный случай, когда могут собраться  все, кто находится под крылом у Черного. А значит, могут прибыть и те, кто наведывался к ним в хутор. За столом они могут и не быть, а вот в охране… 

Переговорить Шагурову по телефону с Кореневым, однако, не удалось по причине окончания рабочего дня. Домашний тоже молчал, хотя в это время его жена обычно всегда бывает дома. По не зависящей от Владимира Ильича причине разговор пришлось переносить на более позднее время либо на утро следующего дня. – Лучше мы это сделаем утречком, – окончательно решил хуторянин.

Однако телефонный разговор состоялся этим же вечером, хотя и в позднее время, когда уже и хозяева, и их гость готовились отходить ко сну. Позвонил сам Коренев.

– Владимир Ильич, извините, что поздновато звоню, – услышал Шагуров его голос – У меня появились сведения, что наши друзья завтра собираются. Вы об этом знаете?

– Да, я знаю, и пытался вам дозвониться, но не смог, – перейдя на «вы», ответил Владимир Ильич.

– Завтра с семи тридцати до восьми вечера я буду на  вашей стоянке. Нам надо договориться, какой подарок купить нашим друзьям. Прихватите с собой снимки. Спокойной ночи.

Услышав гудки, Шагуров положил трубку и пошел в свою комнату, размышляя о том, что нужно, можно и желательно будет сделать с теми подонками, которые начали жечь их хутор. Если, конечно, они  у Черного не разового использования.

В связи с раскорчевкой кустарника Владимиру Ильичу пришлось идти на работу на два часа раньше обычного, что привело его свояченицу в неподдельное изумление.

– Воло-дя, ты что, чей на круглосуточную работу куда устроился?  Ты ж каждый день приходишь поздно, а теперь еще и уходить начинаешь с утра.

– Нет, Викторовна, никуда я не устраивался, просто надо закончить одно дело. Сегодня может получиться так, что эту ночь мне придется заночевать в другом месте, и если вечером не вернусь, то особо не волнуйтесь. Но я в случае чего постараюсь позвонить, – успокоил свояченицу Шагуров.

…Вырубка кустарника продвигалась медленно, и Владимир Ильич, занимавшийся долгие годы отловом чуждых социализму элементов, самокритично осознавал свою неприспособленность к выполнению данной работы.

– Махай, махай топориком, Володя. Это тебе не жуликов ловить, – усмехнулся Шагуров своей неловкости.

Увлеченный работой, Владимир Ильич не заметил, как к парадному входу подкатили одновременно три машины, в которых приехала орущее-смеющаяся компания в составе семи полуголых, броско раскрашенных девиц, сопровождаемая четырьмя  молодыми парнями.

Однако внимание бывшего сотрудника УБОП привлекла не сама группа, а одна из машин – грязная «девятка» с рисунком летящей птицы на правой стороне кузова. Увидев, что прибывшие направились в ресторан, Шагуров громко крикнул:

 – Господа, господа, машины оставлять у входа нельзя. Отгоните их на площадку! – и направился в их сторону.

– Ты че орешь, старец! – ехидно отозвался владелец грязной машины. – Ты махаешь топором, вот и махай.

– Господа, хозяин запрещает оставлять машины у входа, – повторил Шагуров, не обращая внимания на слова приехавшего. – Запрещают это делать и пожарники. Прочитайте вот то объявление, – Владимир Ильич указал рукой на  довольно яркий щит с текстом, закрепленный на цокольной части здания недалеко от входа, в котором говорилось, что администрация просит машины у входа не оставлять. – Отгоните на площадку. Сюда  могут подъехать те, которым не понравится выходить из машин на площадке.

– Крючочек, отгони свою тачку подальше, – засмеялась самая рослая блондинка. – Ты Черного забыл? Он же тебя, Крючок, опять по стенке размажет. Вот так, – хихикнула девица и показала рукой, как все это будет происходить.

Услышав напоминание Крючку о Черном, все засмеялись.

– Сучки, – зло проговорил владелец грязной «девятки» в адрес смеющихся девиц. – Дед, где у вас можно умыть машину? – обратился хорохористый к Шагурову.

– Во дворе.

– Вот тебе ключи и «стольник». Помоешь и поставишь к ним, – показал он на машины своих дружков.   

Загнав машину во двор, Владимир Ильич сразу же приступил к осмотру правого переднего колеса с внутренней стороны. На резине был отчетливо виден глубокий след, оставленный крюком бороны при пробуксовке колес. Кроме поврежденной резины на бампере при внимательном рассмотрении обнаружились частицы коры дерева.

– Ну вот и все, – потирая руки, усмехнулся Шагуров. – Закончилась твоя шабашка, подполковник. Надо брать расчет и ехать в хутор, – решил для себя Владимир Ильич. – А пока заберем свои вещи из подсобки и отгоним эту тачку назад. Пусть мальчик моет ее сам.

При развороте «девятки» у парадного входа, Шагуров увидел, что Коренев его уже ожидал, прохаживаясь в тени деревьев в самом конце стоянки, где припарковал свою машину. Посигналив Петру Захаровичу светом фар, Владимир Ильич взял свою папку и вышел из машины.

Пока Шагуров с Кореневым обменивались мнениями по поводу дальнейших действий в отношении владельца машины и Ч;рного (Чернышова), в частности, к ним, а вернее, к парадному входу, подкатил  на новеньком LEXUSе сам обладатель навороченной  тачки. С важным видом выйдя из машины, Ч;рный посмотрел в их сторону и вымученно улыбнулся.

– А Ч;рный тебя знает, – шепнул чуть слышно Шагуров своему другу.

– А ему меня узнавать положено в любое время суток, – усмехнулся Коренев и сделал два шага навстречу идущему.

– Мне приятно, что меня встречает сам господин Коренев Петр Захарович, – с издевкой в голосе проговорил Черный. 

– Мы тоже рады, что удостоились чести встретить такого важного человека, – тем же тоном ответил Коренев.

– Для того чтобы узнать, за какие бабки я купил эту машину, вам не надо было убивать время на езду сюда, по вашему приглашению я бы и сам приехал к вам. А на ней, – Черный показал рукой на машину, – к вам ездить приятно вдвойне. Или вы хотите обмыть мою покупку? Тогда приглашаю, – широко улыбаясь, он сделал жест руками в сторону ресторана.

– Успокойтесь, Игорь Васильевич. Это при социализме интересовались, кто, что и за что купил. А сейчас страну всю разволокли, за рубеж миллиарды уплывают… и никому ничего. А у вас какая-то тачка. Мы к вам с хорошей новостью, – засмеялся Коренев. – Пожалуйста, Владимир Ильич.

– Подполковник Шагуров, – представился «уборщик». – Игорь Васильевич, на этой вот машине, у которой мы с вами сейчас стоим, в ночь, когда сгорела усадьба одного нашего хуторянина, были ваши люди. Вот фотографии следа резины. Там, – Шагуров показал на колесо, – имеется доказательство, что именно это машина буксовала в лесополосе. На резине остался след от бороны. Перестрелку устроили люди, которые приезжали опять же на этой машине. На правом боку есть опознавательный знак.

– Ну и что-о? – засмеялся Черный.

 – А ничего, Игорь Васильевич. Мы, хуторяне, в суд подавать не будем. Волокитное это дело сейчас, – проговорил Владимир Ильич и посмотрел на владельца навороченной машины. – Мы пойдем, как говорил Ленин, другим путем. Я буду стрелять на поражение по любому, кто появится в нашем хуторе для того, чтобы поиздеваться над стариками. А пока приедут ваши друзья и наши коллеги на место происшествия, мы обставим дело так, что…

– Понятно. Все будет выглядеть, как самооборона, – продолжил Черный, ехидно улыбаясь.

– А раз понятно, то вот вам на память фотографии и можете спокойно обмывать свою покупку. Пойдем, Петр Захарович, не будем отрывать господина Чернышова от важного мероприятия. Не будем портить ему настроение.

– Игорь Васильевич, а я все же добавлю вам головной боли, – засмеялся Коренев. – Я беру под личный контроль всех тех, кто сегодня будет в этом ресторане.

Выезжая с площадки, Коренев и Шагуров чуть не наехали на выскочившего из ресторана с расквашенным носом Крючка. Увидев стоящую у входа свою машину, он ловко юркнул в нее и, сильно газуя, умчался в неизвестном направлении.

– Ну что, Владимир Ильич, обмоем успешное завершение операции «Хутор»? Ведь у нас все обошлось без мордобоя и без крови. А раз так, то это дело надо обмыть.

– Я согласен.

– Тогда ко мне.


                Глава  двадцать  первая

      Вторую неделю июля месяца родниковцы усиленно заготавливали на зимний период дрова. Озеров в местном лесничестве еще в июне договорился о выделении хуторянам в ближнем лесу участка с большим количеством поваленных деревьев. От лесничества был выделен только рабочий с бензопилой в помощь Ивану Николаевичу для распиловки стволов на чурки необходимого размера.

В заготовке топлива были задействованы почти все хуторяне. Андрей Николаевич трактором вытаскивал деревья из леса, Озеров и рабочий лесничества в две пилы превращали их в обрезки, а бригада в составе семи человек производила погрузку конечного материала в телегу. И Андрей же Николаевич отвозил груженую телегу в хутор.

Чтобы обеспечить всех необходимым количеством дров, нужно было напилить и отвезти двадцать пять телег. По две на двор и семь решили привезти про запас – мало ли что случится. Два двора, Сомовы и Розгины, от дров отказались в связи с намечаемым переездом на новое место жительства.

После пожара и случая с Александрой Владимировной бывшие строители и хирург с женой уже не испытывали желания проживать в Родниковом. Сергей Романович с женой наметили переехать в Тамбовскую область к сестре главы семейства, а Виктор Андреевич с Галиной Сергеевной сторговали в одном селе  небольшой домик с газом и водопроводом. Кроме этого в селе был магазин и медпункт и еще… асфальт.

В Родниковом обе семейные пары наметили прожить до осени, чтобы убрать свои огороды. Да и не хотелось им летом покидать этот уютный, хотя и глухой уголок человеческого местообитания, а потом еще и попривыкли к людям. Но, несмотря на решение выехать, обе семейные пары в заготовке топлива на предстоящую зиму принимали самое активное участие. Клавдия Николаевна и Галина Сергеевна помогали хуторскому хлебопеку, а теперь и поварихе, Наталье Петровне, готовить для лесозаготовителей обеды, Розгин с Сомовым состояли в бригаде грузчиков.

В предпоследний день работы в лесу родниковские «лесорубы» ушли на отдых за час до приезда Натальи Петровны с обедом. Иван Николаевич заметил, что люди подустали от непривычной, да если по правде, то и тяжелой работы. Он и сам был не против опуститься на траву в тени развесистого дуба. Вторую неделю с утра до вечера таскать бензопилу – это не ложкой махать. Кроме того что хуторяне устали, напилить-то осталось всего две телеги.

– Мужики, все, делаем перерыв, – скомандовал он, посмотрев на часы. – После обеда сделаем одну телегу, а завтра работаем до обеда. Пе-ре-ку-ур! – крикнул громко Озеров и, положив пилу у толстого ствола дуба, пошел на место каждодневного отдыха.
 
Пока ожидали приезда Натальи Петровны, у хуторян непроизвольно зашел разговор о связи Родникового с внешним миром, об убогости их бытия и трудностях, которые могут выпасть на их долю предстоящей зимой.

– Вот был бы у нас телефон, – вздохнув, произнесла жена Владимира Ильича, Татьяна Викторовна, – позвонила б сестре и узнала, как там они и мой хозяин. Уже прошло три недели, а от него ни слуху ни духу.

– А он там не женился? – засмеялся Петр Степанович.

– Какой там женился. У сестры муж больной, может, что случилось. Да и кому он нужен.

– Да-а, нам бы телефон, – мечтательно проговорил Сергей Антонович. – А к нему дорогу б, магазин с хлебом, медпункт, газ и автобус, чтоб можно было ехать, куда хочешь…

– Тогда б мы тут одни не жили. Это был бы уже и не хутор, а целая деревня, – отозвался из-под куста Борис Леонидович. – Посмотрите, что делается, где к таким хуторам, как наш, близко подходит дорога. Там же одни высоченные заборы. Вышек по углам, как в тюрьмах, только не хватает.

– Заборы, говоришь, – усмехнулся Петр Степанович. – В Дубоватом у меня друг есть. Так вот он забор себе сделал в три метра высотой, да еще поверху натянул колючую проволоку. Наружная калитка круглые сутки на замке. А вот я был у него, когда Александру Владимировну возили к дороге, так он жаловался, что к нему залезли в погреб. Через крышу залезли. Вот вам и заборы. Так и эти чертовы «новые русские». Они думают, что их спасут заборы и охрана. Банки обворовывают, а то, подумаешь, забор. И потом. Ну на хрена мне такая жизнь, чтобы меня везде сопровождали охранники. Они же в туалет не могут самостоятельно сходить, – рассуждал ветеринарный врач. – Вначале в него, ну в туалет, сходит его караульщик, обнюхает все, а потом уж идет и обладатель этих самых миллиардов. А дети! Они же у них с пеленок под охраной. Да их детям даже в песочнице нельзя поиграться. Нет, я бы не хотел, чтобы у меня и у моих детей была такая жизнь. Они же, эти «новые русские» – пленники своих денег. А вот иметь в хуторе телефон, дорогу и газ я бы не отказался. Что касается магазина и медпункта, их нам, конечно, никто не даст, а вот автолавку б раз в неделю организовать было бы можно.

– Мы тут вот мечтаем, как бы получше жить, а люди давно так живут. Когда я работал на одной крупной стройке прорабом, – начал свой рассказ Розгин, – мне пришлось дважды побывать в ГДР. Так вот они уже тогда жили, как помечтал об этом Борис Леонидович. У них один домик стоит где-нибудь на отшибе, а к нему все равно подведена дорога, дом газифицирован и обеспечен связью. И что интересно, там никаких высоченных заборов, как у нас, нет. Потому что там люди живут. А мы готовы друг другу горла поперегрызть. Жили ж нормально. Ни заборов, ни замков. Друг к другу в гости ходили. Помогали в случае чего. А теперь? А-ах, – в сердцах воскликнул Сергей Романович и махнул рукой. – Не жизнь, а сплошное недоразумение. Что-то не то у нас творится.

– Иван Николаевич, вы вот жили в Казахстане, как там? – спросила Татьяна Викторовна, пользуясь возникшей паузой после монолога Розгина.

– Хе! – усмехнулся Озеров. – У нас в совхозе был один поселок, в котором проживало около трехсот семей. В основном жили в нем немцы. Обрусевшие немцы, – пояснил Иван Николаевич. – Когда у нас началась эта горбачевская хреновина, они все снялись и уехали в Германию. В течение месяца этот поселок заселили казахами и русскими.

– И что? – полюбопытствовала Татьяна Викторовна.

– А ничего, – теперь уже засмеялся Озеров. – После того как новоселы прожили в нем один месяц, поселок утонул в навозе, грязи и в нечистотах. Немцы ж его содержали в идеальной чистоте. Такие вот мы хозяева. Вы что думаете, наверху лучше? Да ничего подобного. Богатейшая страна в мире, а мы живем, как и сто, и двести лет назад. На мешках с деньгами сидим, а большинству людей хлеба купить не на что. Сельское хозяйство шестьдесят лет в люди выводили, казалось, что уже можно спокойно жить, нет, все развалили. Сколько было вложено труда, и все коту под хвост. Жалко людей и их труд. Мы с вами пенсии получаем, а молодые… – Иван Николаевич махнул рукой, зло сплюнул и продолжил: – Им-то каково? И потом. Как же мы будем хорошо жить, если первое лицо государства – президент – не вылазит из каждодневных попоек…

– А вон и обед едет к нам! – выкрикнул из-под куста Борис Леонидович, прервав грустные размышления Озерова. – Сейчас подзаправимся, передохнем, и-и ка-ак жахнем. Не горюй, Иван Николаевич. Да нам теперь и зима не зима. Это прошлую зиму нам было плохо, а теперь мы не заме-рзнем! – выкрикнул он, потирая руки. – Для рабочего человека главное, чтобы вовремя были завтрак, обед и ужин.

После того как лесозаготовители поели первое и второе и начали попивать из кружек компот из сухофруктов местной заготовки, Наталья Петровна сообщила им хуторскую новость:

– Мужики, а у нас в хуторе появился «полковник», – как-то неопределенно проговорила она, скрывая от родниковцев что-то очень важное, а может, даже и боясь об этом говорить.

– А он разве еще не присвоил себе генерала? – засмеялся  Сергей Романович. – И что успел натворить этот лжеполковник, пока мы тут лес заготавливаем?

– Да ничего особенного, – пожав плечами, тихо проговорила Наталья Петровна. – Часов в десять он привез из Дубоватого, а может, еще откуда, трех мужиков и одну женщину. До обеда они рубили лопатами бурьян во дворе бабкиной усадьбы. Потом мужики напились и где-то в бурьянах заснули. Женщина что-то делала во дворе. А в начале первого мы услышали ее крик  и маты  «полковника». Я вышла с Галиной Сергеевной на крыльцо, чтобы узнать, что случилось, а он, ну этот дурак, в одних плавках и в кирзовых сапогах гоняется за женщиной. Мы думали… ну, в общем… понятно. А он догнал ее и кулаком сбил на землю. Она в крик, а он ее начал бить ногами, ну сапогами, – взволнованно проговорила женщина. – Мы начали кричать на него, а он нас матом послал, да еще сказал, чтобы мы заткнулись. И начал опять сапожищами бить лежащую на земле женщину. Нам же матами объяснил, что она у него украла двести рублей. Пока мы готовились везти вам обед, к нему приехала милицейская машина с мигалкою и с сиреною. Мы думали, что то-то его заберут. А они, ну четыре милиционера, – Наталья Петровна сделала непродолжительную паузу и, усмехнувшись, продолжила: – Сейчас у него… пьянствуют и песни орут на весь хутор.

– Дожились, – пробурчал Андрей Николаевич.

– О-о, если б вы знали, что он в селе выделывает, – подал голос Петр Степанович. – В церковь меньше людей ходит, чем к нему. Продает все: самогон, пиво, водку, спирт разбавленный, не гнушается даже настойками трав... в общем, в дело идет  все, что пахнет спиртом и что можно пить. И делает это незаконно. Вот такие теперь в России порядки, мужики.

Обеденный перерыв закончился разговором о «полковнике» и ему подобных. Хуторяне сошлись на том, что за годы правления Ельцина в стране хозяевами стали люди, похожие на местного «кадрового военного». Особенно это видно в селах. На центральных усадьбах хоть какая-то власть имеется, то проедет участковый, то глава сельского округа, а то и районное начальство пожалует. Глубинные ж села, деревеньки и хутора отданы в полное распоряжение беспредельщиков.

– Так  у нас же остались деды да бабки, – завозмущался молчавший все время Виктор Андреевич. – Вот и издеваются над нами и такими, как мы, местные подонки. И если раньше на них можно было пожаловаться в милицию, то теперь это делать бесполезно. В большинстве случаев после жалоб людям становится еще хуже. В прошлом году мы пожаловались на него в районную милицию, а на другой день он приехал и начал нас всех крыть матами. Да еще и кричал, что ему в милиции сказали, кто написал жалобу. Он даже на Федора Игнатьевича было попер буром, но тот его вовремя остановил.

Затронутая разговором тема не заняла много времени, зато дала им возможность передохнуть от непривычной и довольно тяжелой многодневной работы. После отдыха, когда были распилены три толстых поваленных дуба, Татьяна Викторовна предложила мужикам задержаться, чтобы дополнительно распилить еще два и загрузить последнюю телегу.

– Иван Николаевич, ну зачем нам ехать сюда завтра? Давайте задержимся, – настаивала она. – Ну не в четыре, в семь приедем. Детей у нас нет, коров не доить. А завтра сделаем отдых. Мужики, ну что вы молчите?

– Нет, Татьяна Викторовна, надо ехать. Можно, конечно, и задержаться, и загрузить последнюю телегу, но люди устали, да и «полковник» в хуторе. Пока мы тут будем план перевыполнять, там может произойти черт-те что. Завтра будет день. Да завтра мы вас брать и не будем. Пока мы тут провозимся с одной телегой, вы, я имею в виду всех женщин, сготовите хороший обед, – засмеялся Озеров. – Сделаем что-то вроде отдельщины. Вот и будет нам отдых. Как, мужики, пойдет так? – спросил он хуторян.

– За отдельщину мы голосуем обеими руками, – за всех ответил Петр Степанович.

Когда хуторяне возвратились домой, у «полковника» пьянка подошла к своему пику. Над Родниковым, над луговиной и заросшей речушкой разлетались в разные стороны звуки бравурной музыки. Военные марши, чередуясь с песнями времен Гражданской войны, внесли в тихую и размеренную жизнь стариков что-то тревожное и волнительное.

Наследник же бабы Свиридихи, усопшей и похороненной вдали от своих предков, одетый в форму полковника российской армии, с важным видом ходил по полуубранному двору с шампуром, на который были нанизаны кусочки жареного мяса, и во все горло орал: – Сме-ло-о мы в бо-ой пойде-ем…

Его гости – здоровенные милиционеры – сидели за столом, уставленным множеством бутылок, и о чем-то беседовали. Иногда в порыве дружеских чувств они целовали друг друга, пожимали руки, но бывало, что кто-нибудь из них начинал плакать и изливать свое горе сидящему рядом.

Организовав уборку двора, шашлыки и отдых для своих друзей-милиционеров, «полковник» не забывал и про жителей хутора. Когда кто-нибудь из них по своим делам проходил мимо его усадьбы, он громко, чтобы слышали его гости и соседи ближних домов, орал: – Я научу вас уважать и любить кадровых военных! Развалили Советский Союз и попрятались на хуторе! Перевертыши! Падлы! Да здравствует Советский Союз! Да здравствует наша непобедимая армия! Мы вам устроим Варфоломеевскую ночь! Сме-ло-о мы в бо-ой пойде-ем…

После лозунгов и песни «полковник» обещал прохожим навести в хуторе порядок с помощью каких-то «красных бригад». А когда хуторянин или хуторянка удалялись от усадьбы, наследник Свиридихи потоком выкрикивал маты и оскорбления. Так продолжалось до девяти часов вечера.

В начале десятого милиционеры разложили в саду большой костер, а хозяин усадьбы на некоторое время уехал из хутора. В это же время мужское население Родникового собралось в саду у Ивана Николаевича.


– Николаевич, мы пришли к тебе с одним вопросом, – начал Андрей Николаевич. – Мы все знаем, что внук Свиридихи, царство ей небесное, подонок. Он и раньше дрозда давал, а последнее время совсем очумел. Сейчас он с милиционерами такой костер устроил, что за сто метров от него жарко. Спалят заразы хутор. Может, возьмем ружье и пойдем к ним? Нас семь человек, а их сейчас четверо. Неужто не справимся?

– Если вы пришли ко мне, то прошу вас всех присесть, – пригласил Озеров хуторян за стол, у которого они стояли. – Хотите знать мое мнение?

– Конечно. Ты ж у нас председатель, – засмеялся Петр Степанович. – Мы уже хотели сами это сделать.

– А раз пришли, то слушайте. Никаких ружей и никаких походов. Я уже думал об этом. Любая наша инициатива нам же боком и выйдет. Вспомните приезд к нам следователя после того, как я пару раз пальнул в воздух. Предложение будет таким. Первое. Ружье беру один я. Больше никому в руки оружия  не брать. Сергей Антонович, вам я дам пару свето-шумовых гранат, их нам оставил Федор Игнатьевич. Вы взрывник, поэтому вам будет проще ими пользоваться. У остальных должны быть только вилы, колья, ну… в общем, подручные средства. Понятно? Я один. Мне все равно где быть, в тюрьме или на воле. Ну, я думаю, что до стрельбы не дойдет. Второе. Мы собираемся с началом сумерек … Петр Степанович, у вас. И ждем.

– Да что ждать! – вскипел Сергей Антонович.

– А то, мужики. Да, милиционеры пьяные. Но лучше пусть начинает внук Свиридихи и его гости. Мы будем защищаться. Нам нападать нельзя. И третье. А что, если у них кроме пьянки в мыслях больше ничего нет? «Полковник» же орет, потому что сам боится. Криком берут больше трусливые люди. И последнее. Нам надо смотреть, чтобы они по пьяни не наделали пожара. Понятно? Молчите? Значит, вы со мной согласны.

Разойтись из-за стола мужчинам не дала вездесущая Ольга Сергеевна. Она так стремительно вбежала во двор Ивана Николаевича, что они даже перепугались.

– Сидите, сидите,– скороговоркой проговорила она и замахала руками. – Там, – вбежавшая показала рукой в сторону, откуда слышалась музыка, – там наш огрызок привез пять девок. Они танцуют вокруг костра, – засмеялась Ольга Сергеевна. – Все. И милиция, и девки, и их сутенер. Ха-ха-ха!

– Ну вот, видите, – проговорил Озеров. – Только этот концерт нам придется терпеть до их убытия. В общем, отбой. Отдыхаем, но на всякий случай поглядываем в их сторону.

Шум и гам на усадьбе Свиридихи поутих только к часу ночи, после того как родниковские гости разбрелись по кустам и зарослям оставшихся бурьянов. А в два часа милиционеры, прихватив с собой дюжину бутылок вина и водки, уехали на своем УАЗике, оставив у костра  «полковника» со своею визжащей и танцующей свитою.

До трех часов в ночное небо поднималось пламя костра и взлетали миллионы искр. И все это время хуторянам не давал покоя внук Свиридихи, он часто оглашал округу своим уже хриплым голосом, выкрикивая угрозы в адрес стариков, лозунги и призывы, но чаще всего жителям Родникового приходилось слушать первый куплет песни «Смело мы в бой пойдем».

И только в половине четвертого утра опустела усадьба Свиридихи. Утомленных от безграничного веселья и бесконтрольной пьянки девиц еще более нетрезвый «полковник», используя матерные слова, загнал в машину и убыл с ними по той же дороге, по которой уехали его гости-милиционеры.



 У калитки Андрея Николаевича стояли хуторские женщины и смотрели в сторону, куда укатила их «бессонная ночь».

– Слава тебе, Господи, уехали, – перекрестилась Нина Павловна и сплюнула в сторону укативших. – Ну пили при Советской власти, ну иногда не выходили на работу, ну чтобы вот  та-ак. Дак то ж выпивали фуражиры да трактористы. Но они ж, если и выпивали, они ж не матюкали каждого прохожего. А этот, ну внук Свиридихи, ну хуже нашей собаки. Наш Шарик гавкает, только когда кто заходит во двор. А этот же дурак обгавкал за ночь всех. А милиция!   Да что же это у нас за милиция, если они  с этими лахудрами канителились усю но-очь? Ну не было такого. Господи, ну что же это делается?

Излив наболевшее за прошедшую ночь, Нина Павловна посмотрела на женщин и, махнув рукой, вздохнув, тихо произнесла: – Каков царь, таков и народ. Пошли, бабы, спать.

Мужская часть хуторского населения прокоротала летнюю ночь под навесом  во дворе у Петра Степановича. Увидев, что свиридихин  двор опустел, а шумливая компания укатила, измученные бессонницей родниковцы вышли на улицу.

– Вот сво-ло-очь, – ругнулся Андрей Николаевич.

– Может, пойдем затушим костер? – предложил  бывший взрывник Сергей Антонович.

– А может, «полковнику» еще и задницу подтирать в туалете? – с ехидцей проговорил Борис Леонидович.
 
– Пусть у него все погорит к чертовой матери. Наши усадьбы от него далеко, да и  нынешние бурьяны гореть не будут, – отозвался хриплым голосом бывший газосварщик.

– Все. Дежурство закончено. Пошли отдыхать, – предложил Иван Николаевич. – В лес поедем после обеда. А вообще-то я укачу один пораньше, чтобы к вашему приезду напилить.

– Одному нельзя, – раздался голос Сергея Романовича. – Будешь ехать, Николаевич, возьмешь меня.

Но хуторянам не удалось в оставшиеся утренние часы поспать, а в послеобеденное время уехать в лес. В половине пятого утреннюю тишину разорвал набат – удары металлическим прутом о рельс. Над усадьбой Свиридихи высоко в небо поднимался дым и языки пламени.

 Огонь все больше и больше захватывал в свои испепеляющие объятья дворовые строения, появившиеся на этом месте за многие годы жизни бывших хозяев.

Жители хутора Родникового, сбежавшиеся к месту пожара, как и в прошлый раз, стояли далеко в стороне, наблюдая, как из жизни уходит вслед за своей хозяйкой и ее осиротевший домик, не пожелавший, видимо, служить новому владельцу.
.               
                Глава  двадцать  вторая

Шагурову вернуться в хутор после завершения розыска участников поджога усадьбы не удалось ни на второй, ни на третий день, и даже неделю спустя он  вынужден был проживать у своих родственников, по причине недомогания уже самой Марии Викторовны.

Прострелило его свояченице спину во вторую ночь после прошедшего дождя. Часа в три она встала, чтобы подать мужу воды, тут все и произошло. Только нагнулась за чашкой, так около тумбочки и присела. И не помогли ей ни охи, ни вздохи, Мария-заступница, к которой она обращалась, тоже не помогла. Так и сидела на полу, пока ее причитания и всхлипы не услышал Владимир Ильич.

