Сказ Второй. Глава Четвертая

4.  ВОЕВОДА РАФ ВСЕВОЛОЖСКИЙ.

«При таком положении, понятное дело, без завистников
не обойдешься, а тут еще и поводок был.»
П.П. Бажов

К концу декабря снега навалило так, что плетни вдоль дороги едва виднелись. Впрочем, здесь на Верхотурье, в Сибири, этим никого не удивишь. (Пройдет еще немало лет, прежде чем места эти будут называть Уралом. А тогда это была настоящая Сибирь). Воевода Федор Родионович Всеволожский, при дворе царском более известный под мирским именем Раф, ловко орудовал лопатой, расчищая тропку от дома к проезжей дороге. В Тюменской ссылке он пристрастился к этой работе, спасающей тело от безделья, а голову от тяжелых мыслей. Сделанная по его заказу деревянная лопата, изделие местного умельца-бобыля, так и мелькала в его руках. Когда дорожка обрела прежнюю ширину, на крыльцо избы вышла дочка Евфимия, подала отцу теплую еще шубу.

- Накинь, батюшка, побыстрей, ветер-то вон какой холодный.

Воевода, разгоряченный, холода не ощущал, но послушно облачился в меховой тулуп, обнял и поцеловал красавицу дочь.

- Дай тебе волю, этак всю Бабиновскую дорогу расчистишь, - улыбнулась Евфимия, - То-то охотники ямские веселиться будут.

- Не поймут люди, - согласился Раф Родионович, - Не пристало воеводе лопатой играться. Всю прошлую зиму, проходя мимо, рты разевали, но вроде привыкли. А мне нравится такая работа. Как там матушка наша, Анастасия Филипповна?

- Заснула вроде. Ты иди, батюшка, я присмотрю за ней. И побереги себя, батюшка, а то сердце вон прихватывать стало, я же вижу.

Раф Родионович невесело улыбнулся дочке и отправился в съезжую избу, на службу. Идти было недалеко. Кто-то из предшественников его правильно определил, что дом воеводы надо рядом со съезжей избой закладывать: нечего ноги бить попусту да время терять. Впрочем, Верхотурский острог и так не велик был: восемь башенок всего, а по большой стороне едва ли более пяти сотен шагов пройдешь.

В съезжей избе было жарко натоплено. Кроме подьячего, скрипевшего пером за большим письменным столом, на ближней к входной двери лавке сидели дежурные посыльные, из служилых. Они проворно вскочили, когда воевода переступил порог, и дружно поклонились.

- Здрав будь, господин воевода, Раф Родионович!

- И вы будьте здравы. Сидите, отдыхайте. Вижу, со снегом, да на морозце, навоевались. Притомились небось?

- Да нам то что, мы привычные, - ответили бодро посыльные, но на лавку опустились с удовольствием.

При прежнем воеводе с чисткой снега они не заморачивались: протопчут тропинку и ладно, ну а коли обоз большой прибудет, тогда сумятица, конечно, да по весне грязи по колено. Но служилые люди, они ко всему привычные. Нового воеводу они уважали: не самодур, справедлив в любой мелочи, но характер – железный; вон как в прошлом году отослал память Ирбитскому прикащику Барыбину, батогами бить приказал скоморохов да любителей игрища затевать; да пьяницам Ирбитским в первую голову и попало, ходят всяк воскресный день теперь в церкви, грехи замаливают.

Воевода подошел к столу, поздоровался с подьячим, Алексеем Марковым, глянул вопросительно.

- Выдельную книгу вот, на приемку хлебов, начисто переписываю, - пояснил подьячий и добавил: - Видно совсем дорогу занесло, Раф Родионович, в одиночку-то ямщикам не пробиться, вот и осели где-то, поджидают попутных.

Воевода согласно кивнул. Вот уже неделю они жили в полной изоляции, ни одной подводы. Но если для Касимова, где он воеводил некоторое время, такого запустения зимних дорог просто не могло быть, то для Сибири это было привычное дело. Здесь и просторы были другие, и люди, и нравы. Сибирь, она всех к себе приспосабливает, терпению учит.

