Бабушка

Любовь к родственникам Богом устроена особо, в нас вложено то, что помогает любить их любыми, словно в кровь добавлено противоядие против всех их недостатков.

Близким по крови не нужно быть особенными, хорошими и правильными. Мы любим близких, даже если они делают нам больно, если с ними практически невозможно ужиться.

Мы любим близких просто за то, что они рядом, любим вопреки, без объяснений, не смотря на обиды, непонимание, разность, любовь покрывает все.

Я люблю даже тех родственников, которых никогда не видела, почти не помню, и тех, с которыми жизнь нас развела. Словно они всегда внутри, всегда рядом. Зов крови. Род - это Божий замысел.

Но эта же любовь, покрывающая все, эта святая слепота, не даёт разглядеть близкого человека по-настоящему, увидеть, кто он на самом деле.

***

Мои первые воспоминания о бабушке младенческие: она тянет санки по дороге, по сторонам огромные сугробы, дорога плохая, я в шубе, и сверху еще замотана теплым одеялом. Вдруг я как мешок падаю в сугроб и не могу пошевелиться, так крепко замотана.

Бабушка обнаруживает пропажу, садит обратно в санки, вытирает лицо от холодного и мокрого снега и тянет санки дальше, держа веревку двумя руками за спиной. Бабушка не носила рукавиц, и я вижу ее озябшие красные руки перед собой.

Бабушка была сторожем и брала меня на дежурство.

Я даже помню Дом пионеров, где она работала. Высокое деревянное гулкое здание, в нем располагалась сельская библиотека. Когда мы приходили, там было уже безлюдно, темно и тихо. Я стояла посреди бесконечных, уходящих куда-то в потолок стеллажей книг, задирала голову кверху и глядела, замерев.

***

В детстве некоторое время я жила у бабушки, мама привезла меня и сказала:

- Дай ей тряпочек, она чудо ребенок, спокойная, будет весь день ими играть.

Бабушка на этом месте запрокидывала голову набок и смеялась. У нее была привычка опираться на одну ногу и наклоняться вбок. Она показывала на длинную кухню и рассказывала, что ей пришлось таскать меня туда-сюда по комнате , чтобы успокоить. Меня было и слышно, и видно вопреки обещаниям мамы. Бабушка говорила, будто ругаясь, а я понимала, что она гордится и мной, и собой.

Год за годом мы ходили с бабушкой дежурить, мне это очень нравилось: мы ели суп из пол-литровых банок вприкуску с хлебом и луком, спали на полу. Мы лежали в темноте, а бабушка рассказывала бесконечные истории про людей, которых знала, разные деревенские случаи. Бабушка курила с 10 лет, поэтому часто откашливалась, делала паузы, чтобы отдышаться, но это никак не портило рассказы.

Брату нравились странные истории, например, про человека без носа, который приходил и стучался в дверь, когда бабушка дежурила одна.

А мне нравилось слушать о бабушкиной жизни. Она рассказывала о детстве, которое провела в больнице. У нее был туберкулез костей. Ей сделали операцию, мы видели огромный страшный шрам на ноге и знали, что кости у бабушки в ноге ненастоящие.

В молодости она работала на почте телефонисткой , там ее и увидел дедушка. Дедушка с другими каторжанами строил железную дорогу, на этой станции кончился его срок, и он решил остаться тут жить, как раз и бабушку встретил.

Она была очень красивой: длинные черные густые волосы, темно-карие глаза под густыми бровями и красный модный берет набок. Сначала дедушка видел ее только сидящей и не знал, что бабушка хромая. Когда она пошла впервые с ним на свидание, он не смутился и вскоре позвал замуж.

Жених он был незавидный, бабушка инвалидка. Вот мама и говорила ей:

- Навиноградит он тебе и бросит.

Не пускала ее замуж. А бабушка сказала:

- Если ребеночек будет, стану его воспитывать, а нет - так в речке утоплюсь.

Говорила она об этом просто, наверное, знала, что не бросит ее дедушка. А слова говорила для своей мамы, чтобы та понимала, речь о жизни и смерти для нее. Но и отчаянная была тоже.

Первое время они жили в бараке, потом у них и жилье появилось. Дедушка оказался надежным, хозяйственным, бабушку очень любил, заботился о ней.

Бабушка рассказывала о себе, о своих родителях, потом о своей бабушке. Ее истории уводили нас в давние далекие года. Я лежала и представляла бабушку и дедушку молодых, и молодую прабабушку, и прапрабабушку представляла.