Участковый врач, осмотрев Марию Викторовну, развела руками и, глядя Шагурову прямо в глаза, стараясь успокоить и больную, и новоявленного медбрата, начала перечислять, какие бывают боли в спине и от чего они вообще возникают.

– Людмила Николаевна, милая, да я про мои болячки могу целый день рассказывать, – прервала врача Мария Викторовна. – Я даже знаю, сколько дней мне придется лежать, и сколько потом еще буду не ходить, а прикрадаться. Вы мне лучше выпишите рецепт с таким лекарством, чтобы я через два дня встала на ноги. У нас же теперь лазарет. Спасибо вот ему, – больная показала на Шагурова. – Если бы не Владимир Ильич, так я и не знаю, как  бы мы выкручивались.
    
 И действительно, Шагурову в семье близких для него людей пришлось стать и хозяйственным, а точнее, кухонным работником, и медбратом одновременно. С утра до вечера он пропадал на кухне, готовя завтраки, обеды и ужины. И чем больше Владимир Ильич занимался этими делами, тем больше он начинал проявлять недовольство по поводу несовершенства всего живого, и особенно человека.

– Ну почему я должен каждый день принимать пищу в больших объемах?  Можно ведь было создать живой организм, который бы пополнял свою энергию не за счет помидоров, мяса и других продуктов, а за счет, к примеру, энергии солнца или самой земли. Подзарядился, как аккумулятор, и подбрыкивай. Нет же, надо каждый день принимать пищу, и обязательно, чтобы все было вкусно и питательно. Да чтобы было больше мяса. А кое-кто желает еще и выпить.

Шагуров усмехнулся своей мысли, но, вздохнув, он взял в руки сумку и отправился в поход по продуктовым магазинам. Совершенен человеческий организм или это какой-нибудь сопутствующий продукт при создании чего-либо путного, Владимиру Ильичу, да и не только ему, неизвестно. Поэтому он возмущался с усмешкой и некоторым юмором, стараясь представить, как бы все выглядело, будь человеческий организм устроен по-другому.

Через полтора часа Шагуров возвращался домой с полными сумками в обеих руках (вторую купил в магазине). На площадке для стоянки личного автотранспорта, на которую во время урагана упал толстенный тополь, он увидел машину… Федора Игнатьевича.

– Неужели Иван приехал? – удивился Шагуров. – А как же он меня отыскал? А-а, понятно. Жена дала адрес.

Каково же было его удивление, когда на звонок дверь открыла сама Татьяна Викторовна, а за ней в коридоре стоял Озеров. Немая сцена была недолгой. Больше всех, конечно же, радовался сам Владимир Ильич. Увидев жену, он громко засмеялся и вместо приветствия воскликнул: – Сла-ва Бо-гу! Прибыл реаниматор!
 
Шагуров знал, что его Викторовна не уедет от сестры, пока не поставит ее и Виктора Алексеевича на ноги. А еще ему было известно, что жена постарается выпроводить его на природу, домой, в хутор, на свежий воздух. Так оно  и вышло.

После обмена приветствиями и новостями и последовавшего короткого обеда Владимир Ильич и Иван Николаевич, распрощавшись с хозяевами и Татьяной Викторовной, покинули домашний лазарет. Перед уходом Шагурова попросила мужа приехать к ним через неделю.

– А это тебе, – Татьяна Викторовна засмеялась и подала супругу листок бумаги, – это памятка, что надо будет привезти. Да ты не переживай, там в основном зелень.

Побывав в нескольких магазинах и выполнив наказы хуторян, Озеров и Шагуров заехали на междугородный переговорный пункт, чтобы связаться с Федором Игнатьевичем. Просидев в ожидании чуть ли не целый час и услышав «абонент не отвечает», они выехали за пределы города.

– Ну что, Ильич, там спрашивать было нельзя, да и у меня есть кое-что для информации. Кто первым?

– Да давай я начну, Николаевич. Я встретил тут бывшего своего ученика, а потом и помощника. Теперь он подполковник и в такой же должности, с которой я ушел на пенсию. Коренев Петр Захарович – начальник отдела УБОП. Вот он-то и помог мне в нашем деле. Все мы утрясли. Мне даже пришлось поработать уборщиком автостоянки и небольшой площади у частного ресторана. Работал, правда, инкогнито, но деньги брал реальные, – засмеялся Шагуров. – С Черным все уладили полюбовно. А Коренев пообещал держать его самого и его окружение под контролем. Будем надеяться на тишину.
    

– Через суд не захотели? – удивился Озеров.

– Какой суд. Ну, во-первых, у нас мало доказательств, что на этой машине были именно его люди. Черный ведь не дурак. Он может сказать, что машина была угнана. А владелец придумает еще что-нибудь пооригинальнее. Ну, к примеру, что он ездил в лесополосу с девочкой. И потом. Чтобы иметь возможность покупать такие крутые тачки, как у Игоря Васильевича, без тесного контакта с нашей доблестной милицией не обойдешься. Следователь, который приезжал к нам с липовой фотографией, действовал не сам по себе. В компании с Черным часто бывает зам начальника нашей районной милиции и кое-кто из прокуратуры. Да и в городе у него много покровителей. Поэтому с Кореневым мы решили обойтись без судов и всевозможных расследований. Будем стрелять на поражение в каждого, кто появится в нашем хуторе и начнет нам качать права. Черному этот вариант понравился, и в знак своего согласия жить с нами в мире он выставил неудовлетворительную оценку своему подручному. И что мне понравилось – так это, что Черный оценил хреновую работу сразу.

– А что же это у них за оценки?

– Да набил морду владельцу машины с орлом, за низкую квалификацию. Ну, это у них в порядке вещей. За время, пока я работал уборщиком… – Владимир Ильич на некоторое время умолк, глубоко вздохнул и, покачав головой, продолжил: – Нет у нас государства, Николаевич, и нет у нас даже видимости  власти. Работяги месяцами, а то и годами не получают зарплату, а эти, – Шагуров показал растопыренные пальцы, – бросаются деньгами, словно это обычные бумажки.

– А Черномырдин же как-то говорил, что они хотели, как лучше, – усмехнулся Озеров.

– Николаевич, то, что мы сегодня переживаем, они как раз и хотели. А то, что мы слышим каждый день по телевизору, –    это обычная болтовня. А у тебя как?

– А у меня тоже гадостей выше головы. Селян просто-напросто объегорили. Обманным путем, подделывая подписи, земельные паи, можно сказать, у людей отняли. Я ездил в центральную контору к генеральному директору… ну что тут говорить… В России наступило время таких, как этот человек, – время хамов, рвачей и жуликов всех мастей. Ты представляешь, сестра умерла в апреле месяце, а в договоре, который составлен в мае, стоит ее подпись. А у некоторых родственники умерли два-три года назад. Скажи, Ильич, ты вот из когорты служителей закона. Ну почему обманутые люди должны в судах отстаивать справедливость? Почему?! Почему по представлении доказательств о подделке подписей не заводится дело на того же генерального директора и на тех, кто это сделал? Почему должен обивать пороги простой народ, который обманули? У нас сейчас в стране виноват не насильник, а жертва изнасилования. Так?

– Выходит, что так, – согласился Шагуров. – Но если договоры составлялись таким способом, как ты рассказал, то без согласия районных властей это не происходило.

– Правильно. ООО «Заря Черноземья» было создано при самом активном участии местного главы района. Он вместе с тогдашним председателем СПК, СПК – это сельскохозяйственный производственный кооператив, поехал в Москву, не помню название тамошней фирмы, уж больно оно навороченное. Так вот, в Москву уезжали глава района и председатель СПК, а оттуда вернулись глава района и генеральный директор ООО «Заря Черноземья». После этой метаморфозы и начались все эти злоключения бывших колхозников. То, что у них обманным путем  забрали землю, – это еще не все. У них, путем подлогов протоколов общих собраний и замены первичных документов, отобрали фактически и всю недвижимость.

Иван Николаевич умолк, а Владимир Ильич, откашлявшись, усмехнулся и, повернувшись в сторону Озерова, покачав головой, произнес: – До-лго вам придется ходить по судам. Одним годом здесь не пахнет. Сейчас в Россию вернулось царское правосудие, вернее, не правосудие, а судебная система со всеми ее злокачественными опухолями, с долголетними хождениями простых людей по судебным и властным инстанциям в поисках справедливости и правды.

Обсуждая положение дел в российской действительности либо разговаривая о своей жизни за последние две недели, Шагуров и Озеров незаметно для себя приехали в Родниковый. Время клонилось к вечеру, поэтому они решили после раздачи покупок заказчикам из числа хуторян устроить для себя небольшой, с неприхотливой мужской сервировкой стола, ужин. Тем более что Владимир Ильич оказался, хоть и временно, но тоже в одиночестве, по причине отсутствия его жены. Можно сказать, «осиротел». Однако побыть вдвоем Шагурову и Ивану Николаевичу не удалось.

Во время очередной остановки, теперь уже чтобы и Владимир Ильич отнес свои продукты в дом, к ним подошел Сергей Антонович и, поздоровавшись, с хитрецой улыбнулся:

– Мужики, а у меня сегодня день рождения, – проговорил он тихо. – Я приглашаю вас составить мне с женой компанию. Да вы не тушуйтесь. У меня собираются все хуторяне. О-о! Видите, – показал взрывник рукой на приближающегося к ним Бориса Леонидовича с женой. – Это уже начали сходиться. Вы ничего не придумывайте и не переживайте из-за подарков. В нашем возрасте сам приход – уже подарок.

В восемь часов вечера за длинным столом в саду у Сергея Антоновича и его жены Веры Алексеевны собрались все хуторяне. В нарушение уже установившихся традиций первым предоставил себе слово сам именинник. Встав со скамьи и посмотрев на вечернее солнце, Наумов откашлялся и начал свою короткую и не слишком гладкую речь:

– Ну что… собрали мы вот вас… с моею супругой… кхы-кхы… меня мать родила семьдесят один год назад … да-а, семьдесят один год уже, как она меня… значит, родила… Хуторяне, давайте выпьем первую рюмку за то, что мы можем еще собираться вместе. Фу ты! Целый день готовился что-нибудь путное сказать. А тут прямо какой-то комок в горле, – сконфуженно проговорил Сергей Антонович. – Дорогие женщины, мужики, давайте выпьем за мой день рождения. С утренней зари мне пошел семьдесят второй год. Это, конечно, не восемнадцать и не двадцать лет, но выпить за него можно.   

– За имени-нника! – раздался голос Ольги Сергеевны.

Расходились хуторяне по домам, когда  ночь уже начала по небу рассыпать звезды и когда прохлада речной поймы, заглянув в гости к имениннику, начала холодить спины гостей и хозяев. Люди, может, еще сидели б за столом, да только хозяйскому петуху вдруг захотелось прогорланить на всю округу.

– О-о, да мы, оказывается, уже и засиделись! – воскликнул Иван Николаевич. – Уже двенадцать. Давайте-ка расходиться. По дороге домой Озеров предупредил Шагурова, что он рано утром выезжает в районный центр.


– Я записался на прием к главе района, и мне надо сходить к связистам насчет телефона. Я нашел кабель, что когда-то проложили к ферме. Он прямо перед домами и, что особенно хорошо, – многожильный. Поеду пробивать.


Летнее утро в хутор Родниковый пришло тихо и, можно сказать, даже незаметно. Хуторяне опомнились, когда из-за бугра, на всеобщее обозрение, выкатилось яркое солнце. Проспали этот момент и всезнающие петухи. Они начали горланить утреннюю побудку, когда люди уже копошились кто во дворах, кто в сараях, а наиболее ретивые уже успели даже промочить обувь на росистых огородных стежках. Вышел во двор и Владимир Ильич. Постояв несколько минут без движения, он медленно развел руки в стороны, поднял голову и, закрыв глаза, сделал глубокий вдох.

– Фу! – резко, после некоторой задержки, выдохнул Шагуров воздух и потряс кистями рук, что означало окончание утренней физзарядки. – Это ж все надо будет теперь мне переколоть, – вздохнул он, глядя на две огромные кучи дубовых и кленовых толстенных чурок. – Ну и Ива-ан, – негромко произнес Владимир Ильич, вспомнив при этом, как прошедшую зиму все хуторяне топились чем попало. – Это ж надо. 

После легкого завтрака и осмотра своей усадьбы, как-никак долго отсутствовал, Шагуров решил сходить на пепелище сгоревшего свиридихиного дома. Иван Николаевич ему коротко рассказал, когда они ехали из города, но теперь захотелось посмотреть и самому. Владимира Ильича интересовало: постройки загорелись от халатности хозяина и тех, кто вытанцовывал вокруг костра, или двору помогли воспламениться? Точно можно говорить только после осмотра места пожара.

– Пляска дикарей. Пьянь чертова. Дотанцевались, – пробурчал себе под нос Владимир Ильич после осмотра места пожара. – Это ж надо так нажраться, чтобы не видеть, куда и как расползался огонь, – усмехнулся Шагуров и, махнув рукой, пошел к себе домой.

– Владимир Ильич, вы чей у Свиридихи были? – раздался голос Петра Степановича из-за калитки его двора. – Расследовали? – спросил он, выходя на улицу.

– А что там расследовать. Причиной пожара стал костер. Там даже сейчас видны следы, как расползался огонь по сухой траве прошлых лет. Пока топтались у костра, то огонь еще затаптывали, а когда уехали, он и набрал силу. Все сухое. Сейчас, чтобы сгореть хате, достаточно одной искры. А тут…

– О-о, у бабки ж там столько всякого мусора было… Она ж дрова не заготавливала на зиму, а собирала всякий бурьян и складывала его прямо за хатой в кучу. Там у нее, кажется, легкий навесик был, да еще и стена была обложена для утепления осокой. Ну, в общем, по-сельски защищена. У нас так делали почти все, у кого были старые постройки. С наступлением весны защитку обычно всегда убирали. А тут, как Свиридиху забрали в дом престарелых, так никто и не разобрал. «Полковнику» ж за пьянками и дебошами некогда.

– А наследник здесь еще не был?

– Да вы что, – удивился Петр Степанович. – Он приедет, когда ему захочется побузотерить. Да ему сейчас и не до бабкиной хаты – засмеялся ветеринар.

– Что, заболел?

– Ага, заболел. У него вроде как кто-то из сельских занял денег… Его словам, правда, уже никто и не верит. Ну вот. Тот, кто занял деньги, вроде как задержался с отдачей, так «полковник» пошел к его матери и устроил ей скандал, а потом еще и ударил. А через некоторое время… Да, пожалуй, после вот этой самой хуторской пьянки, к нему прямо во двор приехали, говорят, что крестник этой женщины с братом… А они ребята  здоровые… Ну, в общем, теперь он ходит с зашитой губой и никуда не показывается.

– Понятно. Кто ищет, тот всегда най-де-ет, – негромко проговорил Шагуров и посмотрел на Петра Степановича.

– Что-что? – переспросил тот.

– Да я говорю, кто ищет, тот всегда найдет. Поэтому мы, Степанович, так и живем. Нигде нет такого, чтобы молодой, здоровый мужик поднял руку на старого человека, тем более на беззащитную женщину. У нас же, в сегодняшней России, это наблюдается повсеместно. И особенно в селах, где раньше перед старым человеком снимали шапку. Теперь дошло до того, что подонки, как наш «полковник», могут избить кого угодно и в любое время. Для них возраст не существует.

– Но они же люди, – начал было говорить Петр Степанович. – И должны хоть что-нибудь понимать.

– Да какие они люди, – перебил его Шагуров.  – Это скорее мерзавцы, которым все равно, над кем издеваться.

– Но они же не в пробирках зачинались, – горячился ветеринар. – Их же тоже женщины рожали.

– Да, и у хуторского наследника была мать! А надо ж, какой уродился. Отморозок, одним словом, – зло проговорил Шагуров. – Пойду я, Петр Степанович, дрова колоть. А то я смотрю, вы уже свои убрали с улицы, а мои еще лежат.
– А что я убрал. Я их просто под навес покидал, чтоб под дождями не мокли. Колоть буду постепенно. Здоровье, Владимир Ильич, уже не то, – с сожалением проговорил Степанович. – Без задышки могу только крякать, да и то, если бы кто колол.       

– Да ничего, потихоньку осилим, – успокоил его Шагуров. – Спасибо вам, что привезли. Теперь зиму будем в тепле.

…Разгоряченный и уже изрядно физически уставший, Владимир Ильич сидел на дровосеке в тени раскидистой березы. Очередной короткий отдых он устроил себе прямо тут же, около дровяных куч. До обеда Шагуров три часа, можно сказать, настраивался на непривычную для него работу.
 
Хотя Владимир Ильич всю прошлую зиму рубил и колол дрова, но тогда эта работа была почти ежедневной и хуторянин как-то втянулся в нее, да и деваться было некуда. И потом, тогда рубить приходилось в основном ветки, хворост, ну, в общем, мелочевку. И заготавливал он обычно дров на один-два, максимум на четыре дня. А тут лежали две огромные кучи толстенных и неподъемных чурок, которые надо превратить в дрова, а для этого уже нужна определенная сноровка. А если откровенно, то и здоровье. Особенно трудно давались суковатые и перекрученные чурбаки. Так вот у Владимира Ильича дообеденное время ушло в основном на познание азов  дровосечного искусства.

Поначалу он хотел колоть только те чурки, которые легко поддавались, крученые и суковатые оставались «на потом». Но, поразмыслив, Шагуров отбросил появившуюся идею как недостойную его принципа – не оставлять трудное на последующие дни. Оно и понятно. Если сейчас «винты и сучки» могли попадаться через две-три нормальных чурки, то потом останутся они одни.

Но не все так плохо у Владимира Ильича складывалось, как можно было подумать. Конечно, у него не имелось таких инструментов и всевозможных машинок с элетроприводом, как, к примеру, у какого-нибудь американца или у японца. Да они, вероятно, и не сами колют дрова, а им привозят готовые.

После часовой возни с одним крученым чурбаком Шагурову пришла мысль оказать помощь топору клиньями, большим долотом и зубилом с увесистым молотком. И как только он применил все, что принес из сарая, так работа сразу же пошла намного быстрее, чем она продвигалась раньше. И Владимиру Ильичу стало даже интересно колоть неподдающиеся «вьюны». После того как он в них забивал клинья с зубилом и долотом, так чурки раскалывались чуть ли не сами.

И все равно было трудно. Донимала жара, еще больше донимали оводы и комары. Они то тучами, то в одиночку носились вокруг вспотевшего Шагурова и, как только у него притуплялась бдительность, впивались в облюбованное ими место, часто недоступное для рук хуторянина.
 
Иные из этих двукрылых так сильно и больно давали о себе знать, что Владимир Ильич иногда аж подпрыгивал, если овод впивался в него во время работы, и вскакивал с пня, если сидел во время кратковременного отдыха. Но в любом из названных случаев удовольствия Шагуров не испытывал.

– Да сколько же их развелось? – часто задавал он себе вопрос. – Раньше их чей было меньше?

А чего их должно было быть больше? Да и где мог Владимир Ильич видеть в большом количестве оводов и комаров? Ну, комаров еще куда ни шло. Они часто давали о себе знать во время  вылазок в дни открытия охоты на уток или во время выездов на рыбалку. А вот о-оводы…

– Ну хоть бы маленький ветерок, – частенько подумывал дровосек при очередном налете кровопивцев.

К шести часам вечера Шагуров настолько уморился, что решил устроить для себя продолжительный отдых, чтобы после него уже идти готовить себе ужин. Присев на пень, хуторянин обвел взглядом выполненную работу и начал делать приблизительные расчеты.

– Та-ак. А-г-а. Фи-иу, – присвистнул он от удивления. – Да если такими темпами я буду колоть, то мне придется кормить оводов и комаров…  О-о-о…

Не назвав количества дней, необходимых для выполнения данной работы, Шагуров глубоко вздохнул и почесал затылок.

– Это тебе, Володя, не жуликов ловить, – усмехнулся он. – Тюкай потихонечку топориком.
               
                Глава  двадцать  третья

Прежде чем ехать решать вопрос о вводе в работу старой телефонной линии, когда-то связывавшей Родниковый с остальным, более цивилизованным миром, Озеров вместе с Андреем Николаевичем, до возвращения в хутор Шагурова, за два дня, можно сказать, прошли пешком не один десяток километров. Топая по жаре, они еще и работали лопатой, прорыв ею около полусотни метров щелей, отыскивая место пролегания хуторского кабеля, который когда-то подключался в Дубоватом к линии, идущей от АТС в Сырцево.
 
Труд Волобуева и Ивана Николаевича, однако, был не напрасным. За время поисков и раскопок они нашли и место выхода их кабеля на окраине Дубоватого, кстати, он был кем-то и когда-то отсоединен в самом распределительном шкафу, вследствие чего хуторская линия как бы перестала существовать. Ими была проверена вся трехкилометровая трасса на предмет вымоин или каких-нибудь земляных работ. Мало ли что могло случиться за годы ее безмолвного существования. Вдобавок ко всему они прозвонили обнаруженную линию, чтобы проверить ее целостность, ликвидировали обрывы кабеля  в двух глубоких вымоинах и вставили пятнадцатиметровый кусок на бывшем мосту через реку.

Результаты поисков могли быть и нулевыми, если бы сам Андрей Николаевич не принимал участия в той, теперь уже давнишней работе по прокладке телефонных линий в их бывшем колхозе. Работал он тогда  в хозяйстве на тракторе К-700. В связи с чем ему пришлось почти весь июнь восьмидесятого года буксировать кабелеукладочную машину.
 

В колхозе была своя АТС, вот и соединяли все. И даже самые незначительные колхозные объекты подпадали под сплошную телефонизацию. В хуторе ж Родниковом в то время была молочнотоварная ферма с необходимым количеством обслуживающего персонала, начиная от заведующего и заканчивая доярками и ночными сторожами. На этой ферме выращивали еще и телок до самого случного возраста. Поголовье скота было большое, вот и проложили телефонную линию. Думали ж жить долго. Кто ж знал, что Горбачев начнет искать на российских просторах место нахождения консенсуса.

В начале девяностых годов районное начальство заставило колхозное руководство передать местную АТС с баланса на баланс районным телефонистам. Те же в короткое время сделали так, что в бывшем колхозе, а потом в СПК из сорока пяти номеров осталось всего семь, да и за те нечем было платить. В результате данной, можно сказать, аферы, сельскохозяйственная организация частенько оказывалась без связи. Телефоны, за несвоевременную оплату, новые владельцы АТС просто отключали. Когда же фермы не стало, то хуторскую линию отсоединили, на том и закончилось зарождение цивилизации на отдельно взятом хуторе в условиях дикого российского капитализма.

Иван Николаевич в день отъезда в районные организации встал рано и постарался прибыть к главному телефонному боссу, а теперь уже и к владельцу бывших колхозных АТС задолго до его прихода на работу. Озеров приехал рано, так, на всякий случай. Вдруг начальство (Геннадий Федорович) появится в своем кабинете раньше, чем указано на табличке, прикрепленной на стене рядом с дверью. Так и получилось. Генеральный директор принял Ивана Николаевича чуть раньше начала рабочего дня.

– Слушаю вас, – не отрывая взгляда от бумаг, лежащих на столе, проговорил хозяин кабинета.

– Геннадий Федорович, – начал Озеров, – я живу в хуторе Родниковом. Сейчас в нем проживает девятнадцать человек. Нам в хуторе нужен телефон.

– В хуторе Родниковом нужен телефон? – переспросил генеральный и впервые посмотрел на посетителя. – Один, два, десять или больше? – усмехнулся он.

– Минимум один, максимум восемь-девять.

– И как вы предлагаете это сделать? – с улыбкой спросил директор. – К вам же надо тянуть линию от Сырцево. У нас там АТС. А это больше шести километров. Да вам всего хутора не хватит, чтобы оплатить такой телефон. Сейчас не социализм. При капитализме за все надо платить.
 
– Зачем же, Геннадий Федорович, тянуть из Сырцево. На окраине Дубоватого имеется распределительный шкаф, к которому можно подключить и нас, – предложил Озеров. – А это около трех километров, а может, даже и меньше. Ну нельзя нам без телефона. Нам даже нельзя вызвать «скорую» или пожарную машину. Мы одну пожилую женщину с аппендицитом везли ночью под дождем на тачке. И у нас уже сгорело две хаты со всеми надворными постройками, а мы не могли вызвать пожарную машину.

Директор побарабанил пальцами по столу и, включив переговорное, спросил Веру.

– Слушаю вас, Геннадий Федорович, – раздался голос сотрудницы аппарата фирмы.

– Вера, прикиньте стоимость трех километров телефонной линии на восемь номеров. Прокладка кабеля в земле.

Повернувшись к Ивану Николаевичу, генеральный с улыбкой спросил: – И вы в состоянии оплатить прокладку? Если вы такие богатые, то я вам могу телефон проложить через северный полюс, – засмеялся хозяин кабинета. – Купите себе рацию, как было в колхозах, – предложил Геннадий Федорович один из вариантов. И еще. Сейчас начинает у нас развиваться сотовая связь. Потерпите лет пять, и тогда можно будет свободно связываться  хоть с президентом США…

Размышления  директора прервал громкий женский голос, раздавшийся по внутреннему переговорному.

– Геннадий Андреевич, стоимость трех километров… – и Вера назвала сумму, от которой у Ивана Николаевича кольнуло в висках и заныло под ложечкой.

– А если мы проложим линию сами?

– Ну-у, если вы и это можете, – усмехнулся хозяин кабинета, – то вам самим не составит труда заиметь и свою АТС, – подколол он Ивана Николаевича.

– Геннадий Федорович, у нас линия проложена, – ошарашил Озеров генерального своим ответом. – Ее кто-то и когда-то обрезал. Но она цела. В двух местах были обрывы и вырезан участок через речушку, но мы их соединили. Подключив эту линию, вы получите дополнительные номера и деньги, у нас будет связь. Давайте сделаем доброе дело для людей. Ну сколько можно ходить в Дубоватое, чтобы куда-то позвонить.

– Линия, говорите? – переспросил директор и вновь забарабанил пальцами по столу. – Оставьте ваше заявление в приемной, мы в ближайшие два-три дня разберемся и дадим ответ. Все, мне надо в администрацию.

В районную администрацию нужно было идти и Ивану Николаевичу. С девяти утра начинал принимать граждан сам глава района. Озеров хоть и записался на прием заранее, но работа с ходоками и челобитчиками была организована так, что в кабинет к высокому начальству можно было попасть только в порядке живой очереди, что вносило неразбериху в организацию приема и нервозность в поведение посетителей. Люди старались занять очередь как можно раньше, что вынуждало некоторых приходить даже в шесть-семь часов утра. Озеров пришел в приемную в начале девятого и оказался уже тринадцатым. Первой в кабинет к главе должна была идти сухонькая старушка, занявшая очередь еще с половины шестого, по причине своего раннего приезда из далекого села.

– Господа, – громким поставленным голосом резанула тишину приемной непривычным для слуха старшего поколения обращением к зашедшим в приемную вслед за Иваном Николаевичем людям секретарь. – Глава районной администрации может сегодня принять не больше пятнадцати человек. Вас зашло трое. Два человека могут остаться, а третий лишний.

Третьим и, как выяснилось по заключению хозяйки приемной, лишним, оказался уже знакомый Озерову, подвижный и говорливый Сырцев из села Сырцево.

– Хто лишний?! Это я-то, милая, лишний?! – громко из-за своей глуховатости, не проговорил, а скорее прокричал Сырцев. – Да я, красавица, чтоб к яму попасть, начал ехать суда ишо в пять утра, када вы, милая, ишо спали. И я должан попасть к начальнику нынча! – выкрикнул старичок и посмотрел на секретаря так, что она даже на некоторое время опешила, не зная, что ответить шумливому человеку. – Как ходить в разведку боем, так Казьма Петрович лишним не был. Да знаешь ли ты, красавица, што я вот етими ножками, – старик похлопал руками по своим ногам, – пробег от западнай границы да самай Москвы и прашел патом ими да самай Пруссии. Три раза из мине вытаскавали хвашискаи пули. Не был я лишним, и када надо была пасляй вайны в землянках сидеть и бесплатна работать у колхозе. Нада была страну паднимать, и мы ие падняли. А теперь Казьма Петрович аказался для буржуев лишним. – Нет, красавица, я усюдно пападу к тваему начальнику.

– Какая я вам красавица?! – начала было ставить на место крикливого старика секретарь.
 
Но, видно, она поторопилась это сделать, потому как Сырцев, ничуть не смутившись, мгновенно отреагировал репликой, после которой в приемной раздался смех.

– Прости, не разглядел, милая. Но к начальнику я усюдно пападу, – твердо пообещал Кузьма Петрович.

Очередь продвигалась медленно. К главе района часто, не спрашивая разрешения, проходили сотрудники администрации с кипами бумаг или с отдельными листками каких-то документов и писем. Трижды сама хозяйка приемной просила зайти к своему боссу представительных мужчин, не занимавших общую очередь. Кроме того хозяин два раза покидал свой кабинет на довольно продолжительное время. Ивану Николаевичу к главе района удалось попасть только в начале третьего.

– Вы опять? – не скрывая раздражительного удивления, спросил тот, увидев вошедшего хуторянина. –  С чем теперь?

