Сеня, Великий и Ужасный!

Евгению Ильичу Губареву не повезло. Подчиненные ему оболтусы ко второму году обучения сформировалась в явную училищную «оторву»: одним словом – «Губаревцы». Да еще к этому времени Витьку Семеновского «подкинули» из родственного ракетного ВУЗа. Представьте себе картинку: возвращаемся мы – сотня отдохнувших и отъевшихся на домашних харчах курсачей – из зимнего каникулярного отпуска, а в спальном помещении стоит улыбчивый «крендель» и так мило, вопрошает:
– Вы со мной будете учиться?
– Да, с тобой, с тобой, – отвечаем. Во, нахалюга…весом за сто килограмм, с круглой и наглой рожей, глазами-щелочками, ехидной улыбкой, обнажившей редкие острые зубья.
Его перевод к нам окутывала некая тайна, связанная каким-то образом с одним из маршалов. Позже выяснилась махонькая подробность: москвич Витька являлся «всего лишь»! его потенциальным зятем. Впрочем, абсолютное большинство курсантов сей факт совершенно «не трогал». «Подкидыш» по этому поводу что-то вякнул, и мы просто забыли озвученный им штрих биографии. Витька оказался нормальным парнем, мгновенно вписавшимся в наш колоритный коллектив. Вскоре новичок приобрел такое количество псевдонимов, что мог бы посоперничать с революционерами-подпольщиками. Некоторые прозвища были явно из гастрономически-экстерьерного ассоциативного ряда: «Антрикот», «Жабец», «Центнер». Наиболее живучим оказалось – «Сеня» – производное от его фамилии.
Как оказалось, наш однокашник был гораздо взрослее нас по миропониманию. Вероятно, поэтому был тонко ироничным ко всему излишне формальному – и процедурам, и личностным отношениям. Разумеется, что «фонтан» его иронических коментариев мог свободно изливаться лишь при наличии «крыши». А она у него была н е п р о б и в а е м а! На ближайшем комсомольском собрании он ошарашил всех. Секретарь открыл мероприятие, стали выбирать президиум. Быстренько, по накатанной, избрали туда начальника курса, нескольких активистов – проголосовали, как водилось, единогласно. Только собрались переходить к повестке, как вдруг поднимается рука Сени. Ему, конечно же, дают слово – а как же, демократия торжествует – и он невинно изрекает:
– Предлагаю в качестве почетного президиума нашего комсомольского собрания избрать Политбюро ЦК КПСС в полном составе.
Пауза. Все просто ох..ли! Переглядываемся. У начальника курса и курсовых офицеров лица резко напряглись. Как воспринимать эту явную политическую провокацию? Смотрим на Сеню – вид сурьезный, не подкопаешься. Подобная практика «приклеивания небожителей» к партийным мероприятиям существовала в нашем государстве, ну, по меньшей мере, на областных форумах. Но, чтобы на комсомольском сборе первичной ячейки!.. Мда, проголосовали единогласно. А как же? Хотел бы я видеть того, кто был бы «против»…
Сделав «пробу пера», Сеня в общественной жизни курса развил необычайную активность по двум основным направлениям: художественно-оформительскому и спортивно-массовому. Для закрытия амбразуры в сфере наглядной агитации (к ней относилась периодическая стенная печать и ежегодный смотр-конкурс ленинских комнат) у нас еще на первом курсе сформировался небольшой коллектив творческих людей. Витька им пришелся ко двору своим позитивным характером, нестандартным мышлением, независимостью, раскованностью в высказываниях и наличием у него наидифицитнейших в то время фломастеров.
