Голуби, поплавок и дядя Лева

 Невысокий, плотный, с покатыми плечами, большие грустные глаза с длинными, загнутыми ресницами смотрят внимательно, словно ожидают какой-то невеселой новости, благородный нос, смоляная волнистая шевелюра, почти сросшиеся брови. Руки, грудь и живот заросли черным ковриком, который рвется из ворота рубашки густой порослью. Таким мне запомнился дядя Лева.
 А еще в широких шароварах, в белой майке и в кепке, о которой говорили, что это “блатная кепка” на красной крашеной крыше у голубятни с шестом в руках. Помню его звонкий мальчишеский свист, которым он подавал команды своим голубям, турманам, чубатым, курчавым и космоногим. И как он держал в руках эти живые теплые существа, умеющие летать.
 Я на высоты опасался, в детстве была у меня такая боязнь, а дядя Лева ходил по крыше легко и свободно. Душа у него, видно, была “птичья”. Дедушка эти забавы зятя не одобрял, считая баловством, и говорил, что лучше выращивать кур или, на худой конец, кроликов, а от этих, дескать, никакой пользы.
 Еще была у него одна страсть, нечастая в то время. Мотоцикл! Серьезный, мощный “Урал” с коляской. В те времена ни машин, ни мотоциклов в личной собственности среди моих знакомых не было ни у кого, в лучшем случае, велосипед. А здесь настоящая серьезная техника с басовитым тарахтением, к которой очень подходил шлем, похожий на танкистский. На мотоцикле дядя Лева ездил на работу и рыбалку. 
 Чуть не забыл про рыбалку, а эта была еще одна его особенность. На рыбалку он уезжал со своим другом Толиком, худым, рыжим и шустрым мужиком. В детстве я помню всего один улов, достойный упоминания: огромную щуку, поставленную вертикально в большую бочку с водой. Ее зубастая крокодилья голова возвышалась над этой бочкой и следила за всеми во дворе (или это только мне так казалось?). Но такой улов я помню всего раз, а обычно дядя Лева приносил 2-3 худеньких мальков, которыми интересовался только наш старый серо-полосатый кот.
 Но на рыбалку дядя Лева один или с Толиком ходил или ездил систематически. Думаю, просто для душевного равновесия, от домашней суеты, разборок и призывов стать, наконец, “настоящим мужчиной”.
 Вырос дядя Лева в многодетной семье. Его мама, которую мы звали баба Соня, была красивой в юности, но очень полной женщиной, с лицом, отягощенным несколькими подбородками, а отец, дед Евсей, невысокий и очень худенький старичок, во время войны матрос Черноморского флота. Жили они в полуподвале деревянного и, казалось, ветхого домика.
Спорящим дядю Леву я не помню совершенно. Он не отвечал, когда его упрекали в “небольших заработках, в голубях, в рыбалке, в том, что не читал серьезных книг о тайнах мироздания”.  Молчал, вздыхал, соглашался с сокрушенным видом и старался скрыться из зоны конфликта как можно более незаметно, уходя к своим турманам. Так спокойно и немногословно он и дочерей своих воспитывал.
 Кстати, упреки из-за заработков, возможно, были справедливы, хотя работал дядя Лева сварщиком на заводе имени Щорса, был он не из тех, кто старался делать только высокооплачиваемые задания, или просить для себя какие-то выгодные наряды. Скорее всего, брался за то, что ему поручались, не споря о деньгах, хотя сварщиком он, думаю, был хорошим, потому что добросовестно привык выполнять любую работу. Но вокруг считали, что он не “хозяин” и не было надежды, что когда-нибудь дядя Лева сможет им стать: содержать дом в порядке, что-то строить и улучшать. Ведь “Голубятник и неудачливый рыбак” это диагноз. Это как романтик и философ. Именно думая о дяде Леве, я понял, что всякий рыбак, способный часами смотреть на неподвижный поплавок, конечно же философ. И он не просто следит за своей снастью, он обдумывает какие-то сверхсерьезные и важные теории происхождения, освоения и переустройства. Не случайно, первые апостолы были поголовно рыбаками. А по-настоящему заниматься голубями, ухаживать за ними и часами следить за полетом птиц в бездонном небе, может только законченный, сформировавшийся романтик и поэт. 

На мотоцикле дядя Лева получил свой первый инфаркт: ехал на работу, стало плохо, смог припарковаться, а очнулся уже в больнице. Но это никак не изменило его пристрастия и ритм жизни. Так и жил бы он в Клинцах, если бы не глобальные катаклизмы и тектонические изменения в стране, после которых вся семья решила уехать далеко, в другие края.
 На новой родине дядя Лева вскоре нашел единомышленников, выходцев из таких же среднерусских городков, с которыми можно постучать в домино, и ходить на рыбалку. Объединяло эту рыбалку с прежней то, что, несмотря на разницу Стодольского озера и Средиземного моря, рыбка ловилась примерно одинакового размера и такие же серьезные мысли сами собой приходили в головы людей, как только они берут в руки удочки.
 В новой и знойной стране дяде Леве был “не климат”. Слишком жарко после благодатной Средней полосы России. Но он успел дождаться внука и понянчиться с ним, а ушел из жизни тихо и спокойно, как и жил. И, кроме родных, только друзья-рыбаки вспоминали его доброжелательность и надежность.

И я вспоминаю большие внимательные глаза и негромкую речь человека, умеющего радоваться за других.