Поприветствовавшись, Озеров подошел к столу, за которым сидел глава, и положил на него копии договоров об аренде у хуторян земельных паев агрофирмой ООО «Заря Черноземья», созданной при его участии. Хозяин кабинета недоуменно посмотрел на Ивана Николаевича.

 – И что это означает?

– Валентин Александрович, это копии договоров на аренду земельных паев, которые написаны в ООО «Заря Черноземья», без ведома их владельцев.

– Как это, без ведома? – не понял глава.

– А так. Вот, смотрите. Вот договор, заключенный с моей сестрой, – Озеров показал Валентину Александровичу договор на имя Валентины Николаевны.
 
– Ну и что? – вновь не понял тот и перевел взгляд с листков бумаги на Ивана Николаевича. – В договоре ведь стоит ее подпись, значит, все нормально.

– Вот  это как раз и ненормально. В договоре помечена дата… видите? А моя сестра умерла восьмого апреля. Не могла она подписывать этот договор, ее уже не было в живых.

– А другие?

– Другие хуторяне живы, но они не подписывали договора. У нас в хуторе в мае месяце от этой организации вообще никого не было. Да это не только у нас. Там, в приемной, находятся люди из села Сырцево. У них то же самое.

– Ну и что вы хотите от меня? Я же не принимал участия в оформлении договоров.

– Ну это же незаконно. У нас землю просто украли, – начал распаляться Озеров. – Ну хоть какой-то контроль за деятельностью московской фирмы со стороны районных органов должен же осуществляться?

Последними словами Иван Николаевич, видимо, переступил грань дозволенного, отчего глава района побагровел и нервно заерзал в кресле, как бы удобнее усаживаясь. Он несколько раз перелистал договора, после чего поднял голову и пристально посмотрел в глаза Озерову.

– Если вы считаете  это подлогом, подавайте в суд. Администрация, и в том числе глава района, таковыми не являются.

– Валентин Александрович, на это уйдут годы, пока суд придет к чему-то разумному. Ну почему мы должны подавать? Нас обобрали, и мы должны подавать в суд! Факты беззакония наличествуют, – доказывал Озеров. – Почему прокуратура не может возбудить уголовное дело по факту мошенничества с целью присвоения земли? Вы извините меня за тон и за то сравнение, которое само напрашивается в данный момент. У нас сейчас в России стали национальными героями бывшие князья. Так вот. В соседнем районе в давние времена некий князь Трубецкой присваивал тысячи десятин земли и превращал крестьян, живших на тех землях, в своих крепостных. Теперь же его именем называют в городах улицы.

– Что вы мне этим хотите сказать?

– А ничего. Слишком много общего и схожего. И земли, и крестьяне, и те же залетные московские варяги.

– У вас все? – со злостью в голосе спросил глава.

– Нет, Валентин Александрович. У меня есть еще два вопроса. Первый. Я хочу создать в хуторе Родниковый крестьянское хозяйство. Второй вопрос. Могу ли я использовать брошенные вокруг хутора земли, и наши паи в том числе? И последнее. Нам нужен телефон.
– Ф-у, выдохнул глава района. – Изложите вашу просьбу в письменном виде и отдайте секретарю. Все.

Для составления письма Озеров решил зайти в управление сельского хозяйства, в котором он уже дважды бывал и где у него в агрономическом отделе появились знакомые. В кабинете на месте оказалась старший агроном – Надежда Васильевна. Главный агроном где-то, по выражению сотрудницы отдела, рыскал по полям. У дверей кабинета на отдельно стоящих стульях сидели двое молодых мужчин. Они явно были не местными и уж точно не работали специалистами в каком-нибудь из хозяйств района. Уж больно скромно и тихо себя вели. 

– Иван Николаевич, присаживайтесь за любой из двух, – показала рукой Надежда Васильевна на столы. – Мне надо пообзвонить хозяйства, может, пристрою куда вот этих ребят.  Приехали из Молдавии и теперь ищут работу. А у нас, как вы уже знаете, колхозы… – она развела руками. – Не пропадать же им, – по-матерински участливо произнесла агроном.

Целый час Иван Николаевич корпел над составлением нужной главе района бумаги. А когда он поставил в конце своего, довольно объемного, заявления точку и свою подпись, то с большим облегчением вздохнул и, посмотрев на Надежду Васильевну, усмехнувшись, проговорил: – Своими руками сшил хомут для своей же шеи.

– Что-что? – переспросила она.

– Да вот, хочу организовать на хуторе маленький колхозик.

– Ну, тогда Бог в помощь, – засмеялась Надежда Васильевна. – Иван Николаевич, может, у вас в хуторе есть какая работа вот этим ребятам? На скирдование соломы нам сейчас уже не нужны, а ремонтировать животноводческие помещения еще не начинали. В одном хозяйстве их могут взять, но только через месяц, пока же ничего нет.

Озеров вздохнул, помял пальцами подбородок и, глядя на искателей работы, что-то непонятное пробормотал себе под нос, на неизвестном для присутствующих языке.

– Что вы сказали? – переспросила Надежда Васильевна.

– Да это я на казахском, – засмеялся Озеров. – Когда человек не знает, как и что делать, он должен поругать себя.

– Ну и как, помогло?

– Хм. Конечно. Пошли со мной, ребята. Дрова будем колоть для дедов и бабок. А там будет видно. Идите во двор, а я отнесу заявление главе района.

Прием посетителей главой района еще не был окончен. На площадке перед приемной и там, где располагалась неприступная хранительница покоя шефа, собралось много людей. Вероятно, произошла какая-то накладка. Прием еще не окончен и подошли руководители на какое-нибудь совещание, которое должно было начаться сразу же после него. Вот и стояли люди, негромко разговаривая. Нарушил тишину крик.

– Я вам покажу! Я лежал у больницы, а за мине хтой-та паставил каракулю и типерича мне тычут ею у нос. Увесь народ обманули, а вон гаварить, штоб мы падавали в суд. Вон что, не видя, што нас объягорили?! Вот етот начальник приташшил к нам масквичей, а типерича у кусты. У суд падавайте! Не думайте, што Сырцав бестолочь. Не на того напали! – кричал громко Кузьма Петрович Сырцев, пробираясь между столпившимися в приемной людьми.

Ивану Николаевичу понадобилось приложить усилия, чтобы пробраться к столу секретаря и вручить ей свою челобитную на имя главы района. У двери приемной, когда оставалось разминуться еще с тремя участниками предстоящего совещания, Озерова кто-то взял под локоть.

– Анна Григорьевна? – удивился Иван Николаевич, увидев перед собой бывшую хуторянку, а теперь жительницу села Дубоватое. – А вы чего здесь?

– Да я в инициативной группе от Дубоватого. Были у главы района, а он нас направил в суд. Иван Николаевич, а вы в хутор на чем будете добираться? – поспешила спросить Анна Григорьевна, увидев, что Озеров, чтобы не толкаться, заторопился из приемной.

– Я на машине. Анна Григорьевна, а вас сколько человек? А то я сейчас еду домой, могу прихватить попутно. Мне только надо взять с собой двух человек.

– Вот спасибо. А то я осталась одна и теперь ломаю голову, как доехать хоть бы до Сырцево. Нас трое, но они остаются здесь на два дня у родственников. Им в больницу надо сходить. Да мне б  с вами доехать до Родникового, – торопливо говорила Анна Григорьевна, – а там я и пешком дойду. Вот повезло мне! Как раз зайду и к Волобуевой.

Побывав в двух магазинах и набрав хуторянам продуктов, Иван Николаевич со своими пассажирами покинул районный центр. Многокилометровый путь проехали незаметно. Разговоры хоть и были поверхностные и незначительные, но они дали возможность не замечать течения времени.

Анна Григорьевна вышла из машины у дома Волобуевых, а Иван Николаевич, увидев отдыхающего Шагурова, решил подъехать к нему и сразу выяснить, нужны ли  хуторянам помощники, которых он привез.

– Добрый день, дровосек, – поприветствовался он с Шагуровым. – Ну, как мы тебя подзагрузили?

– Выше головы. Ты знаешь, по-моему, эти кучи вчера были намного меньше, – засмеялся Владимир Ильич.

– Ничего, я вам всем привез помощников. Выходите, ребята, – позвал Озеров сидящих в машине парней. – Эти ребятки будут нам помогать готовиться к зиме. Я их взял в районном управлении сельского хозяйства. Они из Молдавии. В Россию приезжают каждый год в поисках работы. А в этом году у них не склеилось. Колхозов, в которых они обычно скирдовали солому, не стало, а московские хозяева нашей земли их не берут. Сейчас солому не скирдуют ввиду малого количества скота и новой технологии уборки зерновых. Вот они и остались без работы. В одном хозяйстве договорились ремонтировать коровник, но только через месяц. Будем брать? А то я их могу назад отвезти, пока еще видно.

– Какой разговор, Николаевич, конечно, надо брать. Кому тут колоть, – согласился с предложением Озерова Шагуров. – Целыми ж чурками топить не будешь. Это ж надо будет вместо наших печек делать целые паровозы, – пошутил он.

– Тогда, ребятки, в машину и поедем к вязу. Будем собирать родниковское вече. Ильич, ты поедешь с нами?

– Нет,  мне надо переодеться. В таком виде нельзя. Я приду чуть позднее,– пообещал Шагуров.

Иван Николаевич с молдаванами уехал к вязу, и  вскоре хуторяне услышали два удара о рельс, потом набат стих, и снова два удара. Это означало, что народ собирается для обсуждения какого-то вопроса. Так было ранее оговорено с людьми. В случае же пожара или какого-то другого тревожного происшествия удары должны производиться без всяких пауз, что дважды уже было опробовано.

– Простите, что пришлось вас оторвать от домашних дел, – начал свой разговор с хуторянами Иван Николаевич. – Сейчас я вас собрал по поводу заготовки дров.

– Иван Николаевич, так мы же уже их навозили, – с недоумением проговорила Наталья Петровна. – Плохо, что их приходится колоть. Мужикам еще ничего, а бабе как-то… трудновато, в общем. Я попробовала…  ничего у меня не получилось.

– Вот поэтому я вас и собрал. Вот эти два молодых человека, что стоят рядом со мной, как раз эту работу нам и помогут сделать. Мы завезли двадцать пять телег, – продолжил Озеров. – Их двое. Если нормально работать, то можно с этой работой управиться за восемнадцать-двадцать дней. В крайнем случае, за двадцать пять – телега за день. Оплата за выполненную работу: одна телега – двадцать пять рублей, плюс завтрак, обед и ужин. Кто будет колоть сам, пожалуйста. Согласны?

Хуторяне были рады, что им не придется выполнять трудоемкую для их лет работу. Договорились, что молдаване будут квартировать у Натальи Петровны и у нее же будут и столоваться, за что ей бесплатно поколют и уложат дрова. Оплату рабочим разделили поровну на все дворы.

– Постарайтесь, ребятки, помогите старикам, а мы вас не обидим, – пообещал Иван Николаевич.
               
                Глава  двадцать четвертая

Прошла еще одна летняя неделя. Температура в тени в дневное время держалась в пределах тридцати – тридцати трех градусов. Все семь дней было тихо и безоблачно. И только во второй половине ночи в хутор наведывалась росная прохлада, а над речушкой появлялась реденькая пелена тумана.

В эти часы родниковцы открывали окна и двери, чтобы остудить от духоты прошедшего дня свои жилища и надышаться свежим и прохладным утренним воздухом. Люди старались набраться сил на предстоящий жаркий день. Не стало исключением и наступившее воскресенье.

Иван Николаевич и Владимир Ильич еще прошедшим субботним вечером договорились в воскресный день наведаться к мосту через их реку, по которому хуторяне с давнишних времен переходили и переезжали на сторону дубоватовской луговины, чтобы потом по неширокой дороге добраться до своих соседей, а там и до центральной усадьбы было рукой подать.

 Сказать, что данное дорожное сооружение в прежние годы было совсем уж хлипким, нельзя, но не стоило говорить о нем и в восторженных тонах. Судите сами. Мост был возведен еще в прошлую войну. Только вот из-за давности времени людская память не сохранила, кто именно его построил. Одни поговаривают, что это сделали немцы летом сорок второго года, другие ж, более патриотично настроенные, говорят о том, что его, этот мост, возвели наши саперы в период подготовки к Курскому сражению для проезда танков.

 Второе утверждение больше походит на правду. Потому как мост в этом месте думали построить еще первые поселенцы. На запрягание лошадей… извините, на раскачку ушло всего-то… шестьдесят лет. Зато потом управились  за три или четыре ночи. Хоть и не хуторяне это сделали, но все равно. Потому-то второй вариант строительства моста родниковцам  нравился больше.

Правда, от моста, по которому прошли когда-то наши танки, остался теперь один скелет. До девяностого года верхнюю часть моста, и в частности настил,  много раз меняли. А вот за годы перестройки мосту не повезло. Настил вместе с бревнами и досками люди растащили для своих нужд. Тем более что по мосту и ездить-то стало некому да и не на чем. Но главное, что сохранена основа, все остальное можно уложить…

Это и привело хуторян к бывшему месту переезда через реку, а теперь к музейному экспонату.

– А что ты, Николаевич, надумал с ним сделать? Да и нужен ли он нам? – спросил Шагуров Озерова, когда они подошли к останкам моста. – Люди по двум бревнам переходят, ну а техника… – Владимир Петрович пожал плечами. – А какая у нас техника? И еще. Отремонтировав мост, Николаевич, мы можем сделать хуже самим себе. Сейчас к нам заехать можно только одной дорогой… тогда же к нам будет наведываться не только «полковник», но и другая пьянь, – рассуждал ненавязчиво Шагуров. – Нам лучше сделать переезд через ручей в балке. Что ты молчишь?

– Да думаю, – отозвался Озеров. – Может, ты и прав. Но по двум бревнам ходить тоже не слишком удобно. Владимир Ильич, а у меня появилась хорошая идея. Ширина моста у нас – пять метров, длина – семь. Сваи и вся обвязка, ты сам видишь, хорошие. Они еще послужат полсотни лет, если их не спилят, – засмеялся Озеров. – А теперь давай с тобою рассуждать. Если мы уложим новый настил из бревен и прибьем поверху хотя бы две полосы досок, ну это для колес машин. Кто даст гарантию, что все это потом, в одну из ночей, не  разберут и не унесут или увезут нечистые на руку люди? Ведь кто-то ж все вот это разобрал, – резко проговорил Иван Николаевич и показал рукой на  мост. – У нас ведь сейчас начали жить по принципу: лишь бы было хорошо себе, любимому. Давай-ка мы с тобой тут уложим две плиты перекрытия. Их еще на бывшем коровнике немного осталось. Уложить их надо на те бревна, по которым сейчас ходят. Добавим еще одно, и на них опустим краном облегченные плиты. Один торец плиты будет ложиться на землю, второй – на середину моста. Вторую плиту уложим с той стороны точно так же. Потом сделать перила… и все. Как, такой вариант пойдет? Деньги на ремонт моста надо попробовать взять из районного бюджета.

– Ни хрена ты у них не возьмешь, Николаевич, – с грустью в голосе проговорил Шагуров. – Скажи, ты думаешь, им нужен вот этот мост? Да если бы они хотели его восстановить, он бы таким не был. Если в районе надумали наш хутор вычеркнуть из перечня населенных пунктов, то зачем им тогда нужен этот мост? Он им, как и мы все, не ну-жен.

– И все-таки, Ильич, нам нужен мост. Пьянь пьянью, а в Дубоватое ближе. Здесь и медпункт есть, и магазин. Так что, хотим мы или не хотим, а восстанавливать нам его придется, – с грустью в голосе произнес Озеров. – По мосту проехать в Дубоватое можно будет в любую погоду. Нет здесь ни крутых подъемов,  нет и балок с ручьями.

– А где мы возьмем денег?

– Деньги? – вздохнул Иван Николаевич. – В лесничестве я договорюсь насчет кругляка, а положить настил мы и сами сможем за неделю. Пока обойдемся без досок. А дальше будет видно. Ты постой тут, а я пойду просчитаю метры и прикину, сколько надо будет нам кругляка.

Пока Озеров вышагивал по мосту, прикидывая в уме, сколько потребуется леса для полного настила, Шагуров отвлекся от дел мостостроения и смотрел в сторону хутора. Его внимание привлек движущийся по еле заметной дороге в их сторону трактор. Тот, кто сидел за рулем, не просто ехал к ним, а торопился, насколько позволяли возможности техники.

– Иван Николаевич! – крикнул Владимир Ильич Озерову. –  А к нам кто-то слишком торопится. Смотри, как гонит на тракторе. Может, какой пьяный?

– А кто может ехать на нашем тракторе, кроме Андрея Николаевича? А вот чего он так торопится, не знаю. Может, что стряслось? Подъедет, узнаем.

– Ну что, много насчитал?

– Да не очень. Мы можем использовать только четыре метра ширины, а пешеходная дорожка пусть остается. Продольные балки нам это позволяют сделать.

Дальнейшему обсуждению ремонтно-восстановительных работ помешал подъехавший на тракторе к Шагурову и Озерову Андрей Николаевич.

– Мужики, там этот! – крикнул он прямо из кабины через открытую дверь. – Ну этот… опять недоумок приехал.

– Какой недоумок? – переспросил Озеров.

– Ну «полковник» … – выругался Волобуев, – а с ним еще двое дружков. Все пьяные. А свиридихин еще и с дубинкою милицейскою, и с собакою. Сейчас он во дворе Сергея Антоновича. Кричит, что это он, ну Наумов, спалил его хату. Хуторяне начали туда сбегаться, а я к вам. Они могут его разорвать. Поехали быстрее в хутор, – крикнул Волобуев и, круто развернувшись на месте, покатил в Родниковый.

Когда Озеров и Шагуров подъехали к дому бывшего взрывника, там уже были почти все хуторяне. Люди плотным кольцом окружали лежавшего в скрюченной позе «полковника» с резиновой милицейской дубинкой в правой руке. Тут же, почти рядом с его головой, лежала на скошенной траве и «полковничья» фуражка с кокардой. До их слуха донесся голос жены хозяина усадьбы. Вера Алексеевна рыдающим голосом, рассказывала собравшимся, как все было.

– Он вначале ударил деда дубинкой, а потом  схватил  за горло и начал его душить! – кричала жена Сергея Антоновича. – А я его, вот эту гадину… – женщина обеими руками показала на лежащего свиридихиного внука, – вот этой доской… ну, по голове… он, вот этот…  – О-ой, это я его уби-ла!

В это время, раздвинув столпившихся хуторян, к лежащему  подошел Виктор Андреевич и начал его осматривать.

– Успокойтесь, он живой. Минут через десять отойдет.

– А где его дружки?! – выкрикнул Борис Леонидович. – Где эти подонки! – распаляясь, кричал бывший шофер. – Подонки! С дедами воевать! С креветками и с мильтонами хату спалил, а теперь… – дальше хуторянин потерял над собою контроль, и его выкрики были похожи по своему составу на многокомпонентный салат. – Мы вас… сейчас… на колья посажаем! Мы… – кричал Борис Леонидович, перемежая вполне литературные слова с русским матом.

Друзья «полковника», а скорее, подручные, уразумев, до какой страсти накалилась атмосфера после выходки «хозяина» сгоревшей хаты, и увидев лежащего на земле наследника, бегом помчались к машине, которая стояла в некотором отдалении от места пожара.   

Вскочив с ходу в «жигуленок», подручные «кадрового военного» на полном газу развернулись и помчались по луговой дороге в сторону Дубоватого. Они, должно быть, видели, что по этой дороге приехали Озеров с Шагуровым и Андрей Николаевич на тракторе, вот и покатили по ней, убегая от возможного возмездия со стороны хуторян.

 – Куда их понесло? Там же моста нету, – удивился Андрей Николаевич. – Они что, пьяные?

 – А то какие ж, – раздался голос Натальи Петровны. – Они там вон и пили, где стояла их машина.

– Вы этого свяжите, на всякий случай. Мы его потом отвезем к его друзьям в милицию, – показал на лежащего «полковника» Владимир Ильич, – а мы  с Иваном Николаевичем поедем к мосту. Как бы они не залетели в реку.

– Не переживайте, там мелко, да и мост короткий, – засмеялся Андрей Николаевич. – Если будут хорошо газовать, то могут и перелететь. Каскадеры… – дальше он, хоть и негромко, но довольно четко проговорил нелитературное слово. – А не перепрыгнут, искупаются. Им это полезно.

Выехав за пределы хуторских огородов и спустившись на луговину, Иван Николаевич и Шагуров увидели удаляющуюся на большой скорости машину.

– Они что, чокнулись? Неужели не видят, что дорога не накатана? – удивился Озеров.

– Николаевич, ты не гони, сбавь скорость, может, они опомнятся, – попросил Шагуров, не обращая внимания на вопросы, заданные Озеровым.

Машина беглецов между тем прибавила скорости.

– Они что, сумасшедшие? – удивился теперь уже подполковник. – Притиши, Николаевич, еще. Не надо газовать. А лучше  остановись совсем. Посмотрим, чем все это закончится. Если они додумаются прыгнуть…

Однако Владимиру Ильичу окончить фразу не удалось. Не доезжая до моста, машина на какой-то миг развернулась и, блеснув в солнечном свете левым боком, взмыла вверх, словно самолет при взлете. Во время полета «жигуленок» перевернулся и упал в прибрежные камыши. Все произошло так быстро, что Шагуров и Озеров не успели произнести ни одного слова.

Первым опомнился подполковник.

– Ну и Голли-ву-уд, – протянул Шагуров. – А вот теперь, Николаевич, газуй, и как можно сильнее! Давай, давай, Никола-евич, пое-хали! – чуть ли не закричал подполковник.   

Машину хуторяне увидели в прибрежном камыше. Она лежала на левом боку и за время, пока Озеров и Шагуров ехали, успела наполовину скрыться в воде.

– Они, наверное, в ней?! – заволновался Озеров.

– Да не-ет, – протянул Шагуров – Ты смотри-и! Счастливцы, – выходя из машины, удивился он. – Метров пятнадцать летели. Если бы не свернули, то они бы сейчас не убегали так быстро, – засмеялся Владимир Ильич и показал Озерову на  подручных «полковника», которые, выбравшись на другой берег, улепетывали во весь дух, подальше от хуторян. – А ты волновался. Вот если бы мы за ними гнались, то они могли и на мост улететь. А так все обошлось благополучно. Почти. Машине повезло меньше. Утопленницу теперь надо будет долго восстанавливать. Давай-ка посмотрим, что им помешало спокойно съехать в камыши? Почему это они вдруг взлетели? Машина сама по себе не может беспричинно подниматься в воздух на ровном месте.

– А вот, смотри, Ильич. Вот они газовали, никуда не сворачивая, а вот… смотри, как колеса начали юзить по траве, – показывал пальцем Озеров на широкий след от передних колес. – Чего бы это? – недоумевал он.

– А очень просто. Здесь, вот с этого места, тот, кто сидел за рулем, увидев разобранный мост, резко крутанул влево. Колеса, вместо того чтобы уводить машину влево, заскользили по траве. А-а ту-ут, – Шагуров нагнулся низко к земле, – да-а, вот с этого места машина, заехав на чистую землю, начала…  резко по-шла … да-а, по-шла-а… Ага! И пришла к вот этой давнишней слепышиной куче… все правильно. Во время удара о плотную землю колесо стояло в крайнем левом повороте. Фактически оно боком ударилось о препятствие. Машину же в это время уже начало заносить. Я имею в виду ее заднюю часть. В общем, она была в стадии поворота. Вот «жигуленок» и подмигнул нам солнечным зайчиком. Шума-херы, – усмехнулся Владимир Ильич.

– И что теперь? Что будем делать дальше? – задумчиво спросил Озеров, глядя на довольного Шагурова.

– Да ничего. Это уже проблемы нашего гостя. Пусть теперь у него болит голова, что делать с машиной.

Озеров и Шагуров еще минут десять ходили по следу машины, внимательно разглядывая следы от колес. Они так были увлечены, что даже не заметили и не услышали, как к ним подошла женщина.

– Здравствуйте! – раздался ее звонкий голос, от которого мужчины даже вздрогнули. – Здравствуйте, – второй раз поприветствовалась она, после того как Озеров и Владимир Ильич повернулись  к ней. – Иван Николаевич, Владимир Ильич, а я вас не узнала, – засмущалась подошедшая.

– Добрый день, Анна Григорьевна, – дуэтом отозвались мужчины и громко засмеялись от неожиданной согласованности приветствия.

– А вы что, знакомы уже? – удивился Озеров.

– О-о, Иван Николаевич, – заулыбался Шагуров, – вы опоздали ревновать на полтора года.

– Да, уже полтора года прошло, как мы познакомились, – подтвердила Анна Григорьевна. – Кто это там лежит? – поинтересовалась она и подошла ближе к месту «отдыха» машины.

– Да ваш «полковник». Вернее, это его машина. А сам он в хуторе. На ней ехали его…

– Понятно. Они с самого утра у него пьянствовали, а потом куда-то укатили. Они, что, были у вас? По-ня-тно. Он еще вчера кричал тут, что его наследство в хуторе вы спалили. Ну, хуторяне. И обещал поехать разобраться. Так это, выходит, что двое бежали мокрые отсюда?

– Ну да.  Мы не успели им оказать помощь, – усмехнулся Шагуров. – Сами выбрались. Они местные?

– Не-ет, эти двое из Сырцево. Они частенько у него бывают, – пояснила  Анна Григорьевна. – О-й, Иван Николаевич, а у меня для вас тут два письма, – спохватилась она. – Чуть не забыла. Их вчера принесла библиотекарь, а мне все равно идти в хутор. Вот я и решила их вам доставить, чтобы ей не идти из-за двух писем.

Взяв письма, Иван Николаевич долго их разглядывал, после чего вздохнул и спросил Шагурова: –  Как ты думаешь, Ильич, они хоть одну просьбу решили положительно?

– Вряд ли. Если они надумали избавиться от хутора, то ничего для нас делать не будут. Зачем им создавать для себя головную боль. Читай.

 – «В связи с отсутствием свободных пахотных земель в окрестностях хутора Родниковый, вашу просьбу…» – Иван Николаевич замолчал и повернулся к Шагурову. – Они предлагают взять землю… в общем, отсюда двадцать километров. Но там могут дать даже сто гектаров и обещают кредит. О-о как. 

– Один вопрос решили. Читай второе письмо.

– «Из-за отсутствия свободных линий…»

– Понятно. Подключить не могут, – засмеялся Владимир Ильич. – И, посмотрев на Анну Григорьевну, продолжил: – Земли зарастают бурьянами, но для хуторян ее нет. Телефон для коров был, а для хуторян опять нету.

– А про какой телефон вы говорите? – спросила Анна Григорьевна, очевидно, не понимая, о чем идет речь.

– Да хотели, чтобы на хутор выделили хотя бы один номер, – пояснил Иван Николаевич.

– Так хуторской телефон забрал своей дочери бывший заведующий фермой. Когда коров вывезли, он под шумок и оформил на нее, под видом того, что МТФ ликвидирована, а значит, и не нужен больше телефон. Такое письмо, говорили, подписал сам председатель. Про хуторян тогда никто и речи не вел. А кто жил в хуторе, им тоже было не до телефона.

– Ну что ж, – вздохнул Озеров, – начнем танцевать снова от печки, только теперь от губернаторской, – и сразу же спросил  Анну Григорьевну: – Вы едете в хутор?

– Да, если возьмете.

– Тогда – в машину. А то у нас там еще с «полковником» надо разбираться. Как, Владимир Ильич?

– А что с ним разбираться. На осину его, мерзавца! Поехали, Николаевич, быстрее, а то наши могут ему, и вправду, бока намять, – поторопил Шагуров.

При въезде в хутор Анна Григорьевна попросила Озерова  остановить машину, объясняя это тем, что ей здесь огородами ближе идти к Волобуевым, и, поблагодарив за то, что подвезли, она медленно пошла по едва заметной тропинке.

– Николаевич, а она не хочет, чтобы люди видели ее в компании с нами. А Анна, насколько я осведомлен, одна.

– Ильич, я знаю, что Анна одна. Поэтому она и не хочет лишних разговоров. Это ведь село.

– Иван Николаевич, а чего ты … ну… не проявишь активность? Женщина она хорошая. Одному… в общем, трудновато. У меня вот сейчас жены нет, и ты знаешь, как хреново, – вздохнул Шагуров. – А вы оба еще молодые. Детей, конечно, сделать не сможете, а вот жить будет спокойнее. В одиночку плохо. Ты не обижайся, что я поднял эту тему, но жизнь идет и надо жить. Одному тяжко не только мужику, женщине тоже не сахар тянуть лямку.

Может, Шагуров еще бы убеждал Озерова в том, что жить одному плохо, но они уже подъехали к хуторянам.

«Кадровый военный» находился на том же месте, где и «уложила» его Вера Алексеевна. Теперь он, правда, не лежал, а сидел на земле, повязанный по рукам и ногам, да еще и с кляпом во рту, по-звериному оглядываясь по сторонам. Рядом с ним лежала без признаков жизни и его здоровенная собака. В охранении у него остались одни мужчины, женщин поблизости Озеровым и Шагуровым замечено не было.


– А эта откуда взялась? – показал Шагуров на собаку.