Раф Родионович прошел в выделенную для воевод комнату, скинул шубу, снял вышитую Евфимией рубашку, стянул и пропотевшую нательную, развесил сохнуть. Не стеснялся. Присел к своему рабочему столу, крытому красным сукном. На столе у воеводы – неизменный порядок: с одной стороны, разложены чернильница и перья гусиные, даже два лебяжьих в отдельном ящичке лежат, клеельница с клеем, да нож малый; с другой – бумаги, столбцами нарезанные и подклеенные, указы царские да переписка с соседями. На столе выделялась одна вещь. Раф Родионович привычно взял в руки тяжелую, вырезанную из темного, почти черного дерева статуэтку, древнюю, не определишь, где и когда, и умельцем какого народа изготовленную. Тюменский воевода Сильвестр Чоглоков подарил при расставании. Да, Тюмень, ссылка… Как же просто стать ссыльным в Русии.

Опять накатили воспоминания. В тот зимний вечер из Касимова вернулся сын Андрей, взрослый совсем стал, Раф Родионович легко отпускал его в такие поездки с друзьями, не переживал. Сам он с супругой Анастасией Филипповной, да с дочкой Евфимией, почти безвылазно последние годы проживал в своей усадьбе; завершив службу государеву на посту воеводы Касимовского, окончательно перебрался в тихую вотчину; и вся связь с остальным миром, все новости поставлял теперь Андрей. Вот и теперь вся семья собралась вокруг, чтобы послушать его.

- Переполох в Касимове то, - начал свой рассказ Андрей. – Страсти кипят нешуточные, говорят, царь молодой жениться надумал и разослал бояр своих по всему государству, красавиц лучших отбирать да в Москву отправлять на показ. И в Касимов те бояре заехали, и указ царский зачитали. А уж касимовские-то маменьки, у которых дочки на выданье, те словно с ума посходили, в очереди на смотру свару затеяли, едва до кулаков не дошло. Говорят, за стрельцами посылать пришлось, едва угомонили.

Евфимия, слушавшая брата с большим волнением, робко спросила:

- И что, многих выбрали?

- Темнят бояре, напоследок, говорят, список зачитают.

- Да пустое все, - махнул рукой Раф Родионович. – Московскую красавицу едино государь выберет, не касимовским соперничать.

Вот тебе и пустое. На следующий день к Всеволожским нагрянули гости, ближние царевы люди: околничий Пушкин (ну куда без них!) с князем Тенишевым. Раф Родионович даже растерялся, не зная, как и принимать таких высоких господ. Тревога одолела. Не наделал ли чего Андрей в Касимове? А может на службу сына призовут? Да нет, по такому случаю вельможи московские не поедут. Почему-то Раф Родионович никак не связал вчерашние новости от Андрея с приездом в его усадьбу бояр. Что ж, гостям почет – хозяину честь! Московские гости отобедали, много шутили, но за весь обед ни словом не обмолвились о цели своего визита, и только когда пили чай, Григорий Гаврилович Пушкин сказал, обращаясь к хозяйке:

- Настасья Филипповна, а вот слышали мы с князем, будто у вас дочь вся в маменьку, истинная красавица? Покажете?

Вот оно, подумал Раф Родионович, вот истинная причина их приезда! А далее он не успел ничего додумать, потому как польщенная Анастасия Филипповна уже велела прислуге послать за Евфимией. Надо сказать, что у Всеволожских родилось шестеро детей, но старшие померли еще в младенчестве, и в оставшихся, сыне Андрее и младшенькой Фиме, родители души не чаяли.

Явилась Евфимия, поздоровалась с гостями и теперь стояла перед ними, потупившись в смущении. Щеки заливал яркий румянец, длинные ресницы трепетали, в отличии от большинства касимовских красоток, Евфимия была высока и стройна.

- А и вправду хороша! Какая красавица! – воскликнул Пушкин. – Нет, не напрасно мы с вами, князь, приехали!

Он попросил освободить место на столе и принести чернила, достал объемистую книгу для записей.

- Дело в том, уважаемые Раф Родионович и Настасья Филипповна, что царь наш и Великий князь Алексей Михайлович надумал жениться, и послал нас с князем Тенишевым, чтобы выбрали мы ему в Москве и в других городах руских двести самых первых красавиц, из коих он лично выберет себе невесту. И мы с князем уже во многих местах побывали, и многих избранниц в эту книгу вписали, - Пушкин раскрыл книгу, взял перо. – И дочь вашу, Евфимию Федоровну, с огромным удовольствием впишем!..