Вторым направлением его бурной деятельности был спорт. За постоянную готовность выступать в любых спортивных состязаниях Жабец получил от нас почетное звание «Мастер спорта по всем видам спорта». Он был «великим» спортсменом, но не по уровню мастерства, а по массе, редкой среди военных в двадцатилетнем возрасте. Именно большое тело позволяло ему в борьбе, боксе и штанге всегда быть в призерах, так как в самой тяжелой весовой категории выступало обычно не более одного-двух таких же не по возрасту крупных «суперменов». По тому, как супертяжи дрались в ринге или боролись на ковре (причем, неважно в какой борьбе – вольной, классической или самбо), можно было догадаться о сговоре между ними об очередности по распределению призовых мест. В боксе они молотили друг-друга только по перчаткам, не оставляя синяков на физиономии. На ковре все отведенное время в основном толкались, имитируя активность. Но иногда в их междусобойчик вмешивались представители училищного дивизиона обеспечения учебного процесса. Тот вдруг выставлял какого-нибудь мастера спорта (зачастую и международного класса) в тяжелой (и не только) категории. Это были профессиональные спортсмены, лишь только числившиеся «в солдатах». Служили, точнее, занимались спортом они где-то в спортроте военного округа, защищая честь вооруженных сил и СССР. Раз в год они показывались своим формальным командирам по месту приписки (т.е. в училище). И если в это время проходили местные соревнования, то их заявляли в команду дивизиона. В этом случае «суперкурсанты», да и все остальные, тут же уступали им первые места без боя, отказываясь с ними бороться или драться на ринге. Не хватало еще остаться калекой на всю жизнь после «бадания» с профи.
В штанге для Сени было главное не получить «баранку». Чтобы этого не произошло, он в первом подходе заказывал вес около 40 кг (с ним легко справлялись и легковесы), чтобы гарантированно поднять «рекордную тяжесть». Получив зачет, он успокаивался и дальше начинался спектакль одного актера. Пропустив несколько весов, «великий мастер» заказывал на штангу столько, сколько было под силу лишь профессиональному тяжелоатлету. Выходил на помост к заявленному весу, как всегда, в импортной, красивой экипировке. К нему подбегала пара-тройка «тренеров-консультантов» из наших. Они имитировали массаж рук и ног, а Сеня, засранец, стоял, прикрыв при этом глаза, «сосредотачивался» – ну прямо Евгений Жаботинский на олимпийских играх перед установлением мирового рекорда. Обработав ладони магнезией, медленно подходил к штанге. Долго примеривался к грифу одной рукой, затем другой, ерзал штангетками. Станиславский отдыхает. Зрители ржали, наш курс ревел:
– Сеня, даешь рекорд!
Сеня выпрямлял колени, потом сгибал, напрягался, издавал дикий вопль и, даже не оторвав штангу от помоста, падал коленями на помост, затем медленно вставал, распрямлялся, утирая несуществующий пот с лица. Далее, неизменный поклон зрителям. «Вес не взят» – фиксировали судьи. Но место в призерах он себе уже обеспечил поднятыми ранее килограммами.
Примерно, таким образом, курсанты-тяжи по очереди были то первыми, то вторыми, то третьими: а, в общем – всегда на пьедестале. Призовые места приносили очки для общего зачета в спортивно-массовой работе училища. Таким образом, Витька был полезен, значит – нужен.
Очень скоро всем стало понятно, что вся его активность – чистейшая байда и формальная отмазка от выполнения распорядка дня. Утром его не добудишься на физзарядку – как же, всю ночь рисовал для стенной печати. Вечерняя прогулка и поверка – он снова что-то рисует, занят ответственными делами. Все на самоподготовку – он на тренировке перед очередными соревнованиями, неважно, по какому виду спорта и т.д. и т.п.
Вскоре Сеня стал общеузнаваем в среде профессорско-преподавательского и командного состава училища. Причем, те из них, кого мы уважали за свои человеческие качества, к нему относились совершенно нормально. А вот «игруны», «ссыкуны», «нытики», «пустозвоны» и «карьеристы» его на дух не выносили – видимо, завидывали высокому покровительству. И это при том, что Жабец с офицерами (и с этой категорией тоже) был всегда вежлив и тактичен. В сессию он многие предметы сдавал не с первого раза: почти каждый отпуск задерживался, пересдавая «хвосты». Неизменно возвращался из отпуска позже ровно на такое количество дней, на которое его задержала переэкзаменовка. При этом всегда привозил с собой справку об очередной какой-либо болезни, которая не позволила своевременно вернуться.