– Да... этот паскуда натравливал ее на Сергея Антоновича. А когда мы сбежались, она, ну, собака, кинулась на моего кобеля. Он у меня на цепи сидит. Я начал отбивать, а она на меня… вот я ее и приколол вилами, – пояснил взволнованным голосом Роман Владимирович. – Подонок, собаку на человека натравливать.

– А что вы ему рот заткнули? – поинтересовался Иван Николаевич у мужиков.

– Да, понимаете, матами кроет и кричит, что весь хутор сожжет, – пояснил Петр Степанович.

– А чего с ним нюнькаться, – отозвался Андрей Николаевич. – В камыши его, и пусть раков кормит. Он в Дубоватом людям уже так насолил, что они спасибо скажут.

– Зачем в камыши, – усмехнулся Петр Степанович. – Да в бабкином погребе его привязать к закрому, как он своего дядюшку привязывал, и пусть там сидит до посинения. Можно в багажник кинуть и повозить его, как он возил дубоватовскую Лизку. Он ее вначале ногами потоптал, а потом запихнул в багажник и возил, пока самому кататься не надоело.

– А давайте на него спустим хуторских собак, – предложил Андрей Николаевич и засмеялся.

– Владимир Ильич, а что вы посоветуете? Что с этим подонком делать?– спросил Шагурова Виктор Андреевич. – Ну достал он уже всех.

– Кастрировать бы его, чтобы такие, как он, на свет не появлялись, – ответил за Владимира Ильича Озеров. – В машину его, а собаку в багажник. В милицию…  или?.. – посмотрел Иван Николаевич на Шагурова.

– В милицию?.. Не-ет, туда мы его не повезем. Вы видели, сколько их у него пьянствовало? У нас сейчас такое правосудие, что нас только на свидетельские показания затаскают. Следователь сюда ездить не будет. Мы будем к нему наведываться, да еще и в конце дня. Нам будет лучше, если мы его с Николаевичем отвезем к мосту.


Услышав про мост, связанный начал проявлять беспокойство. Сделав несколько резких движений ногами, он громко промычал, после чего завалился набок.
А вы, – Шагуров посмотрел на свиридихиного внука, – господин «полковник», не тряситесь. Ничего мы с вами делать не будем. Я думаю, что со мною согласятся все здесь присутствующие, если я дам один совет. Перед тем как приходить к нам, чтобы поиздеваться над стариками, вспоминайте свою собаку.  Грузите его, надо ехать.

Остановившись у моста, Шагуров с Озеровым вытащили на землю с заднего сидения «наследника» и положили рядом с ним собаку.  Владимир Ильич развязал ему ноги и, показав рукой на дорогу, сделал последнее напутствие: – Запомни, «полковник», сейчас мы даем тебе возможность перейти этот мост в сторону Дубоватого на своих ногах. Но если ты воспользуешься им, чтобы прийти в хутор с плохими намерениями, то я тебя пристрелю сам, и тогда тебя через этот мост перенесут. Запомни это до конца своих дней.


                Глава  двадцать  пятая

Не откладывая в долгий ящик решение вопросов, которые «умерли» в районных кабинетах, Озеров надумал побывать в областной администрации. И особенно ему хотелось попасть на прием к самому губернатору.


– Как же так. Чуть ли не на всех углах кричат про фермерство, а на деле получается все наоборот, – размышлял Озеров. – Вокруг хутора сотни гектаров зарастают бурьянами, а предлагают брать землю за двадцать километров, да еще и кусками. А почему бы не дать рядом, в одном месте? – недоумевал он, глядя на заброшенные поля на противоположном склоне. – Да и возле кладбища можно было бы выделить…

Чем больше проходило времени со дня приезда в хутор Ивана Николаевича, тем прочнее в его сознании укоренялась мысль о том, что в России село брошено на произвол судьбы. Правителям всех уровней российской власти не нужны стали не только колхозы и совхозы. Им чужда даже сама мысль о российском крестьянстве, и они делают все, чтобы у людей отбить охоту заниматься хлеборобским  трудом.

Конечно, наступит время, когда какой-нибудь очередной правитель, восседая на высоком троне, вдруг захочет увидеть наяву жизнь простых людей в каком-нибудь захолустном селе без предварительной подготовки, без строительства дорог и раскрашивания заборов, без пирогов, выпеченных на кремлевской кухне и уложенных потом на крестьянском столе.
 
Но когда появится этот домовитый и болеющий за свою страну и за свой народ правитель, Озеров не знал. Не знал он, и сколько еще надо простому люду ожидать, чтобы ему дали возможность без помех работать, растить детей и со спокойной душой идти в будущее. А если не будет такого человека? Что ждет Россию? И сохранится ли она?
 
Сейчас даже самому глубинному мужику понятно, что до тех пор, пока у руля российской власти будут находиться такие бездарные личности, какие толпами бродят по кремлевским коридорам, России не бывать процветающей страной.

Больше двух часов Озеров бродил по своему огороду, в саду, дважды спускался по некрутому склону к камышовым зарослям, в которых пряталась их речушка, и все это время его мысли были заняты написанием письма губернатору. Да, Иван Николаевич решил, уж если ехать на прием, то он непременно должен все, что считает нужным и необходимым, изложить на бумаге. Поэтому и ходил бывший директор совхоза по своей усадьбе, сбивая в кучу разрозненные мысли и всевозможные прикидки с расчетами.

Но это было в четверг. И в четверг же вечером Озеров набросал черновик. Чистовому варианту он надумал посвятить вечернее время пятницы и субботы. Утром же в пятницу Иван Николаевич отправился в Сырцево к главе сельского округа. Ему хотелось узнать, кому принадлежит земля бывших огородов колхозников, которые обрезали еще во времена Хрущева Никиты Сергеевича, когда хутор Родниковый был признан неперспективным.

Хотя хуторян в то время никуда так и не переселили, но огороды по полгектара обрезали. Так и осталась та земля пустовать на долгие десятилетия. Поначалу хуторяне возмущались, некоторые даже писали жалобы, а потом смирились. Да и некому было уже гектарные огороды обрабатывать. Молодежь в хуторе не задерживалась, а для стариков и оставшиеся сотки стали неподъемными.

Вот и надумал Озеров пустить залежь в севооборот. В двух кусках набиралось почти девять гектаров. Оставалось выяснить, кому принадлежит эта земля, у кого она числится? В СПК или в администрации сельского округа? Хозяином могла быть и районная администрация. В районе такие земли значатся как резервные. Но отдадут ли они? У людей в свое время отобрали без всяких разговоров, теперь же придется побывать не в одном кабинете.

– Не власть, а собака на сене, – усмехнулся Иван Николаевич, выезжая на машине за околицу хутора. – В стране заброшены миллионы гектаров пахотных земель, а попробуй возьми лишнюю сотку, сразу – самозахват.

В Сырцево пришлось ехать окружной дорогой, а это  на пять километров больше, чем через Дубоватое.

– Придется мост все-таки восстанавливать. Пять в Сырцево, пять оттуда, – рассуждал Озеров, – в итоге за каждую поездку лишних десять километров.

Глава администрации сельского округа оказался на месте и, что самое удивительное, сразу согласился принять раннего посетителя. Однако при первом же упоминании о земле он как-то сник и начал проявлять непонятное беспокойство.

– Вы знаете, я тут работаю всего три недели, – начал хозяин кабинета, – и поэтому мне надо проконсультироваться.

О том, что глава администрации сменился, Иван Николаевич уже знал, да и на табличке ранее значился его тезка – Иван, но только Петрович, теперь же было написано, что главой администрации является Дмитрий Васильевич Кумаров.

– Дмитрий Васильевич, мне от вас не нужно сиюминутное решение, – прервал Озеров неловкое положение главы. – У вас должна иметься карта, на которой обозначены земли, подпадающие под вашу юрисдикцию. Земля эспэковская и земля ваша. Мне надо знать, кому принадлежат наши бывшие огороды. Они ведь сейчас все равно не используются.

– А-а, сейчас, минутку. У нас есть специальный человек, который, вернее, которая занимается как раз земельными вопросами. Людмила Викторовна должна все  знать, – и, улыбнувшись, Кумаров по телефону пригласил ее к себе.

– Да, эта земля числится у нас. По крайней мере, до прошлой недели она была наша, – пояснила сотрудница администрации, услышав вопрос Ивана Николаевича.

– Людмила Викторовна, а мы, хуторяне, можем эту землю взять в собственность или хотя бы в аренду. А если и не все, то один я могу это сделать? – поинтересовался Озеров. – А купить ее можно? И если да, то, сколько за эту землю надо будет заплатить? Но я согласен на ее аренду.

После довольно продолжительной беседы, как там пишут в серьезных правительственных протоколах, договаривающиеся стороны пришли к единодушному мнению, что для решения данного вопроса нужна консультация с вышестоящей организацией. То есть Людмиле Викторовне и Ивану Николаевичу Озерову надо получить разъяснение у специалистов районной администрации и в земельном комитете, а если потребуется, то и согласие районной власти.

Чтобы не откладывать решение данного вопроса на следующую неделю, Иван Николаевич, поблагодарив главу и Людмилу Викторовну за оказанную помощь и консультацию, сразу же поехал в земельный комитет района. Здесь его, однако, по приезде принять не смогли, ввиду большой загруженности сотрудников, и Озерову пришлось около двух часов просидеть в коридоре в ожидании приема.

– Мужчина, заходите, – пригласила хуторянина освободившаяся от неотложных дел хозяйка кабинета. – Что у вас?

Выслушав Озерова и посмотрев на карте место расположения свободной земли, землеустроитель, показав на толстую кипу бумаг, объяснила: – Вот это мы готовим главе района. У нас по району в сельских округах сейчас много имеется земли, которую они не используют. Тут и ваша земля. Мы ее передаем в резерв района и сразу же даем объявление о передаче в аренду.  Вы можете прямо сейчас написать заявление на имя главы района с просьбой передать девять гектаров вам в аренду на длительный срок. Пока будет готовиться постановление, ваш вопрос будет решаться параллельно с ним. По крайней мере, вы будете первым претендентом на этот участок.

– А местные? – спросил Озеров, имея в виду сельский округ. – Они против не будут?

– Ваша администрация еще не знает о подготовке этого постановления. Так что можете прямо вот тут садиться и писать свое заявление, – показала хозяйка кабинета на свободный стол. – А я займусь своими делами. Что будет неясно, спросите. Выкопировку участка сделаете вот с этой карты. Обязательно укажите, для каких целей хотите взять землю.

…Домой Озеров возвратился только к шести часам. Летний день к этому времени сменил полуденную испепеляющую жару на предвечернюю духоту. Если до этого времени в течение дня на хутор, на его сады и огороды, с восточной стороны хоть изредка да набегали легкие волны прохлады, то теперь перегретый сухой воздух даже не думал и колыхаться. Он распластался над Родниковым, заполняя собой даже самые укромные уголки.  Не было от него спасения ни в садах, ни в огородах, и даже у берега заросшей камышами речушки нельзя было найти прохладного места.
 
Хуторяне переживали знойную духоту кто как мог. Одни, закрыв на окнах ставни и разостлав в самой прохладной комнате на полу матрасы или какую-нибудь одежонку, лежали, слегка подремывая, другие, завесив окна чем-нибудь темным, ожидали вечернюю прохладу на кроватях, стараясь при этом не делать лишних движений.

Да что говорить про хуторян, если молдаване, казалось бы, привыкшие к высоким температурам в своей стране, и те, обессиленные, лежали в тени яблони в саду Натальи Григорьевны. Последние четыре дня они начинали колоть дрова в четыре утра и выполняли эту работу до одиннадцати часов, после чего уходили на длительный отдых аж до восьми вечера.

Иван Николаевич, намаявшись от пребывания в Сырцево и в районном центре, тоже не преминул немного передохнуть. Он даже не стал готовить себе ужин, решив вначале хоть чуть-чуть полежать и поостыть, тем более что в его комнате было прохладно и уютно. Кроме отдыха Озерову хотелось скучковать появляющиеся разрозненные  мысли, а если удастся, то  и изложить чуть позднее обдуманное на бумаге.   

Минут десять Озеров ходил по комнате. Для того чтобы не терять во время обдумывания хорошие и нужные мысли, он даже приготовил ручку и несколько листов бумаги и положил их на край стола.

Однако, как только Иван Николаевич прилег на кровать, мысли о земле и о письме губернатору враз куда-то исчезли, навалилась пьянящая дрема, и через  некоторое время Озеров уже крепко спал.

Но это был обычный короткий дневной сон. Как и в годы своего директорствования, Ивану Николаевичу хватило не более пятнадцати минут, чтобы избавиться от усталости и обрести способность связно думать. Он почувствовал себя так хорошо, что ему не захотелось даже уже и лежать.

Встав с кровати, Озеров хотел было уже садиться за стол и приняться  за написание письма. Но тут произошли непредвиденные изменения. Все накопленные за день путные мысли отошли куда-то на задний план, а вместо них появилось чувство голода. Иван Николаевич вначале даже удивился, а потом вспомнил, что с самого утра он еще ничего не ел.

Поварские дела Озерова были прерваны звонким лаем Дашки, которая, судя по ее поведению, яростно старалась защитить свою территорию от непрошеного гостя. Она даже дважды появлялась у открытой двери летней кухни, чтобы оповестить хозяина о прибытии чужого человека, после чего вновь бежала к калитке, захлебываясь лаем.

– Да-шка, ты что-о?!– раздался голос Андрея Николаевича. – Ну ты погляди на нее. Ну прямо бросается. Мо-ло-дец, хозяйка. За штаны-то не надо хватать. Моему кобелю хоть на хвост наступи, он и не подумает гавкнуть, – засмеялся гость, увидев в дверном проеме Озерова. – Иван Николаевич, может, я не вовремя, но моя сегодня была в Дубоватом и оттуда принесла районную газету. Тут вот объявление есть. Фермер в Кирилихино, это недалеко отсюда,  продает технику. Сказали, что он разорился, вот и продает. Может, съездим к нему?

– Хорошо, Николаевич, – согласился Озеров после некоторого раздумья. – Только мне надо хоть немного перекусить. Я с утра еще ничего не ел. Заходи, я тут яичницы с салом нажарил, – пригласил он Волобуева.
–
 Не-е, я только поел, – отмахнулся тот. – Я лучше пойду переоденусь, а то в этом стыдно ехать, – показал он рукой на рабочую одежду. – Я приду через полчаса.

Крестьянское хозяйство Стрелкова, это фамилия самого хозяина, находилось в некотором отдалении от села Кирилихино и располагалось в живописном месте, в бывшей усадьбе, а точнее, на месте бывшей усадьбы мелкого помещика. Бывший владелец этих земель, вероятно, был большим знатоком и любителем паркового строительства.

– Несмотря на большое количество лет между его временем и нашими днями, в низине еще остались в сохранности и радуют глаз липовая и березовая аллеи. Они когда-то входили в общий ансамбль великолепного парка, от которого уже почти ничего не осталось, разве что высохший пруд с небольшим островком в центре, на котором, под кроной раскидистой липы, любили чаевничать владельцы усадьбы, – продекламировал наизусть отрывок из какого-то журнала или из газетной статьи Андрей Николаевич.

– Николаевич, где ты это вычитал? – с удивлением спросил Озеров. – Это про эти липы с березами?

– Да. Лет пять назад в местной газете был рассказ одного краеведа об этой усадьбе и его владельце. Он с такой жалостью, а может, даже и со слезами на глазах, писал о тех временах, что даже я, когда читал, чуть не прослезился. И какой был помещик хозяйственный, и какой он был грамотный, и как он любил природу… ну и так далее. А вот не написал этот любитель старины, как этот помещик самолично избивал своих людей, как он насиловал деревенских девок и в неурожайные годы забирал последнее у крестьян. Написано было складно. Вот я и выучил немного на память.

– А откуда знаешь, что был…

– Да дед мой по матери мальчонкой у него работал, – прервал Озерова Волобуев – Его отец  на два года отдавал этому помещику для работы в хозяйстве. Досталось, – вздохнул Андрей Николаевич. – А деда я захватил, вот поэтому и знаю.

– Ну что, Николаевич, можно сказать. Сейчас развелось слишком много тех, которые восхваляют давние времена. Восхваляют потому, что самих никогда не таскали за чуб и не били вожжами.  Они думают, что если бы не было революции, они бы все находились в стане помещиков и капиталистов. Никто из них не хочет даже подумать, что кто-то мог оказаться и конюхом или забитым нуждой крестьянином, а может, даже и бродячим нищим. Они не думают потому, что при Советской власти достигли высокого положения в обществе.

– Смотри-ка! А он неплохо тут обстроился, – удивился Волобуев. Мо-ло-дец! А чего ж это он распродает все?

– Сейчас узнаем, почему это люди бегут из такого красивого места. Может, он преуспел и теперь поднимается на более высокий уровень капиталистической лестницы?

 О причине распродажи фермером всего своего имущества родниковцы узнали довольно быстро и узнали об этом от самого, теперь уже бывшего, хозяина. Он в это время мыл под навесом свою старенькую «шестерку», а увидев подъехавших, сам пошел навстречу Озерову и Волобуеву.



Что может быть в жизни человека самым нежелательным и самым уязвимым для его самолюбия, чем чувство своей беззащитности перед обстоятельствами, которые он не может преодолеть сам, с минимальными для себя потерями. Так получилось и у Стрелкова.

Семь лет назад бывший начальник участка местного колхоза захотел попробовать себя в качестве нового хозяина российской земли. Поддавшись обещаниям высоких чиновников и идя на поводу своих амбиций, он, Стрелков Анатолий Тихонович, после долгих мытарств по властным коридорам, к середине зимы девяносто второго года, стал владельцем сорока пяти гектаров заброшенных к тому времени земель. Взяв без проволочек кредит в банке, он стал самостоятельно, на свой страх и риск помогать правителям новой России решать продовольственную программу.

– Вы знаете, я и вправду думал, что у нас в стране начнет хорошими темпами развиваться фермерство. Вы вспомните, как все это рекламировали и преподносили. И свободный труд, и самостоятельность, и все, что вырастишь, можешь хоть продать, а хоть и сгноить, – грустно улыбнувшись, Стрелков на короткое время умолк, но после некоторого раздумья продолжил: – Я работал  тогда начальником участка, и мне приходилось иной раз даже ходить по дворам, чтобы уговорить кого-нибудь из женщин подоить колхозных коров. Не все ладилось и в поле. Не хватало трактористов  и людей для обработки сахарной свеклы. Мы ведь тогда не использовали гербициды. По правде, мне тогда все так осточертело, что я с большим желанием пошел в фермеры. Семь лет круглосуточной работы. Без выходных и проходных. Одно только название, что фермер, вроде как хозяин и миллионер.

– А что ж случилось, что вы решили переменить свою жизнь? – не удержался от вопроса Иван Николаевич.

– Обычные долги, – вздохнул Анатолий Тихонович. – В прошлом году я еще кое-как свел концы с концами, а в этом мне кредита зимой не дали, пришлось идти к частнику. Неделю назад…  он меня…  поставил на счетчик. Я ведь занимался животноводством, – Стрелков снова вздохнул. – Коровы, куры, гуси… в общем, они меня съели. Животноводством у нас заниматься невыгодно. Растениеводством еще можно…

Чтобы поменять тему и не изливать больше незнакомым людям душу, Стрелков предложил приехавшим посмотреть на технику, которую он намерен продать для погашения своей задолженности. Если, конечно, удастся.

– А дом? – спросил Озеров. – Остается?

– Не-ет, хватит. Нахозяйничался. Продаю все. Перехожу к отцу в село. Он уже старый… не хочу больше ни-че-го. Устал.

Из всего предложенного Стрелковым Иван Николаевич купил только роторную косилку и поперечные конные грабли, приспособленные для работы в паре с трактором.

– Иван Николаевич, а зачем нам, вам это все нужно? – тихо спросил Волобуев Озерова во время торгов.

– Будем косить бурьяны, чтоб хутор нельзя было спалить, – усмехнулся тогда Озеров.

Однако причина приобретения косилки с граблями была более веская, нежели косить только бурьяны. Иван Николаевич в мыслях все-таки надеялся, что если хуторяне и не отстоят свои паи в этом году, то девять гектаров бывших огородов он постарается заполучить. Поэтому и купил, казалось бы, ненужный инвентарь. Все зависело от встречи с губернатором, к которому надо было еще попасть.

В хутор Озеров и Андрей Николаевич вернулись, когда солнце вот-вот должно было опуститься за линию горизонта.

Приобретенный сельхозинвентарь Озеров и Волобуев забрали у Стрелкова на следующий день, то есть в субботу.

…Два вечера, как было и задумано еще в четверг, Озеров писал письмо. Изначально оно у него получилось на десяти страницах стандартного листа. Однако, после многократных зачеркиваний и сокращений, у него осталось всего три страницы текста, написанного убористым каллиграфическим почерком. Ехать в областной центр намечено было в понедельник предстоящей недели.

Проснувшись воскресным утром, Иван Николаевич вставать сразу не захотел. А к чему было торопиться? Воскресенье ведь – красное число не только  в календарях, которые имеются у хуторян. Этот день, как известно, является выходным по всей России. Вот и остался Озеров в постели.

– Буду лежать, пока не надоест, – решил он. – Хоть один раз в жизни поваляюсь в кровати беспричинно.

Но не удалось Озерову долго лежать. Причиной этому стали внезапно нахлынувшие воспоминания о жене и сыне. Хотя он о них думает почти каждый день, но теперь это были не просто воспоминания, ему вдруг почудилось, что и жена, и сын где-то здесь, послышались даже их голоса, а через мгновение Иван Николаевич явственно увидел родные лица. Не помня себя, он быстро встал и шагнул в соседнюю комнату…

– Успокойся, Ваня, – проговорил Озеров сам себе, почувствовав, как его глаза наполняются слезами. – Иди-ка лучше во двор и что-нибудь сделай.

До девяти часов во дворе Озерова раздавались удары, до девяти часов Иван Николаевич колол толстенные чурки. Может, он еще бы некоторое время этим занимался, да только его работу приостановил своим появлением  Владимир Ильич.

– Ив-ан Никола-евич, ну что ты делаешь? Завтра ж у тебя уже будут работать ребята, – еще от калитки крикнул он. – Или ты… что стряслось? Тебе кроме этих дров больше заняться нечем? Лучше бы ты отдохнул.

Озеров выпрямился, посмотрел затуманенным взглядом на вошедшего, глубоко вздохнул и, положив топор на дровосеку, пригласил Шагурова в сад.

– Понимаешь, Володя, опять я видел  сына и жену, – начал Иван Николаевич, после того как они присели на скамейку за столом. – И видел так ясно… – Озеров крепко сжал кулаки и опустил голову.

– Понятно. Трудно тебе. Но надо держаться, Николаевич. Надо крепиться и жить. Не ты первый, не ты последний, – успокаивал друга Шагуров. – Давай мы с тобой сменим пластинку, – слегка улыбаясь, предложил он. – Я к тебе хотел наведаться перед обедом. Мужики вчера предложили сегодня перед вечером порыбачить маленько. У Сергея Антоновича в сарае нашелся небольшой бредешок, вот они и захотели потаскать его. Может, какой карась и попадется. А чего. Нормально б было. Костеро-ок, у-ха-а. Бросай жалеть самого себя. Пошли ко мне. Я там завтрак сварганил, да Ольга Сергеевна помешала. Идите, говорит, Владимир Ильич, к нашему председателю, он дрова колет, наверное, что-то случилось. У женщин, знаешь, нюх особый. Вот я и пришел. Пошли.

…В четыре часа пополудни все мужское население хутора Родникового собралось у самой кромки берега заросшей осокой и камышами речушки. Одеты хуторяне были кто во что. Одно их объединяло – резиновые сапоги. А как без них обойдешься? Босиком? Так рыбу ж пришли ловить люди, которые голой ногой не ступали на землю уже лет по десять-пятнадцать. А рыба, если она еще плавает в реке, на берег не выпрыгивает. Отсюда вывод – надо забираться в воду. Вот и надели мужики обувь, в которой можно безбоязненно ходить по речному дну.

– Что будем делать с нею? – спросил Сергей Антонович, показывая на лежащую на поваленной траве сеть  длиной около семи метров и шириною в человеческий рост. – Мы ж с этим бреднем тут не развернемся, – засмеялся он.

– А у меня есть идея, – отозвался Андрей Николаевич. – Мы в детстве ловили рыбу саком. Знаете, что это такое? Э-э, а еще пенсионеры, – подколол он мужиков. – Берется палка, метра два длиною, а к ней привязывается такая же, только метра четыре. Получается дуга или полукруг. К этому полукругу мы особым способом крепили длинные лозовые прутья, а макушки связывали вместе. Получалось приспособление для ловли рыбы, которое мы называли «саком». Тяжеловат, правда, был, но ничего. И, знаете, карасей лови-ли.

– И какое предложение? – спросил Шагуров. – Сеть отложить, а сделать… как ты назвал?

– Сак, – засмеялся Волобуев. – Но я предлагаю не из лозы делать, а сложить сеть вдвое, – Андрей Николаевич взял сеть за один край и сложил. – Видите? А теперь завяжем или сошьем две стороны и получим…

– Трал, – подсказал Иван Николаевич. – Только надо привязать по краю две палки по метру длиной, чтоб хорошо было его таскать. Вообще-то, идея неплохая.

… Приспособление для лова рыбы таскали мужики по очереди, потому как удовольствие это было не слишком большое. Процесс лова, или его технологическая цепочка рыбаками вначале была теоретически оговорена на берегу, и только потом мужики свою теорию опробовали на практике. Выглядело все очень просто и довольно занимательно.      

Двое «тральщиков» подводили орудие лова со стороны чистой воды к прибрежным зарослям, будь то камыш или осока, и давали об этом знать свободным от буксировки мужикам, которые в это время шли по берегу. И вот тут начиналось самое интересное. Образовав полукольцо, оставшиеся на берегу с криками и гиками устремлялись к «тральщикам», стараясь как можно больше наделать шуму, ну и… чтобы рыба с перепугу кидалась в ловушку, а не уплывала куда-нибудь в сторону. Во время загона можно было кричать, топать ногами, бить палкой и подпрыгивать. Все, что перечислено, деды выполняли с большим желанием и мальчишеским задором.

– Ильич, левой, левой ногой под кустом пошуруди! – кричал Иван Николаевич, взбивая бурун воды увесистой палкой.

– Прыгай, прыгай по осоке! – советовал Волобуев Петру Степановичу. – Сильнее, сильнее! Шуми больше!

И, представляете, шумели, да еще и как шумели. Только один Сергей Антонович не забирался в воду ввиду преклонных своих лет и болезни спины. Но у него была не менее ответственная работа – он собирал на берегу рыбу, которую ему выбрасывали рыбаки. Кроме этой работы он еще и давал советы, к какому месту тащить трал и как лучше гнать рыбу.

…До семи часов вечернего времени над камышами раздавались громкие голоса и крики радости, когда в сеть попадала какая-нибудь рыбешка. И только в начале восьмого на берег к Сергею Антоновичу выбрались из воды продрогшие  участники воскресной путины, взглянув на которых, Наумов громко рассмеялся. Перед ним стояли мокрые, обляпанные грязью и увешанные тиной с ряской хуторские… водяные. С их одежды и из дырявых сапог струйками и струями стекала и вытекала вода, а рыбак-хирург еще и икал.

– Ну как наш улов, Антонович?! – выкрикнул посиневшими губами Шагуров.

К ногам рыбаков завхоз и кладовщик в одном лице поставил ведро с уловом,  в котором плескались пять карасей и семь карасиков, три щучки и полтора десятка мелочи. Уху варили в саду Ивана Николаевича. Там же и просидели за разговорами до появления на небе первой звезды.

В связи с рыбной ловлей и запоздалыми посиделками Озерову пришлось делать довольно ранний подъем в понедельник. Ему захотелось на свежую голову перечитать письмо, адресованное губернатору, и внести, если понадобится, исправления.  Просмотрев дважды текст и не найдя никаких, на его взгляд, изъянов, Иван Николаевич положил свое прошение в папку, а потом уже начал готовиться к отъезду, предварительно накормив свою дворовую живность и самого себя.

В областной центр вместе с Озеровым ехали по своим надобностям Ольга Сергеевна – ей надо было сдать отчет одного предпринимателя, Владимир Ильич – надумал навестить свояченицу, у которой, по каким-то причинам, загостилась жена, и Петр Степанович – этот соскучился по прежней работе. Попутчики Ивана Николаевича назад этим днем не возвращались, а это означало, что ожидать никого не придется.

– Иван Николаевич, а вы не волнуйтесь за нас, – засмеялась Ольга Сергеевна. – Домой добираться будем сами по себе.

В бывшем обкоме партии, а теперь администрации области Озерову пришлось довольно долго ожидать неизвестного ему Дмитрия Викторовича Аршинова, который заведует приемной и он же ведет запись желающих попасть к губернатору, отправляя иных в другие кабинеты, к другим ответственным работникам. Все зависело от важности вопроса.

Только перед самым обедом Ивану Николаевичу удалось дозвониться до Аршинова  и упросить принять его для передачи письма губернатору и записаться на прием.

– Я вас, Иван Николаевич, понимаю. Вопрос у вас серьезный. Но к губернатору в ближайшие две недели вы попасть не сможете, – развел он руками. – А может, вы пойдете к его заместителю, который курирует вопросы сельского хозяйства? К нему вы можете попасть… – Дмитрий Викторович посмотрел в журнал, – через два дня.