Гости московские давно уехали, супруга с дочерью восторженно переговаривались, маменька едва уговорила Евфимию вести себя скромнее, не скакать козленком и не визжать, а Раф Родионович ушел в свой кабинет и предался размышлениям.

Тревожно было. Конечно, как всякий любящий родитель, он желал дочери своей достойного супруга, прекрасной партии, но претендовать на роль царицы – слишком опасное занятие! Да, шанс быть избранной из двухсот претенденток невелик, тем более, что и в самой Москве просто огромное количество знатных и красивейших девиц на выданье, образованных и с прекрасным воспитанием, и с родословными – не чета Всеволожским. Но ехать придется, кто же царский указ нарушит? Да и вдруг случай подвернется, и во время смотрин какой стольник молодой Евфимию заприметит. Здесь-то, в этакой глуши, где ж жениха достойного сыщешь. Да и не одна Фима будет, всей семьей ехать надо, доглядывать за дочкой будем.

Не доглядели. В круговерти смотрин сотворили Морозовы что-то с дочкой. Когда, спустя год, вослед за царской свадьбой и Борис Иванович Морозов женился на сестре-погодке молодой царицы, у Рафа Родионовича все сомнения отпали в том, кто был главным виновником их бед. И все же и с себя Раф вины не снимал: женщины, они и есть женщины, они все сердцем воспринимают, а он мужчина, отец и глава семьи, он обязан был головой думать. Счастье еще, что Григорий Гаврилович Пушкин к ним благоволил, вмешался, не дал на дыбу их с супругой отправить для допросов: оттуда одна дорога… Да и когда в Тюмень их со стражей направляли, подошел проститься, шепнул тихонько:

- Вы уж потерпите там, в Сибири, пройдет время какое, вытащим вас…

Скрипнула входная дверь: снегоборцы вышли на улицу и, вскоре, за слюдяным окном замелькали лопаты, расчищая подходы к съезжей избе.

В Тюмени была схожая съезжая изба, вот только там он, Раф Родионович Всеволожский, был не воеводой, а ссыльным, со всем своим семейством. И хотя с воеводами тамошними у Рафа были хорошие отношения: Тургенев Иван Юрьевич с пониманием к опале отнесся, поселил в теплой просторной избе, а с Сильвестром Александровичем Чоглоковым, несмотря на значительную разницу в возрасте, они крепко сдружились, ссылка – она и есть ссылка, не волен ты во многом, и будущее твое непонятно. (В следующем поколении Чоглоковы и Всеволожские даже породнились).

Но со временем приспособился Раф Родионович, и сердце если и щемило, то в волнении за супругу свою, Анастасию Филипповну. После падения дочки в царевы руки, которое прямо на их глазах произошло, и у самой супруги приступ сердечный случился, и с той поры болезни всякие одолевать ее стали. Иван Юрьевич и доктора не раз присылал, и лекарства особые аж из Москвы заказывал, а все едино. Да и то сказать, возраст немолодой уже: Рафу Родионовичу вон седьмой десяток пошел, а Анастасия Филипповна ненамного и моложе. Так что весь дом теперь на Евфимии держится. А Евфимия – молодец! Все у нее в руках спорится. Да и помощников всегда хватает, особенно из парней молодых: так и вьются поблизости, даже отца-воеводы не особо боятся. Ну и сын Андрей, хотя и старший, а сестру слушается во всем.

Раф Родионович развернулся в кресле, глянул с укором на стену, где предшественники его парсуны – портреты царские развесили.

- Что же ты, царь батюшка, дочку то мою не защитил, - проговорил он едва слышно, обращаясь к написанному краской портрету Алексея Михайловича. – Чем же прогневала она тебя? Уж не тем ли, что люб ты ей был?

Ну да бог даст, скоро дослужит он здесь, на Верхотурье: воеводы то, два – три года, да и меняются, ну а ему в таком-то возрасте какая смена, домой уже, в касимовскую вотчину.

Вспомнил Раф Родионович, как рассказывал ему Сильвестр, что в Тюмень заезжал из дальних мест торговой сотни человек, специально круг дал, чтобы Евфимию увидеть, красотой ее налюбоваться. И как историю знакомства молодого царя с Евфимией в их краях излагают, про охоту соколиную, да портного Сантимера коварного.