Вот прапрабабушка Марфа, она была силачкой. Метисоватая, с острыми скулами, обветренной темной кожей, в переднике, который она подтыкала за пояс, когда работала. Илька широкая река, а раньше в два раза была шире. А Марфа могла мешок муки с одного берега на другой перекинуть.

Или вот прабабушка Домна с детьми идет через темный ночной лес в свою деревню, а ей навстречу стая волков. Она не испугалась, зажгла лучину и стала размахивать перед собой.

Хотя и понимали: раз бабушка жива, и мы родились, значит справилась тогда прабабка с волками, а все равно жмемся друг к другу поближе, натягиваем на себя одеяла: волки скалятся, стоят упрямо и не хотят уходить, в их злых глазах видны красные отблески огня. А Домна страшней и отчаянней любой волчицы: за ее спиной дети.

Мы с братом слушали эти истории и незаметно засыпали. Утром бабушка нас будила рано, мы убирали свои вещи и шли по еще не проснувшейся деревне домой. Утром холодно, зябко, пустынно на улицах, только слышно, как лают по деревне собаки. Мы были сонными, и нам хотелось скорей добраться домой, чтобы снова лечь поспать.

***

У бабушки было свое место у стола: большой стул под выцветшей иконой , крашеный коричневой половой краской. На нем сидела только она. Вокруг стула были подоткнуты бабушкины запасы: клубки шерсти, нарезанная для половиков ткань, начатое вязание, пакеты с ее нехитрым богатством.

Дедушка всегда сидел с противоположной стороны, они пили чай, разговаривали. А потом дедушка умер. Бабушка теперь сидела на своем стуле, курила и потирала ноющую ногу.

Когда она была маленькой, ее все время лечили, сделали несколько операций, все время болело. Врач научил ее курить, чтобы было легче терпеть. Это помогало ей хоть на время уменьшить боль.

Теперь бабушка сидела на стуле, смотрела вдаль в окно и о чем-то все время думала. Когда она была обижена, то крутила носком пол. Иногда вдруг начинала громко плакать и ругать дедушку, что он ее оставил, и она не может и не знает , как ей жить дальше. Она так плакала и причитала долго, а мы сидели притихшие и слушали ее.

Так она разговаривала с дедушкой много лет. Не знаю, как получилось, но потом она стала лечить людей.

***

Веревку от заложки на воротах выдергивали, бабушка не хотела, чтобы пришли незваные гости. Когда кто-то приходил к ней, она подходила к окну, задергивала кухонные занавески, опиралась локтем на низкий подоконник, выставив вперед короткую ногу. Я видела, как долго она смотрит на пришедшего человека, желваки у нее двигались в это время: она ждала, что пришедший не выдержит и уйдет.

Я ее спрашивала, почему она не может помогать всем, кто приходит. На что она отвечала, держась за больную ногу:

- Все это непросто, мне придется терпеть еще больше боли.

Кто-то уходил, а кто-то оставался и ждал. Бабушка делала воду от испуга, окуривала в бане детей дымом богородской травы, кидала спички, чтобы узнать будущее, мазала раны неведомой мазью.

Для нас это было веселой игрой. Бабушка водила нас в бане вокруг старого медного таза, в котором на углях тлела ароматная трава, просила ходить в одну сторону, потом в другую. Когда мы не выдерживали и начинали смеяться, бабушка строго ворчала.

Мы все время смеялись над посетителями, поэтому нам было велено сидеть в закутке за занавеской, не высовывать носа и тем более, не издавать ни звука.

Для нас бабушка была самой обыкновенной бабушкой, которая целыми днями думает, чем прокормить свою голодную ораву: то варит суп из зеленой ботвы, то печет лепешки или блины. Мы не верили, что она может помочь кому-то.

Любили смотреть, как бабушка готовила свое зелье: соберет склянки с разными старыми лекарствами, мазями, смешает их, добавит золы, пепла от сигарет, обязательно красную помаду. Мы сидели, наблюдали и смеялись над ней и всеми будущими посетителями. Бабушка, кряхтя от сосредоточенности, размешивала свое лекарство, а я представляла, что бабушка обязательно напоследок должна в мазь плюнуть.

Помню, пришел к ней знаменитый борец, которого какие-то подлецы исподтишка, сзади, ударили по голове и избили. Сначала он не мог ходить и говорить, кто-то посоветовал ему упросить нашу бабушку лечить его.