– Нет. К заму не надо. У меня вопросы разные, нужны деньги… только к губернатору. 

– Тогда я могу вас записать только на второй понедельник августа. Письмо оставьте. Может, мы какие-либо вопросы порешаем раньше.

 На этом и окончилась встреча Озерова с заведующим приемной Аршиновым Дмитрием Викторовичем  и окончилось его пребывание в администрации области.

Прикрыв за собою массивную входную дверь и ступив на разогретую полуденным солнцем площадку перед парадным входом в здание администрации, Иван Николаевич на короткое время остановился, посмотрел по сторонам, после чего  решительным шагом направился к зданию междугородного переговорного пункта, с намерением позвонить Федору Игнатьевичу. Письма, которые он пишет, остаются письмами, а живой голос – это совсем другое.

Каждый раз, как только Озеров по каким-то делам попадал в любой большой город, он не переставал удивляться тому, как могут люди жить в постоянном грохоте. Жить среди раскаленных от летнего зноя камней и асфальта, как можно каждодневно дышать вместо чистого воздуха невообразимой смесью и при этом еще испытывать удовольствие и радость.

– И как они тут только живут? – думал Иван Николаевич, пробираясь между рядами стоящих «в пробке» машин.
               
                Глава  двадцать  шестая


Не думал-не гадал Владимир Ильич, что судьба преподнесет им с женой очередную жизненную трудность. Расставшись в центре города с Озеровым и своими попутчиками, Шагуров зашел на рынок, для того чтобы прикупить некоторые продукты. Ну не появляться ж ему у горожан нежданно-негаданно, как снег в летнюю пору, да еще и с пустыми руками. Он хотя дома и положил в сумку все, что было наказано женой во время его отъезда в хутор, но все равно…

Прохаживаясь вдоль рядов торговцев овощами и фруктами, Владимир Ильич удивлялся обилию даров матушки-природы, но еще больше удивляло его преобладание среди «купечества» лиц кавказской и среднеазиатской национальностей. Даже огурцами, которых этим летом повырастало столько, что хуторяне ими кормят свою дворовую живность, из-за того что не знают, куда и кому их сдать, тоже в основном торговали не местные, а лица не славянской национальности.

– Да что же это мы такие неповоротливые? – возмущался Шагуров, глядя, как бойко отпускала огурцы и помидоры жгучая брюнетка южных кровей. – Или мы созданы только для войны? – размышлял он. – Не-ет, с войнами у нас тоже не все в порядке. Если бы наша страна была такой, как Германия или еще какое европейское государство, нас уже давно бы не было. Мы ж начинаем отбиваться, когда нас погоняют по просторам России и понабивают нам морду, вот тогда мы начинает огрызаться, – с горечью думал Владимир Ильич, вспомнив  некоторые исторические факты.

Потолкавшись среди многочисленного люда еще с полчаса и купив в крытом рынке кое-что из мясного, Шагуров отправился на ближайшую остановку общественного транспорта, откуда вскоре уехал на маршрутном такси в нужном ему направлении и до нужной ему остановки, на которой благополучно и вышел через четверть часа.

По пути к свояченице Владимир Ильич купил еще и несколько центральных газет для ознакомления с положением дел в России и за рубежом. Потому как, проживая в хуторе, он  читал газеты нечасто, а если это и удавалось, то все, о чем он узнавал, было, в лучшем случае, недельной давности. А если по правде, то и не хотелось выглядеть в глазах свояка совсем уж несведущим  и оторванным от жизни человеком.

У подъезда дома Владимиру Ильичу встретилась соседка по площадке, Татьяна Аркадьевна, часто заходившая в гости к его близким.

– Что, Владимир Ильич, удалось вам договориться? – спросила она после приветствия Шагурова.

– Кому? С кем? – не понимая, о чем спрашивает соседка, в свою очередь задал вопрос хуторянин.

Татьяна Аркадьевна плотно сжала губы и, посмотрев на него взглядом, полным удивления, махнула рукой и заспешила по своим делам, так и не пояснив Владимиру Ильичу, кто и с кем должны были договариваться, и главное, не сказала, о чем надо было вести переговоры.

С чувством тревоги поднимался подполковник на второй этаж, медленно переступая со ступеньки на ступеньку. Подойдя к двери квартиры свояка, он некоторое время постоял, как бы собираясь с духом, вздохнул… и нажал на кнопку звонка.
 
– Сейчас! Иду, иду-у! – откликнулась его жена, каким-то глуховатым голосом. – Во-ло-дя? – удивленно проговорила она и, увидев у мужа в руках сумки, посторонилась, пропуская его в кухню. – Поставь их к столу.

– Что тут у вас случилось? – тихо спросил Шагуров жену.

– Чш-ш, – вместо ответа шикнула супруга и, придставив к своим губам палец, покачала головой. – Маша пошла в магазин, а Виктор в своей комнате. Проходи, я тут сама разберусь с твоими сумками. Только не особо донимай его разговорами, – попросила мужа жена.


– Здравствуй, Алексеевич. Как вы тут… – начал Владимир Ильич, не зная,  на какую тему и в каком тоне можно заводить разговор со свояком.

– Да как. Пло-хо, – каким-то дребезжащим голосом ответил Виктор Алексеевич. – Бездомные мы теперь с тобою, Ильич. Остались мы на старости лет у разбитого корыта! – распаляясь, почти выкрикнул он. – Это ж надо додуматься до такого! Давайте, отец, продадим вашу квартиру. Как будто у нас кроме этой  имеется еще несколько штук.

В это время к ним быстро вошла жена Шагурова и начала успокаивать своего зятя: – Алексеевич, успокойся. Тебе нельзя волноваться… Тебе врачи что сказали?

– Таня, не надо меня успокаивать! – прервал ее тот. – Как я могу не волноваться, если родной внук из-за своей жадности готов  продать и отца с матерью, и деда с бабкой, – с негодованием проговорил он и стукнул кулаком по журнальному столику. – Нельзя волноваться! – злобно выкрикнул Алексеевич и посмотрел на Шагурова. – Присаживайся, Володя, буду тебе жаловаться, а то с нашими сестрами… – и, не договорив, свояк махнул рукой. – Садись. Садись и слушай… сказку про золотого бычка, – болезненно улыбнулся Алексеевич.

Владимир Ильич, ничего не понимая, вопросительным взглядом посмотрел на жену, надеясь услышать от нее что-нибудь более для него понятное. Но та только вздохнула и, махнув рукой, быстро пошла в кухню, оставив свояков одних. Давая тем самым понять, дескать, пусть они говорят без нее, о чем хотят и как хотят.

– Садись, Ильич, вот в то кресло, – показал Алексеевич кивком головы, – и слушай. Вот эту квартиру я со своей Марией получил, когда мне было тридцать восемь, а ей тридцать три года. Десять лет мы с ней промыкались по частным квартирам, общежитиям и два года с дочкой ютились в маленькой однокомнатной квартирке. Когда получили вот эту, – Алексеевич обвел взглядом комнату и, скорчив болезненную гримасу, продолжил: – Ну, думаю, все, в этой квартире буду жить до конца своих дней. Так она нам тогда понравилась с Марией, что она в первый свой день, вместо того чтобы радоваться,  больше плакала, а я проходил, помню, молчком. Три года мы ее обставляли… А-ах, в общем, наш любимый внук… не знаю, может, я рассказывал тебе… Внук, значит, наш работал на заводе каким-то начальником бюро, что ли. Два года назад женился, год назад разошелся, ушел с завода и подался в этот, как его? Ну, чертов биз…

– Бизнес, – подсказал Шагуров.

– Вот-вот, в этот чертов бизнес. И начал мотаться, то в Турцию, то в Китай, то еще куда, на целые недели пропадал. А  две недели назад завился домой и прямо с порога отцу с матерью заявил, что он прогорел в одном деле и что ему нужны деньги, иначе, мол, его убьют. Ну, они думали, что он шутит или, может, выпил. А он, ну мой внук, начал на них кричать, что, мол, им не дорог родной сын… ну, в общем, дочь с мужем гадали, гадали, как выкрутиться… и… нагадали.

Алексеевич глубоко вздохнул, закрыл глаза и умолк.

– Что, сердце? – встревоженно спросил его Шагуров.

– Да все у меня болит, – пожаловался свояк. – Так вот, Ильич. Позавчера утром сюда приехала дочь, и знаешь, что она выкинула? Знаешь, что они молодыми головами надумали, там, в своем Воронеже? Они додумались продать нашу квартиру, а нас забрать к себе в Воронеж. У них там есть дача, и мы можем жить в ней. Она, мол, хорошая. Владимир, нет, ну ты подумай только. Продать нашу квартиру, не ихнюю, не собственную, а нашу! И кто предложил?! Ро-дная до-очь. Им, видите ли, нужны деньги, чтоб спасти своего мота. Работал же на заводе, получал неплохие деньги. Не-ет, надо много и чтоб сразу. А как же мы жили и работали? Порою перебивались с хлеба на воду, но у нас и в мыслях не было предлагать своим родителям или дедам продавать дома. Вот теперь какая стала молодежь, Ильич. Не-ет, ну ты подумай... Ну это еще не все! Послушай, что было дальше. Дочь уехала под вечер, а ночью приезжал внук. Этот начал на нас с бабкою кричать, – Алексеевич глубоко вздохнул и, немного помолчав, продолжил: – Внук… в общем, ко мне приехала «скорая», и я не знаю, что наш любимый внук говорил на кухне своей бабке. Слышал, что он сильно шумел, но я не разобрал, а Мария мне  не говорит. Она побаивается его. А я дочери прямо сказал: он, когда уходил с завода, у нас не спрашивался, так вот пусть теперь и выкручивается сам как хочет. Сейчас ему деньги нужны, а потом что, они ему не будут нужны? Значит, надо будет продавать уже квартиру, в которой сейчас живут мать с отцом?! Да что же это за бизнес, если надо продавать квартиры? Не дождутся! Никуда я не поеду, свояк. Я буду умирать в этой квартире, – тихо проговорил Алексеевич и лег на диван. – Ты, Володя… похлопочи… потом, а то Марии будет трудно… 
 
После того как Виктор Алексеевич умолк, из кухни вышла жена Шагурова  с чашкой в руке.

– Вот, выпей, станет легче. Не волнуйся, Алексеевич, может, еще все уляжется. Это ж они только предлагали тебе. Вы ж можете решить и по-другому. Да и потом. Они ж ваши дети… может, и вправду у них нет другого выхода?
 
После корвалола свояк Шагурова успокоился, а потом и  уснул. На кухне Татьяна Викторовна поведала своему мужу о том, что происходило в квартире в последние дни.

– Володя, не доведи Господи, такую страсть переживать никому, – всплеснула руками жена. – Ты бы посмотрел, что тут выделывал внук. Он приехал уже почти ночью, да еще и… пьяный, а может, и… под этим, ну как там это называют?

– Под кайфом?

– Да, наверное, – горестно вздохнула супруга. – Го-споди, да в кого ж он уродился? Ну нет же и не было у нас таких людей, – причитала Татьяна Викторовна. – Да разве ж можно так кричать на дедов?

– Это время сделало людей такими, – попробовал ответить Шагуров на вопрос своей жены. – И гены тут не виноваты.

– Володя, – тихо проговорила жена, – ну нельзя же так. Вам, кричал внук, какая разница, где умирать, в этой квартире или в другом месте. Я, ну внук, хочу жить сегодня. А когда мне станет семьдесят, я сам уйду в дом престарелых. О-ой, Володя, лучше не слышать таких слов. Го-споди. Да за что ж это им такое наказание?

– А Алексеевич мне  про это ничего не говорил.

– А он не слышал. После отъезда дочери Алексеевичу стало плохо, и мы вызвали «скорую». Внук же приехал, когда здесь были врачи, и они выгнали его из комнаты Виктора, поэтому внук куражился над бабкой в кухне. В середине ночи он, правда, уехал. Володя, ну как они не могут или не хотят понять, что нельзя стариков в таком возрасте вынуждать покидать свою квартиру. Они здесь прожили столько лет, и теперь ехать куда-то под Воронеж на летнюю дачу. А внук еще лучше учудил, предложив им дом престарелых. Ему, видите ли, нужны деньги. Мать, конечно, скрывает, но что-то там нечисто. Я же хорошо знаю свою племянницу. Она ведь не была такой.

Шагуров молча слушал свою жену, думая о том, что теперь предпринимать им, его Татьяне и ему. Куда им теперь катить свою жизненную тачку, чтобы не оказаться между двух огней, и на чью становиться сторону? Ведь может получиться так, что они с женой окажутся крайними.

– Внук, говоришь, стал плохим? Наверное, родители утеряли над ним контроль, Таня, что он себя так ведет со стариками, – предположил Владимир Ильич.

– Какой контроль, Володя. Бьет наш внук своего отца.


– Тогда понятно, – вздохнул Шагуров. – А на чем он приезжал? – спросил неожиданно Владимир Ильич.

Жена недоуменно посмотрела на мужа и пожала плечами.

– На этой… ну на «Жигулях» с одной дверью.

– На старых «Жигулях»? – переспросил тот. – Бизнес и старая машина, – вздохнув, проговорил Шагуров, размышляя про себя о причине такого поведения внука.

Может, Шагуровы продолжили бы разговор, но в это время раздался звонок, оповестивший их о том, что кто-то пришел и этот кто-то хочет, чтобы открыли дверь.

– Это Маша пришла, – засуетилась Татьяна Викторовна и заспешила к двери, – Иду-у, иду! – крикнула она еще раз, после очередного звонка.

Шагурова не ошиблась – вернулась, действительно, Мария Викторовна. До слуха Владимира Ильича донеслось, как сестры о чем-то начали вполголоса говорить. А вскоре Шагуров увидел и свояченицу. Он вначале ее даже и не смог узнать, – так она изменилась за время, пока он был в хуторе.

Осунувшееся и потемневшее лицо, потускневшие глаза и плотно сжатые, побледневшие губы выдавали, что его свояченица пережила и переживает самое тяжелое время в своей жизни. Оно и понятно, как может чувствовать себя мать и бабушка, когда в семье происходит такое, от чего сердце готово остановиться в любой момент. Больной муж, изменившаяся до неузнаваемости родная дочь и внук… с его требованиями.

Увидев зятя, Мария некоторое время молча смотрела на него, потом так же молча подошла и, положив ему голову на грудь, заплакала.

– Воло-дя, как нам трудно, – прерывисто прошептала она.

…Врач «скорой помощи», которую вызывали в половине четвертого,  на вопрос Шагурова о состоянии его свояка, ответил: – Готовьтесь к худшему.
 
Это худшее наступило вечером. Виктор Алексеевич умер в двадцать три часа пять минут, так и не проснувшись после разговора с Шагуровым. Он, вероятно, уже тогда чувствовал приближение своей кончины, поэтому и попросил Владимира Ильича не оставлять его Марию. Похоронили его на следующий день после смерти на городском кладбище.

После поминок, когда в квартире остались одни родные и близкие, Шагуров отвел в сторону свою племянницу и спросил ее, почему на похороны не приехал ее сын, а усопшего внук.

– Он уехал в Китай, – услышал Владимир Ильич в ответ. –  Вадим уехал в Китай еще до смерти...

– Вера, ты мне можешь сказать правду, что у вас произошло? – прервал дядя свою племянницу. – Ведь ваш Вадим никуда не уехал, да он, судя по всему, никуда уже давно не ездит. Ты знаешь, что он был здесь после твоего отъезда отсюда? Вижу, знаешь, – вздохнул Владимир Ильич. – Тогда давай сядем вот на этот диван, и я тебе расскажу одну маленькую историю. Может, она вам поможет распутать ваши трудности.

Рядом с нашим хутором есть село Дубоватое. Село как село. В этом селе жил Иван Иванович. Вернее, он жил вот в этом городе, а в селе он родился, и там была усадьба его родителей, которые давно умерли. Работая в местном колхозе снабженцем, Иван Иванович сумел построить на усадьбе родителей большой дом со всеми надворными постройками. Я был у него раза два. Дом действительно большой, в два этажа. Все у него было. Сына он после института устроил на таможню, что в наше время сделать довольно трудно. Все было хорошо, пока сын не попался на наркотиках. Иван Иванович, чтобы его вытащить, продал дом, продал машину и, как сейчас говорят, отмазал сына. Его-то он отмазал, а сам ушел.

– Куда ушел? – не поняла Вера.

– Умер. Иван Иванович умер. И пока он находился в морге, сын успел из квартиры вывезти все. Поминать пришлось в пустой квартире, в которой остался один стул и на полу в углу вонючий матрас, на котором спал когда-то весьма обеспеченный и обласканный любящим отцом сын-наркоман. Спустя некоторое время не стало и сына.

– А сын что? Он тоже умер?

– Да, он умер от передозировки. Этот рассказ мог быть другим, если бы отец не выкупил сына. Да, ему сейчас пришлось бы носить передачи, но они бы оба были живы, и у них было бы будущее.

Племянница внимательно, словно впервые увидела сидящего рядом с нею человека, посмотрела на Шагурова и, болезненно улыбнувшись, хотя и негромко, но резко и отчетливо произнесла колкие для близкого родственника слова:
 
– Вам, дядя, легко давать советы. У вас никого нет.
 
 После сказанного Вера быстро встала и нервной походкой ушла в другую комнату, оставив Шагурова одного. Молчаливое одиночество Владимира Ильича нарушила его жена, проходившая мимо открытой двери.

– А я думала, что ты вышел на улицу, – проговорила она, заходя в комнату. – Володя, я чувствую, что Маша согласится с Верой и может продать квартиру.

– Да, наверное, к этому  у них все и идет.

– А как же быть теперь нам?

– Как быть? – Шагуров потрогал свой нос указательным пальцем. – Как бы-ыть. Да как быть, надо выписываться, и как можно быстрее, – проговорил он и, посмотрев с улыбкой на жену, продолжил: – Сейчас съездим на кладбище, и пока вы тут будете что-то решать, я попробую встретиться со своим бывшим помощником. Без его помощи нас с тобой в твоем родовом имении не пропишут.

Перед отъездом родных и близких усопшего на кладбище, Шагуров по телефону договорился с Кореневым о встрече в дообеденное время, не сказав ему ничего о смерти свояка. Поэтому сразу же после посещения могилы  он отправился в управление по борьбе с организованной преступностью, попросив жену ожидать его возвращения, чтобы потом вместе уже ехать к себе домой, в Родниковый.

Коренев, как и договаривались, ожидал Шагурова и сразу же его принял, высказав при этом некоторое недовольство по поводу длительного молчания.

– Владимир Ильич, я уже хотел по своим каналам попросить ребят, чтобы они навели справки о твоем местонахождении и состоянии здоровья, – смеялся Коренев, пожимая руку своему наставнику. – Нельзя ж пропадать беззвучно и надолго.

– Товарищ подполковник, да я бы и сейчас не дал о себе знать, да вот… вынужден обратиться за помощью.

– Что случилось? Опять Черный?

– Не-ет, не Черный. Свояк мой умер. Вчера похоронили. А сейчас я прямо с кладбища к тебе приехал.

– Это тот, у которого вы с женой  прописаны?

– Да. Петр Захарович, но я к тебе приехал не для того, чтобы рассказать о смерти моего свояка. К нему смерть пришла не сама, ее привезли из Воронежа его дочь и внук, который последнее время занимался каким-то бизнесом. В общем, много и далеко ездил. Ты можешь по своим каналам узнать, не засветился ли он у них в области? – и Шагуров назвал фамилию, имя и отчество внука умершего. – Понимаешь, он настаивает на срочной продаже квартиры. Его требования, как ни странно, поддерживает и его мать. Я боюсь, что моя свояченица не выдержит осады со стороны дочери и внука.

– Та-ак. Выходит, что родственник твоей жены, набирая скорость в бизнесе, не вписался в поворот?

– Да выходит, что так, – согласился Шагуров с предположением Коренева. – Я боюсь только одного. Если он замешан в наркоторговле, то ему квартира нужна… даже не ему, а его матери, чтобы выкупить сына-неудачника, либо у криминала, либо у наших, нечистых на руку, коллег. Такое может быть? Мо-жет, – ответил на свой вопрос сам же Шагуров. –  Плохо одно, что ни внук, виновник смерти своего деда,  ни любящая мать не хотят понять, что в любом случае у молодого бизнесмена может быть один-единственный финиш. При передаче квартиры или вырученных за нее денег тому, кто все это затеял, сын безумно любящей матери либо попадет в аварию, если он не наркоман, либо его найдут с передозировкой, – подвел итог своим рассуждениям Шагуров.

– Вы правы, Владимир Ильич. Дорог много, а финиш, как ни прискорбно, один. Но здесь может быть еще  вариант.

– Какой? Что нашему внуку самому нужны деньги?

– Да. Сейчас квартиры дорогие. А чтобы заработать такую сумму, которую можно получить, ничего не делая, знаете, сколько раз надо смотаться в ту же Турцию?

– Хм! – усмехнулся Шагуров. – Это что-то новое появилось в сознании российского мужика.

– Да чего там новое, – вздохнул Коренев. – Это тридцать лет назад люди старались получить квартиру. А теперь квартиры продают, чтобы, к примеру, купить машину. Через неделю машину разбил. И в итоге получилось, что ни квартиры, ни машины. Да за то, чтобы прокатиться на крутой тачке, продают не только квартиры, но и убивают своих дедов вместе с родителями, чтобы заполучить их деньги. И примеров таких наберется сколько угодно.

– Ну и дожи-лись, – с сожалением проговорил Шагуров. – Что ты мне можешь посоветовать и порекомендовать, товарищ подполковник, в создавшейся ситуации?

– Чтобы вас не втянули в семейный конфликт, вам, Владимир Ильич, надо быстро с женой выписаться и принести мне паспорта. Я вас пропишу у себя. Это первое. Второе. Я прямо после обеда позвоню в Воронеж и начну работать до полного выяснения всех оговоренных нами вариантов.

– Петр Захарович, спасибо за понимание и поддержку, но прописываться я буду в хуторе. Вот тут ты уже можешь оказать содействие, чтобы нас с женой прописали без проволочек.    

– Владимиру Ильичу захотелось посидеть без денег? Вы знаете, какая задолженность у государства перед сельскими пенсионерами? Вот как начнут на вашем хуторе платить вовремя, вот тогда можно будет там и прописываться. А лучше забудьте о сельской прописке, – довольно резко проговорил Коренев и посмотрел на Шагурова. – Побудете пока у меня. В милицейской школе до сих пор нет преподавателя по нашему профилю. Зарплата там хорошая… в общем, вечером с паспортами и женой быть у меня, товарищ подполковник. А своим родственникам скажите, чтобы они потерпели хотя бы неделю. Ну а если это их собственная инициатива, то… вольному воля. Тут мы уже с вами ничего не сможем сделать.

Окончив беседу, подполковники расстались. Коренев остался в кабинете заниматься своими делами, а Шагуров поехал к свояченице. Владимиру Ильичу надо было переговорить с женой и принять окончательное решение о прописке.


                Глава  двадцать  седьмая

Спустя неделю после визита Озерова в областную администрацию к ним в хутор нежданно-негаданно заявился сам глава района в сопровождении целой свиты сотрудников и начальников различных ведомств. Начальственный состав района и сопровождающие лица вначале дважды проехали из конца в конец вдоль домов хуторян, после чего машины, сделав резкий разворот,  остановились в самом центре Родникового, недалеко от вяза.

О том, что к ним пожаловал сам глава района, Иван Николаевич да и остальные хуторяне узнали, после того как подошли к месту остановки машин. Пока же родниковцы смотрели, как приехавшие прохаживались вокруг своих машин либо сбивались на короткое время в небольшие, по три-пять человек, группы и, постояв несколько минут, расходились, чтобы скучковаться снова, но только уже с другими прибывшими.

Когда машины одна за другой проезжали по хуторской улице, Иван Николаевич как раз заканчивал уборку колотых дров, но, увидев, что кортеж остановился, прекратил работу и, быстро переодевшись, пошел к месту предполагаемого сбора людей. За две сотни  метров до машин Озерова окликнул шедший следом за ним Андрей Николаевич.

– Иван Николаевич, это кто ж к нам пожаловал? Неужели опять Черный со своими дружками?

– Да вроде как не похоже. Если бы это был Черный, так его «братки» были бы одеты в спортивные костюмы,  они в большинстве своем бывшие спортсмены. А эти  все одеты начальственно, несмотря на жару, да и не похожи они на спортсменов. У них же вместо большой грудной клетки большие животы. Не-ет, это какие-то начальники, – сделал заключение Озеров. – Да это ж к нам пожаловал сам глава района, – с удивлением произнес он, когда до гостей оставалось с полсотни метров. – Видишь того черноголового? – и Озеров подсказал, кто из прибывших возглавляет их район: – Вон тот, который стоит около черной машины. Это они, наверное, приехали, Николаевич, по моему письму губернатору.

Хуторяне, приостановив на время работу, а кто и прервав короткий дневной отдых, к месту нахождения районного руководства шли  медленно, что явно не нравилось главе. Он нервно вышагивал взад-вперед, иногда подходил к кому-нибудь из своих подчиненных и, перебросившись несколькими словами, отходил в сторону. Увидев приближающегося Озерова, глава  района кисло улыбнулся и сделал несколько шагов навстречу хуторянину.

– Ну что ж вы медленно собираетесь? Мы приехали к вам на плановую встречу, – начал глава, – а вас никого нет.

– Валентин Александрович, главе сельского округа  надо было хотя бы вчера предупредить нас об этом. Откуда мы могли знать, что у вас намечена с нами встреча и что она  состоится именно сегодня, – ответил на замечание главы Иван Николаевич. – Встречи надо организовывать.

– Ну, мы-то плановую встречу проводили в Дубоватом, а к вам заехали мимоходом, – начал объяснять глава, почему столько людей во главе с ним оказались в Родниковом. – Вы ж жалуетесь во все инстанции. Вон уже и губернатору письмо написали. А мы можем и сами, на месте все вопросы решать.

Родниковцы, собравшись в небольшую группу за спиной Ивана Николаевича, с явным любопытством разглядывали чиновников районного масштаба. Всех прибывших большинство из хуторян видело впервые, и, конечно же, им было интересно услышать, что они расскажут им, жителям захолустного хутора, а главное, что пообещают. Хотя российская власть за последние годы столько наобещала народу, что всего уже нельзя и упомнить. И все равно было интересно.

– Иван Николаевич, – услышал Озеров голос за своей спиной, а вскоре увидел и его обладателя – главу сельского округа, у которого недавно был по поводу выделения земли. – Иван Николаевич, еще долго ожидать? – озабоченно спросил подошедший. – А то глава хочет уезжать.

– Кого ожидать? – не понял Озеров.

– Ну, пока все соберутся.

– А собираться уже больше некому, – усмехнулся Иван Николаевич. – Здесь присутствуют все жители хутора.

Глава сельского округа отошел от Озерова и что-то сказал руководителю района, после чего тот обвел взглядом собравшихся и улыбнулся.

– Вот это и есть все жители хутора? – удивленно спросил он у главы сельского округа. – А шуму от них больше, чем от жителей Дубоватого, а там проживает почти пятьсот человек.

И, обращаясь уже к хуторянам, глава района продолжил:

– Господа, вот эта рабочая команда, – и он показал рукой в сторону многочисленной своей свиты, – прибыла к вам для встречи в рамках нашей обычной повседневной работы с населением района. На таких вот встречах, какая сейчас проходит, мы обычно рассказываем, что уже сделано в районе и что мы намечаем сделать в ближайшее время. Со мною к вам приехали начальники управлений, отделов, руководители различных служб и все мои заместители. После того как я вам расскажу о положении дел в районе, вы потом сможете нам задавать разные вопросы.

После короткого вступления глава района минут двадцать рассказывал хуторянам  о процентах прироста промышленной продукции в районе, рассказал и о том, сколько в тоннах, килограммах и центнерах получено сельскохозяйственной продукции в прошлом году и какие намечаются цифры результатов труда крестьян в году нынешнем.

Особенно много времени глава района уделил спонсорской поддержке сельского хозяйства московской фирмой. В своем отчете руководитель района называл количество вложенных москвичами денег в расчете на один гектар пашни, сколько они вложили средств в обновление техники и что они уже сейчас думают сделать для повышения продуктивности дойного стада в последующие годы. Кроме всего перечисленного он не преминул похвалить спонсоров за отеческую заботу о простых тружениках села.

 Закончив свое выступление, глава района гордо поднял голову и, посмотрев на хуторян, перевел взгляд на своих подчиненных, которые отреагировали на мимолетное внимание аплодисментами.

– А теперь, господа, вы можете нам задавать свои вопросы. Пожалуйста. Мы вас слушаем.

– Мне можно? – спросил Иван Николаевич.

– Конечно.

– Валентин Александрович, вы много говорили об успехах в районе и о том, как хорошо работают москвичи. Рассказали нам и о подъеме промышленности в районе. Услышали мы и о медицине, об образовании и о благоустройстве сел. Но… может, я пропустил, мы ничего не услышали о будущем нашего хутора. Вы ничего не рассказали нам, будет ли проведен к нам телефон, отремонтируют ли нам мост и будут ли нам возить в хутор хлеб и другие продукты, хотя бы один раз в неделю. Кроме  того нам хочется узнать, почему у нас москвичи вместе с генеральным директором ООО «Заря Черноземья» отобрали землю? Нас волнует наше будущее.
 