Особо «добрые» отношения сложились у Сени с офицерами службы тыла. Если быть более точным, то с полковником Ш-ным – главным тыловиком училища. Да и не мудрено. Уже после их первой встречи возникла взаимная «любовь». Как-то после отбоя Ш-н зашел к нам на курс. Что ему взбрело в голову? Только в новогоднюю ночь заместители «опускались» до ночных прогулок в «войска», да и то, если были «ответственными». Тыловик же частенько шлындал ночами, но только по тыловым объектам. А в ста метрах от курсантских казарм располагался главный тыловой объект – столовая, которую зампотыльник посещал с завидной постоянностью. В ней ночью было очень интересно: именно в это время производилась закладка мяса в котлы. Если сравнить суточный курсантский мясной рацион и число довольствующихся, то выйдет, что в котел ежедневно должны были бросать более 200 кг мяса. За пять лет обучения появление мяса на наших столах было большой редкостью, зато сала со щетиной – сколько угодно. Не случайно, щи на м/б (на мясном бульоне – так обзывали тыловики в меню-раскладке то, чем нас потчевали), среди курсантов наименовались щами б/м (без мяса). Хотя, брехня. Как-то две недели кряду нас кормили утром, в обед и вечером курями. Как позже стало известно из местной прессы, на одной из птицефабрик области был огромный падеж птицы. Ну и что, тоже мне, факт! Конечно совпадение!
Ночные бдения нужны были зампотылу явно для того, чтобы лично проконтролировать, сколько в очередной раз в котлы не доложили мяса, изъять у поваров недоложенную добычу и определить для нее более справедливое (с точки зрения военно-тыловой иерархии) предназначение. А ежедневная добыча была большая, как, впрочем, и число околомясных «паразитов». Не зря говаривал великий Суворов: «Всякого интенданта через три года исполнения должности можно расстреливать без суда. Всегда есть за что». Ох, не зря! Училищные мясоеды служили в тылу гораздо дольше…
Взойдя на наш третий этаж казармы, тыловик принял рапорт дежурного сержанта и пошел по неосвещенному коридору вдоль спального помещения и оружейной комнаты. Далее шла ленинская комната, в которой горел свет и раздавались чьи-то голоса. Открыв дверь, полковник увидел несколько курсантов. Часть из них была погружена в конспекты (что было после отбоя разрешено), а два человека в неглиже, смотрели телевизор (что было после отбоя запрещено). Естественно, что внимание тыловика привлекли эти, которые на отдыхе.
– Как фамилия? – спросил он у одного. – Курсант Бекиш, – несколько напуганным и подобострастным тоном ответил тот. – А твоя? – обратил полковник взор на другого. – Курсант Семеновский, – совершенно спокойно и подчеркнуто вежливо произнес Сеня. Почему-то именно такая, независимая, с чувством собственного достоинства, его манера разговаривать выводили многих начальников из себя. – Аааааа, Бекиш-мекиш, Семеновский-жабовский, понабирали тут всяких…, – не сдерживаясь, громко проговорил Ш-н. – Выключить телевизор и марш в постель, – закончил он, и, с чувством исполненного долга, отправился далее по своим ночным тыловым делам. Просмотр телепрограммы был продолжен сразу после ухода «высокого лица».
Через некоторое время Сеня попал в наряд по столовой. «Откашивая», от распорядка дня, он исправно ходил в наряды. Еще бы, уклоняться от них – значит вступать в конфликт с однокашниками, а это было чревато: курсачам на все его «крыши» было наплевать со всеми вытекающими…Именно в столовой и произошла вторая встреча с главным тыловиком, заложившая фундамент личной неприязни (мягко сказано) полковника-фронтовика к «простому» курсанту Семеновскому.
Наряд в «едальню» был «не сахар». Сутки пахоты среди отходов, помоев и груды грязной посуды – это вам не фунт изюма. Единственно, что сглаживало отрицательные моменты – возможность ночью после замывки всего и вся поесть «от пуза» вкусной еды. Именно по этой причине «жабец» заступал в этот наряд почти с удовольствием. Была еще одна интимная подробность. Сеня был чистюля. Более того, редкая чистюля. Для достижения внешней чистоты и внутреннего комфорта в этом вопросе он был утилитарен, используя любую возможность произвести омовение чресел и других частей своей туши. Выполнив к середине ночи отмеренный ему фронт работ, Сеня, перед аппетитным ужином, решил привести себя в порядок: не потным же и грязным вкушать? Как назло, в этот ответственный момент в столовую, именно в варочный цех, пожаловал Ш-н. Там, в общем, было чисто, порядок присутствовал. Все котлы были замыты и готовы к закладке очередной порции продуктов, из чего стряпалось утреннее варево для нас. Все, кроме одного. В этом, самом большом котле, также замытом после ужина, по уши в горячей воде восседал Сеня-сан – нежился. Ну, прямо, дайдзин или оябун в японской Офуро.