Нам было интересно, о чем разговаривает бабушка с ним, но часто было не разобрать бабушкиного шепота. Он был странным, мы крепко закрывали рот руками, чтобы невзначай не засмеяться. Мне казалось, что бабушка шутит над ним, разыгрывает его:

- Встанешь на пороге и омоешься этой водой, - она протягивала ему литровую банку, в которой плавали сгоревшие спичечные головки.

И вдруг он спросил:

- А вставать лицом в дом или к сеням?

Было так смешно, что мы с братом катались по кровати, дрожа от беззвучного смеха. Я не понимала, неужели взрослый мужчина может верить в бабушкины сказки.

Бабушка молчала, мне казалось, что она поставлена в тупик этим вопросом, ведь все ритуалы она придумывала на ходу. Но она ответила, что, конечно,стоять нужно лицом к выходу.

Борец ходил к бабушке долго, видимо, ему стало лучше, потому что однажды он привез бабушке какой-то мешок.

Мешок прыгал на земле как сумасшедший, бабушка поволокла его в сторону сарая, но он развязался. В разные стороны разбежались маленькие резвые розовые поросята. Целый вечер мы гонялись за ними по огороду и, уморившись, все-таки поймали их.

***

Запомнилась мне одна женщина с младенцем на руках. Бабушка не открывала ей дверь, просила уйти и объясняла, что не может ничем ей помочь. Женщина страшно кричала, плакала и просила впустить ее. Говорила, что у ребенка огромная грыжа, он не спит и все время плачет, и она больше так не может. Зайти к нам в ограду было невозможно: у ворот сидел озверевший волкодав Мальчик ростом с теленка. Даже мы, внуки, не могли подойти к нему, он тут же разорвал бы нас на куски.

Вдруг Мальчик начал безостановочно лаять, встал на дыбы на своей короткой цепи: женщина прижала к себе ребенка и пошла мимо собаки. Мальчик рвался, вдруг его цепь порвалась, и он бросился на эту женщину. Она кинулась к стене, прижалась к ней, закрыв собой младенца. Дядя с лопатой подскочил к псу и с трудом отогнал его.

Бабушка завела ее в дом.

***

Бабушка не была хлопотуньей, не наводила часами дома порядок, огородом занималась немного, у нее не было большого хозяйства. Чаще всего она сидела и смотрела в сторону прихожей, где через дальнее окно было видно дорогу к нашему дому.

Не было дня, чтобы к нам не приходил кто-нибудь в гости, у бабушки было много знакомых. Люди приходили поговорить с бабушкой. Мне казалось, что эти разговоры больше всего занимали ее. Гости рассказывали о своих горестях, о делах, советовались, как поступить, говорили о близких. Сейчас я жалею, что никогда не вслушивалась в бабушкины слова.

Однажды я села на корточки перед бабушкой, оперлась руками о ее колени, посмотрела ей в глаза и сказала:

-Бабушка, я хочу силу , как у тебя, тоже хочу лечить людей.

У бабушки снова задвигались желваки, словно она гоняла во рту слюну, она сначала смотрела вдаль в окно и не отвечала, а потом серьезно сказала:

- Я не могу этому научить. Учит боль, очень много боли.

- Я смогу! - я достала спички из коробка, кинула их на стол. — Вот дорога , вот казенный дом, - показывала я на спички.

Бабушка ничего мне не сказала.

Мне казалось, что боль небольшая плата за талант. Тогда я не понимала, что боль, на которую ты готов - не принимается. Только та боль считается, на которую ты никогда добровольно не согласишься, которую нельзя себе попросить, ни на что в обмен ты на нее не согласишься.

Боль, от которой некуда бежать, от которой нет спасения, нет убежища.

Если бы я знала, о чем говорит бабушка, я никогда бы не сказала, что хочу боль в обмен на дар, на талант.

Но чем дольше сквозь года я всматриваюсь в бабушкино морщинистое лицо, в проницательные глаза, тем больше я понимаю ее, тем глубже вижу смысл ее слов.

Боль все обесценивает и всему назначает цену.

Делает все реальное призрачным, но даёт тебе понять, что ты живой.

Боль это ключ к нашим тайнам, он открывает закрытые в нас двери, через которые можем заглянуть внутрь себя, попасть туда, куда сами не решались войти.