В поддержку сказанного Озеровым хуторяне начали громко шуметь, раздались отдельные выкрики: «да», «вот-вот» и «сколько можно».

– Про телефон вам объяснит руководитель этой службы, – глава района показал рукой на коренастого мужчину. – Геннадий Федорович, объясните доходчиво людям о возможности решения их проблемы.

– Мы уже этот вопрос обговаривали с представителем жителей хутора, и я отправил в их адрес ответ, – негромко, но отчетливо проговорил Геннадий Федорович. – Я не помню его формулировку, но ответ отправлен.

– Вот видите, вопрос связи вас с внешним миром решается, – улыбнулся Валентин Александрович.

– Можно? – попросил слова Озеров. – Как же он решается, если я получил письмо, в котором сказано, что телефон нам подключить нет возможности из-за отсутствия свободных линий. Но ведь хуторскую линию забрал себе бывший заведующий фермой. Нам без телефона никак нельзя. Мы даже не можем вызвать «скорую помощь». У нас сгорели две усадьбы, а пожарные об этом даже и не знают.

– Валентин Александрович, ну мы же не можем теперь их номер взять и отнять у человека, который им пользуется уже несколько лет. Да и фермы той уже давно нет, – заулыбался Геннадий Федорович, довольный своим ответом.

– Правильно сказал руководитель службы, надо было раньше об этом говорить, – поддержал связиста глава района. – Да и потом. Сколько километров отсюда до Дубоватого?

– Три, – раздался голос Андрея Николаевича.

– Вот видите, три километра, – заулыбался Валентин Александрович. – А это значит…

– Наша линия, – прервал главу Озеров, – в целости и сохранности. Ее можно использовать.

– Ну, если это так, то мы постараемся каким-либо путем эту проблему разрешить, – неопределенно пообещал хуторянам глава района. – Какой следующий вопрос?

– Они просят восстановить мост, – подсказал глава сельского округа. – Мост на Дубоватое, – пояснил он.

– Мо-ст… в этом году у нас в бюджете, насколько я помню, свободных денег нет. Так, финансист?

– Все правильно, – подтвердил предположение главы района лысоватый мужчина средних лет.

– Во-от. Значит, в этом году мы вам ничего пообещать не можем. А в следующем году посмотрим, как это сделать. Вы ж понимаете, сколько в районе проблем? И все надо решать. Тут вот мне еще подсказывают об  организации автолавки, но пока не будет к вам хорошего проезда, автолавку, сами понимаете, пускать регулярно не получится. Что касается земельных паев…  надо решать через суд. Еще вопросы?


– Господин начальник, – с усмешкой начал Петр Степанович, – вы тут нам сейчас сказали, что телефон провести к нам нельзя, мост отремонтировать… у вас нет денег, хлеб возить … тоже нельзя. А вот у нас тут, в хуторе, часто выкаблучивает «полковник». От него районная власть может защитить дедов с бабками? Он свою, вернее, бабкину хату уже спалил и пообещал спалить  весь хутор. Нас кто-нибудь защитит? Или нам идти на поклон к Ч;рному?

– Что за «полковник»? Кто это такой? Милиция! – выкрикнул глава и обвел взглядом сопровождающих.

– Начальник милиции после Дубоватого уехал в УВД, у них там совещание, – отозвался, видимо, его помощник. – Может, местное руководство знает, кто это такой?

– Кумаров! Где ты тут у нас? – раздраженно проговорил Валентин Александрович.

– Я здесь! – отозвался Дмитрий Васильевич.

 – Может, ты объяснишь нам, кто такой «полковник», или ты еще не знаешь его?

– Это дубоватовский. Он месяц назад открыл там кафе.

– Он что, отставник?

– Не-ет. Он купил себе форму «полковника», и как пьяный напьется, так в этой форме и начинает...

– Понятно! – резко оборвал районный глава местного. – И что вы предлагаете? Чтобы этим клоуном занимался глава района? Вы что, с участковым не можете его разжаловать? Свяжитесь с начальником милиции, пусть он поможет. Подключите санэпидстанцию, налоговую, пожарников… мне что, открывать курсы и учить вас,  как надо работать с такими людьми? Через три дня доложить о принятых мерах. Что еще? – спросил глава района у хуторян.

Перед окончанием встречи руководитель района еще раз, но уже коротко рассказал хуторянам об успехах района в прошедшем году и планах на будущее. Валентин Александрович, однако, напомнил хуторянам о статусе Родникового и их самих: – Вы не забывайте, что вы для нас – все дачники, и многие вопросы вы должны решать сами. Организовывайте садоводческое товарищество и работайте в данном направлении.

Причисление главой района хутора Родникового к дачному товариществу вызвало среди хуторян недовольство, а Озеров, не сдерживая себя, резко заметил: – Валентин Александрович, вы уже второй раз напоминаете нам о нашем положении. Мы сюда приехали не для летнего отдыха, да и вообще оказались в этом хуторе не по собственной воле, а по прихоти властей всех уровней. А то, что многих из нас здесь не хотят прописывать, создавая искусственные препоны, – это уже вина и местной районной власти. Нам деваться некуда. И хотите вы или не хотите, а мы будем здесь жить постоянно и будем предъявлять соответствующие требования. Не надо из нас делать изгоев. Мы такие же люди, как и все вы. Просто мы оказались в то время не в том месте, на которое сыпались должности и деньги. И еще. Все вы будете когда-то в таком же возрасте, как и мы сейчас. И не дай Бог вам испытать то, что пережили и переживаем мы.

Глава района сделал недовольное лицо, однако высказывание Ивана Николаевича оставил без внимания, считая, что встреча окончена, но перед тем как сесть в машину, он неожиданно спросил его о Черном.

– Это «авторитет» из областного центра. Он приезжал к нам и предлагал свою «крышу», – ответил Иван Николаевич, чувствуя, что вопрос не такой уж и неожиданный, если Валентин Александрович «забыл» на него ответить во время беседы.

Машины медленно уезжали из Родникового, увозя в своих чревах начальственный состав,  хуторяне ж, оставшиеся на месте проведения встречи, недоуменно поглядывали им вслед, так и не поняв, для чего приезжали «высокие гости».

– Иван Николаевич, так что ж нам теперь делать? – спросила Озерова Ольга Сергеевна, когда машины скрылись за поворотом лесополосы.

– Жить будем, Сергеевна. Вы теперь сами убедились, что милости от местной власти нам не дождаться, – обращаясь уже ко всем, проговорил Иван Николаевич. – Я записался на прием к губернатору, и через неделю должна состояться встреча. Ему я буду задавать те же вопросы, которые мы задавали сейчас нашему гостю. Но… как он назвал нас, господа, на Бога надейся, а сам не плошай. Мост будем восстанавливать сами, если не хотим предстоящую зиму быть отрезанными от всего мира. В лесничестве я постараюсь договориться насчет кругляка для настила. Заготовить мы сможем и сами, на той же делянке,  где заготавливали дрова. С перевозкой проблем у нас не будет. И последнее. Дрова всем покололи?

– Да, всем, – ответил за всех Петр Степанович.

– Где сейчас ребята? – поинтересовался Озеров.

– Да я их попросил подремонтировать мне сарайчик, – как-то сконфуженно отозвался Сергей Антонович. – Они, оказывается, отменные плотники.

– Это хорошо, что они пока в хуторе. Их надо задержать на недельку. Может, мне удастся у губернатора выпросить денег, то они бы нам мост и отремонтировали. А теперь, если вопросов нет, то можно расходиться.

Когда с отчетом  выступал глава района, Озеров увидел в группе хуторян Шагурову с черной траурной  повязкой на голове. Татьяна Викторовна отсутствовала в Родниковом всю неделю, а теперь, хотя и появилась, ее мысли были, видимо, далеко от этих мест, потому как выглядела она настолько измученной и отрешенной, что у Озерова защемило сердце. О том, что умер ее зять, Ивану Николаевичу сказала перед приездом главы района Нина Павловна Волобуева, которая успела побывать у Шагуровой по возвращении той из города в хутор.  Поэтому Иван Николаевич сразу же после собрания подошел к жене своего друга и выразил  свои соболезнования по поводу ухода из жизни близкого им человека, после чего поинтересовался причиной задержки в городе Владимира Ильича.

– Да понимаете, Иван Николаевич, одно горе ведь не ходит, – вздохнула Татьяна Викторовна. – Моя сестра надумала продать квартиру и переехать в Воронеж к дочери. А мы у нее были прописаны. Вот Володя сейчас и занимается этим делом. Его друг Коренев предложил нам прописаться у него до лучших времен. И он же предложил Володе работу в милицейской школе преподавателем. А я  не знаю, как быть. У сестры было одно, а у чужого человека – это уже другое. Да и тут мы уже привыкли. А там начинать жизнь с чистого листа уже как-то поздновато. Искать в городе квартиру… так мы же уже не-молодые, чтобы ютиться по чужим углам. Да и за квартиру надо будет платить, а они сейчас дорогие. Тут у нас огород и тихо. В общем, не знаю, что они там решат и что у них получится, – тихо проговорила Шагурова и, глубоко вздохнув, заплакала. –  Мы зашли с Володей, Иван Николаевич, на широкую черную полосу, у которой начало есть, а конца не видно, – сквозь всхлипы жаловалась Татьяна Викторовна.

О том, что письмо Озерова к губернатору и предстоящая их встреча сдвинули с места многолетнюю проблему ремонта моста, хуторяне узнали уже на другой день после убытия  главы района. К Озерову, прямо с самого раннего утра, заявился вдруг глава сельского округа – Кумаров.

– Иван Николаевич, мне еще вчера вечером звонили из администрации района и спрашивали, что нужно делать с мостом и какова будет стоимость работы. Сказали, что из области требуют передать данные завтра к двенадцати дня.

– Надо – значит, сделаем, – пообещал Озеров главе. – Только нам или мне надо съездить в лесничество.

– Я согласен. Только давайте подъедем к мосту. Я, если по правде, то возле него и не был, – признался Кумаров.

Побывав на месте будущего вложения денег из областного бюджета, Озеров с главой округа уехали в лесничество, в котором  им несказанно повезло.

– Дмитрий Васильевич, если мы с вами уговорим лесничего вот на те брусья, что лежат под навесом, а область нам перечислит денег, то можно говорить, что мост уже отремонтирован, – с радостью в голосе проговорил Иван Николаевич. – Пошли посмотрим, – и Озеров увлек своего попутчика под навес у работающей пилорамы, под которым лежала целая гора заготовок с двухсторонней обрезкой.

К счастью прибывших, на пилораме оказался и лесничий, хорошо знавший Кумарова. Увидев главу, он заулыбался и направился им навстречу.

– Кого я ви-жу! – радостно воскликнул он, расставляя для объятья руки. – Какими судьбами, Дмитрий Васильевич? Наверное, нужда заставила приехать?

– Ты угадал, Иван Данилович, – засмеялся Кумаров и представил лесничему Озерова.

– Да мы уже знакомы с Иваном Николаевичем. Вы дров себе наготовили? – обратился он к хуторянину.

– Да, спасибо, мы все уже сделали.

– Вот и хорошо. А я хотел к вам съездить. Мне нужна теперь ваша помощь. Наш трактор обломался, а надо срочно вывезти кругляк.  Дня на два, сможете?

– Сделаем, Иван Данилович.

Узнав о причине появления  у него главы округа с Озеровым, лесничий даже удивился: – Да какие ж это трудности. Во, берите готовый материал. Он все равно у меня… – Иван Данилович на некоторое время задумался. – В общем, не знаю, куда пристроить. Один мужик заказал на баню, а вчера отказался. Их длина – пять метров, толщина – двенадцать сантиметров. Кстати, я у вашего моста был недели две назад, думал проехать… там сваи и верхняя обвязка крепкие, уложите настил, и мост будет стоять десятки лет. Лишь бы его опять не разобрали. Наш народ все может.

Час спустя, сделав необходимые расчеты по количеству кубометров леса и взяв счет на перечисление, Озеров и Кумаров расстались с лесничим. Но прежде чем разъехаться уже самим в разные стороны, они договорились все расчеты производить через бухгалтерию сельского округа.

Через четыре дня после встречи Озерова с губернатором области на мосту уже работали молдаване и все мужское население хутора. Чтобы создать любителям поживиться за чужой счет трудности, решено было каждый брус «привязывать» особым манером к продольным балкам толстым стальным прутом, многие метры которого были сняты с ограждения выгульного двора бывшей фермы.

– Неужели опять снимут? – вздыхал Андрей Николаевич, прохаживаясь по настилу. – Да теперь по мосту можно будет танки пускать, не то что наши трактора, – восхищался он.

Две широкие полосы продольного настила для проезда всех видов транспорта уложили из таких же брусьев, что и поперечный. Только вот с их креплением пришлось повозиться полных три дня. Оно и понятно, брус не тонкая доска, которую можно прибить обычным гвоздем. Вот и пришлось изготавливать специальные. Хорошо, что на центральной усадьбе еще сохранилась кузница, в которой за приличный магарыч кузнец два дня изготовил почти сотню костылей с зазубринами.

За день до окончания ремонта и предполагаемого первого проезда транспорта через мост Озеров у районных дорожников выпросил большой автогрейдер, который до обеда  грейдировал старую дорогу от Родникового, а после обеда, сделав пробный проезд по мосту, восстановил оставшийся километр  до села Дубоватого. Не удержался от соблазна проехать по новой дороге и мосту и Андрей Николаевич.

Чтобы мост и дорога долго служили людям, хуторяне свою работу хорошо обмыли. По первой рюмке они выпили, прямо не сходя со свежего настила, заканчивали ж  сие мероприятие уже у Сергея Антоновича в саду.

Через неделю в районной газете появилась довольно объемная статья, в которой специальный корреспондент с большим пафосом рассказывал о благоустройстве сел  и о том, как много времени и внимания этой важной работе уделяет  администрация, и особенно глава района. Не забыл корреспондент упомянуть и о хуторе Родниковом:

 «…В том, что регулярные встречи районного руководства   с населением сел, деревень и самых малых хуторов полезны, можно убедиться хотя бы на примере хутора Родникового. Многие годы этот населенный пункт в прямом смысле был  отрезан от кипучей жизни района. Теперь все выглядит по-другому. Несколько дней назад в селе Дубоватом состоялось выездное заседание администрации района, в котором принимали участие руководители управлений, служб и отделов. Возвращаясь в районный центр, многочисленная делегация побывала и в хуторе Родниковом, где состоялась встреча с его жителями. А уже на прошлой неделе между хутором и селом Дубоватым восстановлен мост и отгрейдирована дорога, по которой  открыто регулярное движение транспорта».

– Во козлы! – возмущался Сергей Антонович, разглядывая районную газету, которую ему принесла жена. – Это ж надо!

– Что ты там возмущаешься? – не выдержала  жена.

– Вера, ну как тут не возмущаться, – вскипел хозяин. – Ты читала про благоустройство наших сел?
– Я вообще ее не смотрела. Я не люблю районную газету. Это ж не газета, а дневник нашего главы. Ты посмотри, о чем там пишут. В каждом номере только и разговору, что о районном начальнике. Да если бы это было при социализме, ему бы уже пришили культ личности. Я три дня назад была в дубоватовском магазине, так там бабы уже приметили: как только в газете нет его фотографии, так сразу погода меняется.

–  Ве-ра, ну нельзя ж так. Надо ж хоть чуть-чуть иметь совесть. Палец о палец не стукнули, а расписали, как будто и вправду он все нам сделал. Да если бы не Иван, ни черта б у нас не было моста, – подвел итог семейной дискуссии Наумов.    


                Глава  двадцать  восьмая
 
В комнате, в луче закатного солнца, заглянувшего в окно дома Иван Николаевича, блеснул полированным пластмассовым боком черный телефон, стоящий посередине стола, вокруг которого, плотно прижавшись друг к другу, сидели хуторские мужики. За столом не было только  Владимира Ильича. Шагуров задерживался в городе на неопределенное время, решая свои семейные проблемы.


Мужики с детским любопытством и стариковским вниманием смотрели  на телефон, поставленный два часа назад районными связистами по личному указанию губернатора. Сидели молча. Тишину нарушил телефонный звонок. От неожиданности все разом вздрогнули и засмеялись. Хозяин дома быстро  снял трубку.

– Да… Я… Озеров…  да, я заказывал Таганрог. Спасибо, сударыня. Слушаю… Федор Игнатьевич? Да, это тебя тревожит Озеров и все мужское население хутора! … Не-ет, Федор, мы не в городе! Я звоню тебе из Родникового! Помнишь такой?! … Два часа назад нас подключили к АТС, и мы решили тебе позвонить, так сказать, для проверки. … Пришлось побегать. … Не-ет, это решалось  через губернатора. Свои, местные власти? … Им все по боку. Им лишь бы на выборах проскочить. Федор, ты запиши номер телефона, а то вдруг отключат. Пиши: шесть-тридцать один-двадцать пять. Тебе лучше заказывать через межгород. Называешь область, район и наш Родниковый. Дома я бываю каждый вечер. Но мы тут подключим еще один-два номера, тогда будет надежнее. Как там у тебя? Домашний лазарет закрыли? ... Это уже хорошо. Ты думаешь приезжать к нам? …Да ты бы посмотрел, какой мы тут мост отгрохали… на Дубоватое. … Через неделю у нас будет свое крестьянское хозяйство «Родник». …Документы я сдал на регистрацию… да, землю за огородами нам отдали… приезжай в гости… Федор! Игнатьевич, где ты там! Федор! Девушка! Сударыня! Милая! Нас прервали, – почти крикнул в трубку Иван Николаевич.

– Таганрог отключен, – сухо сообщил Озерову женский голос, и в трубке сразу же раздались короткие гудки.

– Вот, черт побери. Отключили. Но все равно, мы теперь можем звонить даже и в другие города, – довольный состоявшимся разговором, улыбнулся Иван Николаевич и посмотрел на собравшихся. – Я вас просил зайти ко мне по поводу подключения телефона и надо обговорить кое-какие вопросы.

– Иван Николаевич, мы вот тут собрались вроде как уже и люди в возрасте, а вот зазвонил телефон, и знаешь, у  меня, да, наверное, и у всех, такое состояние, как было в детстве, когда нам провели радио и мы, пацаны, все радовались, – засмеялся Андрей Николаевич. – По нему можно и в район позвонить?

– Николаевич, по этому телефону можно звонить по всей области и другим городам. По нашему району без оплаты, а вот в областной центр придется оплачивать дополнительно к той оплате, что взимается в обязательном порядке.

– Теперь и мы движемся в сторону прогресса, – улыбнулся Виктор Андреевич. – Мост и дорогу сделали, телефон подключили, прямо аж и уезжать перехотелось.

– А вы и не переезжайте, – посоветовал хирургу Ковалев. – Я в Дубоватом варил одному машину после аварии, так ее хозяин, он работает на котельной в Сырцево, говорил, что тут где-то будут тянуть газопровод для закольцовки с тем, что у них. Может, и нам повезет, если эта ветка будет близко от нас. Чем черт не шутит.

– Это я тоже слышал, – как-то задумчиво произнес Озеров. – Но этот слух надо проверить. На следующей неделе буду в райцентре и постараюсь зайти в газовую службу. Уж они-то наверняка должны знать точно. Если будут закольцовывать, то нам придется… – Иван Николаевич, не договорив, умолк, видимо, обдумывая, что и как надо будет делать.

– А что придется. Надо громче напоминать во все инстанции о своем существовании, – сделал вывод Сергей Антонович. – Может, хоть на старости лет поживем по-человечески.

 Около получаса хуторяне обсуждали газовую тему, но в конце концов сошлись на том, что вначале надо все разузнать, а потом уже строить планы, чтобы не получилось, как в Дубоватом. В этом селе на некоторых улицах люди еще два года назад поломали старые печи и даже установили котлы, а теперь сидят и без старого отопления, и без газа. А ведь у них уже и деньги собрали за подключение.

– Что-то мы отклонились от первоначальной темы, – усмехнулся Иван Николаевич. – Газ – дело, конечно, хорошее, но он пока находится за дальним бугром. Я хочу закончить разговор насчет телефона.

– А что теперь о нем говорить? Вот он, – радостно проговорил Андрей Николаевич и похлопал по телефону рукой.

– Не-ет, нам можно установить еще один и потом добавить пару штук через блокиратор. А можно один телефон вывести… ну как бы установить автомат, чтобы мог каждый позвонить, не ожидая, когда придут домой Иван Николаевич или Петр Степанович. Так будет намного удобнее.

– Не надо никуда ничего выводить, – предложил молчавший до этого Сергей Романович. – Можно подумать, что мы и нам будут звонить через каждые пять минут. Нас всего-то одиннадцать дворов. Четырех хватит, а то и двумя обойдемся. 

Родниковцы после некоторого раздумья остановились на последнем предложении Розгина, решив, что им хватит и двух телефонов. Второй предложили установить у Наумовых.

– Они всегда дома, да и ходим мы к ним почти каждый день, – обосновал свое предложение Андрей Николаевич.

Чтобы не затягивать посиделки, Иван Николаевич предложил на семи гектарах, которые наметили пахать, скосить траву и потом сено продать тем, у кого имеются коровы.

– Трава, конечно уже перестояла, но не сжигать же ее на корню? Пахать вместе с нею тоже не получится. За два дня мы ее скосим, дня три она полежит, – рассуждал Озеров. – Грабли у нас имеются. Сгорнем, поставим копны… и продадим. Люди в этом году для дворового скота вообще ничего не заготовили. Они думали, что москвичи им давать будут, как это делали в колхозах, а новые хозяева земли об этом даже и не думали. Да нам все равно нужны будут деньги. На зиму надо заготовить запас дизельного топлива, пока оно дешевое.

– Николаевич, а что ж мы будем делать с дорогой в балке? – неожиданно вспомнил о злополучной лощине Гуров. – Нам же по этой дороге в райцентр и в больницу ездить намного ближе, чем через Дубоватое и Сырцево. Да и железная дорога – без нее нам никак нельзя. А что четыре километра… через Сырцево на девять больше, – настойчиво убеждал присутствующих Борис Леонидович.

– Да с мостом закрутились, я и подзабыл.

– А что балка? – усмехнулся Андрей Николаевич. – За фермой в бурьянах лет пятнадцать, а может, и больше валяется бетонная труба большого диаметра. Она длинная. Ее взять и положить. Вот и будет нам  переезд.

Над хутором Родниковым уже и вечерняя заря угасла, и звезды на небе начали появляться, а мужики все никак не могли обговорить насущные вопросы своей полудиковатой жизни. Уж больно много их было затронуто. 

Перед самым завершением своего непротокольного собрания хуторяне остановились на том, что надо прямо с завтрашнего дня начинать косить траву, а пока она будет превращаться в сено, попробовать уложить в балке трубу, если ее не укатил кто-нибудь, более расторопный. За время работы в лощине с переездом как раз подойдет сено, на уборку которого, по расчетам Озерова, должно уйти дня четыре.

– Если, конечно, нам не помешает дождь, – омрачил радужные планы Андрей Николаевич.

– Какой дождь? Сушь какая стоит, – возразил Гуров.

– А Николаевич, может, будет и прав, – согласился с Волобуевым Сергей Антонович. – Меня всего прямо как-то аж крутя, а это бывает перед дождем.

– У нас ночь еще впереди, а завтра утром посмотрим. Жалко, что хорошие мысли пришли слишком поздно, – вздохнул Андрей Николаевич. – Но я уже готов завтра прямо с утра начинать косить. Осталось только косилку навесить…

– Давай, мужики, до утра, – махнул рукой Озеров, а то уже и спать пора. Времени-то уже сколько?

– Да скоро двенадцать, – усмехнулся Гуров.

…Близко к рассвету, когда дети впадают в глубокий сон, а старики окончательно просыпаются, Иван Николаевич, сквозь реденькую дрему услышал легкий  стук по крыше дома с глухой стороны. Через некоторое время к стуку добавились скрежетания, а потом и похлопывания какого-то куска железа о шифер, но уже на самой верхушке крыши.

– Надо было обрезать ветки, – сквозь сон подумал Озеров. – Ве-тки… неужели ветер?

Подумав о ветре, Иван Николаевич быстро встал и, не одеваясь, вышел во двор.

– Нам этого только и не хватало, – с горечью и с сожалением прошептал он, услышав бойкий шелест листвы и пока еще не сильные порывы ветра.

Накинув на плечи плащ с капюшоном и обув резиновые сапоги, стоящие на крыльце, Озеров медленно пошел к уличной калитке. Спать ему уже не хотелось, поэтому он решил выйти к палисаднику и просто постоять либо посидеть на лавочке, на которой сиживали его родители, сестра и он сам, еще в далекие детские годы.

Пока Иван Николаевич перелистывал в своей памяти отрывные календари давно ушедших лет, он не заметил, что ночь уже передала свои полномочия наступившему утру и что восточная сторона неба заметно порозовела, а ветер начал крепчать. Вздрогнув от пробежавшего по телу озноба и сожалея, что не оделся потеплее, Озеров встал, чтобы уйти в дом, однако ему этого сделать не удалось.

– Иван Николаевич, ты что, тоже не спишь? – услышал он голос Волобуева. – Я еще час назад проснулся и вот хожу. Чей не даст нам сегодня погода косить?

– Посмотрим. Все равно нам надо опробовать. Пока настроим, а там будет видно. Сосед, я что-то продрог. Пойдем в хату, – предложил Озеров Волобуеву.

– Да меня и самого уже трясет. Из жаркой комнаты да  на такой ветер. Я пойду домой, а часам к девяти подъеду.

…Косить траву Андрей Николаевич выехал в половине девятого, когда ветер уже вовсю хозяйничал над их хутором. Проехав из конца в конец по заросшему полю, Волобуев поставил три вешки, чтобы по ним ориентироваться при первом прокосе, после чего опустил косилку, вздохнул и тронул трактор, как это он делал ранее многие годы.

 Он то ли соскучился по настоящему крестьянскому труду, то ли такая работа уже сидела в нем занозой. Но, так или иначе, а ко времени появления Ивана Николаевича, Волобуев уже успел проехать три раза по длинной полосе семигектарного поля, поросшего высоченными, местами полегшими либо перепутанными травами.

За время работы Волобуев несколько раз выбирался из трактора и прохаживался по скошенной траве. Иногда он нагибался, брал в руки несколько стеблей, подносил их к носу и зачем-то нюхал, после чего не бросал, а бережно опускал на прежнее место. К десяти часам, когда  на поле пришел Озеров, было скошено уже около гектара.

– Иван Николаевич, мы бы эту площадь могли сделать сегодня. Вот только тучи что-то  не ко времени собира…

Умолкнув на полуслове, Волобуев  показал рукой на дорогу, ведущую к мосту, и, хмыкнув, удивленно проговорил: – А это кто к нам катит? Видно, кто-то заблудился, – сделал он заключение. – Дальше ж нас ехать уже некуда.

– Сейчас узнаем, кто надумал к нам заехать в гости.
 
Оставляя за собой облако пыли, машина,  готовая через короткое время проскочить мимо, оставив на память Озерову с Волобуевым клубы пыли и запах сгоревшего бензина, вдруг резко начала тормозить, а когда до них оставалось метров десять, и вовсе остановилась.

Это был «глухой» фургон «Газель», которыми автозавод за последние годы заполнил свободную нишу в автомобилестроении. Юркая и не слишком «прожорливая» машина использовалась и как пассажирское такси, и для перевозки негабаритных грузов. Она оказалась незаменимой в условиях перегруженных транспортом крупных городов и пользовалась хорошим спросом у мелких предпринимателей.

После того как легкий ветерок отогнал от машины облако пыли, открылась передняя правая дверь и раздался женский голос: – Николаевичи, вам автолавка нужна?

– Анна Григорьевна, вы что, уже предпринимательством занялись? – спросил бывшую хуторянку Андрей Николаевич и засмеялся. – Вот не думал.

– Да нет, какой из меня предприниматель. Валентина и Николай, – Кизилова показала на водителя и сидящую в кабине женщину, – из Курской области. Они раз в неделю приезжают в Дубоватое и привозят продукты. А сегодня я их попросила, чтобы они приехали и к вам. Ну не ходить же вам  по три километра за хлебом. А они еще и выполняют заказы.

– Езжайте к вязу, мы тоже сейчас подъедем, – предложил Озеров и кивнул головой Волобуеву, чтобы тот забирался в кабину трактора. – Анна Григорьевна, только предупредите двух-трех человек, что вы приехали с автолавкой, а там они уже скажут друг другу, – попросил Озеров.

С приездом в хутор автолавки для жителей Родникового наметилось начало более обеспеченной жизни. Особенно этому радовалась Наталья Петровна.

– Ой, Господи, да дай вам Бог здоровья, чтобы вы к нам приезжали как можно чаще. Ну трудно стоять у печи по целому дню, – жаловалась хуторской пекарь продавщице.

Другие женщины тоже не скупились на теплые слова и тем, кто приехал, и Всевышнему за то, что надоумил их сделать доброе дело. Не осталась без благодарностей и Анна Григорьевна. Как-никак, а это ведь она позаботилась о хуторянах.