На реакцию тыловика, оху….го от увиденного, сбежались все, кто в тот момент находился в столовой. Потом мужики из наряда рассказывали, что Ш-н так визжал, что у окружающих заложило перепонки. Затем голос полковника перешел на ультразвук, от которого многочисленные крысы и мыши временно, на период непредвиденной звуковой атаки со стороны тыловика, покинули подвал столовой. Под дикие вопли, проклятия и угрозы Сеня спокойно вылез из котла и, молча одевшись, с достоинством патриция покинул столовую. Ожидаемая трапеза для него все же состоялась, после того, как тыловой босс, вытерев свою слюну и обильный пот в доступных на теле местах, покинул пределы своей вотчины.
Опуская дальнейшие ночные подробности, стоит отметить, что на следующее утро еще до прихода начальника училища на службу полковник Ш-н возбужденно топтался у него в приемной. С приходом генерала забежал к нему в кабинет. Со слов секретарши, находился там достаточно долго, и вышел от шефа удрученным и поникшим. В приемной, сначало тихо, по мере удаления от нее, все громче и громче, произносил разные нецензурные слова. Он, как оказалось, знал их очень много. О чем шел разговор в «высоком» кабинете доподлинно неизвестно. Можно предположить, что Ш-н вывалил генералу информацию о «военных преступлениях» Семеновского. Начальник бурсы, будучи интеллигентным военным (кстати, кандидатом психологических наук), его выслушал, спустив, тем самым, накопившийся у жалобщика «пар». И, скорее всего, он рекомендовал зампотылу не «ссать против ветра», чтобы не замочиться и не быть уволенным раньше времени. А что еще может сказать возбужденному полковнику умный генерал, который, как говорят, добивался перевода в Ленинград. Подобное перемещение мог обеспечить именно маршал, от которого сам же шеф неоднократно при встрече с Сеней на территории училища передавал приветы. На это Сеня всегда благодарно и вежливо отвечал: «Спасибо большое, товарищ генерал»! Фактом остается то, что любителя ночных омовений даже не наказали в дисциплинарном порядке. Так Сеня стал личным врагом Ш-на. Да, история знает такие случаи. У Гитлера, например, подводник Маринеско был личным врагом. Ну и что? Сеню, как и Маринеско, это совсем не трогало.
Мог ли зампотыльник молча перенести обиду, да еще от курсанта? Конечно, нет. Ш-н искал случай, чтобы излить из себя накипевшую злобу. И нашел: он же опытный  и смелый человек, участвовавший в войне (правда, нам было неизвестно в качестве кого и где). Через пару дней после «банных» событий, в обеденный перерыв обиженный стоял на крыльце своей «вотчины». Не обращая внимания на другие подразделения, он явно кого-то высматривал – оказалось, наш курс. Подходим строем к столовой и видим, как главный тыловик принял важный вид и, обращаясь к Сене, громко прокричал:
– Семеновский, я тебя не боюсь! Я скоро увольняюсь! – После чего, «отомстив», гордо удалился в столовую, обретя, видимо, душевное равновесие и внутренний покой. Всем было понятно, что этот крик вырвался из истерзанной души полковника из-за невозможности наказать Сеню.