Наше время это время бегства от боли, поиск комфорта и удовольствий. Я вижу теперь, что это бегство от себя настоящих, от возможности честно посмотреть себе в глаза.

***

Моя бабушка была еще та заноза, у нее был острый язык. Она бывала и вредной, и упрямой.

У бабушки была сестра - баба Нюра. Боялись мы ее до жути: сами частенько прятались за занавеской и сидели, не шевелясь, когда она приходила. Была она очень строгой и правильной, ругала лентяев, хвалила тех, кто встает с первыми петухами и всегда в трудах.

Рассказывала всегда про своих внучат, Надю и Женю:

- Сидят, в тарелке еду гоняют. Ни сметану, ни творог не едят, молоко не пьют. Ворчит, а видно, что гордится ими.

А наша бабушка бровь вздернет, голову гордо запрокинет, ухмыляется, не говорит ничего, но я читаю по ее виду:

- Велико мастерство накормить таких неженок, да еще когда все есть. Вот у меня другое дело: в шкафу пусто, а внуки метут без конца.

Сидят, молчат. Каждая при своих думах. Родные и разные. Разные и родные.

А то помню, пришла баба Нюра, рассказывает, что чеснок уродился на славу. А бабушка вдруг поворачивается ко мне ( я сижу между ними) и говорит:

- Ну карга старая! Чеснок у нее уродился! А мне чего не принесла тогда? У меня-то чеснок не растет, знает же!

Я голову в плечи втянула, глажу круглыми, полными ужаса глазами на нее:

- Баба, ты чего?!

А она поняла меня, повернулась к бабе Нюре, махнула в ее сторону рукой:

- Да не переживай, глухая тетеря она, не слышит ничего! - И правда, баба Нюра как ни в чем не бывало рассказывает дальше о своих домашних делах.

А вот любили они друг друга очень, каждой горя с лихвой перепало. До смерти они были рядом. Бабе Нюре ноги отняли из-за диабета, тяжко ей было, не могла себе места найти , некоторое время жила она с бабушкой, делили эту боль пополам.

***

Я все-таки чувствовала в себе силу, похожую на бабушкину. В институте я лечила подруг от головной боли, держа руку на их голове. Ночами я мучалась от кошмаров, страшных, невыносимых видений.

Муж сказал, что мне даже думать об этом нельзя: занятие духовно опасное. Мне стало легче.

Надеюсь, что теперь я нашла свой дар, он похож на бабушкин.

Когда бабушка состарилась, мама забрала ее к себе. Бабушка никого больше не лечила.

Когда она умерла, ее сыновья прилетели на похороны. После, уже в сумерках, они сидели на диване в пустом после поминок зале и разговаривали. Я вслушивалась в их разговор, потому что говорилось тогда о важном: о бабушке с дедушкой, о прадеде, о родне, об их детстве - о судьбах нашего рода.

Дядя сказал, что никогда не верил, что бабушка умеет лечить. После Чернобыля у него расшаталось здоровье. Бабушка захотела его лечить, он не верил, что это поможет, но согласился из любви к ней.

Она делала что-то с ногой, дядя смотрел на ее руки, вдруг солнце случайно озарило ногу, и он увидел, что бабушка буквально разобрала его ногу под кожей, видел отдельно мышцы, жилы, кость. Сказал, что у него волосы от ужаса зашевелились.

Я слушала их, удивлялась. Удивлялась не бабушкиным умениям, а себе: я столько лет жила рядом с ней и не видела ее по-настоящему, не знала ее.

***
Раз в неделю бабушка ходила тачковаться: брать в долг продукты под пенсию. А мы стояли у того окна, в которое видно было дорогу и ждали ее.

Она уходила надолго: так просто не купишь и не уйдешь, бабушка долго стояла боком, опершись всем телом на прилавок и выставив вперед ногу, разговаривала со знакомой продавщицей: бабой Верой или тетей Валей.
Мы гадали, что бабушка принесет: наверняка пряники или копченую рыбу.
И вот она выходит из-за поворота, мы срываемся и бежим через заднюю калитку, не закрывая за собой дверей, чтобы помочь ей донести сумки.

Бабушки уже не было, я жила в ее доме. Я часто стояла возле того самого низкого окна. Иногда я так долго смотрела в даль, на дорогу, что мне казалось: вот-вот бабушка выйдет из-за поворота..
Тогда я, грузная взрослая тетя, побегу навстречу своей маленькой, худенькой, хромой бабушке, чтобы броситься к ней на шею обниматься.