– Милаи, да вы хочь через день к нам приезжайте, – громче всех говорила жена Андрея Николаевича. – Тут же у вас и хлебушек, и крупы, и пряники… батюшки, прямо аж глаза разбегаются, – радовалась Нина Павловна. – Ну надоели уже картохи и хлеб лежалай. Моему-то что, его хочь кажнай день корми одними картохами, он и не попрося ничего другого. А мне другой раз и кашки хочется, и вермишельки. Да и посластить у ротя нада. Дайте-ка мне пряников и… вот тех-то канфеток, – Волобуева показала, какие она хочет взять конфеты.

– А мне гречневой крупы дайте пакетиков… пять, рису столько же и вермишели… да тоже пять.

– Всего по пять килограммов? – переспросила продавщица Валя Веру Алексеевну. – У нас пакеты по килограмму.

– Хорошо-хорошо, по пять килограммов даже лучше, – засмеялась Наумова. – Мой Антонович любит гречневую кашу и рисовую, а особенно, когда каша рассыпчатая, да еще и с мясом. У вас, Валечка, тушенка есть? – поинтересовалась хуторянка. – Я б взяла говяжьей. Не-т? Ну, ничего.

– Ольга Сергеевна, а что ж ты не взяла никаких круп? – спросила Вера Алексеевна Сорокину, когда та отошла от машины и принялась укладывать хлеб в сумку.

– Да я привезла из города. А заготавливать не хочется. Зиму я тут жить не думаю, а для мышей… – махнула она рукой.

Пока Волобуева наполняла свою сумку, Анна Григорьевна стояла немного поодаль от машины и, ожидая ее, смотрела куда-то в дальний конец хутора.

– Аня, ты досмотришься, уведут у тебя из-под носа хорошего мужика, – негромко, чтобы не услышали женщины, проговорила Нина Павловна.

– Те-еть Нин, – как-то сконфужено отозвалась Анна Григорьевна. – О чем вы говорите?

– О чем? Да все о том же. Я что, не вижу и не знаю? Вы ж бегали за ним еще девчушками. Ну, чего стоишь? Набрала б ему сейчас хлеба,  круп каких-нибудь… чего стоишь-то? Мужиков в таком возрасте надо самой брать. Ты что думаешь, он скажа, чтоб ты пришла куда-нибудь постоять под забором? Не-ет, девка. Да ему б щас токо мосты де-лать, паха-ать… Ивану уже без одного шестьдесят, а в таком возрасте под заборами не стоять. Набрала б вот всего, принесла б, а пока б он очухался,  ты б и кашку сварила, и супчику, а там, глядишь, у Ивана в голове, может, и появилась бы какая думка. В таком-то возрасте, Аня, мужики не на наше вымя глядят, – и Волобуева погладила свою грудь, – не на ноги и задницу, они больше на стол поглядывают. Глядят, что и как ты готовишь. Вот так-то, девонька. А ты… Э-э, де-вка, просни-ись.

– Те-еть Ни-ин…

– Не перебивай. Ты довздыхаешься, что придя какая-нибудь и оттяпая его у тебя. Пошли. Пока мы тут с тобою говорили, он уже вон и сам идя за покупками. Можа, подождем, – кивнула головой в сторону приближающегося Озерова Нина Павловна. – Придется мне вас сводить, девка, сами вы не снюхаетесь. Ну, я что-нибудь придумаю, не пропадать же вам. Да и мужика хорошего жалко, – вздохнула Волобуева.– Ну, если ты его боисси… пошли-и, я тебя буду кашаю кормить, можа, посмелеешь? Да и поправиться чуток надо, а то и взяться не за что, – толкнула Волобуева Анну в бок локтем и довольно громко хихикнула. – Глянь на его, он ишо кре-пкай.

– Т;ть Нин, а скоро, наверное, будет дождь, – стараясь перевести разговор на другую тему, забеспокоилась Анна Григорьевна и показала кивком головы на приближающуюся тучу.

– Во, это как раз кстати, – засмеялась Нина Павловна. – Сам Бог хоча вас свести. Хоть ба он пошел дня на два, чтоб ты осталась, а я схожу к Ивану и попрошу, чтоб он тебя взял на квартиру, – не унималась Волобуева. – А вообще-то, Анька, забирала б ты его в свою Дубовку, да и жили б. Загнется он тут. До работы охоч, а остановить некому. Зачем землю брать? На черта она нужна? А все потому, что один. Его тоска заедая, вот и работая. А были б вдвоем, можа, он и не думал ба.

Надвигающаяся туча заставила людей побыстрее свернуть торговлю, после чего автолавка  укатила в сторону Дубоватого, а хуторяне торопливо разошлись по своим домам, чтобы подготовиться к наступающему ненастью.

Неспокойная гостья около часа громыхала и метала молнии, не забывая еще и поливать ливневым дождем разогретую августовской жарой землю, а утомившись, сползла в сторону Сырцево, оставив после себя мутное небо, бурлящие потоки воды и приглушенный птичий гам. Кроме доброго дела она еще и обозначила хуторянам начало в их жизни темной полосы, со всеми ее тревогами и волнениями.

Вечером этого же дня в хутор Родниковый по новой, еще не укатанной дороге заехали на большом колесном тракторе, как потом выяснилось, из самого Сырцево, четверо, а может, и больше хорошо выпивших, а точнее, упитых до самого маленького язычка бывших колхозников, теперь же рабочих ООО «Заря Черноземья».

Иван Николаевич, управившись по хозяйству, решил пораньше отправиться на ночной отдых, потому как всю прошедшую неделю  ему это не удавалось. А тут и природа помогла. Дождь во все века давал возможность крестьянину  передохнуть от каждодневного изнурительного труда.

– А почему бы и не поспать чуть подолее, – подумал про себя Озеров, устраиваясь поудобнее в кровати.

Сквозь одолевающий его сон Иван Николаевич услышал гул большого трактора. А вскоре в его окна ударил мощный луч света. На мгновение Озерову показалось, что трактор едет прямо к нему в дом. Он быстро соскочил с кровати и подбежал к окну. В пяти метрах от его палисадника стояла  гудящая и сверкающая махина, вокруг которой суетились люди. Ничего не понимая, Озеров между тем быстро оделся и торопливым шагом вышел за калитку.

– О-о! – раздался пьяный голос. – А Кузькин говорил, что тут никто не живет. Мужи-ик, тебе мука нужна?! Меняем два мешка на бутылку хорошего самогона! Можем сгрузить сразу пять мешков, но за три бутылки.

Иван Николаевич, ослепленный светом фар, еще ничего не успел сказать, как раздался другой голос.

– Что молчишь, испугали? Ну, прости. Поехали дальше, этот с перепугу онемел.

Хлопнула дверь кабины, и трактор, пробуксанув на мокрой траве, рванул вдоль домов хутора, виляя из стороны в сторону. Напротив дома Федора Игнатьевича трактор, описав большой круг, остановился прямо у самой калитки. Пьяный тракторист, высунувшись из кабины, долго кричал и даже несколько раз газовал, отчего из трубы в небо  вылетал огромный столб искр. Чтобы быстрее достучаться до хозяев, через другую дверь на землю вывалились двое его подручных или собутыльников. Один из них начал усиленно колотить ногами в калитку, другой же застучал в окно.

Увидев, что поведение «гостей» выходит за рамки дозволенного, Иван Николаевич вернулся в дом, где быстро переоделся  и, прихватив ружье с холостыми патронами, выбежал на улицу. Однако было уже поздно. Трактор, дернувшись взад-вперед, круто, почти на месте, развернулся и, набирая скорость, покатил по направлению к вязу.

Не доехав до огромного дерева метров сто, тракторист развернул гудящую и выбрасывающую в небо искры махину и направил ее к дому Сомовых. Дальше Озеров ничего уже не видел из-за деревьев и кустов разросшейся в палисаднике сирени. Он только услышал грохот и крики Виктора Андреевича и его жены, а подбежав ближе, увидел заваленную стену их летней кухни и поваленный забор у соседей. Трактор же задним ходом отъезжал, освещая выбежавших на улицу в нижнем белье хозяев и Ивана Николаевича с ружьем. Через несколько минут все население хутора уже было на ногах. На улицу люди выскакивали кто в чем. Большинство было вооружено лопатами, кольями, вилами либо увесистыми палками.

Увидев, что тракторист начал разворачивать К-700, Озеров дважды выстрелил в воздух и побежал в их сторону, на ходу перезаряжая ружье. Сидящие в кабине, по всей видимости, поняли, чем может закончиться для них вояж в хутор, поэтому, круто развернув трактор и завалив забор у Гуровых, они на большой скорости проехали до дома Ковалевых, где после трех  опасных разворотов, скрылись на усадьбе Свиридихи, откуда по огородам укатили в сторону Дубоватого.

Так вот прошла одна из ночей у жителей хутора Родникового. Вместо того чтобы после дождя позволить себе хорошо выспаться и набраться сил на предстоящие работы в огородах, хуторяне до самого рассвета ходили по улице. Временами они собирались вместе и пересказывали, в который уже раз, все, что произошло прошедшей ночью, не замечая, что некоторые мужчины были в одних трусах, а Ольга Сергеевна дрожала от озноба в ночной рубашке.

– Теперь мы уж точно отсюда уедем, – глухим дрожащим голосом проговорил хирург, оставшись наедине с Озеровым.

 На звонок Ивана Николаевича в милицию, о том, что творится у них в хуторе, дежурный ответил, что для выезда у них нет бензина, и посоветовал заглушить трактор, а при возможности и связать пьяных трактористов.

– Утром к вам обязательно выедет участковый, – обнадежил напоследок Ивана Николаевича дежурный.

Дежурный не обманул. Хотя и с запозданием, но в хутор участковый приехал. Он привез с собой протокол, в котором было уже написано:

«…Взяв на одной из ферм в Сырцево пять мешков дробленого зерна, к хуторянам они прибыли, чтобы поменять эту муку на три бутылки самогона. Ввиду отсутствия такового у жителей хутора тракторист Маракин Н., пастух Кузнецов П. и фуражиры Омельченко К. и Звягинцев Р. до половины второго ночи катались по хутору. В результате пьяной езды ими в трех местах завален забор, у Сомовых ранее перечисленные граждане въехали в сарай, а перед тем как покинуть хутор, они на тракторе К-700 проехали по всем огородам и утащили на навеске трактора все проволочное ограждение. В начале третьего ночи вышеперечисленные граждане не справились с управлением трактором, в результате чего упали с моста в реку». Данный протокол составил старший лейтенант милиции, он же  участковый Скорников А. Виновные: Маракин, Кузнецов, Омельченко и Звягинцев. Пострадавшие: Сомовы, Гуровы, Озеров, Шагурова – всего семнадцать подписей.

Хуторянам только и осталось поставить свои подписи, что они и сделали. На вопрос Сомова, «кто и за чей счет будет все восстанавливать», участковый только пожал плечами:

– А что вы  с них возьмете? Они уже пять месяцев не получают зарплату. Хотите, подавайте в суд, – посоветовал он родниковцам. – Но у вас сумма ущерба небольшая…
               
                Глава  двадцать девятая

Прошелестело листвою жаркое лето, полегли и поросли вьюнком нескошенные травы, сменились парные рассветные зори холодными, с густыми туманами утренниками. Улетели от своих гнездовий в теплые края певчие птахи, и не радуют больше глаз человека яркие цветы. Не жужжат и пчелы, даже мухи и те стали ленивыми и неповоротливыми, хотя кусаются больнее, чем летом.

Три недели хуторяне копались на своих огородах. И только к середине сентября им наконец-то удалось выпрямить свои натруженные спины. Ковалевым и Волобуевым хоть дети с внуками два дня помогали, остальные ж могли надеяться разве что на себя. Трудно  пришлось. Особенно досталось Гуровым. Одного картофеля они ухитрились весною насажать тридцать пять соток. Их еще  тогда спрашивала Наталья Петровна:

– Борис Леонидович, а зачем вы столько садите картошки? Ее ведь осенью надо будет убира-ать.

– Да может, дети приедут. Они обещали помогать, – накапывая лунки, ответила за мужа Анастасия Викторовна.

– А они у вас в Дубоватом живут?

– Да не-ет, в Курске, – не поняв иронии, ответил хозяин.

– О-о, да как из Курска сюда ехать копать картохи, а потом их везти в Курск, так дешевле их купить прямо там. Главное, что им не надо будет ехать сюда, чтобы горбатиться на этом огороде. А до осени далеко, и то ли будет у них потом время и здоровье, то ли нет…

Как весною говорила Наталья Петровна, так и получилось. Когда подошло время копать картофель, Гуровым  из Курска пришло письмо, в котором сын оповестил родителей, что этой осенью он не сможет приехать. Отпуск не дали, а приезжать на один день… В конце письма он посоветовал кого-нибудь нанять, на что Борис Леонидович возмутился довольно неприлично: – Да на кой … мне эти картохи нужны! Нам с бабкою и два десятка ведер хватит. Думали ж, как лучше.

– Ты дед, прямо как Черномырдин. Думали, как лучше, думали, как лучше. Вот и лучше, – вздохнула жена.

Выручили хуторяне. После уборки картофеля на своих оградах они по пять-восемь человек ежедневно в течение недели, как выражались на страницах газет в советские времена, вытаскивали из прорыва Гуровых. И, представляете, вытащили, и главное, что вовремя, потому как спустя три дня пошел хотя и несильный, и с перерывами, но не дающий копаться в земле дождь. Прошло уже четыре дня, а он все идет.

Прошлым вечером, перед тем как улоговиться спать, Иван Николаевич думал сегодняшним днем заняться наведением порядка в сарае: подутеплить и почистить курятник, освободить место для складирования небольшого запаса дров для растопки, проверить мельницу и… может, еще какая подвернется работа, пока будешь там копаться.

Проснувшись утром, Озеров с полчаса лежал в постели и мысленно выстраивал очередность выполнения работ на весь предстоящий день. «Освободив место для дров и почистив курятник», он уже начал было «молоть зерно», но тут же «выключил мельницу», ибо его взгляд, «прошагав» по потолку, на мгновение задержался на печном дымоходе и медленно опустился вниз, к духовке. Иван Николаевич покачал головой.

– Сарай, дрова, курятник… надо почистить дымоходы и подготовить к зиме печь. Да, сегодня и завтра надо заняться печью, – проговорил он вслух, перечеркнув таким образом вечернее планирование. – А теперь, Ваня, вставай, завтракай и за работу. В сарае можно наводить порядок и чуть позднее.

Чистка печи от сажи и подготовка ее к исполнению своих прямых обязанностей в зимний период для Озерова не была новинкой. Когда он работал директором совхоза в Казахстане, в его доме, как и у всех рабочих, было обычное печное отопление. И только за два года до его ухода с этой должности к ним в поселок был подведен газ. Там, правда, ему приходилось топить углем, а здесь надо будет использовать дрова.

– Ну, ничего, за пару дней управимся, – успокоил себя Иван Николаевич, – а за три уж точно.

Позавтракав и подготовив все необходимое для работы, Озеров на короткое время присел на дубовый чурбак под навесом у двери сарая для  отдыха и подробного обдумывания предстоящей работы. С этого места ему была видна гончарная труба на крыше дома и длинная доска с прибитыми поперечинами, по которой, наверное, еще его зять добирался до этой самой трубы.



Теперь же доска от многих лет лежания под открытым небом потемнела  и выглядела настолько дряхлой, что у Ивана Николаевича появилась мысль сбросить ее с крыши, а для подъема к трубе использовать металлическую лестницу.

Пока Озеров подносил металлическую и длинную деревянную лестницы к месту своего восхождения к трубе, привязывал к четырехметровой палке тряпку для чистки трубы, дождь на время прекратился, чем хозяин двора не преминул воспользоваться и довольно быстро забрался к месту своей предстоящей работы, где его заприметил проходивший мимо с вязанкой травы Волобуев.

– Никола-еви-ич! – окликнул он Озерова. – Хорошо, что моя Павловна не увидала вас на крыше, а то б запилила совсем. Она уже месяц, почти каждый день, заставляет меня почистить дымоходы, – засмеялся Андрей Николаевич. – Пойду, наверное, и я тем же заниматься. А это я козам несу, неохота с ними ходить по такой погоде. Иван Николаевич, а вы знаете, что у нас нет света?

– Да нет, я его утром и не включал. Может, РЭС отключил? Почищу трубу, позвоню.

Волобуев ушел заниматься своими делами, а Озеров на время превратился в трубочиста. До самого обеда, после того как благополучно спустился с крыши, он чистил дымоходы у самой печи и выносил сажу и золу в огород. И только по завершении этой грязной работы Иван Николаевич надумал сделать перерыв на обед, после которого ему оставалось затереть щели и заново обмазать боровок на потолке. Осмотрев более тщательно топливник, он решил отремонтировать заодно и его, чтобы не возиться в саже и завтра.

Во время обеда Озеров вспомнил, что надо позвонить  диспетчеру районных электрических сетей.

– Родниковый?  – переспросила женщина. – У нас до шестнадцати ноль-ноль ремонт на подстанции. Мы предупреждали.

Пока Иван Николаевич в послеобеденное время выполнял намеченную на этот день работу, к нему три раза приходили хуторяне с одним и тем же вопросом:  «Когда будет свет?». До шестнадцати часов он отвечал так, как ему объяснила дежурный диспетчер РЭСа. Когда же  в пять часов во двор к Озерову зашла Шагурова с вопросом, который ему задавали трое предыдущих посетителей, он начал волноваться и сам.

– Иван Николаевич, они, может, про нас забыли? У нас же все пропадет в холодильниках, – возмущалась Татьяна Викторовна. – Они, наверное, решили нас отсюда выкурить.

– Татьяна Викторовна, я грязный, да еще и руки в глине, позвоните сами. Номер телефона написан там, – Озеров махнул рукой, – на столе.

– Иван Николаевич, они говорят, что линия включена! – крикнула Шагурова Озерову, который обмазывал на чердаке боровок. – Но у нас нет света! – раздался голос Татьяны Викторовны. – Проверить линию?! Подстанцию?!

– Придется ехать и просмотреть, пока видно, – подумал Озеров, спускаясь с чердака.

– Вы слышали? Надо проверить тут, у нас на хуторе, – повторила Шагурова то, о чем ей говорил диспетчер.

– Это мне придется ехать и смотреть линию, а пока я немного посижу. За день налазился по лестнице… – махнул рукой Озеров. – Как там Владимир Ильич? Что-то ни слуху ни духу, – усмехнулся Иван Николаевич. – Давайте ему позвоним? – предложил он Татьяне Викторовне.

– Иван Николаевич, да если бы я знала, по какому телефону ему можно звонить, я бы к вам приходила каждый день, – вздохнула Шагурова. – Я хотела к нему съездить, да дождь помешал. Теперь не знаю, как быть. Придется ожидать самого.

 – Викторовна, давайте сделаем так: я тут наметил кое-какие работы, а перед обедом могу вас на тракторе довезти до железной дороги, – предложил Озеров. – Хотя-а… зачем ожидать. Это может сделать и Андрей Николаевич, и прямо  утром. Там еще и Ольга Сергеевна думала ехать.

После ухода Татьяны Викторовны к Озерову пришел Андрей Николаевич, а вскоре они уже на тракторе поехали осматривать высоковольтную линию, которая начиналась у хуторской подстанции и уходила по заросшему бурьянами полю к линии, идущей на Дубоватое.

– Иван Николаевич, как бы нам в этих зарослях не попасть в какую-нибудь яму, – проговорил Волобуев, когда они заехали в высоченную траву. – Но совсем будет плохо, если мы наскочим на оросительную трубу, – забеспокоился Андрей Николаевич. – Их на этом поле стояло черт-те сколько.

– Ничего. Ехать чуть потише, а я буду смотреть на провода, – предложил Озеров.

– Может, что случилось с нашей подстанцией?

– Не знаю. Просмотрим линию, если все нормально, тогда, значит, подстанция. Хотя никаких тресков и взрывов на ней не было. Да и наша хуторская линия нигде не перемкнута, – размышлял вслух Иван Николаевич.

Пригибая разросшиеся кусты полыни и чернобыльника, приминая колесами заросли пырея, трактор медленно катил по полю, удаляясь от хутора.

– Иван Николаевич, да что ж это у нас в России творится? Да когда же это было, чтобы в мирное время зарастали бурьянами поля? – возмущался Волобуев. – После войны люди лопатами копали, пахали на волах и свойских коровах, трудно было, но земли пустовало меньше. Ну объясни мне!

– А что объяснять, Николаевич, – вздохнул Озеров. – Если председатель колхоза или директор совхоза пьяница, то хозяйствам хана. Но над ним были  контролирующие органы: райком партии, райисполком, милиция, прокуратура, они долго не давали пьянствовать. А Ельцин у нас бесконтрольный. А посмотри, кто у него ходил или ходит сейчас в подручных. Один Чубайс чего стоит. А Гайдар… сто-ой, Николаевич, приехали! – выкрикнул Озеров, когда они спустились с водораздела в лощину. – Смотри! – показал он Волобуеву рукой на опоры высоковольтной линии.

– Ни … себе! – удивился Андрей Николаевич. – Неужто обрезали? Это ж высоковольтная линия! Вот сволочи, уже и до них добрались, – возмущался Волобуев, выражая свое негодование нелитературными словами. – И что делать?

– Давай проедем дальше и посмотрим, сколько пролетов они вырезали, – предложил Озеров.

– А что ехать, оно и отсюда видно. Вон по бугру проходит линия на Дубоватое… о-о, видите, от нее уже проводов нету, – показал пальцем Волобуев на опоры ЛЭП.

– Ра-аз, два-а… пять пролетов, – подсчитал Иван Николаевич. – Это ж они воспользовались временем отключения.

– А откуда эти долбачи узнали, что линия отключена?

– Откуда, спрашиваешь? Перед тем как обесточить линию, РЭС всем организациям отправляет телефонограммы с указанием времени, на которое прекращается подача электроэнергии. Вот и все. Приехали, обрезали от основной линии, а дальше… дело технических возможностей. Сейчас давай посмотрим, на чем они приезжали и поедем звонить в РЭС. Тут еще появляется одна закавыка, – продолжил Озеров. – Они могут приехать и сегодня ночью.

– Да чтобы узнать, на чем приезжали, можно и из кабины даже не вылезать, – посмотрев через открытую дверь на примятую траву, проговорил Волобуев. – На бортовом УАЗе.

– Вообще-то, да. Машина легкая, с хорошей проходимостью, и кузов вместительный, – согласился Иван Николаевич. – Хотя на одной машине они увезти весь провод не могли. Значит, часть его они где-то припрятали, либо была еще одна машина большей грузоподъемности.

– Скорее всего, Николаевич, эти … часть провода спрятали. Чем больше машин, тем больше людей, – сделал заключение Волобуев. – А много людей… – махнул он рукой.

Через два часа после сообщения Озерова в диспетчерскую электросетей в хутор Родниковый на двух машинах приехали представители РЭС во главе с начальником и три милиционера при погонах со звездочками. До самой темноты они катались и ходили пешком вдоль пропавшей электролинии и даже ездили по бурьянам в поисках провода – результат оказался нулевым.

– Ну как можно жить и работать дальше? – возмущался начальник РЭСа. – Мы уже не знаем, что и делать. До этого года в районе снимали только низкую сторону. А сейчас дошло уже и до высоковольтной линии. Это уже четвертый случай за последние полгода. Всего же демонтировано три километра. Низкой стороны разворовано столько, что мы уже и счет потеряли. Одних подстанций раскурочено на первое сентября восемьдесят штук, – проговорил он и зло выругался.

Ночные посиделки милиционеров, главного инженера РЭС и Петра Степановича с Озеровым  в росистых бурьянах у опор оставшейся в целостности высоковольтной линии, ничего не дали. Не принесли результатов и длительные поиски провода в бурьянах и  в ближайшей лесополосе в дообеденное время следующего дня.

– А что теперь искать, – возмущался главный инженер РЭСа. – Вы посмотрите, – обратился он к капитану милиции, – что делается в городе, да там же через каждые двести-триста метров на заборах висят объявления о приеме цветного металлолома. Частных приемных пунктов столько нарожали, никаких проводов не хватит. Что, правительство не знает, что творится в стране? Знает. Но кому-то это выгодно. Кто-то за это получает большие деньги.

Подачу электроэнергии в хутор возобновили только через два дня. Кто снял провод, найти не удалось, а может, никто и не искал. Из РЭСа ж, после того как опробовали линию, попросили хуторян приглядывать за проводами. 

– Деды, караульте линию, у нас больше проводов нету, – посоветовал пожилой электромонтажник мужикам. – А особенно охраняйте ее, – показал он на подстанцию. – Если у вас утащат еще и трансформатор, то будете сидеть при свечах.

Набеги в хутор «полковника». Визиты Черного и его «братков». Пожары и стрельба. Постоянные тревоги и бесправное проживание в Родниковом вынудили некоторых его жителей покинуть, казалось бы, уже нагретое и обжитое место.

…В конце сентября, когда наладилась погода, из хутора выехали Розгины, Клавдия Николаевна с мужем. Уехали навсегда в Тамбовскую область к сестре Сергея Романовича.

– Не могу я больше здесь жить.  Простите, люди, – плакала Клавдия Николаевна. – В Киргизии было понятно. Но тут-то… свои, русские! Один «полковник»… он хуже фашистов. Не мо-огу-у, – зарыдала Розгина и, обнявшись по очереди  с женщинами, забралась в кабину КАМАЗа. Сергей Романович прощался более сдержанно. Он только молча кивал головой и пожимал руки хуторянам.

А через три дня после Розгиных прощались с оставшимися в хуторе и Сомовы. После пожеланий и напутствий, после женских слез и причитаний, Виктор Андреевич, усадив свою жену в кабину ЗИЛа, повернулся к дому, в котором намеревались дожить до своего последнего часа, слегка поклонился и, вытерев набежавшую слезу, забрался в кабину.

В середине октября покинула Родниковый и Татьяна Викторовна Шагурова.

– Иван Николаевич, ну подумайте сами, – говорила она торопливо Озерову накануне вечером. – Ну как он там будет один? Володе дали комнатку в семейном общежитии при училище. Там на площадке четыре семьи. Он преподает в училище. Ну что ж он будет там один делать, как он будет жить? Мы всю жизнь были вместе. Да и тут мы на птичьих правах. Нас с Марией двое. Уж если ее вынудили продать свою квартиру в городе, то кто даст гарантию, что этот… не хочу говорить плохо о внуке, не приедет сюда и не затребует свою часть? Поеду к Володе. Зиму побудем, а там будет видно.

 О том, что Шагуровы будут переезжать на зиму в город, Иван Николаевич узнал от самого Владимира Ильича еще в сентябре месяце, когда тот наведывался в хутор за продуктами и кое-какими вещами.

– Понимаешь, Николаевич, боюсь я, что останемся мы с Татьяной вот под тем вязом, – усмехнулся Владимир Ильич и показал рукой на дерево. – Выкурит нас внук. Уж если он не пожалел деда с бабкой, то с нами и разговаривать не захочет. Если бы все было тихо, я бы никуда отсюда не поехал. Привык я здесь. Да и поздно уже. Мы из другого мира. У нас другие были ценности и желания. Мы служили и жили для страны и народа. Теперь живут для себя. Родину ж могут продать любому встречному, лишь бы хорошо заплатили. Да чего уж там. Ее и так уже продали, – вздохнул Шагуров и покачал головой. – Чужие мы. Теперь в хороводе с властью  «полковники» да такие, как  Черный со своими «братками». И это надолго. В стране все куплено и трижды перепродано, заложено и перезаложено. Россию лет тридцать будут терзать на куски всевозможные кланы и группировки. Да разве это впервые в нашей истории? Жалко страну.

– А куда ж смотрят ваши органы? Почему не наведете порядок и не ликвидируете беззаконие? – не выдержал в тот вечер Озеров. – После Гражданской и прошлой войн ведь смогли же. Почему сейчас не можете?

– Э-эх, Николаевич, Николаевич. Да в те времена власть была во главе этой борьбы. А теперь… посмотри, что творится вокруг. Сейчас сажают не того, кого следует, а того, кого надо.

– Как это понимать? – усмехнулся Озеров.

– Незадолго до твоего приезда в городе перед бывшим обкомом был митинг. Одна из участниц положила на асфальт коробок и попросила всех отойти. Ее тут же взяли. Коробок оказался пустым, но, тем не менее, ей влепили три года. Дело в том, что эта женщина слишком плохо отзывалась о власти. Теперь ты понял?
 
 Разговор в тот вечер у них затянулся надолго. Перед тем как разойтись, Озеров и Шагуров пришли к выводу, что Россия распадется, если у власти будут находиться такие люди, которым нужны только деньги и собственное благополучие.


                Глава  тридцатая

Первое сильное похолодание в ноябре пришлось на пятницу второй недели месяца. С вечера четверга ветер поменял свое направление с южного на северо-восточное. К середине ночи он уже согнал температуру с плюс трех градусов до минус десяти, а к утру  и вовсе остудил до пятнадцати.

 Когда же развиднелось, то хуторянам пришлось уже встречать самую настоящую зиму. Хотя какая там встреча. Зима, на правах полноправной хозяйки, вовсю разгулялась во дворах и огородах. Сильный холодный ветер с шумом тормошил задремавшие деревья, бросал в лица людей колючий снег и завывал по-декабрьски в трубах.