На самом деле, чего полковнику-фронтовику бояться курсанта? Не стоит он этого. Смелости перед раздолбаями он учил и подчиненных ему тыловых офицеров, причем, личным примером. Как-то на Сеню зимой нарвался новый начвещь. Увидав у курсанта офицерское кашне (Жабец был единственным курсантом в училище, носившим этот офицерский атрибут), капитан искренне удивился и строго потребовал:
– Товарищ курсант, снимите кашне, вам не положено по приказу министра обороны. – Витек терпеливо стал объяснять принципиальному вещевику, что у него нежная кожа на шее, которая требует за собой особого ухода. Капитан, выяснив фамилию нарушителя и курс обучения, был неумолим в своих требованиях. Не менее неумолим был и Сеня. Разговор двух военных закончился тем, что начвещь повел Сеню к Ш-ну, полагая, что уж тот-то выступит в качестве справедливого «судьи» и призовет нерадивого курсанта к порядку. Оставив Сеню в приемной, он зашел в кабинет к полковнику и стал жаловаться на злостного нарушителя формы одежды.
– Да, да, – кивал в ответ головой Щ-н, подписывая какие-то бумаги, – это непорядок. – Закончив неотложные дела, громко и грозно продолжил, – Ну-ка, давай его в кабинет, сейчас разберемся. Кстати, как его фамилия. – Семеновский, – ответил начвещь. Тыловик изменился в лице и уже совершенно другим тоном тихо, но так же смело, проговорил, – гони его из приемной на х..!
Рассказывая в тот же день сослуживцам о случившемся, начвещь не мог скрыть своего удивления. Слушатели, посмеиваясь, растолковали новичку в училище суть вопроса. Больше замечаний по форме одежды капитан ни Сене, ни другим курсантам не делал. Так, на всякий случай.
Кстати, вскоре после описываемых событий начальник училища благополучно отбыл для дальнейшей службы в Ленинград. А как же, житейская мудрость не ко всем приходит – у генерала она была.
Ничего как показала жизнь, не изменил в жизни Сени, и приход нового начальника ВУЗа. Как-то генерал К-рь собрал училище в клуб на очередное мероприятие. Мы, будучи уже на четвертом курсе, сидели в глубине большого зала. Там, вдалеке от глаз начальствующего президиума, можно было и немного покемарить. А впереди сидящая молодежь пусть внимательно слушает военные истины. Сеня, как всегда на таких сборищах, читал книгу. Генерал долго-долго читал какие-то назидания для юных ракетчиков. Поперхнувшись, потянулся к стакану с водой. Образовалась пауза. Сеня, оторвавшись от чтения и уловив тишину, вдруг стал аплодировать. Что-то перепутал, а может и не перепутал. К-рь строго посмотрел в сторону, откуда раздались аплодисменты, желая найти шутника. Нашел его взглядом, но не успел ничего сказать. От хлопков вдруг проснулся дремлющий в президиуме заместитель начальника училища по науке полковник Б-кий, и, среагировав на звук, тоже стал аплодировать. Тут уж все, не удержавшись, стали хлопать, улыбаясь. Проехало. Новый генерал промолчал: тоже был мудрым. Для офицеров в мирное время это, пожалуй, одно из главных качеств, чтобы выйти в генералы.
Вскоре Ш-н, как и обещал Сене, решил уйти на покой, выполнив все свои задумки в делах «совершенствования» тыла училища и «справедливого» распределения материальных благ. Практика показывает, что у многих офицеров, с принятием решения на увольнение из рядов ВС, внезапно просыпается редкая во время служб гамма чувств: особая принципиальность, честность, правдивость – все то, что раньше дремало или пряталось под прикрытием «Чего изволите-с»? Так и тыловик решил проявить, наконец, свои лучшие бойцовские качества по отношению к своему личному врагу, получить от него сатисфакцию за перенесенные ранее обиды.
Случая искать особо не пришлось, так как Сеню к четвертому курсу можно было наказывать в принципе за одно его существование на бренной земле. Дело было зимой. В банный день в раздевалку вдруг заявляется «уже почти пенсионер». Посещение выглядело явным диссонансом между рангом посетителя бани и уровнем мероприятия. Более того, он направляется прямо к Сене, который сидит на лавке в нижнем белье. Для непосвященных в нюансы воинского обмундирования поясню, что именно в таком белье был Чапаев в свои последние киношные минуты жизни. Присутствовало лишь одно отличие: Сеня, наверно по пьянке, нарисовал на нем военную атрибутику – погоны, значки, эмблемы, лампасы: Пикассо – бля! Лично зафиксировав «живопись» на кальсонах и рубашке, тыловик громко и решительно приказал старшине-хозяйственнику, присутствующему при этом, передать начальнику курса приказ, что он – полковник Ш-н – за порчу казенного имущества объявляет курсанту Семеновскому семь суток ареста – максимум, который отводил дисциплинарный устав его должности. Старшина (сверхсрочник, на требования которого мы уже к четвертому курсу не обращали никакого внимания) громко и как-то радостно ответил:
– Есть! – видимо, он и заложил Сеню, увидав накануне вечером в общаге художества на его белье. А кому еще это надо было?