- И чего ведь только не выдумают люди, - вздохнул тогда Раф. – Нет у меня под Москвой никакой усадьбы, и не было никогда. В касимовских землях когда-то давно у родственницы усадьбу выкупил, так в ней и живем, да деревушка маленькая неподалеку в подмогу. И встречи по весне у государя с дочкой на соколиной охоте не могло быть, потому как дальше Касимова прежде она и не бывала. А в Москву ее царевы посланцы направили, где из двухсот красавиц первых шесть бояре выбирали. Да ты, Сильвестр Александрович, знаешь их всех: сродственники твои бояре Морозовы, Романов, Пушкин, да князь Прозоровский. Ну а потом уже, из шести глянувшихся боярам, сам Алексей Михайлович выбирал. И про Сантимера я ничего не слышал…

- Молва людская, она всегда жизнь переиначит, - согласился Чоглоков. – Да ведь нашли преступника-то, Раф Родионович, и говорят, что сознался он?

- Сознался, - Всеволожский вздохнул. – Только мы вот до сих пор в ссылке…

- Напишу сродственникам, чтобы помогли, - пообещал Чоглоков и добавил, видя сомнения Рафа. – Да не Морозовым, чай и другие найдутся.

А потом Чоглоков достал с полки мешочек меховой, а из него осторожно вынул темного дерева статуэтку. На подставке, в виде камня ребристого, согнувшись в старых годах своих, сидела слепая старуха, лицо морщинами изрезано, а руки костлявые на клюку опираются.

- Подарил вот мне иноземец проезжий. А говорил со мной через толмача. Сказывал, что старуха эта – Судьба человеческая. Что если совсем дела плохи у держателя, то опустить надобно длань на голову старухе этой, да и попросить помощи. И еще сказывал, что не тебе мол, воевода, просить у Судьбы лучшего, у тебя дорога и так славная. А найдется в близких тебе человек, которому помощь понадобится, вот ему и передашь.

- Тебе, Раф Родионович, передать хочу. Возьмешь Судьбу? – Сильвестр глянул пытливо.

Всеволожский раздумывал недолго.

- А чего там, - вздохнул он. – И возьму! Так на голову ей длань-то опустить надобно?

- И погладить можно. Я вот не прикасался. Только предупредил меня иноземец тот, что старуху-Судьбу везде близ себя держателю иметь надо, впредь с ней не расставаться.

Чья помощь сказалась, Чоглокова ли, или Пушкин помог, а может и вправду старуха-Судьба расстаралась, только вскорости сняли опалу с Всеволожских, но домой не пустили, на Верхотурье воеводой Рафа Родионовича поставили…

- Едут! – в съезжую избу, с лопатой наперевес, ворвался один из посыльных, прозванный Арланом за острое зрение. – Подвода ямская появилась.

Кому довелось пожить, да послужить в местах укромных, дальних от цивилизации, тот знает, как притягательно появление новых лиц, несущих сутью своей что-то иное, может и простое, но необычное. Подьячий Алексей Марков выскочил на крыльцо следом за Орланом, стал глядеть в распахнутые острожьи ворота, понятное дело, ничего не увидел – где ж ему с Арланом в зоркости сравняться – и только все вопрошал:

- Одна подвода-то, Арлан? Что, другие не показались? Да кто ж это насмелился в одиночку путь пробивать? Какой охотник?

Посыльный молчал, до боли в глазах всматриваясь в заснеженные просторы, где, отделившись от белой же кромки леса, медленно ползла темная точка. Пока они с подьячим бестолково топтались на крыльце, Раф Родионович неторопливо оделся, вышел в большую комнату, проверил, горячий ли самовар. Затем также неторопливо расположился за большим столом, где с порядком у подьячих, как ни старались, не совсем иной раз получалось. Не пристало ему, воеводе, нетерпение свое выказывать, на крыльцо выбегать, чтобы ямского охотника встречать.

- Тяжело пробиваются, - послышался вновь голос Арлана. – Лошадь-то вымоталась совсем, чуть бредет. А в санях только один охотник. А еще двое пред санями идут. Тяжело идут, проваливаются.

- Да как ты разглядел-то все, я вон только точку на дороге Бабиновской и вижу, - признался   второй посыльный. – Этак они еще с полчаса пробиваться будут.

Подьячий вернулся в избу продрогший, хотел доложить воеводе о своих наблюдениях, да Раф Родионович только рукой махнул, слышал мол, все ваши переговоры с Арланом. Ждать будем. Привычное дело для Всеволожского в последние годы, ждать.