То, что должно похолодать, Иван Николаевич заметил еще после обеда в четверг. Обычно его кошки после обеда каждый день уходили куда-то по своим кошачьим делам до следующего утра. А тут, как только поели, так сразу же и завалились спать в кухне на своем любимом месте – в углу на лежанке. Собачонка Дашка на предстоящее похолодание отреагировала по-своему. Если до четверга она спала в сарае, то теперь перешла в теплые сени, где у нее лежала сшитая еще Валентиной Николаевной подушка.

Властвовала зима, однако, недолго. Уже в воскресенье к вечеру подул южный ветер, а в середине ночи хуторян разбудил дождь, который неистово забарабанил по шиферным крышам и стеклам окон. Утром вся родниковская земля оказалась под толстым слоем гололеда, который во второй половине дня исчез. За следующие два дня погода угомонилась. Ветер стих, температура, чтобы угодить людям, ночью опускалась до минус двух, днем же колебалась в пределах плюс четырех – шести градусов. Хуторяне, напуганные резким похолоданием и сидевшие непогодные дни в своих домах, теперь начали захаживать в гости к соседям, а осмелев, предпринимали и более длительные переходы, как, к примеру, это сделал Сергей Антонович, который во второй половине дня пришел к Озерову.

 – Николаевич, там, – взволнованным голосом начал Наумов, – это, ну, одним словом, в хутор пришла Мария. Ну, сестра Татьяны. Свояченица Владимира Ильича. Она приехала из Воронежа. Сейчас Мария у нас. Надо б как-то обговорить этот вопрос. Она вся мокрая и больная.

– Накаталась я, люди добраи, и в городах нажилась, – отхлебывая чай из чашки, проговорила гостья. – Теперь буду доживать свой век в отцовой хате. Хочу тут умереть, чтобы лежать со своими родителями, – объясняла Мария Викторовна собравшимся причину своего появления в хуторе. – Хоть в диком поле, но со своими родными и близкими.

Родниковцы, дабы не причинять боли пожилому человеку, особо и не расспрашивали о том, что стало причиной ее возвращения в хутор. Измученные своими жизненными дорогами, вкусившие за годы перестройки с избытком лиха, они постарались сгладить трудности ее сегодняшнего положения. Учитывая, что отцовский дом нахоложен, Марии Викторовне предложили  пожить у Натальи Петровны.

– Пошли ко мне, тетя Маша. Вы помните, как после войны мы у вас жили, в одной хате три семьи? И ничего, выжили. А сейчас я живу одна.  Хата большая, места много, разместимся. Да вдвоем и веселее будет. Хоть наговоримся. Одной уже надоело. Топка есть, не замерзнем. Пошли.

И только через две недели в хутор на имя Шагуровой Татьяны Викторовны пришло письмо от дочери из Воронежа, в котором она спрашивала тетку о своей матери, одновременно сообщала, что у матери несносный характер и что она (мать) из-за этого не смогла ужиться у них.

– Тетя, – писала племянница, – ну продали мы их квартиру и свою дачу. Ну и что? Из-за этого надо устраивать скандалы? У нас трехкомнатная квартира. Она хоть и малогабаритна, но в ней три комнаты. Ну приходит к нам иногда наш сын, ну пошумит. Но это ж по-родственному. Мы хотели положить ее в больницу, чтобы там ее подлечили, а она схватилась и уехала.

В конце письма, в котором не было написано ни одной строчки для матери, племянница сделала приписку: – Тетя, если можно, пусть она у вас побудет до весны, а там мы ее сможем забрать к себе.

– Маша, никуда я тебя не отпущу, – вытирая слезы, полушепотом проговорила Татьяна Викторовна, поглаживая рукой сестру по голове. – Ты меня выхаживала. Ты за мной ходила, когда мать рыла окопы и работала в колхозе. Я тебя не брошу.

 Татьяна Викторовна Шагурова, оставив Владимира Ильича в городе, переехала в хутор Родниковый сразу же, как только узнала о случившемся, и теперь они вместе с сестрой жили в родительском доме.

Полгода назад никто из них не знал и даже не видел во сне, что с ними может такое произойти. Их жизнь сейчас могла быть другой, не появись у внука желание иметь навороченную иномарку и не согласись Мария Викторовна на продажу квартиры. Петр Захарович был бы жив, а бабе Маше не пришлось бы жить на далеком хуторе. Да и Шагуровы жили бы вместе.

Оттепель затянулась на многие дни. Вновь зазеленела трава, набухли почки сирени и по-весеннему заклохтали куры, повеселели синицы и воробьи. Дошло до того, что слепыши возобновили свою обычную жизнь. Ежедневно то там, то тут можно было увидеть цепочки свежих холмиков земли.

Хуторяне по-разному реагировали на потепление. Одни радовались, что меньше надо тратить дров на отопление, другие вдруг забеспокоились о судьбе будущего урожая.

– Иван Николаевич, – спросил как-то Озерова на вечерних посиделках Сергей Антонович, – а вот эта оттепель, не угробит озимые? Они ж могут вымокнуть.

– Не волнуйся, Антонович, – засмеялся Андрей Николаевич и ответил вместо Озерова: – Нам,  дуракам, хоть сто центнеров с гектара дай – все равно хлеб будет дорогой. А с озимыми ничего не случится. Их в этом году в стране так мало посеяли, что и пропадать нечему. А бурьяны, в которых мы с вами искали провода, не берут ни морозы, ни оттепели.

После долгих обсуждений хуторяне все же пришли к выводу, что для людей в их возрасте теплая погода все-таки лучше, чем морозная, да еще и с сильными ветрами.

– Кволые мы стали, – тихо проговорила Мария Викторовна, – поэтому и радуемся оттепели. Сейчас вот сидим, в хате жарко, в сарае дров много. А как было… Антонович, мы вот с тобой самые тут стараи. Помнишь, как топили камышом, соломой, а чаще лозой. Ее положишь в плитку, а она сипит в ней, пузыри пускает, а тепла  никакого. А как одевались и обувались… э-эх. Сейчас бы только жить, так наверху с ума посходили… а-ах, – вздохнула она и махнула рукой.

Короткие дни проходили для хуторян незаметно за домашними хлопотами, вечерами ж они старались как можно чаще собираться вместе, тем более что и Сергею Антоновичу подключили телефон, и теперь уже от него можно было переговорить с кем-нибудь из родственников или знакомых в Дубоватом или в Сырцево.

Одно только стало плохо: по раскисшей дороге в Родниковый вот уже почти три недели не приезжала автолавка, поэтому Озерову и Андрею Николаевичу по очереди приходилось на тракторе ездить за продуктами, а в основном за хлебом, к своим соседям либо на центральную усадьбу. Чтобы реже кататься за хлебом, Наталья Петровна предложила каждому купить по мешку муки.

– А вдруг испортится погода, нам что, сидеть потом без хлеба? Да мало ли. Сломается трактор, заболеют наши хлебовозы, – засмеялась она. – То купим по мешочку, когда я хлеба напеку, когда сами каких-нибудь лепешек, да и блинники с оладушками… без муки нельзя-а, – подытожила Петровна.

Когда обсуждали предложение главного хлебопека, никто из присутствующих и не предполагал, что ее «да мало ли» наступит через две недели. Хорошо, что к этому времени Андрей Николаевич завез тринадцать мешков муки, по одному на каждого хуторского едока.

В первое декабрьское утро за продуктами должен был ехать Андрей Николаевич. За ночь дорогу чуть подсушило, поэтому Озеров предложил Волобуеву зацепить за трактор уголок, сваренный из разрезанной трубы полуметрового диаметра, которым в колхозах зимой производили на полях снегозадержание. Уголок они нашли, когда косили траву. Видимо, его оставили на время, а потом и вспоминать стало некому.

– Николаевич, ты зацепи уголок, и пока туда и назад проедешь, как раз пригладишь дорогу, а то мороз ударит, мы потом с тобой по кочкам намучаемся прыгать. А может, даже придется проехать и  несколько раз, чтобы было ровнее.

– Тогда надо дозаправиться, – отозвался Андрей Николаевич от трактора. – В магазин налегке съездить еще б хватило, а раз придется таскать уголок, то надо дозаправиться.

– Подъезжай, а потом прицепим уголок, – махнул Волобуеву Иван Николаевич рукой и пошел к «заправке».

«АЗС» располагалась за глухой стеной дома Андрея Николаевича и состояла из трехкубовой бочки, установленной на двух фундаментных блоках с краном и замком на его ручке (рукоятке). Замок хозяин повесил после того, как было продано сено, а на вырученные деньги купили две тонны дизельного топлива и слили в эту самую емкость, превратив ее в «АЗС» домашнего пользования.

Когда Волобуев подъехал к бочке, он увидел Озерова сидящим на корточках с низко опущенной головой у крана. Под емкостью и там, где сидел Иван Николаевич, темнело пятно, а ниже по склону, в трех метрах от «АЗС», в канаве, блестело зеркалом… дизельное топливо.

Иван Николаевич, да я же вчера вечером был здесь! – ничего не понимая, выкрикнул Андрей Николаевич, выбираясь из трактора. – Я же смотрел, все было в норме.

– Кран свернули, – вздохнул Озеров. – Кому-то мы переходим дорогу. Две тонны… нам бы и на весну хватило.

– А сапог большой, – увидев след, сделал заключение Волобуев. – Собака ночью рвалась и я два раза выходил, но я не мог и подумать, что люди способны утворить такое.

– Их было двое, – показал пальцем на следы у бочки Озеров. – У одного резиновый сапог чуть меньше, где-то сорок третьего размера, вот это, – он показал сухим стеблем тысячелистника на отчетливый отпечаток следа, – а этот, наверное, сорок пятого размера, солдатский сапог и совсем новый.

Из-за того, что земля была перенасыщена влагой, она не смогла много впитать инородной жидкости, поэтому топливо задержалось в углублении, из которого Волобуеву и Озерову удалось набрать двухсотлитровую бочку непригодного для тракторного двигателя дизельного топлива.

После сбора топлива Иван Николаевич с Волобуевым прошли по следам в конец огородов, а там и до самой дороги, ведущей в Дубоватое, где стояла грузовая машина, на которой и уехали ночные визитеры-взломщики.

Участковый, прибывший по просьбе Озерова, осмотрев бочку, лужу и пройдя метров двадцать по следам, почесал за ухом и, посмотрев на пострадавших… пожал плечами.

– Знаете, сколько таких сапог в Дубоватом? А может, они приехали издалека? Надо было лучше охранять. Поставили б бочку во дворе, никто бы и не сломал.

– А может…  собаку по следу? – предложил Волобуев.

– Какую собаку? – усмехнулся участковый.

На этом расследование и закончилось, а в жизни хуторян и самого  Родникового наступило время обратного отсчета.

Во второй половине дня четырнадцатого декабря из диспетчерской управления сельского хозяйства  Озерову по телефону сообщили, что его приглашают в районную администрацию для перезаключения договора на аренду земли, пятнадцатого числа,  к трем часам дня.

– Мы ж только недавно этот договор оформили, – начал было возражать Иван Николаевич.

– Не знаю. Ничего не знаю. Мне сказали, я вызвала, – резко ответила женщина и положила трубку.

А часов в пять к нему зашел Андрей Николаевич и пригласил его на вечерние посиделки к Наталье Петровне.

– Сегодня у нее собираются  все. Будем пробовать хлеб и блины из новой муки, – пояснил Волобуев.

В шесть часов вечернего времени за большим столом у Натальи Петровны собрались все хуторяне. Во время застолья они не только расхваливали хлеб, пирожки и блины, которыми потчевала гостей хозяйка дома, но и пробовали обсуждать другие темы. А перед тем как расходиться по домам, Андрей Николаевич вспомнил про дизельное топливо и про землю. После чего Озеров сказал, что его вызывают в район для перезаключения договора об аренде земли, на что Сергей Антонович заметил: – Бросай ты эту затею с землей, Николаевич, не дадут они нам спокойно на ней работать.

– Антонович, они же отдадут ее чужакам или чужаку! Потом же мы не сможем даже к речке пройти. Коз не дадут выгнать за ворота, – горячился Озеров. – В области додумались уже леса и реки с лугами отдавать в аренду, не спрашивая согласия у местного населения. Да при царизме наши леса принадлежали общине. Люди в них заготавливали для себя и дрова, и строевой лес. Теперь все отдают.

Перед тем как ложиться спать, Ивану Николаевичу позвонила Анна Григорьевна.

– Иван Николаевич, я вам звоню от соседки, – завтра нас всех вызывают в суд по делу аренды земли москвичами. В общее заявление я записала и хуторян, вдруг что у вас не получится. Заседание в одиннадцать часов.  Нас много, и мы поедем на рейсовом автобусе. Вы приедете?

– Да, Анна Григорьевна, я буду. Мне к трем часам все равно надо быть в районной администрации. Там что-то опять затеяли с землей, что в конце наших огородов. Надо выяснить.

Перед началом заседания суда Озеров встретился с Анной Григорьевной, которая была чем-то взволнована. Голос ее был резким, такими же были и движения.

– Что случилось, Анна? – спросил Озеров, назвав ее только по имени.

– А что, Иван Николаевич, затаскают они нас по судам. Вот, посмотрите, что пишут в районной газете, – и Анна Григорьевна подала Озерову районку.

– «Земельный магнат», – прочитал вслух Иван Николаевич заголовок довольно большой статьи. – И о чем тут?

– Да не нужны мы нашей власти со своими наделами. В газете пишут, что будущее сельского хозяйства за большими, какими-то.. холл… забыла.

 – Холдингами? 
 
– Правильно. За ними. И главное, за частными. В статье журналист восхваляет ООО «Заря Черноземья», и особенно генерального директора. Но он же свой колхоз довел до ручки, а теперь к нему подсоединили еще три, и наш в том числе. Ну если он не справился с одним, как он может справиться с четырьмя? Иван Николаевич,  я только одного не могу понять, зачем было городить весь этот огород, зачем было разваливать построенное? Колхозы развалили, землю раздали и тут же пишут? Ладно, я простой конторский работник. Иван Николаевич, вы долго проработали в селе, вы согласны со мною?

– Согласен я, Анна. Трижды согласен. И даже могу сказать, что наши правители уже и сами запутались в своих преобразованиях. Да там, собственно, и некому делать реформы. Президент вечно пьяный, а его окружение занимается, можно сказать, домашними делами…

– Затаскают они нас по судам, – не выдержала Анна Григорьевна. – Сегодня не приехал представитель московской фирмы, и от «Зари Черноземья» никого нет, а значит, суд может и не состояться. Они ведь так могут тянуть сколько угодно. А там и весна придет, посевная… и опять до снега. У них, если мы зимой землю не заберем, то летом они нам ее не отдадут до окончания сельскохозяйственного года. Да, чуть не забыла. Вы новость слышали?

– Какую? – поинтересовался Озеров.

– «Полковника» вроде как убили. Не слышали? Его нашли охотники в лесополосе недалеко от райцентра.

– Да нет. У нас в хуторе пока об этом не слышно. И когда?

– Говорят, что  нашли вчера. А правда это или нет, не знаю. Но музыки и матов с его усадьбы не слышно.

Анна вдруг замолчала и посмотрела на Озерова.

– Иван Николаевич, а что вы хотите решать в администрации? Что-нибудь по земле?

Озеров коротко рассказал о причине своего визита.

– Николаевич, бросьте вы это дело. Ничего вы у них не добьетесь. Чует мое сердце, что все это плохо окончится, –  глухим голосом проговорила Анна. – Не ходите.

Что касается  суда, то Кизилова оказалась права. В одиннадцать часов пятьдесят минут прибывших истцов собрали в зале заседаний, и районный судья объявил: – Ввиду отсутствия ответчика заседание районного суда переносится на пятнадцатое число следующего месяца.
    
…В управление сельского хозяйства Озеров пришел на два часа раньше, надеясь что-нибудь разузнать о причине перезаключения договора. На пороге приемной начальника управления он нос к носу столкнулся с ответственным за земельные резервы района, Виктором Игоревичем Солоухиным.

– О! Иван Николаевич. Пойдемте ко мне, – удивленно проговорил чиновник и пошел к себе в кабинет. – Понимаете, в чем тут дело. Вашу землю решено передать другому человеку. Он бывший председатель колхоза и СПК. Живет в Сырцево. Вам же мы предлагаем девять гектаров. Это… между Дубоватым и Сырцево. Земля там хорошая.

– Какой смысл? Я живу в Родниковом, мне предлагаете землю в Сырцево. Он живет в Сырцево, ему около хутора?

– Это туда, – показал пальцем вверх Солоухин. – Глава сейчас у себя, может, и примет. Я рядовой исполнитель.

Как ни странно, но Озерова глава района принял быстро.

– Чем вы недовольны? – спросил он Ивана Николаевича, как только тот зашел в кабинет. – Вам землю дали? Дали.

– Валентин Александрович, первый договор был на землю за нашими огородами. Почему теперь вы ее забираете, а мне предлагаете возле Сырцево? А нашу землю вы отдаете человеку, который живет в Сырцево.

– Слушайте, Озеров, мы вам мост построили? Постро-или. Телефон провели? Провели-и. Вы что, хотите теперь взять еще и землю, которая вам нравится?  Берите ту, которую мы пока даем. Иначе и той не получите. Человек, которому мы отдаем землю, проработал в районе всю свою жизнь. Работал председателем колхоза и СПК. Он хороший организатор. И мы знаем, что эту землю он сможет обрабатывать. Вас же мы знаем по вашей напористости и большим желаниям. В других вопросах вы еще не сумели себя проявить. Тем более что вы вообще  пока мигрант и еще не гражданин России. И я как глава района не знаю, будете ли вы им или нет. А то, что вы здесь родились,  еще ничего не значит. Меньше надо было кататься по заграницам. Вы могли и там, где были, создать такое же ООО.

– Валентин Александрович, но эта земля пустовала более сорока лет, – начал Иван Николаевич, не обращая внимания на последнюю реплику главы района. – Почему ж раньше ее никто не удосужился обрабатывать? Или специально ожидали, когда эти семь гектаров мы вспашем? Мы ведь этот участок уже вспахали, – распаляясь, доказывал главе района Озеров. – И там же я не  один. Кроме меня соучредителями являются люди с российским гражданством. Мы создали открытое общество с ограниченной ответственностью. Вспахали землю, закупили уже часть сельхозинвентаря. У нас же всего семь гектаров. Мы не просим больше. Пусть этот клочок будет частью наших земельных паев. Ну почему же вы не хотите, чтобы хутор Родниковый зажил полнокровно? Посмотрите, сколько пустует вокруг земли. Она зарастает бурьянами и превращается в залежи. По стране уже заброшено более тридцати миллионов гектаров.  Ну почему? По…

Не договорив, Иван Николаевич вдруг почувствовал, как жар ударил ему в голову, после чего у  него потемнело в глазах, а там, где гулко застучало сердце, появилась режущая боль, которая, словно электрический разряд, в одно мгновение прошлась по всему телу.

 Ничего больше не говоря, Озеров медленно повернулся и пошел к двери. В полуобморочном состоянии он миновал приемную,  спустился с третьего этажа и зашагал на стояночную площадку, которая располагалась рядом со зданием администрации. Дойдя до машины, Иван Николаевич с трудом открыл дверь и  опустился на водительское сидение.               
               

                Глава  тридцать первая
 
Прошло два с половиною года… Теплым майским днем, в послеобеденное время, Андрей Николаевич пошел в конец огородов, чтобы перепривязать своих коз на другое место. Он долго выискивал участок с густой травой и, в конце концов, нашел прямо около дороги, ведущей в Дубоватое.

– Ну вот, Лизка, – обратился Волобуев к одной из четырех коз, – теперь вы тут со своими  козлятами будете столоваться. Пока посидите на привязи, ходить мне с вами стало уже уморно. Коз;л будя на воле, он должан вас охранять, – наставлял хуторянин козу, набрасывая петлю веревки на кол. – Лизка, глянь, опять к нам «полковник» едет, – показал Николаевич  палкой на приближающийся «пирожок» (грузовой вариант «москвича»). Што-то он к нам зачастил, ты не знаешь?

– Волобуев, падла, ты еще не сдох?! – раздался хриплый и наглый голос внука Свиридихи из остановившейся машины, а вскоре и он выбрался из кабины. – Волобу-ев, меня глава округа назначил директором дубоватовского и вашего кладбищ. – Что, падла, глаза пялишь, не видел давно? Я тебе, падла, устрою похороны. Ты понял, козел хуторской? Копай себе ямку в своем огороде, падла.
      
Волобуев молча смотрел на внука Свиридихи и никак не мог понять, почему в России стало вольготно жить проходимцам, горлопанам и ворью всех мастей и расцветок. Почему в селах заправляют люди, похожие на «полковника», а не местная власть. Таким, как внук Свиридихи, нельзя доверять даже маленький портфель, а тут сразу…  директор кладбища.
      
– Выходит, что теперь вот этот самозваный «полковник», а может, уже и «генерал», человек, который в Дубоватом передрался со всеми жителями, человек, который кроме матерных слов не может сказать ничего путного, будет определять, где и в каком месте меня можно похоронить? До-жи-лись, – вздохнул Андрей Николаевич.


– Что, падла, вздыхаешь?! – с издевкой выкрикнул «полковник» и, сев в машину, укатил на бабкину усадьбу.

– Лизка, наверно, Бога на небе нету, – со вздохом проговорил Андрей Николаевич, – раз такие дураки живут на белом свете. А два года назад хуторяне так и подумали, что Бог покарал его. А он три недели полежал в больнице и очухался. Тока еще бестолковее стал. Надо ж таким уродиться. Дурак-то дурак, а уже директор погоста. Во-о как.

Лизк, а к нам еще кто-то едет. Глянь, какая машина мордастая. Наверно, заграничная. Может, кто заблудился? –  усмехнулся Николаевич – Значит, мост не весь разобрали.  Что-о за наро-од? Волокут все, что попадает под руку, – ворчал Волобуев, поглядывая на приближающуюся машину.

Иномарка, подъехав к хуторянину, остановилась и, как только ветром отнесло облачко пыли, из нее вышел высокий, худощавый, лет тридцати трех мужчина.

– Скажите, это хутор Родниковый? – неуверенно спросил он Андрея Николаевича.

– Вам кто-то нужен? Вы кого-то, наверное, ищете?

– Понимаете, я ищу хутор, в котором живет мой отец.

– Кто ваш отец? – спросил Волобуев.

– Озеров Иван Николаевич.

– Вы Антон? – удивился хозяин коз.

– Да-а. А что такое?

– А я Андрей Николаевич, урожденный, как и ваш отец, хуторянин, – представился Волобуев и тяжело вздохнул. – Умер ваш отец, Антон Иванович. Умер два с половиною года назад, в декабре месяце. Похоронили мы его на нашем хуторском погосте, рядом с родителями.

Волобуев на некоторое время замолчал, а справившись с волнением, продолжил: – Иван Николаевич в тот день поехал  в район разбираться насчет земли. Мы тут сообща взяли вот эту землю… осенью вспахали, а в декабре месяце у нас надумали ее отобрать. Вот ваш отец и поехал в район. Был у главы. О чем там они говорили, не знаю. Вам об этом мог бы хорошо рассказать Шагуров. Жил тут у нас такой большой милицанеровский начальник. Теперь он живет в городе.

Андрей Николаевич откашлялся, вытер платком лицо и продолжил: – Вышел тогда Иван Николаевич от главы и в машине умер. Его только ночью милиционер увидел, вызвал «скорую», но было уже поздно. Ваш отец, Антон Иванович, был хорошим человеком. Иванович, тут остался отцов трактор, может, вы его заберете? Его можно продать.

– Не-ет. Пусть он остается вам, – дрожащим голосом проговорил Антон и отвернулся, чтобы вытереть слезы, после чего посмотрел на Волобуева и, извиняясь, попросил: – Простите. Назовите ваше имя еще раз. Извините, я не запомнил.

 – Андрей Николаевич Волобуев. Можно просто называть меня дядей  Андреем.

– Дядя Андрей, а где ж вы тут живете? Или жили? – с недоумением спросил молодой Озеров, глядя на остатки стен, кучи мусора и заросли бурьяна.

– А-а, это у нас пустые дома. Хозяева одни уехали, другие умерли, а наследникам это место не приглянулось. Вот и стоят теперь, разваливаются. Наши хаты дальше. Туда, вон за теми деревьями. Там и ваша усадьба. Я пока живу рядом, так и караулю, чтоб не спалили и не растащили. А не станет меня… ну что ж, – Волобуев развел руки. – Здесь, Антон Иванович, мы и  живем. Было у нас тут все. Были хорошие дома, сараи, огороды. Все было. Когда приехал ваш отец, мы сделали мост. Нам провели телефон. Автолавка начала к нам приезжать. Мы уже начали думать, что наш хутор опять станет, каким был и раньше. Н-о… видно не судьба.

– Ничего не понимаю, – покачал головой сын Озерова.

– А что тут понимать, Иваныч.  Как не стало вашего отца, так и  полетело все в тартарары. Двое прямо этой же зимой умерли. Одна приезжая, но она тоже родилась тут, за нею ушел бывший взрывник, а следом за мужем, весною, умерла и его жена. Это как раз их домик. Одну, она у нас была хлебопеком, внуки сдали в дом престарелых. Ольга Сергеевна жила… она вышла в городе замуж, там теперь живет. Еще три семьи выехали чуть раньша. Нас тут теперь осталось всего шесть человек. Ну, неделю назад из города одного деда к нам  сослали дети, чтоб, значит, дышал свежим воздухом. А осенью мы тут должны будем остаться с моею бабкою одни. Двух заберут в Курск, одного, он сварщиком работал, а теперь задыхается… если успею, то отвезу на погост, а того, что привезли, и бабку сварщика заберут в город.

Помолчав некоторое время, Волобуев посмотрел на Озерова и несмело спросил его: – Простите, Иванович, почему вы столько лет молчали? Вы знаете, что ваша мать тоже умерла? Она умерла в Казахстане.

– Да знаете, дядя Андрей, сидел я.

– Как сидел? – не понял Андрей Николаевич.

– Ну как сидел. Как обычно сидят в тюрьмах. Долго и нудно, – усмехнулся сын Ивана Николаевича.

– Антон Иванович, ну надо ж было как-то сообщить родителям. Они ведь переживали, ничего о вас не зная. Мать не выдержала, и отец забывался только в работе. Вот и сгорел.

– Из мест, где я сидел, письма на волю не доходят, – вздохнул Антон Иванович. – Я сидел в Южной Корее.

Волобуев непонимающе смотрел на Озерова.

– Не удивляйтесь, Андрей Николаевич. Это вы здесь помогаете друг другу, а в российском бизнесе волчьи законы. Там из-за больших денег убивают друг друга родственники. Брат брата, сын отца, а уж про друзей и говорить не приходится. Вот меня мои дружки и отправили на отдых и полный пансион в корейскую тюрьму на многие годы. И если бы не та женщина, которая сейчас спит в машине, теперь она моя жена, я бы до сих пор парился под южным солнцем.

– О-о, Иваныч, да у нас тоже стервецов хватает, – усмехнулся Волобуев. – Сейчас  тут вот один стоял и крыл матами. Наш, можно сказать, что местный, а хуже фашиста.

…Пока молодой Озеров рассказывал Волобуеву, как он искал хутор Родниковый, из иномарки вышла жена Антона. Поправив одежду и прическу, она подошла к мужу.

– Выспалась?

– Ага. Здравствуйте, –  проговорила  женщина и немного склонила голову в сторону Волобуева.

– Андрей Николаевич, это моя жена, Наталья. А это местный житель и сосед отца, Андрей Николаевич.

– Волобуев, – представился хуторянин.

– Он здесь живет и сейчас, – пояснил Антон жене. – А наш отец…  к сожалению, наш отец… умер два года назад и похоронен на местном кладбище.

Увидев замешательство молодой женщины и тревожное состояние Антона Ивановича, хуторянин кашлянул и предложил им проехать на погост.               
               
                *    *    *
Спустя месяц Антон Иванович установил на кладбище крест  пятиметровой высоты, изготовленный из высокопрочного бетона с добавлением красителя черного цвета. У основания креста были прикреплены  две мраморные плиты, на одной из которых значилось, что на погосте покоится прах первых поселенцев и тех жителей, кто ушел в мир иной в последующие годы, а чуть ниже указывались фамилии хуторян и имена, которыми нарекли их при рождении.
 
На другой плите, меньшего размера, была указана дата освящения креста, которое сотворил отец Владимир – настоятель храма Иоанна Богослова села Сырцево. Ниже, на этой же плите, значились даты изготовления и установки креста, а также имена людей, принимавших в этом деле участие.

Соловьи в утро второго вторника июня месяца, на второй день после установления креста,  пели в лесу, в зарослях садов, ракитников и ольхи, так же, как это делали их предки в год появления на пологом склоне первых поселенцев. За прошедшее время не изменился и путь солнца по небесному своду. Оно медленно поднялось над горизонтом и разлило свое тепло над хутором, заискрилось в обильных росах, превратив каждую каплю земной слезы в сверкающий изумруд, подарило радость всему живому.

Только Андрею Николаевичу почему-то было тоскливо и грустно. Выйдя с первыми лучами солнца за калитку, он вдруг увидел и услышал не радость жизни, а кончину того, что появилось здесь более ста двадцати лет назад.



Село Вислое.
 2007–2008 гг.