После свершившейся кары, Ш-н покинул баню. Теперь можно было спокойно уходить на заслуженный покой.
Перед курсовыми командирами стояла дилемма: стоит ли реализовать наказание, полученное от полковника Ш-а или нет? По их мнению, Сеня по совокупности правонарушений совсем чуть-чуть не дотягивал до высшей меры социальной защиты – расстрела. Им, вероятно, очень хотелось хотя бы проимитировать эту процедуру перед строем училища в назидание другим. Но «маршальский глаз»… После долгих раздумий, для «сохранения лица» Сеню решили все же посадить в тюрьму (на гарнизонную гауптвахту – «Губу»). Реализацию высочайшего решения совместили с зимними лагерями, куда наш курс должен был вот-вот выйти на неделю. Командирам хотелось хотя бы семь дней побыть в разлуке с Сеней. Возложили ответственную миссию – сопроводить на гауптвахту и сдать туда «преступника» – на младшего сержанта Римку Валеева. Тот в описываемый период решил отчислиться из училища, так как полководческая стезя для случайного в военно-учебном заведении и абсолютно гражданского по своей сути человека была явно ему в тягость.
Хроника дальнейших событий выглядела примерно так. В ближайшее воскресенье курс убыл из общаги. Два оставшихся курсанта – «злодей» и «тюремщик» – этому событию посвятили застолье. Вечер удался, и собутыльники очнулись в своих кельях на следующий день, в понедельник, около 10-ти часов. В «роте» было плохо, череп раскалывался (употребляли ведь не алкогольные изыски), а требовалось идтить на «губу». Процедура неспешного утреннего омовения и размеренный завтрак с философическими беседами о трудностях бытия заняли пару часов. После чего мыслители двинулись из общаги в сторону «губы». Как назло, где-то посередине маршрута (в районе Сенного рынка) находилась пивная. Зашли, дернули пивка, в «роте» стало лучше, череп отпустило. К «губе» добрались после обеда. Посадка в этот день не удалась, так как туда принимали до обеда. Обратный путь до общаги проходил строго через ту же пивную. На «базу» вернулись поздно вечером, залитые пивом до горла.
Второй день начался почти по распорядку. Слив все пиво из организмов и приведя их в относительный порядок, неспешно двинулись в путь. В этот день решили пройти мимо пивной и до места назначения попасть до обеда. Что и было проделано с армейской точностью. Вежливо постучав в тюремную дверь, они прошли к месту приема-передачи арестованных. Посадке на «губу» предшествовал внимательный внешний осмотр начальником гауптвахты потенциального сидельца на предмет строгого соблюдения формы одежды. Это была неукоснительная процедура. Но, «строгое соблюдение» и Сеня всегда находились в антогонистических противоречиях. Даже беглый взгляд «приемщика военных преступников» обнаружил отсутствие двух пуговиц на тыловом разрезе в нижней части шинели. Римку, как сержанта и ответственного за «преступника», отчитали за недобросовестность при подготовке клиента к аресту. Сеню не тронули: он то при чем? Возвращаясь восвояси, зашли в пивную, затем – в гастроном, где взяли пару бутылок портофана. Заливая неудачу в общаге, заскучали. Кликнули знакомых студенток. Вечер прошел организовано.
На следующее утро, в среду, Римка предварительно проверил внешний вид Сени. Все эмблемы и пуговицы и на шинели, и на куртке п/ш были на положенных местах. Удостоверившись в этом, «пара гнедых» медленным фокстротом двинулась на «губу». Там, при углубленном осмотре внешнего вида, обнаружилось вопиющее нарушение. Дело в том, что все предметы военной формы одежды должны быть помечены хлоркой. Пометка должна отображать номер воинского билета. А как иначе найти свой предмет среди сотни одинаковых. Обнаружилось, что на Сениной шинели отсутствует этот идентификатор, который должен располагаться на внутреннем кармане. Сеня очень легко находил свое «военное пальто» на вешалке, так как такого размера больше никто не носил. Но разве объяснишь эту простую истину военным ортодоксам? Да и зачем? Неспешно пошли обратно. Остаток дня прошел в тщательной подготовке к следующей попытке внедрения в среду арестантов. Перерыв был сделан лишь на два мероприятия: Сеня за чем-то сходил в санчасть, а Римка приобрел в магазине бутылку «огненной воды», так, на всякий случай. Вечером отметили полную готовность к завтрашнему походу.
Четверг обещал удачу для Валеева, так как за невыполнение приказа по Сениной посадке, его обещали отдать под трибунал. Путь до «губы», изученный за предыдущие дни до мелочей, до трещин в асфальте, прошли быстро. На военной зоне в этот раз оказался комендант гарнизона. Видимо, начальник «губы» доложил ему о том, что какого-то раздолбая никак не могут оформить в камеру. Римка напрягся, Сеня стоял расслабленный. У него проверили все: начиная от длины волос на голове, размера портянок и заканчивая толщиной мозолей на пятках – подходит. «Ну, наконец-то, сдал» – мелькнула мысль у сопровождающего. Комендант покровительственно посмотрел на начальника «губы», типа – вот как надо принимать – и сказал:
– Быстро оформить и на хозяйственные работы.
В этот момент Сеня скромненько достает из кармана бумажку и протягивает ее коменданту. Тот прочитал, побагровел и заорал на Сеню:
– На работы тебя нельзя привлекать? Где ты раздобыл эту х…ю? – Товарищ подполковник, это не х…я, а медицинская справка, документ, между прочим, – тактично, с достоинством отвечает Сеня.
– Ладно, разберемся. Идите вон отсюда, оба, – скомандовал комендант.
Не успели двое бедолаг вернуться в общагу, как были вызваны на факультетский ковер. Там, выдав все, что о них думает начальство, их предупредили, что в пятницу состоится врачебный консилиум по определению физического состояния курсанта Семеновского. Младший сержант Валеев должен обеспечить Сенино прибытие в медицинский пункт училища к 9.00. Видимо, информация от коменданта достигла нужных для принятия соответствующего решения начальственных ушей.
Остаток четверга прошел к подготовке к медицинскому обследованию. Закупили и принимали целый день много «лекарств» разной крепости. Поздно вечером, подготовившись, наконец-то улеглись.
Пятница была отдана эскулапам. Прибыли в медпункт в назначенное время. Здоровье Сени было подвергнуто весьма подробному изучению особенностей его организма. Прослушали, пропальпировали, простукали, заглянули во все дырки. Все органы, как, оказалось, были в исправности. Врачей волновало одно обстоятельство: повышенное давление. Долго беседовали с Сеней, выпытывая о здоровье его предков до десятого колена. У Сени, как впрочем, и у большинства советских людей, знания о предках ограничивались дедушками и бабушками. Высокое врачебное заключение решили отложить до понедельника. Сеня обещал за выходные дни связаться по телефону с родителями и более подробно узнать о здоровье всего своего генеалогического древа. Выходные дни прошли в подготовке к прибытию однокашников из учебного центра. В Москву Сеня позвонил. Кому? – доподлинно неизвестно. К понедельнику вся история со здоровьем и  арестом Сени каким-то образом рассосалась. Мистика. А Римку под трибунал не отдали. У него была светлая голова, нужная в Питерской артиллерийской академии.
На пятом курсе Сеня стоял перед выбором: военная карьера или любовь. К этому моменту первый зять маршала уже в 37 лет командовал артдивизией, примеряясь к лампасам. Сеню ожидал подобный же взлет со второй дочерью военачальника. Но…курсант проявил принципиальность и выбрал любовь, женившись сразу же по окончании училища на местной барышне. Из статусного «потенциального жениха маршала» он превратился в обычного лейтенанта одного из военных округов. Закончить хочется по Киплинговски: «И это первый из рассказов о Сене».